ОТЧУЖДЁННЫЙ

 

 

 

Старый городской парк. Деревья уже так разрослись, что кроны их сомкнулись, и теперь внизу полутьма, прелая листва и длинные искривленные стволы. Только на дорожках, мощенных узорчатой плиткой, иногда проскакивают солнечные лучи. Там и сям поставлены скамейки, а на пересечениях дорожек – крошечные закусочные, каждая с четырьмя столиками. Если поднять глаза от листьев, падающих на плитку, то парк можно рассмотреть до самых краев, там, где увитая плющом чугунная ограда иногда перемежается со стенами павильонов и бетонными заборами.

Сейчас вокруг последние дни бабьего лета, но кажется, что они не кончатся никогда.

Днем в парке не тихо, но и не шумно. Матери с колясками, редкие хозяева с собаками. Да еще любители шахмат и домино, которые в сухую и теплую погоду не отходят от своих столиков. Несколько парочек. И случайные посетители, что зашли в парк от скуки либо просто успокоить нервы. Есть среди них один примечательный субъект.

Мужчина лет сорока, с резкими, глубокими морщинами, идущими от крыльев носа к уголкам рта. У него набрякшие, тяжелые веки, которые сейчас почти опущены, так что трудно понять, какого цвета глаза скрыты за ними. Ладони широкие, пальцы крепкие, но видно, что ему редко приходиться носить тяжести или класть кирпичи. На нем короткая зеленая куртка по моде прошлого сезона и коричневые брюки. Он спокойно сидит на скамейке, вдыхает воздух и расслабляется. Может быть, наблюдает за белками. Делает это он уже довольно долго, и почти засыпает.

Мимо идет девчушка, совсем еще кроха лет шести. Палец во рту, а в глазах - один большой вопрос «Почему»?

- Дяденька, а почему ты спишь? – точно, она повернулась к нему. И по случаю разговора вытащила палец изо рта.

- Устал, - еще дремля, отвечает он. Голос у него глубокий, надтреснутый.

- А почему устал?

- Много ходил.

- А почему скамейка деревянная? – похоже, девчушка нашла человека, который может нормально с ней поговорить.

- Так проще её сделать.

- А что такое проще?

- Это когда меньше напрягаешь руки и голову.

У девчушки секундная заминка, надо понять ответ и придумать еще вопросов. А мужчина еще окончательно не проснулся, или ему просто лень думать, и он отвечает первое, что придет на ум.

- А почему листья зеленые?

- Потому что лето.

- А когда наступает лето?

- Когда приходит время.

- А что такое время?

Левое веко у мужчины приподнимается, и видно, что глаза у него синие-синие.

- Время – это мера всего живого и всего движущегося.

- А что такое живое?

- Это всё, что может изменить само себя. Сделаться другим.

- А так всегда будет?

- Вечно.

- А что такое вечность?

- Это то, что уже есть, но не имеет ни начала, ни конца.

Девчушка удивляется и на секунду снова засовывает палец в рот. Мужчина уже окончательно проснулся и, похоже, ему приятно отвечать на все эти вопросы.

- Дядя, а ты всё знаешь?

- Нет, не всё.

- А я вот, когда вырасту, всё выучу. Потом тебя встречу и научу.

- Нет, не встретишь.

- А почему?

- Никто не может поговорить со мной второй раз, - он печально улыбается.

- Правда?

- Конечно.

- Юля! Юля! – не так далеко кричит женщина. Она просто стоит за ближайшей закусочной и со скамейки её не видно.

- Это твоя мама? Тебя зовет? – глаза у мужчины вдруг делаются колючими и очень внимательными.

- Да, - Юля, похоже, ничего не понимает.

- Тогда иди к ней.

Мужчина встает и торопливо уходит в сторону, противоположную крикам.

От парка в разные стороны, как лучи, расходятся несколько улиц. По самой старой из них, с двухэтажными кирпичными домами, идет все тот же человек. Разглядывает кирпичные украшения, башенки и кованые решетки. Его можно принять за туриста, только вот слишком привычным взглядом охватывает он все вокруг. Просто мужчина не был в городе несколько лет.

Он думает, куда бы пойти, скоротать вечерок. Театры? Там еще не полностью сменились труппы. Кино? Неплохо, только последние фильмы он уже видел, да и в зале можно встретить знакомого, получится неприятность. Другое манит его сегодня – театр одного актера. Там крошечный зал и он никогда там не был. Мужчина кивает своему отражению в очередной витрине.

Можно культурно провести время.

 

Внутренности машины. Не слишком дорогой, без лишней роскоши, но солидной. Перегородка между водителем и пассажирами воспринимается как необходимый элемент дизайна. На сиденье двое таких же солидных мужчин.

Начальник явно старше пятидесяти. Волосы редеют, причесаны неаккуратно и жирны, отчего постоянно кажется, что голова мокрая. Второй подбородок и общая округлость лица искупаются быстрыми движениями рук и энергичностью мысли. Он любит записывать короткие дельные задумки на маленьких квадратных листках бумаги. Привычка до крайности вредна при его работе. Потому рядом всегда пепельница. И бывает, что выведя на листке непонятную закорючку или пару букв, он тут же сжигает его.

Подчиненный младше начальника лет на десять. Обыкновенно у него мрачное лицо, однако случается ему и удачно пошутить. В мысли он еще более энергичен, но часто не успевает оформить идеи в слова, из-за чего иногда просто бормочет себе под нос. Очень исполнителен. У него тонкие, длинные пальцы с увеличенными суставами, и когда он складывает руки на коленях, кажется, что там сидит большой непонятный паук.

- Удалось разыскать его биографию. Кормильцев Григорий Григорьевич. Родители, место рождения, прочее, - подчиненный докладывает сухим, равнодушным голосом. По памяти, - До десяти-двенадцати лет прослеживается аккуратно. Прививки, учетные записи где только можно. Потом начинаются пробелы. Есть несколько жалоб на исчезновение, бродяжничество, не явку на экзамены и прочее. Это входит в систему в шестнадцати годам. В армию он уже не попал.

- Ищут до сих пор? – у начальника сочный, глубокий баритон.

- Только по отчетности, махнули рукой. Свежей фотографии у них нет.

- Он болел? Бывал ранен?

- Достоверно – четыре катастрофы, где ему оказывали первую помощь. Один раз перелом ноги. Пытались задерживать, снимали отпечатки.

- И?

- Как всегда.

Шофер закладывает крутой поворот, и начальник хватается за ручку над окном.

- Более ранних следов нет?

- До рождения – никаких. Проверили родословную, установили сходство фотографий по предкам до четвертого колена. Аномалии отсутствуют.

- Значит человек. Можно работать, - начальник задумчиво поднимает брови. Подчиненный молчит, - Будем делать так, Иваныч. Этого Гришку проверим. Еще раз. Я хочу знать, можно ли его хотя бы в «обезьянник» засунуть. Такой вариант предусматривал?

- Есть наработки. Через прикормленных ментов выбросим общие приметы, но чтобы он под них подходил. Возьмут и его.

- А прямо не получается?

- У меня уже нет.

- Плохо, - тот хмурится, - Думал, куда его приспособить?

- Есть варианты.

- Позже…

И они начинают обсуждать детали охраны концерна, где занимают должности уже несколько лет.

 

Обычные столики на тротуаре, какие всегда стоят перед ресторанами. Хозяева постарались и сделали соломенный навес. Изыск под общий деревенский стиль. Несколько самых разных людей за столиками и среди них – тот самый мужчина с синими глазами. Официант не смог вынести ему заказ, подвернул ногу, но официантка принесла поднос. Человек перебарывает в себе стремление поспать, расслабиться под гул голосов. Он только начинает прикидывать, куда бы пойти дальше, как вдруг тревожно прислушивается. И предчувствие не обманывает.

- Гражданин, предъявите документы.

И почему стражи закона так любят подходить со спины?

- Пожалуйста, - старый паспорт у него всегда с собой.

- Кормильцев, пройдемте в отделение.

- Это так необходимо, сержант?

Но лучше не спорить и Кормильцев подчиняется.

По дороге из разговоров выясняется множество вещей. И что всю смену таких гонять, и что надо просто норму сдать, и даже, что тому, который повыше, Сергею, ботинки новые нужны.

Отделение как отделение. На него мельком смотрит дежурный, пытается что-то спросить про записи в паспорте, но звонит телефон и дежурному уже некогда. А приемник-распределитель это просто кусок пола в задней комнате, огороженный решеткой и, вторым слоем, сеткой. По дневному времени там только один бомж. Человек приваливается к решетке и начинает ждать, на сокамерника он не оборачивается.

Еще четверть часа все идет своим чередом. Потом из дежурки слышится сухой треск, ругань и гаснет часть ламп. Начинается суета. Мимо пробегают люди в синей форме, кто-то из них механически останавливается и проверяет замок. Он только на мгновение встречается со Кормильцевым взглядом, но и ведь это тоже – разговор? Спустя еще несколько минут в передних комнатах какая-то новая неувязка. Выстрел, потом еще один. Густой мат.

Сокамерник начинает причитать, но Кормильцев все не обращает на него внимания. Короткая передышка и откуда-то сбоку слышится тяжелый, раздирающий хруст. В стене лопается водопровод, щели бегут по ней, как морщины, и тут же начинает заливать соседнюю комнату. Приемнику-«обезьяннику» тоже достается.

- Эй! Помогите!! Кто-нибудь, на помощь!! – бомж пытается ломать решетку. Ему кажется, что они уже тонут.

Одинокий человек напрягается, но все так же спокоен. В коридоре суета, люди бегут обратно, кто-то падает, собирается куча-мала. Со стен начинает сыпаться штукатурка.

- Да помогите же, сукины дети!!! – бомж уже почти визжит.

Какой-то лейтенант вбегает в комнату, открывает замок и пытается отконвоировать их куда подальше. Но в коридоре он от случайного толчка буквально на секунду теряет Кормильцева из виду, а найти не получается. Сам же Кормильцев, уже спокойный, впавший в свою обыкновенную полудрему, проходит мимо окошечка дежурки, зайдя в её открытую дверь, берет со стола паспорт, ориентировку, и через пять секунд он уже на улице.

Неспешным шагом идет к себе. Подозрения, что весь этот арест неспроста, впервые посещают его разум.

