Она стояла на взгорке рядом с домом из розоватого туфа – в черном платье тонкого сукна с тяжелым золотым поясом, с темными волосами, убранными в высокую царственную прическу – боль моя, память моя, прошлое и грядущее – девочка из прошлого. Она смотрела прямо перед собой, словно пытаясь проникнуть через толщу веков, разъединявшую нас. Не могла она меня видеть, не могла! Но кому же, в какую пустоту она сказала негромко и властно: «Люби его!»?

 

...Никогда ей не было так плохо. Она серьезно болела в раннем детстве и сохранила смутные воспоминания о горячке, ознобе и большой тревоге, почти панике окружающих. После долгих перешептываний к ней допустили лекаря, в маске, в перчатках. Лекарю, видимо, запретили разговаривать, и он жестами показывал, что надо делать для лечения.

Сейчас ей было гораздо хуже, чем тогда, но никто не проявил беспокойства, все словно спрятались. Рядом суетилась только старуха - прислужница, которая уложила ее поудобнее после приступа изнурительной тошноты и, накладывая ей на лоб мокрые прохладные куски ткани, скороговоркой уверяла, что все сейчас пройдет, орлица наша встанет, крылья расправит наша орлица, все будет хорошо...

Но голос внутри нее сказал: «Ничего не будет...». Она знала этот голос, и ледяная игла страха снова шевельнулась в сердце. А потом, заглушая страх, накатила волна невероятного счастья. Священная купальня... Сильные и нежные руки мужчины... Лицо его склоняется к ее лицу... Золотые глаза его , затененные пушистыми ресницами, вглядываются в ее глаза, и она возносится к великим свиткам созвездий, отдаваясь его требовательным ласкам. Это было и будет. Послезавтра носильщики в черных масках с прорезями для глаз отнесут ее носилки на берег озера и она, неуверенно ступая по острым камням, пойдет под лиственный свод к белым плитам древнего сооружения. Раньше ее сопровождали старухи, раздевали, купали, помогали одеваться. Но их дряблые тела вызывали у нее омерзение, и вот уже год, как она ходила сюда одна. Медленно раздевалась, сама расплетала длинные косы. Радуясь тишине и одиночеству, плескалась в теплой ласковой воде. Лежала на камнях, долго не остывающих после знойного дня. Носильщики, безгласные и безликие тени, ждали ее на границе заповедного леса. А теперь купальня стала самым безопасным местом для ее счастливой тайны. Форн чужак, воин, светловолосый и золотоглазый будет ждать ее там послезавтра, как ждал три дня назад и семь дней назад и еще раньше с того вечера, когда все это началось…

 

- Ну вот опять! – сказала я Неле. – Снова эти видения наяву! Только стоит задуматься…

И правда, стоит только сесть в кресло, прикрыть глаза и картины прошлого оживают одна за другой. И я уже не понимаю, где моя настоящая жизнь: здесь, в маленьком подмосковном поселке Заря, в начале двадцать первого века от Рождества Христова или там, на каменистом плато, где живет Лиацея и ее народ?

Все перепуталось, ценности поменялись. В веке электричества, компьютеров и атома я, может быть, несчастнее, чем в убогом селении Избранных.

Ведь здесь я – бывшая. Бывшая студентка-отличница, бывший инженер-системотехник, бывшая звезда наших студенческих вечеринок…. .

И самое главное – здесь я хожу на костылях из-за полиомиелита, перенесенного в детстве, а там – у меня две крепкие сильные стройные ножки…

Вы не думайте, я не жалуюсь. Мама все мое детство твердила: «Анечка, не обижайся на судьбу! Твоя болезнь - это испытание, потому будь умнее, сильнее, добрее твоих подруг. Несчастных люди не любят ...Пусть все у тебя будет лучше, чем у здоровых. Ты не инвалид!»

Конечно, не инвалид, мам…

Странно, но я очень хорошо помню, как начиналась болезнь:

Боль. Везде, во всем теле. Любимый плюшевый мишка - враждебный, чужой, топорщится острыми иглами. Яркий солнечный свет ранит глаза, но стоит прикрыть веки - и со всех сторон наползают серые тела, заполняют тяжелой плотью воздух, не давая дышать. Я пытаюсь оттолкнуть давящую массу, и в ответ в голове вспыхивают багровые взрывы. Взрыв... темнота... краткое просветление... зеленое одеяло...настольная лампа... мамины руки...снова взрыв, скольжение в темную бездну, снова мамины руки... Она укачивает меня и умоляет: «Потерпи, маленькая, бедненькая моя... завтра придет доктор, даст тебе лекарство... ты выздоровеешь... все будет хорошо».

И вдруг откуда-то изнутри, из-под боли и отчаяния, серый ровный голос: «Ничего не будет...».

Этот голос был словно черная пропасть, которая давила и затягивала, а потом вдруг превратилась в светящееся озеро. Переливчатая вода поднималась от пальцев ног по телу и тело как будто растворялось в ней. Вот уже нет ног, вот вода поднялась по пояс... по грудь... Вот дошла до подбородка ... остановилась... и схлынула, оставив меня неподвижной и беспомощной.

Потом была больница и слово «полиомиелит», и другой доктор говорил, что самое страшное позади, что Рузвельт тоже был парализован и передвигался в кресле. А еще врач добавил, что я чудом осталась жива, очень поздно поставили правильный диагноз, поздно привезли в больницу, и вообще, мамаша, привыкайте к мысли, что ваш ребенок будет инвалидом.

 

Ха, инвалид! Да после всех манипуляций нашей доблестной медицины я такую жизнестойкость приобрела! Где там репейнику и Хаджи-Мурату, вместе взятым... На них новейшие методики излечения последствий полиомиелита не отрабатывали. Они в наших советских лечебницах по два-три месяца в год не лежали. Среди них любящая мама Виктория Павловна Державина антиинвалидную политику не проводила. Четверка по любому предмету - сигнал тревоги, тройка - трагедия, запах валокордина и спрятанное смятение - а вдруг сказываются последствия болезни? С таким стимулом я закончила школу всего с одной четверкой в аттестате. И московский Лесотехнический институт, факультет электронно-счетной техники– с красным дипломом. Вот так, мистер Рузвельт, мы тоже не лаптем щи хлебаем!

А уж насчет личной жизни, то это будьте спокойны, недостатка не было, вопреки предсказаниям всех соседушек, которые, жалостливо поджав губы, сулили мне стародевичью судьбу или, в лучшем случае: «Калечку такого же себе найдет, а уж ребеночка-то бы им и не надо...» У, старые индюшки, высший свет нашего поселка, который, сколько я помню, всегда был наполовину деревней, наполовину институтским городком, и неизвестно, какая из половин хуже! У, достопочтенные Валентины Венедиктовны и Капитолины Ильиничны, видели бы вы меня в наших студенческих компаниях! Конечно, с начала вечеринки мои длинноногие подруги в сверхмодных тряпках, одна ярче другой, были в центре внимания и, ежику понятно, что мужская половина не смотрела на худенькую девочку в неизменных темных брюках, ортопедических ботинках и неброской кофточке. Разве что, заметив костыли, с сожалением и удивлением - куда тебя занесло, подбитый воробушек?

А я и не высовывалась, сидела себе в углу и помалкивала: спокойствие и загадочность тоже входили в роль. Бокал шампанского или хорошего сухого, еще бокал, наконец, начиналась застольная беседа, и вот тут-то, исподволь, незаметно, я начинала брать управление в свои руки. Рассказанный к месту тонкий анекдот (других не держим-с!), веселая шутка по точному адресу, цитата из последней повести Стругацких, а там и о модном спектакле поговорим, а когда компания устанет прыгать под музыку и смеяться - вот тут-то и возьмут их в плен летящие строки Марины Цветаевой или хрустальная лирика Ахматовой. И вот уже кто-то заметил мои бархатные темно-карие глаза (у Лермонтова украл, плагиатор!), кто-то бережно подает руку и приглашает на медленный танец, а к концу вечеринки мои шарм и обаяние делают свое дело: я дирижирую весельем, как Поль Мориа оркестром.

 

М-да, красный диплом… Учили программированию, теории управления, теории катастроф и еще целой куче теорий, а зарабатываю я, рисуя морозные узоры на металле. Это очень красиво - перистые листья, волшебные снежные сады - хочешь на шкатулке, хочешь - на панно, и делается просто: олово и огонь. А еще безупречная точность и чутье.

И все благодаря детской художественной студии в нашем поселке. Тайны морозных узоров руководитель студии Евгений Валерьяныч, заглазно – Лирьяныч - выведал в Великом Устюге у последнего тамошнего кудесника. Ремесло тогда умирало, учиться никто не хотел, и старик- мастер с большим удовольствием показывал залетному художнику, как лудить лист, как его нагревать, как выявлять полученный рисунок. А потом все секреты достались мне. Я научилась чувствовать тончайшую разницу в прикосновении пламенного язычка горелки к металлу, плавно опускать горячий лист в ванночку с водой, осторожно проявлять полученный рисунок кислотой. Сколько было испорчено консервных банок, сколько раз я с отвращением отбрасывала очередной черно-пестрый в пятнах «шедевр»... Но Лирьяныч снова и снова брал горелку и в сотый раз приговаривая: «Серебристого дня многогранник прозвенел о железо оград...», показывал мне, как создаются волшебные сады.

И ведь научил! «Хотя не женское это дело - творить металлом и огнем, но ты у меня уникум, давай, Анечка, работай!»

Кто бы знал, что давние уроки покойного ныне Лирьяныча дадут мне в смутное время верный кусок хлеба! При первых симптомах развала нашего НИИ меня отправили в бессрочный административный отпуск. Кому нужен программист без опыта и на костылях? В командировку не пошлешь, самостоятельной работы не доверишь. Иди, девочка, отдыхай, не мешай взрослым людям заниматься выживанием в джунглях капитализма. И когда я, сидя у мамы на шее, начала погибать от отчаяния и безденежья, моя подруга Лена, зарабатывающая расписыванием матрешек, взяла две шкатулки с морозными узорами на вернисаж. На следующий день у меня в руках оказалось пятьсот баксов, а подруга приказала: «Рисуй свои узоры, у иностранцев они идут нарасхват! Нет таких больше на нашем рынке. Приобщай, красавица, зарубежную публику к забытым ремеслам».

Так и приобщаю. Конкуренции нет, это вам не матрешек расписывать, шкатулки идут по хорошей цене, не надо особенно напрягаться, чтобы заработать на приличное существование. Можно, конечно, работать, не разгибаясь, копить на иномарку, на дом, на изысканность в интерьере. Но мама твердо сказала: «Две шкатулки в месяц - и хватит! Это вредное производство, а ты у меня - не Шварценеггер... ».

И тогда мне стало совсем плохо. Ведь ничто не могло сломить - ни операции, ни нагрузки в школе, кружках и в институте, ни скользкая дорога на работу в мой бывший НИИ, ни полуголодное существование...

Но, когда забота о хлебе насущном отошла на второй план, и появился вагон свободного времени, тут-то меня и скрутило. Будущего не стало. Морозные узоры до самой старости? Но я просто ремесленник (или ремесленница?) и мимолетная радость от удачно найденной композиции - это не святая страсть художника. Мало мне этого. Круг друзей, где я была заколдованной царевной, распался, рассыпался на уютные семейные кружки. Еще оставалось тепло, но уже не было той ауры, где снова и снова расцветала бы сказка о гадком утенке...

Эта пустота превратилась понемногу в камень, который давил на сердце и тащил, как утопленницу, в темную глубину... Пруд с желтыми кувшинками. Ивы... Тишина... Покой... А там внизу - тяжелая холодная грязь. Тянет и засасывает. И шум листвы превращается в сухое серое бормотание, от которого все на свете тоже становится сухим и серым...

Под такой аккомпанемент я погружалась в депрессию. На поселковых девичниках, хлопнув бокал вина, начинала рыдать, жалеть себя. Доводила подруг до белого каления ( мама права, несчастных люди не любят). Ссорилась. Выпивала еще бокал. Мирилась. И все с тем же камнем шла домой к морозным узорам и маминой тревоге, которая превращалась в панику, стоило ей учуять запах вина от умницы-дочки.

 

Глава 2

 

Как складывается Вселенная наших судеб и поступков? Неужели все пересечения, встречи, узлы нашей жизни можно объяснить простой случайностью? Совсем недавно нашла в словаре Даля, что «случай» - от слова «луч» - встреча лучей. Вот так, как два луча, и пересеклись две дороги – моя и Нели Розен. Мы были знакомы – издали, как бываешь знаком со всеми жителями небольшого поселка. Тем более, что обе выделялись на общем фоне. Я – костылями, Неля – совершенной непохожестью на кого-либо. Она умела все – изобретать, бегать на коньках, играть в волейбол и в теннис. Она ходила в турпоходы и занималась в парашютном кружке. Она писала поздравления в стихах всему институту и Опытному заводу – и не просто «желаем – поздравляем», а так, что именинник и поздравляющие растроганно сморкались и весело смеялись. А потом смущенно гадали, откуда эта легкомысленная кудрявая дамочка узнала о самом главном, глубоко спрятанном в сердце? За что бы Неля ни бралась – все получалось у нее легко и без особых усилий. Даже в науке, деле сугубо мужском, она умудрялась быть одной из лучших.

Мама работала в плановом отделе, занималась подведением итогов соцсоревнования и рассказывала мне, как Неля в последние дни квартала выручала свой отдел, если вдруг не выполнялся план по заявкам на изобретение. Я не верила:

- Как? Изобретение же! Разве можно изобретать по плану?

