Свингеры

 

- Когда же папа свозит нас в Сосновку?

- Скоро, Тёма, скоро.

- Надоело ждать.

- Давай я тебя свожу.

- С тобой неинтересно. Ты не умеешь играть в футбол.

- Я научусь.

- Хорошо.

Артём спрыгнул с качелей и понесся к дому.

Такой большущий, подумала Маша, глядя ему вслед. Уже скоро 11 лет, даже не верится. Совсем недавно, казалось, ползал, ходил в детский сад. А теперь новые джинсы маловаты, пора новые покупать.

Артём уже несся назад. Перепрыгнув через скамейку, бросил перед собой мяч.

- Становись на ворота!

- Где? – растерялась Маша.

- Да вот здесь, между деревьями.

Маша встала. Нагнув голову, он резко набежал и ударил. Мяч прянул в нее. Она робко подставила ладони, но руки словно обожгло, и она отшатнулась. Стукнувшись о дерево, мяч закатился ей за спину.

- Гол! – заорал и запрыгал Тёма.

Маша улыбнулась. Ее руки горели.

- Давай еще! – завелся неуёмный сын. – Я тебе сейчас дам, сейчас ка-а-ак влеплю.

- Я устала, Тёмка. Может, просто погуляем?

- Ну так всегда! Ну только начнем играть…

На глазах сына выступили слезы. Он с досадой пнул мяч, и он улетел далеко, подпрыгивая на кочках, и закатился под колеса припаркованной машины. Артём побрел за ним, опустив голову. Он беззвучно всхлипывал и вытирал лицо рукой. В последнее время такое с ним случалось часто. Внезапные слезы по пустякам, дикий азарт и странная агрессия на ровном месте. Как будто что-то ему было не так. Но что именно, он не мог объяснить.

Что не так, Маша понимала. Тёме страшно не хватало общения с отцом.

Виктор целыми днями пропадал на работе. Успешный менеджер, он любил свою работу и хорошо зарабатывал. Достаточно хорошо, чтобы Маша не работала, а Тёма ходил в самую лучшую школу в микрорайоне. У них были две машины и хорошая удобная квартира. Все было замечательно, но… Увлекшись зарабатыванием денег, Витя незаметно для себя превратился в законченного трудоголика. Он бредил новыми проектами, даже дома перед сном твердил только о них. Маше приходилось по пять раз переспрашивать его, что он будет пить, и нужно ли погладить новую рубашку. Его мысли были сосредоточены только на проектах, только на делах фирмы. Рано утром он уезжал, даже не попив чаю, и за полночь возвращался. Сил ждать его уже не было, она отключалась под бормотание телевизора. А он приходил, падал на кровать и ее будил. Поцеловав и растормошил, возбужденно рассказывал о каких-то смелых планах, о новых «крутых» клиентах (он работал в консалтинговой фирме) и прочей дребедени, от которой у нее только болела голова.

Но самое страшное – она практически забыла, что такое секс. Он случался у них все реже и реже. Причем в силу этой редкости происходил почти мгновенно и в итоге скорее опустошал, чем наполнял. После таких редких мгновений Виктор сразу отключался, а она лежала, свернувшись, закусив зубами одеяло, и страдая от чувства незавершенности.

Пару раз они пытались друг с другом поговорить, выяснить проблему, но оба раза некстати звонил его мобильник, и момент проходил, как железнодорожная станция, от которой уже отъехали, и названия ни прочесть, как ни изворачивайся.

Спасала только его безумная любовь к Тёмке. Ради сына он готов был забыть все на свете, даже свои безумные круглосуточные проекты. Если с Темой что-то случалось, Виктор летел со всех ног и действовал молниеносно и решительно.