 

Официальное мероприятие в концерне. Зал, полный работников, президиум, с лучшими людьми, красные дорожки. Зачитывают важные документы и делают ценные подарки. Но уже скоро конец, и работники службы безопасности могут не присутствовать на вручении чеков, орденов и всяких там грамот.

Подчиненный прикрывает за собой дверь в смежный коридор. Смотрит на экранчик генератора помех, который почти всегда носит с собой.

- И? – начальник нетерпелив.

- Это впечатляло, Семеныч. Были все шансы, что пойдут холодные, - подчиненный, чуть сбиваясь, пересказывает отчет следователя из своего отдела, показывает фотографии на телефоне и сводку.

- Тут другое надо узнать, Иваныч, - начальник вынимает из блокнот, ручку, рисует очередную абстрактную загадку, - Тот псих, что в отделение с наганом пришел, он по месту психовать начал, и ли заранее готов был?

- Ты намекаешь на угадывание судьбы? Или на управление будущим?

- Именно. Если мир стал меняться, когда объекта запихнули в камеру – это одно, а если всё складывалось заранее – совсем другое.

- Понял. Можно сочинить эксперимент с маловероятным…

- Придумаешь сам. Механизм разговора уточнил? Чтобы надежно?

- Обычные письма не работают. В одно звено не работает вообще ничего. Ни приказы, ни информация, ни просто бумага.

- Проблемы с посредниками?

- Не так, чтобы очень. Просто назначать курьера, всех в отделе перебирать по очереди – не получиться. Но схему на первое время я заготовил. Очень надежную. Подстраховался.

- А что ты сможешь ему предложить? В обмен? – начальник, прислонившись к стене, марает следующий листок.

- Подумать, как снять этот блок. Или проклятье. Я еще не знаю, как назвать подобное свойство. Надо хотя бы понять, что это. Для начала. Наверняка ему интересно. Это во-первых. Он ведь ни с одной женщиной два раза не мог встретиться. Пообещаем ему невесту. Это во-вторых. Или детей – запасной вариант.

Начальник до крайности удивлен этим кульбитом в рассуждениях подчиненного.

- Знаешь, Иваныч, ты в сказочки ударился. Кровь, любовь, морковь – я им как-то не доверяю. Деньги тут не пойдут, это ясно. Но невеста? Хлопотно. Да и объект можно потерять, вдруг там что-то перемкнет? Еще думать надо.

- Подумаю. Первый выход на связь – завтра.

Дверь открывается, появляются другие люди и начальнику остается лишь кивнуть.

Запечатанный конверт был отдан человеку за номером один. Тот поломал голову над незавершенными инструкциями, пришел ко второму и отдал бумаги с умеренной суммой в разорванном конверте. Третий человек совершенно не знал английского, зато смог, букву за буквой, переделать записку в трафарет, размером с чертежный лист. И уж четвертый человек был совершенно слеп, однако это не помешало ему в три часа ночи попасть на нужный перекресток, к строго выверенному участку стены и перенести на него информацию.

Если подумать, то объявление в газете тоже проходит через большое число посредников, однако же, объект не так часто исследовал рекламу.

 

Кормильцев обычно выбегал на утреннюю разминку очень рано, когда воздух был еще серый, и людей почти не видно. Спортивный костюм, кеды и стандартный набор упражнений, который должен поддержать самочувствие. Объявление красовалось перед подъездом, и было простым, как нож в печени. «Wanted! The single who is not afraid of tomorrow's slaps to the face is required for interview today» . Прилагались отдаленно похожий силуэт и телефон. На всей этой красоте виднелись капли росы. Григорий подошел, понюхал краску, заметил на асфальте характерные следы от испачкавшейся трости. Удивление не помешало Кормильцеву пробежать обычную дистанцию и поработать с брусьями.

Но проблему надо было решать. Для начала следовало исчезнуть. Через полчаса он вышел из подъезда, прошел на середину улицы, поклонился всем четырем сторонам света и прокричал.

- Эй!! Меня слышно?!!!

Послед чего спокойно зашел в подъезд, закрыл за собой дверь и тут же вышел.

Человек, наблюдавший за Кормильцевым в бинокль, и механически срифмовавший, пусть шепотом, ответ – вдруг почувствовал резь в животе. Видно завтрак из «Быстропита» оказался просроченным. А стоило ему попробовать повернуть бинокль, чтобы вести объект вдоль улицы, как он закашлялся и согнулся в три погибели. Продышался только через минуту, когда улица стала пустой. Впрочем, он уже довольно давно следил за объектом, и данные на инфосцепку могли накопиться сами собой.

Кормильцев пошел искать слепого. Раз след были около стены, значит инвалида не привозил транспорт, а тот пришел сам. Нужен был список местных слепых.

Когда человек не боится повстречать своего собеседника второй раз, он может позволить себе многое. Практически все – лишь бы сразу, немедленно получить информацию. Но когда человек живет с подобным свойством большую часть жизни, он еще учится отлично спрашивать вещи. Работать с литературой, замечать даты выпуска товаров, потертости на сгибах, держать в голове расписание поездов и просто разную мелочь. Ведь если не удалось задать правильные вопросы в первый раз, то второго у судьбы не допросишься.

Слепой говорил охотно, вероятно потому, что ничего не понимал. Знал инвалид немного, но достаточно. Можно было разматывать цепочку дальше. Где-то к полудню всплыли первые данные. Безграмотный художник указал на прилично одетого заказчика и даже вспомнил, где видел того, и чем тот обыкновенно занимается. Номер телефона из объявления оказался, правда, «висячим» - в регистре он стоял где-то на тропических островах.

Приблизительно в это же время подчиненный позвонил начальнику. Без нервов в голосе, но излишне деловым тоном.

- Он пытается пройти к исходной точке. На контакт с нами пока не выходил.

- А почему он не боится, Иваныч?

- Не знаю. В квартире денег и ценных вещей не наблюд…- тот скомкал конец фразы.

- Смотри, какой мобильный субъект, - начальник задумался, - Там, в цепочке, еще слабые звенья есть? Отлично. Вот когда за следующее возьмется, тогда и поговори. Хотя нет, лучше я поговорю. Устроишь канал?

- Будет сделано, Семеныч.

- До связи.

Человек, который и нанимал художника, оказался мелким спекулянтом. Квартира в дешевом доме. Но поверх приличной обстановки она была завешана картинами, эскизами, заставлена рулонами – безо всякого порядка или системы. Здесь носились ароматы жадности, постоянного мелкого обмана, рвачества. Сегодня к ним примешался запах крови. Хозяин сидел на паркете, зажимал порезанную руку и косился на обычный столовый нож в руках посетителя. Белая рубашка хозяина, теперь вся в красных и темных пятнах, почему-то казалась посетителю авангардным полотном.

- Мне нужно знать кто, – Кормильцев снова пребывал в неторопливом расположении духа, хотя на ампирном стуле не разваливался, оставался собран.

- Ну не знаю, не знаю, всеми святыми!! Первый раз его видел, - раненый не кричал, а сипел от неожиданности и страха.

- Верю. Представь себе, верю. Но поверь и мне – я вот подтащу тебя к шкафу, закрою за тобой дверцы и просто вернусь на этот стул. А ты из шкафа больше не выйдешь. Захочешь пить, есть, а открыть незапертую дверцу – не получиться. Рука не поднимется, сердце схватит. Да мало ли. Это ведь ужасно, когда не можешь подвинуть даже лист бумаги, если он загораживает меня. Мне, конечно, тоже не сладко приходится.

Кормильцев знал, что уйти ему придется много раньше, шум и крики всерьез обеспокоят соседей где-то через полчаса. Но сейчас он испытывал то редкое состояние, когда чудился себе слабой тенью ангела смерти. И раненный, смотря на лицо разбойника, свято верил в то, что тот сумасшедший.

- Так подробности вспоминать будешь?

Легкий звон стекла, судорожное подергивание спекулянта и кровь на паркете. Он уже ничего не вспомнит. Кормильцев раньше, чем успел сообразить, бросается за комод. Прикидывает, как добраться до двери. Ему здорово не нравится красная точка, что двигается по стене.

Телефонный звонок. Первый, третий, шестой. Слишком уж вовремя и настойчиво. На десятом Кормильцев, не отрываясь от пола, поднимает трубку.

- Григорий Григорьевич? Добрый день, - вежливый голос.

- Кто это?

- Еще один, скажем так, Григорий Григорьевич. Не наделенный, правда, такими талантами. Нам ведь есть о чем поговорить?

- Здесь неподходящее место…

- Вас не побеспокоят. Люди с корочками уже стоят за дверью. Посторонних завернут.

Кормильцев, все еще ползком отодвигается от трупа. Пытается успокоиться, подавить острое, внезапное ощущение безнадёги.

- Это вы ждали звонка по объявлению?

- И я тоже. Правда, нас несколько удивила ваша бурная деятельность… Кстати, снайпер вас не тронет.

- Лучше я так посижу. Привычка молодости, - Кормильцев стягивает со стола скатерть, накрывает ею тело, - Тогда меня тоже пытались пару раз приручить.

- Тогда, может быть, вы угадаете, зачем вы нам нужны?

- Что ж тут непонятного? Саботаж и диверсии. Чтобы дежурил в нужных офисах, бардак там обеспечивал. Еще убийства.

- С убийствами накладка – мы в курсе, что они вам дорого стоят. Природа отыгрывается.

- Не всякие. Те горячие ребята меня больше не беспокоили.

- Ценю ваш юмор, - на той стороне короткий смешок, - Только ведь телефон звонит в обе стороны. Вы так и не знаете, кто я, но уже никогда не сможете взять меня «за грудки» и приложить физиономией об стол.

Красная точка прицела перемещается с абстрактного узора в восточном стиле на голову крестьянки, почему-то нарисованную синими и зелеными красками.

- Я слушаю, - к Кормильцеву вернулся покой.

- Вот и отлично. Мы ведь примитивно людей не покупаем. Мы знать хотим, что за ширма такая между вами и всем остальным миром. И вы знать желаете. Или я не прав?

- Продолжайте.

- Можем организовать нормальный цикл исследований. Ваши собственные сведения упорядочим. Отыщем первоисточник феномена. Как знать, может через пару лет научимся простыми трюками обманывать ширму. А уже сегодня избавим вас от постоянных переездов с места на место, чтобы по почте комнаты не снимали, да слепоглухих хозяев не выискивали.