Мама смеялась в ответ:

- Неля может все!

 

Не удивительно, что она была не замужем. Я просто не могла представить себе мужчину, который не испытывал бы рядом с ней лютого чувства собственной неполноценности…

Мы встретились в городском автобусе – обе возвращались из Москвы домой. Я – с вернисажа, где удалось продать, и очень выгодно, пару своих шкатулок, Неля - из университета. Это она так сказала – из университета.

- Из какого? – поинтересовалась я. Университетов нынче расплодилось не менее, чем Академий.

- Да вон, из нашего, городского, - усмехнулась Неля. –Училась там на вечернем, а теперь иногда езжу – советуюсь с преподавателем.

- А чему учились, Неля, если не секрет?

Я смотрела на Нелю Витальевну во все глаза. В наше-то смутное время, да после аспирантуры и еще где-то учиться?…

- Психотерапии, - чуть-чуть смутилась моя собеседница. Заметила мою еще не рожденную улыбку по поводу ее неожиданного смущения, легко улыбнулась в ответ и весело призналась, - Анечка, это же была мечта всей моей жизни - учиться психологии! Вдумайся только: «психо – логия» - наука о душе!

- А психотерапия – это терапия души?

- Мгм, - согласилась Неля и внимательно на меня посмотрела. Что-то ей в тоне моем, видимо, не понравилось. Но я остановиться уже не могла.

- Ну, и что - получается? Может быть, и мою душу вылечите?

- Может, и вылечу, - серьезно ответила Неля. – Приходи завтра ко мне после шести вечера…

 

Я, наверное, так и не собралась бы лечить свою больную душу, но дернуло меня рассказать маме об этой встрече. Ведь никто не мог предположить, что мама моя, здравомыслящий экономист, без пяти минут кандидат наук, которая от своего здравомыслия даже «Мастера и Маргариту» не смогла осилить (не понимала, зачем там Воланд и Азазелло, и вся эта подозрительная история с Иешуа Га-Ноцри), так вот моя материалистка-мама будет меня убеждать пойти к Неле! И безотлагательно! Если бы не давил сухой серый голос в глубине сознания, я бы со смеху умерла, слушая, как Виктория Павловна пытается объяснить себе и мне:

- Может быть, какие-нибудь энергетические влияния... ну это же не колдовство, а воздействие на биологическое поле... с точки зрения науки неизвестно, но возможно... Давай сходим, а?

Маленькая квартира Нели Розен пахла старой кожей, пылью и хорошим кофе. В добавление к этим запахам из кухни доносился аромат жаркого со специями. Хозяйка провела нас из тесного полутемного коридора в комнату, усадила в старые потертые кресла и весело сказала:

- Вы тут располагайтесь, а я сейчас... - и убежала на кухню.

Я огляделась. Ну и дом! С полок на нас с мамой смотрели корешки книг. Это были старые книги и было их много. Мне сначала показалось, что кроме книг, здесь больше ничего и нет. Но потом обнаружились другие детали интерьера. На окне буйно зеленели комнатные цветы. С зеркального шкафа спрыгнул полосатый зеленоглазый кот и высокомерно оглядел меня и маму. Не найдя в нас ничего интересного, он не спеша прошествовал на кухню, неся гордо задранный хвост, как флаг великой державы.

На письменном столе стояли маленький телевизор и компьютер. За стекло верхней книжной полки были засунуты несколько авторских свидетельств и репродукция Сальвадора Дали. Там, за шкафом, наверное, кровать. Не зря наша Неля Витальевна получила свои авторские свидетельства. На тесной площади однокомнатной хрущевки она умудрилась расположить спальню, гостиную и кабинет - удобно и рационально. Мои наблюдения прервала хозяйка, вылетевшая из кухни с гренками в фаянсовой миске.

«Пушечный снаряд, - подумала я. - Вылитый пушечный снаряд по телосложению и энергии. Только в ковбойке и голубых домашних брюках...»

 

Мы и вякнуть не успели, как в руках у каждой оказалась тонкая чашка с крепчайшим

ароматным кофе. Хозяйка отпила глоток, удовлетворенно кивнула и вопросительно уставилась на маму. Мама откашлялась и неожиданно для меня произнесла целую речь.

 

- Неля Витальевна, Анечка мне рассказала о вашем разговоре. Вы простите меня, но я настояла, чтобы мы к вам пришли. Я вам верю. Я знаю, что у вас получается все, за что беретесь. И не смейтесь – я зря , что ли, в плановом отделе стул просиживала? Я что - не знаю цену вашим разработкам? Именно – вашим, соавторы не в счет. Талантливый человек, знаете ли , талантлив во всем. …

У мамы предательски дрогнул голос. И тут я поняла, как мама пробивалась со мной на руках во все московские клиники: «Профессор, я уверена, вы разработали просто гениальный метод лечения! Я знаю, я знакомилась со всеми отзывами. И этот метод должен сработать в нашем случае. Вы просто обязаны попробовать его на моей девочке!» - ну и куда этот профессор денется? Вот так и Неле Витальевне уже не отвертеться…

- Вы не думайте, что, мол, по знакомству, значит, бесплатно! Мы заплатим все, что полагается, только помогите. Я вижу, что Ане плохо. Хотя такое время, и здоровому трудно... Но девочке не хватает общения...

-

- Мужика девочке не хватает, - сказала Неля Витальевна и весело подмигнула мне.

Мама возмущенно дернулась. Она, по-моему, до сих пор уверена, что я не знаю, откуда появляются дети.

- Да шучу я, не сердитесь, Виктория Павловна. Сейчас выясним, в чем у вас проблемы.

Неля посмотрела на меня внимательным взглядом, в котором не было пронзительности или вопроса, мне даже показалось, что там таилась улыбка, потом встала, подошла ко мне и медленно очертила ладонями контур вокруг моей головы, потом по плечам, вдоль рук и ниже. От движения ее ладоней по телу шла теплая волна и покалывание, и волоски на коже начинали подниматься, как антенны. Экзекуция продолжалась довольно долго в полном молчании, и мама несколько раз пыталась выступить, но, едва открыв рот, почему-то осекалась. Это моя-то мама, которая и на Страшном Суде будет высказывать Господу Богу свои претензии по обустройству Вселенной! Наконец, она не выдержала и, как только Неля Витальевна, все так же молча, вернулась на свой стул, тут же обрушила на нас весь запас сведений по прикладной магии.

- Это ведь порча, как вы думаете? Может быть, свечей восковых купить? Мне говорили, что помогает. А еще заутреню отстоять в Черниговском ските... И надо холодной водой обливаться...

От заутрени и перспективы стояния под ледяным душем меня спасла Неля Витальевна. Она покачала головой и с улыбкой ответила:

 

- Нет, это не порча. И вообще у вашей Анечки мощное биополе с особыми свойствами, не знаю, какими, но мне пробиться через него не удалось... Знаете, шутка раньше была такая – кто нашу Анечку обидит, тот три дня не проживет…

- Тогда карма, - сказала мама.

И где она этих словечек набралась – в очередях или из телевизионных программ? Беда! - не присмотришь за собственными родителями, такого нахватаются…

Но против моих ожиданий Неля не стала размазывать маму по полу, а согласно кивнула, лишь уточнив, что термин, так сказать, неточен, вон их сколько, определений… Она кивнула на ближнюю полку и у меня зарябило в глазах от незнакомых и полу знакомых имен: Кастанеда, Гурджиев, Успенский, Блаватская, Рерих, «Супраментальная йога»...Лазарев, «Диагностика кармы»...

Потом я прочитала большинство книг с той полки, чего-то не поняла, что-то легло на душу сокровенным знанием, но тогда ух как повеяло оттуда чужим, враждебным, непонятным. Мама тоже это почувствовала, поежилась и спросила:

- Так что же нам делать, Неля Витальевна?

- Ничего не надо делать, Виктория Павловна. Депрессию я сняла, а карма - не снимается. По кое-каким признакам Анины парализованные ноги – это искупление смертного греха кого-то из ваших предков. И возможно, в ближайшее время вы узнаете – какого.

- Вы хотите сказать, что Аня заразилась этой болезнью не случайно?

Мамины глаза стали темными и глубокими, как два омута. Да и у меня вдруг холод прошел по спине. Я всю свою сознательную жизнь была обижена на бабушку, папину мать, которая из одной той же ложечки покормила соседского мальчика, уже зараженного полиомиелитом, а потом меня, восьмимесячную. И оказывается – зря?

- Скорее всего, да, - вздохнула Неля Витальевна. – Это, знаете, как черная спираль над полем судьбы.. Не в тот день так в другой – что-то подобное просто должно было произойти. Знаете, есть такие грехи, которые тянутся через многие поколения – например, предательство любви. И если искупление принимается без злобы и черноты, то близок час испытания и освобождения. Видимо, что-то похожее ожидает Аню.

- Когда?! - воскликнули мы с мамой одновременно.

- Не знаю. Как говорят в Гонконге, нужно срочно подождать. Мы затронули

сегодня один из глубоких пластов. Возможно, что-то из подсознания и всплывет на поверхность.

Неля Витальевна протянула мне тонкий журнальчик:

- Можешь сама себе помочь – медитацией. Вот почитай, на седьмой странице очень неплохая методика ...

Провожая нас до дверей и решительно отстранив протянутые мамой деньги, она тихо сказала мне:

- Будут вопросы - приходи. Вместе разберемся. - И, покачав головой, добавила, - Самой интересно. Поле-то какое, а!

По дороге домой мама смущенно молчала, а я пыталась понять, что же произошло... Руки над головой, тепло и покалывание. Это уже было когда-то, в незапамятные времена. Но вспоминать страшно. Мороз по коже.

Статью в журнале я прочитала тем же вечером. Мама тоже решила ознакомиться, но не выдержала и страницы, вернула мне журнал и заявила:

- Ну, понятно, это что-то вроде аутотренинга. Помоги себе сам, как у Леви, - и, минуту помолчав, осторожно спросила, - Анечка, может быть, мы зря туда пошли? Карма, предательство… поле какое-то необычное... Чепуха это все, мне кажется.

- Нет, мам, не чепуха... Да ты не думай ничего, посмотрим, что дальше будет.

Я притянула к себе маму, не вставая с кресла, привычно ткнулась лбом в ее худенькое плечо и вдруг почувствовала, нет, даже не почувствовала, а как будто стала ею - бессонная ночь, маленькое горячее тельце ребенка, нежность, тревога, боль, Анечка... родная... я тебя не отдам... не отпущу... Откуда-то пришло острое и ясное понимание - мама спасла меня, вытащила почти из могилы, и я для нее - все та же маленькая беспомощная девочка, умирающая у нее на руках. Не отдаст и не отпустит... И в душе тенькнула какая-то незнакомая струна. По темени пробежал холод. Звонкий гордый голосок произнес: «Да ты знаешь ли, кто я такая?»... Я отстранилась от маминого плеча. Она смотрела на меня сверху вниз как всегда - ласково и озабоченно. Значит, это только мои ощущения. Ну и ну! Аутотренинг и белая магия, туда их в дышло! Но зато депрессии как ни бывало..

- Мам, я немножко поработаю, ладно? Попробую панно доделать.

Мама расцвела. Она знала, что я не бралась за работу уже две недели, все из рук валилось.

- Действуй, ребенок. Только рисунок не проявляй, я завтра сама сделаю.

Деятельная натура госпожи Державиной не позволяла ей смириться с тем, что дитя занимается вредной работой, и она отобрала у меня часть технологического цикла. Теперь резиновые перчатки и кислотные ванночки перекочевали к ней на кухню, а на мою долю осталась только горелка.

- Ой, Виктория Павловна, не даешь ты мне свободы творчества. Как же я узнаю, что получилось, а?

- Ничего, мадам Пикассо, вы рисуйте, я потом, что непонятно, объясню, - переиначила мама Окуджаву.

Выходя из комнаты, она погрозила кому-то пальцем, и пальцу же сообщила:

- Энергетические поля! ... в этом что-то есть!

 

Глава 3

 

Неля Витальевна Розен критически осмотрела свою заспанную физиономию в зеркале шкафа – круглые удивленные брови, серо-зеленые глаза с крохотными золотыми точками у зрачков – где-то вычитала, что такой цвет называется «среднерусские» и считается очень красивым – в юности бы такую информацию, а то у кого карие, у кого голубые – а тут посмотришь – фу! серо-буро-малиновые…, крупный, чуть длинноватый нос, упрямый подбородок. Гусиные лапки морщин... Хорошо хоть седина не так заметна в рыжеватых кудрях. Ох, эти кудри - всю жизнь она завидовала обладательницам прямых тяжелых волос. Вот так откинуть блестящую прядь - по-королевски, еш-твою двадцать! А что делать с вьющимися волосами - только постричь покороче и стать похожей на юного Пушкина. Тот еще комплимент для женщины... Зато профиль почти римский, а если нарисовать стрелки на веках, подкрасить ресницы, тронуть помадой губы и отойти подальше от зеркала - ну да, еще и к теплой стенке поставить...

Неля хмыкнула и отправилась на кухню готовить кофе. Что делать, при пониженном давлении без чашки горячего бодрящего напитка жизнь с утра ей всегда казалась тусклой и беспросветной.