Не так давно Тёма прыгал с забора и распорол себе руку гвоздем. Довольно глубоко распанахал, но самое противное, что гвоздь был ржавый. Сын приплелся домой бледный и оцепенелый, с жуткой окровавленной рукой. Маша бросилась останавливать кровь, залила всю ванную зеленкой. Кровь не останавливалась, Маша дрожащими руками рвала бинт и паниковала, отчаянно набирая телефон мужа. Он примчался уже через 15 минут, каким-то чудом миновав все пробки. При этом он умудрился захватить по дороге нужные лекарства и проконсультироваться с одноклассником-врачом.

А как они с Тёмкой играли! Он научил сына играть в боулинг и биллиард, они вместе гоняли на велосипедах по парку, наводя ужас на роллеров и скейтбордистов.

Витя был классный папа. И муж…

Вот именно, был, грустно усмехнулась она. В последние год-полтора он превратился в законченного офисного маньяка. Особенно после того, как Караханов сделал его своим заместителем. Витя стал проводить много важных встреч, начал контролировать самые перспективные проекты и регулярно ездить за границу. Он выматывался, но это словно питало его новой энергией. Он крутился все в более бешеном режиме, не обращая внимания ни на сон, ни на усталость, ни на собственный внешний вид. Если бы не Маша, он бы неделями ходил мятый.

Но повлиять на него она не могла. Раза два пыталась заикнуться о том, что сын скучает, но тут же замолкала – Виктор взрывался и надсадно кричал, заводясь все сильнее. Работа значила для него почти все. Даже в выходные он брал проекты на дом и часами сосредоточенно сидел перед ноутбуком, куда-то звонил, а иногда срывался с места, заводил машину и куда-то мчался. И горе тому, кто пытался его остановить.

Потом стало еще труднее. Мировая экономика дала трещину, и все поползло по швам. Не сразу, нет. Поначалу даже стало лучше, и Виктор ходил веселый и возбужденный. Но вскоре ситуация изменилась. Заказы резко пошли на убыль. Виктор стал нервным и злым. Потом наступила апатия. Он снова начал курить (четыре года назад бросил, когда стал ходить в бассейн). Но все равно он работал, работал, работал, хотя и без прежнего неистовства. В результате общение с семьей свелось к минимальному набору слов: «Привет», «Пока», «Есть не буду», «Не знаю» (последнее все чаще). Вместо живого общения все чаще отделывался эсэмэсками.

Такой муж-мизантроп пугал Машу еще сильнее. Она не знала, как и с чем к нему подступиться. Виктор ходил наэлектризованный и взвинченный. Он словно ждал повода, на ком бы сорваться.

И тут у Тёмы вышел конфликт с учительницей. Она за что-то на него наорала и заставила весь урок стоять. На следующее утро Виктор примчался в школу, взъерошенный и разъяренный. Он умел добиваться своего. В тот же день училка была изгнана из школы, а директриса долго и униженно перед ним извинялась и клялась, что такого больше не повторится.

Все это возбудило его, и вечером за столом он много выпил. Но Маша его не останавливала. Когда он выпивал, у него развязывался язык. Правда, в большинстве случаев он нес околесицу, но зато размякал и терял авторитарный тон. До него в этом состоянии можно было достучаться. Полночи они долго-долго говорили. О Тёме, о необходимости взять отпуск, о ситуации в стране, о собственных надеждах, о друг друге… Да, ключевое слово. Маша наконец подвела его к главному. К тому, без чего вообще непонятно, зачем женщина и мужчина живут вместе.

- Витя, ты помнишь, когда мы в последний раз занимались любовью?

Муж зафиксировал на ней тяжелый взгляд. Наморщил лоб и начал соображать. Зачем-то полез за калькулятором, сунул его обратно в карман и невесело рассмеялся.

- Не помню.

- А почему?

- Не знаю, - растерянно сказал он. – Честно, не знаю.

Маша испытующе посмотрела на него.

- Что ты на меня так смотришь? – спросил он. – Да ты что? Думаешь, у меня кто-то есть?