- О, я прямо так и вижу, какой чудесный домик в лесу вы для меня подготовили, - сарказм в его голосе был как толстый ломоть ветчины на хлебе.

- Зачем же только в лесу? - веселое удивление в ответ.

- А чем все кончиться, не хотите мне сказать? Когда на меня выйдут конкуренты или моя физиономия примелькается на фотографиях пожаров? Тихо спишите в могилку?

- Вы неприятный собеседник, - на той стороне явно не любят подобных рассуждений.

- Надо успеть сказать человеку всю правду, когда его еще увидишь? – теперь он говорит без особой подковырки. Чувствуется, что у него в запасе много подобных сентенций, - Кстати, вы знаете, что такое порядочность?

- Это когда за порядок своих действий человеку не стыдно перед собой, да и перед другими тоже, - нашелся собеседник.

Григорий промолчал.

- Подумайте, вас ведь чертовски трудно охранять: персонала не напасешься. А если расписать все правила, отработать процедуру, то обслуживать можно очень долго. Вам ведь никогда не хватало денег на собственный дом? Спроектируем, - Семеныч убалтывает профессионально, так изящно, как получается не у всякого гипнотизера, - А если выбить под феномен хорошую тему исследований, так ребята в белых халатах за вас горой станут.

Кормильцев вздыхает.

- Я подумаю.

- Вот и чудненько. Кстати, вы не знаете способа общаться в одно звено, только через одного посредника? А то мы быстро всех слепых в городе перепугаем.

- Попробуйте через газету. Я так пытался пару раз, только не понял, насколько это надежно. Вот и выясним. Главное, чтобы не только я был адресатом.

- Приятно будет иметь с вами дело, - голос на той стороне преисполняется оптимизма.

- Надеюсь.

Длинные гудки в трубке. Исчезла точка на картинах. Он снова остался один.

Кормильцев медленно поднялся. Все-таки сегодня он устал. Беготня, стрельба, мордобой. Отвыкать начал. Хотелось есть.

Он оглянулся по сторонам. Взял из пиджака, что висел на спинке стула, кошелек покойника, вытащил половину купюр, что там была. Когда он уйдет, наниматели все равно залегендируют убийство, а Кормильцев привык пользоваться любым «вторсырьем».

На лестничной площадке висели плавные потоки дыма. Окурков не было. На ступеньках уже успела свернуться клубком черная кошка. Теперь она смотрела на человека желтыми глазами, прикидывая, стоит ли давать деру. Кормильцев подмигнул ей и специально обошел черный пушистый шар по другому краю лестницы. Не стоило начинать новую жизнь с мелких пакостей.

 

 

 

Уютное место.

Комната, почти идеальный по форме куб. Лишь в потолке есть стеклянный купол, так выверенный по своим пропорциям, что полностью заменяет окна. Снаружи сейчас тьма, в внутри мягкие коричнево-зеленоватые цвета, приглушенный свет, плавные обводы. Вся мебель очень низкая – тахта мало отличается от матраца, кресла как пляжные лежаки. Почему-то на ум приходит мысль, что ни за одной из этих вещей нельзя спрятаться. Лишь в одном углу высокая полупрозрачная загородка – из-за неё высовывается край ванной. В противоположном углу обычная кухонная стойка – блестят металлом плита с раковиной и отсвечивают ложки с вилками. Над стойкой большая вытяжка.

Повсюду заметны следы кустарной доработки, доделки. Будто хозяин комнаты не любит готовый дизайн, а всякую вещь норовит подогнать под собственные представления о красоте. Нож почти до половины сточен, как бы об оселок, и притом рукоять совершенно новая. Там и сям видны орнаменты – то на стекле, то на полировке, а многие узоры на обоях кажутся дорисованными. Ножки у кресел спилены, чтобы те были еще ниже, и притом наново вскрыты лаком.

Кажется, что в комнате нет дверей. Только если присмотреться внимательно, заметны две линии на обоях, два стандартных прямоугольника. Один из них снабжен оригинальной медной ручкой, в виде протянутой для рукопожатия ладони, а второй – стандартным кодовым замком, правда, с латунными кнопками.

На стенах висит пара маленьких гравюр в узких рамках и три больших подсвеченных сзади фотографии. Будто три окна раскрываются в осень – в самую первую желтизну среди еще зеленых тополиных крон, в мягкое золото кленовых листьев и в мрачный дождь среди голых ветвей. Подбирались фотографии долго, потому как осень там была не кичевая, не подчеркнута картинная, но очень правдивая и притом не скучная. В меру уныния и в меру красоты.

Висит на стенке и черный прямоугольник телевизора, но пульта нигде не видно – им редко пользуются.

На тахте, в линялом халате, подпирая щеку ладонью, лежит человек. Мужчина лет сорока, сорока пяти. Его лицо жесткое, но больше по старой памяти. Его нельзя назвать уставшим или вымотавшимся. Нет в нем уже и ежесекундной готовности бить в ответ. Он взял большой перерыв в схватке с судьбой. Позволил времени вымывать из себя жестокость. Кажется, что пройдет десяток-другой лет, отпустит он бороду, приобретен еще немного благообразности – и станет отличной натурой для рекламы пенсионного фонда: дедушка-бодрячок с добрыми глазами. Но сейчас до этого еще далеко и он просто поддался удобству и стилю. Его занятие, кстати, самого мирного свойства.

Плотные желтоватые страницы книги. Твердый переплет в классическом стиле. Некуда торопиться и строчки проходят перед глазами одна за другой. Он не глотал абзацы, стараясь понять очередную идею. Не добавлял очередной комментарий к чернильным столбцам на полях. Текст помнился хорошо, и сейчас надо было просто освежить его в памяти. Больше для удовольствия, чем для подлечивания собственного нрава.

Григорий перечитывал «Размышления» Марка Аврелия.

«Пренебрежешь песней прелестной, пляской, двоеборьем, если разделишь цельное звучание на отдельные звуки и о каждом спросишь себя: что, действительно он тебя покоряет? Ведь отвернешься же! Вот и с пляской так, во всяком ее движении или положениях…».

Тонкий писк, комариный, еле слышный. Но тишина исчезла и теперь приходится ему откладывать книгу в сторону и подниматься. Левая дверь, та, что с кодовым замком, открывается под его рукой. А там уже рабочий кабинет. Нет плавных линий и случайных орнаментов, нет обоев и только пыльная штукатурка. Несколько стеллажей с грудами инструментов, старых магнитофонных кассет, катушек с нитками. Шкаф, из-за дверей которого высовываются манжеты и краешек полы. Рядом - маленькая дверца в стене, на высоте метра от пола, навевающая коммунальные ассоциации. Стол с пачками бумаг и компьютером и разными сопутствующими электронными штуковинами. На дисплее как раз и светится маленький конвертик – пришла почта.

Очередная конференция, или литературный конкурс, или длинный разговор в одном из трех сотен чатов-болтальников. Не суть важно, как назывался тот кусок текста, что откопал компьютер в мешанине глобальной сети. Главное, что он начинался словом «фумигация», а заканчивался странноватым, для восприятия Григория, научным выражением «социоглюонный».

На этот раз текст в занудных и наставительных выражениях рекламировал некий концерн. Название у концерна было таким заковыристым, что в памяти держалась лишь эмблема: коала с автоматом наперевес. Что производилось, куда вывозилось и за сколько продавалось – это Григория не интересовало. Другое дело: центральный офис. Фотографии здания, планы этажей, часы приема посетителей. Интерьер кабинетов и оформление коридоров. Потоки людей внутри здания. Все очень красиво снято и расписано – глаза не устают от чтения мелкого шрифта, а сразу замечают необходимые цифры и фамилии. Есть даже возможный предлог для посещения офиса.

Впрочем, посещения этого самого офиса от него требовали только завтра днем. Можно было как следует обмозговать поход.

Григорий, скрестив руки на груди, думал, готовиться ли ему к делу сейчас, или ближе к вечеру. Привстал на цыпочки, качнулся на пятки, снова на цыпочки. Как раз из-за маленькой дверцы донеслось глухое чмоканье – пришла посылка. Он посмотрел на недельное расписание – общение с экспериментаторами только через три дня. Григорий решил, что сейчас лучше пообедать. Прихватил, однако, со стола плеер.

У стойки, прицепив наушник, взялся за пакеты с овощами.

На пленке был шум площади. Гудки машин, крики, обычный гомон сотен и тысяч людей. Он беспорядочен и нелеп, пока из него не выбивается первая смысловая нить.

- Сидячие места есть?

- Залезай! - звук разболтанного дверного ролика, щелчок замка и машина тронулась.

Григорий достал помидоры. Нарезал их мелко, треугольными кусками. Нож удобно лежал в руке.

Скоро люди в маршрутке перестают молчать.

- Да, но не отдает, в лицо хамит, - голос обиженного старика.

- Успокойся, главное здоровье, - бесполезные советы ему давала то ли жена, то ли другая ровесница, - О совести ему напомни, он никак родич, понимать должен. И вообще, сколько мы для него сделали…

Григорий выпотрошил пару сладкого перца, нарезал узкими ломтиками, а потом искрошил вообще в квадратики. Дерево разделочной доски под ножом шуршало, но шороха этого за разговорами слышно не было, и только пальцы чувствовали, что иногда он пережимает, и под лезвием на дереве остаются царапины. Еще на доску угодила головка лука. Ему не нравились луковичные кольца, и он резал вдоль волокон.

- Ну, прикинь, я еще с прошлого месяца, - она говорила по мобильному с подружкой и ей было плохо слышно, - Что? Нет, не порвался. Просто решили и сделали. Захотелось.

Маленький зубок чеснока выдавился через алюминиевое ситечко. Приправа. Но главное – масло, хорошее подсолнечное масло, нерафинированное. Его надо отмерять ровно полторы столовые ложки.

Разговоры в маршруте продолжались. Они были для ума, для рассудка, которые разгадывали их, как разгадывают меломаны сплетения нот. А руки делали ужин вполне самостоятельно. С небольшим, правда, участием глаз. Григорий очень любил подобные моменты отрешенности, когда приходило раздвоение ума и тела.