Зачем миру и ей самой прожитые сорок лет, учеба в институте, аспирантуре, изобретения, над которыми она азартно трудилась лет десять назад в лаборатории металлофизики? Лаборатории нет, института тоже нет, и деньги приходится зарабатывать, ведя бухгалтерию у двух мелких бизнесменов. Цифры, циркуляры, чиновничий произвол, бандитские крыши...

Однако после двух чашек кофе жизнь показалась более сносной. Прорвемся. Везде люди, со всеми можно договориться - и с чиновниками, и с новыми русскими. Грабительский капитализм - все идет по проторенной дорожке мировой истории... А вот снег за окном падает крупными хлопьями, и никто не в силах этого отменить... Величественный покой в природе. Жемчужное небо. Деревья в снегу. Все путем в сказочном королевстве.

Неля любила свой маленький поселок, спрятавшийся в подмосковных лесах - семьдесят километров от Москвы, еще полчаса на автобусе от станции - подальше от столичного муравейника и провинциальных склок.

Два десятка кирпичных четырехэтажных коробок, на скорую руку сляпанных местным стройбатом, магазин, клуб, амбулатория, несколько коттеджей - вот и вся Заря. Да еще бывший институт, когда-то очень серьезный, а теперь похожий на спившегося актера. Еще есть следы былого великолепия, а присмотришься - тлен и разрушение...

Но все равно - сказочное королевство. Воздух - не надышишься. Лес - в двух шагах. Как в деревне, знают все про всех - зато уровень! Почти как в Китежграде... Были здесь в свое время и Кристобали Хунта, и Федоры Киврины. Выбегаллы тоже были, куда без Выбегалл... И понедельник начинался в субботу, и штамп для изготовления ниобиевых сепараторов она с помощью двух молодых энтузиастов выкрадывала на время из цеха опытного производства...

Неля вспомнила вчерашний визит Ани. Из наших времен девочка, настоящая... Как-то вместе возвращались из Москвы. Народу на остановке скопилось - тьма, автобусы, как назло, через час по чайной ложке, штурмовать их при посадке - подготовку спецназа надо иметь... Поймать такси или частника - чистая фантастика, и Неля с Аней с тоской проводили взглядом очередное переполненное средство общественного транспорта, из полузакрытых дверей которого торчали различные части человеческих тел.

- Нет, это невозможно! - сердито сказала Аня, ежась под ледяным порывом ноябрьского ветра.

- Ч-черт-те что, - стуча зубами, подтвердила Неля и испепелила взглядом пустой автобус с табличкой «Заря». - Смотри, стоит, гад, поодаль, ждет, пока толпа наберется... А я уже полтора часа дуба даю... П-пятница! Кто с работы, кто в гости...

- Тогда пойдемте со мной, - приняла решение Аня. - Туда, к автобусу. Надо попросить, чтобы он нам прямо там двери открыл.

Неля с надеждой взглянула на Анечку, впервые заметив ее уверенность и силу. Сгорбленная сутулая фигурка - и гордая посадка точеной головы. Нежные губы - и четкий волевой очерк рта. И теплые карие глаза под прямыми темными бровями... Да только кто увидит эту царственную прелесть? Все смотрят на костыли...

- Не откроет! З-знаю я эту породу, им только бы поиздеваться над людьми. Сделает морду кирпичом, сволочь: «Женщины, куда претесь? Посадка пассажиров вон там»

- Откроет, - спокойно ответила Аня. - Мне всегда открывают.

Они подошли к автобусу. Шофер, темноглазый нахальный парень с узенькой полоской усов над верхней губой, пренебрежительно посмотрел на них сверху вниз из кабины.

«Н-да, худший экземпляр хомо дворникус», - констатировала Неля, вздохнула и направила взор на стоянку такси, где тоже стояла толпа...

Однако, Аню презрительная физиономия водителя не испугала. Она откинула капюшон, отороченный темным мехом и дружелюбно улыбнулась. Здесь не было ветра и снежинки медленно падали на ее поднятое лицо и пушистые ресницы.

- Откройте, пожалуйста двери, - сказала она доверительно. - Там опять народу много, сами понимаете, нам не пробиться.

Сказано это было без тени раздражения и унижения, так, словно девушка пригласила парня в союзники: « Ты ведь видишь, что я на костылях, случись такое с тобой, тоже, наверное несладко было бы?» И хотя вслух ничего больше не прозвучало, лицо шофера дрогнуло, сползла маска надменности, он торопливо кивнул:

- Конечно, садитесь, девчонки, - впустил их в автобус и закрыл двери перед носом подбежавших с остановки нескольких хитромудрых теток, рявкнув с прежней свирепостью: - Сказано, здесь посадки нет!

Аня, наверное, ту поездку давно забыла, а Неля Витальевна сделала зарубку в памяти, как всегда, когда встречалась с золотым лучом Необычного в серой пелене будней.

 

Вообще-то экстрасенсом Неля Розен не была. Какие-то способности, наверное, имелись и, если бы не развал системы, они так бы и остались нереализованными. Но когда любимая работа провалилась в тартарары, наступила оглушительная пустота.

Семью в молодые годы ей создать не удалось. Первая любовь обернулась тривиальной драматической историей, соблазненная и покинутая, черт побери, даже вспоминать не хотелось. В дальнейшем Неля убедилась, что создание семьи, как и строительство карьеры, требует элементарных навыков целеустремленности, хитрости и лицемерия. Двумя последними качествами она в принципе не обладала, а расходовать душевную энергию на такие цели, как муж или кресло руководителя, когда есть металловедение, английский, философия и большой теннис, ну это же смешно...

Зато она в полной мере узнала счастье творчества, когда после бессонных ночей, череды экспериментов, серии неудач, вдруг, словно черт из коробочки, выскакивало решение - и было оно таким изящным, таким простым, что казалось странным, почему до этого никто не додумался раньше.

Но всего этого не стало. Тогда она вернулась к самому первому увлечению юности и поступила на факультет психологии гуманитарного института. Три года обучения для лиц с высшим образованием, корочки психотерапевта после защиты диплома и хорошо усвоенные методики борьбы с неуверенностью в себе, депрессией и другими болячками века стрессов и скоростей. С нахальством неофита она тут же применила полученные знания на близких и дальних знакомых. Получилось. У двоих сняла депрессию, вылечила мигрень у подруги, помогла соседу бросить курение. А еще, оторвавшись от электронного микроскопа, она посмотрела на жизнь по-другому. Высокое звездное небо над спящим городком, запах свежескошенной травы, прохладная вода в знойный июльский день - все это волшебным образом равнялось решению сложной математической задачи и восторгу от постижения сложного абзаца гегелевской диалектики, так что другие наслаждения даже в сравнение не шли с этим удивительным счастьем. И уже потом пришла смутная догадка, что за материальным миром стоит что-то еще, величественное и грозное. Это «что-то» являлось ей во сне. Брело рядом во время одиноких прогулок. Давало другие знания и другую силу.

 

Глава 4

 

На следующий день, следуя указаниям методики из журнала, я старательно, с нарастающим отвращением, рассматривала окружающий мир. Ох уж эта моя девичья светелка: рабочий стол, обрезки жести, софа, покрытая мохнатым пледом с семейным изображением пары тигров, шкаф с темными полированными дверцами, стулья, приобретенные мамой на последнем вздохе социализма, ножки у них гнутые, только что заметила, надо же, какой чиппендейл, гарнитур генеральши Поповой. Выцветшие обои с зелено-серебристым геометрическим узором, в углу у потолка кружево паутины, а ведь недавно все обметала! Ремонт пора начинать, вон как краска на дверных косяках поотлетала, пол облупился... Не-ет, надо идти на улицу, а то экстрасенсорный эксперимент закончится генеральной уборкой... А на улице-то - зима, а я ее так ненавижу. Дороги скользкие, костыли разъезжаются, холодно, мерзко, пейзаж унылый, деревья и дома, что тут рассматривать? На снег кто-то мусор выкинул, окурки, зеленая крышка от майонезной банки, а там дальше ковер выбивали, пылищи-то насыпали, варвары! Ну, ладно, будем смотреть на живую природу. Еле живую. Вон как березы съежились от холода, озябшие ветки к стволам подтянули. Спят наши деревья, что им снится зимой, интересно? Может быть, птичий крик, а может быть, дождь, теплый летний дождь, который барабанит по листьям, и крупные капли его разбрызгиваются в мелкую водяную пыль. Вдыхаешь эту прохладную пыль горячей зеленой кожей и медовые соки идут по стволу от корней к самой вершине. А вслед за дождем коснутся листьев теплые пальцы ветра, обольет золотой волной лавина солнечных лучей, и вместе с ними снова придет тайна, многоликая и вечная, записанная древними символами в кольцах ствола, зашифрованная в тревожной гамме осенних запахов, передающая свои сигналы огненной пляской зимнего костра...

Вот так я в первый раз соскользнула из сегодняшнего дня в удивительное и непонятное прошлое. Задумалась о тайне света и жизни, и вдруг увидела постель, укрытую пушистыми мехами, в постели под меховым одеялом - темноволосую женщину по имени Лиацея, вгляделась в непривычный интерьер просторной комнаты, рассмотрела нештукатуреные каменные стены, увешанные чем-то вроде ковров или гобеленов… У двери комнаты напротив Лиацеи стоял мужчина-воин и разговор между этими двумя персонажами явно достиг самого высокого накала. Звуки речи мне были чужды совершенно, но я вдруг с удивлением почувствовала, что понимаю, кто эта женщина, кто этот мужчина и о чем идет разговор в Доме Совета.

 

…Это было страшное для Избранных время. Лиацея по молодости не вникала в предсказания Голоса, а у Совета волосы дыбом вставали от непонятных и тревожных предзнаменований. День за днем она спускалась в пещеру, ложилась на теплый круг из гладкого желтого камня лицом вниз, руки - в углубления, отшлифованные многовековыми прикосновениями тех, кто до нее слушал деревья и воду, камень и ветер, а главное - Голос. У Совета был перечень вопросов, которые передавались из поколения в поколение, и если невнятный гул другого, непонятного мира наполнял ее сердце тревогой, старики торжественно и неторопливо спрашивали:

- Земля?...Вода?...Воздух?...Огонь?...Люди?.. .

Когда она, повинуясь внутреннему согласию, кивала, старики все также неспешно выясняли, чего ждать от воздуха - песчаную бурю, от которой надо укрывать посевы или дождь с грязевым потоком, сметающим жилища и ограды.

Так было совсем недавно. А теперь она всякий раз кивала в ответ на вопрос: «Люди?», и всякий раз оказывалось, что опасность гораздо больше, чем все то, что предусматривалось в древнем перечне. Единственное, что она поняла - грозило нашествие, от которого ни защититься, ни спрятаться, ни откупиться. Тогда ее оставили в покое, а через несколько лун в Совете появилось новое лицо. Не лицо, конечно, а черная маска. Все, кроме Учителей, появлялись перед ней только в масках и перчатках.

Это был мужчина, чужак. Члены Совета так и звали его - Форн, Чужой, и несмотря на то, что говорил он таким же ровным тихим голосом, как все остальные, мало жестикулировал и глаза его были опущены вниз, Лиацея своим обостренным восприятием почувствовала его тяжелую теплую мощь. Ей даже пришлось применить защиту - этому учили с детства, чтобы не впустить в свой разум грубые чувства толпы. Но отгородившись от чужака внутренней стенкой, она ощутила короткую острую боль в сердце. Потом помог испытанный метод (мысленно погружаешься в воду священного озера, прохладные струи обнимают твое тело, ты сливаешься с водой и той тайной, которая живет в озере. Тайна дает тебе покой и силу...), вернулась связь с Голосом и она по-прежнему безмятежно стала слушать вопросы Совета.

- Слышала ли ты Голос, Лиацея?

- Да.

- Грозит ли нам опасность, Лиацея?

- Да.

- Люди?

- Да.

- Кто-то из Избранных?

- Нет.

- Соседи с севера?

- Нет.

- Соседи с востока?

- Нет.

- Соседи с юга?

- Нет.

- Соседи с запада?

- Нет.

Сто раз уже спрашивали, но ритуал есть ритуал...

-Это большая война, Лиацея?

Голос внутри подтвердил, да, большая война, но это больше, чем война. Простые войны не затрагивают женщин и детей, не несут в себе смертоносных болезней и клубящегося хаоса, ощущение которого невозможно описать...

- Это больше, чем война. Это нашествие.

- Конное войско, Лиацея?

Это уже спросил Форн, уверенно и почти утвердительно.

- Да.

- Огромное войско с севера? Высокие светлоглазые варвары в одеждах из шкур?

- Да.

- Луки, двуручные мечи?

Лиацея не очень поняла, о чем речь, но Голос внутри подтвердил:

- Да.

Форн помолчал, потом повернулся к Учителям.

- Девочка не может ошибиться?

- Лиацея, Слушающая, никогда не ошибается, - чуть строже, чем обычно, сказал Серый Ворон. Так Лиацея про себя звала одного из Учителей. Вообще-то Учителя безымянны и она придумала им клички: Камень, Еж, Пушистик... Об этом не догадывалась ни одна живая душа, только в общении с Голосом она иногда улавливала тень улыбки, да мелькал смешной облик старца с острой мордочкой и колючками вместо волос... Чего же так испугался этот чужак, Форн? Как он сказал: «Девочка...» Да знает ли он, кто она такая?

- Я слышал о Лиацеях, - в голосе Форна тоже прибавилось металла. - Но уж очень хотелось бы ошибки. Если все так, тогда это готы.