- Я не знаю, что думать, Витя, - как можно мягче постаралась сказать она. - Ты стал совсем другой. Раньше ты был с нами, с Тёмой. Ты когда с ним в последний раз играл? Вот-вот, забыл. А он так переживает, постоянно мне твердит о том, что редко тебя видит. Он так мечтает съездить с тобой в Сосновку - чтобы ты дал ему поудить, чтобы понырял с ним и наловил раков. Помнишь, как три года назад? Или четыре? Видишь, это было так давно, что я уже забыла…

Он долго и угрюмо постукивал рюмкой о стол. Сделал вялую попытку ее приласкать, но она отвернулась. Он и сам чувствовал, как неуклюжа и угловата его рука. Отвык, грустно констатировал он. Так отвыкают руки от руля, если долго не водишь машину.

- Что случилось, Витя? – спрашивала она, а у него в висках стучало невысказанное: «Ты меня разлюбил?». Долбило и долбило. Так что голова начинала раскалываться.

Он не разлюбил ее, нет. Маша была по-прежнему красива и мила, она дала бы фору многим фотомоделям. Но что-то, видимо, случилось в нем самом. Его зацикленность на работе сделала свое серое дело: глядя на нее, он испытывал лишь грусть и чувство вины.

Как ни печально, у Маши были похожие чувства. Она по-прежнему любила его, но «странною любовью». Уже не хотелось его ласк, рук, вещественности его мужского тела. Отвыкла. Думала об этом не без ужаса.

«Неужели я уже не женщина? Что за коварная фригидность накрыла меня? Почему я устала? Ведь я молода. Что такое 32 года? Ничто. А такая пустота в желаниях…»

- Витя, послушай, мне надо с тобой поговорить, - сказала она.

- А мы что, не говорим? – Он отнял руки от осунувшегося лица.

- Нужно серьезно поговорить. Не знаю, как ты к этому отнесешься. Только не заводись.

- Ты о чем?

- У меня есть предложение. Есть идея, как нам вернуть наши чувства. Есть способ взглянуть на наши отношения по-новому, шире. Только не перебивай! Да-да, шире.

- Что за способ?

- Я тут в газете вычитала объявление супружеской пары…

 

Через три дня Виктор отвез Тёму к бабушке и дедушке. Тема был счастлив и всю дорогу прыгал на своем детском сиденье, и болтал без умолку. Дед и баба его баловали – закармливали его мороженым и позволяли делать в своем доме все что угодно.

- Смотри только дом не спали. Мам, проследи за ним, ладно. Главное, чтобы спички втихаря не жег, - напутствовал он своих родителей, вручая им сорванца.

Домой он вернулся ближе к вечеру. Маша стояла перед зеркалом, расчесывая свои красивые черные волосы. На ней было легкое короткое платьице с тонкими бретельками. Виктор на нее уставился с кривоватой улыбкой. В свои 32 Маша выглядела практически так же, как и в 20, в день их свадьбы. Та же изящная фигура, балетная осанка. Только руки стали жилистыми да пятки загрубели.

Сам Витя похвастаться прежней формой не мог. Он все-таки немного оплыл за эти 12 лет, появились складки над воротником и над ремнем. Да и волосы заметно поредели и как-то обесцветились - из насыщенно золотистых стали какими-то пегими.

Он отправился в ванную и впервые за тысячу лет принял контрастный душ – несколько раз погонял туда сюда горячую воду и ледяную, рыча и ухая. Вылез и вытерся. Долго соображал, что одеть. Выбрал парусиновые брюки и футболку без рукавов, а ноги сунул в сандалии и развалился в кресле. Нервно задергал коленями. Надо было чем-то срочно заняться. Хоть чем-нибудь.

- Заварить тебе кофе? – крикнул он Маше.

- Завари.

Он тут же стал варить, с молоком, как она любила. Варил и думал, откуда пошло это русское гаданье на кофейной гуще. Откуда кофе в России? Не было ведь. Выходит, никакое это не русское гаданье, а черт те какое.

