Дэни Ларсен считался самым сдержанным и нелюдимым в отряде повстанцев Толля Лучника. Среди сражавшихся в отряде многие были молчаливы, но если у других и случались минуты откровения, то историю Дэни знал лишь командир Толль.

Дэни сам сторонился людей. Да и мало кого волновал теперь этот худой, нескладный парень. Гораздо больше тревожило то, что отряд все дальше оттесняли в леса «синие мундиры» – солдаты королевской гвардии.

Война короля со своим народом продолжалась уже несколько месяцев. Все началось осенью с деревушки на севере страны при очередном сборе налогов. Доведенные до отчаяния крестьяне высыпали на улицу. Со словами: «Мы тоже хотим жить!» вытрясли из сборщиков все, что те успели собрать, и, не дожидаясь, пока прибудут из города войска, ушли в лес, вооружившись, кто чем мог. Слух об этом разнесся мгновенно, и пока власти расправлялись с непокорной деревней, поднялись и другие.

В дыму и радостном упоении пролетела осень. К рождеству восставшие заняли Сунту – затерянный среди северных лесов небольшой город, стоящий у реки и хорошо укрепленный. О Жане Вельене – бывшем офицере, перешедшем на сторону бедняков и теперь возглавлявшем восстание – ходили легенды. Он сумел установить между отрядами тайную связь, и тщетно пытались власти найти ее и оборвать. Народ укрывал бунтовщиков, несмотря на жестокие расправы властей с повстанцами и теми, кто им помогает.

В марте восставшие решили бросить вызов столице. Они шли, поднимая по пути все новые поселки и маленькие города. Срывали с ратуш королевский флаг, водружали свой – ярко-синий с белой полосой, раздавали хлеб беднякам… Но высланные из столицы войска разбили разношерстную, необученную армию и отбросили назад на север.

Наступил перелом.

Все понимали, что будущего нет. Необученные и в большинстве своем неграмотные, повстанцы не могли равняться с гвардией. Частые казни на городских площадях уже никого не трогали, и голод шел по стране, и на месте многих деревень теперь дымились пепелища. Многие уходили сами - наступало время сева. Но сильнее всего была внезапно навалившаяся тяжкая усталость…

 

Отряд Толля Лучника, прикрывавший отступление, сильно поредел, и теперь командир уводил измученных людей подальше в лес. Они шли без перерыва несколько дней и мечтали об одном – отогреться и выспаться.

В этих местах они уже были несколько месяцев назад. Как же радостно шагалось тогда, как легко было на душе – впервые за много-много лет, и не так горьки были думы, и не продувал тогда до костей ветер.

Наконец Толль объявил привал. Возле наспех разведенных костров люди в истрепанной одежде жадно жевали черствый хлеб и падали тут же, засыпая. Ларсена подозвал к себе Толль. Разговор их был короток, и перед самым рассветом Дэни и Жан-мельник – добродушный бородатый силач – бесшумно исчезли в мокрой от дождя чаще.

Они шли молча.

Глаза слипались, но Дэни жадно вглядывался, вглядывался… Сейчас еще поворот, потом горка, еще полчаса ходу, а потом… потом откроется пепелище, которое было год назад родной деревней. Его домом.

Об этом не знал никто, кроме Толля. Поэтому и послал его командир. «Синие» прочесывают лес и окрестные деревни.. «Ты знаешь эти места, Дэни, посмотри, где свободна дорога».

Да, всю округу на добрый десяток миль Дэни Ларсен, сын крестьянина Якоба Ларсена, знает как свой дом. Все будет хорошо. Отряд уйдет. Потайными тропами они разбредутся кто куда, растворятся в городах, в глухих деревушках, в родных лесах.

Если встретятся сейчас «синие» – все выдаст в них повстанцев. Истрепанная одежда, и бороды… и настороженные взгляды… И никуда не спрячешь оружие.

Неужели всего год назад Дэни сидел в высоких залах Университета? Как давно это было. Только и осталась в память о тех днях звезда в небе – левее большого ковша. Их с Яном звезда.

Еще поворот…

Ну вот. Здравствуй, дом. Здравствуй, матушка…

На пепелище уже проросла молодая трава. Тихо было, только холодный ветер шумел ветвями деревьев. Тихо, и тишина эта звенела в ушах, давила на сердце.

Уже совсем рассвело… в эту пору здесь никогда не было так тихо. Хоть и небольшая деревушка, хоть и в глуши. Орали петухи, перекликались женщины, гомонили ребятишки. Скрипел ворот колодца, звон доносился из кузницы. Даже зимой, когда деревня утопала в снегу, нет-нет да и скрипнет чья-то калитка.