Го-ты.., го-то-ны. Разрушение, кровь, ярость, смерть.

- Дальше будет гораздо страшнее. - Эти слова вырвались у нее неожиданно, без вопросов. Учителя вздрогнули и повернулись к ней. - Это смерть. Это вандалы. Голос приказывает защищаться.

Так бывало очень редко, когда опасность требовала безотлагательного вмешательства. Тогда она получала конкретные приказания Голоса, например, убить больное животное, пока не заболело все стадо. Вот и теперь, когда Форн назвал имя грядущей беды, Голос прямо указал действие. После этого совещаться не полагалось.

Старухи увели Лиацею в ее покои и уложили в постель. Как всегда, после ритуала предсказания она чувствовала себя усталой и опустошенной... Но все же новые впечатления не давали заснуть... Чужак чем-то зацепил ее спокойное сердце. Как истая женщина, Лиацея не могла не заметить, насколько он даже внешне выделялся среди окружающих. Избранные плохо красили ткани и цвет одежды менялся от тускло-черного до желтовато-белого. Только Учителя носили ослепительно-белые одеяния. На чужаке была накидка глубокого красного цвета, а под накидкой - туника из нежнейшей ткани, такая же нарядно белая, как и парадные одежды Учителей. И что больше всего поразило ее воображение - по нижнему краю одеяния шел красивый сине-черный рисунок. Такого она никогда не видела. «Хочу такую одежду!», - капризно сказала она себе. У нее всегда было все самое лучшее. Вкусная пища - мягкие сладкие плоды, поджаренные зерна равнинных растений, мед, простокваша... Платья у нее были самой тонкой выделки и красивого покроя.

Одежда Избранного народа в основном представляла собой прямоугольные куски ткани с отверстием для головы, соединенные по бокам завязками. Эти одежды, сотканные из шерсти домашних животных в селении Ткачей были неуклюжими и колючими.

Ткань платьев Лиацеи была мягкой и шелковистой. И шил их совсем другой мастер - никаких завязок, широкие рукава, пояс, охватывающий тонкую талию... До сегодняшнего дня она считала свои наряды роскошными, но по сравнению с плащом и туникой чужака даже ее парадная одежда показалась Лиацее мешковиной. А какие у него доспехи! Воспоминание о блеске этих золотых пластин совсем испортило ей настроение. Воины ее народа были одеты в черные кожаные латы и такие же шлемы. Ну и что! Подумаешь, нацепил яркое оперение! Зато ее народ мудр. Она вспомнила уроки Учителей. Из поколения в поколение передается древнее священное Знание. И Голос хранит Избранных, чтобы это знание перешло к потомкам в невообразимую даль будущего. Ни у кого нет такого чувства будущего, как у нее и ее народа. Теплый круг из желтого камня... Единение с небом и землей... Ласковое могущество...

Раздражение ушло и Лиацея даже пожалела чужака. Как можно жить без Знания? Слепые несчастные люди... И пожалев, великодушно отдала ему должное: все же какая-то сила у него есть. Сдержанная мощь горы, в которой зреет пламя. Только сам он об этой силе не подозревает и никогда не научится ею управлять...

Ее мысли снова вернулись к событиям, произошедшим на Совете. А Серый Ворон-то рассердился. Ей даже показалось, что его больше возмутило слово: «Девочка», чем недоверие к ее дару. Не зря он так строго подчеркнул: «Лиацея! Слушающая!». Серый Ворон учил ее слушать воду. Тогда она была еще маленькой и глупой, вырывалась, когда старик наклонял ее к поверхности озера. Его рука на затылке внушала ей безотчетный ужас...Сразу возникала картина: эта же рука погружает ее в воду, а она, совсем крошечная, захлебывается сначала криком, потом водой, льющейся в рот и ноздри, а потом откуда-то наплывает сила, и она выворачивается из-под жесткой руки, вырывается на поверхность, сила как будто поддерживает ее. А потом другие руки, мягкие и бережные, берут ее из воды, поднимают над толпой и торжественный голос говорит: «Лиацея!»

 

Глава 5

 

- Да нет, это не сны и не видения. Это какое-то знание, что ли... Понимаешь, закрываю глаза и вижу дом из тесаных каменных плит, стены завешены гобеленами, мягкая широкая постель, только на ней не простыни, а какое-то меховое покрывало. Мех прямо чувствую руками - шелковый, хорошо выделанный, лисий, наверное. И женщина. Я - эта женщина. Я вижу все, что видит она, живу ее чувствами, даже слышу, что говорят. Язык совершенно незнакомый, ни одного слова повторить не могу, но смысл разговора понимаю.

- Подожди, Аня, не спеши. Ты что, полностью входишь в ее личность?

- Нет, я одновременно и там, и здесь. Могу открыть глаза, чашку кофе выпить, но связь не теряется.

- А одета она как?

- Сейчас посмотрим. Ага, парадное платье, черное, до пят, тяжелая ткань, наверное, тонкое сукно ... золотой пояс с массивной пряжкой... На запястьях браслеты, на голове какой-то убор... Уже не в доме. Куда - то несут. Горная местность, камни, солнце, жара. Строения такие простые, не дворцы.

- Ты это прямо сейчас видишь?

- Вижу, и даже чувствую. Солнце глаза слепит. Толпа в отдалении. Навстречу идет старец. Именно старец. Седые длинные волосы, черный обруч. Спрашивает торжественно, что-то типа, слышала ли откровение?

- Откровение?

- Неля, вы у меня точного перевода не спрашивайте. У этого слова значений уйма. И Голос, и Бог, и Откровение, и все вместе. Для простоты скажем - Голос.

- Так она жрица?

- Нет. Слушающая. Имя такое, Лэста, Лисца, нет, повторить не могу, звуки совсем другие, я ее Лиацеей зову. Она умеет слышать.

- Кого?

- Голос.

- Чей голос? Бога?

- Нет, пожалуй. Не в таком смысле. Это и внутри, и в то же время извне. Другой мир. Голос другого мира.

У Нели Витальевны от моих рассказов уже полчаса голова кругом идет. Она ерошит свои короткие кудряшки цвета лесного ореха, не забывает подкладывать в мою тарелку холодец с горчицей и слушает, слушает, слушает... Слава богу, она меня в умопомешательстве не заподозрила - трудно доказывать, что у тебя крыша не поехала, особенно, если сама в этом сильно сомневаешься...

А тут еще волна за волной наплывают картины - воспоминания. Вот опять нахлынуло: разгар работы по строительству укреплений, что-то копают, таскают камни, укладывают стены - и все под руководством пришельца. А в нем бьет ключом жизнь, бесстрашная, необузданная, и в глазах горят искры веселья. Ну ведь совсем другой - как золотистый топаз среди серой щебенки... Ни мистического страха, ни покорности, ни печали, свойственной ее древнему много знающему народу. Работа ладится, солнце светит, впереди смертельная битва, чего же не веселиться!...

А я из своего двадцатого века вижу, как он кидает короткие взгляды на носилки, в которых несут Лиацею - ах, девочка, куда тебя опять твои колдуны потащили? В глубине души он знает, что не прав, называя Лиацею девочкой. На Совете в нем ожил унаследованный от предков суеверный ужас, когда звонкий гордый голос ее говорил о грядущей войне. Ее таинственный дар внушал окружающим трепет, и он, римский воин, с изрядной долей презрения смотревший на это полунищее племя, вдруг каким-то подсознательным чувством понял, что правы равнинные соглядатаи: здесь, на горном плато, есть загадочная сила, воплощенная прежде всего в Лиацее. Но уж очень велико было несоответствие. Он представлял себе Слушающих косматыми старухами с крючковатым носом и пронзительными глазами. А тут такая нежность, такая неземная отрешенность. Ей же не больше шестнадцати и кожа, как жемчуг, светится изнутри, и темно-карие глаза - сейчас они опущены, но он встречался с ней взглядом на Совете - ни у одной женщины не встречал он таких спокойных и загадочных глаз - она действительно видит другой мир, она там своя, как маленький олененок в солнечной роще. А губы, боги всемогущие, он за эти губы отдал бы все римские легионы, будь они у него... За этот чистый рисунок рта - уже не детского, но не знающего даже о возможности поцелуя, он, не задумываясь, и жизнь бы отдал. Хотя что для нее его короткая жизнь воина?

...Куда они ее несут, олухи? Там же ловушка - яма, прикрытая тонкими ветками!

... (Так вот оно как началось - то, из-за чего я на костылях преодолеваю сегодняшнюю действительность)... Три львиных прыжка - передние носильщики, не успев обнажить короткие мечи, отлетают в сторону, один сваливается в яму, проломив ветки, - Форн подхватывает из падающих носилок Лиацею и на руку его, твердую, сильную руку воина, ложится ее легкая и шелковистая, как мотылек, рука. На одно мгновение, потому что покорные и молчаливые слуги в черных масках превращаются в ангелов смерти, если что-то грозит Лиацее. Уже оттеснили наглого пришельца, водворили свое сокровище на место и - бегом! - потащили в противоположную сторону. От немедленной расправы чужака спасает только вид страшного провала с острыми кольями на дне. Старший телохранитель, оценив обстановку и последствия предотвращенной катастрофы, коротко говорит Форну что-то вроде благодарности, стража прячет мечи и бросается догонять драгоценные носилки. Короткий миг звенящей тишины закончился, раненого носильщика вытаскивают из ловушки и уносят в одно из ближайших зданий, возобновляются строительные работы, но катастрофа уже произошла, хотя знают о ней только двое. Всего одно мгновение - уже Форн снова руководит стройкой, над Лиацеей, лежащей в глубоком обмороке, хлопочут старухи, готовят успокоительные травы от испуга, меня Неля Витальевна отпаивает корвалолом: потрясение настолько велико, что даже через века, в слабом отражении оно сотрясает меня внутренней дрожью и болью в сердце - но над всем этим победно горит вольтова дуга любви.

- Да что случилось-то? - недоумевает Неля Витальевна, отмеряя мне еще пятнадцать капель корвалола, - Я понимаю, что зарождение любви - это чудо, это озарение , но не такой же взрыв эмоций...

- Для нее - взрыв. Вы только представьте себе, какое у нее было до этого размеренное существование. Никаких желаний, все выполняется до того, как тебе чего-то захотелось. Ни голода, ни жажды, ни малейшего неудобства. Никаких привязанностей. Она даже не знает, что существуют семьи, матери, отцы, маленькие дети... Кругом с самого детства одни Учителя, да черные маски. Ровные тихие голоса. Покой и довольство маленького зверька на отдыхе. И в то же время до предела развитая тонкость чувств. Она же слышит, как соки движутся внутри дерева, чувствует жизнь камня, воды... Адская смесь для женщины.

- Понятно, - глубокомысленно изрекает Неля, - тогда я пошла варить кофе.

- Не помешает, - соглашаюсь я, потому что от корвалола и пережитых стрессов на меня навалилась дремота, так кажется, закрою глаза и упаду в черную яму сна или обморока.

Но под жужжание кофемолки и Нелино бормотание про замечательную турку я снова вижу дом с гобеленами и смущенное лицо Учителя.

- Ты очнулась, Лиацея?

И я вместе с Лиацеей понимаю, что в суматохе подготовки к войне Учителя просто забыли и о ней, и о ритуальных омовениях - ожил древний мужской инстинкт воинов и защитников и вытеснил все постороннее. Надо же - ловушек понастроили - оградили селение. А как ей к озеру теперь добираться?

На невысказанный вопрос ученицы Серый Ворон отвечает непривычно мягко:

- Мы оставили тайную тропу к священной купальне и показали ее носильщикам. Но ты знаешь, когда много лет ходишь одной и той же дорогой, ноги сами несут тебя по привычному пути. Больше этого не повторится. Когда ты хочешь пойти к озеру?

Лиацее хочется крикнуть: «Сейчас! Немедленно!», смыть все, что произошло, в прозрачных струях воды, обрести утерянный покой...И по дороге снова встретиться глазами с чужаком...Ах, эта сильная рука с золотистыми волосками... Но Голос внутри нее говорит: «Завтра. На закате.», - и она послушно повторяет:

- Завтра. На закате.

В острых чертах лица Серого Ворона явственно проступает облегчение.

- Хорошо, Повелительница. Мы к этому времени отпустим людей со стройки и тебе никто не помешает...

Старуха снова несет питье, наверное в него добавлен какой-то наркотик, потому что сразу же, после нескольких глотков теплой ароматной жидкости Лиацея - и я вместе с ней - погружаемся в легкий цветной туман сна.

Меня из этого тумана вынимает Неля, легонько трогая за плечо. На столике уже благоухает крепкий кофе, сваренный по секретным рецептам в армянской турке.

- Завтра. На закате ,- сообщаю я Неле, еще не совсем проснувшись.

- Заметано! - с воодушевлением соглашается она. - А теперь пей кофе, ешь пряники, и когда совсем проснешься, скажи, с кем это у тебя стрелка на закате?

- К озеру пойдем завтра, мадам атаманша. Однако, ну и жаргон у вас...

- Ничего, зато кратко и выразительно. А то у тебя в твоей древности одни тонкости и полутона... И что там планируется у озера?

- Вообще-то, ритуальное омовение. Но по-моему, там совсем другое намечается. Я про эти омовения говорила? Священная купальня, мужчинам приближаться запрещено под страхом смерти. Причем охраны особенной нет. От кого охранять, если внутри у каждого сидит строгое табу? Переступишь границу - умрешь.

- Психологическая обработка?