Задумался и упустил момент, когда кофе вспенился и с шипением побежал. «Тьфу ты, черт». Запахло горелым, Витя суетливо захлопотал с чашкой и тряпкой.

- Маш, я налил!

Они сели пить. Но дойти до гущи не успели. Раздался звонок в дверь.

Маша и Виктор переглянулись. Он неловко поднялся и пошел к двери, по пути стараясь напустить на себя непринужденность. Открыл и отступил, пропуская в квартиру пару – мужчину и женщину.

- Не разувайтесь, не надо. Проходите, - пробормотал он, искоса поглядывая на парочку. От них пахнуло букетом цветочных ароматов.

Сам он пошел в гостиную, слыша за спиной возню и дружеский шепоток. Они все-таки разулись и босиком вошли в гостиную, где с чашкой кофе сидела бледная Маша.

Они держались за руку, как дети, и приветливо улыбались. Обоим было лет по тридцать. У девушки была серьга в носу, а у парня в ухе. Она была худой и угловатой, бросались в глаза тонкие загорелые руки (она была в безрукавке) и угловатые ключицы. У нее был выпуклый рот – видимо, зубы немного выпирали.

А он был вылитый мачо – модные джинсы с белесыми бедрами, шелковая рубаха навыпуск, темные очки на макушке. Под рубашкой угадывались игривые бицепсы.

- Геннадий, - еще сильнее раздвинув рот в улыбке, он протянул руку Виктору. Тот вяло пожал.

- Ира, - кокетливо пропела его спутница.

Ее пальцы были унизаны кольцами. А у Геннадия серебряное кольцо было только на среднем правом пальце. Зато на его шее чего только не болталолсь – цепочки, амулеты, какие-то побоякушки. При каждом его движении они позвякивали и постукивали.

- Будете шампанское? – спросила у них Маша, заметно робея.

Гости дружно кивнули. Виктор открыл бутылку, которую они выпили, не заметив этого. Он открыл другую бутылку. Чокаясь, Геннадий посмотрел Виктору прямо в глаза:

- У вас красивая жена.

Виктор смутился и пробормотал:

- У вас тоже.

В ответ Геннадий доброжелательно улыбнулся. Виктору стало тошно. Он поспешно налил еще и залпом выпил.

К счастью, Маша после выпитого расслабилась и уже вовсю болтала с Ирой, они то и дело над чем-то смеялись. Гена тоже что-то говорил Виктору, хохоча собственным словам. Но Виктор почему-то никак не мог вклиниться в суть. Все проходило мимо него, как во сне. Он смотрел на сережку в его ухе, на босую ступню, небрежно покачивающуюся на колене, и пил, пил шампанское, которое казалось совершенно безвкусным, несмотря на ахи и вздохи со всех сторон: «Какое отличное шампанское, ах, ах». Потом Гена таки увлек его разговором о работе. Оказалось, что он бухгалтер, и не прочь сменить контору. «Между нами, надоело, перспектив никаких», - доверительно сказал он Виктору.

Маша принесла торт, который испекла накануне. Гена с Ирой заохали, заулыбались. Они были сама непосредственность. Ира как бы невзначай поставила ногу на подлокотник кресла. Лоскуты юбки съехали к поясу, полностью обнажив красивую смуглую ногу с розовым маникюром. При этом девушка продолжала как ни в чем не бывало щебетать с Машей, а потом наклонилась к ней и прошептала что-то на ухо, и они прыснули, причем Маша залилась краской. Виктор с трудом отвел глаза от великолепной ноги и столкнулся с угодливым взглядом Геннадия.

- Так сколько, вы говорите, у вас человек в штате? – весело спросил Гена. – Меня не возьмете на полставки?

- Мы берем только на ставку. Никаких половин и четвертей, - ответил Виктор.

- Почему, позвольте узнать?

- Сотрудник должен чувствовать всю меру своей ответственности за результат.