После ужина он еще долго читал «Размышления», но уже внимательней. Под конец даже начал что-то записывать бисерным почерком на полях. Но слишком много думать сегодня, означало тяжелую голову завтра. Потому скоро только звезды светили ему с потолочного купола.

Он уже давно засыпал по шепот площадей. Далекие гудки, шорохи, будто под самыми окнами, неясные голоса. Это действовало лучше любой тишины.

Только вот сны последнее время бывали особенно неприятными.

 

Человек с мрачноватой, угрюмой внешностью, но профессиональной улыбкой, выслушивал доклад. Он не так давно пересел в нынешнее свое кресло, потому еще окончательно не привык считать его своим. Это придавало вежливости в обращении с подчиненными, тем более с женщинами.

- И?

- Математическая модель «Кавендиша» работает, - она еще раз щелкнула по клавише ноутбука, развернутого перед начальством. На экране в очередной раз взвихрился смерч из светящихся кривых, - Теперь мы можем более или менее предсказывать его действия.

- А скопировать? Запустить рабочую модель?

- Нет, Кирилл Иванович, - он покачала головой, колыхнув пышную прическу каштановых расцветок, - В физику мы не залезли.

- Плохо.

- Уже сейчас открываются другие возможности…

- Я понимаю, - он перебил её голосом, полным терпения. Так обычно начинались выволочки, - Академическая наука всегда полна идей и обещаний. Их там бесконечное множество...

- В том числе и по реальному применению модели. Она дает отличные прогнозы ситуаций, - ей надо было перехватывать инициативу. Рассказывать больше, чем он успеет отбросить.

- Помню о прогнозах. Им вечно не хватает данных. Это какое-то проклятье.

- Мы уменьшили количество вводных условий. Нашли устойчивые зависимости. Его действия теперь можно предсказывать и, отчасти, организовывать, - Нонна расчетливо улыбнулась. Улыбка у неё была замечательной, убирала добрый червонец из её тридцати пяти лет, и она об этом знала.

- Что значит, предсказывать?

- Это как с пожаром, - щелчок кнопки, новое движение на экране идет очень условный мультик.

Человечек, каких обычно рисуют на олимпийских плакатах, стоит посреди площади и размахивает руками. Будто бы Григорий Кормильцев. Мимо едут такие же условные машины, колесят велосипеды, идут такие же условные люди. Кажется, что в маленьком кукольном вертепчике дают представление из жизни детских аппликаций. Те же светящиеся линии, что клубились на экране минуту назад, появляются снова и начинают сплетаться в узлы. А узлы эти раскиданы по самым разным точкам – и под капотами машин, и в телах людей. Вертепчик начинает распадаться, расклеиваться, и скоро там остается лишь одинокий человечек да обрывки поверхностей.

- Теперь мы можем указывать слабые места. Это сложные механизмы, больные органы у людей. Но особенно технологии, рассчитанные на случайности, по типу бросание монеты.

- И вы можете в оперативной ситуации узнать, что из этой груды вещей откажет первым? И еще в реальном времени посчитать, кто из прохожих видел «Кавендиша» один раз, кто только слышал о нем, а кто и знать ничего не знает? – его голос был очень тих.

- Машина сможет отслеживать симптомы, предшествующие несчастному случаю, - Нонна еще раз улыбнулась, - Почти любому несчастному случаю, Кирилл Иванович. Вы понимаете? У нас есть новый инструмент по предсказанию катастроф. От железнодорожных до посудных: можно узнать вероятность падения чашки со стола.

Тот прищурился и представил все те возможности, что открывались этим новым инструментом.

- Будем проверять, - хозяин кабинета чуть расслабился, и его пальцы перестали казаться странным переплетением паучьих лап, - Это уже результат. Только физику раскалывать надо, понимаешь? Нам установка нужна, пушка.

Нонна понимала. Она даже обещала себе – в который раз – не начинать с общих неудач, но с прибыльных и полезных мелочей. Рассказывать, что даже тень чуда можно запрячь в телегу. Но академическая привычка начинать любое рассуждение с теории, почему-то не давала себя сломать.

 

Григорий сидел за рабочим столом. Ранее утро, еще до света.

Тот пакет, который лежал в устройстве, похожем на мусоропровод, содержал стандартный городской набор. Униформу, что менялась каждый раз, но от этого не прекращала быть служебной подборкой одежды.

Перед выходом надо было вжиться в образ. Наклеенная бородка, мягкие контактные линзы, крашеные волосы и чуть другая походка - они не причем. Даже накладные отпечатки пальцев, это лишь пассивная мера предосторожности. Она запутает идущих по следу. А надо, чтобы не взяли на горячем, не повязали прямо в офисе.

Потому закончив манипуляции с гримом, он активировал проектор, потом встал и взялся за кольцо у потолка. Потянул вниз, и из щели пошло белое полотно. Экран.

Кормильцев встал чуть левее, так, чтобы попасть в объектив камеры. На полотне увидел изображение элегантного господина лет тридцати пяти. Делового человека, однако, не из самых успешных. Не было видно той вальяжной элегантности, которую придают личные портные и дорогие аксессуары. Скорее это был начинающий коммерсант, из тех, которые только прекратили числиться служащими, и решили стать «мелким бизнесом». Человек явно пытался держать форс, но у него водилось маловато денег и катастрофически не хватало времени.

Григорий улыбнулся своей дежурной улыбкой. Господин на экране скопировал его действия. Не так и не то. Сыровато. Придется дорабатывать.

- Не подскажете, как пройти к вокзалу?

- …как пройти к вокзалу? …как пройти к вокзалу? – отозвалось эхо.

Добавился шум улицы, белое полотно стало совсем уж разноцветным: там была толпа. И в этой толпе господин лет тридцати задавал вопрос случайным прохожим. Григорий внимательно смотрел. Уже лучше. Были другие фразы, были типичные жесты. Он оглядывался и уступал дорогу, он свистел и кашлял. Нарабатывал привычку, а, вернее, вспоминал её.

Ему пришлось снова устроить для себя такие занятия. Возобновить их. Как только попал сюда и впервые с девятнадцати лет. В те дни юности, когда пропасть между ним и остальными людьми стала непроходимой, он настолько запустил себя, что от него начали шарахаться на улицах и принимать за бродягу. Впрочем, он почти уже и был бродягой. Ночевал в подворотнях, опустился. Тогда Григорию удалось собраться – он часами репетировал перед трюмо самые простые слова, пытаясь понять, как выглядит со стороны. Он слушал магнитофонные записи собственных речей, которые повторял вслед за дикторами. Искал разницу.

В итоге нашел.

Теперь надо было просто «прикручивать гайки». Притвориться. Чтобы не страшно было выйти в толпу, пользуясь новым образом - хватало получаса упражнений. Правда, с новыми образами было сложнее. Приходилось не только становиться человеком из толпы, рядовым и незаметным, но именно этим человеком. Сейчас – коммерсантом.

Григорий последний раз одернул пиджак, взял портфель, проверил кошелек и прошел к выходу. Один из завитков рядом с медной ручкой оказался кнопкой звонка. Хоть звукоизоляция и была хорошего качества, внутри звук был слышен. Это была сирена. Григорий выждал с полминуты и толкнул дверь.

Коридоры, повороты, лестницы. Обстановка выдавала в них помесь из дешевого дома отдыха, какие раньше могли позволить себе содержать маленькие заводы, и нового офиса. Все тяжелое и наклеенное было из прошлого, а все небольшое и канцелярское – из настоящего. Идти долго не пришлось – гараж, а там что-то очень маленькое, крайне дешевое и четырехколесное. Марка, впрочем, получше, чем у того мопеда, который издох на шоссе в позапрошлый раз.

Мотор работал тихо.

Григорию нравилось, что город возникал не сразу за воротами, а постепенно. Узкая дорога выводила на автостраду, вокруг неё медленно исчезали поля, их сменяли дачные поселки, случайные сараи и теплицы. Кирпичные дома постепенно выбирались из-за садов, выстраивались в ряды и прижимались друг к другу. Так же и люди. Одиночки превращались в группки, а те сливались в толпу.

Вот теперь он был среди живых лиц.

Машина остался на парковке, где не слишком уверенный в своем равновесии сторож, выдал Григорию стандартную карточку. Впрочем, парковка была не в центре города, до места пришлось добираться с пересадками.

Здание офиса на фотографии казалось трехлитровой стеклянной банкой, понизу обмазанной кремом. В реальности первые этажи были старой постройкой, от которой оставили желто-розовый фасад, причем не настоящий, лепной, а явно пластиковый. Выше пузатых амурчиков и медальонов с гербами, начиналась современность без маски, и облака отражались в ровных рядах синих оконных квадратов.

Подходя к дверям, Григорий привычно обретал в себе чувство всесокрушения. Он будто бы терял личность, обращался в тень закона, в бездушную, но точную деталь механизма, в часть машины. В челнок швейной, или в каретку вязальной – надо было переплести между собой нити судьбы.

Еще в юности он понял, что оставаться в центре катастрофы – просто опасно. Сесть в очередь рядом с дверьми директорского кабинета и ждать, пока все вокруг начнет рушиться, значило рисковать не выйти из приемной. В центре вероятностного урагана может случиться всё что угодно. Потому и сейчас Григорий не задержался на одном месте. Добросовестно получил указания в справочной, и затем послушно обернулся шариком, теннисным мячом, который перебрасывали друг другу хозяева кабинетов. Своей угодливостью, которой маскировалось ощущение смерча, он как бы размазывал катастрофу по территории и рабочему дню.

И сейчас ему лучше всего было заглядывать в лица и души людей. Можно было легко рассмотреть наивность и колебания новенькой секретарши, она еще не привыкла к своему столу и задумывалась, в какую папку положить документы. Вряд ли она здесь долго задержится. Выпукло смотрелось чванство заместителя второго менеджера – тот гордился своим новым фирменным галстуком и презирал всех, кто его не получил. Он наживет себе язву к сорока годам. Еще запомнились студенты – влюбленная парочка. Светлое чувство, прозрачное, его не портило даже то, что она пришла устраиваться на работу, и он внутри себя отчаянно ревновал, может быть и не без причины.

Виднелись торопливость, отчаяние, забота. Отвращение, жадность, вдохновение. Григорий запоминал их, впитывал. Человеческие лица можно было фотографировать и собирать в коллекции. Только зачем ему фотобумага, когда есть память? А о чем говорили пальцы – натруженные или холеные, пухлые, на которые страшно надеть кольцо или грязные, с обгрызенными ногтями. Еще затылки, подмышки, локти. Прически и манжеты, шнурки и молнии.

