Блок № 5

В конце шестидесятых годов в Баку построили коммунизм в отдельно взятом подъезде, расположенном на улице Крылова. В дальнейшем подъезд я буду именовать блоком – как это было принято в столице Азербайджана. Блок №5 находился в обыкновенной «хрущобе» и внешне ничем не отличался от других хрущёвских блоков. Внутри коммунизм тоже не сразу бросался в глаза. Чтобы убедиться в его наличии, нужно было жить в этом авангардном блоке. Жители блока №5 не стали дожидаться 80-го года. Нет, они не давали обязательств построить коммунизм к определённому сроку – это получилось само собой. Тем не менее у процесса был идейный вдохновитель в лице моей мамы. Мама вступила в Коммунистическую партию в восемнадцатилетнем возрасте и с тех пор придерживалась коммунистического образа жизни. На самом деле никто достоверно не знал, что это такое. Мама действовала по наитию, и, по-моему, у неё получалось по-коммунистически. Она была ярко выраженной коллективисткой. С утра до вечера наша квартира кишмя кишела разношёрстным народом. Одни приходили за материальной помощью, другие – поплакаться в жилетку, третьи – испросить квалифицированного совета. Были также четвёртые, пятые, шестые… Короче говоря, мама была умом , честью и совестью всего блока коммунистов и беспартийных. Постараюсь не утверждать голословно. Например, весь блок играл в «кассу взаимопомощи». Это была игра для взрослых, которые ежемесячно сдавали маме по рублю, по два или по пять (по договорённости). Все рубли суммировались, и игроки по очереди становились обладателями кругленьких (по тем временам) сумм. Или другой пример. К маме приходили излить душу все девушки нашего блока, и чаще всех Лариса, которая жила на одной с нами лестничной площадке. Надо сказать, что Лариса слыла легкомысленной девушкой, чуть ли не гулящей. Она была из приличной семьи. Её отец дядя Витя когда-то плавал радистом, а потом сошёл на берег и сделал блестящую карьеру советского чиновника. В жизни он руководствовался принципом: «Поступай так, чтобы все были тебе обязаны». Возможно, он был прав. Наверное, так должен вести себя человек, который хочет сделать карьеру. Но в иерархии блока №5 дядя Витя стоял на самой низкой ступени, ибо наш блок возвышал людей за совсем другие качества. Мама Ларисы тётя Нюра в молодости развозила морякам бельё. Как-то она привезла бельё дяде Вите, и они познакомились, а вскоре поженились. Дядя Витя был уважаемым радистом, а тётя Нюра – простой прачкой. Очень быстро выяснилось, что, кроме Ларисы, у них нет других общих интересов. Тётя Нюра не желала развивать интеллект и расширять кругозор. Из прачек она благополучно переквалифицировалась в домашние хозяйки и всю жизнь пребывала в этом не хлопотном, но малопочтенном звании. Однажды дядя Витя осознал, что в молодости совершил роковую ошибку, женившись на смазливенькой, но отсталой прачке. Впрочем, он был не первый и не последний моряк, совершивший подобную ошибку. Скажите, пожалуйста, где моряку познакомиться с подходящей девушкой, если большую часть своей жизни он проводит на море? Многие моряки быстро разочаровывались в своих жёнах, но далеко не всем удавалось от них избавиться. Так вот, дяде Вите это не удалось. Первую попытку он предпринял тогда, когда третий доброжелатель донёс до его слуха сакраментальную фразу, сказанную его законной супругой. А именно: «Несмотря на то, что он грамотный, мне противно ложиться с ним в постель». Тётя Нюра (с лёгкой руки моей мамы – Анна Ивановна) была гордой женщиной и ни от кого из соседей не скрывала это выдающееся качество своей натуры. Весь блок был уведомлен о том, что гордость не позволяет домашней хозяйке ложиться в одну постель с мужем – начальником. В конце концов эта принципиальная позиция жены стала известна дяде Вите. Супружеская гордость тёти Нюры так его впечатлила, что он моментально решился на развод. Однако тётя Нюра в своей гордости не собиралась заходить так далеко. Чтобы упрочить брак, она обратилась в партийную организацию мужа – начальника, ибо, как не трудно догадаться, дядя Витя сначала вступил в партию, а уже потом стал делать карьеру. Партийная организация знала его давно, но не со всех сторон. Узнав своего члена не с лучшей стороны, она попеняла его излишней грамотностью и настоятельно посоветовала не разочаровывать в постели законную супругу. Дядя Витя ничтоже сумняшеся раскаялся в том, чего он не совершал, и тут же был направлен в Москву для повышения квалификации. В столице нашей Родины, как и следовало ожидать, он так хорошо повысил квалификацию, что вторично задумался о расторжении брака, тем более что под боком оказалась москвичка, более подходящая ему по квалификации, чем неквалифицированная тётя Нюра. Во второй раз дядя Витя был предусмотрительнее. Из Москвы он послал жене письмо, в котором в осторожных выражениях поинтересовался её мнением относительно бракоразводного процесса. В ответ тётя Нюра пригрозила исключить его из КПСС. Поскольку собственной жены дядя Витя боялся сильнее, чем Генерального Секретаря, о попытке начать новую жизнь он больше не задумывался. Он утешился тем, что у него с женой есть общий интерес – красавица - дочь. Лариса была современной девушкой, для Баку, пожалуй, - слишком современной. Она меняла парней, как перчатки, принимала ухажёров у себя дома как в присутствии родителей, так и в их отсутствие, целовалась с ними прямо на балконе. Это обстоятельство не прошло незамеченным соседями, некоторые из которых обозвали её «гулящей». Более того, тётя Вера с третьего этажа прилюдно назвала Ларису «девушкой лёгкого поведения» (в действительности она изрекла ругательства на буквы « п» и « б», но я эти слова повторять не буду, так как в советской литературе 60-х годов они не употреблялись). Строго говоря, тётя Вера не имела никакого морального права на такие действия, будучи такого же поведения – и даже намного хуже. Впрочем, меня её поведение нисколько не смущало. Я любила ходить к ней в гости, во-первых, потому что она очень хорошо пекла торты, а во-вторых, потому что у неё был сын Игорёк, у которого был фильмоскоп. Не трудно догадаться, что и Игорёк, и тётя Вера, и её муж дядя Петя могли прийти к нам, когда им заблагорассудится. Что касается меня, то я от них не отставала. Я пропадала у тёти Веры целыми днями, а иногда – и ночами; я уплетала за обе щеки всякую вкуснятину; я с любопытством рассматривала тётиверино декольте, из которого выглядывали привлекательные груди. Ох, уж эти декольте! Тётя Вера без зазрения совести пользовалась ими, чтобы соблазнять многочисленных мужчин, падших жертвой её сексуальности (тогда говорили: похотливости). Но мне соседка совсем не казалась вульгарной, наоборот – очень добропорядочной. Я допоздна засиживалась у неё дома за передачами, когда передавали чемпионаты мира по хоккею. Сначала мы болели втроём ( дядя Петя, как правило, был в море), потом тётя Вера и Игорёк не выдерживали и ложились спать ( не надо забывать, что в Баку матч начинался на час позже, чем в Москве), а я оставалась одна у голубого экрана. Я честно досиживала до конца матча, засыпая, просыпаясь, а затем снова засыпая. Продирая глаза, я тихонько выключала телевизор, как лунатик, покидала чужую квартиру, поднималась на четвёртый этаж, нащупывала под половиком нож или ножницы, так же на цыпочках проникала в родную квартиру, а затем неловко плюхалась в кровать, удобно устраивая ногу на каком-нибудь подвернувшемся боку. Утром я просыпалась зачастую в такой же оригинальной позе – с ногой на боку или на подушке (родные, с ангельской кротостью терпевшие мою дурную наклонность, прежде чем встать с кровати, подсовывали мне под ногу подушку или одеяло). Иногда я просыпалась от позвякивания в замочной скважине. Это баба Маша с третьего этажа с помощью ножа или ножниц пыталась открыть нашу дверь. Разумеется, можно было воспользоваться ключом – таким же громоздким и неуклюжим, как его заменитель. Но наша семья предпочитала держать под половиком нож или ножницы. Никому из соседей никогда не пришло в голову использовать заменитель с плохой целью. С хорошей - совсем другое дело. Правда, об этой особенности нашего половика каким-то образом прознали дворовые мальчишки. Как-то раз компания ограшей проникла на территорию нашей лестничной площадки, извлекла из-под половика нож и вставила его в замочную скважину. В этот момент рядом с ними оказалась соседка тётя Тая с четвёртого этажа. Тётя Тая была хрупкой, но мужественной женщиной. Ещё она славилась своей учёностью (тётя Тая окончила институт и поступила в университет). Справедливость требует признать, что её учёность не всем пришлась по вкусу. В том числе её мужу и её сослуживцам. Сослуживцы звали её « ведьмой» за избыток знаний, а муж дядя Боря как-то обмолвился: «Ещё один ВУЗ – и моя жена из женщины превратится в скелет, гремящий костьми». Дядя Боря был обрусевшим татарином и безнадёжным неудачником. По крайне мере, в глазах моего дяди Кости (который жил в другом квартале, и поэтому про него - другая история). Дядя Костя считал себя близким другом дяди Бори и лез из кожи вон, чтобы вытащить его в капитаны. Но в насквозь блатном и коррумпированном Баку Каспийское пароходство занимало особое место. Нет, там были и блат, и коррупция, но обязательно принимались в расчёт способности и профессионализм. По этой причине дядя Боря навсегда застрял в старпомах, и все усилия его верного друга оказались тщетными. Дяде Боре с помощью дяди Кости оставалось только ненавидеть свою жену, которая, в отличие от него, умнела день ото дня. По правде сказать, у дяди Бори были и другие основания для недовольства, а именно: тётя Тая ему изменяла. Она была красива небакинской красотой, то есть отличалась излишней изящностью. Звание ведьмы не мешало её успеху у мужчин, а может быть, даже помогало. У тёти Таи были все основания завести любовника: она вышла замуж от скуки, постепенно нелюбовь переросла в ненависть, и муж отвечал ей взаимностью. Их отношения закончились поздно вечером, когда дядя Боря застал тётю Таю с любовником. Сослуживец моментально исчез, а дядя Боря попытался устроить скандал. Шум драки через тонкую перегородку проник в нашу квартиру. Тётя Тая голосила как резаная, и мама бросилась её спасать. Входная дверь была не заперта, и взору мамы предстала ужасающая картина: в угрожающей позе и с грязной тряпкой в руке тётя Тая наступала на дядю Борю, а тот, ретируясь, отмахивался от неё обеими руками. На всякий случай мама решила спасти обоих. Спасённые навсегда разорвали отношения, но сохранили брак. Они нуждались в нём для воспитания общей дочери Иришки. Иришка уже в раннем детстве превратилась в красавицу, как и подобает ребёнку от смешанного брака. Она была младше меня на несколько лет, и я учила её читать. Вообще я испытывала на ней свои педагогические способности - и очень даже успешно. Иришка брала с меня пример – и росла умной, воспитанной и талантливой девочкой. Она руководила компанией однолеток, в том числе Лёнчиком Маргосфелдом со второго этажа. Лёнчик был евреем и сыном еврея. Представьте себе, что дядя Изя Маргосфелд работал на заводе гегемоном. Для непосвящённых спешу объяснить, что в Советском Союзе среди рабочих и крестьян было крайне мало евреев. Вероятно, физической силе они предпочитали силу интеллекта, особенно ту, которая позволяла держаться ближе к загранице. Делать карьеру советским евреям помогали не только