- Нет, норма жизни. Вам же не приходит в голову совать пальцы в розетку или хвататься за оголенный высоковольтный кабель? Или газовый кран открыть и наслаждаться? Мы живем рядом с очень опасным миром, но выполняем правила, поэтому пока живы.

- Ты считаешь, что их мир тоже опасен?

- Еще как! Не зря же Лиацее глаз не велят поднимать. Наверное, общение с Голосом - штука не из слабых. Тамошние мужики скорее в змеиное гнездо шагнут, чем в запретную зону. Да и женщины тоже... Лиацея, когда стала взрослеть, старух - помощниц из купальни попросила, так они это с превеликим удовольствием приняли. С тех пор туда ни под каким видом. Купайся, повелительница, да пошлет тебе здоровья священное озеро!

- Ань, у меня, наверное, испорченное воображение, но какое место для свиданий!

- Да мне это уже давно то ли чудилось, то ли снилось. Болезнь, тошнота - и воспоминание о мужских руках... губах... Ох, даже сейчас в жар кинуло. Огромное счастье, как будто сердце разрывается, а потом страшная тревога...

 

Глава 6

... Форну не пришлось применять никаких уловок, чтобы узнать, куда колдуны тащили девочку. Ему рассказали о священном озере и план нарисовали прямо на земле, стоило только заикнуться, что он-де в ту сторону на охоту собирается. Его ближайший помощник, Тамир, старейшина пастухов, так перепугался за жизнь представителя могучей империи, что добрых полчаса рассказывал ему о естественных и искусственных препятствиях , ограждающих запретную территорию, и вообще посоветовал охотиться в другой стороне, а то заблудишься, случайно переступишь границу - и погиб римский центурион.

- Так сразу и погиб? - поддразнил собеседника Форн.

- Шутишь? Там земля Лиацеи!

- Ну подумаешь, Лиацеи! Видел я ее. Красивая...

- Ты кораллового аспида видел когда-нибудь? Тоже очень красивая змея, глаз не оторвешь. Как сама смерть...

«...Ну варвары, ну уроды! Сами-то на облезлых птиц похожи, а девочку со змеей сравнили. Ни воевать, ни строить, ни любить не умеют. Несчастный народ...»

- Ладно, уговорил. Не пойду на охоту. Спать пойду. Надоели вы мне со своими страхами. Нет, вот у нас боги, так боги - и выпить, и подраться и бабу приголубить!

И Форн весь вечер травил своим сумрачным хозяевам соленые римские байки о похождениях Юпитера и его ревнивой супруги, о плутовских проделках Меркурия и о подвигах Геркулеса, снабженных такими подробностями, что сумерки, спустившиеся на оппидум, аж вздрагивали от взрывов хохота, сопровождавшего эти рассказы...

Так под носом Учителей произошла еще одна катастрофа - их серьезный и печальный народ начал учиться веселому мужеству - с улыбкой смотреть в неизвестное Завтра.

Ночью Форн долго не мог сомкнуть глаз. Сердце билось, как у юноши, впервые идущего к женщине. Кровь пульсировала в висках и кончиках пальцев. Неказистая хижина, которую ему отвели, как почетную посольскую резиденцию, показалась сегодня особенно убогой и душной. Чтобы отвлечься и успокоиться, он перебирал в памяти все, что ему было известно об Избранных.

Избранные - так они сами называли себя. Мало кто мог похвастаться знанием их жизни и обычаев. Завоеватели и торговцы сюда не совались, а любопытствующих Избранные выпроваживали от ворот твердо и без исключений. Изредка с неприступного плато спускались молчаливые пастухи, обменивали вяленое мясо и козий сыр на зерно и фрукты. На равнине об Избранных говорили мало и шепотом. Ходили легенды о колдунах, о Слушающих, о древности и тайном могуществе этого народа. Никто не помнил, как они здесь появились и почему выбрали труднодоступную горную равнину. Земля там была совсем негодной для земледелия, не то что в благоуханных цветущих долинах, но Избранные обосновались в этом малопривлекательном месте всерьез и надолго, построили убогие полуземлянки, оборудовали святилище и в течение многих поколений жили гордо и уединенно, вселяя в сердца жителей долины уважение и страх. Поэтому, когда к легату Фракии пришли два старца в белых одеждах с известиями о будущем нашествии и предложили сотрудничество, тот, не задумываясь, решил направить опытного воина в горную страну. Выбор пал на него, Цецилия Руфа,.

Детство Руфа прошло в Британии, в римской колонии Лондиниуме и Цецилий с удивлением обнаружил, что легко понимает отрывистое гортанное наречие горного народа и может на нем изъясняться. А воинского опыта тридцатилетнему центуриону хватало с избытком. Его семья погибла во время восстания Боудикки, царицы племени ицен. И отец, Луперк Руф, ветеран Галльской войны, и мать, белокурая Коттия, пали жертвами разъяренных бриттов. Цецилий спасся чудом, укрывшись в древнем каменном дольмене. Он потихоньку от родителей часто бегал к загадочным плитам, несмотря на благоговейный ужас, который окружал это сооружение. В тот злосчастный день он с утра умчался в холмы, чтобы достроить земляное укрытие возле поперечной плиты. Услышав шум битвы, крики и стоны римлян, которых вырезали пьяные от крови победители, Цецилий забился в свое укрытие и пролежал там до темноты. Его спасло то, что древнего дольмена бритты боялись не меньше, чем своих жрецов-друидов. Никто и не подумал осмотреть эту груду камней. Ночью Цецилий пробрался домой и наткнувшись в атрии на окровавленные тела отца и матери, тоненько завыл, как осиротевший волчонок...

 

….Когда Светоний Паулин, наместник Рима в Британии, после очередной битвы подошел с войском к Лондиниуму, к нему привели оборванного чумазого мальчишку, который почти год скрывался в холмах. За это время Цецилий научился выживать в любой ситуации, находить съедобные ягоды и корни, воровать домашнюю птицу, согреваться холодными ночами в расселинах, укрывшись сухой травой. Во время одной из вылазок он столкнулся с таким же осиротевшим местным воришкой . После жестокой безмолвной драки оба оборвыша почувствовали друг к другу уважение и решили объединить усилия. Так по вечерам, слушая сказания Босутага, Цецилий выучил местный язык. Потом Босутаг ушел и не вернулся, может быть, его поймали при очередной краже, а может быть, растерзали звери. Эта потеря была еще горше, чем гибель отца и матери. Цецилий пролежал два дня в своем укрытии, глотая слезы и прислушиваясь к невнятному гулу древних камней. Теперь, когда он узнал здешнее наречие, этот гул стал более явственным, как будто камни говорили ему о Небе и Земле, о малой искорке его жизни и неумолимом течении времени. И еще о чем-то непонятном говорили камни, наполняя душу мальчика мужеством и спокойствием.

Может быть от этого он не одичал, не превратился в маленького звереныша. Услышав полузабытую речь римских легионеров, он сам вышел навстречу им из укрытия и гордо сказал:

- Римский гражданин Цецилий Руф приветствует вас!

Эти слова он слышал от отца, на встречах с еще мирными бриттами, и в нужный момент они как будто сами пришли на язык. К гордому приветствию он присовокупил карту укреплений мятежного племени, составленную во время многочисленных вылазок и вычерченную обломком кремня прямо на ровном участке земли. Свое творение Цецилий прикрывал от непогоды кусками ткани из разграбленных домов и придавливал тряпки сверху камнями. Легионеры, увидев такое чудо, решили, что отважный мальчишка должен быть представлен наместнику.

Спокойное мужество маленького римского гражданина подкупило сурового Светония. Он приблизил к себе мальчика, а когда тот стал бесстрашным и изобретательным разведчиком в нелегкой борьбе римлян с воинственными бриттами, сердце старого воина было окончательно завоевано. Цецилия Руфа отправили в одну из самых лучших школ, как приемного сына наместника. По достижении совершеннолетия, когда Цецилий сменил детскую тогу с пурпурной каймой на чисто белую взрослую, Светоний Паулин передал ему половину своего имущества, в том числе и роскошную виллу в Лондиниуме с атрием, перистилем, триклинием, криптопортиками и непременной баней. Там были бассейны с холодной и теплой водой, комната для игры в мяч и парная, где умащенные благовониями, они с приемным отцом спасались от сырой британской зимы...

Однако спокойная жизнь в роскоши и удовольствиях не удовлетворяла Цецилия. Он был воином по душе и воспитанию, и как только освободилось место центуриона в одном из легионов метрополии, Цецилий Руф был назначен туда по личной просьбе Светония Паулина. Вот так, не обзаведясь женой и детьми, центурион Руф сначала бил варваров в верховьях Дуная под предводительством императора Траяна, а потом изменчивая военная судьба забросила его в солнечную Фракию...

 

Старцы выдвинули ряд условий, на некоторые из них Цецилий Руф согласился. Оставить коня - да, разумно, не потащит же он своего вороного по горным тропам. Имя? Если хотят звать Чужим, то это их дело. Но от грубошерстного одеяния он с негодованием отказался, облачившись назло старцам в богатую одежду римского всадника. В конце концов, он посол или хвост собачий?

В первые дни он прилежно изучал таинственную страну. Обширное горное плато, с южной стороны безлесный крутой обрыв, на севере - дремучая чаща. Там же, на севере, между скалами и лесными дебрями, расположено священное озеро. С запада и востока, где есть возможность спуститься на равнину, стоит прочный частокол. На подходах построены ловушки, правда, плохо, неумело, их даже ребенок увидит. Не воины. Да и строители так себе. Домишки из мягкого светло-серого ноздреватого камня, внутри лежанки, козьи шкуры, столы и скамьи, покрытые кожей грубой выделки. Глиняная неуклюжая посуда. Землю не возделывают, зато есть обширные луга, где пасут коз. Есть охотники, есть собиратели плодов - убожество... Уже на третий день его заела тоска по привычной удобной и веселой жизни. И если бы не тайна, призрачным покровом окутывающая Избранных, он бы давно плюнул на все их укрепления и сбежал от нудных Учителей и вонючего пива к родной центурии. Как он соскучился по золотистому фалернскому и застольной беседе, только весельчак Меркурий знает!

Но тайна была. Она сквозила в гордой настороженности любого из горцев, вплоть до самой чумазой женщины из селения гончаров. Она светилась в розовом изящном здании, непохожем на остальные неказистые строения. Там жила Лиацея и там же собирался Совет.

Форн вспомнил, как через неделю после прибытия в горную страну взъерошенный, похожий на галчонка гонец сообщил, что в полдень Совет приглашает его на площадь перед входом в священную пещеру. Посланный от Учителей, несмотря на свою неказистую внешность, изъяснялся изысканно и велеречиво, так что знакомый с искусством риторики Руф про себя аж крякнул от зависти. Кроме устного послания гонец принес маску из тонкой черной кожи и перчатки. К этому Цецилий Руф был готов - старцы особо настаивали на таком условии.

В этот день с утра над всем плато воцарилась строгая тишина. К тому времени, когда солнце стало приближаться к зениту, площадь постепенно заполнилась народом. Пришли все - охотники, пастухи, гончары, строители и воины. Они стояли отдельными кучками и на загорелых лицах появилось новое, незнакомое выражение. Форн, стоя на небольшом травянистом холме вместе с Учителями, незаметно оглядывал толпу. Нет, это собрание трудно было назвать толпой. Скорее, какое-то непостижимое единство, как будто невидимые нити связывали людей друг с другом, с Советом, с темным зевом святилища... Римский гражданин Цецилий Руф знал, что такое государственность, объединяющая народ. Он сам не раз испытывал высокую гордость за свою принадлежность к великолепному Риму, но здесь было что-то другое...

А когда из розового здания вынесли резной деревянный паланкин, украшенный золотом и слоновой костью, люди вообще перестали дышать. Даже у него, закаленного воина, глухо стукнуло сердце и холод прошел по позвоночнику, когда он увидел лицо Лиацеи с тонкими точеными чертами, высокими скулами, ее гордую осанку, дышащую царственным достоинством. Глаза ее были полуопущены. Она сошла с паланкина и направилась к черному провалу пещеры. И по немного угловатой грации ее движений он понял, что она совсем молода, почти девочка... Лиацея скрылась в подземном храме, а народ вместе с Учителями как будто окаменел. Только глаза были живыми. Эти тысячи глаз излучали страх и мольбу. Форн (он, как никогда, ощущал себя в этот миг чужаком) кожей почувствовал, как сгустился воздух, словно перед грозой. Он даже не заметил, что вместе со всеми оцепенел и затаил дыхание. Только, когда тонкая фигурка в черном одеянии шагнула из пещеры навстречу солнечному свету, появилась способность думать и рассуждать. Но какое у нее лицо! Как будто сама Минерва спустилась на землю, неся людям покой, гармонию и мудрость. И старец, который вышел навстречу, тоже был похож на древнего бога. Они стояли друг напротив друга, молча вслушиваясь в благоговейную тишину. Наконец, старец заговорил и негромкие слова его таинственным образом разнеслись над всей площадью:

- Слышала ли ты Голос, Лиацея?

Ее лицо неуловимо изменилось и дрогнуло, словно с него убрали дымку сна, ожили и засияли большие темные глаза:

- Да.

Форн незаметно перевел дыхание и почувствовал, что люди на площади сделали то же самое, как будто тень облегчения коснулась напряженных лиц.

- Грозит ли Избранным опасность?

- Да, - ответила Лиацея тем же звонким безмятежным голосом.