«Дэни, Дэни», – послышался вдруг голос матушки так явственно, что Дэни поднял голову. Нет, этого уже не будет. И сестренка Анна больше не оседлает его и, визжа от удовольствия, не проедется на его плечах. И девочка Марта, у которой такие синие глаза, не подарит ему букетик цветов, как в тот день, когда он уезжал в город.

Дэни тряхнул головой. Все это было в прошлом. А сейчас – сейчас нельзя вспоминать. Нужно идти вперед.

Тропинка петляла, уводя от деревни. Скоро выплывет из леса невысокая скальная гряда и крутой спуск, а потом – каменистая широкая поляна. Очень удобная поляна – и для стоянки хороша, и для битвы.

Но только зачем, к чему все это? Зачем они убивают друг друга? Говорят, Якоб, брат Марты, служит в королевской гвардии. Дэни его хорошо помнит. А ну, как он встретится им? И что, интересно, сказал Якоб, когда узнал, что его дома больше нет и Марты нет? Впрочем, откуда бы он узнал… Да и это наверняка свалили на восставших.

Во главе того отряда, что преследует их, - молодой офицер из знатных. Из Особого полка королевской гвардии, самого почетного, в который набирают сплошь из богатых и родовитых. Говорят, теперь уже и из Особого полка посылают в восставшие деревни. И вообще много чего говорят о «синих». Все в отряде знали: лучше смерть. И дрались до конца.

Ну что ж, вот они, эти скалы. Только передохнуть немного; здесь не так свистит ветер.

Дэни и Жан, прячась среди камней, взглянули вниз. И отпрянули. В сером свете пасмурного дня отчетливо виднелись синие пятна мундиров в скалах по ту сторону поляны и чуть дальше в лесу. Королевская гвардия прочесывает лес…

Дэни и Жан переглянулись. Одними губами Дэни произнес:

- Будь здесь.

И бесшумно скользнул вдоль скал.

Прячась, он крался по тропинке и вдруг услышал, как хрустнула ветка. Дэни не успел прыгнуть за ствол дерева – прямо навстречу ему из-за поворота метнулась тень.

«Синий»! Да еще и офицер – это ясно по золотому витому шнуру, выглядывающему из-под плаща. Высокий, широкоплечий, в треуголке, низко надвинутой на глаза. В ту же секунду Дэни выхватил меч и кинулся на него. Тот мгновенно отскочил, увернулся, рванул из ножен клинок…

Взмах, другой… Они оказались лицом к лицу почти вплотную. И офицер вдруг замер на доли секунды и, отразив удар, высоко поднял меч – условный сигнал «стоп».

И рука Дэни со сжатым клинком упала.

Убить офицера?

Но это ведь Ян.

 

…Когда семнадцатилетний Дэни Ларсен впервые приехал в столицу из небольшой северной деревушки, город ошеломил его. Да, раньше он бывал в городах, даже три года учился в провинциальной Сунте, но… Такого скопления народа на улицах, такого шума, пестроты и быстроты он еще не видел. Толкались и шумели торговки, звонко стучали молотки в кузнях, из дверей трактиров доносились крики, брусчатка дребезжала под копытами карет… И над всем над этим – синее-синее небо и золото куполов церкви святого Иоанна.

Дэни с отцом остановились в дешевой гостинице у моста, рядом с торговыми кварталами. Весь первый день Дэни шатался по городу; несмотря на смущение и растерянность, он чувствовал, что столица нравится ему. Как можно более независимо – чтоб не узнали провинциала – он бродил по улицам, стараясь, впрочем, не связываться с подвыпившими задирами и не обращать внимания на любопытные и насмешливые взгляды прохожих. В гостиницу он вернулся поздно, страшно голодный и усталый.

Едва он растянулся на кровати, как в коридоре раздались крики и грохот. Дэни вскочил и бросился к двери. В полутемном коридоре перепуганно прижималась к стенке молоденькая девушка с длинными косами, судя по одежде, крестьянка. Она только утром поселилась с матерью в соседней комнате. У лестницы дрались двое. В одном из них Дэни признал сына хозяина гостиницы, а другой – незнакомый темноволосый парень примерно одних с Дэни лет, одетый побогаче. Незнакомец был явно сильнее, но на выручку к хозяйскому отпрыску уже спешили слуги, вооруженные кто кочергой, кто дубиной.

