УЧИТЕЛЬНИЦА СТРАСТНАЯ МОЯ

 

(повесть)

 

Моей наивной юности посвящается

 

1.

 

«Раздавит или нет?» - безразлично подумал он.

Нога в тяжелом кирзаче шлепнула подошвой по луже, едва не задев червя. Но уже следующий шаг оказался роковым сразу для трех «дождевиков».

Сергей проводил глазами сапоги, взметающие брызги. На асфальте подрагивал розовый фарш.

Отшагав всего десять метров, этот парень оставил после себя целый взвод трупов. Наконец он остановился напротив капитана, поднес руку к шапке.

- Тов…щ… тан… - глотал звуки ветер. Следом проглотил целую фразу. Зато самую последнюю милостиво пропустил: - Призывная команда к отправке готова!

Мимо протарахтел автобус. Кошмарный закопченный «пазик». Объехал строй, обдав душной гарью, протащился по периметру плаца и, развернувшись, встал у ворот.

Их не распускали. Они продолжали мяться на плацу, ежась от ветра. Только в конце осени бывает такой острый и голодный ветер, подумал Сергей.

Кроме ветра, Сергей не ощущал ничего. Никаких трагических чувств. Просто пустота. И тревожное чувство неизвестности. Черт знает, что там его ждет, в этой армии. Вспоминался-прокручивался недавний разговор: соседка, 80-летняя бабуля с вечно напомаженными губами, зашла одолжить крупы. Разговорилась с мамой. И вдруг стала причитать, что ее внука тоже забирают. Утирая глаза дорогим батистовым платком, она без конца причитала. «Ваш Сережа и мой Костя – это ведь ин-цел-ли-геееенция», - трагично выводила она.

Сергей тоскливо подумал о Жене. Как она тут без меня? Знакомы всего год и три месяца, а как будто всю жизнь.

Родители… Он впервые остро подумал о родителях. Чтобы отвлечься, стал наблюдать за капитаном и сержантом. Сержант – обычный белобрысый детина со сдвинутой набок шапкой. У капитана же вид был жутковатый. Глаза воспаленные, темное обветренное лицо, запыленная шинель. Вид какой-то фронтовой, из фильмов про войну. Как будто его специально подослали к ним в Полутавринск, для устрашения местных новобранцев. Сергей мысленно назвал его «Кощеем». Не по себе стало от его голоса. Резкий. У военрука в школе голос был визгливый, но не жесткий. А этот рубит слова, как ножом капусту. Зловещая хриплость.

Вид новобранцев тоже был неприятен. Все производили какое-то чужое впечатление. Одни в зипунах с серыми мешками и чуть ли не валенках, другие расхристанные, заспанные. Какой-то сброд. Сгорбленные спины и напряженность поз. Неужели он и сам так же безобразно выглядит? Оглядел себя, одернул куртку.

Из военкомата выходили какие-то люди. Входили. Военные, штатские. Прошел какой-то генерал с лампасами. Вдруг Сергей заметил на лестнице парня, с которым проходил призывную комиссию. Он его запомнил, потому что они вместе входили в кабинет к урологу. Уролог неожиданно оказался молодой симпатичной женщиной. Все дико стеснялись, и только этот парень беззаботно спустил трусы до колен. Сергей его запомнил. Железные нервы. Бесстыдное спокойствие.

Сейчас этот «железный» спокойно курил на крыльце военкомата. Сергей заметил, как он подмигнул кому-то в строю. Почему он там, а не здесь, со всеми?

После переклички их подвергли унизительной процедуре. Заставили вывалить на грязный плац все свои вещи. С хмурым видом сержант прошелся вдоль строя. Пожитки Сергея дотошно переворошил, удивленно повертел в руках книжки. Слегка качнул в руке, как бы оценивая их на вес, словно капусту на базаре. Взглянув на Сергея, ухмыльнулся. Изъял перочинный нож.

У других тоже изымали ножи, вилки и вообще все острое. У одного парня даже забрали значок ДОСААФ. Кто-то пробовал возмущаться. По строю прошелестела новость, что на днях в соседней области один призывник проткнул себя вилкой. Пошел в поезде в туалет – и вилкой в сонную артерию. До места службы доехал уже труп.

Наконец их распустили. Капитан-Кощей куда-то ушел, на ходу чиркая спичкой и бережно сводя руки над огоньком сигареты.

Всем разрешили выйти за ворота военкомата, где уже жались родственники. Сергей быстро разглядел в толпе Женю. Она вынырнула к нему. Они судорожно обнялись. Сергей погладил ее деревянной рукой. В отчаянной потуге попытался подобрать какие-то слова. Оторвался от ее щеки и взглянул на нее. Глаза красноваты. Плакала? Неожиданно он увидел в ее лице те черты, которых раньше не замечал. Даже не то что не замечал, а просто не отмечал по отдельности. Серо-голубые глаза, слегка суженные у висков, словно жмурящиеся. Как он раньше их не видел? Не густые, но длинные ресницы.

Она отвела голову. На ее щеке розовел свежий прыщик. Даже не прыщик, а маленький зачаток будущего воспаления. Когда он созреет, Сергей будет уже далеко…

- А почему твоих нет? – спросила она.

- Отец на дежурстве, мама болеет.

- Сейчас ты уедешь, а я пойду домой.

- Ничего.

- Твой отец мог бы тебе помочь. Откупиться.

- Мы уже об этом говорили, - раздраженно сказал он. – Да, он начальник, но не того уровня.

- Но он мог бы попросить!

- Хватит. Дело не в этом. Я просто устал. От этих двух дурацких поступлений в университет совсем вымотался. Одна мысль, что придется поступать в третий раз, убивает. Я отвык радоваться лету. Для меня лето – это экзамены, нервы и разочарование. К черту! Лучше уж послужу. Может, я хочу служить!

- Ну и дурак. Извини. Просто ты о себе подумал, а обо мне нет. А мне теперь что делать? Тупо ждать?

- Будешь приезжать.

Она вздохнула тем вздохом, которым человеку дают понять, что он безнадежен. Сергей начинал искренне злиться. Вспомнил соседку, проводившую в армию внука. «Инцеллигенция». Что вы все ко мне пристали? Какого черта?!

- Что, на каторгу иду? – скрежетнул он зубами. – В армии что, не люди? Отцепитесь, сам разберусь. И тебя ни к чему не обязываю. Хочешь жди, хочешь…

Сказал и испугался. Она побледнела.

Подъехал автобус. Тот самый вонючий «ПАЗ». Послышались чмоки, похлопывания по плечам, кто-то всхлипнул.

Они поцеловались, и он пошел. Сидячих мест в автобусе уже не осталось. Он повис у задних ступенек. Вынырнув из-под чьей-то руки, попытался выглянуть в окно. Но в окне ничего не было видно, только мутные фигуры людей, трудно различимые из-за немытого стекла.

- Все сели? – прохрипел где-то спереди капитан.

- Все, - отозвался сержант.

- Поехали.

Они проехали метров пятьдесят, и тут Сергей понял - что-то не так. Он присмотрелся к соседям и повел плечами. Рюкзак! Проехали еще немного, пока он окончательно осознал свою оплошность.

- Остановите! Я рюкзак забыл.

Под всплески хохота и крепкую ругань «Кощея» Сергей выскочил из автобуса и понесся к военкомату. Мимо проехала машина. У Сергея мелькнула мысль, что на месте капитана он здорово перепугался бы. Мало ли сейчас психов! Один себе вилкой горло протыкает, другой с таким же успехом может под машину броситься.

Рюкзак стоял рядом с Женей.

- Ну, вот и все.

Он обнял ее за плечи, притянул к себе. Теперь он действительно уходил. Куда? Зачем? Внутри все сжалось, сперло. Наружу вырвался усталый хрип. Она сжала его руку.

Уходя, он чуть опять не оставил рюкзак. Она повесила ему его на плечо. Осталась сзади… Махнула рукой вслед задымленному тарахтелке…

Он тяжело вдохнул свинцовую гарь и посмотрел в серое окно. За нечистым стеклом мелькнули несколько лиц. Одно показалось ему похожим. Он вдруг вспомнил учительницу русского Ирину Леонидовну. Как странно. Он уже полтора года как окончил школу. Другая жизнь, перевернутая страница…

 

2.

Ирина Леонидовна Алексеева стояла в отдалении в фиолетовом пальто. Рассеянно следила за пыхтящим автобусом и вспоминала, как еще в 7-м классе в школьном коридоре он брякнул несусветную глупость. Вернее, сказал неприличное слово, сам не понимая его смысла. Она была рядом, и ей стало стыдно. Она тогда разозлилась на него, даже рассвирепела. А он, полный несмышленыш в области «можно» и «нельзя», лишь покраснел.

Лишь месяц спустя Ирина Леонидовна поняла, что с того момента началась ее тайная любовь. Постыдно-сладостная любовь учителя к своему ученику. Каждый урок в 7-А стал для нее особенным. Она ждала этих уроков до судорог в лодыжках. И одновременно боялась их. Где-то посередине урока ей вдруг начинало казаться, что вот-вот она чем-нибудь выдаст себя. Ей мучительно дались несколько уроков, посвященных лирике Пушкина. Она боялась цитировать слова о любви, спирало горло. Она отдавала книжку Леночке Канивец, и та прилежно читала «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…»

Какое облегчение она испытала, когда они, наконец, перешли к Гоголю!

Сергей, конечно же, ни о чем не догадывался. Хотя…

В 9-м классе, когда Ирина Леонидовна уже научилась владеть собой, она вдруг начала ловить на себе его мимолетные взгляды. Она была красива, и она знала, что многие старшеклассники заглядываются на нее и между собой обмениваются пошлостями по поводу ее большой груди.

Но в его скромных взглядах с третьей парты этого не было. Было что-то другое, задумчиво мечтательное. Ирина Леонидовна инстинктивно разозлилась. Пару раз вызвала его к доске, смяла придирчивыми вопросами. Он сбивался, терялся. Но продолжал смотреть на нее наивными глазами ребенка.

Она не выдержала. Всю ночь проплакала. Била рукой подушку, пока не прорвала ее ногтями. Это было в годовщину смерти матери. Отец, помогая собирать пух, укоризненно грассировал: «Игочка, успокойся. Уже год пгошел. Ничего не вегнешь». Ей впервые в жизни захотелось наброситься на отца с кулаками. Еще секунда, и ее прорвало бы: «Зачем мне твои наставления? Мне уже 29, я ничего больше не слышу, кроме правильных слов, от которых меня тошнит!!!»

Она еле тогда сдержалась, чтобы не наброситься на отца. Вспоминать об этом было дико.

Она вышла замуж, но вскоре развелась. От мужа у нее осталась только банальная фамилия Алексеева, о чем она жалела. Своя родная фамилия, Свирская, казалась ей незаурядной и энергичной. Но что сделано, то сделано.

Сергей окончил школу. У него появилась девочка Женя. Но у Ирины ревности уже не было. Была лишь тихая, покорная усталость. «Когда же это все кончится? Когда пройдет?»

Не проходило.

Однажды осенью, гуляя с собакой по парку среди желтолистых кленов и каштанов, она увидела его с Женей на лавочке. Они целовались.

По необъяснимой причине ее сеттер Ким дернулся и подбежал к их лавочке, принялся их обнюхивать. Разговор был неизбежен. Ирина Леонидовна подошла и, извинившись, села рядом.

Оказалось, что Сергей не поступил в институт и теперь готовится поступать на следующий год. А Женя поступила в Полутавринский пед, у нее все шло удачно. А у него все было не очень. Сергей очень уставал на заводе. Женя рассказывала студенческие анекдоты и хихикая описывала «преподов», а он явно не ладил со своим мастером в цехе. Не стесняясь, он даже назвал мастера «му…ком».

А потом Женя ушла. Она бежала на какой-то институтский вечер. А Сергей не спешил, он работал во вторую смену.

И они побрели по аллее парка. Ирина долго потом вспоминала эти полчаса. Они шли, шелестя листвой, Ким носился туда-сюда. Он продолжал рассказать ей о заводе, о противной бригадирше с железными зубами и волчьим взглядом. Работяги в перерыве глушили спирт и зазывали его. Он не хотел. Он хотел, чтобы его оставили в покое. Но зубастая бригадирша требовала, чтобы он выполнял план по закручиванию шурупов. За смену нужно было вкрутить 5 тысяч шурупов. Так как ему еще не исполнилось 18, его смена была на час короче – 7 часов. Или 420 минут. То есть 25 тыс. 200 секунд. Таким образом, каждый шуруп нужно было вкручивать за 5 секунд. И так без остановки, все 7 часов. Он не выполнял план. Зубастая бригадирша ругалась.

- И что же дальше? – спросила она, старательно гася в себе дрожь.

- Через год снова буду поступать, - ответил он, лаская Кима.

- А если… не получится?

Он сунул руки в карманы и сутуло понурился. Сильно ударил ногой каштанину, и та быстро-быстро запрыгала по аллее, перескочила на газон и стукнулась об урну.

- Пойду в армию. Лучше уж там, чем на заводе…

Ирина Леонидовна хотела предложить свою помощь в подготовке к сочинению. Хотела, но не смогла. Как девчонка, застеснялась. Испугалась, что он согласится. Тогда бы эти занятия стали для нее пыткой.

Потом она, конечно, казнила себя. «Он мог бы избежать армии. Ты могла бы ему помочь».

Он рассказал, что работает в две смены: неделю – в первую, неделю – во вторую. Она узнала, когда начинаются и кончаются смены, и в нужное время стала гулять в парке рядом с заводом. Без собаки. Собака могла привлечь его внимание. Она садилась в троллейбус и проезжала шесть остановок. Выходила, надвигала шляпу на глаза и садилась на лавочке недалеко от проходной. Украдкой следила за всеми входящими и выходящими. Наконец выходил он, уставший, ссутуленный. Она провожала его, держась на расстоянии, спотыкаясь и прячась за деревьями.

Понимала, что это безумие. Но ничего не могла с собой поделать.

Несколько раз у проходной он встречался со своей подругой. Женя постоянно мерзла, всегда в капюшоне, поверх куртки шарф. Он не выпускал из рук ее бледных дистонических пальцев.

«Ревную ли я его к ней?» – снова и снова спрашивала себя Ирина Леонидовна. И с удивлением отвечала: «Нет». Она находила какую-то странную прелесть в том, чтобы просто наблюдать за ними. Он целовал Женю, они шли обнявшись. Он переводил ее через скользкую дорогу, что-то рассказывал ей, и Женя громко смеялась (отголосок смеха иногда долетал). Это было больно. Но и одновременно приятно. Как будто Женя была частью чувства Ирины Леонидовны к нему. Эта девочка по-своему, мучительно и парадоксально, вписывалась в контекст этого чувства. То есть была вовсе не соперницей, а… соучастницей этой любви.

 

3.

В тот день, когда Сергея забрали в армию, Женя пошла в парикмахерскую. Постриглась коротко-прекоротко. Ей бессознательно хотелось огрубеть. Сидя в кресле и стараясь не глядеть в зеркало, она думала о том, что так будет легче. «Буду стричься раз в полгода», - решила она про себя.

Он ушел на два года. Значит, всего четыре раза постричься – и он вернется. Вдыхая резкий запах туалетной воды, она пыталась сосредоточиться на разглядывании нехитрых цирюльных аксессуаров – ножниц и ножничек, флакончиков с пшикалками, щипчиков, щеток, расчесок.

Когда лоснящийся парикмахер жестом факира сдернул с нее простыню и сдул волоски, она услышала его удовлетворенное чмоканье. Посмотрела в зеркало. На нее глядело интересное лицо девушки с энергичным спортивным ежиком. Легкая восточность черт проявилась выразительней, мягкая ямочка на подбородке уравновесилась строгостью верха. Эта девушка показалась ей очень милой.

Хотя институтские подруги недовольно фыркали, Женя сразу поняла, что это от зависти. Мужики-преподаватели стали проявлять к ней уважительную заинтересованность. Вадим, первый хохмач курса, даже пригласил в кино. Он ей не нравился, но она пошла. Может, потому и пошла, что Вадим ей не нравился. Хотелось побыть в компании с «кем попало». О его собственных чувствах Женя даже не догадывалась. Даже мысли не было, что этот циничный, но добродушный толстячок может испытывать сильные чувства.

Фильм был под стать настроению – какая-то идиотская американская комедия с назидательным названием. Она честно отсмеялась каждой глупой шутке, даже не слыша язвительных комментариев Вадьки.

Возвращались домой поздно. Вадим был непривычно тих. Женя радовалась, что сходила в кино. Тоска щемила уже не так сильно. Было морозно, руки мерзли. Они дошли до остановки.

- Извини. Если б знал, что такой маразм… - послышался голос Вадима.

- Ты о чем?

- Да о фильме. Знал бы, что такой маразм, повел бы тебя на что-нибудь поприличней.

- Да брось ты. Было замечательно. Спасибо тебе огромное.

Она потянулась к нему и искренне поцеловала в щеку. Вдруг почувствовала, как он напрягся. Вот это да! Машинально отгоняя от лица уже несуществующий локон, она глянула на его насупленное лицо. Рассмеялась, поправила его шапку-петушок.

Она умная, все поняла. И он понял.

Неловкость расставания – одна из самых противных вещей на свете. В таких ситуациях не знаешь, куда себя деть, что говорить.

- Тебе идет новая стрижка, - серьезно сказал Вадим.

- Спасибо.

- Еще сходим?

Вместо ответа она посмотрела на дорогу. Из-за сквера вынырнули огни троллейбуса.

- Мой, - сказала она.

- Ну так как? Сходим? – переспросил он.

- Куда? – рассеянно спросила она.

- С тобой – хоть к черту на рога, - выдохнул он.

Женя засмеялась. Троллейбус, виляя боками, подруливал к бордюру. Она шагнула в темноту, хрустнула в темноте корка льда. Обернулась на Вадима, застывшего под фонарем.

- Давай сходим в церковь. Я ни разу не была.

И, не дав ему опомниться, вскочила в раскрывшиеся двери.

 

4.

Автобус ехал по улице, которая еще недавно называлась «Ленинградская», а теперь была «Сенной». Перемена имени на ней никак не сказалась: серые невзрачные дома привычно чередовались с бетонно-кирпичными заборами официальных зданий. Миновали колхозный рынок, вырулили на площадь. Здесь был длинный полукруг вокруг главного сквера. Прощальный взгляд на школу, и автобус нырнул в поворот. Резво набирая ход и хрипло разъяряясь, помчал к вокзалу. Машину безбожно трясло. Когда же асфальт кончился и пошла брусчатка, стало подкидывать до потолка.

Новобранцев било о поручни и соседние рюкзаки. Даже сидящие крепко вцепились в сиденья, чтоб не вылететь. Одному бойцу стало плохо. Водителю пришлось остановиться. Выбравшись из гущи тел, бледный парень вывалился из автобуса и тут же, на тротуаре, отвесил поклон.

Солдаты старались не смотреть. Бредущий мимо народ брезгливо наблюдал за извержениями. Организм не менее брезгливо избавлялся от еды: капуста сменила макароны, потом вывалилось что-то мясное, окрашенное в чайный цвет… Сергей вспомнил школьного военрука: «Вестибулярный аппарат слабый! Марш стоять на голове!»

Оправившись и утершись, парень забрался в «ПАЗ», и они снова поехали.

- Что так? – сочувственно спросил Сергей, когда парень задышал рядом, распространяя противный запах.

- Вчера много самогонки выпил, – тяжело сопел бедолага. – Далеко до вокзала-то?

Судя по выговору, он был явно сельский абориген и город знал плохо.

- Вокзал за поворотом, - успокоил его Сергей.

 

---

 

…Списанный поезд ввинчивался в ночь. Монотонно и однообразно постукивали колеса. Бурые тараканы возмущенно шевелились в пыльных щелях - безмолвно роптали по адресу незваных гостей.