способности, но и другие евреи. Дядя Изя был особенным представителем этой богом избранной нации, прошедшей через горнило мировой истории. Он общался исключительно с русскими, пил горькую, от русской жены родил пятерых детей. Все дети не по наивности , а из принципа считали себя евреями, то есть, вопреки еврейской традиции, вели родословную не по материнской линии, а по отцовской. Как все бакинцы, Маргосфелды были гордыми людьми и не позволяли безнаказанно оскорблять свою нацию. Когда в очередной раз кто-нибудь во дворе во всё горло осуждал евреев, Маргосфелды всем скопом высовывались в окно и грозили обидчику «намылить холку». Хулитель «сионистов» в страхе за свою «холку» скрывался в убежище, а дружная еврейская семья радостно праздновала победу. Лёнчик был самым маленьким и самым заливистым. Ко мне он относился как младший интернационалист к старшему интернационалисту. Когда я появлялась во дворе, он с компаньонами набрасывался на меня и долго терзал от обилия любви. Я покровительствовала всей честной компании и не хотела думать о том времени, когда мои подопечные вырастут и потеряют ко мне интерес. Однако это время пришло, малыши превратились во взрослых людей и опередили меня в развитии. Иришка вышла замуж раньше меня. Отвергнутая русским возлюбленным, она бросилась в объятия азербайджанца, который взял её в свою семью. Там Иришку заставляли мыть ноги свёкру, и это не могло долго продолжаться. Вместе с ребёнком Иришка сбежала от свёкра и вернулась к родителям. Вскоре к ней присоединился муж. От родителей молодые убежали к бабушке, так как дядя Боря и тётя Тая прекратили человеческие отношения, и в доме воцарилась гнетущая атмосфера. Бабушка была старенькая и в один несчастный момент оставила включённым газ на кухне. В неведении Иришка чиркнула спичкой и устроила взрыв, в результате которого она, бабушка и ребёнок остались калеками на всю жизнь – на руках у мужа, тёти Таи и дяди Бори. Если бы тётя Тая и дядя Боря не разорвали отношений, Иришка не ушла бы от них и не превратилась бы в калеку. Если бы они знали о последствиях своего поступка, они бы, конечно, не разорвали человеческих отношений. Но тётя Тая и дядя Боря не были провидцами, не верили ни в бога, ни в судьбу, не обращались к услугам ясновидящих и не гадали на кофейной гуще. После разрыва тётя Тая продолжала учиться в университете, встречаться с сослуживцами и возить нас с Иришкой на шиховский пляж. Она действительно становилась всё утончённее и была похожа на нашу подружку. Это меня не сильно радовало, так как в таком виде она не могла служить мне защитой от чурок. Чурки приставали ко всем представительницам противоположного пола, невзирая на возраст и национальную принадлежность. Как-то раз они пристали к тёте Тае на автобусной остановке. Был поздний час, остановка вмиг опустела, но до дома – рукой подать. Вечер перестал быть томным. Взяв себя в руки, тётя Тая проявила присутствие духа и чувство юмора. «Сынок, тебе сколько лет?»- спросила она у чурки, который дышал ей в пупок. «Восемнадцать. А вам какое дело?» «А мне перевалило за сорок. Тебя это не смущает?» «Меня вообще ничего не смущает». «А что тебе от меня надо?» «Вы что – правда, не понимаете?» «Кажется, поняла. Тогда пошли ко мне домой. Этим лучше заниматься в помещении». Чурка кивнул головой и бодро зашагал за тётей Таей. Находчивая женщина привела его в наш двор и подвела к густонаселённой беседке. «Какой-то маленький объявился»,- уставилась в темноту баба Маша. «Маленький, да удаленький»,- перевела дух тётя Тая. «А что ему от нас надо?» « От вас – не знаю. А меня хочет изнасиловать». «Вот оно что. Волоки его сюда. Мы его сами изнасилуем». Наивный преступник не стал дожидаться окончания разговора. Под топот толпы он бросился вон со двора, сверкая пятками в кромешной тьме. Давясь от смеха, соседи посоветовали тёте Тае прибавить в весе, чтобы отпугивать чурок. ( Насильники уважали большую солидность, ассоциируя её с большой полнотой). Лично мне было не до шуток. Сидя в море, я с беспокойством наблюдала за чурками, которые постепенно ко мне приближались. Под водой они могли учудить всё, что угодно. Тётя Тая тоже беспокоилась и стеснялась своей утончённости. Впрочем, она не помешала смелой женщине прогнать ограшей, которые пытались проникнуть в нашу квартиру. Хулиганы уже вставили нож в замочную скважину, когда перед ними предстала тётя Тая. Шпана пыталась выдать себя за наших родственников. Тётя Тая ей не поверила и пригрозила созвать всех соседей. Кончилось всё тем, что хулиганы вернули нож на прежнее место и навсегда покинули пятый блок. Кстати говоря, созвать соседей было совсем не трудно, так как дело происходило летом, когда наш блок из-за жары жил с открытыми настежь дверьми. Иногда это приводило к мелким недоразумениям. Так, у тёти Таи проживал беспородный кот по имени Пушок. Пушок был очень любознательный и вертлявый. Он часто покидал место проживания и носился по всему блоку. В одно прекрасное лето он повадился ко мне на веранду (так мы называли остеклённый балкон). Веранда служила хорошим подспорьем к двухкомнатной «хрущобе». Я превратила её в уютную комнату и жила в ней шесть месяцев из двенадцати. За раскладушкой стоял большой горшок с китайской розой. Неохотно размыкая веки, я любовалась крупными красными цветами. С детства я любила поспать подольше. Но вдруг стала просыпаться чуть свет от едкого амбре. Долго не могла сообразить, откуда он исходит, пока он не слился с образом проказника кота. Оказалось, что Пушок повадился гадить в китайскую розу, легко преодолевая расстояние от своего места жительства до моей веранды – через открытые нараспашку двери. Окна веранды тоже были открыты: перед сном я наслаждалась видом желточной луны на иссиня – чёрном южном небе. Однажды в распахнутое окно влетел…волнистый попугайчик. В Баку попугаи просто так по улицам не летали. Я сразу сообразила, что это домашний попугай. Но чей? Будучи не в состоянии ответить на этот вопрос, я приютила попугайчика у себя. Я его кормила, поила и учила разговаривать. Однако птичка прожила у нас недолго. Она оказалась слишком резвой и возлюбила порхать по блоку на глазах у изумлённого Пушка, который после наказания остепенился, перестал гадить в цветочный горшок и носиться взад и вперёд. К коту присоединился дядя Витя, который долго и с раздражением лицезрел неприличное поведение попугая, после чего обратился к маме с просьбой спровадить его куда-нибудь подальше. Таким образом, мы с мамой оказались перед непростым выбором: птица или человек? Разумеется, мы отдали предпочтение человеку разумному и поручили Руслану с третьего этажа подыскать для попугая подходящее прибежище. Руслан охотно выполнил поручение, потому что был в меня влюблён. Выдавая себя за «синий чулок», я на любовь соседа отвечала сдержанной дружбой. Руслан был чистокровным азербайджанцем, несмотря на исконно славянское имя (многие восточные народы любят это имя, принимая его за своё). Его отец дядя Аслан заведовал «колпитом». Это слово расшифровывается как «коллективное питание», то есть питание для всех моряков. Дядя Аслан был очень хороший человек: для свадебной церемонии он презентовал моему брату шикарный ресторан на шикарном Приморском бульваре. Вообще у дяди Аслана было всего два недостатка, но зато очень больших: очень большой живот и очень большая страсть к тёте Вере. Посредством своего сногсшибательного бюста тётя Вера без особого труда сумела обольстить дядю Аслана. Их преступная связь длилась довольно долго – до тех пор, пока дотошная баба Маша не докопалась до истины и не донесла её до жены дяди Аслана тёти Аллы. Тётя Алла, как жена большого начальника, была домашней хозяйкой и, подобно мужу, имела большой живот. Кроме этого, она имела множество хлопот по устройству судьбы своего единственного сына. Придётся признаться, что Руслан был туповатым парнем и частенько наведывался ко мне не только ради любви, но и ради домашнего задания. Временами он вводил меня в краску. Бывало, лежу я на веранде с « Маленькой хозяйкой большого дома» в ожидании ранней клубники, которой баловала меня моя классическая мама. Неожиданно вместо мамы являлся Руслан с учебником под мышкой. По его всегда смущённому виду не трудно было догадаться, что он в меня влюблён. Я тоже смущалась, но любви предпочитала хорошую книгу. Тётя Алла была осведомлена о чувствах сына, что не мешало ей подыскивать ему «подходящую пару». Учитывая статус дяди Аслана, не сложно было найти перспективную азербайджанку – дочку большого начальника. Тётя Алла не сомневалась в успехе, но…дело испортил Руслан. Вероятно, ему надоело подчиняться суровой воле родителей. Сначала ему навязали профессию моряка, потом - богатую невесту. Правда, родителей можно было понять: они устраивали сына туда, где были связи. Однако в один прекрасный момент терпение Руслана лопнуло – и он взбрыкнул. Нет, он не отказался от мореходного училища, он отказался…от невесты. Дело было так. По окончании училища недалёкого Руслана задвинули подальше на судно. Там он познакомился и сошёлся с классной нумерной, а проще – уборщицей Наташей. Наташа была русская разведёнка, честная женщина, «страшнее атомной войны», старше Руслана на двадцать лет. Когда тётя Алла пришла на судно посмотреть на избранницу сына, она от ужаса упала в обморок. Когда её откачали, она сказала: «Только через мой труп». Руслан отреагировал незамедлительно: «Через труп – так через труп». Тётя Алла сдалась не сразу. Сначала она пожаловалась мужу. Не помогло. Потом обратилась за помощью к маме. Мама, разумеется, не смогла отказать. Но Руслан был неумолим: « Тётя Женя, я вас очень уважаю, но на эту тему разговаривать не буду». Тётя Алла падала в обмороки ещё три раза. После трётьего раза сдалась окончательно и признала невестку. Когда я приходила к ней позвонить (у нас в квартире не было телефона: по собственному выражению отца, он не собирался «устанавливать телефон для любовников»), она сначала расхваливала первую избранницу, затем вторую, приписывая ей множество достоинств. На самом деле Наташа оказалась хорошей женщиной, помогала по хозяйству тётиаллиной домработнице, привнесла в дом уют и спокойствие, а также двух здоровых детей. Откровенно говоря, умиротворённость оказалась недолговечной. Мир благополучной семьи взорвала баба Маша. Любопытная бабушка не тратила понапрасну своё пенсионное время. Сначала она выследила любовников, причём неоднократно, а потом уже донесла тёте Алле на неверного мужа. Тётя Алла в четвёртый раз за семестр упала в обморок. Очухавшись, она в резкой форме объяснилась с тётей Верой. Впрочем, она зря старалась. У тёти Веры появились обстоятельства, в силу которых ей временно было не до любовников. Она выполняла задание начальника, который поместил у неё журналистку из Москвы. Журналистка изображала из себя гранд - даму, но в реальной действительности оказалась тёртой аферисткой. Она жила по подложным документам, разъезжала по стране, втиралась в доверие к нужным людям, воровала – и на некоторое время «ложилась на дно». Псевдожурналистка оказалась неуловимой, и правоохранительные органы решили прибегнуть к помощи всесильной советской печати. Этот неординарный для того времени шаг принёс свои плоды. Газета с документальной статьёй настоящей журналистки попала в руки тёти Веры. Как в плохом кино, она читала её в присутствии гостьи. Обстоятельства, описываемые