– Закон – говоришь. Закон дело хорошее, когда дело касается там: «Не укради», «Не убий»… А как коснётся дело совести, да любви к ближнему, так здесь никаких законов и нет.

Мы болтали о том и сём в вагоне, сейчас рассекающем Барабинские степи – желтеющую равнину с полыхающими осенними кострищами рощиц, с засыпающими очами озёр, накрытых безбрежным небом. Часто перебирая стыки рельс, поезд нёс нас на восток страны. Дедок, произнёс эти слова в ответ на утверждение, что если б мы все соблюдали законы, то и жизнь наша была б во сто крат лучше.

– Ну, не говорите. – Отвечал, очень образованный господин среднего возраста. – Законы и создаются на основе моральных и этических норм, выработанных обществом, и отражают, именно, моральное состояние общества.

– Эх-хе-хе! – сокрушился дед. – Какие ж это нормы выработало Ваше общество? У всех на памяти, и у Вас наверняка, сколько угодно случаев, когда заведомый подлец выигрывает тяжбу у несчастного, поверившего на свою голову в совесть и справедливость суда. Подлец выигрывает потому, как (опустим деньги, нажим начальства, знакомства и что-нибудь ещё) лучше знает Закон и никакая мораль ему не указ. Мы все это видим, сочувствуем проигравшему, нам до боли жаль его, а Закон торжествует, и плевал он на все нормы этой самой морали. Примеров тому пруд пруди. Мораль-то моралью, а Закон он выше.

Это замечание возбудило попутчиков. Все начали вспоминать и приводить всяческие случаи. Несчастный поборник законности не знал, как отбиваться от натиска примеров неправедности суда человеческого. Он убегал в тамбур покурить в надежде, что в его отсутствие эта буря успокоится, а когда возвращался, его встречал новый пример и требование за него ответить. Дед забился в уголок под полкой и молчал, как бы и не он заварил эту кашу.

Бури всегда когда-нибудь заканчиваются, закончилась и эта. За потемневшими рощами, мелькающими в оконных рамах, дотлевал закат. Стихал вагон, пассажиры готовились ко сну. Все молча расположились на своих местах. Вернулся из туалета, пахнув свежим запахом зубной пасты, зачинщик волнения. Немного повозившись на нижней полке, он негромко задал вопрос: «Хотите, на сон грядущий расскажу вам пару сказок?» Вопрос получился риторический – все утомлённо молчали. И он начал свою колыбельную.

– Я, вот, охотник. Промысловик. Сезон начнётся месяцев через два с лишним, а я уже сейчас спешу к своим угодьям. Вынужден.

Страна наша необъятна, вон уж сколько мы по ней едем и не скоро ещё мой дом. А когда-то вот по этим степям и лесам, начиная от Ермака Тимофеевича, а то и раньше, пешедралом, да с опаской предки наши шли в эти края. Оседали, где приглянётся. Без стычек с местными тоже не обходилось. Но налаживалась жизнь, сглаживались углы, появлялись свои обычаи, свои предрассудки, строились отношения. Сейчас где ни попадя слышу: «Закон – тайга», – а о чём говорят – и сами не понимают. А, ведь, эта самая тайга, вот эта природа и создавала здешний народ. Теперь некоторые говорят про нас – «бурундуки». Что ж, зверёк таёжный…. Вот норки-кладовые на зиму строит. И мы строим. Говорят, две трети нашей страны лесом покрыты, вот у нас эти леса и есть. И строим мы в тайге нашей, как эти бурундуки, зимовья. С незапамятных времён строим. Стоят эти избушки по всей необъятной тайге, кров-приют «бурундукам» дают. Всякое случается в лесу, а попадёшь на зимовье, так обязательно выручит; и спички найдёшь, и пожевать, и ещё какого припасу. Печурка какая-никакая есть и дровишки сухие прикрыты лежат. Сам уходить будешь, и дров оставишь, и без чего обойтись сможешь, положишь для следующего постояльца. Приберёшь и дверь подопрёшь от зверья. И не от особой любви к ближнему, а от того, что ты человек и не можешь не выручить сородича.