Полутавринск остался далеко позади. Поезд нес их на север. Справа плавился закат. Даже несмотря на подавленное состояние, это было красиво.

В сон не клонило, хотя минувшей ночью Сергей почти не спал. Он то ложился, подмостив руку под голову, то садился и сощуренно глядел в окно. Поневоле прислушивался к вагонным разговорам. Говорили черт знает о чем. О том, куда их везут, о порядках в армии, о «бабах». Кто-то в соседнем купе со знанием дела описывал, какое это удовольствие – курить драп. «Втягиваешь в себя и потихоньку выпускаешь, втягиваешь – и выпускаешь. Главное - поймать момент перед самой «отключкой». Если прозевал – плохо. Зато если поймал – о-о-о!..»

Сергей с удивлением взирал на несвежие, выглядевшие старше рожи новобранцев. Трудно было поверить, что им тоже по 18 лет. Грубые шеи и подбородки, лбы в усталых морщинах. Многие на проводах напились, как черти.

Сам Сергей простился с родителями и сестрой Наташкой без всякой выпивки. Просто посидели, поговорили. Мама испекла торт…

- Ну, а тебе какие проводы устроили? – поинтересовался парень с прыщаво-медной, лоснящейся рожей.

Сергей пожал плечами.

- Да ничего особенного не устраивали.

- Ты прямо как не русский! – с веселой угрозой протянул меднорожий.

От этих слов покоробило. И удивило. Неужели он единственный, кто накануне не нажрался? Подошел к симпатичному парню с нежно-девическими чертами лица, который казался младше его. Совсем ребенок, наивный взгляд. Но оказалось, что и он тоже пил. Стал рассказывать, какую классную в их селе гонят самогонку из проращенной ржи. Он радостно улыбался, обнажая мясистые десна, щеки порозовели.

Ощущение тоски усугубилось осознанием ущербности. Сергей понял, что попал в какой-то другой, незнакомый мир. Нет, немного он был знаком. На работе, на заводе, мужики в цехе выпивали и иногда приглашали его. Но он ни разу не соглашался. Вонючий спиртяга для протирки электронных плат энтузиазма не вызывал.

Сергей высунулся в окно. Холодный ветер жег лицо. Он почувствовал, что хочет есть. Вокруг жевали, пили, чавкали, давились, икали, рыгали. Жизнь, черт возьми, продолжалась. Хотя в то же время текла куда-то не туда.

Он развязал кашлатые тесемки рюкзака и стал шарить в шершавых глубинах. После сержантской перетряски он сунул все как попало, и теперь никак не мог найти еду. Рука упорно натыкалась на книги и блокнот. Тушенка, очевидно, закатилась под одежду.

О, а это еще что? Он вытащил листок бумаги. Обычный тетрадный, в бледную клетку, сложенный вдвое. Крупная надпись: «Сергею Д.» Развернул. Там был текст почерком, который показался ему незнакомым.

Что за черт! Он забыл и про голод, и про тушенку. Смысла в записке не было никакого, но она его зацепила.

«Сережа, здравствуй! Держись! Я с тобой. Я к тебе приеду. Вот увидишь, все будет хорошо. Я буду молиться, чтобы ты был жив-здоров. Не падай духом! Все будет хорошо. И.Л.»

Почерк был торопливый, судорожный.

Какая галиматья, подумал он. Что это еще за писулька? И как она попала в рюкзак? Гм… Может, Женькин розыгрыш? Подговорила какую-нибудь подругу…

Сергей задумался. Как-то непохоже на нее. Так шутить – это не в ее духе, к тому же в такой момент.

А если не розыгрыш? Ошиблись адресом, сунули не тому…

Перечитав записку и так ничего и не поняв, он решил все же поесть. Чтобы открыть банку, пришлось брести в капитанское купе. Все ножи новобранцев были там, под замком.

Оттуда слышались резкие хлопки. Капитан с сержантом резались в «очко». Их лица были сосредоточены.

- Чего тебе? – спросил сержант, набычившись.

Сергей объяснил. Ему протянули первый попавшийся нож – ржавый, с чем-то жирно налипшим на лезвии.

- Открывай здесь, при нас. Да поживей!

Сергей спросил, нельзя ли дать ему собственный раскладной нож.

- Бери что дают, - отрезал сержант, бросая карты. – «Очко».

Сергей понял, что доказывать что-то бесполезно. Брезгливо вскрыл банку, стараясь неглубоко вводить липкое лезвие в мясо.

Он поел, вовсе не думая ни о еде, ни о голоде. Перечитал странное письмо еще раз. Интересно, есть ли тут в вагоне еще один Сергей Д.? Легче всего, конечно, заглянуть в список капитана, но заглянуть в него не представлялось возможным.

Тогда он пошел по вагону на разведку. Заглядывал по очереди в каждое купе. «Тут Сергеи есть?» «А тут нет Сергеев?» На него реагировали как на болвана. Он и сам почувствовал себя болваном.

Что-то он делал не то. Решил сменить тему. В следующих купе уже спрашивал иначе: «Тут кому-то письмо. Случайно ко мне в рюкзак кинули. Какому-то Сергею Д.». И помахивал листком так, чтобы был виден почерк. На него стали смотреть уже с интересом, хотя и туповатым. В одном купе даже подергали за свисающую сверху большую волосатую ногу: «Серега! Дугин! Это не тебе?» Обладатель волосатой ноги шумно задвигался, потливо засопел и показал оплывшую от 18-летнего безделья физиономию. Протянул за письмом жирнопалую руку. «Не, это не мне». И снова рухнул и засопел, заворочался.

В другом купе отрешенно лузгали семечки. На столе колыхались пустые консервные банки. Рыхлые останки хлеба, комки газеты.

Сергей пожалел, что затеял эти дурацкие поиски. Спрятав письмо поглубже в рюкзак, он достал пачку «Примы». Никогда не курил, но еще вчера понял, что начнет. Потому и купил вечером несколько пачек. Не зря.

Вышел в тамбур. Там уже пыхтел цигаркой Кощей, почесывая шрам на щеке. Шрам выглядел как боевой, но на самом деле являлся следом от гвоздя, на который 18 лет назад мальчик Алеша напоролся, перелезая забор.

В тамбуре гулял ветер и неуютно ходил пол. Дрожащей рукой Сергей вытащил из кармана красную коробку. Повертел так сяк. Такая легкая, будто там ничего и нет. «Прима».

Прима, секунда, терция, кварта… Он вспомнил детство, музыкальную школу. Как это было давно! И как странно, что теперь он здесь. Ведь мог бы…

К черту! Не мог! Тогда, десять лет назад, когда на первом академконцерте он очаровал всю Полутавринскую музыкалку №7 и прямо на сцене был завален цветами, все словно с ума сошли. Только о нем и твердили. Видите ли, его ждет «великое будущее». «Блестящий слух»…«гениальные пальцы»… «необычайный талант»…

Куда все это делось? А Бог его знает. Искать ответ желания не было. Равно как и убиваться по тому, что так и не подружился с черным зверем с широким оскалом в семь октав: пятьдесят пожелтевших от времени «зубов», не считая бемолей.

- Прикурить? – спросил Кощей, заметив, что Сергей мнется с сигаретой.

- Да, пожалуйста. Если можно.

- Можно Лизку за сиську. В армии говорят «разрешите».

- Разрешите.

Капитан щелкнул зажигалкой. Сергей прикурил и сделал свою самую первую в жизни затяжку. От дыма, остро проникшего в легкие, сперло грудь. Взорвался кашлем. Выступили слезы.

«Какая гадость, -- подумал он брезгливо. - Наверное, в каждом человеке сидит мазохист. По крайней мере, в каждом курильщике. В чем же тут удовольствие, а?»

Он припомнил, как впервые в жизни выпил. Ему было лет восемь, когда он тайком от родителей, заболтавшихся со знакомыми, проник в пивную и, слив остатки из пахнущих рыбой кружек, всосал в себя несколько глотков. Была жара и очень хотелось пить. Жажда ушла. Но одновременно пришли дурман и горечь. Вскоре разболелась голова, но он стойко это вытерпел. Родители так ничего и не узнали.

Затянувшись, он вновь закашлялся. Почувствовал, что голова начинает куда-то уплывать. Может, хватит? Он скосил глаза на сигарету. Да вроде еще и до половины не добрался. Затянулся и закачался полупьяно.

Капитан удивленно следил за его борениями. Нахмурился. «Булыга прав, действительно странный тип. Как про таких говорит комбат? Не-аде-кватный. Вот-вот. Надо сказать Булыге, чтоб понаблюдал за ним повнимательней. Как бы чего не вытворил».

Капитану уже успели донести содержание письма, попавшего к Сергею. Все это казалось непонятным. А значит, подозрительным. Все, что капитан Дмитриев не мог себе объяснить, вызывало в нем сильное недоверие. «Кто этот парень? - думал он, поглядывая на Сергея. – Хорошо, если он просто псих, идиот. Тогда виноваты врачи, им и расхлебывать. А если это… Вдруг он кем-то подослан? Нужно обязательно доложить о нем комбату».

От этой мысли Кощею полегчало. А Сергея откровенно развезло. Ему было и плохо, и хорошо. Хорошо даже от боли, внезапно сгустившейся в правом виске и шлющей в левый импульсы пульсирующих спазмов. Возникло ощущение, что он никуда не едет, что это то ли кино, то ли сон. Сон об увлекательном путешествии по стране, с экскурсиями, походами, достопримечательностями… Человек в форме напротив, похожий на Кощея, показался смешным. Зачем он напялил эту форму? Ведь мы едем смотреть древний монастырь. Там эта форма неуместна…

- Снимите… - пролепетал Сергей.

Кощей вздрогнул и просверлил невежу недовольным взглядом.

- Не понял.

- Зачем вам эта форма… сейчас? – спросил Сергей, мягко стукаясь затылком об отслоившуюся обшивку тамбура.

Лицо у капитана вытянулось. Он бросил окурок и подошел вплотную к беззаботно улыбающемуся мерзавцу. С трудом сдерживался, чтобы не ударить. Поймал себя на том, что рука в кармане шинели сжата в тугой кулак. «Отставить», - с трудом скомандовал себе.

- Парень, ты хочешь здесь выжить? – тихо произнес он. – Тогда оставь эти глупости. Выбрось на два года из головы. Не вреди себе. Иначе будет худо. Я не хочу тебе зла.

Сергей вздохнул.

- Я тоже.

И тут же накатила слабость. Причем слабость настолько тяжелая, что не было сил отлипнуть от стены и поплестись в вагон. Вообще никаких сил.

Он посмотрел в окно. За замурзанным стеклом летели все те же деревья да волнисто бежал кабель электропередач.

 

5.

Сидя в учительской, среди шкафов с собр. соч. Сухомлинского, Макаренко и Песесталоцци, Ирина Леонидовна с волнением слушала эту девушку и думала о своем. Вика уже в двадцатый раз спрашивала одно и то же: «Что мне делать? Что же мне делать, Ирина Леонидовна?»

Ее красивое смуглое лицо было непривычно сморщено. На ученический фартук капали слезы. Она сидела на стуле, поджав ноги, и бубнила одно и то же. Про парня, который ее бросил, про свой «срок». «Ведь 4 месяца уже. Ведь все, придется рожать. Да?» - всхлипывала Вика.

Ирина Леонидовна смотрела на ее поджатые ноги и рассеянно удивлялась. Совсем девчонка. И уже – такой опыт. Я в ее 15 лет была совершенным ребенком. Даже не задумывалась о таких вещах.

- Что же мне делать? – в двадцать первый раз взмолилась Вика.

В ее больших цыганских глазах блеснуло страдание. Ирина Леонидовна пожала плечами.

- Может быть, он еще вернется. Ведь он любит тебя?

- Не знаю, - промямлила ученица.

- Вот видишь. Не знаешь. На кой… Зачем он тогда тебе сдался, если не любит? А если любит, то все равно прибежит.

«Идеалистка, - подумала она. – Я сама-то хоть верю в то, что говорю?»

- Сколько ему лет?

- Двадцать пять.

- Ого. Такая разница.

- Катька сказала, что могу на него в суд подать за совращение.

- Я бы этого не делала. Чего ты этим добьешься? Просто стисни зубы и живи. В такой ситуации важно сохранить достоинство, понимаешь? И если он не баран, то вернется, оценит. Поймет, что ты женщина, а не сопливый ребенок, который хватается за мамину юбку.

«Тьфу ты, опять идеализм прет. Ни черта он не оценит. Что ж я тут тебе несу, милая девочка?»

Банальная история. Вика с ним встречалась с лета. Ходили в кино, ели мороженое. Потом однажды встретились в парке, побродили. Потом поехали на другой конец города. Он сказал, что хочет познакомить ее со своими родителями. Но родителей дома не оказалось. Он хлопнул себя по лбу и вспомнил, что они поехали на дачу. Провожать ее было далеко, пришлось заночевать…

«Ну, и что такого? – философически подумала Ирина Леонидовна. – Еще одна девочка стала женщиной. Подумаешь. Ну, определенный стресс. Физиологический шок, как сказал бы доктор Карапетян. Но стоит ли убиваться? Если посмотреть здраво, то ничего страшного, все в порядке вещей…»

- Ну, он же тебя не насиловал?

- Нет. Все так неожиданно случилось. – Вика виновато шморгнула носом. Потом зарыдала. Ирина Леонидовна обняла ее за плечи. Все-таки пришлось успокаивать, говорить глупые слова.

Выяснилось, что никто еще ничего не знает. Ни мать, ни бабушка. Ни даже сам парень. Но ему говорить она не хочет. Вскоре после той ночи он прилип к другой девчонке, смазливой блондинке из соседнего двора. Оказался гулякой. Что теперь докажешь? Ситуация…

Вика ушла, а Ирина Леонидовна сидела, задумавшись. До педсовета оставалось еще 50 минут. Было время посидеть в одиночестве, повспоминать тот вечер, когда в ее собственной жизни все сдвинулось, началось и побежало…

 

---------

 

В тот день она пришла поздно. Погода была холодная и хмурая, по-настоящему осенняя. Еще и лампочка в подъезде перегорела - тьма, хоть глаз выколи.

«Это такой день. Сплошные испытания», - подумала еще тогда Ирина Леонидовна. Утром в школьном коридоре рядом с ней просвистел кусок штукатурки. Потом она сильно ушиблась на втором этаже, когда отпрянула от стаи малышей, выскочивших из класса. И потом все было не так. Сумасшедшая завуч Коняева в учительской орала больше обычного, физкультурнику стало плохо прямо на занятиях, и Ирине Леонидовне пришлось срываться с урока, искать свой класс, рассосавшийся по школьному двору и окрестностям…

Она нарочно не притворила скрипучую дверь в подъезд, чтобы хоть какой-то свет пробивался в этот склеп. Вспомнился ее сегодняшний урок по Достоевскому в 9-м В: «Его комната была похожа на гроб…» А на что тогда похож этот кромешный подъезд?

На повороте к третьему этажу во мраке вдруг послышались хлюпающие звуки. Словно кто-то чавкал, плямкал. Собака?! Она напряженно замерла. «Что ж это за день такой!» Привыкшие к темноте глаза различили на лестничной площадке какого-то человека. Идти дальше не было сил. Постояла немного, приглядываясь. Мужчина в темном, разбросав ноги, лежал в скрюченной позе. Вроде молодой. Никакой крови не заметно. Она осторожно приблизилась и нагнулась. Послышался отчетливый запах дрянной выпивки. Молодой парень лет 25. Даже, пожалуй, 23. Откуда он здесь взялся? Она осторожно присела на ступеньку. Каблук звонко цокнул. И в этот момент парень широко раскрыл глаза. И посмотрел на нее совершенно осмысленным взглядом. В зыбкой тьме его глаза оказались темно-фиолетовыми. Он прикоснулся к ее руке. И почти сразу она почувствовала на запястье цепкое кольцо его пальцев.

Она оцепенела.

- Картошки хочу! – прохрипел парень.

Его голос был ужасен. В нем не было ничего человеческого, словно это ветер прорвался сквозь кирпичные щели и каркнул, прежде чем ухнуть вверх по лестнице.

- Машка, картошку давай!

Это был хрип утробы зверя. Ее кисть все крепче сжимало стальное кольцо. Еще немного, и он полностью передавил бы ей вену. Рука онемела, она ее совершенно не чувствовала. «Что делать?» - взвыло сознание. На этот вопрос не ответил бы и Чернышевский. Какой к черту Чернышевский! Надо спасаться. Но как? У этого сумасшедшего звериная хватка.

- Послушайте, вам нужна картошка? Я вам приготовлю… - пролепетала она. Она даже набралась смелости и протянула руку, провела ею по его ужасному плечу.

- Машка, сука… - прорычал он.

Она инстинктивно закрыла лицо. Вдруг откуда-то снизу полоснул свет, гулкий вопль затопил пространство:

- Федька, сволочь! Ты где? Ах ты…! Измордую!

В нос ударил дух тушеной капусты.

Ирина почувствовала, что рука освободилась. Дверь из квартиры была распахнута, и мясистая бабища в фартуке тащила вниз по лестнице этого жуткого человека, мяла, пинала, и обзывала его последними словами.

Подхватив полы пальто, хватаясь за шершавые балясины перил, Ирина Леонидовна побежала к себе наверх через две ступеньки. Подвернув ногу на остром каблуке, доскакала до двери. Судорожно вдавила кнопку звонка. «Зззззззззззззз!.. Зззззззззззззззззззз!»

«Где же он, почему не открывает? Что за день?!»

В голову стучалась птица-тройка, она неслась галопом, аллюром и рысью. Шумело в висках. Показалось, что снизу шаги, все ближе. Она с силой выдрала из кармана ключ (треснула подкладка). Теперь - в замочную скважину. Попала! Поворот, еще раз – все!

Вломившись в собственную квартиру и захлопнув дверь, она повалилась на тумбу с обувью. Ей в колени ткнулся Ким и принялся лизать руки.

Так она сидела десять минут. Было тихо. За дверью тоже. В комнате громко чикали часы.

Она подняла голову и посмотрела в зеркало. Мокрая прядь выбилась на воротник. Нижняя губа подрагивала. Еле заметно, другой бы не заметил. Только она и отец знали этот тик. Наследство матери. Только у матери дрожала нижняя губа от злости, а у Ирины Леонидовны – от страха.

Она сняла шапку и подошла к зеркалу. На уровне лба к зеркалу был прицеплен листок в клетку. Она взяла его и развернула. Заостренно-экономный почерк отца был так непохож на ее собственный, размашисто-округлый.

«Ирочка, - писал отец, - я поехал на вокзал встречать Петиного сына. Буду поздно. Ужинай сама. Собаку я покормил».

Она медленно разделась, сняла сапоги, вошла в кухню. На столе была еще одна записка. «Кушай пельмени. На сковородке тушеная свекла». Она улыбнулась. Отец был таким трогательным. Тушеная свекла была его фирменным блюдом – с солью, с перчиком и кучей всяких специй. Она сняла со сковороды крышку и мысленно облизнулась. Вытащила из ящика стола вилку и зачерпнула со сковородки. Пара бордовых свеколин упала на чайник… Боже, как вкусно, подумала она, закрыв глаза. Ким заскулил.

Она обернулась. Собака смотрела на нее преданными глазами.

- Послушай, свиненок, ты же ел. Ел?

Преданность в глазах ирландца стала отчаянной. Он заерзал хвостом.

Она вытащила из хлебницы черный сухарь и бросила ему в миску. Ким понюхал, лизнул и начал хрустеть.

Она поела, пожарила на завтра котлеты. Потом посмотрела телевизор, проглядела тетрадки с изложением седьмого «Г». Отложила в сторону, решив проверить завтра. Завтра у нее до обеда уроков нет. А сегодня голова болит. Надо ложиться…

Она была в душе, когда заворочалась входная дверь. Она вышла в халате и увидела невиданную картину. Вошли двое – отец и усатый незнакомец в серой военной шинели и серой шапке с кокардой. У него было смущенное лицо. И Ирина Леонидовна не сразу поняла причину этого смущения. А потом заметила. Отец был пьян.