Дэни кинулся наперерез, вклинился между дерущимися и яростным усилием отбросил их друг от друга; при этом получил пару затрещин, рассвирепел и выложил все слова, каким научился у деревенского сапожника. Это слегка отрезвило противников, но в ответ ему посоветовали идти туда же. Впрочем, посоветовал сын хозяина. Незнакомец молчал, тяжело дыша.

- Разойдись! – заорал подбежавший хозяин. – А ну, разойдись! Ты опять тут? – замахнулся он на сына. – Ни одной юбки не пропускаешь, марш отсюда, негодник! А вы обе, - обратился он к девушке и ее матери, только что вбежавшей с улицы, - валите обратно в свою деревню! Завтра же! Чтоб духу вашего здесь не было!

Девушка закрыла лицо ладонями и заплакала в голос.

- С-спасибо, сударь, - чуть заикаясь, обратился к Дэни незнакомец.

- Не стоит, сударь, - отвечал тот, ощупывая ухо. – Но только, пожалуйста, в следующий раз не путайте с противником мирное население.

- Постараюсь, - усмехнулся незнакомец и поморщился, касаясь шишки на лбу.

Пожав друг другу руки, они раскланялись.

Через день Дэни Ларсен держал экзамен. Ему повезло - в Университет его приняли и даже на казенный счет. На следующий день после экзамена отец уехал. Не по карману бедняку-крестьянину житье в столице, пусть даже и в дешевой гостинице.

В те оставшиеся до начала занятий дни Дэни затосковал. Днем-то еще ничего – пока бродил по городу, пока искал жилье и прирабатывал, где мог. А ночью снился дом. Матушка. Родной лес.

Потом он переехал из гостиницы в маленькую комнату, которую сдавала одинокая старушка, вдова портного.

Жара, одиночество. Книги. И мечты о звездах.

В первый учебный день Дэни переполняли два чувства – растерянность и гордость оттого, что и он принадлежит теперь этой толпе галдящих студентов, радостно приветствующих друг друга. Шум, бутылки с вином, колокол у входа. Огромные залы Университета, коридоры, переходы, высокие окна в башенках. И орава таких же растерянных новичков, как и он.

Дэни с трудом отыскал нужный зал. Скамьи лестницами убегают в высоту, в огромные окна бьет солнце, эхом отдаются под потолком голоса. Дэни занял вторую скамью у окна. Достал бумагу, перо и услышал рядом голос:

- Не з-занято?

Поднял глаза. Перед ним – уже в серой куртке студента – стоял тот самый непоседливый незнакомец из гостиницы. И улыбался.

- Свободно, - тоже улыбнулся Дэни. – Я вижу, вы еще живы, сударь?

- Я вижу, и вы еще живы, - ответствовал незнакомец, усаживаясь рядом. – А я не з-забыл поблагодарить вас тогда?

- Пустяки…

Незнакомец серьезно оглядел его и протянул руку:

- Ян Дейк.

- Дэни Ларсен, - сказал Дэни и с размаху вложил в его ладонь свою.

 

Они сдружились сразу. Ян первое время частенько оставался ночевать в маленькой комнатушке Ларсена, если случалось задержаться в кабаке или у Дэни до ночного обхода патруля. А разругавшись однажды с дядей-опекуном, у которого жил, и вовсе перебрался туда; вдвоем они уговорили старушку-хозяйку пустить еще одного жильца.

- Надоело, - объяснил как-то Ян. – То и дело куском попрекает. Связался, говорит, со всяким сбродом, - он чуть виновато поглядел на Дэни. Тот лишь улыбнулся.

Родителей у Яна не было: мать умерла от чахотки пять лет назад, а отец погиб на дуэли прошлой весной. Дядя не без основания говорил про «сброд», ибо сам Ян был из знати. Отец не успел оставить завещания, и состояние его перешло к брату – вместе с обязанностью опекунства над шестнадцатилетним мальчишкой. Брат, служивший в Особом полку, рад был наследству, но не очень – опекунству, и потому про себя, а то и открыто ворчал на Яна. Все же, несмотря на ссору, он обязан был выплачивать ему каждый месяц определенную сумму, поэтому в деньгах Ян не очень нуждался.

- Быстрей бы уж мне двадцать исполнилось, - сказал как-то Ян в сердцах. – Стал бы сам себе хозяин.

Официально лишь в двадцать лет человек считался совершеннолетним.

