Из цикла: Ладные Хроники.

 

В чьем же я уме? Должно быть в чужом.

Льюис Кэрролл

 

Сентябрь золотом едва прикрыл летнюю зелень. Сухие парковые дорожки. Солнечные зайчики в окнах. Выжженная зноем трава на газонах… Третий класс Стефана сразу как-то не задался. Они и так пропустили первые дни школьных занятий, а нынче накрылась и вторая неделя. Генрих начал ремонт в уборной, пока Лада с сыном гостила у родителей, и теперь ежедневно педантичный мастер-плиточник Прохор занимал собой всё пространство санузла, аккуратно выкладывая кафель на полу и стенах. Малыш Фаня обходился гигантским каштаном у Ладиных окон, справляя мелкую нужду по необходимости. Лада же страдала и сердилась. В конце концов, через неделю мук и примирений с самой собой, она в сердцах приняла решение. Кроме милого, славного дома, где стены помогали пережить повседневные неурядицы, подпитывали живительным теплом и светом, у них была ещё одна недвижимость – с упоительными видами реки и леса двухкомнатная квартира, которую Лада невзлюбила единожды и навсегда. Никогда она не забудет, как трёхлетний Фаня в залитой солнцем кухне испуганно забивался в угол и тоненько вскрикивал:

- Боюсь… Боюсь!

Как вскакивал среди ночи с перепуганным взглядом, тыча в темноту маленьким пальчиком, и причитая, будто взрослый:

- Страшно, Даня… Страшно…

Как вприпрыжку перебегал длинный кишкообразный коридор, словно пугался недобрых бетонных перегородок. Идиома: нехорошая квартира… Это о ней... пустой, чужой, постылой… Четвёртый этаж, налево.

***

Как не хотелось Ладе собирать едва разложенные после возвращения по полкам вещи, сгребать элементарную посуду, чайник, расталкивать по сумкам необходимые продукты, но выбора, пожалуй, не было. По крайней мере, горячий душ ей обеспечен. А это – исключительный аргумент.

Телеэкран рвался бешеным воем сирен, пылевой завесой, покорёженными шлакобетонными стенами с торчащими в разные стороны фрагментами металлических конструкций, глубинным, животным ужасом на подсознании, причитаниями и откровенными рыданиями очевидцев – реактивные «Боинги» с пассажирами на борту от одного новостного сюжета к другому крушили самые высокие здания Манхеттена: башни-близнецы Всемирного торгового центра. С каждым новым блоком новостей Лада узнавала свежую информацию. «Первый самолёт врезался в небоскрёб Северная Башня в 8:45 по местному времени. На борту находились 81-н пассажир, 11-ть членов экипажа и 5-ть террористов…» Через два часа. «Второй самолёт врезался в Южную Башню на уровне 77-81-го этажа в 9:03 по местному времени. В 9:59 здание рухнуло в огне…» Лада с содроганием замирала у телевизора, забывая упаковывать зубные щётки, мыло, полотенца:

- Вы слышали, Проша? Вы слышали?..

И спокойный голос мастера из ванной:

- Жуткая история…

***

Они перебрались в новый дом под вечер. Солнце пробивалось сквозь жалюзи, оставляя на полу горизонтальные весёлые полоски, нагревая стены родным теплом. Не так уж и плохо. Даже уютно, хотя и пустовато. Лада быстро расставила кастрюльки с готовым ужином, рассовала по шкафам чашки и тарелки, загрузила продуктами миниатюрный старенький холодильник, протёрла пыль. На столе красовался исполинский арбуз –подарочек Генриха. Сам же Генрих оставался дома, приводя в порядок помещение после Прошиных экспериментов, готовя мешки с сухим плиточным клеем и пакеты с затиркой к очередному завтрашнему визиту. Стефан с интересом расхаживал по незнакомому жилищу, заглядывая в углы, роясь в полупустых шкафах – он не был здесь пару лет. Для восьмилетнего малыша это немало.

Ах, да… Как же она упустила из виду! Лада быстро щёлкнула клавишей кухонного телевизора. Что там?.. Какие новости?.. Горит Пентагон и Питтсбургский лес в Пенсильвании, некоторые пассажиры и члены экипажа смогли дозвониться по мобильной связи с борта захваченных самолётов и попрощаться с близкими, ни один из тех, кто был на борту, не выжил…

Лада в ужасе прикрыла ладонями губы – напасть какая… За что?.. Она всё детство летала с севера на юг и обратно, и слишком хорошо помнила тот весёлый трепет при разгоне и подъёме самолёта в небеса. Сначала тряска, когда чувствуешь каждую неровность взлётной полосы, затем низкий гул турбин, скрежет шасси – и вот уже аэроплан плывёт по тропосферным волнам, набирая скорость, а земля ухает вниз. Помнила она и воздушные ямы, когда закладывает уши и сосёт под ложечкой, и приступы мутной дурноты, и рвотные пакеты, и горы мятных леденцов на подносе миловидной стюардессы в белой блузе и синей юбке. Представить невозможно, как среди всеобщего умиротворения и уже почти знакомых пассажирских лиц, вдруг, как скрежет по стеклу, жёсткий, грубый голос:

- Всем оставаться на местах!