От ее безмятежной уверенности у Форна опять перехватило горло. «Она знает, - сказал он себе. - Не гадает на внутренностях животных, как римские авгуры, не изрекает туманные предсказания, как оракул... Но что же ты делаешь, громовержец Юпитер , давая девочке страшное знание грядущего?».

Это открытие повергло храброго центуриона в такую растерянность, что он пришел в себя лишь когда речь зашла о нашествии. Тут-то его опыт в стычках с варварами оказался не лишним, это была его военная работа, выбранная по призванию, здесь он твердо стоял на земле. Обретя утерянное самообладание, он вдруг почувствовал себя равным с Лиацеей, особенно после того, как распознал лицо опасности и получил подтверждение своей догадке. Мертвое молчание толпы и Совета во время короткого диалога чудесным образом отделило Форна от других смертных. Теперь их было двое над народом Избранных - он и она.

«Ну, что, - спросил себя Форн, - ты думал, что разгадаешь тайну, а сам увяз в ней, как муха в меду?». Чем дальше, тем больше простой варварский быт Избранных отходил для него на второй план, а самое главное понять не удавалось. Ну вот зал Совета, например. Он думал, что увидит здесь те же скамьи и грубые столы. Но оказалось, что богатству и строгому изяществу этого зала могут позавидовать лучшие патрицианские дома Рима. Тканые гобелены, украшавшие стены, мягко светились гармонично подобранными красками. Резные кресла с подлокотниками были украшены под стать паланкину. И еще одна загадка - свет. Откуда он брался в этом здании, где не было ни одного окна? И тем не менее зал был наполнен дневным солнечным светом, который как будто проходил сквозь стены и потолок.

«Нужно встретиться с Лиацеей», - подвел итог своим размышлениям центурион Руф. Он боялся признаться себе, что теперь его тянет к этой полу-девочке, полу-богине так, как никогда еще не тянуло к другой женщине. Несмотря на испытанный благоговейный страх, несмотря на царственные почести, оказываемые ей народом, он увидел в ней пусть и таинственное, но юное и нежное существо. Но и с другой стороны, чутье воина и разведчика говорило ему, что разгадка могущества Избранных - только в ней.

Единственная возможность встречи - священное озеро. Завалы и ловушки он преодолеет. Вопрос в том, как узнать заранее, когда Лиацея будет там, чтобы заблаговременно двинуться в путь и попробовать увидеться с ней без свидетелей...

Как всегда, после принятия нелегкого решения Цецилий Руф успокоился и стал обдумывать детали, но все же непонятный холод страха - или предчувствия - пробежал по спине...

Завтрашний день принес неожиданный подарок - повеление Учителей об окончании работы за час до заката и распоряжение о тщательном ограждении и расчистке тропы к озеру. И гадать не надо - вечером девочка будет в купальне.

... Озеро с необычной светло-зеленой водой имело форму полумесяца и на внутренней его дуге росли высокие ивы, их плакучие золотые ветви падали отвесно почти до самой земли, скрывая мраморные плиты древнего святилища. Чтобы обойти стоянку охраны и носильщиков, Форну пришлось пробраться на другую сторону озера. Здесь росла лещина и еще какой-то древесный молодняк, до головокружения пахло свежестью, медом, таинственными ароматами незнакомых трав и цветов. Одежду он спрятал под небольшой валун, отметив тайник парой сломанных веток. Потом осторожно вошел в ласковую воду - дно было чистым, песчаным - неслышно, как полагается лучшему разведчику трех фракийских легионов, поплыл к золотому занавесу ив, выбрался на берег чуть левее уходящих прямо в воду белоснежных ступеней и замер . Раздвинулись плакучие ветви с мелкими серебристыми листьями и вышла его девочка, Лиацея. Она сбросила свое платье и покрывало там, за ивовым занавесом, распустила темные блестящие волосы, и теперь волшебный свет заката обнимал ее тело от узких детских ступней до нежной стройной шеи, ласкал круглые маленькие груди с розовыми сосками, скользил по тонкой талии и округлым высоким бедрам...

«Боги всемогущие!, - подумал Форн,- от такой красоты действительно можно умереть прямо здесь, перед ней...» Он сделал шаг вперед и их глаза встретились. В Лиацее не было стыдливости - она ничего не знала о мужчинах и женщинах и их отношениях. Она была повелительницей этого мира, и Форн был его частью. Поэтому она не испугалась, не вскрикнула, а просто шагнула к стоящему перед ней мужчине и коснулась его руки - она ждала этого прикосновения со вчерашнего дня.

Слепящая вспышка любовного безумия словно выключила разум у них обоих. Все остальное их тела делали сами. Его руки и губы, ее руки и губы, прикосновения и сплетения, вдвоем в закатном полыхающем небе и в шепчущем соседнем мире. Даже ее короткий вскрик был необходимой ступенью в этом совместном воспарении. И когда все закончилось, и вернулась способность думать и говорить, Форн понял, что ничего не кончилось - вся его жизнь - воина, разведчика и римского центуриона - принадлежит отныне этой хрупкой девочке с загадочными глазами, так доверчиво и спокойно входящей в зеленую воду озера, так бесхитростно дарящей ему свою ослепительную наготу и тайну.

- Темнеет. Мне пора идти, Форн.

- Когда я снова увижу тебя, Лиацея?

- Приходи сюда через три дня в это же время.

А за этими сдержанными фразами стоит вселенский плач влюбленных: «Не уходи! Я не могу без тебя!», и воздух превращается в горькую студенистую массу, которую никак не проглотить...

 

Глава 7

 

Неле не спалось. Не помогала ни одна методика расслабления: ни белая птица в лазурном небе, ни тривиальная вереница слонов. Тридцать капель корвалола тоже не помогли. Других снотворных Неля дома не держала – бессонница никогда не мучила ее. Только голова прислонялась к подушке - и омут сна тут же утаскивал сознание в свою темную глубину.

А сегодня не спалось. Как тогда, лет двадцать назад. Душа, словно Золушка на балу, кружилась в летящем победительном танце. Душа забыла, что ее удел – работа, работа и еще раз работа. Стремление к совершенству. Выдалбливание ступенек, строительство дороги к небу. Себе и тем, кто захочет идти вслед за ней. Душа взлетала на мощных крыльях любви.

Тогда, двадцать лет назад, тоже была любовь - собственная, счастливая, наполняющая тело веселой силой. Сила ощущалась как пузырьки шампанского в крови. Сила делала ее легкой и могущественной. И никаких ступенек не нужно было, чтобы оказаться на самой вершине вдохновения.

Они спали урывками вот уже несколько ночей подряд. Днем ходили счастливые и чумные, сдавали зачеты чудом – он в МЭИ, она в Станкине. Бог помогает влюбленным – что-то им зачитывали автоматом, где-то попадался легкий билет. Смешная история приключилась с Володькой - он рассказывал ее, хохоча, и она хохотала вслед за ним, рассыпая серебряные колокольчики заразительного, навсегда утраченного с той поры смеха…

- Представляешь, прихожу на зачет последним. Ребята уже измучились ждать. Конечно, Нелька, они же обо всем догадываются! И завидуют! Ну, влетаю, беру билет, ни на один вопрос ответа не знаю! Что делать? А тут препод говорит: «Пичев, вы можете пользоваться конспектами. У вас конспекты есть?». Я говорю: «Конечно, есть!» И к Хасану: «Дай конспекты!» Хасан заглядывает мне в билет, выдает тетрадку, открытую на нужной главе, мол, на, списывай! Ну, списываю! Рапортую преподу, а тому уже все надоело, он на обед собирается. «Ладно, говорит, давайте зачетку!». А самое смешное - знаешь что? Выхожу, ребята ко мне – Вовка, сдал? А я говорю: сдал-то сдал, вы мне хоть скажите, какой предмет я сдал?

Неля снова смеялась, бежала на общежитейскую кухню за чайником, вытаскивала из шкафчика стаканы, заварку, банку смородинового варенья, а Володя, не утерпев, ловил свою хозяюшку, усаживал к себе на колени и припадал жадным ртом к сладким, смородиновым губам. Потом брал ее лицо в сильные ладони, вглядывался, удивленно говорил:

- Нелька! А у тебя глаза искристые! Никогда таких не видел…

Она молчала в ответ, потому что тонула в его нежности, ей хотелось целовать все веснушки на его курносом носу , перебирать губами пушистые рыжие ресницы, а Володька тем временем уже нес ее на руках к узкой кровати с железной пружинной сеткой и никелированными спинками, на которой они так хорошо умещались вдвоем. Неля закрывала глаза и слабо отбивалась, она до сих пор стеснялась этого слияния, которое каждую ночь доводило их тела до изнеможения. Но он знал, как побороть ее сопротивление – вот уже снята блузка, расстегнут простенький белый лифчик – ах какая у тебя грудь! я с ума схожу от твоей груди! – вот уже губы обхватили маленький светло-коричневый сосок, начали легко посасывать его, нежно помогая себе языком, вторая грудь заполнила его ладонь, ноги у Нели раздвинулись сами, но Володя не спешил. Кожа просто шелковая – так славно трогать ее губами, приникая к изгибам и впадинкам – от груди мелкими поцелуями по шее, за ухо, по щеке, к губам… Одна ладонь ласкает грудь, пальцы легко стискивают сосок, вторая рука скользит по гладкому животу, под резинку трусиков, по мягким волоскам на лобке в потайную пещерку, где укрытый в складках, ждет ласки маленький розовый бутон…

- Нет! - сегодняшняя, умная Неля усилием воли отодвинула воспоминания о счастливой истоме, охватывающей все тело.

Она знала, что будет потом. Все более длительные перерывы между свиданиями. Ускользающий взгляд. Сессия… Ну, да, конечно, сессия. А после сессии – каникулы. Почему не вместе? Сама понимаешь – на подработки едем. На свадьбу надо зарабатывать, кукленыш мой. Вот это – зарабатывать на свадьбу – сделало ее совершенно счастливой. Несомненные признаки беременности, конечно, чуть-чуть напугали – ох, а как же институт? - но и обрадовали. После каникул она не стала ждать, когда Володя появится в ее комнате на Студенческой, и отправилась к нему на Бауманскую – в студенческое общежитие МЭИ. Ведь надо было доложиться, что в их маленькой семье скоро появится третье лицо.

Она шла по коридору к его комнате, веселая и счастливая, снег на кудряшках растаял, и она откидывала мокрые пряди со лба, дошла, перевела дыхание, постучала и тут же толкнула дверь. Володька сидел на кровати, и на коленях у него, обнимая его за шею, умостилась девушка в халатике, дающем возможность в полной мере полюбоваться ее стройными ногами, красивая девушка с капризным ртом и темными насмешливыми глазами. На столе стояла бутылка шампанского и какие-то фрукты. Все это она увидела в доли секунды, оторопело сказала: «Извините» и захлопнула дверь. В каком-то ступоре Неля медленно пошла обратно, взяла свой студенческий билет у вахтерши, машинально кивнула в ответ на вопрос, который даже не расслышала, и так же медленно пошла к трамвайной остановке. Пичев догнал ее у самой остановки, пытался что-то объяснить, а она запрокидывала голову, чтобы слезы не покатились по щекам... И, наверное, из-за слез, потому что их так и не удалось удержать, она, не дослушав его объяснений, вскочила на подножку первого подошедшего трамвая и, не оборачиваясь, прошла в вагон... Трамвай двинулся, а он остался у рельсов, совсем уже невидимый в медленно плывущем к земле снегопаде....

Потом пришла ненависть. К нему. К себе. Такой неуклюжей, неженственной, некрасивой по сравнению с той, темноглазой… И к их крохотному продолжению, неуклонно растущему внутри ее отвергнутого тела. Дитя не нужно ему. Значит, не нужно и ей. Она долго не могла решиться на это убийство. Чуть не пропустила все сроки. Через подругу все же прорвалась на аборт. И умерла под наркозом на операционном столе.

Провалилась в туннель, поплыла к свету в его конце. Потом вдруг прорезались какие-то раздражающие звуки. Свет почему-то оказался наверху. Он был неравномерным – три розово-белые пятна. Нет, не это не пятна, а лица… А звуки – это голоса.

- Неля! Нелечка! … Очнулась, слава Богу!

О пятиминутной клинической смерти ей сказали потом, когда она со всеми остальными несостоявшимися мамами хотела уйти из больницы. Ей велели лежать не менее трех дней. Еще день она выдержала, но потом настояла на своем. Потеряв способность смеяться серебряными колокольчиками, Неля приобрела жесткую силу характера и умение говорить: «Нет!»

Она почти не вспоминала те дни. Разве что больницу и операционный стол – когда требовалось урезонить свои инстинкты. Конечно, были у нее романтические встречи, были мужчины, но влюбляться она теперь себе не позволяла.

Те дни, когда за спиной разворачивались мощные крылья, те немногие дни, когда она была по-настоящему счастлива, Неля запретила себе вспоминать. И даже не потому, что боялась быть отвергнутой.

Ее жесткая ироническая усмешка держала на расстоянии тех, кто по-настоящему готов был раскрыть и отдать себя. А когда в компаниях заводили разговор о любви, Неля с улыбкой говорила:

- Настоящая любовь - это все равно, что снежный человек. Теоретически где-то бродит. Кто-то видел следы, кто-то наблюдал мираж… Но вероятности того, что нам с вами встретится то или другое, примерно равны.

- А если даже и встретится, я пройду мимо, - мысленно добавляла она.