Они были не слишком похожи – Дэни и Ян. Ни внешне, да и внутренне не очень. В одном сходились – в любви к науке, к звездам и своему Университету. Оба гордились им и с гордостью носили скромные серые куртки с нашивкой на рукаве.

Дэни – худой, светловолосый, тонколицый и сероглазый – был спокоен, немногословен, миролюбив и чуть застенчив. То, что он – сын бедняка, приучило его не обращать внимания на насмешки над бедной одеждой, но помешало научиться быстро сходиться с людьми. В группе Дэни держался особняком, памятуя о том, что «сытый голодного не разумеет». А почти все его товарищи были детьми купцов, чиновников, офицеров. Понимал Дэни и то, что рассчитывать ему можно только на себя. Его – за старание, трудолюбие и светлую голову – уже выделяли из общей массы профессора.

Крепкий, широкоплечий, темноволосый и темноглазый Ян свободно чувствовал себя в любой компании. Он имел репутацию человека взрывчатого и непредсказуемого. Мог пропить последние деньги, а мог истратить их на научные книги, мог всю ночь просидеть над древней рукописью, выпрошенной у профессора на сутки, а мог по два-три дня не появляться ни дома, ни в Университете, забавляясь с какой-нибудь горничной или дочкой трактирщика. Дэни не осуждал его за подобные отлучки, но и не одобрял их. Но, как и Дэни, Ян мечтал стать астрономом. И по ночам они говорили о звездах.

Хороший это был год – первый год учебы! Еще мир царил в стране и свободно можно было бродить по ночам по городу, еще невысокой была плата за жилье, еще хорошие урожаи снимали в родной деревне Ларсена и земледельцев не душили налогами. И так хорошо мечталось о будущем, и так пелось в душе от радости, когда в самодельный телескоп удавалось хоть что-то разглядеть; и такое счастье охватывало от того, что вот он, лучший друг, рядом, и звезды в вышине, и ночь; и только желание быть сдержанным, как и полагается мужчине, мешало высказать это счастье вслух.

В одну из таких ночей они, как всегда, торчали у окна. Тишина, наполненная запахом трав, кружила голову. Словно раздвинулись и поднялись стены, открывая неведомый мир в вышине, спокойный и прекрасный, огромный, невозмутимый. Две песчинки в этом мире завороженно смотрели в небо, и словно невидимые нити протянулись между ними, делая все понятным без слов.

Дэни оторвался от телескопа. Тихо, стараясь не разбудить старушку-хозяйку, спавшую в соседней комнате, зажег свечу, поставил на подоконник. Протянул над трепещущим пламенем руку, шепотом заговорил:

- Клянусь…

Ян понял его. Встал рядом, накрыл ладонью огонек. Едва слышно повторял:

- К-клянусь…

- Жить для людей и для звезд…

- …и для з-звезд…

- Защищать тех, кто слабее меня, быть верным звездам и людям…

- …в-верным звездам и людям…

Дэни говорил легко и быстро, хотя обычно как огня боялся высоких слов. А темнота помогала скрыть смущение.

- Если я нарушу клятву, пусть накажет меня бог и моя совесть.

Потом он выпрямился и взглянул на Яна. Сказал просто:

- Клянусь быть верным и тебе, мой друг. Навсегда.

Одними губами Ян повторил:

- Клянусь…

 

Им оставалось учиться два года, когда войска вошли в восставшую деревню.

В Университете об этом говорили не слишком охотно. Не у всех родители были бедняками, и не всех это трогало. Дэни и Ян решили сразу: они ни на чьей стороне. Но Яну было легче. А у Дэни щемило сердце. Что будет с семьей? До них доходили слухи, что солдаты не слишком церемонятся с мирными жителями. А ведь родная деревня как раз на севере. Что же будет с ними? По ночам его все чаще терзали горькие мысли. Ян понимал его, но чем он мог помочь? И Дэни, который раньше был не очень-то религиозен, теперь каждую ночь молился. Не Господу молился, а пречистой Деве, прося защиты для родных.

Многих выпускников – тех, кто победнее и понезаметнее – стали забирать в солдаты. Столица притихла, потеряла блеск и праздничный вид.

Как-то Ян вернулся домой злой и кипящий, как кастрюля с маслом. Снимая куртку, выругался.

- Чего ты? – удивился Дэни.

- Да дядя… чтоб он п-провалился… Иди, говорит, в гвардию, с этим, г-говорит, сбродом по-хорошему нельзя. Б-бросай учебу да бросай учебу…

- А ты что? – поинтересовался Дэни.