- Что такое?.. Что случилось?.. – удивлённые, полуиспуганные взгляды.

- Молчать! Головы к коленям! Буду стрелять на поражение!

Лада качала головой: негодяи, мерзавцы…

***

День догорал. Отзвуки розовой красноты прыгали по подоконникам. Лада развернула параллельно стене жёсткие пластинки полимерной шторы и включила свет.

- Тыквочка… спать пора. Завтра в школу… Соскучился?

Фаня неуклюже развёл ручками:

- Не знаю…

Первый выход в середине недели – не слишком удачная мысль, но дальше тянуть невозможно. Пора браться за учёбу.

***

Они улеглись вдвоём на стареньком полуторном диванчике. Рядом горела настольная лампа, пристроенная Ладой вместо ночника прямо на ковре. Диванчик-книжка был кривоват. Один из его матрацев никак не хотел укладываться горизонтально, а потому Стефан, засыпая, скатился на Ладу, туго подпирая её левый бок. Пережитые волнения грузили мыслями. Лада гладила Фаню, с нежностью разглядывая крохотный сопящий носик, пухлые приоткрытые губки, нежные персиковые щёчки. Что твориться на белом свете?.. Веки смежились… Кто виноват?.. Лада автоматически придавила кнопку осветительного прибора… Где выход?..

***

Она очнулась мгновенно. Тьма окутала пространство спальни тревожным туманом, наполняя сознание пугающей тяжестью. Лада хотела пошевелиться – конечности не слушались. Мозг посылал нервные импульсы пальцам, но они, застывшие, как холодный мрамор, не реагировали на приказание, словно при неполном наркозе во время хирургической операции: всё видишь, всё слышишь, всё понимаешь, но обездвижен и незащищён.

Борясь с собой, силясь выиграть потасовку с собственным телом, Лада вдруг ощутила движение у правого уха. Скосив глаза к импровизированному ночнику, она скорее почувствовала, нежели увидала длинную морду чёрного добермана, некупированные уши, прижатые к гладкому, скошенному черепу, разверзшуюся пасть с желтоватыми клыками и свисающий с нижней челюсти язык. Доба! Лада покрылась холодным потом. Двухгодовалый неслух, трудно поддающийся дрессировке от избалованности и выбракованного помёта. Они расстались с ним буквально перед родами, когда Стефан вовсю рвался из утробы, передав в умные руки собаковода и охотника. Нет. Не смог Хаит справится с капризными прихотями легкомысленного шерстяного телёнка, привыкшего спать в хозяйской кровати, лопать клубнику со сливками, в возбуждении грызть ковры и тапочки. Сама виновата. Испортила пса, а потом выставила в жестокий мир. В глухой деревне на цепи закончил бедолага свои дни. Грустная история. Тяжкой виной лежит на совести…

Собака всхлипнула и мокрым языком лизнула Ладу в ухо. Лада с брезгливостью ощутила, как слюна стекает по виску и заполняет скользкой жидкостью ушную раковину. Она стиснула зубы, пытаясь оторвать руки от простыни. Нет! Не могу. Ещё раз… Шея и плечи напряглись, позвоночник потянулся… Нет… Невозможно… А доберман не дремал. Он, словно змей, уже заползал на одеяло у Ладиных ног, медленно продвигаясь к лицу. Лада почувствовала необузданную, немыслимую тяжесть, словно могильной плитой придавившей грудную клетку, и собачью радость пополам с удовлетворением. Она скосила глаза влево, где в тихом, спокойном сне разбросал ручки Фаня. Ну, нет!.. Никогда!.. Не позволю!.. Лада сосредоточилась, виски застучали, мышцы окаменели.

В неукротимом сопротивлении, сгорая в огне преступных эмоций – злости и ярости, словно остов «Боинга», объятый мятежным пламенем в коридорах и офисах ВТЦ, Лада приподняла затылок и, застонав, с трудом оторвала дрожащую правую руку от дивана. Ты силён, а я сильнее! За ней, словно спортивная гиря, отвалилась от поверхности рука левая. Лада чувствовала мелкий тремор в пальцах. Доберман напирал. Она уже ощущала его горячее дыхание. Лёгкие сжала цепкая пятерня. Лада судорожно пыталась глотнуть воздуха и одновременно, через чужую силу и волю, тянула пальцы к собачьей морде. Вот она! Дави, рви, жми… Не смей нас трогать!