- Фу, как строго! – заметила Ира.

- По-другому никак. Иначе эффективность работы падает.

- Ладно, давайте не будем о грустном, - сказал Геннадий, хрумтя яблоком. – Что за глупости – болтать о работе!

- Точно! Давайте танцевать! – воскликнула Ира.

Виктор включил музыкальный центр, и не успел оглянуться, как она подскочила к нему с бутербродом. Заиграла старая добрая музыка, французский блюз. Ира обвила Виктора, продолжая держать бутерброд на уровне его рта, и стала кусать его. Ее слегка лошадиные зубы томно пронзали красную рыбу и медленно пережевывали ее. По мере уменьшения бутерброда она подбиралась все ближе к Виктору. От нее пахло какими-то пряностями. Ее горячее тело не забывало подрагивать в ритме блюза, ее бедра выписывало крутые восьмерки. Он плавно погладил ее талию, плавно провел рукой вниз.

Его бросило в жар – она была без трусов! Он провел рукой снова. Никаких сомнений – под лоскутной юбкой ничего нет. Она игриво хихикнула и куснула бутерброд у самого его носа, обдав его горячим дыханием. У Виктора закружилась голова, он вгрызся в остатки рыбы и хлеба и встретился с ее губами, захлестнул их своими. Они подавились в сдавленном поцелуе, причем она больно прищемила его губы своими передними зубами. Он отпрянул.

- Прости, - дожевывая, прошептала она, и не дав ему опомниться, ловко захлестнула его бедро левой ногой, как в танго. Кровь прилила к его лицу. Он обернулся в поисках Маши. Но вместо нее на диване лежал лишь скомканный плед. И Геннадия тоже след простыл.

Секунду он смотрел на Иру, на ее улыбающееся лицо. Представил картину – жена в спальне с этим кретином. Черт! Он оттолкнул Иру и помчался из комнаты, раскидывая стулья. Влетел в спальню и замер на пороге.

Его жена и этот тип распластались прямо на полу, на густом ворсистом ковре. Два голых тела (когда успели раздеться?!), сплетенных, как жгут, так что не разберешь, где чья конечность. И все это дышащее, брыкающееся, копошащееся. Это было словно одно цельное существо, елозящее по ковру, изрыгающее стоны и хрипы. Мускулистый мачо с побрякушками на шее рьяно и беспощадно овладевал его женой у него на глазах.

Виктор сделал шаг в комнату и случайно встретился глазами с Машей. С надеждой впился в нее глазами. Но тут же понял, что она его не видит. Ее глаза хотя и были расширены, но их застлала пелена. Ее черные волосы разметались по ковру, она вскрикивала и впивалась ногтями в бугристое тело самца.

«Бежать», - мелькнуло у Виктора в голове, и он бросился прочь, к двери. Сунул ноги в туфли, зачем-то схватил зонтик, дрожащей рукой нащупал на полке ключи от машины. «К черту, к черту», - бормотал он, открывая выскакивающий из рук бумажник. Обернулся, услышав шорох. В дверном проеме стояла голая Ира.

Она с интересом следила за его суетливыми действиями.

Когда он в очередной раз уронил ключи, она рассмеялась.

Через минуту он гнал прочь от дома. Выехав за МКАД и разогнавшись до 150 км, пер по левой полосе, благо она была свободной. А если попадались лихачи, он обходил их на своем БМВ справа. Дойдя до 170, он почувствовал, что становится легче. Открыл окно. Свистящий ветер отрезвлял. Он включил любимое радио. Музыка волной вливалась и выливалась наружу. Он уже покрыл километров 50, и еще рассчитывал проехать столько же. Незаметно стемнело. А он все мчал и мчал.