- Я? Я учиться хочу! – Он подумал и признался: - Но, знаешь, Дэни, если б года три-четыре назад, я бы, может, и сог-гласился бы. Одно время я хотел стать военным. Мундиры, парады, женщины… - Он коротко рассмеялся. – И п-платят неплохо.

- А теперь?

- А теперь… п-получилось бы, что я воюю с тобой. Как бы я с-смог?

Дэни невесело усмехнулся.

- А если б меня не было?

Ян глянул на него:

- Не знаю, Дэни. Правда, не знаю. Н-наверное, все равно бы не смог.

Дэни только вздохнул.

Зима уже перевалила за половину, когда случилось то, чего Дэни Ларсен боялся больше всего на свете. Они возвращались вечером домой, и Дэни окликнули по имени. Оглянувшись, он удивился и обрадовался, увидев идущего к ним старого Томаса – бродячего торговца, который несколько раз в год заглядывал в их края, всегда все знал и носил в своем мешке кучу самых разных вещей. Круглый, добродушный Томас нерешительно улыбался:

- Дэни, какой ты стал важный! И взрослый совсем. Сколько ж я тебя не видел? А я тебе весточку привез.

- Вы были у нас? – вскинулся Дэни. – А матушку видели и отца? Как они? Давно вы оттуда?

- Давно? Да с месяц, наверное. У меня дочка в столице, навестить пришел. Письмо вот тебе привез, - повторил Томас. И достал из-за пазухи смятый листок.

Тревога кольнула Дэни.

Писано это было рукой священника из соседней деревни под диктовку сестренки Анны. В письме сообщалось о гибели отца.

«У нас побывали солдаты, забрали все зерно, угнали скотину, двоих повесили за то, что мы однажды укрыли одного из тех, - писала сестра. – Отец и сосед Антуан пытались возмутиться – и их заодно. Дэни, возвращайся! Матушке совсем плохо, она не встает, а я одна с хозяйством не управлюсь».

Дэни машинально расправил листок. Что-то мешало ему читать, какая-то пелена перед глазами. Потом он понял – это слезы, сердито мотнул головой, но капли падали и расплывались на листе.

- Перестань, Дэни, - неловко проговорил Томас. – Чего ж теперь…

- П-помолчи, дурак, - шепотом сказал ему Ян.

Дэни уехал на следующий день. Молча, ни на кого не глядя. Да Ян и избегал его взгляда, словно сам был в чем-то виноват. Он помог ему достать дорожный пропуск, лошадь, несмотря ни на какие возражения, сунул Дэни несколько монет. У крыльца Ян задержал его. Виновато, но упрямо взглянул на Дэни – первый раз. Тихо сказал:

- Я буду ждать тебя.

Но Дэни покачал головой:

- Нет, Ян, не надо. Вряд ли я вернусь.

- А как же звезды? – шепотом спросил Ян. Но тут же сник: - Прости…

- Прощай, Ян. Может, свидимся. Я тебя не забуду…

И резко хлестнул лошадь.

Он скакал почти без отдыха, не разбирая дороги и времени суток. Пару раз его задерживали патрули на дорогах, но, взглянув на пропуск, отпускали. Дэни не видел никого и ничего не слышал.

Перед глазами стоял отец – такой, каким он был в их последнюю встречу. Худой, сутулый, добрый. Руки его – узловатые, в мозолях. Как он молча улыбался, если мать корила его за что-то. И как катал на плечах сестренку и близнецов-братишек. И как в последний приезд Дэни домой – два года назад – сидел ночью у постели сына и, думая, что тот спит, молча гладил его волосы.

Любил их отец. Он никогда вслух не говорил этого, но разве нужны слова, чтобы понять? Он любил детей и так гордился ими. Особенно старшим, Дэни.

Ветер в лицо… еще, еще немного… может, стихнет боль в сердце. Ведь он никому ничего плохого не сделал. Как же не знал Дэни, как не почувствовал, что отца больше нет? А мать? Что же будет с матушкой?

Копыта лошади скользили по подтаявшему снегу. Ну, милая, быстрей! Как хочется спать… Как тихо вокруг…

Уже оставался один поворот, и из-за деревьев покажется горка, от которой до родной деревни полчаса ходу. Дэни хлестнул лошадь, но она вдруг остановилась и рухнула на землю; он едва успел высвободить ногу из стремени. Все же он упал, лошадь придавила его. Кое-как высвободившись, Дэни поднялся и, скользя, прихрамывая, побежал по дороге. Спасибо тебе, коняга! Спасибо, Ян! Скорее, скорее!