Это было так странно, дивно, что она чуть не выронила крем для лица, которым всегда пользовалась после ванной.

Она никогда не видела отца таким. Даже на похоронах мамы он напился меньше. А так пил мало и редко.

И вот он еле держался на ногах и стукался о стены, теряя шапку. Но взгляд был веселый-превеселый.

- Что случилось, папа? – спросила она.

- Игочка, пгости! Пгости, сегодня совегшенно удивительный день!

- Я это уже заметила.

- Пгавда? И ты тоже? – еще больше оживился отец.

Он начал долго и путано рассказывать какие-то небылицы….. Все это время военный стоял сзади, с виноватым видом теребя нос.

Оказалось, это тот самый сын приятеля. Полковник Смирнов. «Можно просто Анатолий», - пробаритонил тот.

- Игочка, ты помнишь Толика? Он в детстве приезжал со своими родителями из Одессы и останавливался у нас. Не помнишь?

- А я вас помню, - внезапно пробаритонил полковник. – Мы с вами играли в короля и королеву. А ваши две подружки изображали фрейлин. Вы где-то отыскали покрывало и прицепили мне к плечам – получилась мантия.

- Неужели в детстве я была такой придумщицей? Проходите. Тапки возьмите вон в той коричневой тумбе. Там разные размеры.

- Не надо, у меня с собой парадные туфли. Походная привычка – все носить с собой.

Отец вис на его плече. Но как только Анатолий полез в вещмешок за туфлями, отец отвалился к стене и заурчал. Полковник подхватил его на полпути к полу. Ирина Леонидовна подхватила с другой стороны, и они потащили его в комнату. Уложили на диван, стащили с него ботинки. Отец был как гуттаперчевая кукла. А Анатолий даже не шатался. От него только пахло спиртным вперемешку с одеколоном.

- Вы что, пили не вместе?

- Вместе.

- Из разных посудин? – догадалась Ирина Леонидовна, укрывая отца пледом.

- Из одинаковых. Я даже больше выпил.

- Ничего не понимаю, - сказала она, отбрасывая со лба локон.

- Просто у каждого своя доза. Это как в детстве: один может целый день носиться как угорелый, а другой все сидит, впялившись в одну точку.

- По-моему, это для ребенка ненормально.

- Значит, я в детстве был ненормальным. Мог часами сидеть и мечтать. Или просто глядеть в окно. Просто наблюдать. А вы были совсем другой – шустренькой. Я вам завидовал и восхищался. И даже… Даже, глядя на вас, иногда мечтал превратиться в девчонку. Чтобы быть таким же.

- Вы так хорошо меня помните. А я вас нет.

- Неудивительно. Я был обыкновенный мальчик, да еще и увалень. Толстоватый, заторможенный. А вы всегда были красивая и ловкая. Лазили по деревьям и дрались с мальчишками.

- Странно… Трудно поверить, что вы когда-то были толстым.

- Аж до 8 класса. Потом вытянулся. Спорт, потом армия.

- Вы в Одессе живете?

- Нет, в Москве. А здесь в командировке. С инспекцией по военкоматам.

- Наверное, в Москве сейчас уже зима?

- Да нет, такая же слякоть, как и здесь. Неделю назад снег выпал, а через день растаял… Ну ладно, я пойду. Пора в гостиницу.

Он двинулся к двери.

- Подождите. Вы чаю не хотите? Давайте посидим. Мне так тоскливо оставаться одной. Отец напился… Так непривычно. Отец всегда вечером шумит, щебечет, и не так тоскливо.

- А вы тоже чего-нибудь выпейте.

К ней подошел Ким и посмотрел прямо в глаза. Она провела рукой по его спине.

- Удивительный пес, - сказал Смирнов. - Мы пьяные, а он такой спокойный. Не кидается.

- Он никогда ни на кого не кидается. Так как насчет чая?

- Давайте…

Они пили чай. Анатолий рассказывал о себе и своей семье – жене и дочках. О том, почему пошел в армию. «В конце школы изрядно дерзил учителям. В итоге дали такую характеристику, что с ней никуда, кроме училища, не брали». Жаловался на то, что приходится часто мотаться по командировкам. «Осточертело, но куда деваться!»

Она отделывалась общими фразами. Учительница. Ничего особенного. И рада бы помотаться по командировкам, да кто ж пошлет?

- Странно, такая красивая женщина, и без мужа, - заметил Смирнов, наливая себе еще заварки.

Она молча облизала сухую ложку. Он без церемоний снял зеленый галстук и повесил его на стул.

- А вы с инспекцией только в городской военкомат? Или районные тоже проверяете?

- Мы проверяем все. Призыв туго идет. Много уклонистов, особенно в последнее время. Приходится кой-кому вставлять пистоны.

- А Дзержинский военкомат вы уже проверяли?

- Как раз сейчас проверяем.

Она медленно насыпала себе в чай сахар.

– И как идет проверка? Все в порядке?

- Более-менее. Вас это так волнует? Впервые вижу учительницу, которая так живо интересуется проблемами армии.

- В этом году из моего выпускного призвали троих парней. За двоих я спокойна. Такие лбы, что за себя постоят. А вот третий…

- В армии не обязательно быть лбом. Как раз щуплые и жилистые легче переносят «тяготы и лишения воинской службы». Какой класс?

- Выпускной «А» прошлого года. Школа №9.

- Забавно! Я тоже учился в 9-й школе, только в Одессе. Запомню. А фамилия этого парня?

От волнения у нее пересохло в горле.

- Долгачев. Сергей Долгачев.

Смирнов достал блокнот и записал.

- Я постараюсь узнать, куда его засунули. Населенный пункт, номер части. Если будут проблемы, постараюсь помочь.

- Спасибо, Толя! - Она впервые назвала его по имени.

- Не за что, - усмехнулся он в усы. Откинулся и со второй попытки расстегнул еще одну пуговицу на рубашке.

- Можно еще чаю? – попросил он голосом человека, который не предполагает отказа. – Я закурю?

Она давила в чашке лимонную дольку и наблюдала за его слегка развязными пьяноватыми жестами. За тем, как он, рассыпая сахар, орудует ложкой. Как покручивает кольцо на безымянном пальце. Он закурил «Уинстон».

- А как ваша жена относится к вашим частым командировкам?

- Нормально. Привыкла.

Дежурный тон. Он явно говорил это не в первый раз. Далеко не в первый. Взгляд человека, который приготовился что-то сказать, но сознательно медлит. Ирина Леонидовна постаралась представить, что он думает. Наверное, прокручивает в своей затуманенной голове, как «оприходовать» эту симпатичную училку. Или как они там в армии выражаются? Самое забавное, что ее это никак не трогает. Интересно, с чего он начнет? С признаний, что жена его не понимает? Или с пошлых анекдотов? Нет, на пошляка он вроде не похож. Хотя все мужики в этом возрасте и в таком состоянии становятся пошляками. Даже Чехов был пошляком. И как только это в себе осознал, так заболел и умер. Надо будет этой мыслью завтра поделиться с папкой…

- Почему ты одна? – спросил он вдруг, касаясь ее руки.

- Вам хлеб? Пожалуйста.

Она всунула ему в руку белую горбушку. Он смущенно откусил.

- Вкусно.

- В нашем магазине всегда свежий хлеб. Вот масло, сыр. Берите.

- Ты не ответила. Так почему ты одна?

- Я не одна. Я с отцом.

- А муж?

Она пожала плечами.

- Не встретила.

Говорить ему о своем неудачном замужестве почему-то не хотелось. Тут же начнется «Почему?» да «Что случилось?»

- Удивительно. Ты же красивая.

- Мы на «ты»?

- С детства.

Она рассмеялась.

- Это было в прошлой жизни.

- Ты забыла, а я помню.

Смирнов принялся ерошить голову. Что-то забормотал, завздыхал.

- Послушай, у тебя выпить есть?

- Где-то вино.

- Нет, вино не годится.

- Я бы все равно не налила. Это к празднику.

- Ты хорошая, - сказал он. – Я бы на тебе женился, если б не дочки.

Сколько раз она уже это слышала. Ей было абсолютно все равно, что он скажет дальше. Даже где-то хотелось, чтобы он был грубым - схватил за руки, потащил.

Но он не тащил. Молчал. Видимо, все понимал. Может быть, он был не таким пошляком, каким она его себе представляла. Крепкий, сильный. Невзирая на обстоятельства, хорошо пахнущий. Курит приличные сигареты. Выйти бы за такого - только для того выйти, чтобы половина баб в учительской изошла завистливой слюной.

Но зачем?..

Она положила его на раскладушке в комнате отца. Уже через пять минут оттуда донесся прерывистый храп.

Сама она долго не могла заснуть….

Утром проснулась оттого, что Ким ткнулся в лицо мокрым носом. Блаженно потянулась. Как хорошо, что у нее сегодня на первой смене уроков нет. Улыбнулась, раскрыла глаза. Полежала минут десять. Села на кровати, не вылезая из-под одеяла. Сеттер положил лапу на край постели. Она взглянула на него, потрепала за ухом. В глазах собаки читался какой-то призыв. Он словно что-то хотел сказать. Потом отбежал от кровати и потрусил на кухню. Она встала, набросила халат и пошла за ним. На столе лежала записка от отца. Записка была пересыпана извинениями и жалобами на головную боль.

А ниже – пара строк незнакомым почерком: «Дорогая Ира, наш разговор остается в силе. Обещаю, что все разузнаю о вашем Сергее и позвоню. Может быть, еще зайду. Будьте здоровы, Анатолий».

Котлеты в миске остались нетронуты. Зато яблочный компот из трехлитровой банки они вылакали.

 

6.

У завуча, Веры Ивановны Коняевой, была мания – периодически устраивать заседания учителей. Без всякого повода, просто так. Всех собрать и устроить им чтение нотаций, с нудным брюзжанием и истеричными взвизгиваниями. Эти «коньсоветы» раздражали всех учителей, но противиться им не мог никто. Даже военрук Николай Павлович Чердаков по кличке «Череп», человек с впалыми глазами на зловещем лице, не смел ей перечить.

В прошлый раз Ирина опоздала на «коньсовет» по уважительной причине - провожала подругу в аэропорт. Но даже тогда от Коняки еле удалось отбиться.

И вот опять она снова опаздывала. На этот раз без всякой причины. А значит, нарывалась на поток свинских обвинений, маразматических гадостей. И все это – при всех. Под беззвучными ухмылками «коллег». Как голая – под обстрелом этой тупой истерички, с лоснящимися от помады губами и уродливой химией на голове. И никто ж не посочувствует, ни одна сволочь. Разве что Борис Борисыч, физкультурник с бульдожьим лицом, потом в коридоре подойдет, по-дружески возьмет за локоть и пробормочет: «Не переживайте, Ира, держитесь». И потом как бы невзначай прижмется к ее бедру, пригласит сходить вечером на футбол…

Мелкий дождь противно холодил лицо. Она бросилась к остановке. Автобус только что ушел. Пришлось ждать. Следующий подошел такой забитый, что двери едва открылись. Ира отчаянно втиснулась вслед за пронырливой бабкой. Ныряющими движениями вклинилась, вплюснулась в небольшой зазор между пальто и курткой, между спиной и брюхом. Посмотреть на часы было невозможно – тело было обжато телами, словно канатами.

- Куда прешь? – просипели сверху.

- А куда мне деваться, я на одной ноге стою, - огрызнулась Ирина Леонидовна.

- Что вы делаете? Не видите, ребенок! – взвизгнули сбоку.

- Не нравится, едь на «такси».

Кто-то вздохнул:

- Когда ж это все кончится…

Ирина Леонидовна отрешилась и смежила глаза. Если бы не беспокойная мысль о «коньсовете», заснула бы. Она уже давно привыкла ездить и на одной ноге, и даже вися в воздухе. Это когда с четырех сторон подпирают тела, и ты не чувствуешь под собой опоры. Полная невесомость. «Меня можно в космос отправлять. Без всяких тестов, - давно уже решила она. – Да и всех нас».

Она опоздала на 20 минут. Влетела в учительскую, за секунду сбросила пальто и помчалась по коридору. Бесшумно вошла в зал с миной глубочайшего раскаяния. С профессиональной цепкостью сфокусировала взглядом помещение. Все здесь. Слушали Коняку – сосредоточенно, вдумчиво, понимающе.

Коняева ее не заметила. Или сделала вид? Она визгливо распиналась о дисциплине и инструкциях гороно. Учителя чутко реагировали – хмурились, качали головами, озабоченно поджимали губы, участливо вздыхали, с показушной деловитостью что-то помечали в тетрадях…

Наконец Коняка повернула голову в сторону опоздавшей. Сегодня она была особенно похожа на Горгону: «нахимиченные» волосы вздыблены, под глазами желчные мешки, мелкая дрожь в тестообразном теле. И жирные червяки алых губ. На секунду замерев, червяки шевельнулись и криво изогнулись.

- Здра-а-авствуйте, дорогая Ирина Леонидовна! – пропела Коняева елейным тоном, не сулившим ничего хорошего. Она осклабилась, выставив напоказ шесть золотых зубов, которые в проеме дряблого несвежего лица выглядели как-то воровато.

- Здравствуйте, Вера Ивановна, – голос предательски дрогнул.

- Вот, товарищи, пример безалаберного, недобросовестного отношения к педагогической работе, - назидательно отчеканила Коняка, обращаясь к залу и выбрасывая руку в сторону Ирины Леонидовны.

Та почувствовала себя пригвожденной к позорному столбу. Напряглась, чтобы не покраснеть. Попыталась отрешиться, абстрагироваться, как ей удалось только что в автобусе. Но получалось не очень. Визгливые всполохи Коняки прорывались сквозь эту трансцедентальную пелену:

- Разве я когда-нибудь могла бы себе позволить опоздать хоть на минуту!.. Товарищ Алексеева, видимо, забыла, что такое почетное звание педагога!..

Далее она, как всегда, начала подводить базу. В классе у Алексеевой полный бардак. Ученики распустились. Да и как педагог она не блещет.

Внезапно звякнул чей-то голос. Коняка осеклась. Повисла недоуменная тишина.

- Что-что вы говорите? Борис Борисыч, объяснитесь! – взвизгнула завуч.

Физкультурник Борис Борисыч поднялся над головами коллег. Как всегда, он был в спортивной форме, со свистком на шее. Его слегка бульдожьи черты лица подернулись ироничной усмешкой.

- Вера Ивановна, я предлагаю закрыть эту тему. Ирина Леонидовна отличный педагог и очень хороший человек. Ученики ее любят.

Тишина висела напряженно, словно набухшая капля на конце водопроводного крана. И тогда Борис Борисыч зычно дунул в свисток. Тишина тут же обрушилась.

- Прекратите свистеть! – взвизгнула Коняка. - Откуда вы можете знать, какой она педагог! На ее уроки вы не ходите. Уж не в нерабочее ли время вы с ней стакнулись?

- Прекратите, противно. - Легкая брезгливость подернула лицо Бориса Борисыча.

- Вы как со мной разговариваете!

- Я на ее уроки не хожу, зато с детьми постоянно общаюсь. Именно ОБЩАЮСЬ, а не ору на них. Когда они в раздевалке переодеваются, я часто слышу их разговоры. Нас с вами они «кроют» будь здоров. Кое-кому, наверное, сильно икается. А про Ирину гадостей почти не говорят.

Коняева заорала благим матом. Она уже не выбирала выражений. В этом «вопиющем демарше» физкультурника ей померещился бунт. Подрыв основ. А такие «поползновения» надо выжигать каленым железом.

Но Борис Борисыч был спокоен и расслаблен. Ироничная скала. Не обращая внимания на вопли, он сел и скрестил руки на груди.

Бурно извергшись, Коняева иссякла. Упрелась, дрожащим задом нащупала стул, утерлась. Кисло махнула Ирине Леонидовне – «садись». Посопев, начала долго и нудно рассказывать о каких-то методиках.

«Коньсовет» был закончен, лишь когда под кабинетом загремела ведром и шваброй уборщица баба Маша – сгорбленная тетка с торчащим зубом.

Никто, как всегда, так и не понял, зачем их собирали. Очередные полтора часа, выброшенные коту под хвост.

Переступая через швабру и морщась от Машиной ворчливой ругани, педагоги гуськом потянулись в учительскую. Тупые, бессловесные твари. В одинаково идиотских платьях и юбках, особи женского пола без возраста. Невольно сжались кулачки. Вдруг захотелось наброситься и колотить их острыми костяшками по спинам и впиваться ногтями в жирные бока. Перед глазами встал туман, от ярости и бессилия. Перед глазами замаячила широкая коренастая спина в коричневом трико.

- Боря, - позвала она. – Борис Борисыч. Спасибо.

- За что? – не оборачиваясь, буркнул он.

- Спасли. У вас не будет проблем?

- Да ладно, тоже мне. У меня в зале мячей не хватает и брусья сломаны – вот это проблема. И вообще, надоело все. Уйду, наверное.

- Куда?

- Да куда угодно. Осточертела вся эта хренотень. Уйду. Брат давно к себе в секцию зовет. У них там перспективные парнишки появились, а тренеров не хватает. Или во Дворец пионеров двину. Там хоть нет всей этой мутоты…

Ирина Леонидовна пошла к лестнице. Вокруг шныряли пятиклассники, задевая локтями. Одного она схватила и хотела машинально отчитать. Но он внезапно пукнул, и его приятели разразились жеребячьим гоготом. Ирина Леонидовна вдруг ощутила, что ладонь у хулигана омерзительно липкая. Лупоглазое лицо, а теперь еще и волна вони… Она брезгливо отпрянула. Пошла вниз, одеваясь на ходу. Но выйти не успела, ее за руку кто-то потянул. Она обернулась и потрясенно уставилась.

Это была Вика Шнайдер из 9-го «Г». Та самая девочка. Ее красивое смуглое лицо было искривлено, она пошатывалась. Слева и справа, толкаясь портфелями, плыли к выходу школяры.

- Вика, давай отойдем.

Чтобы пробиться сквозь буруны тел, им пришлось изобразить ледокол. Вика всхлипывала. Ирина Леонидовна сунула ей платок.

Вика замотала головой, спрятала лицо в ладонях. Заскулила.

- Ирина Леонидовна, ну что же мне делать? Ведь 4 месяца срока – не шутка.

Ей нужна встряска, почувствовала Ирина Леонидовна. И потащила ее на холод. Благо, дождь кончился. Повела ее на гору - к белой беседке, самому высокому месту в городе. Пока шли, пока дошли, вспотели, запыхались. Поднялись на самую верхотуру. Обычно здесь толкутся влюбленные, пенсионерки кормят голубей. Но в этот день, к счастью, никого не было. Будний день. Да и ветрено, сыро, все влюбленные по подъездам торчат. Вика молча лизала мороженое. Ирина Леонидовна встала на ветру. И впервые в жизни решила выговориться. О том, как устала от школы, как разочарована в этих людях - в «педагогах». Завуч – стерва, директор – никчема и алкоголик.

- Ты бы посмотрела, как он в праздники пьет. Полчаса – вместе со всеми, а потом его приходится запирать в каморке учительской, где он вдрызг натрескивается. Потом бабе Маше приходится все отмывать.

Вика слушала ее откровения с расширенными от изумления глазами. Мороженое капало ей на пальто.

- Иной раз и самой хочется напиться. Так от коллег тошнит. Да и школьники опротивели. Однажды я едва сдержалась, чтобы в клочья не изорвать тетради с сочинениями 10-классников. Там не было ни одной светлой мысли. Наверное, я и сама в этом виновата. Но что уж теперь… Что ты будешь делать с ребенком?