в статье, были до боли знакомы, портретное сходство не оставляло сомнений – и тётя Вера покрылась испариной от необоримого волнения. Преступница вся напряглась и стала похожа на пантеру, готовую к прыжку. Тётя Вера в страхе схватилась за телефонную трубку. «Журналистка» не сводила с неё пронзительных глаз. Тётя Вера опустила трубку и сказала, что ей нужно к соседке. Преступница проводила её до дверей и убедилась в том, что она пошла на четвёртый этаж. Не трудно догадаться, что обманутая гостеприимная хозяйка направилась к моей маме. Она объяснила маме ситуацию, и обе женщины стали думать, что делать дальше. Решили позвонить в милицию. Но в блоке телефон был далеко не у всех. Ни тёти Нюры, ни Ларисы дома не оказалось. На пятом этаже телефона ни у кого не было, а спуститься этажом ниже женщины не решались. Они находились в задумчивости час-полтора. Наконец мама взяла себя в руки и решительно зашагала к тётивериной квартире. Тётя Вера – за ней следом. С опаской она открыла дверь и замерла на пороге. Мама бесстрашно ринулась вперёд. С помощью хозяйки она обследовала всю квартиру, но преступницы и след простыл. Вместе со следом «простыли» тётиверины драгоценности. В обмен «журналистка» оставила в стиральной машине свои грязные тряпки. Мама с большими предосторожностями перебирала несвежую одежду в поисках какого-либо криминала. В это время появился Игорёк в сопровождении бабы Маши. Игорёк вернулся к себе домой, а бабу Машу привлекла соседская дверь, широко распахнутая в неподходящее время года. Тётя Вера вкратце изложила дело – и Игорь вспомнил, что аферистка угощала его конфетами. Соседи посовещались и пришли к выводу, что угощение может быть отравленным. Тотчас же мама, обернув два пальца вафельным полотенцем, сунула их в рот Игорьку. Мальчик поперхнулся, закашлялся – и его вырвало на стиральную машину. После чего жертву преступного замысла уложили в постель. На следующее утро Игорь проснулся целым и невредимым. Пока он спал, тётя Вера по наущению бабы Маши позвонила своему начальнику, тот – милиционерам. По горячим следам воровку поймали в Ленинграде. Милиция вернула тёте Вере драгоценности, а начальство повысило в должности, назначив её старшим бухгалтером. Все участники инцидента (кроме преступницы) оказались довольны развязкой. Но больше всех радовалась баба Маша, ибо помощь ближнему считала священным долгом всей своей жизни. Её благотворительность не знала границ. Нередко она принимала причудливые формы. Раза два в неделю ни свет, ни заря баба Маша поднималась с третьего этажа на четвёртый, вытаскивала из-под половика нож или ножницы и, стараясь не звенеть, тихонько открывала нашу дверь. Не обращая внимания на крепко спящую чужую семью, филантропка проникала на кухню, оставляла на столе крашеные яйца или пирожки, или другую благотворительность, мыла грязную посуду и незаметно покидала нашу квартиру. Проснувшись первой, мама привычно обнаруживала подарок на кухонном столе, отвечала добром на добро, а потом целый день сеяла разумное, доброе, вечное. Людей тянуло в нашу квартиру, как паломников в Мекку. Прибегала Лариса: «Тётя Женечка, надо посоветоваться насчёт женихов». Со своей родной матерью девушка советоваться не могла, потому что на все вопросы простая донельзя тётя Нюра отвечала: « Ты гулящая – больше ты никто». Однажды Лариса прибежала со слезами на глазах. Мама не на шутку встревожилась: «Ларочка, что случилось?» « Тётя Женечка, Ихтиандр пришёл, а у неё в дырку сосок выглядывает!» Мама ничего не поняла. Давясь слезами, несчастная девушка поведала душераздирающую историю. У неё появился новый ухажёр – Ихтиандр (конечно, армянин: бакинские армяне очень любили цветистые имена). Тогда азербайджанцы не резали армян, многочисленные представители этой многострадальной нации спокойно жили в столице Азербайджана, Ихтиандр свободно разгуливал по бакинским улицам и «клеил» девушек разных национальностей. Так он познакомился с Ларисой и пришёл к ней в гости. Тётя Нюра была дома и вышла к нему навстречу. Для гостя она надела свой лучший ситцевый халат, но проглядела дырочку аккурат напротив левого соска. Расстроенная мама пошла к соседке изучать её халат. После пристального рассмотрения непристойной одежды выяснилось, что дырка действительно имеет место, сосок в ней просматривается, но – поскольку халат цветастый, сосок вполне может сойти за цветочек. Успокоив обеих плачущих женщин и успокоившись сама, мама вернулась в свою квартиру, где её ждала Родейко с первого этажа. Родейко когда-то плавала вместе с мамой, только мама - штурманом, а Родейко – поваром. Она привыкла относиться к помощнику капитана как к своему собственному помощнику и постоянно приходила к маме за помощью. На этот раз она нуждалась в серьёзной подмоге. Дело заключалось в следующем. Какие-то большие начальники облюбовали наш квартал и решили в нём поселиться. «Хрущобы» их не устроили, и они задумали поставить у нас девятиэтажку. Поскольку квартал был скомпонован с большой тщательностью, места для нового дома не осталось. Чтобы его построить, пришлось бы снести спортивную площадку, детскую площадку с беседкой и что-то ещё. Внештатные активисты пришли к выводу, что такой дом нам не нужен. Во-первых, он не впишется в хрущёвский ансамбль, во-вторых, он оставит нас без площадок, в-третьих, будет больше народа, из-за которого будет меньше кислорода. Активисты насчитывали в-четвёртых, в-пятых, в-шестых…Они организовали около будущей стройплощадки круглосуточное дежурство. Им вовсю помогали менее активные граждане, которые забрасывали будущих строителей камнями и вообще хулиганили. Всех активистов возглавила Родейко. Она разговаривала очень громко и могла всех перекричать. Перекрикивая шум вентилятора, она уговорила – таки маму написать жалобы сразу в пять вышестоящих инстанций. С жалобами в руке Родейко спустилась на второй этаж к Вере Ивановне. Вере Ивановне было сто лет, и она была заместителем Родейко по общественной работе. Престарелая женщина таковой себя не ощущала. Она на такую и не походила. Вера Ивановна выглядела как женщина неопределённого возраста – тонкая и подтянутая, с волнистой сединой и со следами былой красоты. Она была не лишена кокетства: два раза в день бегала выносить мусор, чтобы около мусорки встретиться с « забавным старичком, который ищет косточки для своей собачки и положил на меня глаз». Впрочем, замуж Вера Ивановна не собиралась по причине преклонного возраста. Это о н а всем говорила, что ей «в прошлом году исполнилось сто лет». По-видимому, как стопроцентная женщина, Вера Ивановна скрывала свой возраст (мама утверждала, что ей давно перевалило за сто). Вера Ивановна была счастлива, несмотря ни на что. Несмотря на то, что на закате лет осталась без семьи. Её муж красавец – молдаванин (действительно красавец: видела фотокарточку) покинул её в молодости. Он ушёл туда, откуда не возвращаются, прямо с концерта с дирижёрской палочкой в руке. Её сын Николай, подобно мужу, умер от разрыва сердца. Николай был очень умным человеком: он сочинял шахматные этюды, принимал участие в интернациональных конкурсах и нередко одерживал победы. С ним произошёл такой случай. Он занял первое место в международном состязании. В качестве приза организаторы прислали победителю шахматы с драгоценными головками. Об этом Николай узнал из сопроводительного письма. Однако сами шахматы не соответствовали описанию: вместо драгоценных головок оказались обыкновенные. Николай постеснялся выяснить причину, за него на почту отправилась Вера Ивановна. Там ей популярно объяснили, что «всё напутали проклятые капиталисты». Упавшая духом женщина догадалась, что виноваты не европейские капиталисты, а азербайджанские социалисты, но решила не беспокоить ни тех, ни других. Правду говоря, в силу характера она переживала недолго. Вера Ивановна даже собственного сына оплакивала не больше недели. В смерти она винила самого Николая, хотя была доля и её вины. Когда сыну стало плохо с сердцем, в доме не оказалось сердечных лекарств. Николай жаловался не очень. Он щадил мать, поэтому вежливо и осторожно попросил её сходить за валидолом. В аптеку Вера Ивановна собиралась как на праздник: она погладила шёлковое платье и почистила туфли – «лодочки». По дороге она встретила приятельницу и долго с ней беседовала. Когда Вера Ивановна с валидолом в ридикюле вернулась домой, Николай был уже мёртв. Через неделю после похорон сына безутешная мать вполне утешилась. Она принимала активное участие в общественной работе, придирчиво следила за своей внешностью и дружила со мной. Это было не трудно, так как Вера Ивановна частенько к нам наведывалась. К маме у неё был материальный интерес, а ко мне – духовный. Как все остальные соседи, Вера Ивановна ждала от мамы какой-нибудь помощи. Когда же она заявлялась к нам домой с салатом в руках, это означало, что пора накрывать на стол. Вкусив маминых яств, повеселевшая Вера Ивановна настраивала гитару и подступала ко мне. Что касается меня, то я шла к ней навстречу с распростёртыми объятиями. Как задушевные подружки, мы устраивались где-нибудь в уголке и приступали к вокалу. У Веры Ивановны было приятное сопрано, я подпевала ей дискантом. Талантливая женщина учила меня своим песням:

- Кто не знает букву ять, букву ять, букву ять,

Только где её писать, где писать – да.

Вот вопрос извечный, вопрос извечный, вопрос извечный,

Ведь неудобно же, конечно, писать «корову» через «ять».

Я с удовольствием заучивала текст и радовалась тому, что в русском языке больше нет этой коварной буквы. Напевшись всласть, мы переключались на поэзию. Вера Ивановна не хуже Ильинского декламировала Маршака, а также Михалкова, Чуковского и Барто. Наобщавшись вдоволь, мы расходились по своим местам. Моя старая приятельница отправлялась вздремнуть в свою холостяцкую квартиру, а я - на свою девичью веранду. Обычно я просыпалась от громкого чириканья воробьёв или от крика соседки, которая на весь двор проклинала всю советскую власть с Брежневым во главе. Иногда меня будил негромкий голос: «Маша, ты меня слышишь?» «Слышу, слышу», – отвечала я Гюле с пятого этажа. «Тётя Женя не может открыть дверь. Под половиком почему-то нет ножа. Открой, пожалуйста». Я вскакивала с раскладушки и быстрее ветра мчалась в прихожую. Мама, как обычно, была ласковая и жизнерадостная: «Как поживаешь, доченька?» «Лучше всех. Приходила Вера Ивановна, сказала, что вечером собираемся на балконах обсуждать девятиэтажку». Вечером означало после десяти часов, ибо ранней осенью в это время в Баку наступала долгожданная прохлада. Мои соседи переделывали все домашние дела и могли себе позволить отдохнуть за чашкой чая на балконе или за разговорами в беседке. На этот раз разговор предстоял серьёзный: следовало уточнить план действий против строительства девятиэтажки. Ровно в десять народные активисты были на своих местах. Выпив по чашечке индийского чая (уважающие себя бакинцы другого не признавали), соседи приступили к дебатам. Говорить приходилось довольно громко, чтобы было слышно на соседних балконах. Иногда мама высовывалась в окно, чтобы в гулкой тишине бакинской ночи выступить перед сподвижниками. Дискуссия завершилась далеко за полночь. Заговорщики разошлись усталыми и « подкованными». В их распоряжении было несколько часов, чтобы ненадолго расслабиться перед решающей схваткой.

P.S. Кстати, двор мы отстояли в неприкосновенности.