Лада крепко ухватилась за клыкастые, слюнявые челюсти, растягивая их, словно первобытный охотник в неожиданной схватке с саблезубым барсом на далёкой горной тропе. Костяшки пальцев побелели. Она, словно со стороны, услыхала скрежет лопающихся хрящей… и вдруг, впервые за последние минуты вдохнула кислород полной грудью. Собака исчезла вместе с запахом псины, растворилась в психокинетическом мареве спальной комнаты. Руки и ноги больше не плющила гравитация. Лада дрожащей ладонью тиснула кнопку лампы. Спасительный жёлтый свет озарил часть ковра, передний матрац дивана, угол стены. Лада резко повернулась к Стефану. Он тихо сопел, и сон его был лишён тревог и волнений. Лада спустила ноги вниз и долго сидела, глядя в одну точку. Её трясло. Нет, она не сошла с ума. Она видела, ощущала прикосновения и запахи. Что же это? Кто же это?..

Лада вернулась из ванны, где лихорадочно тёрла мыльным раствором уши и руки. Свет в спальне горел до восхода.

***

Утром они с Стефаном дружно позавтракали. Окна выходили на восток, и кухня была залита тёплыми лучами оранжевой звезды. Телевизор бормотал горестные новости: «Среди погибших – 343-и пожарных Большого Яблока, 23-и офицера полицейского департамента Нью-Йорка и 37-мь портовых полицейских офицера…» Ночные события Лада гнала прочь, не давая себе возможности и времени сосредоточится на терзавших память размышлениях.

- Сегодня у тебя первый школьный день. Это всегда чуть-чуть праздник, – сама Лада вряд ли разделяла подобный энтузиазм, но действовала осмотрительно и педагогически.

Стефан торжественно кивнул. Лада улыбнулась, выпуская его на лестничную клетку.

- Мы выходим загодя, чтобы ты смог спокойно снять трейнерсы , вымыть руки и приготовить рабочее место.

Коллегиум, который вот уже три года по будням навещал Стефан, больше походил на детский сад, чем школу. Большая, светлая классная комната с огромными на всю стену окнами, уютная столовая, диваны, кресла и ковры, собственные туалет, умывальня с индивидуальными полотенцами и раздевалка с личными шкафчиками.

Лада потянула дверь на себя и вставила длинный, мощный ключ в замочную скважину. Она всегда дивилась его величине. Гигант из ключного царства-государства… Замок не поддавался. Лада осторожно подвигала ключом в отверстии. Без перемен. Снова приоткрыла дверь и надавила. Бесполезно…

***

Она билась над дверью уже пятнадцать минут, крутила замок с разных сторон, а чтобы не было тоскливо, пробежала на цыпочках в кухню и включила телевизор, слушая очередные сводки о башнях. Стрелка приближалась к восьми. Лада нервничала и, прикусив губы, всё ещё надеялась повернуть ключ в замке. Она откинула прядь с потного лба:

- Знаешь, тыквочка, иди-ка ты в школу сам. Ты же помнишь путь. Здесь совсем недалеко.

Что-то в голосе Лады заставило Стефана сжаться. Он испугано махнул головой.

- Иди же, – Лада почти сорвалась. – Разве ты не видишь? Пока я не закрою дверь, все совместные походы отменяются. Ну?..

Уголки губ Стефана вдруг поползли вниз, на глаза навернулись слёзы:

- Я не могу… я не помню пути!

***

Они прибежали в коллегиум в середине первого урока. Сбивчиво объяснив причину опоздания и тысячу раз извинившись, Лада рванула назад. Дверь они попросту прикрыли, и Лада торопилась вернуться. С мокрой спиной и влажными пятками, она стояла в коридоре, лихорадочно набирая рабочий номер Генриха:

- Милый! У нас беда…

И в ответ рассудительное:

- Даня, а ты не перепутала ключи? Ведь замки от обеих квартир похожи.

Лада вскинула голову и замерла на мгновение, будто сеттер, унюхавший дичь. Не может быть! Она лихорадочно перевернула рюкзачок, высыпая всё содержимое на тумбу. Помада, расчёска и ручка скатились на пол. На гладкой деревянной поверхности лежали два ключа. Они и, правда, были близнецы, лишь индивидуальный штрих в резьбе чуть отличал их друг от друга. Позабытый телевизор донёс очередную порцию информации: «Северная Башня… 110-ть этажей, 417-ть метров… ВТЦ-1. Южная Башня… 110-ть этажей, 415-ть метров… ВТЦ-2». Два метра разницы… Лада ещё раз поглядела на ключи. Двое из ларца одинаковы с лица!