Деревни не было. Только обгорелые печные трубы, украшенные снежными шапками, стояли под пасмурным небом. Да слабо трепетал на ветру флаг королевских гвардейцев, прибитый к углу единственного уцелевшего сарая.

 

Когда повстанцы из отряда Толля Лучника впервые вышли к пепелищу, они не очень удивились, обнаружив там человека – полузамерзшего, засыпанного снегом, но живого. Но как он выжил? ведь «синие» обычно не щадят никого. Парня выходила Матильда – жена командира Лучника. Придя в себя и узнав, где он, парень долго молчал.

Он попросил оставить его в отряде. Сказал все же, кто и откуда. Коротко. Но только не стал рассказывать, как в отчаянии срывал со стены флаг королевских гвардейцев и раздирал его на части. Как, увязая в снегу, бродил, бродил по сожженной деревне. Как наконец заплакал, увидев аккуратно прислоненную к чьей-то печке кочергу. А потом повалил снег. И Дэни, обессилев, сидел, привалившись к дереву, и ловил губами хлопья. Он решил, что останется здесь. Куда ему идти? А снег такой мягкий…

Не доверял сперва Толль тощему молчаливому парню, но остаться разрешил. А после, приглядевшись, помягчел. Не такой уж и хилый он, новичок. А что хмур, так ведь в его отряд не от хорошей жизни идут. Ничего, пусть.

Живя в столице, о многом не подозревал Дэни. Раньше он верил людям, теперь же не всегда мог отличить друга от врага. Раньше у него всегда был кусок хлеба и крыша над головой, а теперь он научился засыпать под холодным дождем и шагать без сапог по лужам, когда в желудке пусть и сухо.

Одного не мог – забыть. Забыть отца, мать. Анну. Высокие залы Университета. И Яна - где он? Что с ним?

Дэни понимал, что пути назад нет.

 

… Вот и стоят двое друг против друга на лесной тропе. Сжав рукояти клинков. Молча.

В объятой пламенем Сунте и после, отступая, приходилось Дэни убивать, не видя лиц противников, не замечая их. Сперва со злостью, потом с отчаянием. С тоской. И с пониманием неизбежности.

Теперь же он видел лицо врага. И его, Дэни, лицо видел стоящий перед ним офицер королевской гвардии. Лучший на свете друг. Ян.

Он почти не изменился внешне. Только не было в лице озорства и готовности улыбнуться сию же минуту. Вместо этого – жесткость. И злость.

А в темных глазах – растерянность. И такие знакомые эти глаза!

«…Быть верным и тебе, мой друг, - вспомнил Дэни. – Навсегда». И заболело сердце. И мысли взметнулись вихрем.

Ян, Ян, как же ты очутился здесь? И что же мне теперь делать? Ну, ты же понимаешь, Ян, что я не могу отступить? Я не могу бросить оружие.

Драться с тобой, Ян?

Да, знаю – у нас нет выхода. Но драться с тобой? А я должен это сделать. И ты, я знаю, должен – обезоружить меня и допросить. И заставить вывести к отряду. А после - убить.

Молчание, молчание. И даже ветер притих… Но нет у ветра тех сомнений, что терзают меня.

Ведь я люблю тебя, как брата.

Что же - деньги, да, Ян? Деньги привели тебя в гвардию? Но как же ты смог? Нет, я не упрекну тебя, я знаю – это несладко, когда не на что жить. Но… помнишь, ты сказал: « Я не смогу драться с тобой»?

Только зачем же ты шел к сожженной деревне – один? Ведь ты не мог не догадываться, что встретишь меня… это был мой дом.

А помнишь, Ян, ту звезду левее большого ковша? Это наша звезда. Да, была наша. А теперь… теперь она ничья, она будет гореть и завтра, и через тысячу лет. Ведь звездам все равно.

Я мятежник, Ян. А ты гвардеец, ты давал присягу. Так что же нам делать?

Порыв ветра заставил обоих вздрогнуть; начинался мелкий дождь.

Дэни стоял и молчал. Они были одни на узкой тропинке.

И Ян… нет, офицер королевской гвардии медленно поднял меч.

И Дэни вмиг пригнулся, готовясь отразить удар.

А Ян с размаху вонзил клинок в землю. И подойдя вплотную, протянул руку:

- Здравствуй…

Дождь ронял на их лица мелкие капли.

 

июнь-сентябрь 1998