Советские кампании

Ох, уж эти советские кампании! Сколько я их повидала на своём молодом веку! Борьба с тунеядством (и не единожды), борьба с пьянством (многократно), ежегодные битвы за урожай… Низам совсем не хотелось бороться, а верхи их всё время заставляли. Помню крупномасштабную антикоррупционную кампанию, которая в моей памяти связана с именем Алиева. Москва решила, что в Баку пора наводить порядок, и направила туда Алиева. А он начал бороться с коррупцией. Так он сделался народным героем. Об Алиеве слагали легенды. Якобы он одевается попроще, нахлобучивает на голову «аэродром» и в таком виде отправляется на базар. Там он исподтишка наблюдает, как нечистые на руку продавцы обманывают зазевавшихся покупателей. Потом снимает кепку, избавляется от инкогнито и уводит куда надо ворюг, схваченных за руку на месте преступления. Особенным успехом пользовалась следующая байка. Алиев вызывает к себе в кабинет всех министров и начинает их ругать: «Я же вас всем обеспечил, почему вы продолжаете воровать? Скажите откровенно». « Не можем не воровать. Это у нас в крови», – откровенно признаются министры. Антикоррупционная кампания была продолжительной, но безрезультатной. Кампания кончилась – в Баку продолжали воровать по-чёрному. Пришла пора следующей кампании – и в центре города появился большущий плакат, призывающий всех «младших братьев» уважать «старшего русского брата». «А мою сестру тоже надо уважать?» – пошутил какой-то «старший брат». Больше об этом призыве бакинцы не вспоминали. Надо признать, что на этот раз кампания ограничилась одним лозунгом. Может быть, потому что бакинцев не нужно было заставлять уважать русскую нацию. Они и так её уважали, потому что другие нации многому учились у русских: уму (если, конечно, этому можно научиться), таланту (это тоже сложно), трудолюбию, честности, профессионализму, сердечности, чистоплотности (это уже полегче). Впрочем, русские у других тоже кое-чему учились. Например, вежливому обхождению – у азербайджанцев. Спросите: «А как же русская пьянь?» А её просто не было. Нет, конечно, пили. И православные, и мусульмане (правда, и те, и другие были атеисты). Но за восемнадцать лет, что я прожила в Баку, я ни разу не видела на улицах пьяного человека. Этого очень сильно стыдились. Были и алкоголики. Что ж, в семье не без урода. Но все нации без исключения стремились спрятать свои недостатки и выставить напоказ свои достоинства. Так что не было пьяного русского народа, не было непьющего мусульманского народа. Действительно был единый советский народ. А внутри этого народа существовало множество нюансов. Кстати сказать, русские в Баку являлись нацменьшинством со всеми вытекающими отсюда неприятностями. И хотя русские не были обделены хорошими местами (как же без них справиться!), в транспорте, например, я нередко слышала: «Езжай своя Россия». И всё это происходило независимо от лозунга, мозолившего глаза в центре города. Все понимали: раз повесили – значит, так надо, значит, грядёт очередная кампания. Мероприятие когда-нибудь кончится, и всё останется по-прежнему. А эти треклятые кампании всем давно оскомину набили. Впрочем, была одна, которая встряхнула бакинцев, как следует, и надолго выбила из колеи. В народе она получила название «осетровой кампании». Конечно, это из Москвы пришёл приказ об отлове – нет, не осетров, а непослушных моряков, чтобы они не ловили бесценную рыбу. Дело в том, что Каспийскому морю крупно повезло: в нём водились (и сейчас ещё водятся) осетры – поставщики чёрной икры, шашлыка и вкуснейшего балыка. Проплывая мимо осетров, каспийские моряки иногда уступали соблазну и ловили знаменитую рыбу. Им это никто не разрешал, но никто и не запрещал – до поры до времени. Время наступило тогда, когда какие-то доброжелатели донесли Москве, что количество осетровых рыб в Каспийском море катастрофически уменьшается. Москва бросила клич: «Немедленно спасти осетров!», который, естественно, был услышан в столице Азербайджана. Несимпатичные лазутчики рыскали по судам и за руку хватали моряков, которые промышляли вожделенную рыбу. Как только моряки узнали о разразившейся рыбной кампании, они тут же бросились на помощь друг другу. Но мой дядя Костя оказался первым в списке подозреваемых – поэтому на него не нашлось спасателей. Откровенно говоря, мой дядя был милейшим человеком. Удивляетесь: почему он тогда занимался браконьерством? А он им не занимался: все ловили, и он ловил. Между прочим – никогда ради собственного обогащения. Токмо ради собственного чревоугодия, обольщения начальства, но прежде всего – чтобы побаловать жену Людмилу и дочку Ольгу. Тётя Люда господствовала в семье, и ей надо было всё время угождать. В молодости - писаная красавица,моя тётя на всю жизнь сохранила южнорусскую привлекательность, задатки лидера и железную хватку. Она взяла над мужем шефство и вела его от победы к победе уверенной и сильной рукой. Под тётилюдиным руководством дядя Костя стал штурманом, потом в качестве старпома ходил в черноморские заграничные порты и, наконец, получил в своё капитанское распоряжение танкер на Каспийском море. Что касается самой тёти Люды, то она довольствовалась местом преподавателя музыки в бакинском Дворце культуры. По правде говоря, тётя Люда ущемлённой себя не считала. Она вкусно ела, стильно обувалась и одевалась в то, что «доставал» дядя Костя. Работой она себя не обременяла. Её рабочий день начинался во второй половине дня. В течение первой половины она готовилась к встрече с учениками. Тётя Люда завивалась и красилась так, как будто готовила себя к восхождению на подиум. Закончив макияж, она не становилась красивее – она превращалась в совсем другую женщину. Эти метаморфозы сбивали с толку её учеников. Однажды к ней заявилась делегация учащихся – поздравить с Международным женским днём 8 марта. Тётя Люда не успела подготовиться к этому испытанию и встретила делегацию в домашнем виде. Ученики её не узнали. Они долго смотрели на незнакомую женщину, а потом спросили: «Где живёт Людмила Михайловна?» Не моргнув глазом, тётя Люда ответила: «В нашем блоке такая не проживает». Моя тётя была самоуверенной дамой, никогда не теряла кураж и не пасовала перед обстоятельствами. Она доминировала в семье без видимых усилий. Дядя Костя её сильно любил и слегка побаивался. Поэтому он без особых возражений взял к себе на судно Гошу, когда тётя Люда сверкнула на него глазами. Гоша Хегай был корейцем из Средней Азии. После смерти его отца мать в поисках кормильца сошлась с молодым трудящимся корейцем. Как только отчим вошёл в дом на правах хозяина, он первым делом отправил «в люди» своего пасынка. Гоша поехал в столицу Азербайджана поступать в мореходное училище. Он провалился на первом же экзамене и очутился на улице. Вскоре у него кончились средства к существованию, и он стал голодать. Мой брат Тима познакомился с ним в «Венеции», когда ел люля-кебаб. Это была бакинская «Венеция», которая к Италии имела весьма отдалённое отношение. Она представляла из себя ряд крохотных островков, соединённых между собой дугообразными мостиками. По канальчикам иногда плавали лодки, очень похожие на гондолы. На одном из мостиков Тима заметил симпатичного парня, который не спускал с него голодных глаз. Брат предложил ему разделить с ним люля-кебаб. Гоша не отказался. Заморив червячка, он разоткровенничался и поведал брату свою печальную историю. Тима пригласил нового друга к нам домой. За разговорами как-то незаметно подкралась ночь. Гоше негде было ночевать, и он остался у нас дома. Утром мама пришла из пароходства и обнаружила около Тимы «незнакомые ноги». Гоша сильно смутился, а мама предложила ему завтрак. Вечно голодный гость согласился, не раздумывая. За столом он повторил свой печальный рассказ. Мама – добрая душа – предложила Гоше пожить у нас недельку, «пока всё не наладится». Через неделю «всё наладилось», другими словами, мама устроила парня в мореходную школу. Конечно, там у неё тоже оказался знакомый начальник. Она показала ему Гошу, выдав его за своего сына. Начальника сильно удивили раскосые глаза «сына». Уловив недоверчивый взгляд бывшего сослуживца, мама, вперив в него честный взор, развеяла недоразумение: «Корейцы – хорошие люди». И ещё: «Другим можно, а мне нельзя?» Вообще моя мама отнюдь не была прямолинейной и однозначной. Вот как она поступала в институт «под мостом». Оказалась она там по причине всё той же советской кампании. Очередная кампания проводилась с целью повышения роли высшего образования. В то время мама занимала должность старшего диспетчера Каспийского пароходства и имела за плечами солидный мореходный багаж. Вдохновители новой кампании сочли мамино образование недостаточным для занимаемой должности. За дипломом о высшем образовании мама отправилась в институт «под мостом». Первым экзаменом была математика. Мама имела о ней весьма приблизительное мнение, но на всякий случай вызубрила один-единственный билет. Моей маме никогда не везло в лотерею, и, естественно, она вытянула совсем другой билет. Не моргнув глазом, мама выдала на - гора´ всё, что знала о математике. Комиссия пришла в восторг. Но когда экзаменатор сравнил мамин ответ с содержанием билета, он посерел от ужаса. К счастью, экзаменатор когда-то плавал вместе с абитуриенткой . «Евгения Михайловна, вы что нам рассказали?» – зловещим шёпотом поинтересовался педагог. «Я больше ничего не знаю», – вполголоса объявила мама. «Что же мы с вами будем делать?» – растерялся экзаменатор. «Ставьте тройку», – предложила находчивая мама. Бывший сослуживец не мог подвести уважаемого штурмана. Ко всеобщему возмущению присутствующих он «влепил» маме тройку и таким образом открыл ей дорогу к следующему испытанию. Признаться сказать, на остальных экзаменах маме повезло ещё сильнее – и она получила твёрдые четвёрки. К очевидной радости сослуживцев мама поступила в институт, удержалась на работе и ещё больше повысила свой авторитет. На вопрос: «За что же вам поставили тройку?» она неизменно отвечала, скромно потупив взор: «Я математику знаю посредственно». Вдохновлённые мамиными успехами, коммунисты Каспийского пароходства в очередной раз избрали её своим секретарём. Должность партийного секретаря не являлась освобождённой, а это означало, что мама руководила бесплатно. Более того, когда пароходство недостаточно выполняло план, у мамы, как у партийного начальника, из зарплаты удерживали энную сумму. Мама никогда не жаловалась; она прилагала все усилия к тому, чтобы оправдать доверие народа. Партийный и беспартийный народ ценил её смелость, несгибаемость, честность, порядочность, ум, смекалку, профессионализм, трудолюбие, душевность, чувство юмора. Мама любила рассказывать весёлые истории из своей жизни, которым с удовольствием внимали окружающие. Неизменным успехом пользовалась нижеследующая юмореска. Однажды мама решила сшить себе новое платье. С этой целью она отправилась в пошивочное ателье, которое находилось на проспекте Строителей. У входа в ателье мамино внимание привлекла витрина, на которой был выставлен…живой человек. Молодой мужчина за стеклом освобождался от истрёпанных брюк. Заметив маму, он повернулся к ней спиной и второпях натянул на себя новые брюки. Позже выяснилось, что в этом ателье примерочная располагалась таким образом, что клиент с помощью занавески был закрыт от нескромных взглядов внутри помещения; в то же время он был доступен взору любого уличного зеваки. Так что привыкшие ко всему работники ателье нисколько не удивились, когда мама после некоторых колебаний раскрыла им страшную тайну. А именно: «По причине жары я не надела на себя нижнее бельё и поэтому зайду как-нибудь в другой раз». Невозмутимым тоном приёмщица посоветовала маме прийти осенью, «когда будет попрохладней». Не меньшим успехом у маминого окружения пользовалась иранская история. Произошла она во время второй мировой войны. Несмотря на раннюю молодость, мама была штурманом дальнего плавания и иногда ходила в Иран. Там она частенько покупала себе разные понравившиеся вещи. В целях безопасности мама отправлялась в город в сопровождении матросов. Как-то раз ей приглянулось красивое платье. Оно пришлось маме впору, и молодая девушка без колебаний пошла в нём по городу. По дороге она вместе с матросами попала под дождь. Намокшее платье стало укорачиваться на глазах у ошеломлённой публики. Испуганные моряки бросились к маме на помощь. Они тянули платье книзу, а оно никак не хотело поддаваться. Когда мама в окружении матросов приблизилась к судну, платье успело из миди превратиться в мини. Ошарашенный капитан вприпрыжку сбежал по трапу и с кулаками набросился на мужчин. Растерянные матросы отпустили мамино платье, и оно поползло вверх. Мама, сверкая стройными ногами, кинулась в свою каюту, быстро переоделась и без промедления вмешалась в дискуссию. Она выставила своих сопровождающих в выгодном свете и таким образом спасла их от неминуемого наказания. Представьте себе, что все эти легкомысленные истории никоим образом не роняли мамин авторитет. Бакинцы обладали ярко выраженным чувством юмора и очень любили хорошую шутку. Мама шутя устроила Гошу в мореходную