От неожиданности Вика чуть не поперхнулась. Сглотнула ледяной ком, потупилась.

Понятно. Денег на аборт у нее, конечно, нет. Просить у матери она не будет, да и не получит. Откуда деньги у инженера, которая в одиночку тащит двоих детей?

- Идти в обычную больницу нельзя. Там тебя так выпотрошат, что потом родить не сможешь. У меня подруга так по юности залетела – теперь локти кусает.

Вика шморгнула носом.

- Ладно, идем.

Они спустились вниз. Сели в троллейбус, дотряслись до центра. Она никогда еще не приглашала своих учеников к себе. В отличие от отца, не считала, что это правильно, когда ученик видит своего учителя в стоптанных тапках и домашнем трико. Так и до фамильярности недалеко.

Но в отношениях с Викой дистанция уже была преодолена. Бросив на диван извлеченную из почтового ящика «Учительскую газету» (отец выписывал ее уже больше 25 лет), она показала Вике туалет и умывальник. А сама набрала номер Карапетяна:

- Алло, Ашот? Узнал?..

С говоруном Карапетяном пришлось минут пять болтать о всякой ерунде, выслушивать его бурные жалобы на жену, дочерей, на начальство, на пациентов. На самом деле здесь было много замаскированной похвальбы, и совсем мало реального недовольства. Ирина Леонидовна привыкла, поэтому почти не слушала. Наконец Карапетян выболтался. Она изложила ему суть дела. Спросила, сколько это будет стоить.

Карапетян засопел в трубку.

- Ирочка, для тебя я бы это сделал бесплатно. Но…

- Так сколько?

Ашот задумался. Или сделал вид, что задумался.

- Триста.

- Ты с ума сошел.

- А что?

- Это две мои зарплаты.

- Эй, как мало ты получаешь? Хочешь, устрою тебя к себе медсестрой в рентгенкабинет? Ничего делать не надо, а получать больше будешь, по блату без очереди к аппарату пропускать.

- Я серьезно!

- Ирочка, только для тебя я согласен на двести пятьдесят. Но это только для тебя.

«Торгаш проклятый», - подумала она.

- Двести. Больше не дам.

Карапетян возмущенно экнул. Завел знакомую песню про свою больную маму из Абовяна, которой нужны хороший уход, дорогие лекарства…

- Ладно, черт с тобой, - устала Ира. - Двести двадцать.

Ашот вздохнул.

- Ну что с тобой делать. Не могу же я отказать такой красивой женщине, как ты, из-за какой-то паршивой «тридцатки».

- Тебя спасает только то, что ты действительно классный гинеколог. Хотя и паразит.

Карапетян шумно захохотал. Она представила себе его толстощекое лицо, крупнозубый оскал, брызги слюны, оросившие трубку на том конце провода.

- Когда подъехать?

- Да хоть завтра!

 

7.

Книга была интересной, но Женя все равно отложила ее и пошла смотреть телевизор. Шел фильм, который она видела много раз.

С тех пор, как Сергея забрали в армию, она стала снисходительней к себе. По утрам взяла моду долго валяться в постели. Перестала мыть голову каждый день. Зачем? Ведь сегодня они не встречаются. Да и завтра тоже. К тому же – тут она улыбалась, гладя себя по черному газону головы – у нее теперь такая экономная прическа, что мыть голову каждый день вовсе не обязательно.

На экране сыщик крался по лестнице. Бандит притаился за дверью чердака, но сыщик этого не знал. Через секунду он откроет дверь и – верх идиотизма – крикнет в чердачный сумрак: «Кто здесь? Руки вверх!» И тут же получит тупым предметом по голове.

Почувствовав усталое отвращение, она переключила канал. Выскочил взбалмошный диктор и что-то затараторил об Ираке.

- Евгения, верни! – возмутилась из своего угла мать.

- Ты же вяжешь.

- Я смотрю, - обиженно возразила мама.

Пришлось вернуть. Сыщик уже лежал без сознания. Ей не было его жалко. Просто противно. Она встала и подошла к зеркалу. Провела себя по голове.

- Кто тебя надоумил так дурацки постричься? – послышалось за спиной сквозь телевизионную возню.

- Почему меня должен кто-то надоумливать? Сама.

- А я уж подумала, что это твой боец. Так сказать – «последний завет».

Оля почувствовала, как к горлу подступила кровь. Захотелось ответить зло. Но она увидела в окне соседского кота, который крался по краю балкона в надежде схватить голубя, и промолчала. Она знала, что маме не нравится Сергей. Но такие наезды - это было уже слишком.

Она вполглаза посмотрела на эту важную женщину в углу. Сейчас она была для нее просто женщина. Просто вяжущая свитер. Кому-то. Серьезное лицо, взгляд – сама правильность и непогрешимость. Эти сомкнутые губы. Эти полураскосые глаза. Природная смуглость, полнота. Тонкий дребезжащий голос. Да, еще голос. Удивительно… противный. Говорят, нельзя так про мать. А как можно? А если действительно противный? Говорят, у Жени самой такой голос. Чушь! У меня другой тембр, явно ниже. А у матери…

- Ты слышишь меня? Я уже трижды тебя прошу: пойди проверь бульон!

Женя удивленно смотрела на нее и не видела.

- Что с тобой, Евгения? В последние дни я тебя не узнаю. Учебники не раскрываются, что ты делаешь, непонятно. Спишь на ходу. Приходишь крайне поздно. Я, конечно, понимаю, что за год разгульной жизни (намек на Сергея!) ты привыкла ни в чем перед нами с отцом не отчитываться. Но есть пределы всему! Опять же – эта стрижка. Надо только додуматься – сотворить с собой такое уродство.

Женя взирала на нее с сочувствием. Но свет от двух верхних лампочек (три другие из экономии были погашены) падал так, что мать прочитала в ее глазах презрение. Она резко отложила вязание.

- Зачем ты тратила деньги? Я бы сама тебя постригла в сто раз лучше! Нет, тебе нужно тратить, тратить, тратить.

- А что еще делать?

- Запасаться! – выпалила мать.

- Не хочу.

- Значит, будешь сидеть голодной.

- Не буду.

- Будешь!

Женя пожала плечами и пошла вон. Проверила бульон. До готовности было еще как до луны. Стоило панику подымать. А сзади неслось:

- Ты что, не видишь, что в стране творится? Ну конечно, ты не видишь! Тебя это не касается! А ты знаешь, что пшенка стоит уже не десять, а двенадцать?! Мука – уже не пятнадцать, а двадцать!

- У нас этой муки пять мешков на балконе и пять в чулане. Мало? – даже не возразила, а просто пробормотала Женя.

Но мать каким-то дивом услышала. Или, может, интуитивно догадалась. Ворвалась в кухню.

- Мало! Потому что я думаю не только о себе! Потому мне все мало!

Голос уже не пищал и не дребезжал, а как-то по-особому звенел, резко и диссонансно. Так звенят иные старые будильники: не спасают ни подушка, ни одеяло - пока не заткнешь, эта конвульсия звука будет отдаваться в теле нервным тиком.

Мама патетично размахивала руками и была в этот момент очень похожа на героиню картины «Свобода на баррикадах». Только без голого бюста.

От очередной сцены спас звонок в дверь. Пришел отец…

«Как они столько лет прожили вместе?» - думала Женя, лежа в постели и глядя в потолок. Отклеившаяся обоина напоминала приспущенное знамя. В темноте происходило какое-то движение – то ли сквозняк гулял, а может, мотылек порхал.

Отец, спокойный и уравновешенный. Ученый-фундаментальщик. И мама, взбалмошная и неумная. По сути, истеричка. При этом Женя хорошо знала, что мама добрая. Как никто она умела делать подарки и создавать настроение. Если у нее самой это настроение было. Она могла увлечь и действительно увлекала. Все поездки, походы, покупки – это было ее. В ней клокотала энергия лидера. Вот эти обои – это ее инициатива. Вон тот старый шкаф из комиссионки – тоже ее. Мама всегда была «вещественной».

Отец был другим. Замкнутым, углубленным. Всегда молчаливо покусывал седые усы. Только во время застолий, разойдясь, превращался в остряка. Шутил блестяще, одной фразой мог заставить лечь под стол всех. И тут же всех вытащить оттуда философским откровением. Когда он увидел Женю стриженую, то мечтательно заметил: «Дай я на тебя полюбуюсь. Может, примерно так выглядел бы наш сын?»

Как они смогли прожить вместе 25 лет? Целых 25. При том, что поженились уже людьми зрелыми, с приросшими привычками. Папе было немного за 30, маме – под 30. Папа всю жизнь мечтал о сыне. Женя тоже мечтала о брате. Но после Жени мама уже родить не могла.

В попытках найти ответ на свой вопрос Женя сбилась с мыслей и только перед самым погружением в туман вспомнила, что так и не написала письмо. Укорила себя. Наверное, мама права – я разгильдяйка.

Но за что она на Сергея так?..

 

8.

- Игочка, ты же знаешь, что я желаю тебе добга… Послушай меня. Нет, ты послушай. Тебе уже тгидцать четыге, я знаю. И именно поэтому… Да, согласен, ты не гебенок, ты сама можешь гешать. Но, гади бога, гади мамы, Игочка. Я пгошу тебя, выслушай меня…

Сквозь захлопнутую дверь голос отца пробивался глуше:

- Он сын наших с мамой дгузей, очень погядочный человек. Ему только согок, а он уже пгофессог. И с квагтигой!

Она лежала ничком, обняв кровать. Слушала отца, а в голове еще вертелись обрывки гулкой ругани завучихи Коняевой, затопившие первый этаж: «Проходимки! Остолопки! Эт-то что за мусор, я тебя спрашиваю? От-ткуда здесь мусор? Вы у меня сейчас попляшете обе! Одна за веником, другая за ведром – быс-стро!»

Тихо тикали на столе часы. Что-то бормотал за дверью отец. Было хорошо. И тяжело. Ее снова сватали за очередного «друга семьи». И это раздражало сильнее воплей Коняевой. Вопли рано или поздно кончались. А вот женихи появлялись с неизбежным постоянством.

«Интересно, кому я еще нужна, старая кошелка?» - подумала она. Зевнув, перевернулась на спину и села. Деликатно постучав, отец вошел.

- Игочка, не сегдись.

- Да я не сержусь. С чего ты взял, что я сержусь?

- Олег Эдуагдович будет у нас к ужину. В конце концов, когда-то мы пгиятельствовали с его отцом, я даже был свидетелем на его свадьбе.

Вечером отец привел этого профессора. Он оказался странным типом средних лет, с инфантильными манерами и блеющим голосом. Он отвратительно гнусавил и битый час занудно рассказывал про невоспитанных студентов, которые досаждают ему на лекциях. «Я бы тоже досаждала», - подумала Ирина Леонидовна.

Она сразу запомнила, что его зовут Олег. Но специально, чтобы его позлить, называла его как попало – то Василием, то Кондратом. Он покорно «глотал». Только отец укоризненно поправлял, толкал ее под столом.

Когда «кандидат в женихи» ушел, отец напустился на нее с упреками. Как она могла! Олег из чудной семьи, очень воспитанный мальчик, родители милейшие люди, и вообще, «чего тебе еще надо»! Она молча тасовала карты. Ее полуусмешка напоминала улыбку Джоконды. Пасьянс расслаблял, успокаивал. В полированном отражении пианино она видела свой высокий лоб и большие глаза. Ей было смешно и немного обидно.

- Папа, ты и вправду видишь меня женой этого олуха? – спросила она, когда отец замолчал.

Он скорчил вялую гримасу.

- Не вижу. Но, по крайней мере, ты могла быть повежливее. Под конец я начал всерьез бояться, что ты выльешь горячий чай ему за шиворот.

Она засмеялась.

Отец ушел. Значит, сильно расстроился. Когда он нервничал или сильно переживал, всегда молча уходил.

Ира взяла карты таро. Она гадала уже в пятый раз за последние два дня. Четыре предыдущих раза ей выпадали большие перемены. На этот раз едва успела взять в руки, как в дверь позвонили.

Это был Смирнов.

- Здравствуй!

- Привет! – обрадовалась она полковнику. – Входи.

Он снял шинель. В коридор выбежал Ким, стал лизать руки.

- Ты смотри, признал, - удивился он. – Меня собственная овчарка год не признавала… Можно не разуваться? Я прямо из машины.

- Конечно! Иди в кухню. Есть будешь?

- Нет, только кофе.

- Ой, с кофе проблемы. Ты же знаешь, какой сейчас дефицит. Есть только ячменный.

- Да у меня с собой.

Он вынул из кармана пачку натурального молотого кофе.

- Презент.

- Какой ты умница! – не сдержалась Ира. - Как ты догадался, что я люблю кофе?

- Интуиция.

Они сели. Ира сварила кофе и разлила по чашкам. Закрыв глаза, она вдыхала сумасшедший аромат. Даже голова закружилась.

- Я сто лет не пила такого кофе. Спасибо тебе.

- Погоди. Самое главное вот.

Он достал из портфеля папку. Развязал тесемки и стал рыться в бумагах. Вытащил несколько листов.

- Вот и твой боец. Долгачев Сергей Вячеславович, 1971 года рождения, родился там-то и там-то, тыры-пыры. Он?

Это была копия личного дела. Все данные совпадали. Но главное - в левом верхнем углу серел маленький квадратик–снимок.

Ира разволновалась. Судорожно глотнула остатки кофе вместе с гущей. Почувствовав ее настроение, подбежал Ким и начал тихонько подскуливать. Она потрепала его по ушам.

- Здесь все написано: куда их повезли, адрес части, и тэ дэ. Только имей в виду: данные строгой секретности. Так что перепиши себе, и никому ни-ни. Ладно?

- Чем я тебя могу отблагодарить?

Он хитро улыбнулся.

- А ты сама как думаешь?

Она покраснела.

- Ну, не знаю…

Он вздохнул и рассеянно покрутил кольцо на безымянном пальце.

- Ириша, мне от тебя ничего не нужно. Ты хорошая, добрая. Как луч света в темном царстве. Это из Достоевского?

- Из Островского.

- Неважно. Я все понимаю. И, кстати, не осуждаю. Ей-богу. Да я и сам был в школе влюблен в географичку Галину. Как она потрясающе рассказывала о своих путешествиях по заграницам! У нее муж был дипломат. Она сама была чудо – светловолосая, голубоглазая, и властный низкий голос. Как я в шестом классе учил географию! От зубов отскакивало, знал столицы всех государств! И до сих пор помню! Вот ты, например, знаешь столицу Мадагаскара?

- Нет.

- Анта-на-на-ри-ву! До сих пор помню, представляешь? Но потом Галина из школы ушла. Уехала, наверное, опять куда-нибудь с мужем. А нам в седьмом классе подсунули редкостную мымру, такую мерзкую толстомясую брюзгу. И я перестал учить географию.

Ира почти не слушала, листая личное дело Сергея. Родился, учился, семья. Вот выдержки из школьной характеристики. Вот сведения об оценках, о родителях. Ким вертел хвостом и обнюхивал скатерть. Она бросила ему кусочек хлеба.

- Ну и куда же его отправили?

- Под Минск. Вот сюда смотри, – Анатолий ткнул пальцем в листок.– Хорошая часть, не гнилая. Сегодня это редкость. Я там однажды был с проверкой. У меня там приятель, полковник Гук, замкомандира полка по тылу. Нормальный мужик, хотя и хитроватый. Не волнуйся, все будет в порядке.

Ирина Леонидовна аккуратно переписала адрес и задумчиво погладила Кима по голове.

На следующий день она сняла со сберкнижки все свои 520 рублей. 220 рублей положила в отдельный конверт и написала «Врачу для Вики». Остальные 300 положила в старый кошелек, который называла «походным», и спрятала в своей комнате.

 

9.

В девять утра новобранцы въехали в Минск. Моросил бесконечный дождь. На вокзале было шумно. Мелькали электрички. Путаясь в названиях населенных пунктов, диспетчерша нудно объявляла о прибытии какого-то дизеля.

На призывников поглядывали вскользь и молча расступались. «Видишь, Лень, солдатики,» -- шептала трехлетнему внуку какая-то старушка.

Сергей в волнении ловил впечатления беспорядочной жизни, которая все дальше уходила от него. Оборачивался и спотыкался.

- Не растягиваться! - прикрикивал Кощей-капитан, параллельно прокладывая путь в вокзальной толпе. Рядом широкой грудью-килем разрезал людские волны сержант.

Внезапно Сергей почувствовал, как кто-то дернул его за рукав. От неожиданности он обернулся конвульсивно (так вскидываешься во сне, когда вдруг кажется, что падаешь с кровати). Взгляд упал вниз, на маленькую смуглянку неопределенного возраста. Цыганка. Она сунулась к строю, тряся юбками. Немолодая беззубая женщина. Она что-то громко бормотала, но Сергей так и не разобрал, что. Все потонуло в свистящем гарке капитана:

- Я кому сказал «не растягиваться»?!

И лишь отголоском дошло: «Ай, милый! Ждет тебя дорога дальняя да любовь сильная!…»

Он мысленно пожал плечами. Бегло оглянулся. Но ее уже и след простыл. Словно и не было никогда. Кто-то в строю ругнулся насчет цыган.

- Отставить разговоры! – тут же среагировал бдительный капитан.

«Конечно, глупо, -- подумал Сергей. - Дорога дорогой, но «любовь»? Какая любовь, если есть Женя? Безусловно, бред. И все же с ее стороны это так симпатично. Приятно, когда кто-то помнит, что ты все-таки родился не солдатом…»

Он подумал, что за это с радостью отдал бы цыганке и рубль, и даже «трешку». Но ее уже не было, не было. Словно и не было никогда.

Они строем вошли в комнату для военнослужащих, и их распустили. Здесь было пусто. Все деревянные сиденья были свободны, так что разместиться все могли хоть лежа. Но почему-то новобранцы ринулись занимать места, словно на последний бой, толкаясь, грохоча и злобно ругаясь. Сергей, с удивлением отстранившись от какого-то оголтелого бегемота, сел одним из последних.

Провел пальцем по заусенистому подлокотнику облезлого сиденья, по кривой надписи «ДМБ-83» на шершавой спинке. Снова подумал про записку с загадочными инициалами И.Л.

Кто бы это мог быть? Это или безумство, или глупый розыгрыш.

Сергей достал из рюкзака книгу. Но не читалось. Он просто смотрел на страницу, рассеянно считая буквы в словах: 8 букв, 5, 11… Глаза распускали вязь фраз на петли слогов. Равнодушно перелистнув страницу, он поймал пристальный взгляд Кощея.

- Лучше б ты Устав читал, - сказал он.

Сергей вспомнил школьного военрука по кличке «Череп» – лысого служаку, похожего на актера Ульянова в роли маршала Жукова. «Живи по уставу, завоюешь честь и славу», «По уставу жить – верно родине служить», - любил повторять Череп. С какой воинственной патетикой он декламировал перед замершим, беззвучно хохочущим классом: «О воин, службою живущий, читай Устав на сон грядущий! И ото сна опять восстав, читай немедленно Устав!»

На лице Сергея скользнула усмешка воспоминаний. Кощей подсел к нему.

Капитан Дмитриев не был сволочью. Он просто устал от жизни и озверел от постоянных стрессов, но гадом он не был. Гнобить и втаптывать в грязь зеленых новобранцев он не умел. И не хотел. Даже наоборот: в душе всегда тлело желание поговорить с кем-нибудь из них по душам. Но это никак не получалось, ибо капитан много пил. Чтобы «по душам», ему нужно было много выпить. Ни один новобранец столько не мог. Да и не положено новобранцам пить. Замкнутый круг.

- Послушай, боец, - сказал Дмитриев. - Я тебе расскажу одну историю. Был у нас в части один солдат. Тоже всё книжки читал. Везде их с собой брал. Даже в караул. Потом оказалось, что он даже на посту читал. И что? Однажды так зачитался, что сверзился с вышки. Перелом шейных позвонков и размозжение башки. Гуляй Вася. Его, кстати, Васей и звали.