Вдруг стоп! Он невольно сбавил газ и прислушался к голосу в динамике. В новостях голос диктора бесстрастно и сокрушенно перечислял жизненные вехи Альберта Михайловича: «Окончив музыкальную школу в провинциальном Курске, он устремился в Ленинград. Уже на первых курсах консерватории его отмечает знаменитый Тримстрам, и юный Альберт начинает стремительно прогрессировать. В 1978-м году…»

Виктор остекленело уставился на сумрачную дорогу, несущуюся из-под колес. Угрюмый лес тянулся по обе стороны трассы, в зеркале заднего вида маячили огоньки фар.

Он съехал на обочину и встал. Вытащил из кармана мобильник и с третьего раза (пальцы не слушались) набрал Машу. Она тут же взяла трубку, и это доставило ему невообразимое облегчение.

- Левицкий умер, - сказал он сразу.

Повисла пауза. Потом в трубке послышались всхлипы, рыдания. Громче и громче. Она рыдала, пока он заводил и разворачивал машину, он утешал ее, что-то говорил, с трудом подбирая слова, и сам плакал, стискивая руль, а она все рыдала и рыдала.

Левицкий был великий скрипач и их самый большой друг. Изумительный человек и надежный товарищ. Он миллион раз выручал Виктора и помогал их семье. Однажды (это было в 90-е) он просто спас им жизнь. Тогда Виктор еще пытался сам заниматься бизнесом. Все закончилось банально: когда случился дефолт, ему стало нечем платить за помещение. Виктор влез в долги, на него наехали бандиты. Как раз только родился Тёма. Ужасное было время. Виктор бегал по знакомым, отчаянно клянча деньги в долг. И тут, на счастье, с концертом прилетел из Нью-Йорка Левицкий. Виктор прорвался к нему в «Балчуг», они обнялись, и Левицкий дал ему столько, сколько было нужно, и даже больше. Огромная по тем временам сумма. Виктор вез ее в каком-то пакете через всю Москву в метро и всю дорогу трясся…

Левицкий всегда просил называть себя только по фамилии. Левицкий, и все. У него было интересное и редкое для России имя Альберт, но ему оно категорически не нравилось («манерное и глупое», - иронично цедил он), а «Аликом» быть не желал.

Ему не везло на жен. Их у Левицкого было множество, и менялись они быстрее, чем их можно было запомнить. Виктор помнил только скандинавку, американку, француженку, еврейку, мулатку, арабку и метиску. Левицкий был талантлив и безумно любвеобилен.

Они познакомились совершенно случайно после концерта. Виктор с Машей, еще тогда неженатые студенты, отчего-то шатались по Пресне. Вдруг рядом тормознул «Форд», и из него вышел человек странной наружности. Коротко стриженый тип с опоясывающей лицо шкиперской бородкой. «Ребята, я заблудился. Помогите попасть на Тверскую, у меня там свидание с очень красивой девушкой!» Покататься на «Форде» тогда, в середине 90-х, было для студентов событием. Виктор с Машей прыгнули в машину, и они покатили. Оказалось, что Левицкий в Москве впервые. «Пытался сориентироваться по карте, да вот беда, Лужков все улицы переименовал. Ни черта понять не могу!» Тут-то и выяснилось, что он скрипач. «Пиликаю, ребята, помаленьку», - смеясь, приговаривал он. Высаживая, он сунул им контрамарку на ближайший концерт…

Стараясь сдерживаться от душивших эмоций, Виктор давил и давил на акселератор. По радио говорил известный писатель. С трудом подбирая слова, писатель вспоминал Левицкого, рассказывал о его благотворительных акциях и его концертах на баррикадах в 1991-м году. Потом знакомый телеведущий с «вкусным» голосом стал вспоминать, что в последние годы Альберт Левицкий сильно болел, и врачи советовали ему отменить европейское турне, но он настоял, он поехал, и играл, как всегда, блистательно, при сумасшедших аншлагах. «И только он сам знал, чего это ему стоило, - философически изрек телеведущий. – Мы с ним дружили, он признавался мне…»

Виктор выключил, не смог дальше слушать. Он гнал машину назад все быстрее.