Григорию казалось, что они работает с дивным микроскопом, и рассматривает Человека.

Порой надо было остановиться, повернуть в сторону – Кормильцев не чувствовал, как судьба запрещает ему второй раз встретиться с собеседником, не ощущал жары, тревоги или дрожи в коленках. Но он выучил все приметы, все те крохотные нескладности, что случались вокруг, и понимал, когда его начинает тормозить – разольется кофе или заест дверной замок, а может он вспомнит о страшно важном деле. Вот Григорий и старался не переть на рожон. А в здании были люди, с которыми он уже виделся.

Круг по кабинетам первой очереди, еще один по другим. Наведение справок в третьих.

Поначалу ничего страшного не происходило. Люди и сами не замечали, как находили предлоги как второй раз не пересечься с той точкой в пространстве, которую занимал Кормильцев. Роняли карандаши, забывали документы, выбирали дорогу через другие коридоры. Фирма была гражданской структурой – люди не ходили по уставным траекториям. Будь на то воля Григория, он бы устраивал кавардак со второго или третьего посещения, но тогда вычислить его было бы много проще. Потому надо было улыбаться, вежливо договариваться о будущих визитах, записывать в блокнот часы приема.

Первый симптом – погасли лампы в боковом коридоре. Григорий туда даже не сворачивал, но народу там толклось много и кто-то, наверное посмотрел в его сторону. Когда наступила темнота, многие сразу захотели выйти к свету. Быстро пройти через ту толпу не получилось бы ни у кого, на выходе из бокового коридора в центральный вдруг образовалась давка. Потому Кормильцев спокойно прошел мимо.

Потом за дверью, которая так перед ним и не открылась, послышалось досадливое шипение – вырубился компьютер. Судя по сдержанной ругани, тем, кто внутри, стало не до посетителей. Наверное в компьютере хранилось что-то важное.

Еще кому-то стало дурно, и ему бросились на помощь.

За углом у секретарши сломался каблук.

Свалилась дверная табличка – и необходимый кабинет невозможно было найти.

Пока эти проблемы не сбились в единый клубок, и не стали опасны для него самого, надо было прекращать бродить по приемным и готовить пути к отступлению. То есть спокойно сесть в холле на первом этаже. Что Григорий и сделал, не забывая переспрашивать дорогу. Устроившись на диване, он стал раскладывать добытые бумаги, заодно напоказ составляя график посещения кабинетов.

Теперь офис стал как бы складом множества маленьких динамитных шашек, при том, что бикфордовы шнуры оказались сплетены в один большой клубок. Всем тем людям, с которыми он уже успел переговорить, сегодня придется покинуть здание. Не то, чтобы им хотелось, у многих, наверняка будет предчувствие, но ведь придется? Конечно, любой служащий мог воспользоваться и служебными выходами, спуститься по пожарным лестницам, да только парковка была перед парадным выходом. Рядом с крыльцом. Никому не хотелось терять время.

Вскорости наверху случился первый инфаркт или же тяжелый сердечный приступ – через вестибюль прошли врачи. Минуло полчаса и застрял первый лифт. Пару раз в здании пропадал свет, к счастью, только на минуту-другую. На верхних этажах возникали истерики без всякого повода: люди вдруг давали в морду ближнему своему и не очень понимали, зачем.

Кормильцев ощущался себя испорченным предохранительным клапаном: пока еще паровой котел не разорвало, но скоро неисправность обернется очень большими проблемами.

Григорий ждал пожара, учебной тревоги, какой-нибудь серьезной аварии. Словом, такого события, которое не просто остановит одного конкретного человека, но потревожит всех остальных. Тогда начнется паника. Ситуация пойдет вразнос и может произойти что угодно. Идеальный вариант – это блокирование охранниками парадного входа. Тогда люди просто не смогут выйти через вестибюль и спокойно пойдут через служебный выход. Но судьба редко была такой гуманной.

- Что вы здесь делаете? – рядом с Григорием образовался силуэт в форме. И почему охрана всегда спрашивает таким тоном?

- Бумаги раскладываю, мне назначено, - внутреннее спокойствие пришлось замаскировать суетой в голосе, этого требовал образ.

Охранник попытался бдительным взглядом проникнуть в его мысли, но Кормильцев сам по себе был абсолютно безвреден и законопослушен. Таких вокруг десятки. Охранник отошел в сторону, но его тревожность росла как бамбук в тропиках.

Григорий стал прикидывать, не будет ли лучше ждать людей снаружи, сразу за дверями вестибюля. А то ведь фортуна может и отыграться…

- Стоять!! Положил канистру! – охранник всё-таки нашел неуставной объект.

- Так я тут на минуту, мне быстро, да погоди ты, - частил невысокий, измотанный человечек в промасленной одежонке. Глаза у него бегали, а маленькие неряшливые усы казались приклеенными. Он тащил, прижимая к животу, большой алюминиевый бидон, и почти уже проскочил к дверцам лифта мимо пропускного поста и гостевых диванов.

- А ну пошел вон! – охранник схватил его за шиворот и развернул в сторону дверей. Руки человечка не удержали бидона-канистры.

Григорий видел во всех подробностях, как емкость летит вниз и расседается от падения на полированные гранитные плиты. Желтоватые, почти прозрачные потоки бензина брызнули во все стороны, и край маленького озерца устремился к ботинкам Кормильцева. Но что еще яснее понял Григорий: еще минута, еще несколько секунд, и этот бензин вспыхнет. От электрической искры либо сбитого сигаретного пепла.

Кормильцев схватил бумаги в охапку и быстро вышел. Уже заправляя помятые листы в портфель, в полусотне метров от входа, услышал движение воздуха. Это был не взрыв, но вздох, всплеск быстрого пламени. Стекла не выбило, кусты у дверей покачнуло.

В принципе, можно было бы затормозить эвакуацию, просто отираясь поблизости. Очень хорошо сейчас представлялись крики на верхних этажах, общая паника. Будто он слышал их запись. Но Григорий почему-то ощутил, что клубок хаоса, вертящийся перед ним, должен остановить свое движение. Пусть все снова, прямо сейчас вернется к порядку. Он уже достаточно сделал.

Из головы не уходил запах бензина.

 

Лаборатория или скорее вычислительный центр. Несколько компьютеров, зашторенные от прямого света окна. Впрочем, сквозь эти окна, защищенные от прослушивания, света пробивается не так уж и много. Тут ждали инспекцию, потому убрали все лишнее со столов и вытерли пыль. За единственного инспектора был Кирилл Иванович, а ответчицами выступали Нонна с Катериной.

Катерина, серая мышка, ассистировала. Говорила больше Нонна – требовать хоть чего-то от начальства получалось только у неё.

- Мало информации о последнем выходе. Нужны записи опросов свидетелей.

- Дали вам как всегда. Больше не будет.

На дисплее крутились записи с камер наблюдения. Идеалом, конечно, было бы услышать даже не показания свидетелей, а что об этих пленках говорят в службе безопасности погоревшего концерна.

Одна картинка сменилась другой – абстрактной фигурой, которая отражала лабораторные подсчеты вероятностей. Вокруг неё плясали цвета диаграмм.

- Ну, если знать, что искать, уже сейчас полное обнаружение при «эхо-анализе», - Нонна указывала карандашом на синие прожилки в белых секторах, - Как только у них будет рабочая гипотеза, они автоматом получают подтверждение в источниках второго плана. Думаю, тогда «Кавендиша» раскрывают за неделею. Если начинают искать активно, вам будет известно.

- Насколько эти события можно считать вредительством? Они вообще будут бить в барабан или спишут все на несчастные случаи?

- Если исследуют каждую отдельную проблему, то будут выводы по технике безопасности. Очередная сигнализация и пожарная система. Если уже ищут общий источник, то вводим поправку, - на дисплее раскрывались и закрывались окна, мелькали графики, - Нет, пока тоже ничего. Даже в этом пожаре виноватым оказался дурак-механик. В конкретных причинах разобраться невозможно. Но они могут попытать счастья, искать признак, который объединяет группу несчастных случаев.

- У них есть предпосылки правильно выбрать такую группу? Отличить случайный пожар от нашей акции?

- Кирилл Иванович, ну откуда я это знаю, - картинно удивилась Нонна, - Это вам подобную радость сообщают, и ей вы с нами не делитесь.

Он посмотрел на неё достаточно выразительно. Нонна сделала вид, что не говорила последних слов.

- Сейчас к обнаружению «Кавендиша» ведет совмещение трех факторов. Надо собрать явных или тайных недоброжелателей конторы – раз. Надо выделить группу кризисов с четкими пределами стохастичной зоны лямбда – два. Надо сравнить фотографии тех людей, которые показывались на проблемных точках - три. И конечно, Кирилл Иванович, увидеть зону лямбда можно, только если они зададут нормальный критерий.

Эти двое уже не в первый раз повторяли похожие рассуждения. Ключ от запертого ларца хранился в этом же ларце. И пока люди не рыли землю в поисках совсем уж экзотической причины своих проблем, тайна была неуязвима. Во всяком случае, если не выпускать объект на дело каждую неделю. Но когда-то информация накопится. Или просочится. Или ещё каким образом попадет не в те руки. А может, там просто угадают с очередной безумной идеей.

Кирилл Иванович ощущал себя конквистадором: индейцы пока принимают ружье за божью волю, но ведь привыкнут, страх потеряют, а стрелять приходится каждый час - дорогу к золоту расчищать надо. И ему хотелось понять, когда объект надо консервировать, выводить из обращения, и как это лучше сделать. Он не рассчитывал до конца разобраться в прогнозах математиков, но знал, что почувствует их неуверенность, и тогда все сделает правильно.

- Вот что голубушка, что ты тогда говорила насчет псевдонима объекта?

- «Кавендиш» - это слишком прямой намек.

- Почему? – не понял Кирилл Иванович.

- Это был нелюдимый такой лорд. Специально для него подземные хоромы строили, чтобы ему ни со слугами, ни с кем другим сталкиваться не было нужды, - она улыбалась, - Наукой еще занимался.