- Зачем утрировать?

- Как ты сказал?

- Не надо всех под одну гребенку. Ну, попался один псих, и что с того? А что он читал?

- А хрен его знает. Знаю только, что книжка зацепилась за перекладину вышки. Ее сразу не смогли снять, потому как ударили морозы. Долго она потом висела на вышке. Этот пост даже стали «книжкой» называть. «Ты куда заступаешь»? «На книжку». Только весной сняли.

- Вы теперь думаете, что все, кто читает книжки, такие же идиоты?

Кощей внимательно посмотрел ему в глаза.

- А кто вас знает?

Сергею стало жаль этого человека. Дерганая жизнь. Постоянные нагрузки. Сколько ему лет? Бог его знает. Сергей вспомнил своего дядю-военного, который в 30 лет выглядел на все 45. Подполковничьи погоны дались ему потом, кровью, и еще чем-то. Как и его жене.

У этого тоже, наверное, есть жена. И наверняка тоже дерганая. Иначе с таким нельзя. Что за жизнь?

Но книжку Сергей отложил. Впрочем, все равно ведь не читал.

Сергей почти не жалел о том, что попал в армию. Слишком был измотан двумя летними абитуриентскими штурмами. Во время первого штурма он познакомился с Женей. Ей удалось поступить, он же не смог. Запутался в датах, забыл процитировать Ленина. В общем, завалили. Конкурс был ого-го.

Женя сама подошла к нему. Сергей стоял у доски объявлений, на которой были приколоты списки поступивших. Вид у него был отрешенно философский. Он думал уже не о том, что произошло, а о том, что его ждет. Поэтому не реагировал на толчки желающих заглянуть в списки, на их возгласы, запахи и нервные импульсы. Посторонившись от какой-то шумной девахи, он повернул голову в пространство. И в этот самый момент встретился взглядом с Женей. Она подошла, чтобы о чем-то спросить. О чем? Неважно. Скорее всего, это был просто повод.

Странно. Ни в школе, ни во дворе он не пользовался никаким особым вниманием женского пола. А тут сама подошла. И такая красивая. Еще подростком Сергей боялся красивых девочек. Им ведь нужно было соответствовать, красиво ухаживать. Оказалось, зря боялся. Женя была особенная. С ней было легко, всегда…

 

10.

Впереди показались зеленые ворота, на которых топырились две красные звезды.

В автобусе пыхтел спор. Долговязый парень с торчащими, как у суслика, передними зубами, упорно доказывал, что оставшуюся провизию надо спрятать. Мол, «деды» заберут. Ему возражали. Но было непонятно, где прятать? Под сиденьями автобуса?

Автобус упнулся в ворота. Прильнув к окнам, новобранцы угрюмо глядели по сторонам. Припорошенный ранним снегом, к воротам притулился приземистый домик контрольно-пропускного пункта. В тусклом окне метнулась тень. Через несколько секунд кто-то невидимый завозился с той стороны ворот. Скрипнули петли, и створки ворот медленно разошлись в стороны. Автобус вполз в часть.

Мелькнула вдалеке дозорная вышка с часовым. Отдал честь плоский солдат с плоским автоматом на огромном стенде. Задом наперед протянулся какой-то лозунг с восклицательным знаком. Прополз щит, иллюстрирующий боевой путь части - вереницу стрелок, которая причудливыми зигзагами протянулась по карте Европы.

Они выехали на плац и остановились. Кощей выскочил наружу и, на ходу оправляя шинель, направился к штабу - серой трехэтажке, на крыше которой развевался красный флаг. Через несколько минут он появился в сопровождении толстого майора. Команду вывели на плац и выстроили в две шеренги. Откуда-то сбоку наплывал, щекотал ноздри и необычно завораживал пряный запах. Это в столовой готовили обед.

В казарме, где их поселили, были огромная зала, высокий потолок и большие окна. Все это рождало неуместную ассоциацию со старинными залами, в которых беспечное дворянство устраивало когда-то балы. Вот только вместо мраморных колонн стояли двухъярусные кровати с узкими проходами. Три хилые лампочки под потолком, как ни пыжились, а света давали мало.

На второй день их вымыли в бане и выдали военную форму. В углу предбанника выросла гора гражданской одежды. А потом она куда-то делась. Черт его знает, куда.

Вместо рубашек, свитеров и курток их ждали кители, штаны, бушлаты и солдатские шапки с уже прикрепленными кокардами. Надев все это, Сергей с третьего раза защелкнул замок ремня, на золотистой бляхе которого сияла звезда.

Глянул в зеркало, и стало не по себе. На него смотрел худой, стриженый, затравленный, несимпатичный, жалкий тип в обвисших штанах. Это был НЕ ОН.

Бляха повисла над мотней. Он долго не мог затянуть ремень, совладать с тугой жесткой кожей. Руки дрожали от волнения и омерзения.

Потом им выдали сапоги. С портянками. Полчаса он пытался намотать портянку на ногу. Вроде все делал так, как учил дома батя. А что-то не получалось. При всовывании ноги в сапог проклятая тряпка упорно сбивалась на сторону, пальцы выскакивали наружу. Отчаявшись, замотал как попало и окунул ноги в сапоги. Прошелся. Вроде не трет. Но какие ж они, заразы, тяжелые! От грузных кирзачей ноги с непривычки заплетались.

На улице, по дороге в столовую, их заставили десять метров пройти строевым шагом. Кто-то даже застонал. Сам Сергей, не считавший себя слабаком, напрягся. Изо всех сил отрывал подошвы, словно примагниченные к земле.

 

11.

Шел второй день в армии. Сергея не отпускала тоска. Затуманила всю душу. В кромешной тоске он бродил по казарме среди чужих людей, словно путник, заплутавший в дремучем лесу средь незнакомых деревьев.

Некоторые из его теперешних собратьев по судьбе чувствовали себя в своей тарелке. Сергей удивлялся, но не завидовал. Именно эти, быстрее всех привыкшие, производили самое отталкивающее впечатление. Они, как правило, громче и развязней всех говорили и гоготали над каким-то вздором. Они ходили обезьяньей походкой и искали, где бы чего пожрать или стырить.

Сергей заметил, что здесь все постоянно что-то прятали. За пазуху, под подушку, в сапог, в карман… Пряники, вафли, конфеты. Голод заставлял прятать, чтобы потом втихаря съесть. Хотя кормили неплохо и вроде калорийно (каша, мясо, макароны), но свербящий голод не давал покоя.

Но главное было все же не это. Его окружали люди с другой планеты, и языка этих инопланетян он не знал. Да и не хотел узнавать.

Была б воля, Сергей вышел бы из казармы и пошел куда глаза глядят. Избегал бы всю часть, как беспокойный таракан, в поисках места, где бы притулиться. Влез бы на самую высокую вышку и глядел бы на юго-запад в ожидании неизвестно чего.

Но их из казармы не выпускали. Выйти за пределы этой домины они могли только строем. Лишь плечом к плечу…

После двух дней тяжелого блуждания по казарме он сам собой разговорился с каким-то парнем. Они сидели на табуретах почти спиной друг к другу. Сергей не переставая бубнил о невыносимости душевного раскола. В сущности, это был довольно жалкий треп. Но иначе он не мог. Надо было выговориться.

Вася (так звали соседа по табуретке) не жаловался, он просто горестно вздыхал. Все его помыслы и чувства тоже остались дома, в родной деревне, где он работал трактористом. Его огорчало, что теперь он не может нести копейку в дом, помогая пожилым родителям. Родителям его еще не было и 50, но для села это было много. Вася показал Сергею две фотокарточки: брат с сестрой и батя с матушкой. Сухоротые морщинистые лица родителей были и впрямь измождены. Казалось, что обладатели этих лиц – паломники, исходившие тысячи километров к святым местам. На самом же деле родители Васи ничего в жизни не видели, кроме родной деревни и райцентра.

- Скучаю, - как-то виновато признался Вася.

- А девушка у тебя осталась?

Васины щеки порозовели. Он засопел.

- Да нету. Некогда и познакомиться было. То на тракторе, знаешь, то с сеструхой младшенькой нянчусь. То брату помогаю… А у тебя?

- Есть, - вздохнул Сергей.

- А как ты с ней познакомился? Расскажи, - пристал Вася.

- Да нечего рассказывать. Поступали в институт. Она поступила, а я нет. Она меня, наверное, просто пожалела.

- А что ты ей сказал такое?

- Не помню. По-моему, нес какой-то бред.

Тут Сергей вспомнил себя и Женю тогда. Ему стало стыдно, потому что он тогда говорил глупости и пошлости. «Странно, почему пошлость так нравится любимым женщинам?» Потом были полгода, и еще полгода. Отношения понемногу входили в привычку…

- Завидую тебе, - шморгнул носом Вася.

Только с Васей ему было спокойно. Они забивались куда-нибудь в угол, чтобы поменьше попадаться на глаза хамью, и просто выговаривались. Молчать было невмоготу, надо было обязательно о чем-то говорить. Васек глуховатым голосом рассказывал о своей деревне, о сестре, которая недавно поженилась с парнем из другого села. «Хлопец справный. Трактор хорошо водит. Если б еще поменьше пил да сеструху не бил. Из армии как вернулся – так началось…»

Так душевно Сергей ни с кем больше посидеть не мог. С другими у Сергея так не получалось, почему-то он всех раздражал.

К примеру, если он просил соседа с нижнего яруса дать ему пройти к тумбочке, то непременно нарывался на грубость. Если, умываясь, случайно задевал чье-то прыщавое плечо, приходилось морщиться от брызг обидных оскорблений. Даже просто сморкаясь в платок, он обязательно ловил на себе чей-то зло прищуренный взгляд. Его не любили. Не любили органически. Что называется, не переваривали.

Особенно был противен один парень – с признаками ранней обрюзглости и отвислым животом. У этого типа было хобби – бегать по казарме и причитать о пропавших продуктах. Буквально на днях он метался, оплакивая украденную банку варенья. И вот сегодня уже в голос выл по колбасе, которую кто-то слямзил из-под его подушки. Вся казарма хохотала над ним. Но любя. Потому что это животное было «своим».

В казарме всем заправляли два сержанта – огромный усач Логвиненко и маленький коренастый Боков. Логвиненко был колоритен и громогласен. Командовал оглушительно, топал по дощатому полу казармы так, что тряслись и дребезжали двухъярусные кровати с панцирными сетками. Этот мускулистый амбал с мохнатой грудью был похож на мощного зверя. Все проблемы армейской жизни он решал просто и наотмашь. Но иногда и ему доставалось от начальства. Тогда он становился мрачен. Сдвигал косматые брови и кусал казацкие усы. Душа рвалась из тела. И в ночь он отваливал в самоволку. А наутро командовал помягче. Давал немного повозиться при подъеме, беззлобно гоготал над торчащими из сапог портянками. Во время завтрака не подгонял, и можно было спокойно жевать - не давиться картошкой и не захлебываться обжигающим чаем. Впрочем, многие новобранцы и в эти дни спешили набить живот. Голод подгонял сильней, чем Логвиненко.

Боков был его противоположностью. Ему на все было наплевать, он вяло тынялся по казарме. Командовать не рвался, даже в отсутствие Логвиненко. Ни на кого не орал, никому ничего не пытался внушать. Полеживал себе целыми днями на кровати перед телевизором в расстегнутой гимнастерке, почесывая подмышками и мечтая о дембеле.

Единственным его развлечением была «игра»: подозвать к себе какого-нибудь солдата и внезапно гаркнуть: «Сколько?» Если парень непонимающе молчал, Боков упругим ядром вылетал из кровати и наносил ему такую затрещину, что тот летел метра три, сметая на своем пути все табуретки. «Сколько дней до дембеля осталось дедушке Александру Васильевичу Бокову?!» - орал ему вслед сержант. И оглушенный «тормоз», утирая сопли и слезы, должен был вспомнить, сообразить, мгновенно высчитать - СКОЛЬКО. Иначе – ему совсем беда…

 

12.

Голова болит. Тупо. Бесконечно. А на столе распластанная тетрадь с темой семинара.

М-м-м-м! Стоит немного напрячь мозги, как приступ усиливается. И сразу тошнота. Ручка вывалилась из руки, закатилась под стол. Далеко. Черт с ней.

Почитать, что ли, Баха? Может, отпустит, как тогда, месяц назад? Нет-нет, даже думать о Бахе не хочется.

Что ж это за бабское наказание? Почему я родилась не мужчиной? Им хорошо, у них нет этой ежемесячной заразы. А тут еще это неожиданное потепление. Дожди, дожди. Боже, как паршиво-то, а?

Женя поднялась со стула. Залезла в аптечку, отыскала таблетку снотворного и плюхнулась на диван. Посидела-посидела. Подложив под голову подушку, свернулась калачиком. Поджала ноги. Еще сильнее подтянула. Так немного полегче…

Из тяжелого забытья ее вырвал телефон. Она не сразу поняла, что это не сон. Во рту было сухо и противно, но голова почти не болела. Телефон трезвонил, как недорезанный.

- Ну что ты так орешь… Алло.

На том конце был Вадим. Он что-то запинчиво бормотал. Накатило усталое раздражение.

- Вадик, что тебе надо? Я сплю.

- Ты что, забыла?

- О чем?

Он снова что-то сбивчиво залопотал. О каком-то подарке, о том, что они должны встретиться. Она ничего не понимала. В голове звучал Бах. Но почему-то не Ричард, а Иоганн Себастьян. Па, па-ба-да, па-ба-да, па-ба-да… И вдруг она поняла, врубилась. 5 ноября. День рождения Анюты! Все обвалилось внутри.

- Я помню, Вадик.

- Ты помнишь, что за тобой коробка конфет? Цветы и вино я купил. Так до встречи у «Стекляшки».

- Когда?

- В семь.

- Пока.

Дожили. Забыть о дне рождения Ани – это уже все. Надо закругляться с этими ночными бдениями над книжками и письмами. Тем более в такие тошнотворные дни.

Она зашла в туалет. Потом залезла под душ, брезгливо помылась. Вылезла, посмотрела на часы. Уже почти пять. Не так много времени.

Она села за стол. Захлопнула тетрадь с семинаром и достала чистый лист. Долго писала письмо мелким-мелким почерком. Достала еще один лист и еще. Письмо выходило длинное, без начала и конца. Как вода из крана. Она описывала Сергею все-все, не подбирая слов и не лукавя. Что плохо ей. Что хочет приехать к нему на присягу.

Раз двадцать написав слово «тоска», она запечатала это письмище в конверт. Он стал пухлый, как карась, беременный червем-солитером. Ей еле удалось его заклеить. Таким конвертом можно убить, или, по крайней мере, контузить.

Пришла мама. Громко вздыхая, что-то шумно поставила. Наверное, сумки с покупками. Сейчас начнется, равнодушно подумала Женя. И стала поскорей одеваться. Так, джинсы, свитер… Она уже слышала, как мать зудит на кухне по поводу немытой посуды, по поводу крошек на столе. Женя коротко поздоровалась.

- Ты куда? Помогла бы сумки разгрузить.

Женя стала помогать. Но задумалась.

- Ты что, спишь? – спросила мать, вынимая у нее из рук пакет с кефиром. – Опять до трех ночи не спала? Что с тобой?

- Мам, почему я не родилась мальчиком?

С этими словами она положила в карман ключи и вышла на улицу. Накрапывал дождь. Она пожалела, что не взяла зонтик и даже не захватила берет. Но возвращаться не хотелось. Она проехалась до метро «Советская», где был ее любимый конфетный магазин. Здесь всегда были вкусные и недорогие сладости.

Но сегодня магазин оказался закрыт. Табличка «Учет» криво висела между дверями. Женя медленно прошлась вдоль витрины. Внутри не было никаких шевелений. Кто и что учитывал? И, главное, зачем?

Тем временем дождь усилился. Она заскочила под козырек института культуры. На крыльце щебетали две студентки. Обсуждали какой-то КВН. Им было смешно, они прыскали друг на друга. Дождь затарахтел по железной крыше. Женя опять почувствовала тупую боль. Одновременно в голове и животе. Отвлечься не получалось. К двум студенткам присоединились три парня. Они загоготали, громко и противно. Впрочем, один из них стал рассказывать анекдот, который она не слышала… Тьфу ты, пошлятина! Лучше б и не слушала.

Женя перевела взгляд на водяную струну, натянувшуюся в десяти сантиметрах от нее. Подставила ладонь. Полетели брызги. Ладони стало приятно.

Вдруг над ее ладонью возникла еще одна, жилистая «лапа». В лицо сыпануло водой.

- Ой! Марат? Ты как здесь?

- За Наташкой забежал, - сказал он, втискиваясь под навес. – На день рождения идешь?

- Куда я денусь. А ты?

- Пригласили. Что-то Наташка опаздывает. У них репетиция в другом корпусе. Ну, как ты? От Сереги ничего не слышно?

- Пару коротких писем написал. Хочу к нему поехать попасть на присягу.

Они немного поболтали о бывших одноклассниках – кто где, кто с кем. Дождь усилился. Улицу затопило. Время от времени из водяной пелены к ним на крыльцо института вскакивали ошалелые люди – совершенно мокрые, с бесполезными тряпками-зонтами.

- А дождь-то теплый!

- С ума сойти, весна в ноябре!

- Да какой там зонтик!

- Помню, года три назад…

Минут через пятнадцать дождь стал стихать, и Марат решился метнуться в соседний корпус за Наташкой. Через пять минут он вернулся.

- Пошли, - сказал он Жене, раскрывая зонт. - Она не пойдет на день рождения.

- А что такое?

- Они до вечера будут репетировать. Режиссер все решил переделать. Готовят постановку, а у Наташки там целых три роли.

Они рванули к метро. Доехали до «Стекляшки», подхватили Вадика и двинули всем скопом к Ане. Сверху уже почти не лило, зато под ногами были моря и океаны. Они прыгали по обочинам и бордюрам, но все равно промочили ноги.

Перед самым Аниным домом снова разболелась голова. Ее стало шатать. Вадик испуганно взял ее за руку и так вел до самого подъезда.

Дверь им открыл незнакомый парень. Большая шея, усы, доброжелательная улыбка.

Его звали Андрей. Вел он себя у Ани в доме по-хозяйски. С засученными руками сновал по квартире, принимал и развлекал гостей, и даже успел на спор с Вадимом простоять три минуты на руках.

Женя плыла как в тумане. Аня дала ей таблетку и уложила в своей комнате с мокрым компрессом на лбу.

Глядя в потолок и разглядывая Анины детские фотографии, Женя все думала, откуда же этот Андрей взялся. Анька про него ничего не рассказывала. Может, какой-то родственник?

Она задремала. Проспала, наверное, минут 15. Открыла глаза и вздрогнула. Над ней склонилось его усатое лицо.

- Андрей, может, не надо? Пусть поспит, - где-то в отдалении услышала она голос Ани.

- Она уже проснулась.

Андрей улыбнулся, весело глядя на Женю.

- Ну что, подруга, как дела?

Ее слегка передернуло. Какая я тебе подруга? Но, странно, никакого раздражения при этом не возникло. Скорее любопытство: что ж это за фрукт такой?

- Не очень, - ответила она.

- Ничего, сейчас поправишься.

Он сел на край дивана. Снял компресс с ее лба и приложил к нему руку. Ладонь была сухая и теплая. Женя закрыла глаза и улыбнулась. Ей вдруг стало легко. По телу прошла приятная волна. Он гладил ее по лбу. Странно. Она всегда ненавидела, когда кто-нибудь гладил ее по голове, было неприятно. А тут… Это было что-то особенное.

Боль просто пропала. Ее больше не было. Вместо нее – ясность и легкость.

Она открыла глаза и вопросительно посмотрела на него, на Аню.

- Лучше? – спросил он.