У Левицкого было совсем мало друзей, Виктор это знал. И все они были не из богемы. Обычные мужики – один шофер, один строитель, еще кто-то, да они с Машкой. Они иногда собирались все вместе, когда Левицкий приезжал в Москву просто так, как обычный человек. Его, конечно, все равно доставала желтая пресса, но он научился ловко от нее отделываться.

- Знаешь, - говаривал он Виктору, - надо уметь отшивать ненужных людей. Это даже важнее, чем налаживать контакты с нужными.

- Почему? – смеясь, спрашивал Виктор.

- Потому что я так сказал, - веселился Левицкий, лукаво поглаживая свою шкиперскую бородку.

Именно его, Левицкого, Виктор попросил быть свидетелем на своей свадьбе с Машей. И Левицкий справился с этим блестяще, прилетев из Сингапура с очередной своей пассией-индуской и сыграв на скрипке свадебный марш сразу в двадцати пяти вариациях, от чего весь ЗАГС встал на уши.

Когда у Маши серьезно заболела мама, он первый примчался из Португалии прямо с концерта, во фраке с бабочкой. Он устроил Машиной маме операцию в Германии и тем самым спас ее. «Еще бы месяц промедления, и капут», - покачивая головами, повторяли мюнхенские врачи…

Мотор ревел, а Виктор все жал и жал на газ, словно на насос, пока не въехал в Москву. Знакомые высотки уже тонули в густом сумраке, приветствуя его огнями. Виктор вдруг похолодело подумал: «А вдруг ЭТИ еще у них дома?» Он посмотрел на часы – было 10 вечера. Значит, часа полтора он прокатался. Да нет, наверняка слиняли. Ну а если не слиняли... Виктор зло стиснул зубы, вспомнив про саперную лопатку в багажнике. Держитесь, тогда, падлы. Свингеры, вашу мать. Я вам покажу, суки, как чужих жен драть!

Загнав машину в гараж, он зыркнул глазами вверх. Окно было темным, но что-то там мерцало. Он быстро забежал в подъезд и взлетел без лифта на 4-й этаж. Сердце часто билось. Он хотел открыть, но вспомнил, что ключи не захватил. Вжал палец в кнопку звонка. Почти сразу послышались шаги жены. Легкие и шуршащие, как всегда. Словно ничего не произошло, подумал он. Почувствовал в себе злость к Маше. Если увижу ее с улыбкой – врежу, нервно подумал он.

Но она открыла с мокрым лицом. Даже в темноте видно было, что глаза воспалены. Она упала ему на грудь, и ему показалось, что это он сам всхлипывает – его грудь, его сердце задрожали от ее тряских рыданий…

 

Прилетев из Нью-Йорка с похорон, Виктор в тот же день написал отпуск за свой счет, и они поехали в Сосновку. Тёма был счастлив. У Виктора с Машей все наладилось. Такого секса, как в те дни, у них не было со времен медового месяца. Они словно сошли с ума, выписывая в постели такие кренделя, что сами диву давались.

А через пару-тройку недель Маша сообщила ему, что беременна. Тёма прыгал от счастья и на радостях даже слетел в реку с моста и утопил велосипед…

Теперь Виктора до краев переполняет нежность. Он ходит за Машей по пятам да знай твердит, чтобы она поменьше волновалась, поменьше нагибалась и не смела ничего поднимать тяжелее носового платка. Словом, совсем извел жену.

И еще Виктора беспокоит один вопрос – на кого младенец будет похож. Тёма хочет, чтобы это была девочка, похожая на маму. Маша смеется, что родит Тёмке братика – «вылитого папку». Один Виктор боится загадывать. Иногда в ночных кошмарах ему снится ребенок с карими глазками и… серьгой в ухе. Он старается отгонять страшное видение. Но оно преследует его, липнет и не дает покоя. И в такие минуты он украдкой смотрит на растущий живот своей жены с пугающей его самого ненавистью.