- Нет. От любого переименования больше проблем, чем выгод. Сама знаешь. Начнут спрашивать: а почему «не-Кавендиш»? Пусть будет, как будет, - он досадливо поморщился, - Ты список первоочередных идеек, что у них могут возникнуть, подготовила?

- Мг.

- Не мг, а так точно. Ладно, проехали. Ты его еще посмотри, постарайся наверняка вычислить эти идеи. Как они шевелиться начнут, понимаешь? Даже если они чего пронюхают, мы должны понимать, как с ними на опережения сыграть…

- Тут еще одно, - наконец-то раскрыла рот Катерина.

- Что?

- Готова первая модель защитного костюма. И для нас, и для него.

- От него спасаться? Помогает?

- Испытания через неделю.

Перспективы, которые открывал этот костюм, они втроем обсуждали еще несколько часов.

 

Григорий, после очередных конспиративных действий, закрыл за собой дверь. Теперь можно было отдыхать.

Скоро к нему вернулся покой, и он снова перечитывал «Размышления». Однако, в этом покое зародилось сомнение. Как бандитский капитал, медленно выходящий из тени на глаза официальной статистики, как растущий в солевом растворе кристалл, на ум пришел вопрос – что будет дальше? Пришел не в первый раз, только вот сейчас Григорий очень хорошо помнил край того бензинового озерца, что продвигался к его ногам. И тревожность охранника. Это напоминало приметы из его молодости: тихое скрипение мебели за спиной или случайную настороженность в глазах портье. Где-то там на него обратили внимание, только для себя еще не выяснили – насколько он виноват и что с ним делать.

А были ли причиной этого враждебные группировки или высшие силы – абсолютно все равно.

Григорий перевернул страницу. Попытался оценить перспективу жизни и соотнести её с желаниями. Что он добыл здесь, и чем будет заниматься дальше?

Теперь у него есть сын. Артём. Насчет прежних детей все всегда оставалось смутно и неясно. Теперь же он знает наверняка. Правда, барьер все время увеличивается и невозможно понять, что будет к трем годам – сможет ли он в этом месяце увидеть ребенка своими глазами.

Если его так и не раскроют, что вряд ли, можно до самой глубокой старости выбираться из этих апартаментов и наводить шорох. Принимать в этой комнате посетительниц. Может быть, ему выстроят комнаты и пороскошней, подберут диету получше. Но могут и просто вычеркнуть из списков живых, возникни малейшая проблема. Они ведь не постесняются. Пустят сюда ядовитый газ или приправят цианином пирожные. Кто его пожалеет?

Григория не то чтобы пугала эта перспектива. Она просто была неприятной.

Над ним поставят еще тысячу опытов. Просветят, взвесят, обмерят. Выкачают еще крови, прогонят через новые тесты. Григорий чувствовал, что свежей информации от него не получают уже несколько месяцев. Аналитики возятся со старыми данными.

Но, главное, до конца жизни придется раскручивать колеса хаоса, создавать смерчи неприятностей. Работать наемным чудовищем. Давить и давить людей. Путь в молодости ему случалось причинять и большие проблемы, а сейчас он укрыт, спрятан от общения. Но каждый раз, выходя за ворота, он причиняет только боль и страдание. Только для этого существует в мире. На пути у скольких любовей он встал, сколько разрушил семей? Скольким ненавистям помог родиться?

Не становится ли он врагом всех людей?

Григорий начал уставать от подобной работы.

И Аврелий советовал со страниц.

«Так что же? - сел, поплыл, приехал, вылезай. Если для иной жизни, то и там не без богов, а если в бесчувствии, то перестанешь выдерживать наслаждение и боль…»

Решено, надо просто не вернуться с очередной акции. Сделать вид, что его нет в мире.

Из подушки, рядом с ладонью, до половины высовывалось крохотное рыжее перышко. Григорий вытащил его, посмотрел на свет, дунул. Подставил ладонь, под падающий, вертящийся рыжий листок с крохотным стрежнем. Но перышко облетело ладонь и продолжило свой путь к полу. Он сжал пустой кулак и несколько секунд смотрел на него. Потом вздохнул, повернулся на другой бок и заснул.

В куполе над головой облака закрывали звезды.

 

 

 

Когда над озером стояла тишина, казалось, что в мире нет лучшего места. Полупрозрачная синева воды, из которой выступали прилизанные веками глыбы морен. Берега, на которых камень укрывался мхом. Молчаливый круг сосен. Небо, недостижимое и одновременно близкое. Казалось, что Григорий превратился в ничтожную каплю, и висит в бесконечном коридоре отражений между верхом и низом. Еще немного, и он поймет тайну бытия. Пусть проходят часы, поднимается над горизонтом солнце, а потом приходит вечер. Миг познания не казался фальшивым. Стоило сидеть на берегу и ждать. И еще думать.

Григорий вспоминал своё прошлое. Память неторопливо скользила по перекресткам жизни, позволяя воскрешать ушедшие сомнения и надежды. Он перебирал слова и жесты, словно гальку на морском берегу. Не то, чтобы Григорий надеялся обнаружить причину своих проблем – вышний свет, проклятье ведьмы или собственную ошибку, за которую последовало наказание – но совсем без мыслей медитировать он еще не научился. Да и не хотел окончательно становиться растением. Высохшему и сильно поседевшему человеку хватало покоя.

Тем более, что таких тихих, волшебных дней, в году случалось лишь несколько.

Чтобы не протянуть ноги весной или не замерзнуть зимой, приходилось работать. Нужен дом, патроны, леска для удочек. Еще спички, соль, нормальные нитки. Григорий во многом оставался городским человеком, и всяческие эвенки с тунгусами, которые жили натуральным хозяйством, казались ему неразрешимым ребусом.

Ломило кости – завтра придет ветер. Можно будет собрать грибов, может быть, добраться до ягодника. А сегодня до темноты надо было успеть обойти капканы и силки. Он, покряхтывая, поднялся с пня, который притащил на берег еще в самом начале, закинул за спину рюкзак, поднял ружьё, и, переваливаясь, пошел в лес.

Ловушки стояли почти пустыми, дичь была тревожной. За сутки попалась куропатка, заяц, да в капкане, в том, который со сбитой пружиной, болтался беличий хвост. Съели пушистую. Ну и ладно. Домой пора.

Избушка у Григория была хорошая – с добротной большой печью, крыльцом и сараями. Рядом с ручьем. Честно говоря, он её не строил, а занял. Хозяин больше не приходил. Пришлось подновить крышу, да окна новые вставить. Со стеклами были проблемы – где их тут взять? Григорию надоели сомнительные пузыри и полиэтилен на окнах, и он организовал пару экспедиций в более цивилизованные места.

Огород на поляне около избушки у Григория никогда не получался – то вообще ничего не вырастет, то сорняки забьют всю полезную растительность. Хорошо прижились только картошка да укроп.

Когда Григорий выпал из поля зрения своих нанимателей – понимал, что те смогут найти его по следам, по той цепочке несчастных случаев, которую он за собой оставляет. С самого начала надо было не встречаться с людьми. И он пропал. Первые месяцы без людей было тяжело. Он слишком привык пользоваться всем готовым. Разнежился, разленился. Пришлось растрясать жирок и натирать мозоли.

В лесах с первого раза осесть не получилось. Очень быстро он оказывался в совершеннейшей пустыне, в полной изоляции. Лишь когда Григорий, прикинувшись беглым уголовником, договорился с местным лесником, дело пошло на лад. Обмен устраивал обе стороны. Видно, не он первый отсиживался в этой избушке.

Прошло уже столько лет, а рядом с условленным камнем по-прежнему можно было оставить несколько шкурок и получить взамен городские товары.

Впрочем, эти годы не стали временем абсолютного одиночества. Разве что первые несколько месяцев. Наниматели Григория всегда находили тех, кого искали. Правда, они прекрасно поняли, что для диверсий и саботажа «объект Кавендиш» теперь абсолютно бесполезен. И не стали настаивать.

Исследования продолжались. Кормильцев превратился в объект чистой науки. Потому, наткнувшись поблизости от своей избушки на следы от рифленых подошв сорок-последнего размера, Григорий совершенно не удивился.

Теперь на соснах вокруг дома висело несколько гирлянд датчиков и «скворечник» с компьютером. А между деревьями неуклюже двигался человек. Он был в серебристо-мятом защитном костюме, какой обычно одевают пожарники для самых серьезных случаев: шлем с темным квадратным окошечком, пухлые рукавицы и горб-рюкзак, укрытый под общим слом отражающей фольги.

Григорий помнил эти скафандры и даже успел испытать один из первых экземпляров. В «горбе» был компьютер, который редактировал изображение с камер и микрофонов. Человек внутри видел окружающий мир, но в мире этом не доставало кое-каких серьезных деталей. Тогда, за месяц до ухода, Григорий сам ходил по коридорам, и хоть вокруг толпились люди – не видел ни одной живой души. Здесь и сейчас – обитатель скафандра не мог заметить Григория. На «картинке» не появлялся сутулый профиль с ружьем за спиной. Не слышно было криков, нельзя было почувствовать даже топот объекта. «Картинка», правда, была приблизительная, походила на старую компьютерную игру – чтобы пустота или дефект изображения не выдавали присутствия Кормильцева.

Григорий равнодушно прошел мимо серебристой фигуры и, скрипнув второй ступенькой, поднялся к двери. Её сегодня открывали. И видно что-то заносили вовнутрь. Григорий огорчился. Он не терпел посторонних вещей в доме, точно так же, как и у озера, – придется теперь искать какой-нибудь мелкий жучок и сжигать его в печке.

Однако, сюрприз был на самом видном месте – зеркало. Обыкновенное, с альбомный лист, в простенькой деревянной рамке. Такого ширпотреба в любом магазине завались. И еле слышный запах в придачу.

Григорий повесил ружье, патронташ, плащ на их крючки и только потом подошел к зеркалу. Принюхался. Так и есть – какие-то духи, может лавандовое масло. Сейчас он плохо помнил названия благовоний. Зеркало само по себе было правильным – скромным и надежным - подходило к обстановке. С той стороны на Григория посмотрели глаза отшельника-неудачника.

И кого к нему хотят подослать на этот раз?