школу, которую он шутя окончил с красным дипломом. А дальше было не до шуток. Новоиспечённый моряк старался изо всех сил, но вот беда – его укачивал малейший шторм. Как только поднималась волна, он плашмя лежал в каюте. А поскольку Каспий – море штормовое, выходило, что Гоша каюту покидал редко. Понятно, что в таком работнике никто не нуждался, и перед Гошей замелькала перспектива увольнения. Тут мама вспомнила, что её зять – хозяин на своём корабле. Она нанесла сестре срочный визит. Пока мама ярко и убедительно излагала суть дела, дядя Костя развешивал на балконе тётилюдино бельё. К слову сказать, у моего дяди было хобби: в свободное от моря время он занимался стиркой. Поскольку он стирал всё, что попадалось под руку, он иногда достирывался до тётилюдиного нижнего белья. Естественно, развешивал его тоже дядя Костя, что вызывало живой интерес у любопытной соседки. Дядя Костя был тихим человеком и молча сносил соседские «шпильки». За него разговаривала громоподобная супруга. Тётя Люда в очередной раз пришла на помощь мужу, сверкнула на соседку глазами и заставила её дать задний ход. После чего она позвала дядю Костю «для серьёзного разговора». Она без обиняков предложила мужу взять Гошу к себе на судно, потому что «мальчик больше никому не нужен». Тётилюдин взгляд наводил ужас на окружающих, поэтому дядя Костя сопротивлялся недолго. Он отнёс начальству приличную порцию чёрной икры и похлопотал о «племяннике». Если бы он знал, что угощает начальство в последний раз в жизни! Каспийское пароходство находилось на пороге осетровой кампании и больших передряг. Дядя Костя оказался первой жертвой. У него в каюте обнаружили чёрную икру со всеми вытекающими последствиями. Перед тем,как слечь с инфарктом, он успел предупредить своего друга Степана. Степан был армянином и носил фамилию Степанян. По старой дружбе дядя звал его Степаном и старался уберечь от всевозможных неприятностей. Раньше Степан плавал у дяди Кости помощником капитана. Он был большим бонвиваном и любителем женщин. Он умудрялся ухаживать даже за тётей Людой, за моей сестрой Ольгой и … за мной (несмотря на мой нежный возраст). В каждом порту, в котором Степану удавалось сойти на берег, он отправлялся на поиски красивых девушек. Он не пропускал ни одной привлекательной юбки, а в Махачкале «завёл» себе любовницу. Тётилюдины упрёки он парировал веским аргументом: «Во всём виновата моя уродливая жена». Тётя возмущалась и вовсю расхваливала миловидность жены Степаняна. На что ловелас неизменно отвечал: «Людик, ты не видела её кривые ноги». Действительно, никто из нас никогда не видел её ноги, потому что она прятала их под длинной юбкой. «Надо было посмотреть на ноги,прежде чем жениться», – всё больше и больше распалялась тётя Люда. «Я благородный мужчина и увидел женины ноги во всей красе только в первую брачную ночь», – железно аргументировал Степанян. Как честный человек, он не подавал на развод, зато гулял направо и налево. Сам он выглядел как вальяжный мужчина и обладал ярко выраженной кавказской внешностью. Кроме того, он обладал приятным обхождением и пользовался у женщин и у девушек бешеным успехом. Каждую потенциальную жертву он одаривал чёрной икрой, которая у него никогда не переводилась. Поэтому проверочной комиссии не трудно было наткнуться на подозрительный свёрток, который Степан легкомысленно оставил на столе в своей капитанской каюте. Не долго думая, незадачливый рыболов схватил со стола свёрток и выбросил его в иллюминатор. Свой порывистый поступок Степан объяснил тем, что «поспешил избавиться от мусора, чтобы не краснеть перед уважаемыми гостями». «Гости» ему не поверили и стали атаковать вопросами. Капитан отбивался, как мог. Вконец разъярённые лазутчики потребовали водолаза и велели ему нырнуть за чёрной икрой. Водолаз покрутил пальцем около виска и заявил, что он на работе и что ему не до шуток. Искатели чёрной икры затаили на Степана чёрную злобу. Не прошло и недели, как они поймали неудачника с поличным всё в той же капитанской каюте. На Степана завели уголовное дело. Осетровая кампания набирала обороты. Каспийские моряки насторожились и стали принимать срочные меры. На очереди в тюрьму стоял капитан Добржанский, но он туда не хотел. Судя по фамилии, Добржанский был поляком, но в Баку это не имело значения. Бакинцы разных национальностей общались между собой на русском языке, а когда влюблялись, то не выясняли национальную принадлежность. К примеру, у Добржанского были две жены: на берегу - белоруска, а на судне - украинка. Кроме того, в Рязани его всегда ждала русская любовница. Белорусская жена была официальной, то есть со штампом в паспорте, а украинская – гражданской, то есть без штампа. Обе жены были красавицы (Добржанский других не держал), от обеих были дети, обе были влюблены в своего мужа без памяти. Жёны не знали друг друга – и слава богу, потому что знакомство могло иметь для Добржанского трагические последствия. Что касается рязанской возлюбленной, то она не тянула на положение жены, так как не имела от Добржанского детей и виделась с ним от случая к случаю. Один раз Рая (так звали любовницу) очень сильно соскучилась по Владимиру (это имя Добржанского) и приехала к нему в Баку. Она разыскала Каспийское пароходство и у всех встречных и поперечных стала спрашивать, где обитает её Владимир. Все отмахивались от неё, как от мухи. Исключение, как всегда, составила моя мама. Она без труда выяснила, что Добржанский находится в рейсе и вернётся в Баку через четыре дня. Мама посоветовала Рае не ходить к нему домой и на четыре дня поселила её в нашей квартире. На мой вопрос: «Зачем тебе нужна любовница Добржанского?» мама ответила, что ей «жалко бедную женщину». Четыре дня мама кормила и поила «бедную женщину», а та платила ей благодарностью. Наконец явился Добржанский и переселил Раю в гостиницу. Вероятно, он испытывал к ней сильные чувства, так как в течение месяца носил нам чёрную икру. Совершенно очевидно, что Добржанский без чёрной икры обойтись никак не мог. Он готовил её на судне с помощью своих подчинённых и раздаривал всем желающим. Среди них числился дядя Толя (отец моей невестки Иры). Он плавал у Добржанского старшим механиком. Дядя Толя вместе со всей командой ловил осетров и поглощал икру в неимоверных количествах. Иногда он угощал деликатесами нас с мамой. Случалось это довольно редко, и бог наказал его за жадность. Дело в том, что к свадьбе своей дочери и моего брата он приготовил много чёрной икры. До бракосочетания оставалось несколько дней, и дядя Толя решил снять пробу с чёрной икры и балыка. Ему помогали члены семьи, включая моего брата. Не пригласили только нас с мамой. Бог воздал всем по заслугам. Балык оказался с червоточинкой и отравил всех, вкусивших его. Не пострадала одна Ира (вероятно, господь пощадил невинную невесту). Так что за свадебным столом все родственники сидели квёлые, за исключением нас с мамой. Но это было не единственное наказание, которое бог послал на голову дяди Толи. Ибо он карает не только за скупость, но и за глупость. Правда, кара оказалась слишком суровой, хотя и справедливой. Осетровая кампания алкала новых жертв, и очередной жертвой пал дядя Толя. Обезумев от жажды справедливости, он «накатал телегу» в проверочную комиссию. В «телеге» оказались все товарищи, кроме него самого. Когда лазутчики проникли на корабль, их во всеоружии невинности встретила сплочённая капитаном команда моряков. Проверяющие сунули ей под нос дядитолину «телегу». Моряки не поверили своим глазам, которые вылезли из орбит. «Тогда ищите», – хладнокровно произнёс Добржанский. Проверяющие, как побитые собаки, покинули судно не солоно хлебавши. Как только от комиссии не осталось и следа, хладнокровие капитана мгновенно улетучилось. Он обрушился на дядю Толю с нецензурной бранью, которую подкрепил изощрённой травлей. Ему с превеликим удовольствием ассистировала вся команда. Через месяц дядю Толю разбил паралич, и остаток дней он провёл в четырёх стенах своего кабинета. Из дальних родственников его навещала только моя двоюродная сестра Ольга. В нашей семье Ольга отличалась особенной отзывчивостью. Это она поженила Тиму с Ирой. С будущей невесткой она училась в одном классе. Тима был очень красивым мальчиком, и Ира по уши в него влюбилась. Но брат не обращал на прелестную девочку никакого внимания. Ира раскрыла своё сердце перед Ольгой, и та пристала к Тиме, как банный лист. Сестра ходила за братом тенью и требовала, чтобы он назначил Ире свидание. В конце концов Тима не выдержал – и назначил. От первого свидания он был не в восторге, но сестра от него не отставала. После третьего свидания Ира начала ему нравиться, а после армии он сделал ей предложение. Свидетельницей на бракосочетании со стороны невесты, разумеется, была Ольга, которая сама невестилась. Ольга ждала Петра из военного училища. Она сама его выбрала из толпы поклонников, потому что он был похож на её давнего возлюбленного Ивана. Только Иван был блондин, а Петр – рыжий. Ольга спросила моё мнение, и я с ней стопроцентно согласилась. В этом не было ничего удивительного, так как я находилась в курсе амурных дел моей сестры. Признаться сказать, в любви Ольга не была такой уж альтруисткой. В нашей семье с улыбкой вспоминали забавный эпизод её любовной биографии. К сестре заявился нежданный поклонник. Им оказался Олин одноклассник Заур. Так случилось, что как раз в это время мы с мамой гостили у тёти Люды и явились очевидицами уморительной сценки. Звонок в дверь. Реакция Ольги: «Мама, посмотри, кто это, а то они (поклонники) мне уже приелись». Тётя Люда смотрит в глазок. «Оля, это Заур пришёл». «Надоел. Пусть уходит». «Извини. Уже впустила». Заур: «Здравствуйте. Оля дома?» Сестра выходит в прихожую. «Заур, ты что – с пустыми руками?!» «Я…не знал», – заикается юноша. «Тогда ножками отсюда, ножками». Глядя на пустые руки «свежего кавалера», я делала круглые глаза, страшным голосом произносила: «Ножками отсюда, ножками», после чего прыскала со смеху. Кавалер смущался, но иногда ему милостиво разрешали остаться. У меня было немало оказий поиздеваться над Олиными воздыхателями, потому что она брала меня почти на все свои рандеву. Сестра превосходила меня семью годами, поэтому о конкуренции не могло быть и речи. К тому же, в детстве и отрочестве я боролась за права женского пола, так что на мужской пол я смотрела, как на зверей в зоопарке. Я, как могла, дразнила Олиных ухажёров, а иногда даже воспитывала. Они всё терпели ради любви. Получалось, что это я ходила на рандеву, чтобы развлекаться там с супирантами. Поразительно, но факт: сестру это вполне устраивало. Может быть, она не знала, что с ними делать? По крайней мере, целоваться с ними она точно не собиралась. Как-то в присутствии моей соседки Ларисы, которая сама только и делала, что целовалась с парнями, Ольга обратилась к маме за советом. Она спрашивала, можно ли Петру целовать её в губы. Мама разрешила, поскольку Пётр ходил в Олиных женихах. Лариса была потрясена до глубины души, потому что сама успела перецеловаться с кавалерийским полком, хотя замуж пока не собиралась. Справедливость требует признать, что Ольга была не единственная, которая брала меня с собой на свидания. Так же поступала моя приятельница Наташа. Только это продолжалось недолго. Наташа очень быстро смекнула, что я ей помеха. Она любила слоняться по Приморскому бульвару в поисках кавалеров. Наташа была хорошенькая, и кавалеры ей были обеспечены. Правда, от некоторых пришлось убегать, взяв ноги в руки. Наташе это прекрасно удавалось, так как она успешно занималась бегом на длинные дистанции. Однажды быстрые ноги спасли Наташу от крупных неприятностей. Сначала всё шло как по маслу. Очередной кавалер превратился в жениха. Состоялась помолвка: молодые обменялись кольцами, и Алёша (так звали жениха) осыпал невесту подарками. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Благодарение богу, Алёша полностью раскрылся до свадьбы, а то с таким мужем Наташа мыкала бы горе всю жизнь. Произошло это на шиховском пляже. Наташа поехала туда развлечься вместе с женихом и подругой. Солнце катилось к закату, а легкомысленную троицу угораздило расположиться в стороне от пляжников. Берег почти опустел, когда к девушкам подошли четверо чурок и предложили им «вместе отдохнуть». В разговор вмешался Алёша. Он пытался объяснить, что одна из девушек - его невеста. Но чурки вынули четыре ножа – и Алёша отступил. Тут Наташа сорвалась с места - и быстрее молнии понеслась к автобусной остановке. «Догоняй!» – крикнула она подружке. Но у той были не такие быстрые ноги… Позже подруга всем рассказывала, что чурки всю ночь возили её на машине, а под утро подбросили к дому. Что ещё она могла придумать? Слава богу, что осталась жива и здорова. Что касается Наташи, то на следующий день она вернула отставному жениху обручальное кольцо и все его подарки. Через неделю она познакомилась на Приморском бульваре с курсантом Бакинского мореходного училища, а через месяц вышла за него замуж. Я была на её весёлой свадьбе, где лакомилась балыком и чёрной икрой. Осетровая кампания кончилась, и жизнь пошла своим чередом.