Зато эти убеждения помогали ей глубже проникать во внутренний мир своих друзей и пациентов. Тогда, в горькое и счастливое время рядом с ней не оказалось человека, который смог бы удержать и помочь, который бы знал, что такое настоящая беда. Она теперь знает. И может спасти и уберечь тех, кто рядом…

От последней мысли Неле стало легко и спокойно. И все же бессонница не уходила. Что случилось? Почему сегодняшний Анин рассказ потряс ее до глубочайших запасников памяти? Почему любимая шутка насчет снежного человека вдруг показалась плоской и не смешной? Не оттого ли, что вот она – настоящая любовь. Вот она – открытость друг другу. И то, что происходило между ней и Пичевым, почему-то теперь кажется ложью.

Неле вдруг пришли на ум слова индийского философа в одном из эзотерических журналов: «Я научу вас всем тонкостям эротики, чтобы вы разочаровались в ней». Тогда она сначала удивилась, потом начала читать и поняла, что эротика – это в принципе набор суррогатов, искусственных средств, чтобы достигнуть подобия того блаженства, которое дает настоящая любовь. И, как все суррогаты, эротика ведет только вниз.

Потом ей вспомнилось, каким умелым и опытным был Володька, как он подводил ее к высшей точке оргазма, опустошал взрывом страсти, и снова разжигал в ней желание. Она почувствовала вновь, как напрягалось и расслаблялось ее тело, но все равно просило: «Еще!», как ласки из нежнейших становились жесткими. Неле было уже мало поцелуев в грудь, ей хотелось укусов. И Володька прикусывал сосок зубами. Тело снова становилось сосудом, жаждущим, чтобы в него вливалась пылающая мужская энергия. И снова просило: «Еще!»… Очень похоже на усиливающуюся зависимость от наркотика. А еще на крысу, которая погибала от голода, давя все время на клавишу, включающую центр наслаждения в ее мозгу. Вниз… Вниз…

Внезапно она поняла – ведь не было сначала между ними настоящего притяжения. Они встретились в студенческой компании. Володя пел и играл на гитаре о любви и осени, да так, что на глаза у девчонок наворачивались счастливые слезы.. Неля читала стихи, завораживая ребят своим голосом и артистизмом. Два центра. Две силы. Можно сказать, что их друг к другу подтолкнули взгляды остальных. Ему и ей захотелось взять того, кем восхищаются другие. А придумать страсть под несколько бокалов вина – это же так просто. Только страсть оказалась пустой. И поэтому была сначала ненасытной, а потом приевшейся. Зря она сочла себя жертвой. Володька тоже мучился вместе с ней от неудовлетворенной страсти, физиологического соединения, не наполненного настоящей любовью.

. А крылья – что ж, гормоны тоже дают временный взлет…

- Это называется «этология», - ехидно сообщила себе Неля. – Наука о поведении животных. Тот раздел, где самочка выбирает самого подходящего самца – для воспроизведения потомства, разумеется. Чтобы привлекателен был - детям гены привлекательности передать. Чтобы в группе был лидером – потомство прокормить. А если нет самца, то и потомства не надо…

Неля потерла виски сухими теплыми ладонями. Неужели так просто она получила ответ на вопрос, который мучил ее все двадцать лет? Все это время она никак не могла понять, почему Володька изменил ей? Ведь им же было хорошо вместе! Они хотели друг друга, тянулись друг к другу, сходили с ума, сливаясь в объятиях… .

А на самом деле пытались утолить жажду морской водой, не зная вкуса родниковой… Интересно, а та, темноглазая, была Володькиной настоящей любовью? Или еще одна попытка утоления жажды водой из соседнего залива?

Неля представила себе постаревшего Володьку, попыталась мысленно дотянуться до него, донести свои раскаяние и прощение, и вдруг получила в ответ теплую волну благодарности. Эта волна омыла сердце, успокоив его и принеся откуда-то мучительно-знакомую музыку. За музыкой пришли слова:

 

« Что же из этого следует?»

« Следует жить.

Шить сарафаны и платья из легкого ситца».

«Вы полагаете, все это будет носиться?»

«Я полагаю, что все это следует шить.

Следует шить, ибо как бы зиме не кружить,

Недолговечна ее кабала и опала.

Так разрешите же в честь новогоднего бала

Руку на танец, сударыня, вам предложить…»

 

Неля засыпала, а душа ее танцевала вальс под любимую песню. Впервые с тех давних пор - легко и светло, словно тополиная пушинка. Легко, светло и тепло, несмотря на то, что бал во сне был новогодним.

 

«Месяц серебряный, шар со свечою внутри.

И карнавальные маски по кругу, по кругу.

Вальс начинается, дайте ж, сударыня, руку

И раз, два три, раз, два три, раз, два три, раз, два три…»*

(Стихи Ю. Левитанского)

 

Глава 8

 

- Мне страшно, Неля. Он ее так любит, а за ней стоит другой мир, холодный, нечеловеческий. Ведь с пяти лет она в контакте с другой субстанцией... И высокомерна, как все царицы...

- Анечка, но что это за субстанция? Пришельцы? Сатана? Бог?

- Не знаю, но она рядом. Я и сейчас чувствую.

Мы идем по залитому мартовским солнцем подмосковному поселку, вернее не идем, а двигаемся, снег подтаял, скользко - зато в природе торжество и ликование. Замшевая куртка на Неле распахнута, кудряшки торчат весело и воинственно, в ней, как в бутылке шампанского, бродит золотой хмель наступающей весны... Я смотрю на нее и удивляюсь – совсем другая женщина. Словно лампа включилась внутри, и то, что казалось четко очерченным силуэтом, расцвело многоцветной радугой. Встречные прохожие, глядя на нее, расцветают улыбками.

- Неля, что произошло?

- Ничего! – хохочет Неля.

Смех ее звучит серебряными колокольчиками и я тоже начинаю смеяться. Никогда не слышала от Нели такого заразительного смеха.

- Нет, правда, ничего, Анечка. Только вот полночи не спала из-за твоих влюбленных.

- Я тоже не спала. Нель, нам бы вот такое чувство… Настоящее… А?

 

А вокруг сверкание солнечных зайчиков на блестящем снегу, звон капели, просыпающиеся деревья вытянулись в струнку - праздник! Но в этом празднике есть ощущение опасности, оно холодком пробегает между лопаток, что-то невнятно бормочет внутри меня, заглушая веселые звуки весны. Я же вместе с Лиацеей прислушивалась к столетнему вязу, часами сидела у камня, опускала лицо в бегущую воду. Я тоже слышу голос, но как истинное дитя своего века, отмахиваюсь от древнего знания, пока оно напрямую не вторгается в мои мысли.

 

- Неля, давайте свернем направо. Скорее, скорее.

Мы сворачиваем на узенькую тропку в снегу - и тут же на пешеходную дорожку, где мы только что шли, с дороги юзом летит тяжелая сверкающая иномарка и застревает в сугробе в метре от меня. Как в замедленной съемке, я вижу открывающуюся дверцу, широкую пьяную рожу с белыми бессмысленными глазами. Рожа произносит:

- Т-телки! Вы ц-целы? Ой, а тебя уже кто-то давил! Но недодавил!

Вдруг рожа бледнеет, умолкает и ее обладатель дрожащими руками пытается закрыть дверцу. Поздно. Мимо меня пролетает по тропинке что-то очень большое, широкая спина в дорогой дубленке закрывает обзор, но по звуковому сопровождению я догадываюсь, что владельцу иномарки его юмор вбивают обратно, от души и со знанием дела.

Тут уже Неля проявляет признаки беспокойства, пытаясь оторвать народного мстителя от его жертвы:

-Убьете же. И посадят за эту мразь... Андрей? Андрюша, это ты? Да брось ты его, слышишь!

Андрей захлопывает дверцу, поворачивается к нам и едва переведя дыхание, выпаливает:

- Неля! Я тебя еще вон оттуда увидел. А когда этот пьяный урод чуть вас не сбил...

Я, начисто забыв правила этикета, рассматриваю его во все глаза... И есть что рассматривать - большеголовый, очень широкий в плечах и талии, прямо медведь на исходе лета. И как контраст - почти детское лицо, толстощекое, с тонким прямым носиком и пухлыми губками.

Неля Витальевна, видимо, очень обрадовавшись встрече, оглаживает этого медвежьего ребенка, чмокает в щеку и по-матерински урезонивает:

- Ну его, урода. Лучше помоги Анечке. Аня, познакомься, это Цыпин Андрей Валерьевич, мой старый друг...

Андрей, видимо, признает только простые и радикальные решения. Он извлекает меня из сугроба, берет на руки вместе с костылями и бережно несет мимо иномарки обратно на пешеходную дорожку. Даже такое короткое путешествие на сильных мужских руках доставило мне немалое удовольствие. И всю дорогу до Нелиного дома, пока мои спутники оживленно обсуждают перипетии жизни их общих знакомых, совершенно мне неизвестных, я размышляю, что современные мужики, конечно, хитрецы, ишь, видите ли «...на крыльях носим, то, что носят на руках...», но крылья-то только у Окуджавы, а на руках не носит никто. Потом под шумок пытаюсь свернуть и улизнуть домой - зачем мешать встрече друзей? - но не тут-то было, меня ласково и решительно возвращают на прежнюю траекторию, и, наверное, чтобы пресечь дальнейшие попытки к бегству, снова берут на руки - вместе с костылями! Я сурово приказываю:

- Поставь, где взял! - и обмираю: на меня смотрят глаза Форна. Не точь-в-точь, но те же пушистые ресницы, тот же золотой свет и выражение то же - веселое и бесстрашное.

Неля, увидев мое опрокинутое лицо, теребит Андрея:

- Не пугай девочку, Цыпа-Жаботинский! Анечка, не обращай на него внимания. Силушка в жилушках играет у добра молодца. И не удирай. Он нас обещает пловом накормить.

Пока Андрей возится на тесной кухоньке, разбираясь с купленным мясом, луком и морковкой, мы с Нелей перебираем рис - «вам, женщинам, в приготовлении плова можно доверить только элементарные операции!» и потихоньку сплетничаем.

Неля весело подмигивает мне.

- Сознавайся, как тебе Андрей?

- А кто он, инженер? - увиливаю я от ответа.

- Бери выше, философ. Андрюша, как теперь твой институт называется?

- Лаборатория теории эволюции, Неля Витальевна. До института мы еще не доросли. - Андрей слегка картавит, и это очень смешно сочетается с его фигурой и лицом.

- Ну да, а до международных симпозиумов дотянулись.

- Тема уж очень актуальная. Предопределенность бытия, познание его внутренних взаимосвязей и на основе этого предсказание катастроф. - Андрей появился в дверях кухни в синем фартучке поверх пушистого свитера и джинсов. - Ну вот, казан на огне, давайте рис, лентяйки.

- Слушай, Андрей Валерьевич, ты-то нам и нужен. У нас невероятная информация по части предсказаний. Объясни с точки зрения науки, а?

- Дамы, служенье муз не терпит суеты. Приготовление плова тоже. Все невероятности на потом. Ой, забыл! Неля, возьми в коридоре - там в пакете сувениры из Тель-Авива.

Пока Неля восхищается светло-зеленым шарфиком и затейливой зажигалкой, я пытаюсь понять, отчего у меня до сих пор трепыхается сердце.

Совсем ведь не Форн. Тот светловолос и прямо-таки дышит львиной мощью. У Андрея волосы темно-коричневые и сила скрытая, идущая изнутри. И с глазами показалось, наверное, из-за мартовского солнца. Веселые глаза, но другие.

 

Ну вот, стоило только задуматься и я опять там. Только не в купальне, а в комнате Лиацеи. Она лежит на кровати, а напротив стоит Форн. Где-то я эту сцену уже видела. Ну да, с нее-то мои видения и начались. Вот сейчас разгорится маленький семейный скандал. Уже разгорелся.

- Ты с ума сошел! Как ты посмел прийти сюда?

- Не бойся. Учителя на укреплениях, там с ними Тамир, а старуха спит, как сурок. Ты не пришла в купальню. Я ждал тебя вчера и три дня назад. Ты заболела?

- Не знаю. Наверное, да. Слабость... И тошнота...

- Любимая... Прости меня, но я так соскучился... Я хочу быть с тобой все время и никого не бояться.

Странно, но его прикосновения не доставляют ей прежней радости. Хоть бы ушел скорее, что ли... Она привыкла быть сильной, а эта непонятная болезнь отнимает волю...

- Ты знаешь, что это невозможно, Форн.

- Почему, девочка? Ведь мы можем убежать. У меня есть здесь друзья. Они помогут.

- Куда бежать? В твой легион?

- Нет, конечно. Придется спрятаться в Британии. Там у меня есть дом и земля.

- А у меня - мой народ. Ты не понимаешь, Форн...

Конечно, не понимает. Он не знает того счастья и гармонии, когда сливаешься с огромной ласковой силой и превращаешься в частицу волшебного мира. Он не впитывал всем существом страх, мольбу и доверие огромной массы людей. Что он знает о ней, этот римский посол?

- Я знаю, девочка. Твой дар, твоя власть - с этим трудно расстаться, но тебе грозит опасность, любимая моя.. Ну как мне тебе объяснить!

Как объяснить этой гордой красавице, что Лиацеи не живут дольше семнадцати лет? То ли дар иссякает, то ли зрелая женственность мешает слушать Голос, но Форну известно, что где-то рядом учится Лиацея -заместительница. И даже не это главное. Они встречаются уже месяц и он знает, что такое тошнота и слабость в подобных случаях...