Он пожал плечами, и принялся за домашние хлопоты. Ощипать и поджарить, почистить и сварить. После еды заштопать, поправить, наладить. Невеликое хозяйство поедало время, будто кролик траву. Может быть, в этом и состоял секрет его покоя: лишь на озере у него хватало времени уходить в себя. А так работа не отпускала.

В первый год Григорий смотрел в огонь печи, как сейчас обыкновенно смотрел на озеро – и тоже уходил в себя. Но однажды чуть досмотрелся до пожара, и с тех пор решил отделить хозяйственное начало от созерцательного.

Наконец, можно было загасить светец и лечь спать.

Пришла темнота.

 

Ресторан в длинном и низком полуподвале. Пара дюжин столиков, короткая, в шесть табуретов, барная стойка. Стены и толстые колонны сложены из кирпичей желтоватого цвета. Повсюду развешены картины с одним и тем же сюжетом – тряпичные рыбы с маленькими глазами-пуговицами играют среди барханов. Ныряют друг от другом в песок, взлетают к небу или, подобно акулам, оставляют свои следы на медленных песочных волнах. Еще есть ленты серпантина, маленькая ёлочка в углу и большие стеклянные шары под крестовыми кирпичными сводами.

В зале очень тепло – от черного, истертого тысячами подошв, гранитного пола идет нагретый воздух. И еще здесь очень весело. Всем легко, вокруг разлита беззаботность. Люди пьют и гуляют, не боясь теней завтрашнего дня. На маленькой эстраде играет квартет, перебирая не слишком громкие шлягеры прошлых сезонов.

Совсем еще молодой Григорий – парнишка лет семнадцати – недавно подсел к одной компании. Первокурсники гуляют от души, не помня о сессии. Кто-то когда-то его видел, слышал о нём – и этого шапочного знакомства сейчас довольно, тем более что новичок может заплатить за себя сам. Он рассказал пару анекдотов про чукчу, и услышал в ответ хохму про австралийца, который выбросил старый бумеранг. Тогда Григорий припомнил недавнюю историю с пропажей витрины в универмаге и здорово показал её в лицах. Ему тоже что-то рассказали в ответ, и шуточкам не было конца.

А веселье становится все ярче. Пьют за будущее, за здоровье, за прекрасную половину, за каждого из присутствующих. В перерывах закусывают, смеются, снова закусывают.

И танцуют. Квартет наигрывает вальсы и польки – на свободном пятачке кружатся несколько пар. Но чаще оркестрик замолкает, и ставит записи музыки посовременней – такой, чтобы каждый мог в ритме мелодии дергаться на манер макаронины.

Григорий следит – могут ли люди второй раз заговорить с ним? Могут. Уходят, возвращаются, вспоминают, о чем болтали четверть часа назад. Наверное, его попустило, как летом, когда он думал что все позади. И такое уже третий день. Можно вздохнуть свободнее, расслабиться и праздновать вместе со всеми.

И то ощущение свободы, легкости, что разлито в воздухе – оно приходит и к нему в душу. Сегодня он обязательно найдет девушку, с которой можно будет познакомиться. Не на вечер, а дольше. Может быть, удастся связаться кем-то из старых друзей. Хотя бы созвонится с Вовкой-тритоном.

Григорий на секунду закрывает глаза от дыма и сверканья новогодней мишуры. Он чувствует, что все это будет, но сейчас, в эту самую секунду душа просит другого. Сердце его начинает давить, какой-то беспокойство вдруг поселяется в голове. Только решение уже принято.

Григорий подходит к музыкантам, договаривается, выгребает из бумажника половину содержимого, и готовится слушать. Звучит марш. Один из тех военных маршей, что когда-то играли на парадах и при отправке войск, а ныне могут послушать просто для настроения. Его мелодия всем известна, любой прохожий может угадать её по первым тактам. Только Григорию сейчас не охота забивать голову историей. Он просто слушает, стоя в шаге от эстрады и прикрыв глаза.

И тут, не нарушая мелодии, очень тихо, невидимо – в ресторан приходит смерть. Сначала в самых дальних углах люди замолкают и пустыми глазами смотрят перед собой. Потом они валятся – лицом в тарелку, или боком сползают на пол. Это замечают остальные, и должна бы возникнуть паника, должны бы завизжать девушки. Но мелодия царит надо всем – ни один человек не успевает крикнуть, броситься к выходу или опрокинуть стол. Смерть подобна вспышке пороха в накрепко заваренном толстостенном баллоне, когда каждая крупинка должна быть отброшена в сторону ударной волной, но пламя подбирается к ней раньше. Скоро умолкает праздничное гудение зала, и только набравшийся раньше времени толстяк мирно посапывает среди трупов.

А Григорий слушает мелодию, он целиком отдал свою душу в её власть – и ему хорошо. Он бы дирижировал сейчас оркестриком, только не умеет.

Музыканты не слепые. Они тоже в панике хотят убежать, и уж точно и не хочется им играть дальше. Смерть не дает сфальшивить. Правда, инструменты не оседают на пол вместе с телами. Скрипка, труба, палочки – они висят в воздухе, исторгая звуки.

Мелодия все громче, её внутренние пружины отдали почти весь свой завод, наступает кульминация. Григорию кажется, что искры готовы сорваться с его пальцев. И вот – конец. Тишина.

Эта самая тишина отрезвляет Григория. Он оборачивается, видит зал, полный мертвецов, слышит, как сзади падают на пол инструменты.

Он не боится. На лице печаль и следы старой, давно задавленной паники. Будто у шофера, который по собственной глупости и невезению давит очередного прохожего. Пусть в кармане удостоверение, что спасет от любых проблем - но человека-то жалко? Григорий понимает, то это сон, что уже много раз он вот так заказывал мелодию и, стоя над трупами, вспоминал все. А, главное, ему будет тяжело просыпаться, если сейчас он не откроет дверь и не выйдет на улицу, в пургу.

 

Утро разбудило Григория шумом ветра. Наверху, среди сосновых верхушек сейчас неуютно, но сама избушка не скрипит бревнами, только изредка поблизости падает шишка.

Среди первой на сегодня порции забот, он думал, куда можно пойти, и о чем будет хорошо думаться сегодня.

Но все планы на сегодня пошли прахом – в дверь постучали. Обыкновенное вежливое постукивание, как будто это дверь канцелярии, и сюда забегают поставить гербовые печати. Григорий не открыл – если надо, все всегда заходят сами. И точно, очередной серебристый костюм протиснулся вовнутрь. Костюм поводил шлемом из стороны в сторону, потом там, внутри, исследователь получил дополнительные подтверждения, что объект «Кавендиш» находится в избушке. Поднимает темный квадратный щиток.

- Ну, чего надо?

Григорий выдал бы словечки и посерьезней, но лицо в окошечке было женским, а вежливость из «полуотшельника» так до конца и не выветрилась. Он продолжил обстругивать ножом изжаренную и недоеденную с вечера куропатку.

- Чего надо, чего надо, - тонким ехидным голоском передразнила его обитательница костюма, и сняла шлем. Это оказалась женщина между тридцатью и сорока годами, - Лучше скажи, когда второй стул сделаешь. Наши всё жаловались, на чурбаках сидеть приходится.

- Вот когда званные обеды устраивать начну, вообще креслами все заставлю. Еще на кровать можешь сесть.

- Тоже мне, одолжение. На твоей кровати только дрова колоть. Точно! Взял бы нормальную койку с пружинной сеткой. Подбросим за милую душу.

- Мне и так хорошо. Так чего надо?

- За жизнь поговорить. И вообще, - она крутила головой, разглядывая внутренности избушки, - Кстати, меня Катериной зовут.

- Блин. Ты очередной психолог?

- Да нет. Разве по мелочам. Я третьего дня проект возглавила. Теперь придется кроме матмоделей еще и пленки твои просматривать, те, которые в реальном времени получаем. Сообразила, что так с тобой могу и не поговорить. А это как-то слишком тупо – столько лет заниматься человеком, и знакомства не свести, - она хихикнула.

- Ну, будем знакомы. Угощайся, - он подвину тарелку с остывшей картошкой. Она равнодушно улыбнулась, - Как знаешь. Что с Артемом?

- Нормально все у него. Учится, дерется. Опекуны его в секцию плавания недавно устроили. Суетливый мальчишка.

- Скоро может начаться, - Григорий уже перестал просить у них фотографии сына. Черт бы побрал эти меры безопасности. Хорошо хоть ребенка в лаборатории жить не оставили.

- Следим. Кстати твой очередной клон… - она вдруг подмигнула.

- И не надоело вам? Ясно же, что серийно штамповать мою проблему у вас не получится.

- Проблема на выходе не получается, а решение может, и выйдет. У них нет симптома отчуждения. Хоть десять раз могут тебя увидеть. Почти доказано. Так что можем тебе отличнейшего подростка на экскурсию привезти. Копия с твоих семейных фотографий. Будет вместо сына.

Кормильцев ударил кулаком левой руки по столу. А ножом в правой, как указкой, отрицательно помахал в воздухе. Бешенство, однако, почти не отразилось на его лице.

- Нет, Катенька. Думаешь, я тупой, хлеб с маслом складывать не научился? Рассчитываете сохранить эту гадость? Чтобы на него перескочила?

В ответ она очень политкорректно улыбнулась. Лицо превратилось в стандартный знак дружелюбия, за которым невозможно прочесть истинных чувств.

- Управы на вас нет! - он снова начал обстругивать скелет, - Кстати, что с Нонной?

- На повышении. Теперь она директор института по контактам с пришельцами. Главный уфолог.

- Я стал так скучен?

- Скорее малоперспективен.

- Быть такого не может, - картинно удивился Григорий, - Выходит, меня выработали? Как рудник? Бред. Подожди, подожди – зеленые человечки прилетели? С Альдебарана? Тоже не верю. А может, она с кем-то поссорилась? С Михалычем или…

- Тебе что, и так проблем не хватает? Гениальный ты наш…

Кормильцев молча начал уплетать наструганное мясо. Ел он с задором, с не наигранным аппетитом. Его новая кураторша не утерпела и налегла на картошку – ей пришлось есть стоя. Правда, на очень долгое молчание еды не хватило.

- Как медитации? Ничего в себе не откопал? Ну, хоть что-нибудь?

Григорий воздел руки к небу.

- Женщина! Действуешь ты в целом правильно – путь к сердцу ищешь через желудок. Только лезть надо в душу, а не в сердце. И жратва должна быть твоей, а не моей.