P.S. Осетровая кампания была последней советской кампанией в Азербайджане.

Однокашники

Со своими будущими однокашниками я познакомилась с обидной задержкой. Произошло это по вине моего старшего брата Тимы. Тима превосходил меня восемью годами и бесстыдно пользовался этим преимуществом. Так, он попирал моё человеческое достоинство, когда нужно было вернуть меня с улицы. Дело в том, что в Баку летом было очень жарко (и сейчас не стало прохладнее), поэтому настоящая гулянка начиналась после десяти вечера. Но мама с этой аксиомой не хотела соглашаться. Ровно в десять она выглядывала в окошко и кричала на весь двор (так было принято): « Машенька, домой!» Я никак не реагировала. После десятого крика во дворе появлялся мой брат. Он без труда обнаруживал меня в беседке, хватал в охапку, клал под мышку или на плечо и без церемоний доставлял домой. Такое неуважительное обращение выворачивало меня наизнанку, но я была бессильна перед физическим и возрастным превосходством моего брата. Вообще Тима был вредным парнем и не упускал случая, чтобы испортить мне жизнь. Первого сентября 1964 года он якобы случайно вылил чернила на мой белоснежный кружевной фартук. Моя тётя Мира, которая специально приехала из Грозного, чтобы собрать меня в школу, была в отчаянии. Но мама, стойкая женщина, быстро взяла себя в руки. В течение сорока минут фартук стирался и кипятился, кипятился и стирался. В результате немыслимых хлопот он вышел из-под утюга в идеальном состоянии. Расфуфыренная до неузнаваемости, в сопровождении мамы и тёти Миры, я вошла в школьный двор. Официальная церемония уже закончилась, и первоклашки за руку с десятиклассниками двинулись к школьной двери. Мама подвела меня к пожилой женщине, очень похожей на мою бабушку. Она оказалась моей первой учительницей, которую я сразу же полюбила, как бабушку. Я пронесла эту любовь через всю мою жизнь, и её разделили со мной мои одноклассники. Мою первую учительницу звали Раиса Фёдоровна Аттикова. Она была доброй, улыбчивой и строгой одновременно. Раиса Фёдоровна учила нас четыре года, но нам показалось, что это слишком мало. Мы уже заканчивали десятый класс, и наши мысли, естественно, были устремлены в будущее. Но вдруг оказалось, что среди прагматических мыслей затесалась одна, тесно связанная с нашей первой учительницей. Её извлёк из своей светлой головы Назим Зейналов и озвучил в присутствии всего класса. Без смеха говорю, что в голове Назима роилось множество идей, которые представляли для нас бесценный интерес. Самой привлекательной, на мой взгляд, была следующая идея, которую изобретатель частенько воплощал в жизнь. Следуя направлению мысли, Назим вычислял маршрут директора школы, подходил к нему вплотную и протягивал руку для рукопожатия. Директор неизменно отвечал на приветствие, что вызывало у нас буйный хохот. Амикошонство Назима снискало ему славу среди однокашников, так что каждая его мысль ценилась на вес золота. Правда, на этот раз блестящая идея Назима половине класса показалась неинтересной. Причина крылась всё в той же пресловутой советской кампании. Она обрушилась на наши головы, когда мы оканчивали восьмой класс. Неожиданно выяснилось, что в девятый будут принимать только хорошистов и отличников. Таких у нас насчитывалась добрая половина класса. Откровенно говоря, потом оказалось, что это, как всегда, была не кампания, а горе луковое. В нашей школе в девятых классах осталось очень мало учеников, и пришлось добирать со стороны. Сторона находилась недалече – за хлебопекарней. Там располагалась школа №8, которая поставила кадры для наших девятых классов. Школа №8 сильно уступала в классе нашей школе. Во-первых, потому что она была восьмилеткой, а во-вторых, потому что она была двуязычной: русско-азербайджанской. Русский сектор предпочитали не только мы, русские, но и представители других многочисленных бакинских национальностей. Прежде всего потому, что он выгодно отличался от азербайджанского уровнем профессионализма. В нашем классе, например, учились русские и азербайджанцы, армяне и украинцы, татары и евреи. И даже была одна иранка по имени Парвана. Так вот Парвана после восьмого класса ушла, а на её место из восьмой школы прибыла Лаура Симонян – такая же троечница. Зато она была моей закадычной подругой. Признаться, я обрадовалась несказанно. И сразу повеселела, потому что до появления Лауры мне приходилось тесно общаться только со второй моей подругой – Ниной Громадой. Нина была образцовой девочкой и поэтому пресноватой. Она всегда делала уроки, сидела на первой парте – в непосредственной близости от преподавателя и без устали тянула правую руку. Понятно, что в классе её не любили. Что касается меня, то сначала я её пожалела, потом присмотрелась поближе и, наконец, привязалась крепко-накрепко. Нинин отец служил шофёром у военных, а мать работала бухгалтером в строительной конторе. Отец был выходцем с Западной Украины и, как полагалось, куркулём и националистом. Мать была коренной русской бакинкой и, как полагалось, ярой интернационалисткой. Поэтому, когда Нина после долгих раздумий, наконец-то, собралась замуж за азербайджанца, отец был категорически против, а мать – безоговорочно за. Победила дружба народов, и Нина создала вместе с Фикратом крепкую советскую семью. Надо признаться, что Нина с удовольствием создала бы эту самую семью вместе с русским Иваном, в которого была влюблена, как кошка. Но вот беда: ни Иван Терехов, ни другие Иваны, а также Петры и Сидоры её в упор не замечали. Причина в том, что очень симпатичная Нина была совершенно несовременной. В эпоху мини она чуть приоткрывала колени, прятала улыбку и постоянно тушевалась. К тому же, она разговаривала баритоном, что, очевидно, не придавало ей женственности. Эти явные недостатки никоим образом не отпугивали азербайджанцев, тем более что Нина смотрелась намного женственней большинства их соотечественниц. В их глазах на передний план выступали такие неотъемлемые Нинины достоинства, как скромность, уступчивость и хозяйственность. Да и какой азербайджанец мог отказать себе в удовольствии жениться на русской девушке? Нина Громада и Лаура Симонян были, как «лёд и пламень». Лаура, понятно, была армянкой и сильно отличалась от Нины и внешне, и внутренне. Если Громада болела за украинское «Динамо», то Симонян – за армянский «Арарат». Первая носила очень длинные юбки, а вторая – очень короткие. Нина смотрела учителям в рот, а Лаура с ними постоянно пререкалась. Вообще свободные манеры Лауры часто смахивали на развязность. Поэтому учителя её недолюбливали. Например, Нина никогда не опаздывала на уроки, а с Лаурой это случалось нередко. Бывало, явится она в класс через пять минут после звонка – учительница её спрашивает: «Где это ты задержалась, голубушка?» «В туалете сидела», - отвечает «голубушка», приняв вызывающую позу. Учительница поморщится, а иногда и выволочку устроит. Что и говорить: Лаура как будто нарочно всё делала для того, чтобы уронить себя в глазах общественности. На самом деле в душе она была вполне скромной и тайно мечтала о чистой любви. Казалось, её внешность должна способствовать осуществлению мечты. Лаура никогда не была гадким утёнком, а в старших классах уже ничем не отличалась от смуглых красавиц с обложек заграничных журналов. Но как говорится, не родись красивой, а родись счастливой. Всё-таки это был Азербайджан, и пренебрежение общественным мнением никому не сходило с рук. Исправиться Лаура не могла – да и не считала нужным, зато могла удесятерить усилия и расширить район поисков. В этих вылазках я принимала активное участие, потому что мне с Лаурой было очень интересно. Однажды в поисках объекта мы дошли до самой Испании. Нам исполнилось по одиннадцать лет, когда в Баку привезли «Пусть говорят». Успех фильма был оглушительным, а Рафаэль сделался объектом бескорыстной любви всех без исключения бакинок, которые ходили в кино. Лично я посмотрела фильм семнадцать раз, причём в последний раз - вместе с мамой. В финале меня с такой силой сотрясали рыдания, что мама испугалась за моё здоровье. Стоит ли говорить о том, какое неизгладимое впечатление произвёл молоденький Рафаэль на юную Лауру, жаждавшую любви? С каждым новым походом в кино любовная нега увеличивалась – и наконец приняла угрожающие размеры. С ней надо было что–то делать – и мы придумали, что именно. Не задумываясь о последствиях, мы с Лаурой решили разыграть влюблённую в Рафаэля Таню из соседнего двора. Таким образом мы рассчитывали освободиться хотя бы от части любви, которая мешала нам жить. В нашем тандеме главенствующую роль сыграла я, так как я являлась сугубо заинтересованным лицом. Дело в том, что уже в то время я усиленно корчила из себя мужененавистницу, и даже кинематографическая любовь роняла тень на мой незапятнанный светлый образ. Уличая других в пагубной страсти к Рафаэлю, я тем самым возвышалась в собственных глазах и, значит, в глазах окружающих меня людей. Да, представьте себе: такие сложные чувства умещались в душе одиннадцатилетнего ребёнка. Засучив рукава, я взялась за несчастную Таню. «Итак, она звалась Татьяной». В моих глазах она была вполне подходящей жертвой. В двенадцать лет – подумать только! – она курила и чересчур увлекалась мальчиками. За всё то время, что я прожила в Баку, я видела только одну курящую женщину (мою няню Тамару) и одну курящую барышню (ту самую Таню из соседнего двора). В бытность мою бакинкой в нашем атеистическом городе курящие женщины и девушки считались большими греховодницами. В то время как мужчины и парни могли дымить, сколько их душеньке было угодно. Ничего не поделаешь: «О времена, о нравы!» Если я посмотрела «Пусть говорят» семнадцать раз, то Таня – восемнадцать. От безответной любви к Рафаэлю она таяла на глазах. Мы с Лаурой решили, что пора действовать. Нужно было чем-то привлечь Танино внимание – и я вспомнила о пластинках. Речь идёт о тоненьких хорошеньких самоделках, которые производила артель бакинских слепых. Это чистая правда: в Баку слепые были тоже необыкновенными людьми. В застойные советские времена они нашли друг друга, объединились в артель и стали зарабатывать деньги изготовлением гибких пластинок. Когда на экраны вышел фильм «Пусть говорят», артель подсуетилась – и записала на пластинки все песни из популярного кинофильма. Зрячий сотрудник фирмы (такие там тоже были) продавал их на Парапете – по рублю за штуку. Парапетом бакинцы называли уютный садик в центре города. Почему Парапет – неизвестно. Зато доподлинно известно, что в стародавние времена бакинские путаны ловили там своих клиентов. Мне Парапет запомнился, как маленький оазис, где я каталась на машинке, крутилась на карусели и покупала песни Рафаэля. Я оказалась одной из первых обладательниц красненьких пластинок. Мне завидовали все девочки моего двора и соседнего - тоже. Не откладывая дело в долгий ящик, я взяла Таню в оборот. Мне вовсю помогала Лаура. Пока Таня слушала песни, мы вешали ей лапшу на уши. Находясь под впечатлением от песен Рафаэля, влюблённая впала в опасную эйфорию и поверила всему, что мы ей наговорили. Мы с лёгкостью убедили её в том, что обмениваемся с испанцем письмами и находимся с ним на дружеской ноге. От избытка чувств Таня пала на колени и стала вымаливать адрес Рафаэля. Мы с Лаурой были неумолимы. Таня продержалась на коленях два часа, после чего нехотя отправилась домой. Ударившись в неимоверную жестокость, мы с Лаурой мучили бедную Татьяну не меньше месяца. Через месяц наши нервы лопнули – и мы раскололись. Таня была как в воду опущенная. Не знаю, удалось ли ей избавиться от платонической любви к Рафаэлю.