Если придёшь, а дверь распахнута – беда. Скорей всего, косолапый побывал. Ох, если побывал – нашкодит! Да что с него возьмёшь – зверюга. Дверь лучше запирать надо было, да всякое случается. У меня шесть избушек, отец мой и я ставили, так если в одной случится что, как-нибудь до другой доберусь.

Но, теперь новая напасть. Прогресс наш неудержимый всё норовит тайгу нашу под себя подмять. И, если дверь в зимовье распахнута, так скорей всего человек, если можно его так назвать, здесь побывал. Хорошо, если не спалил избушку, так набедокурил так, что ни одному мишке не приведётся. Нагадят, как только человеческому изощрённому уму под силу вообразить. В старые времена такой редко мог бы из тайги выбраться – выследили бы и… «закон – тайга». Теперь закон другой, теперь ты будешь доказывать, что это твоя собственность, что ты понёс ущерб: собери справки и разрешение на строительство, ещё куда-нибудь в архитектурное управление пошлют…. А что ущерб понес не ты, а люди, которым эта изба пригодилась бы для спасения, что в душу тебе плюнули и сломали сезон добычи, что больше не поставишь ты приюта для терпящих бедствие, так это без внимания. Нет на это закона. Да и где того шельмеца искать? Это ж надо столько средств затратить, что б его найти и доказать. Так все твои зимовья столько не стоят, если оценивать их по рыночной стоимости.

Вот и еду раньше времени, чтобы, если что не так, успеть к сезону, хоть как-то, обустроить свои избушки.

Пожилой человек замолчал. Было тихо, на сколько это возможно в несущемся составе. Мой визави на верхней полке, поборник законности, я видел, не спал.

Старик не интересовался, слушают его или нет. Он продолжил.

– Еду, вот, от дочки. Два с лишком месяца у неё провёл в Крыму. Выскочила она когда-то замуж за строителя бамовского и увёз он её от родных кедрачей в южные края. Домик они купили, развалюху этакую саманную, и который год, уж за десяток лет перевалило, всё обустраивают. Никогда не был я любителем южных красот, достаточно мне было на них полюбоваться по телику, да фотографии посмотреть. Приехал без энтузиазма, так, с инспекцией, можно сказать. А приехал в самую пору – вишня, абрикос, персик цветут, потом соловьи в садах по ночам запели…. Домик дочкин на самой горе, на краю частной городской застройки, а выше уж дачи идут. И всё это в розовом цвете и вид оттуда безумный на город у самого синего моря. И воздух – густой, пахучий; там и абрикосовый цвет, и соль морская, и дух людского жилья, и дым очагов…. Прямо пьёшь, и ещё хочется. У нас-то, в Сибири, пожиже воздух будет.

Дочка каждое утро «зарядку» делала – ходила на родничок по воду. Хоть и провели им года два тому назад водопровод, но пили в дому воду только из родничка. И я с ней повадился – всё ж и для себя водички принести надо. И то, что ж дармоедом быть.

Вот, вставали мы с ней утром раненько – только-только светало, от моря лёгонький утренний бриз начинался. И шли меж шпалер еживики в гору к дачному посёлку, где в проходе среди участков под склонившейся до самой земли ивой, в зарослях кустов затерялся ключик. Ну, не совсем затерялся, тропинка туда шла, иногда и люди собирались, когда и очередь образовывалась – водичка-то не очень быстро набиралась. А к середине лета так и вовсе – ведро минут за десять. Уставал ключик от летней жары, с трудом выносил он свои воды на поверхность земли, еле дотягивался до камня-желоба, чтобы перелиться в подставляемую посуду прозрачнейшей струйкой вкуснейшего напитка и люди терпеливо ждали, судача в тени ракиты о том и сём. Тяжело было родничку, но как мог, выносил он на высохшую поверхность прохладу, чистоту и свежесть. И все вокруг чувствовали признательность к нему и благодарность.