- Можно подумать, ты сам рассказать не хочешь?

- Я хочу так много, а получаю так мало, за что мне это? – глаза от потолка Кормильцев отвел.

- Э-э! Руки. Тоже мне, ловелас отставной!

- Ну, извини, в образ вошел. Понимать должна – сижу тут барсук барсуком, а красивые, скромненькие девушки ко мне табунами не ходят.

- Нашел скромненькую, - сарказм у неё в голосе был на редкость ядовит.

- Так ведь правда.

- Ладно, проехали, - Катерина пересела на кровать и, уже серьезно, переспросила, - Что с медитациями?

Григорий помолчал.

- Это что-то даст? Ты все еще надеешься понять, разобраться с причинами?

- Всегда надеюсь, иначе бы ушла с Нонной.

Серенькая мышка, а упорства и твердости ей не занимать

- Хорошо, - он чуть рассеянным жестом стряхнул со стола воображаемые хлебные крошки, - У вас там в файлах записано, что я ощущаю себя затычкой на пути чего-то неведомого. Так вот, я не хочу больше заглядывать в бездну, от которой ограждаю мир. Хватит. Надоело. Надо просто достойно дожить до смерти. Дотянуть. И моя вахта закончится.

- Снова стоицизм? Не тошнит?

- При чем тут философия? Это ощущение, знание о самом себе.

- Если было бы так, Григорий, ты бы ещё когда застрелился. Да ты бы после расставания с первой любовью руки на себя наложил, - она расстегнула один из многочисленных клапанов костюма и вытащила сигареты, - А в мистику ты не веришь.

- При чем здесь мистика? Если я скажу, что это чудо, значит уже сообщу что-то определенное. А если я сам ничего до сих пор не знаю? – в его постаревшем голосе слышалось бесконечное терпение, - Ты ведь руководишь не самым маленьким проектом. У тебя под началом десятки людей, оборудование. И сама же приходишь ко мне, желая получить хоть кроху информации. Но откуда у меня больше знаний, чем у тебя?

- Так значит вахта? – она пропустила мимо ушей его проповедь.

- Это просто долг. Ни перед кем и ни за что. Но подлость в том, что его надо отдать. Это я знаю точно.

- И уходить не будешь?

- Ты, как там тебя, да, Катерина – сейчас мне больше смерть напоминаешь. Такую, знаешь, современную. До предела обнаглевшую, в тепловизорных очках и с косой-циркуляркой. И еще, вдобавок, с парой адвокатов за спиной.

- И для чего адвокаты?

- Для того же, что и зеркало. Ты, смерть, пресытилась простыми формальностями, тебе решать хочется – кто с тобой пойдет, а кто останется. Вот ты всякие тесты сочиняешь, законами балуешься. Судьей быть хочешь. Но решаешь не ты… Хотя за зеркало спасибо.

- Хм. А если я прямо сейчас выну из кармана алгоритм снятия твоей блокировки?

- Не вынешь. Хотя это было бы прекрасно. – Григорий на секунду мечтательно прикрыл глаза.

Пепельницы у неё не имелось – и она стала стряхивать пепел в один из пустых карманов костюма. Благо их было больше чем надо.

- А ведь за мной тоже правда, - Катерина решила подыграть ему, - Проект необходим. Люди хотят безопасности, спокойствия. Им надо знать, что у тебя за проблема, понимать, как от неё избавиться. И это требование – важнейшее. Императив. Поворачивать нельзя.

Только Кормильцев не завелся, не стал доказывать свою правоту и рвать на груди рубаху. Просто спросил.

- Ты не повернешь?

- Нет, - она пожала плечами, хотя в костюме это было почти незаметно, - В контору вернешься? Это стандартный вопрос.

Голос у неё тоже был стандартный – официально-любезный.

- Снова вредничать? Нет.

- В комплекс пойдешь, под круглосуточные камеры? Мы там хорошую квартирку сделали. Озеро будет на дисплее, - прозвучал еще один обязательный вопрос.

Григорий просто улыбнулся.

- Засиделись мы с тобой что-то, голубушка. Мне на разлом пора – за ветром следить, - он отодвинул тарелку.

- С собой возьмешь? На сегодня?

- Почему нет? Бери шлем, пошли со мной.

Они разговаривали целый день. Отшельник пытался объяснить исследовательнице, как он слушает свое сердце, и перебирает прошлое. Она знала, что объясняет он плохо, и пыталась почувствовать прошедшее, как чувствовал Григорий.

Все это время они сидели, как за ширмой, за большим комелем поваленной сосны. А перед ними был разлом в холмистой гряде, след землетрясения, который через несколько сотен лет превратится в ущелье. Теперь же здесь камни только начинали укрываться зеленью, а между ним прибивались редкие тонкие деревца. И по этим камням свистел, шумел ветер. Ему было удобно проходить здесь, в этом узком месте.

Отшельник пытался ощутить – насколько этот ветер приглаживает камни за один день. Это помогало ему исчезнуть из настоящего. Исследовательница так и не поняла, чем хуже наблюдать перемещение часовой стрелки, если эффект может быт тот же. Но вида не показала.

Вечером она ушла.

Отшельнику снова пора было заниматься хозяйством.

 

Сон, который снился ему почти так же часто, как и первый, никогда не обманывал Григория ложным ощущением настоящего. И никогда там не было спокойно – время двигалось скачками, а подробности рассмотреть не удавалось.

Он жил в странном лабиринте коридоров, комнат, лестниц и подклетей. У лабиринта не было края, и коридоры сворачивались в кольцо – куда бы ни пошел Григорий, всегда возвращался. Даже дыры, которые он пробивал в стенах, вели его к исходной точке. И не имело значения – кирпичными были эти стены или бетонными.

Комнаты и коридоры были самыми обычными – с дверьми, мебелью и электрическими розетками. На потолках болтались голые лампочки. Некоторые комнаты всегда пустовали, и только пыль оседала на полу. Другие были заставлены оборудование, завалены книгами. Была вода и большие холодильники, в которых никогда не переводились консервы.

Коридоры и подклети никогда не спали – постоянно там слышались скрипы, шорохи, вздохи.

Григорий знал, что если не проснуться в самом начале, то потом ему же и захочется досмотреть сон до конца, его потянет вперед то самоубийственное стремление, которое тянет людей во сне прыгать со скал. Чаще он просыпался, но иногда слишком хотелось переиграть все, попытаться победить.

Он предчувствовал, что если населить коридоры людьми, если много глаз одновременно будут искать выход – то выход обязательно сыщется. И Григорий каждый раз находил инкубаторы. Иногда они были разобраны, иногда стояли в готовом виде и подмигивали кнопками на панелях. Различалась их форма, количество. Они бывали с прозрачными стенками или угольно-черными. Не важно. Главное, из них можно было получить новых людей.

Так гласили инструкции.

Первые попытки всегда оказывались неудачны. В емкостях росли мертворожденные гомункулы, которые вне инкубаторов тут же начинали разлагаться. Григорий каждый раз пропускал в инструкции несколько пунктов или у него не получалось до конца разобраться с тумблерами.

Потом становилось получше – существа уже не умирали. Однако до полноценных людей им было далеко. Григорий там, во сне, возился с имбицилами, пытался научить их говорить, хоть что-то делать самостоятельно. Они понемногу становились умнее, но одновременно у них портился характер. Не скоро светило ему воспитать нормального собеседника.

Он чувствовал, что со временем все пойдет не так, и принимал меры. Ставил кодовые замки на инкубаторы, устанавливал решетки, держал вылупившихся гомункулов в запертых комнатах. Он не спал ночами, даже мастерил сигнализации. Но всегда, всегда у Григория не хватало времени. Он забывал какую-то мелочь. И когда он просыпался в тот час, который называл утром, один из инкубаторов оказывался пустым. Или убегал кто-то из подросших гомункулов.

Это было начало проигрыша.

Поймать беглецов не удавалось – они уходили за доступные ему границы. Григорий ставил новые решетки, навешивал стальные двери, даже замуровывал часть коридоров – и, не сдаваясь, пытался воспитать хоть одного настоящего человека. А если не получается человек, то пусть будет расторопный помощник против сбежавших. Но по настоящему пригодного результата он не добивался. Сбежавшие возвращались сами. Григорий все чаще находил поломанные, изгрызенные вещи, следы лап, которые не хотели становиться руками. Приходилось вооружаться, ставить капканы, меньше спать.

Потом бывало много вариантов. Иногда бунтовали его полуразумные хромоногие помощники – и выпускали часть воспитуемых. Когда помощников было мало, сбежавшие сами умудрялись открыть инкубаторы или поднять решетки. Случалось, они проламывали стену. Но теперь это была стая.

Григорий закрывал или разбирал почти все саркофаги, оставлял только самое необходимое. Остальное время приходилось тратить на оборону участка. Не больше пяти коридоров, полсотни комнат. Периметр обрастал засовами, двойными, тройными стенами.

На какое-то время это помогало. Григорию казалось, что еще есть надежда: может, тот единственный воспитанник станет нормальным, или там, за стенами, полулюди забудут «отца», и у них сложится нормальное звериное сообщество стай. Глаза не будут человеческими, но зато очень многочисленными - а значит, будет проход.

Только непонятная ненависть к своему создателю всегда оказывалась сильнее. Стетоскоп неизменно подсказывал Григорию, что наружные стены грызут, царапают или долбят их железными прутьями. Это был конец. Его можно было оттянуть - закладывать места подкопов все новыми слоями кирпича, или из пулемета выкосить тек, кто этот подкоп рыл. Помогало ненадолго.

Финал оказывался либо битвой до последнего патрона, либо попыткой ускользнуть – и лечь в тот самый саркофаг, из которого вышли его враги.

Но за темнотой всегда следовало пробуждение.

 

Прошел месяц.

И однажды, вернувшись с озера, Григорий не увидел блестящих гирлянд датчиков между ветвей сосен, а на стволах не висели блоки компьютеров. Умом он понимал, что слежка осталась, его друзья в блестящих костюмах бродят неподалеку и просто стараются не попадаться ему на глаза. Новые датчики, наверняка, настолько миниатюрны, что он может их искать еще очень долго. Но всё равно он был благодарен Катерине.

Ему стало спокойнее.

Сентябрь 2006-Март 2007