Что касается нас с Лаурой, то после жестокого эксперимента мы почувствовали некоторое облегчение. Отдыхая от авантюрной армянки, я обратила взоры к добропорядочной славянке. С Ниной нас связывали совсем другие отношения. Мы ходили в русскую драму, вели долгие дискуссии на возвышенные темы, строили планы на отдалённое будущее. Нина мечтала стать адвокатом (она им стала), а я - переводчиком (моя мечта реализовалась наполовину). Очень скоро в наши планы вмешалась Лаура. Она не могла долго без меня обходиться. Ей надо было обсуждать со мной хоккей и советоваться относительно ухажёров. По правде сказать, в ухажёрах Лаура испытывала жесточайший дефицит. Что касается меня, то я их просто игнорировала. Но не всегда я была такой индифферентной. Я с ностальгией вспоминала детсадовские времена, когда сохла по Роме Быкову. Кстати, Лаура тогда тоже по нему сохла. Ибо мы с моей армянской подругой ходили в один детский сад. И не только с ней одной. Туда ходила детская половина нашего квартала, которая потом перекочевала в нашу квартальную школу. Рома Быков перешёл туда вместе со всеми, но я уже успела его разлюбить. В детском саду это был милый лопоухий мальчонка, который навсегда поселился в моём домашнем фотоальбоме. Почему он стал детсадовской сексбомбой – понятия не имею. Но факт остаётся фактом: Рома пользовался умопомрачительным успехом у всех девочек детского сада. И у меня – в том числе. Я с нетерпением ожидала «тихого часа», когда все дети будут спать, а мы с Ромой будем молча играть «в пальчики» (наши кроватки стояли рядом). Увы! Играл-то он со мной, а глаз положил на Зою Беленькую. Зою воспитатели почему-то всегда ставили на главные роли в детсадовских постановках. Рому неизменно ставили рядом с ней, и после представления главные персонажи уединялись где-нибудь в укромном уголке. Моё израненное сердце разрывалось на части. Но переживала я недолго – в конце концов я удовлетворилась страшной местью. Сначала я перестала уговаривать маму «пойти в гости к Ромику», затем приступила к реализации хитроумного плана действий. С этой целью я одолжила у Лауры мелок и стала расписывать квартал непотребными фразами. Точнее, я распространяла одну оскорбительную фразу: «Рома + Лаура = любовь» (в детском саду я уже умела читать и писать). Ко мне с удовольствием присоединились те девочки, которые освоили азы грамотности. Почему к своей мести я примешала Лауру – просто теряюсь в догадках. В детском саду она ещё не была моей близкой подругой – по-моему, это многое объясняет. Что касается коварной искусительницы Зои Беленькой, то я не только не желала смотреть в её сторону, но также отказывалась марать асфальт её именем. Лаура, которая умела и читать, и писать, почему-то стоически сносила причинённую ей обиду. Сам же виновник бедствия остался в глубочайшем неведении, потому что в детском саду не умел ни читать, ни писать. Он научился этому и многому другому в нашей родной квартальной школе, куда мы всей гурьбой шагнули из детского сада. А там все разбрелись по своим классам. Рома Быков попал в класс «А», который в школе получил наименование «дворянского». По правде сказать, в классе не было ни одного дворянина. Зато мальчики из «дворянского» класса носили строгие чёрные костюмы, а девочки имели гордый вид и по-взрослому надували губки. Тон, безусловно, задавала Оксана Бабенко. Её отец плавал старшим механиком, а мать подрабатывала на дому портнихой. Это давало Оксане бесспорное право выдавать себя за дворянку. Она одевалась лучше всех в школе, более того – во всём нашем квартале! Её отец привозил из-за границы заморские ткани, а мать шила вызывающие наряды. Именно в Оксаниной квартире проходили классные вечеринки. Чужих туда не допускали, тем не менее рауты стали достоянием гласности. Мой класс «Г», у которого молоко ещё на губах не обсохло, с изумлением услыхал, что «дворяне» на своих вечеринках «танцуют, как взрослые». Мне стало жутко интересно, и я полезла к Оксане с расспросами. Но… «дворянка» отказала мне в аудиенции. Преодолевая Оксанину недоступность, я довела до её сведения всё, что я о ней думала, и навсегда о ней забыла. Нет, бесстыжее враньё. Время от времени я с сожалением вспоминала, какой моя бывшая подружка была до школы. Мы жили по соседству и, разумеется, ходили в один детский сад. Более того, наши родители – моряки находились в приятельских отношениях, а Оксану всегда приглашали на мои дни рождения. Правда, уже в ту пору она отличалась от нас диковинными манерами. Оксана всегда приходила к нам сытой и, в отличие от остальных, на еду не набрасывалась. Кроме всего прочего, в туалет со всей честной компанией она ходила только для того, чтобы продемонстрировать прозрачные капроновые трусики, которые очень боялась запачкать. Мы с девочками дивились на это чудо природы и на её трусики, но мало ли у кого какие причуды? Только Лаура на дух не переносила жеманницу, вероятно, разгадав в ней будущую «дворянку». Это она поведала мне ужасную историю, которая оскандалила весь 9-й «А». Драма разыгралась всё на том же шиховском пляже. Рауль и Олег пригласили Та´ту покупаться и позагорать. Все трое учились в одном классе много-много лет и никогда не забывали, что они «дворяне». Поэтому в девичью голову не пришли никакие подозрительные мысли, да и в юношеские как будто – тоже. Однако день выдался особенно жарким, непокрытые головы перегрелись на яром солнце – и ум зашёл за разум. Отдыхали «дворяне» вдалеке от народа, так что никто не мог прийти Тате на помощь. Сообразив обстоятельства, парни покусились на её девичью честь. Дальнейшее покрыто чёрным мраком. То ли им всё удалось, то ли Тата смогла вырваться – доподлинно неизвестно. Зато ни для кого не осталось тайной сама попытка изнасилования. Скандал сумели быстро погасить, однако он успел развенчать благополучный 9-й «А» класс и поставил под сомнение его “дворянскую” репутацию. Рома Быков откололся от своего скомпрометированного класса и попытался прибиться ко мне. Но вот злосчастье – я потеряла к нему всякий интерес. Я разочаровалась в изменнике ещё в детском садике, а заодно – во всех остальных мужчинах. Поэтому поползновения бывшего возлюбленного вызывали у меня устойчивое раздражение – пока в дело не вмешалась моя мама. У мамы от меня не было секретов – и она поспешила раскрыть мне очередную тайну. Моя мама выведала её у Роминой мамы – своей подруги, из чего не трудно сделать вывод, что Рома происходил из семьи моряков. Не в меру доверчивая Ромина мама поделилась с моей непоправимым горем. Мой бывший идол Рома Быков оказался…импотентом. Не знаю уж, как это выяснилось, зато знаю, что родители водили своё единственное чадо ко всем бакинским светилам. Их приговор обжалованию не подлежал: это у Ромы на всю жизнь. Известие потрясло меня до глубины души, она перевернулась и потянулась к Роме. В моих глазах он превратился в мученика, и я стала к нему относиться, как Дездемона к Отелло. Моё снисхождение дошло до такой степени, что я даже пригласила Рому в гости к Раисе Фёдоровне. Мой класс был резко против, потому что не выносил чужаков, особенно «дворян». Пришлось надавить на ребят своим авторитетом старосты класса. Сколько я себя помню – я всегда и повсюду была старостой и без зазрения совести пользовалась своим имиджем. И в этот раз я многозначительно улыбнулась Назиму Зейналову, остальные сдались без дальнейшего сопротивления. Обрадовавшись, я навязала коллективу ещё одного постороннего - Гену Попова. Впрочем, Гена имел на Раису Фёдоровну определённое право, так как учился у неё в первом классе. После первого класса он переехал в новую квартиру и стал ходить в новую школу. Вероятно, мы бы с ним больше никогда не увиделись, если бы не счастливый случай. Мы с мамой ехали в автобусе из аэропорта, где со слезами на глазах провожали мою сестру. Как раз в это время Гена прилетел из столицы нашей Родины вместе с компанией приятелей (парень любил проводить там свои уик-энды). Мы встретились только в автобусе. Учитывая, что в последний раз мы с Геной виделись восемь лет назад, я имела право его не узнать. Зато он узнал меня каким-то чудом. К тому времени я превратилась в очень привлекательную девицу, и Гена не смог пройти мимо такой красоты. Он возобновил знакомство с милой шутки, выдав себя за «крокодила Гену». Я сразу же поверила ему на слово. Мы весело поболтали, после чего разошлись с лёгким трепетом в груди. (Придётся признаться, что, несмотря на презрение к сильному полу, я всё же была способна на подобный трепет). Видимо, дома трепет у Гены усилился, но – вот несчастье! – он забыл уточнить мой адрес. Настроение у него портилось час от часу, и родители, наконец, поинтересовались, что за муха его укусила. Гена ответил, что никакая муха его не кусала, он просто влюбился в девушку, которую встретил в автобусе. Родители удивились: за чем же дело стало? Тогда Гена признался, что забыл спросить мой адрес. Родители опечалились, но парня внезапно осенило: он вспомнил, что мой отец – капитан. Поскольку отец Гены тоже был капитаном, наши родители, разумеется, были знакомы друг с другом. Тут же стали выяснять, к какой именно семье я принадлежу. После двухчасового яростного спора путём логической цепочки, наконец, вычислили моё имя. Отец дал сыну наводку на мой двор, но не смог вспомнить ни номер блока, ни номер квартиры. Окрылённый Гена на крыльях любви полетел на другой конец города. С куцей информацией в руках он принялся обходить все блоки моего двора. Влюблённый звонил в каждую дверь, ему неизменно отвечали: «Такая здесь не проживает», и он двигался дальше. Так методом тыка он добрался до нашей двери. Ему открыла мама, которая привела его ко мне на веранду. Не давая мне опомниться, «крокодил Гена» сунул мне под нос фотографию девятилетней