Но Лиацея и слышать ничего не хочет! Она поднимается с постели. Высокомерие и гнев придают ей силы.

- Ты хочешь, чтобы я стала обыкновенной женщиной? Да знаешь ли ты, кто я такая? Знаешь ли ты, какая у меня власть? Я прикажу - и у меня все будет!

- Ничего не будет, - устало говорит Форн и нежно обнимает ее - Ты ведь даже любить, как обыкновенные женщины, не умеешь.

- Я не умею?

Она поводит гордыми прямыми плечиками, освобождаясь от его объятий.

Сегодня же ночью она спустится в пещеру к теплому кругу из желтого гладкого камня. Она там целую вечность не была. Спустится и спросит - как это любят обыкновенные женщины?

- Встретимся завтра. В купальне.

Это приказание она отдает прежним звонким гордым голоском и обессиленно опускается на мягкую постель.

 

-... Аня...Анечка, ты опять там? Плов готов.

- Ох, Нель, какой тут плов! - Я растираю занемевшие руки. – Знаешь, я опять попала в тот, начальный момент. Помнишь? Мы с тобой тогда до конца не дошли, стали выяснять, кто такая Лиацея, да откуда Избранные… А там такой накал страстей. Форн требует бежать с ним.

 

- Ваше вино, сударыня. Красное или белое? - Это уже Андрей в роли хозяйки. - И вообще, дамы, что это за страсти, Форны какие-то?

- Мы же тебе говорили, что у нас невероятная информация.

Неля отбирает у Андрея бутылку и наливает мне бокал «Киндзмараули».

- Анечка, ты пей и приходи в себя, а я пока изложу ученому мужу суть проблемы.

Выслушав Нелин и мой сбивчивые рассказы и слопав при этом почти весь плов, Андрей сказал с расстановкой:

- Ангидрид-твою в перекись марганца! Наша лаборатория бьется третий год над десятой долей того, что вы вот так, запросто, видите, а вы раскапываете какую-то древнюю любовную историю! Аня, а методику обучения вы подетальнее можете увидеть и описать?

- Могу, наверное…

- Андрей, ты вообще-то притормозил бы с методикой, - сердито вмешалась Неля. – Тут дело тонкое, мы уже полгода возимся, клубок распутываем. Понимаешь, это узел кармы, ее корень, не навредить бы…

- Карма, говоришь? – прищурился Андрей. –Ты мне брось эти лазаревские штучки! Начиталась, понимаешь, современного Бога!

- Бога, не Бога, а вот тебе Анечка – живой пример! Мы только за хвостик потянули – из ее болезни, и вон гляди, целая жизнь разворачивается. И не только там! Ведь если бы не Аня, нас этот пьяный дурак точно бы по дорожке размазал. Это она меня на тропу утащила.

- Голосу спасибо скажите, - рассмеялась я. - Он мне аж спину заледенил.

Андрей резко остановился, осторожно посадил меня в кресло и каким-то сиплым шепотом спросил:

- Ты хочешь сказать, что и сейчас слышишь Голос?

Ну да, слышу. Ничего удивительного, ведь Лиацея моя пра-пра и не знаю сколько еще пра- бабка. А потом, когда я там бываю , я же вместе с ней все эти тренировки прохожу. Между прочим, Голос желания мои выполняет. Интеллектуальные.

 

В последующие пять минут в Нелиной комнате можно было бы снимать рекламный клип «Вечный двигатель. Фирма гарантирует». Андрей занимая своей персоной почти все пространство тесной однокомнатной квартиры, носился по прямой и кругами, и по синусоиде, и по эвольвенте, приговаривая:

- Двухсторонний канал... с обратной связью. Изучить механизм... Построить усилитель.

Дальше шла такая абракадабра, что мы с Нелей переглянулись и дружно налили себе по бокалу вина, чтобы голова не закружилась...

Наконец, Андрей остановился, уставился на меня, потом на Нелю и хрипло сказал:

 

- Девчонки... Родные мои... Вы даже не представляете, что вы мне сейчас открыли! Знали бы вы хронику мировых катастроф за последние десятилетия! Тайфуны, цунами, землетрясения. Дальше будет хуже. Мы доказали, что существует информационное поле, в котором развитие этих катастроф как-то связано с ментальным полем людей Земли. И вдруг я узнаю, что каким-то сумасшедшим, идиотским вывертом судьбы вам двоим дан сознательный выход в это информационное поле! Это же и прогноз, и воздействие. Вы что, не понимаете, вы сейчас - объект номер один для любой разведки! Или завладеть, или уничтожить, чтоб другим не досталось. Поняли?

- Ага. Особенно насчет «уничтожить», - отозвалась Неля, прихлебывая свой любимый кофе. - Слушай, а может мы тебе лапшу на уши повесили? Может, мы тебя просто заинтриговать хотели?

- Во, первых, такую «лапшу» невозможно выдумать - при всем моем уважении к вашему таланту, Неля Витальевна. А во-вторых, мы ведь тоже времени зря не теряли, создали кое-какую аппаратуру для исследования информационного поля и она, представьте себе, уже два месяца дает странный устойчивый всплеск над поселком Заря! Так что я сюда приехал не просто вас повидать. Это уж так, кстати пришлось...

- И попал в самую точку. Фантастика...

У Нели Витальевны глаза раскрылись, как блюдца, подозреваю, что у меня – тоже. Чтобы уж совсем не утонуть в этом фантастическом потоке информации, я решила схватиться за самое теплое и близкое:

-Ну а домой-то мне можно? Меня мама уже потеряла...

- Потерпи часок. Сейчас позвоню, вызову охрану, и ходи, где хочешь, тогда я буду спокоен.

Он вытаскивает мобильник и удаляется с Нелей на кухню мыть посуду и решать организационные вопросы. Потом выглядывает из полу прикрытой двери и подмигивает мне:

- Только у Голоса ничего не проси. У вас и так будет все, что пожелаете.

 

«Ничего не будет....»,- отзывается внутри меня голос Форна...

 

... Грубые каменные ступени. Колеблющиеся огни светильников. Как здесь холодно. Раньше, когда она спускалась в пещеру, все было по-другому. Сиял желтый каменный круг, душа наполнялась счастьем. А теперь...Может быть это оттого, что впервые она идет сюда тайно, ночью? Ну, ничего, еще несколько шагов вниз - и радость вернется, а вместе с ней утраченные силы. Что же ноги-то не идут? Шаг. Еще шаг. Тишина и пустота. Ноги подкашиваются и Лиацея падает на колени. Так на коленях, обдирая их в кровь, ползет к центру пещеры. Ни проблеска прежней радости. Тихо и мертво. Что она наделала! Где ее дар? Как вернуть его? Ни отзвука... Лиацея приникает всем телом к камню - но камень холоден, как лед. Преступница! Где-то в сознании медленно проявляется и растет облик Возмездия - уродливого существа с распяленным ртом. Да! Да! Она примет любую кару! Она заплатит любую цену! ...Неужели?!... Неужели есть отклик? «...Жертву...»... Это другой Голос. Он сух и грозен, как стук чешуек гремучей змеи... Да, конечно, - любую жертву! Любое животное из стада!... Человека?... Да хоть десять!...Но сигналы Голоса начинают складываться в образ: светлые выгоревшие кудри, золотые глаза, сильные теплые руки... Не-е-ет!

- Что? Что такое, Аня? - испуганная Неля протягивает мне стакан воды.

Я ничего не отвечаю. Не могу. Горло словно свело судорогой, все внутри сжалось в болевом спазме, только чувствую, как слезы катятся по лицу...

... Это не я плачу. Это плачет Лиацея там, в пещере. Тихо и горько, как осиротевший ребенок. И снова принимается жалобно просить: «Нет! Только не его! Пусть уйдет с миром. Он чужак. ..» Но Голос неумолимо отвечает: «Ты любишь этого мужчину. Ты предаешь свой дар. Чтобы искупить вину, отдай его в жертву»...А потом, как будто чувствуя ее слабость и колебания, переходит на мягкие увещевания: «Что такое человек? Песчинка в пустыне времени. Сколько их, ничтожно малых, исчезает, не оставив следа...А у тебя дар и Знание твоего народа. Ты бросишь все это ради какой-то песчинки?»

 

...Что стряслось с его девочкой? В глазах сухой горячечный блеск, губы, нежные губы ее, которые он так любил целовать, вздулись и потрескались, светящаяся кожа поблекла. Бежать! И немедленно. Схватить ее на руки и рысью из этих мест, пока не извели проклятые колдуны! Он слишком много терял, чтобы позволить себе потерять любимую женщину...

- Лиацея, сердце мое, ты решилась? Мы бежим?

...Зачем же он мучает ее! Сильный, горячий, как здешнее солнце. Капли воды высыхают на рельефных мышцах. Прижаться к его груди, закрыть глаза, пусть делает, что хочет.

И стать обычной женщиной с уродливыми ступнями и потухшими глазами? Он не может понять, от какого могущества ей надо отказаться... Голос прав: что такое Форн? Всего-то человек. Мужчина. Песчинка по сравнению с тем, что у нее есть.

- Нет. Я никуда не убегу.

Странный ледяной отблеск появился в ее взгляде и Форн с невольной дрожью вспомнил: «Коралловый аспид тоже красив. Как сама смерть».

- Тогда я уйду один.

Это его последний, самый сильный аргумент. В самом деле, он же теряет не меньше, чем она. Ему тоже придется стать изгоем, лишиться гордого статуса «Гражданин Рима», всю оставшуюся жизнь тосковать по друзьям из его центурии. Ну, решайся, девочка! Кажется, подействовало. Испугалась. Дрогнули губы, жалко поникли плечи.

- Хорошо. (Но как сухо, безжизненно она говорит!) Только не сегодня. Завтра с утра я должна спуститься в пещеру - ведь укрепления построены. Совет хочет знать, что скажет Голос. А вечером уедем.

Она поворачивается каким-то скованным деревянным движением и медленно уходит туда, к носильщикам и охране.

 

- Аня, очнись! Что с тобой, детка?

Неля массирует мне руки, в комнате пахнет корвалолом. У Андрея растерянные глаза. Я с трудом разлепляю губы.

- Еще немного, ребята. Я потом расскажу. Успокойтесь. Я в норме. Это все там...

 

Там все мрачно и торжественно. Черное ниспадающее одеяние, тяжелые золотые украшения. Лиацея, совершенно раздавленная последней неудачной попыткой умилостивить Голос, почти выползает из пронзительного холода пещеры. Глаза полуприкрыты, но как слепит солнце! На площади, куда ее несут, уже собралась толпа. Поодаль стоит Форн. У него тоже измученное лицо. Неужели он догадался о ее решении? А вот и старец.

- Слышала ли ты Голос, Лиацея?

Как хочется закричать: «Ничего я не слышала! Отпустите меня, люди! Мне больно и горько!»

- Да.

- Все ли правильно мы сделали?

Ну, еще не поздно! Переломи себя - все сделали правильно, Голос доволен, пусть народ веселится, а вы с Форном уже завтра будете в безопасности...

- Нужна жертва.

- Укажи жертву, Лиацея!

Не смотреть на него! Не думать о его горячих губах! Ни о чем не думать! Ее дар - это весь мир, а он - песчинка...

Глухо ахает толпа. Ее рука указала на жертву и слуги уже схватили ошеломленного римлянина. Боже мой, он смотрит на нее! Сейчас он скажет: «Опомнись, девочка!»,он выдаст ее! Лиацея кричит сухим ломким голосом:

- Перережьте ему горло! - и отворачивается.

Но голос Форна звучит в ее ушах, ах этот ее дар, ведь она слышит его мысли:

- Тебе нужна моя жизнь, девочка? Возьми ее. Она с самого начала была твоей. Возьми, только будь счастлива. Прощай, любимая...

Какие леденящие звуки! Что это ей несут на золотом блюде? Его голову... Кровь на пальцах... Страшная боль во всем теле. И чернота...

 

...Кто-то плачет, глухо, навзрыд, как по покойнику. А, это я плачу. Неля с Андреем пытаются меня успокоить.

- Ничего, ничего, сейчас все пройдет. - Я глубоко перевожу дыхание. - Сейчас я все вам расскажу...

Поведать кому-нибудь о произошедшем мне просто необходимо, чтобы хоть немного рассосался горький ком в груди.

Не так подробно, но не щадя своих собеседников, я рассказываю о страшных событиях многовековой давности. У Нели слезы на глазах. Даже Андрей с его презрением к нашей «любовной истории» помрачнел и задумался.

- И знаете, что самое главное, вот я сейчас это чувствую. После смерти Форна ценности поменялись. Если раньше казалось, что дар огромен, а отношения человека с человеком ничтожно малы, то сейчас все наоборот. Голос, Предсказание - все это такая малость по сравнению со свободной человеческой волей и любовью...

Ответить Андрею не дает требовательный звонок в дверь. Неля даже не дергается, понимая, что пришли не к ней. Андрей выходит в коридор, через несколько минут возвращается с каким-то непонятным выражением лица.

- Поздно, Анечка. Аппаратура только что зарегистрировала наличие мощного канала между полем и вашим поселком...

И медленно цитирует, глядя мне в глаза:

- Кто Вы такая? Откуда Вы?

Ах, я - смешной человек!

Просто Вы дверь перепутали,

Улицу, город и век...

(Стихи Б.Ш.Окуджавы)

 

Конец первой части