***

Через мгновение она набрала Ташин номер.

- Алло, – на другой стороне провода вспыхнул голос Евы Озоевны : у друга Таши гостила мама.

- Евочка Озоевна, можно я к вам забегу на минуточку. У меня такой стресс… Я просто не знаю, как с этим справиться…

- Данечка, деточка, конечно, приходи. И Таша ещё пока дома – у неё нынче вторая смена… Чайку попьём.

***

Они сидели за маленьким кухонным столиком. На цветных салфетках стояло блюдо с ватрушками и яблочными пирожками, краснел в вазочке клубничный конфитюр, желтел тонкими дольками лимон, усыпанный сахарными крупинками. Ева Озоевна – добросердечная и простодушная алтайка – уютно разливала чай. Таша ободряюще улыбалась.

- И как же ты, Данечка, не испугалась, – Ева Озоевна поёжилась. – Я бы дар речи от страха потеряла. Когда мы жили на охотничьей заимке – Таша и Лёша тогда были совсем маленькие – Андрюша, Ташин папа, на несколько дней ушёл в тайгу капканы ставить. Я одна с ребятишками осталась. Так вот… ко мне той ночью домовой приходил. Сел на грудь и давит, и давит! А я так испугалась, что зажмурилась даже. И кажется мне, что он волосатый такой и чёрный. Я глаза-то закрыла, а сама молитву читаю, читаю… Что вспомнила… Отпустил потом…

- Я тоже сначала испугалась, Евочка Озоевна, а после меня ярость взяла – да как он смеет, да кто он такой? Вот я его и скрутила. Сама не знаю как… И почему он был на Добика похож – не понимаю?..

Таша задумчиво поправила гранатовый локон:

- Он приходил в образе, который ты могла принять. Может, почуял, что есть вина за тобой. Ведь жалеешь до сих пор Добу-то.

- Жалею… ох… умер он тогда. Ведь не приспособлены такие собаки к жизни на цепи в любую погоду на улице…

- Да… – Таша вздохнула, – помню, положит свои лапищи на подоконник, свесится вниз и потявкивает на прохожих. Внимание привлекает. Забавный был.

- Ты, Данечка, как назад вернёшься, перед сном, положи что-то в тарелочку на кухне и скажи: прости, мол, зла не держи… – Ева Озоевна не шутила. – Нельзя его сердить… Точно говорю.

Таша улыбнулась:

- Твоё сопротивление его явно озадачило.

Ева Озоевна согласно закивала:

- Правильно-правильно. Обычно люди так себя не ведут… Всё больше боятся… А потому нужно покаяться, прощенья попросить. А то беды не оберёшься. Ведь это он тебя поутру заморочил. Наказал за непокорность… Ведь эка ты его.

***

Тёмным вечером, когда Фаня уже мирно посапывал, доглядывая свои первые сны после первого учебного дня, Лада разрезала на две половинки арбуз Генриха, и, смущаясь самой себя, вполголоса заговорила:

- Мм… вот так, значит… э… давай-ка договоримся, друг сердечный. Ты меня не трогаешь, я тебя не трогаю. Идёт? А в знак перемирия… вот: одна половина арбуза – твоя, другая – моя. Поровну… Это справедливо.

Телевизор продолжал сонно вещать: «Атака небоскрёбов обозначила начало новой эпохи, когда полномасштабные войны могут идти не только между государствами, но и между государствами и международными группировками, не имеющими государственной структуры и государственной ответственности»…

К чёрту всё… Лада щёлкнула клавишей, прошла в комнату и села на диван. Такой день тяжкий, хлопотный… Каждое движение отзывается усталостью в мышцах, словно ты прорываешься сквозь студень. Пустая беготня, сумасшедшие мысли… Две башни – сверхвысокое чудо Минору Ямасаки в Нью-Йорке… Два ключа – внушительные металлические стержни с особой комбинацией нарезки. Голова кругом. Спать. Утро вечера мудренее…

Слабость накатила мгновенно. Она тихо прикорнула на подушке, веки смежились. Её лицо, сведённое беспокойной судорогой и бледностью в течение дня, наконец-то разгладилось, посвежело, румянец выступил на скулах. Каторжным грузом ложатся на сознание сюрреалистические связи. Тоже мне, химерический любитель теленовостей. Что ж… На бога надейся, а сам не плошай? Импровизированный ночник – бдительный оберег – чутко сторожил сон до рассвета.