Она села. Ожидала, что голова закружится и все вернется. Но не вернулось. Было легко.

- Что это было? – удивленно спросила она.

- Это все Андрей. Он умеет снимать боль, - сказала Аня, обнимая его обеими руками. - Он вообще много чего умеет.

- Эй, именинница, ты где! – послышался голос Аниной мамы. – А, вот вы где. Анюта, иди свечки гасить! Женечка, ты как?

- Нормально. Меня Андрей спас.

- Ой, Андрюша у нас просто гений, - воскликнула Анина мама. – Ты не представляешь себе, как он меня лечит. У меня раньше суставы страшно крутило, а теперь я даже забыла, что это такое. Ну, идемте, идемте в комнату!

Весь день рождения Андрей был в центре всего. Шутил, сыпал анекдотами, ловко открывал шампанское, играл на гитаре. А потом поставил кассету с новыми записями группы «Квин» (где только добыл?!), и все бесились до упаду. Хорошо подпив, к Жене стал липнуть Вадик. Он пару раз пытался беззастенчиво ее приобнять, но она отстранялась, и Вадик пристраивался к Соне и Кате.

А в третий раз, когда Вадик явно собирался поволочь ее на танец, рядом внезапно возник Андрей. И она пошла танцевать с ним. Было уже поздно, Аня с мамой ушли мыть посуду.

Танцевать с ним было легко. От него пахло хорошими сигаретами. Она закрыла глаза.

- А Аня не заревнует? – спросила она, покачиваясь под тягучий блюз. - Не боишься?

По его лицу скользнула улыбка.

- Вообще, это проблема того, кто ревнует.

«Ишь ты», - подумала Женя.

- А как вы познакомились? – спросила она.

- На дне рождения Полины. Это моя бывшая девушка.

- А где она теперь?

Он пожал плечами.

- Учится. Семинары, коллоквиумы.

- Она переживала?

Он снова пожал плечами.

- Может быть. Это уже не моя беда. У нас ведь с самого начала был уговор: никаких обязательств, полная свобода.

- А с Аней у вас так же?

- Конечно. Кстати, у тебя классная прическа. Я тоже себе такую сделаю. Надоели эти патлы.

- Можно сразу налысо.

Музыка закончилась. Соня стала прощаться. Марат с Вадиком засобирались их сопровождать. Впрочем, Вадик был настолько пьян, что решили вызвать такси. Марат пообещал, что всех развезет и потом отзвонится.

Прощаясь, Анина мама никак не могла наговориться, все сюсюкала и расспрашивала Марата про Наташку, про родителей.

Проводив их, хватились Кати и Гены. Нашли их на балконе, где они целовались. Доцеловались до того, что Генке стало плохо, и его вырвало на кресло, после чего он в этом самом кресле заснул. Пришлось его, невменяемого, расталкивать и вести в комнату, раздвигать диван и укладывать.

Выпроводив всех, Аня потащила Женю на кухню. Там уже сидел Андрей, дымил сигаретой.

- Дай мне, - сказала Аня, протягивая руку.

Андрей вынул сигарету и протянул ей, щелкнул зажигалкой. Посмотрел на Женю.

- А ты не хочешь?

- Нет. Никогда не тянуло.

- И меня тоже не тянуло, - сказала Аня, затягиваясь. – Не поверишь – третья сигарета в жизни. Начинаю втягиваться и ловить кайф.

- Не боишься, что мать увидит?

- Так я ж потихонечку. Дымлю вместе с Андрюшкой, так что она даже не догадывается.

Она с блуждающей улыбкой отхлебнула чаю.

- Жень, а знаешь, что Андрей в детстве жил в Гондоле?

- Где-где? – удивилась Женя.

- В Анголе, а не в Гондоле, - поморщился Андрей. - Это страна в Африке. И как ты с такой памятью в институте учишься?

- Так я ж не на географа учусь, а на экономиста.

- И как Африка? – спросила Женя.

- Жарко. И много змей. А так терпимо.

- А ты сам где учишься? – спросила Женя.

- Нигде.

- У меня друг тоже не учится. Не поступил в институт. Дважды завалили. Теперь в армии. Как в песне этих, как их…

- «Статус кво».

- Вот-вот. Теперь у нас такое статус кво: я здесь, а он там.

- А я даже и не поступал, - сказал Андрей.

- Почему?

Он стряхнул пепел.

- Зачем?

- У Андрея очень крутое и денежное дело. Так что ему эти наши дурацкие институты просто ни к чему. Они кооператив вместе с отцом создавали, - пояснила Анюта. - А теперь Андрюшка свою фирму организовал, потому что с отцом они поругались. И знаешь из-за чего? Верней, из-за кого?

- Анюта, ну хватит, - не выдержал Андрей.

- Я и так, Анька, догадываюсь, что они из-за тебя поругались.

- Какая ж ты у меня умница! – сказала Аня, выдувая дым. - Андрюшка, помнишь, я тебе про подружку рассказывала, у которой я в школе контрольные списывала? Так это Женька.

Они долго-долго говорили. Андрей рассказал про свою фирму по ремонту автомобилей. Это был первый частный автосервис в городе. Сначала они чинили машины сослуживцам отца. Потом потянулись знакомые сослуживцев. Первые два года просто не вылезали из-под машин. Но потом раскрутились, развернулись. С полуразвалившегося завода к ним пришли несколько толковых слесарей. Пошли хорошие деньги. Купили себе по «девятке».

Тут-то Андрей и познакомился с Аней. Она спешила в институт, но в ее микрорайоне отключили ток, и трамваи встали. Аня побежала на автобусный круг. Но все автобусы уходили забитыми. Анька заметалась по остановке. Она опаздывала на семинар к Тарасову – змейскому доценту по экономтеории, который и без того ее изрядно третировал. И тут, как в сказке, появился он – подрулил на своей белой «девятке». Она села, и они домчали к институту вовремя. Он взял с нее втрое меньше обычной таксы. Просто копейки. Зато успел записать номер телефона. А вечером позвонил…

Тем временем отец заявил, что Андрей должен жениться на Марине - дочке подполковника-сослуживца. Отец с ним прошел несколько горячих точек. Когда Андрей сказал, что женится на другой, отец вскипел. Слово за слово. Оказалось, что восемь лет назад в горах Афгана батя с приятелем попали в засаду. Отряд из 30 человек нарвался на сотню душманов. Отстреливались полчаса, обоих ранило. И тогда оба поклялись друг другу: если выживут, то их дети поженятся. В общем, дурацкая клятва, глупая. Но они выжили. А слово офицера – закон.

- Короче, все кончилось скверно, – Андрей затянулся третьей сигаретой. – Мне пришлось уйти из дома. Отец, конечно, бесился. Мать страшно переживала. Но делать нечего. Пришлось мне отделяться, свою фирму раскручивать.

- Получается?

- Помаленьку. Вот Аньку экономистом к себе возьму, вообще хорошо будет. Пойдешь, Анюта?

- Ага. А Женьку к себе переводчицей возьмем, когда станем международной корпорацией. Женька на лингвистике учится, - пояснила Аня.

- Да-а? И какой язык учишь?

- Пока французский-испанский. Потом добавятся английский и немецкий.

- Тогда точно возьмем.

Аня с Андреем долго уговаривали Женю остаться ночевать. Еле она от них отбилась. Не хотелось лишний раз выслушивать упреки от матери. Мать в последнее время стала просто невыносима. Долгие командировки отца сделали свое дело: она стала раздражительной, подозрительной, мнительной. И набрасывалась на Женьку по поводу и без повода.

- Жаль, что я пил, - сказал Андрей. - Так бы тебя отвез. Ты где живешь?

- На Алексеевке.

- Черт, не близко. Давай такси вызовем. Я заплачу.

- Да не надо. Что ты!

Но он уже набирал номер телефона и вызывал. Жене было неловко, но и приятно.

В машине тепло пахло кожей и бензином. Она глядела в окно – мимо неслись огни неоновых вывесок, янтарное мигание сломанного светофора, темень, смутные блики дорожных знаков. За площадью потянулась вереница фонарей, и снова – темень, и редкие машины навстречу...

 

13.

Требовать подтянутости от солдата, одетого в родную военную форму, смешно. Взять хотя бы эти грузные сапоги, превращающие солдата черт те во что – то ли в разнорабочего, то ли в рыбака. Пилотка и ремень должны стройнить, а на самом деле довершают образ неуклюжего кретина. И таким кретином ты ходишь, шагаешь, маршируешь, бегаешь два года. И все эти два года строишься, отдаешь честь и подходишь к старшему по званию с «Разрешите обратиться!», но почему-то не видишь на лице его, старшего по званию, ни намека на понимание и сочувствие. И почему-то в девяти случаях из десяти старший по званию отправляет тебя вон, даже не дослушав.

Но разве может быть иначе, если ты выглядишь, как полный придурок?!

Сначала новобранцам выдали повседневку – утепленную полушерстяную форму, пэша. Чуть позже они получили парадную форму. Правда, голую, без фурнитуры. Надо было пришивать все самому.

Казарма вооружилась иголками и задышала гулким сопением. Сергей полчаса воевал с одной петлицей – дырочки плохо ловились, он тыкался иголкой в металл. Со второй петлицей справился немного быстрее. Отдохнув, взялся за шеврон. Очень быстро и ловко его присобачил к рукаву. Но когда поднялся и встряхнул «парадку», оказалось, что пришил его вниз головой. Чуть не взвыл. Переглянулся с Васей. Тот уже давно сидел в праздничной форме, любовно оглаживая рукава.

Сергей с хрустом оторвал от рукава проклятый шеврон и снова стал его пришивать. Через полчаса изнурительной работы китель был готов. Ныла спина и болели исколотые пальцы.

В ту ночь он спал как убитый. Впервые за две недели не снились родители, не снилась Женя.

Даже зычное утреннее «Подъем!», вылетевшее из глотки сержанта Логвиненко, не выдернуло его из мирной теплоты. Сергей перевернулся на другой бок.

Лысоголовая солдатня горохом сыпалась с верхних кроватей на нижних соседей. Нижние отпрыгивали и уворачивались.

А Сергей спал. Кто-то из парней его тряхнул. Он вскочил в постели. «Подъе-о-ом!!!» - подвывая, горланил Логвиненко.

Сергей вскочил, когда все уже напяливали сапоги. Стремительно впрыгнул в китель и штаны. Застегиваясь и вскакивая в сапоги на бегу, втиснулся в строй.

Все уже стояли, задрав подбородки. И Логвиненко уже похаживал вдоль строя, ухмыляясь в усы.

Когда Сергей тоже замер, сержант посмотрел на него недоуменно. Медленно подошел, взвешивая шаги.

- Не высыпаемся?

Сергей молчал. Логвиненко подошел к нему вплотную.

-Это что, форма одежды? – ткнул он в китель.

Оказалось, в спешке Сергей перепутал петли и застегнулся наперекосяк. Дернулся перестегнуть.

- Отставить! – цыкнул Логвиненко. – Выйти из строя на три шага!.. Кругом!

Сергей вышел.

- Посмотрите на этого красавца, - довольно сказал сержант.

Некоторые идиоты заржали.

- Почему одет не по форме одежды, боец?

- Не успел, - сказал Сергей,

- Ты что, болван? – заорал Логвиненко. - Это тебе что, цирк? Никулин, да? Диснейленд с Микки-Маусом?! Утенок Дональд ты сраный! Ты в армии или где?!!

-В армии, - покорно подтвердил Сергей.

-В «ярмии», - передразнил Логвиненко. - Понаберут кого попало, а ты потом с ними возись.

Сергей молчал. Здесь никакая смекалка не срабатывала и помочь не могла. Смекалистые здесь мыли сортир. В армии надлежало быть тупым. Или хотя бы имитировать тупость. Скромную, раскаявшуюся тупость.

После завтрака Логвиненко объявил построение в парадной форме. Он был непривычно подтянут и деловит, ухмылялся меньше обычного.

В башке сержанта роились озабоченные мысли. На дворе - уже 4-е ноября. До праздника Великой Октябрьской «хренолюции» три дня, и надо срочно научить этих болванов маршировать и обучить их строевой песне. Время подперло. Но управиться надо. Кровь из носу! Иначе дембель в ноябре накроется медным тазом. Старшина шутить не любит. Задвинет под Новый год, и кукуй тут еще полтора месяца с этими долбодятлами. Черт, как же надоело эту лямку тянуть, кто б знал!

Он обвел глазами копошащихся новобранцев и усмехнулся улыбкой мудреца. Что такое ДВА ГОДА В СТРОЮ, здесь не знал никто. И потому понять его не мог. Сто пудов. Попробуй-ка представь, что такое дедушкины морщины, если сам еще сосунок!

«Супердедушка-дембель» Петр Сергеевич Логвиненко и «дедушка» Александр Васильевич Боков строили солдат в парадной форме. Через несколько минут все встали, выровнялись. Сержанты, важно набычась, прострелили строй перекрестными взглядами.

Сергей чертыхался про себя и молился одновременно. Дело в том, что его «парадка» была «голой». Петлицы и шеврон, которые он в таких муках присобачивал накануне, куда-то загадочно исчезли. Вместо них остались лишь клочья ниток, торчащие неопрятными кустами.

- Долгачев!

- Я!

Перекличка, катившаяся по строю резвой волной, вдруг захлебнулась. Через секунду рядом с ним задышали оба сержанта.

- Какого черта? – выпучил глаза Боков.

- Не понял? Почему форма не в порядке?! – протянул Логвиненко.

Сергей потупился. Для одного дня это было уже слишком. Чем он провинился перед армейским богом? Он бы не возражал, чтобы в этот момент на полк напали супостаты, чтобы все ринулись «в ружье».

А глаза Логвиненко тем временем уже наливались кровью.

- Я вчера пришивал. Все было на месте, - пробормотал Сергей. Но сам понял, что получилось неубедительно.

- Меня не интересует, что ты делал. Я спрашиваю: «Почему форма не в порядке?!»

- Понятия не имею.

- Че-го? Как отвечаешь, солдат? Где петлицы?! Где шеврон?! Что это за нитки?

Он заставил его выйти и показаться строю. На всеобщий позор. Солдаты ржали идиотским смехом.

- Где?! – занудно выл Логвиненко.

- Не знаю. Украли, наверное.

- Не украли, а просрал! Значит, так. Чтоб к завтрашнему утру была уставная «парадка». Не приведешь в порядок - будешь до Нового года сортир мыть.

Весь день Сергей ходил чернее тучи. Даже разговоры с Васей не спасали. Да Вася и сам его сторонился. Как будто боялся заразиться его несчастьями. Сергей попробовал ему пожаловаться:

- Вот сволочи, а? Сперли. Главное, кто? И зачем?

Вася лишь пожал плечами и отвернулся.

Перебирая в памяти события предыдущего вечера, Сергей вспомнил, что накануне в казарме толклись какие-то дембеля. Они в тот вечер уезжали домой и зашли к Логвиненко на огонек.

Ледяной струйкой шмыгнула догадка. Проклятье! Один из дембелей околачивался возле его кровати. Тогда казалось, что он просто так бродит. А на самом деле, видать, вынюхивал. Высматривал, у кого бы срезать фурнитуру с «парадки». То ли свою куда-то задевал, то ли просто на сувенир забрал. А может, из обычной подлости. Ищи теперь его…

- Какой-то гад… - в бессильной злобе сжал кулаки Сергей, припоминая неброскую рожу этого типа.

- Эх, Серега, - вздохнул в ответ Вася. – Сам виноват. «Парадку» на видном месте бросил. Надо было перед сном в тумбочку сховать.

- Так кто ж знал!

- Ты что, с Луны упал? У нас же так испокон веку: что плохо лежит, сопрут.

- Зачем? – тихо простонал Сергей.

- Да просто так. На всякий случай.

- Даже если не нужно?

- Ну, раз плохо лежит, чего ж не спереть, - засмеялся Вася его непонятливости.

Сергею стало не по себе. Он вдруг почувствовал себя страшно одиноко.

- А ты сам «парадку» спрятал? – спросил он у Васи.

- Само собой. Фуражку и ремень – в тумбочку. А китель и штаны – под подушку, - шепотом сказал тот.

- Я даже и подумать не мог, что могут спереть!

- Эх, Серега… - только и вздохнул Вася и пошел чистить сапоги.

Ну, и где теперь искать эту чертову фурнитуру? Из казармы их не выпускали – только строем. Что оставалось делать?

Полдня он ломал голову. Додумался до бредового: нарисовать петлицы и шеврон на бумаге и вырезать. Сказал об этом Бокову – тот рассмеялся.

- Что же делать?

- Ищи.

- Где?

- Твои проблемы.

Его загнали в угол и в этот самый угол впечатали.

Эту вину Сергею пришлось искупать пятью нарядами. Он без конца драил казарму, мыл туалет. Когда забилось очко, ему пришлось пробивать его проволокой, лезть руками прямо в вонючую бурду. Задыхался, но пробил. Говно с утробным урчанием ушло в трубу. За это Боков притащил ему петлицы и шеврон.

- Пришивай, боец! И помни мою доброту.

- Где вы взяли? – удивился Сергей и посмотрел на него, как на мага.

- Тебя это колебёт? Где было, там уже нет, - хмыкнул сержант.

 

14.

Его соседа по верхней койке звали Кирилл. Он был долговяз и нескладен. Ему тоже доставалось от сержантов, и они с Сергеем часто тянули лямку наряда вместе.

Как-то перед обедом они разговорились. Кирилл оказался изгнанным из института студентом.

- За что тебя выгнали?

- За дурость, - сплюнул Кирилл. – Не учился. Да еще накостылял одному профессору.

- Как это?

- Да так. Этот пень окрутил девчонку с нашего потока, а потом бросил. С виду мужик порядочный: в очечках, с усиками. А оказалось, сволочь. Она от него забеременела, а он смекнул такое дело, и в кусты. Подлавливаю я его как-то возле института. А он: «Я разобрался в своих сложных чувствах». И

глазки под очками жмурятся. Я по ним – трах! Одно стекло – в глаз, представляешь? Ну и орал же он! Потом было следствие, разбирательство. Меня еле отмазали, спасибо матушке, помогла. Но из института, понятно, выперли. Батя пришел в дикую ярость: «Пойдешь в армию, там тебе мозги вправят!»

В первый же месяц в армии Сергей извел все почтовые конверты,

которыми его снабдили дома. Писал домой, Жене, друзьям. И вот выяснилось, что очередное письмо вложить просто некуда.

Досадливо хлопнув дверцей тумбочки, он задумался. В очередной раз ругнулся по поводу того, что солдатам разрешено выходить из казармы лишь строем, да и то в сопровождении сержанта. Что оставалось делать? Ползти на поклон к Логвиненко? Сергею это совсем не улыбалось. Не хотелось тыкаться в стену тупого равнодушия.

Сергей кусал ногти. Весь вечер промаялся, не зная, куда себя деть. Раскрывал журнал, взятый в библиотеке. Но и он не успокаивал. Он хотел писать. Его распирало от желания сказать: «Женька, мне без тебя плохо. Мерзко мне без тебя, понимаешь? Тошшшно-о…»

Он почти выл. Чтобы его никто не видел, скрывался в туалете на очке. Сидел, сжав голову, медленно роняя бомбы плевков. Слюна змейкой соскальзывала со ступеньки, впадала в струящийся зловонный ручеек…

Кое-как он пережил эту ночь, хотя ему все снились конверты с почтовыми марками, на которых были изображены каких-то академики и деятели искусства. И каждый был по своему дорог. Ведь их физиономии украшали не что-нибудь, а почтовые конверты. Конвертов была гора, и они откуда-то сыпались на Сергея. Он зарывался в них, нырял в самую гущу, а они все сыпались и сыпались…

Утром в казарме появился парень из штаба и сообщил, что для новобранцев пришла куча посылок. Была в списке получателей и фамилия Сергея. После обеда всех счастливчиков построили и отвели на почту.