давности. На ней я с трудом узнала себя – по левую руку от учительницы и Гену – по её правую руку. Прослезившись от умиления, я тут же пригласила бывшего однокашника в гости к Раисе Фёдоровне. Перед лицом коллектива я аргументировала своим начальственным положением. И хотя мой 10-й «Г» имел репутацию «демократического» класса (каковым являлся в действительности), к гласу начальства в нём, безусловно, прислушивались. Вняв всем моим аргументам, ребята приняли Гену в свою компанию и поспешили в гости к любимой учительнице. Это был не первый, но, как оказалось, последний наш визит к Раисе Фёдоровне. Мы её очень любили и очень часто вспоминали. Расставаясь со школьной жизнью, мы вспомнили первую учительницу ещё раз и – слава богу! – не опоздали. Раиса Фёдоровна, конечно, встретила нас, как самых дорогих гостей. Как всегда, она была хлебосольной, радушной и величественно простой. Она накрыла скромный, но достойный стол, а посередине водрузила Назимин ананас. Ох, уж этот вожделенный ананас! Он являлся причиной моих гастрономических переживаний. Сколько в Баку было всяческих фруктов и ягод, но ананасов не было и в помине. Мы объедались дешёвыми экзотическими и неэкзотическими фруктами, но втайне мечтали об ананасах. Увы! По-видимому, этот буржуйский фрукт был привилегией стражей порядка, потому что отец Назима был милиционером. Восседая за столом Раисы Фёдоровны на почётном месте (как её любимица), я пожирала глазами плод моих мечтаний. К сожалению, только глазами, ибо никто из нас не осмелился коснуться дорогого подарка. Раиса Фёдоровна угощала нас блинами, намекала на нездоровье и расспрашивала о положении дел в школе. Это было похоже на прощание, и действительно она умерла через неделю после нашего ухода. Смерть её была лёгкой – не от рака, чего она боялась больше всего на свете. Глядя на ссохшуюся родную старушку, мы испытывали смешанные чувства: радость от долгожданной встречи, стеснённость от необъявленного визита, горечь от ощущаемой скорой потери, растерянность перед лицом таинственной смерти. Пряча глаза, мы рассказывали Раисе Фёдоровне про школьные дела, про учеников и учителей. Конечно, в первую очередь - про её хорошего приятеля Андрея Захаровича. Они когда-то вместе начинали. Но Раиса Фёдоровна вовремя ушла на пенсию, а Андрей Захарович остался в школе до конца. Это была очень колоритная фигура. Андрей Захарович славился на весь город своими математическими данными. В молодости и в зрелые годы он был очень хорошим учителем, убеждённым трезвенником и непоколебимым холостяком. Старость застала его врасплох. Он поблёк как учитель, пристрастился к чекушке, но остался женоненавистником. Такое нелестное отношение к слабому полу он никоим образом не распространял на своих учениц. Ко мне он относился трепетно, особенно после одного несчастного случая. В девятом классе мы писали контрольную по алгебре. Как обычно, было немало двоек, много троек, мало четвёрок и одна завалящая пятёрка у Нины Громады. До того, как раздать работы, Андрей Захарович во всеуслышание объявил все отметки. У меня оказалась…двойка. В старших классах я стала пренебрегать математикой и на пятёрку не рассчитывала. Однако я надеялась на четвёрку, так как каким-то чудом умудрялась ходить в хорошистках. Когда Андрей Захарович зачитал отметки, в глазах у меня помутилось, нервы напряглись, и я собрала в кулак всю свою волю. Каково же было моё потрясение, когда я, раскрыв контрольную тетрадь, обнаружила в ней …четвёрку. Растерявшись от неожиданности, я разжала кулак, нервы ослабли – и слёзы брызнули из глаз. Андрей Захарович смотрел на меня испуганно и изумлённо. Рыдая, я объяснила ему причину нервного срыва. Он схватился за голову и затопал ногами. Этот жест означал у него крайнее возбуждение и недовольство. В данном случае это было недовольство самим собой. С тех самых пор учитель математики стал относиться ко мне с особым чувством. Он ласково на меня смотрел, ставил только четвёрки и пятёрки и иногда вызывал к учительскому столу для доверительного разговора. Я скромно подходила, тушила бесовский огонь в глазах и вдыхала бодрящий запах «Шипра», который должен был заглушить сомнительный аромат водки. Андрей Захарович совершенно не догадывался, что, несмотря на одеколон, от него разит спиртным, как из бочки. Зато в этом не сомневался ни один его ученик. Учитель пал в наших глазах, как только мы учуяли запах алкоголя. Мы могли сказать ему в лицо: «Олух царя небесного», когда он заставал нас со шпаргалками. В тот момент мы, сами олухи, напрочь забывали все уроки незабвенного Льва Давыдовича. Лев Давыдович, казалось, знал всё на свете, потому что он преподавал всё, что угодно: ботанику и зоологию, анатомию и биологию. Он был еврей и очень интеллигентный человек. Андрей Захарович и Лев Давыдович, как представители сильного пола, не являлись исключением в нашей школе. И хотя уже в то время мужчин в средней школе было обидно мало, они давали о себе знать, преподавали не только физкультуру и труд и оказывали, несомненно, положительное воздействие на учебный процесс. Если в воздействии Андрея Захаровича кое-кто всё же сомневался, то Льва Давыдовича – никто и никогда. Он учил нас социализму с человеческим лицом. Он рассказывал много такого, чего не было в школьной программе. Он возил нас на рыбную ловлю, показывал наскальные рисунки и прививал сексуальные навыки. С этой целью Лев Давыдович собирал своих учеников в анатомическом кабинете: мальчиков – отдельно, девочек – отдельно. Мальчикам он рассказывал о сексуальных особенностях девочек, и – наоборот. Не знаю, в какой форме он организовал беседу для мальчиков, - с девочками он был исключительно корректен и сдержан в выражениях. Тем не менее мне, как «синему чулку», сексуальные разговоры сильно не нравились; я часто вспыхивала и делала резкие выпады насчёт «грубого пола». Лев Давыдович, как умный человек и профессиональный педагог, пропускал мимо ушей мои колкости и всё время ставил мне пятёрки. Несмотря на это, вежливому Льву Давыдовичу я предпочитала грубоватого Андрея Захаровича, хотя он и не всегда ставил мне пятёрки. А ведь учитель математики мог быть грубым и даже - очень. К примеру, он сильно невзлюбил Машу Балаян. Машу её родители назвали так же, как меня - мои родители. Но на этом сходство заканчивалось. Маша была уродлива, я – красива; Маша – тупая, я – одарённая; она рано познала прелести физической любви, я игнорировала весь род мужской. Машина мама, которая очень давно была юристом, а потом превратилась в устойчивую домохозяйку, частенько приводила свою туполобую дочку к нам домой. Она просила меня позаниматься с Машей, и я, само собой, никогда не отказывала. Один раз Эльза Львовна (Машина мама) пришла к нам без дочери. Она хотела посоветоваться, как вести себя на «дне открытых дверей». Мы с мамой надавали ей кучу советов, но они ей не помогли. В учительской Эльза Львовна сразу же наткнулась на Андрея Захаровича. «Я мама Маши Балаян», - заикаясь, пролепетала робкая женщина. «Очень рад, - мгновенно откликнулся учитель математики. – Спешу вам сообщить, сударыня, что ваша дочь – редкостная бездарь и лоботряска». «Но…Андрей Захарович, вы разговариваете с юристом», - вконец растерялась Эльза Львовна. «Тем хуже для вас», - отпарировал учитель и повернулся к ней спиной. Моя мама, которая оказалась невольной свидетельницей грубого разговора, приготовилась к худшему. Но Андрей Захарович, взявший привычку относиться ко мне с большим чувством, улыбнулся ей голливудской улыбкой. «Как же – узнаю. Вы – Машенькина мама? Рад приветствовать. У вас превосходная дочь». Таким же сияющим он был на выпускных экзаменах. Будьте уверены: я оправдала его надежды. Я получила пятёрку по алгебре (списала у Нины) и с кипой вспомогательного материала явилась на экзамен по геометрии. Устроилась за спиной Маргариты Николаевны (учительницы физики и нашего классного руководителя – по совместительству) и разложила шпаргалки по всей парте. Андрею Захаровичу даже в голову не приходило за мной следить, в то время как Маргарита Николаевна оглянулась разок из любопытства. Увидев горы шпаргалок, она пришла в ужас, и у неё отвисла челюсть. «Ма-а-а-ша», - только и смогла пробормотать классная руководительница. Она никак не ожидала от меня такой прыти. Бедняжка! Если бы она знала, что всего неделю назад на её экзамене староста класса проявила ещё большую изобретательность. Убедившись в том, что я вытянула неизвестный мне билет, я вспомнила мамин эксперимент, отбарабанила совсем другой билет и получила свою законную пятёрку. Лаура пыталась повторить мой опыт, но ей это не удалось. Маргарита поймала её за руку, долго мучила и после истязаний поставила ей «дохлую» тройку. «Не пойман – не вор», - гласит народная мудрость. Я сделала Маргарите Николаевне страшные глаза, приложила палец к губам – и смышлёная учительница всё правильно поняла. Она больше меня не беспокоила и дала мне заработать твёрдую пятёрку. Андрей Захарович рассыпался в любезностях. Он сетовал только на то, что итоговые отметки по математике получаются четвёрки. Но я была на него не в обиде. Слушая Андрея Захаровича, я обмозговывала, где собрать как можно больше однокашников, чтобы удобнее было добираться до Раисы Фёдоровны. В назначенный час в назначенное место явились два десятка юношей и девушек - бесспорно, лучших представителей нашего класса. С ананасом в руках мы нанесли последний визит нашей самой первой и самой лучшей учительнице. Мы рассказали ей всё, что можно было рассказать. Что Андрей Захарович хорошо выглядит и не собирается на покой. Что Тереза Александровна по-прежнему всем дарит косметику, а Израиль Семёнович собирается в Израиль. Саша Новиков стал очень похож на Сыромятникова из «Доживём до понедельника»; он всё время выламывается и, наверное, будет клоуном, как Юрий Никулин. Шурик Рябов вполне оправился после побега из дома, вытянулся, как каланча, и отрастил волосы до плеч. О Любе Воровской можно не беспокоиться : да, она по-прежнему много встречается с мальчиками, но абсолютно невинно ; к тому же, за одного из них она собирается замуж. Прикрыв глаза морщинистыми веками, Раиса Фёдоровна слушала и не слышала. Она молча прощалась с одной жизнью и готовилась к другой. Мы сидели от неё очень близко и одновременно - очень далеко. Нас разделяла прожитая жизнь и предстоящая смерть…

P.S. Баку одарил мир такими яркими личностями, как Ростропович (один из лучших музыкантов), Каспаров (один из лучших шахматистов), Магомаев (один из лучших певцов), Гусман (один из лучших кавээнщиков). Обратите внимание: все они – очень разные люди, представляющие разные национальности. Они ведь тоже были чьими-то однокашниками...