Однажды…. Эх, кабы не было этого «однажды»! Но тот подлец этого и добивался, чтоб не забылось это!

В рассветных сумерках мы пришли к источнику. Что-то нашёптывал родничок, на каком-то участке допевал последнюю песенку соловей. И, не приди мне в голову шальная мысль встретить восход солнца на самой горе, может, и ничего не случилось бы.

Распахнувшийся простор создавал ощущение какого-то парения и полёта! Первый луч солнца осветил верхушку утёса, на котором мы стояли, под нами в сумеречной глубине начиналось и доходило до самого безбрежного горизонта тёмное море, из-за которого бил этот луч. Он позолотил макушки прибрежных скал, кутающихся в зыбкий предрассветный туман, стоявших вровень с нами на огромном удалении. В утренней бездонной мгле под нами угадывались белые домики какого-то посёлка, дороги и каменистые пляжи вдоль обрывающихся отвесно к морю круч. Казалось, что вот здесь и растёт из морской глади наш мир.

И простор, простор…!

Это было только мгновение. На обратной дороге мы спугнули зайца, а нас напугали, с недовольным шумом неожиданно взлетевшие, фазаны. Благодать соединения с природой чуть слышно касалась нас. Мы подошли уже к раките, и тут случилось это!

«О, Боже!» – чуть слышно, но я услышал очень хорошо, всхлипнула дочка. Я подходил следом за ней к роднику. Раздвинув ветви склонившегося дерева, увидел своё дитя с ужасом глядевшее в источник свежести и прохлады.

Как описать то кощунство, то дьявольское безобразие, что предстало нашим взорам?! Это было немыслимо и невыносимо! За время нашего отсутствия кто-то навалил прямо в светлые воды кучу своих испражнений! Дерьмо цеплялось за испоганенную влажную почву и не хотело уплывать, слабосильный родничок не мог справиться с человеческими… с чем?

Ведь, как тулился тот подонок с голым задом, как неудобно ему было, но он старался, чтобы попасть, обязательно попасть в самую сердцевину, в самый центр. Как сладострастно он гадил в самое святое, гадил в наши души, чтобы никогда мы не забыли и всю жизнь несли в себе злобу и ненависть…. И на лице его были сладострастие и удовлетворение от унижения всего мироздания! О-о-о, он мнил себя центром мира, пупом вселенной – самодостаточная и свободная личность!

Казалось, что вот убил бы этого подонка своими руками и не дрогнул бы! Снял бы тяжесть со своей души от осознания безнаказанности зла. Да где ж его теперь искать? А вы говорите: «Закон». Где тот закон, что найдёт и покарает, за наши раненые души? А и найдёшь, и докажешь, что ты ему предъявишь? Свою раненую душу? Так душа-то бестелесна, не материальна она. И осуждение наше ему – тьфу! Это ты стоишь обгаженный с ног до головы, так чего выступаешь. А он в белых одеждах. Ещё и смеётся над нами! И всегда готов обгадить весь свет, чтоб мучались мы, а ему ничего за это не было!

Убил бы, право слово!

А родничок мы поправили, но ни разу до отъезда я не пил из него. Может, пройдут осенние и зимние непогоды, смоет всё с себя природа, так дочка опять начнёт ходить к бочажку. Но, ведь, не забудет она эту кучу дерьма. Того и добивался тот выблядок!

Эх-хе-хе! Закон, говоришь. Спать пора. Быстрей бы уж приехать, может, он уже и на моей делянке побывал.

Рано утром я сошёл на своей станции. На перроне уже стоял мой попутчик-законник и курил. Он тронул меня за руку и спросил: «Ты понял что-нибудь?» Я неопределённо пожал плечами и глянул на него. Он кивнул и тоже как-то неуверенно пожал плечами. Когда я выходил из вокзала, поезд унёс моих попутчиков в далёкие дали.