Вволю накупив конвертов, Сергей с легким сердцем шагал назад. Сердце бодро отзывалось на ретивое «раз-два»…

Когда пришли в казарму, Логвиненко тут же взялся распределять содержимое посылок. Каждый ящик вскрыл, в каждый заглянул. Что хотел, отложил себе: сгущенку, тушенку, яблоки. Не брезговал и каким-нибудь вареньицем. Одобрительно причмокивал, выхватывая палку колбасы.

Сладострастно сопел при виде конфет.

Солдаты угрюмо наблюдали, как он по-свойски роется в их вещах. Кто-то недовольно пробухтел из-за спин - мол, не хватит ли хозяйничать? К счастью, Логвиненко не расслышал.

- Ух ты! - выдохнул он, добравшись до посылки узбека Кулиева. Даже вскрякнул.

Посылка была доверху забита изюмом. Отборным, рубиново-янтарным. Густой аромат ударил в носы. Кулиев томительно застонал, заныл, заперебирал голосом какие-то странные звуки. «Ал-ла-а…» Прикрыл глаза и заблеял в ритме диковинного мотива.

«О человек, тяжел твой путь. Далеко до источника, где суждено тебе утолить жажду. Еще долго шагать твоему ишаку. Еще долго вдыхать тебе горячий воздух пустыни. Ты видишь это солнце? Оно горит, словно золото. Оно блестит, как глаза твоей возлюбленной…»

- Шайтан! - внезапно выбросил Кулиев, перестав стонать.

Все смотрели на него, как зачарованные. В одну секунду мирный и всегда улыбчивый узбек превратился в сгусток ненависти. Его узкие глазенки сузились совсем до невозможности, так что превратились в одни резкие черточки на смуглом лице. Ноздри вздыбились и расширились. Скулы заходили ходуном.

- Мурад, что с тобой?

Даже Логвиненко поднял бровь:

- Это ты к чему?

Кулиев очнулся. Медленно подошел к сержанту. Вдруг в узких черточках-прорезях сверкнула молния, и в следующий миг узбек рванул посылку из рук опешившего Логвиненко. И ринулся с ней в солдатскую гущу. Белозубо улыбаясь, закричал:

- Ешь, угощайся все! Хорош изюм. Сам дед собирал виноград. Вкусный, сладкий. Настоящий сказка, а не изюм. Эй, Баранов, чего сидишь? Иди сюда! Маркин, Палкин, чего возитесь? Кому говорю: берите!

Он заметался по казарме, тыкая каждому посылку: «Хорош изюм. Честный слово, хорош изюм. Сам дед…»

- Кто тут «дед»? - взревел Логвиненко, бросаясь к Кулиеву.

Но куда там! Прежде чем его сгребла мускулистая лапа сержанта, узбек с проворством шимпанзе успел отскочить в сторону, как раз туда, где стоял Сергей. А Сергей даже и не понял, как и что. Внезапно в его руках оказалась

посылка. Шершавый ящик, сладкий запах изюма.

- Бери, чего смотришь?! Бери! - Кулиев истерично орал ему, утопая в объятиях сержанта.

Выпучив глаза, Логвиненко молотил его кулаком, выкручивал руки и озверело встряхивал извивающееся тело. Кулиев уже не орал, а стонал, обрызгивая Логвиненко слюной и ругаясь на своем языке. И все же не сдавался и продолжал верещать: «Ешь…Ешь…»

Сергей заторможенно глядел перед собой, держа в одеревеневших руках эту чертову посылку. Словно собрался ее кому-то передать, но забыл, кому. Дурацкая ситуация.

Логвиненко уже успел отбушевать, а Сергей все стоял в прежней заторможенной позе. Сержант подошел и отобрал у него посылку. Зачерпнув изюм, демонстративно набил ягодами рот.

- Шакал, -- шипел Кулиев, забившись в угол.

Рука Логвиненко снова погрузилась в изюм и вынырнула с очередной горстью (брызги ягод полетели на пол). Он с усмешкой отправил в рот и эту горсть. Почавкал, почавкал, довольно хмыкнул. Бережно прикрыл посылку крышкой и понес к своей кровати.

На посылке Сергея лежали два письма. Одно от родителей, а другое от Жени. В посылке, конечно, было много чего – какие-то банки, кульки. Оттуда так конфетно-колбасно пахло. Но Сергей не слышал запахов. Сорвав конверт, он опустился на табуретку. С тихим шелестом стал разворачивать

страницы письма…

 

15.

«Я скоро приеду, - писала Женя. - Попробую сдать зачеты пораньше и вырваться хоть на денек. У нас все по-прежнему. Мать постоянно долдонит, чтобы я подольше возилась с учебниками. А я не могу. Все время думаю о тебе.

Знаешь, я пришла к печальному выводу: тебе нельзя было идти в армию. Хотя что уж теперь об этом говорить! У нас один однокурсник был в армии. От его рассказов у меня волосы дыбом. Не знаю, может, привирал? Но

какой смысл? Сережка, я боюсь. Я его послушала-послушала, и мне

стало страшно. В общем, я скоро приеду…»

Сергей задумчиво сложил письмо и засунул в конверт. На краю рта повисла усмешка. Он был безумно рад. Единственное, он не любил, когда его жалели.

И еще он побаивался, что за первые недели в армии успел измениться, и ей это будет неприятно. Он стал нервным. Вдобавок лысая голова, идиотская мешковатая форма.

Внезапно что-то случилось. Он недоуменно поднял голову. Прозвучала команда, от которой у всей казармы невольно екнуло в сердце. И вся казарма замерла, словно на миг совершенно опустела.

- Строиться на улице! – повторно загремел голос Логвиненко.

Все повскакивали, затопали. Подхваченный вихрем, Сергей тоже куда-то ринулся. Осознал себя лишь в тот момент, когда уже несся по лестнице.

Толпа выбежала на улицу. Кто-то клацал язычком ремня, кто-то уныло плевался. На улице было промозгло, а им почему-то запретили надеть шинели. Странно-странно…

Но задавать вопросы и искать на них ответы было некогда. На улицу вылетел Логвиненко.

- Разобраться в колонну по три! Напррра-аво! Бег-о-ом марш!

Обескураженные сюрпризом, все замерли. Потом заторможенно подались вперед.

- Бегом, я сказал! – рыкнул Логвиненко

Спотыкаясь, наступая друг другу на пятки, они потрусили, побежали, кое-как потянулись вслед за сержантом.

- Шире шаг!

Декабрьский холод пронзал тела. Хотелось бежать и бежать. Но бежать мешали мамонтовые ноги. Сапоги гнули их к земле. А Логвиненко летел впереди, подгоняя толпу угрозливыми возгласами. Сзади, покрикивая и погикивая, трусил Боков и пинал сапогами отстающих.

Сергей задыхался. Вокруг двигались плечи, локти. Кто-то неряшливо плевался клейкой слюной.

Вдруг Сергей почувствовал резкий толчок в бок. Обернувшись, он еле успел увернуться от повторного удара.

- Кардыблы!

И смуглым бликом – физиономия Кулиева. Искаженный рот, свирепые глаза. Пыхнув злобной слюной, узбек выпалил:

- Шайтан!

- В чем дело, Мурад?

- Сам знаешь, - ощетинился узбек и вновь выбросил руку.

В висок целил, гад. Спасла реакция. Перехватив на бегу костистое

запястье, Сергей безжалостно его крутанул в сторону.

- Кардыблы!—взвизгнул Кулиев.

- В чем дело, Мурад?

- Изюм не ел? Не ел!

- Ну и что?

- Обидел!

- Ты с ума сошел! - тяжело дыша, просипел Сергей.

Узбек ощерился, обнажив мелкие зубы.

- Не прощу.

- Р-разговоры!—заорал Логвиненко.

Изловчившись, Кулиев таки пнул Сергея ногой. «Вот подлец»,-- скривился Сергей.

Они добежали до КПП. За воротами стало полегче, дорога пошла под уклон. Однако вскоре сержант резко свернул вправо. Они покорно побежали по каким-то буеракам, с трудом различая тропку, по которой гнал их неутомимый Логвиненко.

Кто-то упал. На него не обратили никакого внимания. Все были на пределе. Там и сям мелькали остекленевшие деревья и сизые пни.

Они добежали до какой-то безжизненно-бетонной стены.

- Стой! - гаркнул Логвиненко.

Не успели отдышаться – и назад. Снова что-то кричал Логвиненко, легко труся впереди…

Уже потом выяснилось, что они отдувались за какого-то дурака из шестой роты, который вздумал сбежать из части. Дезертира задержали на окраине города и под конвоем привели назад. Командир части полковник Сысоев был в бешенстве. «Я вам прочищу мозги! Всех на маршбросок!» - орал он.

Они притащились в казарму совершенно разбитые. Красный, как из бани, Логвиненко довольно похаживал вдоль кроватей. Сергею было муторно. И от бега, и оттого, что у него нежданно-негаданно появился враг. Он украдкой поглядывал на Кулиева. Тот в свою очередь не сводил с него своих суженных глаз затаившегося зверя.

«Тьфу ты, черт рогатый», - вяло подумал Сергей.

Он принялся стаскивать сапоги, пытаясь думать о хорошем. Но о хорошем не думалось. Свой голос подавали обида и недоумение. За что? Он ничего не понимал. Ну не понравился я тебе чем-то – так и скажи. Ну поговорим, как мужики. Так нет же… Черт знает теперь, что у него на уме.

Сняв китель, он бросил его на соседнюю табуретку.

В ту ночь ему приснился бесконечный, беспощадный бег под аккомпанемент не то сержантских, не то ямщицких кликов. Под ногами струилась бескрайняя степь.

Проснулся среди ночи, совершенно потный. Перед носом что-то ползло. «Таракан», -- подумал он, брезгливо щелкнув пальцем. Но щелкнул пустоту. Он втянулся под одеяло и забылся.

 

16.

Через неделю, сунув утром руку в карман, он не обнаружил там денег. Они лежали рядом с носовым платком и расческой. И вот теперь их не было. Стало обидно. И за себя, и вообще. Это ж надо: украсть у своего. Ну ладно, пусть он никому тут ни кум, ни сват.

И все равно гнусно. Ну попроси ты рубль или два. Ну что я, не дам? Тем более, на кой черт они теперь нужны, эти деньги! Всех кормят, поят. Одевают…

День был испорчен. Сергей стал вял и рассеян. Получил нагоняй от Логвиненко за не начищенные сапоги и скверный строевой шаг. Вдобавок после обеда последним вышел из столовой.

- Тебе что здесь, ресторан? Не наедаемся? - напустился на него Логвиненко. - Наряд вне очереди!

Неприятно, конечно, идти в дежурство с субботы на воскресенье, но что поделаешь. Сергей сидел в ленкомнате, положив голову на стол.

Вся казарма ушла в баню. Поскрипывали двери, где-то в коридоре ходила швабра и шелестела тряпка. Это дневальные готовились сдавать наряд. А Сергею хотелось сидеть и сидеть, расслабленно забывшись, не думая ни о чем. В голове свербело: «Надо идти готовиться к наряду. Начистить бляху и помазать ваксой сапоги, побриться и пришить подворотничок».

Но было лень. Лень и тоска.

- Долгачев, а ты чего тут сидишь? Почему не на КПП? – вдруг послышалось над головой.

Сергей повернул голову. В дверях ленкомнаты стоял Боков.

- Это вы мне?

- А кому? Пушкину? Давай собирайся, пойдешь в увольнение. Там к тебе приехали. Кстати, почему не в бане?

- Я вроде как в наряд иду…

- Что-что?

- Заступаю дневальным. Логвиненко объявил мне наряд.

- Обойдется! Живей получай «парадку», пока каптерка открыта. Гладься,

брейся – и на КПП. Чтоб через полчаса был там. Увольнительная уже выписана.

- А как же Лог…

- Бегом! - отрезал Боков.

Вот так всегда и бывает: ждешь одного, а получаешь другое. Только что готовился уныло чистить сапоги - и вот уже с замиранием сердца хватаешь остроносые парадные ботинки. И из горла сама собой рвется песня. И хочется прыгать, ржать и даже мяукать. Интересно, кто ж это приехал? Переполненный чувствами, он в последний раз вжикнул щеткой по ботинкам. Подлетев к зеркалу, одернул шинель, сбросил с нее случайную нитку. Чуть сдвинул на лоб фуражку и выскочил из казармы.

Он бежал по дорожке, радостно заглатывая ртом холодный воздух. От мысли о возможности заболеть становилось смешно. В душе играл оркестр. Туда-сюда носились чувства-скрипки, гупал контрабас.

Внезапно он остановился, как вкопанный. Навстречу шагал строй. Распевали: «Россия, любимая моя, Россия, родина моя…» Сразу видно: из бани – все красные, довольные.

- Веселей. Не растягиваться, -- миролюбиво ворчал Логвиненко.

Сергей хотел свернуть, но было уже поздно. Он медленно пошел навстречу. Опустив голову, смущенно поправил шапку, затеребил ремень. Захотелось пропасть, исчезнуть, раствориться. Чтоб не заметили, не узнали. Чтоб прошагали мимо, увлеченные раскатистой песней.

Но не прошагали.

- Стой, раз-два!

Строй послушно колыхнулся и замер. Логвиненко удивленно взвел брови.

- Почему не в казарме?

- Я…-- попытался объяснить Сергей.

Но Логвиненко в его объяснениях не нуждался.

- Почему в парадной форме? Куда это ты собрался?

- В увольнение.

- В у-воль-не-ние? – неподдельно изумился Логвиненко. – Не понял, боец. Ты что, восстал?

Он бегло огляделся. Подойдя к Сергею вплотную, схватил его за подбородок. Шапка, кувыркаясь, полетела в снег.

- Ты у меня сейчас всю казарму вылижешь, боец.

- Сержант Боков сказал, что ко мне приехали, -- пробормотал Сергей. - И приказал собираться в увольнение.

- Кто? Бок?! Он что, оборзел? – Логвиненко распалялся на глазах. -- Заруби себе на носу, солдат. В этом подразделении твой главный начальник – я! Ты понял? И мои приказы для тебя закон! Ясно?

Но не успел он это проорать, как послышался голос Бокова:

- Але, Долгачев, какого черта ты здесь торчишь? Всех увольняемых уже давно построили. Тебя ждут!

Боков быстро шагал по дорожке, ведущей от КПП.

- Тебе что, отдельное приглашение нужно? - кричал он.

- Никаких увольнений, -- заорал на него Логвиненко.

- Лог, к парню баба приехала.

- Пошел в задницу, Бок!.. Солдат, в строй!

- Лог, перестань.

- В строй, Долгачев! – надрывался Логвиненко.

Сергей почувствовал себя между двух огней. Сделать шаг в сторону строя казалось немыслимым. Но еще труднее было вот так стоять, осознавая свою беспомощность и уязвимость. На миг ему показалось, что он на передовой, и теперь корчится и извивается под градом пуль, которыми поливают друг друга могущественные неприятели.

- Иди в пень, Бок!

- Сам иди!

- Бок, он прорвался! Не заправил постель, не побрился, не подшился, не

выучил слов песни, опоздал с обеда в строй.

Сергей возмущенно поднял голову. Какая гнусная ложь!

Сержанты отошли в сторону и закурили. Еще минут пять они друг другу что-то доказывали, размахивали руками.

- Пусть хоть на КПП сходит! – с досадой бросил Боков.

- Но чтоб через полчаса был в казарме! – потыкал в часы Логвиненко.

Через минуту Сергей был на КПП. Перед ним стояла Женя.

Как долго он ее ждал. И в то же время боялся. Он пытался бодриться и шутить. Но как ни старался, получалось невпопад - не смешно, отвратительно и пошло.

- Что с тобой? - прервала она его раздраженно.

Он пожал плечами и по очень длинной параболе послал плевок ей за спину.

- А зачем ты состригла волосы?

- А что?

- Тебе не идет!

Он ощущал себя так, как будто у него кто-то умер. И что этот кто-то – он сам.

- Что случилось? Что? - тормошила она его, пытаясь понять, что происходит.

Он вздыхал и отводил взгляд.

- Ты же сам писал: «Не унывай!»

- Меня не пускают в увольнение, - наконец признался он.

- Почему?

- Какая разница?

- Что-то произошло?

- Да.

- Что?

Он тяжело вздохнул.

- Я плохой солдат. Позор наших доблестных Вооруженных Сил. Посмешище могучей и непобедимой армии.

- Что случилось? Ты сделал что-то не так?

- Я долго ел.

- Ты можешь быть серьезным?

- Я серьезный. Просто хотел спокойно покушать. Как нормальный человек.

- Постой, что ты несешь?.. Ах, какая я дура! Вас здесь плохо кормят? Ты же,

наверное, голодный? Вот идиотка!

Она суетливо зашуршала сумкой, стала выставлять какие-то банки, коробки. На столе вмиг появились сыр, масло, колбаса…

- Ешь.

Он начал жевать.

- Прости. Я слабак.

- Перестань!

- Тебе нужен другой человек. Как зовут того парня, про которого ты мне написала? Андрей?

Она покраснела.

- Что за глупости! Он просто хороший приятель. Да ты ешь, ешь!

Сергей вдруг захотел перевернуть стол, разбросать стулья, сорвать с потолка лампу, надавать по морде прибежавшим сержантам, а потом просто упасть перед ней на колени…

Они расстались. Он вернулся в казарму в полной прострации. Машинально подбил одеяло. Опустился на табуретку и застыл.

Так он сидел, пока казарма не наполнилась звуками. Он повернул голову. Отдаленный гомон быстро переходил в бесформенный гул. Хлопанье шагов, жужжание голосов, скрип табуреток…

Рядом плюхнулся Кирилл. Закряхтел, стаскивая сапоги. Устало встряхнув портянки, повернулся к Сергею.

- Ну и нудное же кино крутили.

- О чем?—без интереса спросил Сергей.

- А черт его знает! Полфильма проспал.

Сергей ударил ребром ладони по металлическому быльцу кровати. Боль прыгнула в руку.

Тем временем Кирилл снял сапог и тяжело закинул левую ногу на колено правой. Сергей невольно отпрянул. Над стопой Кирилла кривым сизо-багровым пятном расползлась ссадина.

--Это я сапогом натер, -- спокойно сказал Кирилл.

--Сильно болит?

--Сейчас нет. А когда шагаешь в строю – адски. Еле ногу тащу.

--Так тебе ж надо в медсанчасть!

--Тихо, - сказал Кирилл, закутывая ногу в портянку бережно, словно ребенка.- Я хочу выжать из этой ноги как можно больше. Понял? Чтоб задержаться в санчасти месяца на два, а то и больше. Так что думаю еще денька два потерпеть. Зато потом отдохну!

--У тебя через пару деньков нога отвалится.

--Тем лучше, -- хохотнул Кирилл.

--Псих!

--Да, я псих, -- согласился Кирилл.—Ну и что? А вспомни Самохина. Это тот самый парень, который уронил себе на ногу гирю. Помнишь, как он тогда орал? А недавно рассказывали, как Самохин в санчасти жирует. Спит, жрет, вот такую харю себе отъел!

Через пару дней Кирилла отправили в санчасть. Он едва мог передвигаться. Когда Логвиненко увидел его ногу, он чуть не задохнулся от злости:

--Ослище! Вернешься в роту – будешь у меня сутками учиться портянки наматывать!

 

17.

Посыльный носился по казарме, выкрикивая его фамилию. Сергей брился. Высунулся из умывальника.

--Я Долгачев!

--К тебе приехали. Какая-то девка.

Сергей удивился. Кто бы это мог быть? Женя только неделю назад приезжала. Он подумал о сестре - может, она?

К счастью, в этот день Логвиненко был добрый, и Сергей получил увольнительную. Переоделся в «парадку» и отправился на КПП. Показав дежурному увольнительную, вышел за пределы части.

Перед воротами топтались родственники солдат, приехавшие их навестить. Сергей стал искать глазами знакомое лицо. Но никого не узнавал. Постоял в недоумении.

Вдруг рядом с ним возникла рыжеволосая девушка в светлом пальто и фиолетовой шляпе с очень широкими полями, скрывающими лицо. На ней были темные очки. Она потянула Сергея за руку, к широкой лавке. Они сели.

Сергей попытался заглянуть под шляпу. Но она наклонила голову, и он заметил в ее руках пакет. Эта неведомая особа расстелила газету и принялась раскладывать на лавке снедь – бутерброды с сыро-копченой колбасой, сыр, яблоки, вафли и (о чудо!) банку сгущенки. Сергей впился взглядом в банку. Мысли в голове перемешались, рассыпались.

- Кто ты?

А в голове стучало: «Она ошиблась. Это все кому-то другому. Надо сказать сержанту с КПП».

- Это точно мне? – с сомнением проговорил он.

Она опять не ответила. Выложила печенье. Сергей сглотнул слюну.

- Да я столько не съем. И потом… А вдруг это не мое?

Она кивнула головой и положила свою тонкую руку в перчатке на его руку. Наконец он услышал ее голос.

- Это твое, Сережа. Если не съешь, возьмешь с собой.

Ему стало не по себе. Что это еще за фея?

А она тем временем, сняв перчатки, уже резала хлеб. Потом ловко вскрыла банку со сгущенкой.

От вида сгущенки у него свело нутро. Дрожащей рукой Сергей взял синенький бочоночек. Поднес к губам и опрокинул в себя…

Минут десять он только ел. Стараясь не чавкать, не глотать куски. Не хватало еще подхватить икоту. Она смотрела в окно. Он искоса поглядывал сбоку, но кроме нижней части щеки и колечек локонов ничего не видел. Воротник пальто приоткрывал шею и верхний бугорок ключицы. Что-то смутно знакомое угадывалось в этом бугорке, но, похоже, за месяц в армии он слегка отупел и потерял способность соображать. Да и голод мешал сосредоточиться.

- Погуляем?– предложила она, когда он насытился.

Они отошли от КПП. Незнакомка в шляпе взяла его под руку. В другой руке она держала большую сумку на двух молниях. Они прошли по аллее и свернули.

- Пойдем сюда, во двор, - шепнула она.

Он безотчетно повиновался. Они зашли в какой-то старый двор, с высоченными тополями, выстроенными в шеренгу перед окнами. Она завела

его в подъезд. Здесь было темно. Они ощупью прошли в закуток.

- Снимай шинель.

- То есть как?

Она раскрыла сумку и достала из нее что-то большое. Встряхнула. Он напряженно всмотрелся в темноту и с изумлением узнал офицерскую шинель.

- Надевай.

Он послушно переоделся. Лейтенантская шинель была ему впору. Он оправил складки. Смущенно развел руками.

- Тебе идет, - сказала она.

- Да уж. Только артиллерийские петлицы ни к селу ни к городу. У нас-то химвойска.

- Ну и ладно. Ты можешь быть командированным офицером. Мало ли.

Они вышли из подъезда. Он вдруг почувствовал, что голова кружится. От ее руки на своем локте, от несильного запаха ее духов.

Два сержанта прошли мимо, торопливо отдав ему честь. Он судорожно вскинул руку и покраснел. Следующим попался солдатик, который бежал с пачкой бумаг, явно чей-то посыльный. Увидев офицера, он резко затормозил, чуть не выронил бумаги, но успел откозырять. Тут уж Сергей проявил солидность – небрежно вскинул руку к виску.

Они пришли в гостиницу. В комнате было темно. Сергей долго искал выключатель. Когда зажег свет, незнакомка была уже в ванной. Слышался шум душа.

Сергей увидел на столе бутылку «Советского шампанского». Поколебавшись, открыл и налил стакан. Выпил и обмяк. Подумал о Жене. Но шум воды сбивал, путал мысли.

«Кто она? Что ей от меня нужно?» – думал он, косясь на ванную. Поднялся, подошел к двери. Слегка дернул. Закрыто.

Он подошел к столу и налил еще шампанского. Выпил залпом.

От двух стаканов подряд его нетренированный организм почти моментально поплыл. Голова закружилась. Его противно замутило. Он никогда еще не пил столько зараз. Приятели над ним потешались, а он не мог. Особенность физиологии.

Он ввалился в туалет. Истошно извергся в унитаз. Отплевываясь, поднялся. Брезгливо дернул цепь сливного бачка, захлопнул крышку. Утерся и выполз. И попал в темноту. Свет был погашен!

Он нетвердо двинулся по направлению к выключателю (или, по крайней мере, к тому месту, где он, как ему казалось, мог находиться). Но не сделал и двух шагов. Две голые руки мягко обвили его. «Змеи», - мелькнуло в мозгу. Но они не сжимали его, а лишь обхватывали, обвивали. Он слабо дернулся. Но на самом деле вырываться не хотелось. Он зажмурился, наслаждаясь собственным бессилием.

Почти ничего не чувствуя, он ощущал, как становится все прохладнее и приятнее. Это с него слетала одежда. Наконец дело дошло до нижней рубашки и кальсон. Он вяло попытался зацепиться за них, отстоять. Но уже чувствовал, что летит в бездну.

«А как же Женя?» - опустошенно подумал он. Но уже себя не контролировал. Его уже обхватывали не две руки, а все тело – горячее, сильное. Он попытался вглядеться во тьму, разглядеть хотя бы какие-то черты лица. Но не смог. Его засосало, утянуло, словно в воронку. Он отдался полностью, до остатка, и испытал то, чего не испытывал еще никогда…

 

18.

 

- Рядовой Долгачев!

- Я!

- Выйти из строя на три шага!

Он ждал этой команды. До него выходили пятеро или шестеро. И все шагали хорошо. Особенно чеканно-монолитный Борька Чернов и пластичный Кулиев. Они шагали по-разному, но одинаково ловко. Борька шагал четко и правильно, зато Кулиев сногсшибательно тянул носок. И где он только так научился в своем ауле? Загадка. Пас коз и маршировал? Трудно представить. Да и где в ауле шагать? Там же ни плаца, ни даже асфальтовой дорожки – сплошная пустыня, наверное. А он вишь как вышагивает. Даже скупой на эмоции комвзвода, лейтенант Крымов, одобрительно кивал, глядя на строевое шоу в исполнении дьявола-узбека.

Сергей мысленно повторял движения Кулиева, подлаживал под себя. Нога выбрасывается единым пружинным движением, тело упруго и в то же время расслаблено, руки с ногами в такт месят воздух – раз-два, раз-два…

И вот дошла очередь до него. Он выдохнул. Стараясь тянуть носок, отпечатал три шага. Остановился.

- Отставить! Кругом! Встать в строй!

Это ожидалось. Он крутанулся назад. Но приставить ногу не успел – на скользком плацу опорная левая поехала в сторону. Неловко затоптался и замер.

- Отставить!

Он снова развернулся. Красное лицо Логвиненко выражало одновременно возмущение, изумление и нечаянную радость. Наконец возникло достойное занятие для сержанта – «подрочить» солдата.

- Кто так поворачивается, ишак! Я тебя научу поворотам! Кругом! Кругом! Кругом!

Сергей вертелся, как юла. Оскальзывался, пару раз чуть не упал. Голова закружилась, но он стойко крутился, и все через левое плечо. Главное, не свалиться…

- Стой! Нале-во!

Сергей повиновался.

- Шагом марш!

Сергей пошел. Ему показалось, неплохо. Конечно, не образцово-показательно, но вполне сносно. Но краем глаза он заметил усмешки в строю. Мельком глянул в сторону Логвиненко.

Лучше б не смотрел. Красный бурдюк сержантской морды, казалось, сейчас лопнет и брызнет помидорным соком.

- Стой!

Хруп-хруп, топ-топ. Логвиненко медленно прогулялся вдоль строя. Остановился и впер в Сергея свой бычий взгляд.

- Ты что, конь? Кто так ходит? Ты у меня сейчас будешь до отбоя ходить.

Сергей развел руками.

- Как могу.

- Чего-о?!

- Я хотел сказать, что стараюсь.

- Наряд вне очереди, боец!

- За что?

- Два наряда!

- Есть два наряда.

Но на этом Логвиненко не успокоился, еще изрядно погонял его по плацу. В итоге добавил еще один наряд, после чего поставил в строй.

Ноги гудели. Было досадно. Три дежурства через день – это шесть дней. Считай, неделя. С захватом воскресенья. Значит, в увольнение не вырваться. А он так хотел позвонить домой. И Жене. Соскучился. И хотел услышать, что у нее все в порядке. Какое-то смутное предчувствие возилось внутри. И никак не могло довозиться и успокоиться. Это как грязной тряпкой возить по мокрому полу в умывальнике – сколько ни вози, а разводы остаются.

Два наряда он отпахал, и в субботу заступил снова. В этот раз попал в наряд с Борькой, так что было не так паршиво. Они спокойно, без нервов распределили обязанности – Сергей вымыл коридор и ленкомнату, а Борьке достались умывальник с сортиром. Они успели и поспать, и даже сыграть в шахматы. Причем Сергей, несмотря на два ночных недосыпа, чуть у него не выиграл – лишь в самый последний момент Борька срезал его проходную пешку своим офицером. А потом Сергей даже успел крепко заснуть и увидеть сон о девушке, которая вдруг почему-то стала ему командовать: «Раз-два, кру-гом». И он выполнял, но как-то механически, как заведенный, и все это продолжалось без конца, пока Борька его не разбудил в два ночи. И ему пришлось плестись на пост к тумбочке, достаивать до утра.

Утром в воскресенье многие ушли в увольнение. Остальных повели в кино. Остались только они с Борькой, да еще сержант Боков, который был с ними в наряде. Боков сидел в ленкомнате и корпел над дембельским альбомом, клеил аляповатые виньетки вдоль обрезов страниц.

А они с Борькой стояли у тумбочки и разгадывали кроссворд. Тут к ним незаметно подкрался посыльный Буланов.

- Смирно!

Борька от неожиданности выронил газету.

- Буланыч, гад! Кто ж так пугает?

Буланов заржал. Борька пнул его в плечо. Буланов пнул в ответ.

- Ну, как там в штабе, Буланыч?

- Заманало шакалье! Вчера весь день гоняли с депешами.

- А это что у тебя за бумажка?

- Список увольняемых. Кто дежурный по роте? Надо сверить.

Сергей позвал Бокова. Тот вывалил из ленкомнаты со своим толстенным дембельским фолиантом под мышкой.

- О, Буланыч! – ухмыльнулся Боков. - Что слышно в штабе? Когда у Лога дембель?

- А что?

- Да скорей бы уже его выперли, - брызнул слюной Боков. - Заколебал. Из самоволок не вылазит, а я его прикрывай своей задницей. Что это у тебя?

- Список увольняемых.

- Ну и на хрен он мне? Все уже в увольнении.

- Сверить.

Боков взял листок и стал читать:

- Так. Артамонов, Воробьев, Гнилошкур… Стоп. А Долгачев тут каким макаром? Он же в наряде. Вот на тумбе стоит. Чем они там в своем штабе думают, жопой? Чья подпись? Гука? Во блин…

- Может, ошибка? Просто перепутали с кем-то? – забеспокоился Борька.

- Та не бзди, никуда я Долгачева не отпущу, - отрезал сержант. – Я, что ли, за него на тумбе стоять буду?

В ответ Сергей проорал:

- Смирно! Дежурный по роте, на выход!

В дверях замаячил лейтенант Крымов.

- Вольно, - отмахнулся он.

Это был невысокий поджарый человек с широкими плечами и резкими желваками. Он вплотную подошел к тумбочке. Холодно смерил Сергея взглядом.

- Поправьте пилотку, солдат.

Сергей сдвинул пилотку вперед.

- И готовьтесь к увольнению. К вам приехали, - неожиданно осчастливил Крымов.

Сергей продолжал стоять на тумбочке, как вкопанный.

- Кто приехал? – остолбенело проговорил он.

Крымов куснул губу.

- Рядовой Долгачев, вы что, не поняли? Шагом марш с тумбы! Переодеваться в парадную форму, чистить ботинки!

- Есть.

Сергей пошагал, провожаемый отчаянно немым взглядом Бокова.

- Товарищ лейтенант, а в наряде кто останется? – прогундосил Боков.

- Вы и останетесь, товарищ сержант. Кто с вами еще?

- Рядовой Чернов.

- Ну и отлично!

- Мы что, вдвоем…

- Отставить!

Боков попытался было канючить, но Крымов так устрашающе посмотрел на него, что сержант тут же заткнулся.

Застегивая китель, Сергей украдкой поглядывал на Бокова. Тот бросал на него свирепые взгляды. Ничего хорошего это не сулило.

- Готов? – послышался унылый голос Борьки.

Сергей через плечо обернулся. У Борьки с руки свисала тряпка.

- Теперь мне за тебя отдуваться. Ловко ты из наряда смылся. Что ж ты молчал, что к тебе приехали?

- Я сам не в курсе.

- Так может, ошибка? Может, они тебя с кем-то перепутали? – оживился Борька. – Так ты тогда сразу назад.

Крымов резко вышел из казармы, Сергей за ним, на ходу набрасывая шинель. Они зашли в штаб, Крымов что-то отметил и перекинулся парой слов с дежурным по батальону, капитаном Дупаком. Только потом они отправились на КПП. Угрюмо поигрывая желваками, Крымов закурил.

- Что-то к тебе в последнее время разъездились, Долгачев.

Сергей пожал плечами.

- Ладно, дело хорошее, - усмехнулся Крымов. – Только передай своим родственникам, чтоб комбата зря не дергали. Пусть напрямую ко мне обращаются. Я ж не зверь. А то, сам понимаешь. Комбат потом злой, я злой. Тебе же хуже. Я не знаю, кто там за тебя так просит. Да мне и насрать, понял? Будешь у меня до конца учебки в нарядах гнить. Замочу в сортире. Понял?

- Так точно.

- Вот-вот. Мне эти проблемы на голову ни к чему. Так своим и передай.

Они подошли к КПП. Протопали через вертушку. Из двери высунулся лысый прапорщик.

- Этот со мной, - кивнул Крымов на Сергея.

Они вышли на улицу.

- Ну, иди к своей бабушке, - услышал он голос лейтенанта.

Сергей непонимающе обернулся на Крымова. Но лейтенант уже уходил, не оборачиваясь.

Сергей посмотрел перед собой. И только сейчас увидел инвалидную коляску, которая катилась вдоль бордюра. В ней сидела старуха в пальто какого-то морского цвета. Полы пальто были в грязных брызгах, на ногах – замшевые боты. Ее лицо тонуло в сером шерстяном платке, на носу темные очки. Один нос торчал наружу.

Она ловко подкатила к Сергею.

- Здравствуй, Сережа, - вкрадчиво проворковала она. - Ты меня не узнал? Ну, это неудивительно. Ведь ты меня ни разу не видел. Я твоя бабушка Нана.

Сергей молчал. Он смотрел на эту сумасшедшую и уже прикидывал, как бы от нее отделаться, а самому пойти погулять.

- Да-да, не удивляйся, - продолжала старуха. – Ты мой внучатый племянник. А я сестра твоей бабушки Тамары.

- Вы?

- Она тебе ничего не рассказывала обо мне?

- Нет.

Старушенция засмеялась тихим, но затяжным смехом. Ее губы еще долго подрагивали в смешливом пароксизме.

Странно, подумал Сергей. Его покойную бабушку действительно звали Тамарой. Неужели таки сестра? Но откуда? Хотя кто его знает. У бабушки были какие-то сестры, про которых она что-то рассказывала. Даже фотографии какие-то показывала. Мало ли. Но почему она вдруг здесь? Как узнала?

- Я живу в этом городе, - словно отвечая на его мысли, сказала старушка. – Я много о тебе знаю, Сережа. Тамарочка мне писала о тебе в своих письмах. Ты был ее любимый внучек.

Она стала рассказывать что-то о его бабушке, какие-то истории из их общего коммунального прошлого. О каком-то молодом офицере НКВД, в которого они обе были влюблены, о духовом оркестре в парке и многолюдном катке. А потом Нану репрессировали, и Тамаре пришлось ее «забыть». Ее все забыли. Через 20 лет они встретились. Они уже были совсем другими: у одной семья и дети, а у другой язва и ревматизм. Но первая, счастливая, умерла в 47 лет от рака, а вторая живет до сих пор.

- Скоро 90, а я все живу, живу. И чем дольше живу, тем страшнее, что могу дожить до ста… Ну, пойдем, - величественно кивнула она ему, и поехала вперед.

Он пошел за ней. Они прошли через сквер, через переулок. Старуха говорила без умолку. Пару раз она сжимала его кисть своей судорожной старческой рукой в варежке. Сергей напрягался и улыбался. Это был какой-то сюр. Он пару раз помог ей перевалить на коляске через высокий бордюр. А так она довольно бодро крутила колеса. На улице было ветрено, шинель грела слабо. Так что он даже обрадовался, когда дорога пошла в гору и появилась возможность согреться, толкая коляску.

Они ползли вдоль серого забора какого-то глухого предприятия, очевидно, засекреченного, с грозной колючей проволокой наверху. Он здесь был впервые. Старуха командовала, куда ехать. Они свернули вбок и внезапно оказались в переулке с двухэтажными старыми хибарами. То ли бараки, то ли сараи, вросшие в землю. Рядом с полусгнившей лавочкой торчала водяная колонка – облезлый столбик с хохолком.

- Здесь! – весело махнула рукой старуха в сторону кривого одноэтажного домика. Обгрызенная штукатурка, коряво-размашистые надписи. Во дворе пахло помоями. Шаткие и к тому же подмороженные ступени крыльца пугали. Сергей кое-как втащил коляску с бабулей по этим ненадежным ступенькам.

«Как же она сама тут взбирается? Соседей просит?» - подумал он, озираясь. Но окрестные домишки казались безжизненными, внутри ничего не мерцало и не брезжило. В одном доме вообще были выбиты стекла.

В доме старухи пахло затхлостью и сырым деревом.

- Проходи, не стесняйся, - любезно проворковала старуха, катя по выцветшему половику.

- А где включается свет? – спросил Сергей.

- Света нет, отключили. Уже три дня ремонтируют. Так и живу, как крот, все никак свечи не куплю.

Сергей присел на деревянный стул, который скрипнул и покосился. Он напрягся и растопырил ноги. На всякий случай нащупал рядом диван и оперся рукой.

В глухом полумраке угадывались очертания большого комода и рельеф громоздкого шкафа. Где-то в углу виднелось старое трюмо. Старуха подъехала к углу, где у нее висела какая-то занавеска, что-то там поправила. Она так и не сняла свой платок.

- Давно вы здесь живете? – спросил Сергей.

- Давно.

- А как вы узнали, что я служу в этом городе? Мама написала?

Она захихикала.

- Нет, твоя мама обо мне даже не знает. Совсем ничего.

- Тогда как же…

- Мне приснился сон. Вчера я увидела тебя. В форме, в шинели. Точь в точь таким, какой ты есть. – Она снова захихикала.

«Сумасшедшая, - подумал Сергей. – Почему она не снимает платок? Мерзнет?»

Мелькнула ужасная мысль: вдруг она больна проказой. Сергей однажды видел прокаженную тетку в окне машины с надписью «Лепрозорий». Тетка смотрела в окно, и была точно так же закутана в платок – одни глаза торчат.

- Кушать будешь? – спросила бабуся. И, не дожидаясь ответа, закивала: - Сейчас, сейчас. Я испекла коржики и пирожки. Ты с чем больше любишь – с творогом или с капустой?

Она порулила куда-то вглубь дома. Сергей хотел встать, двинуться за ней. Но что-то его удержало. Он почувствовал, что устал. Все эти наряды, маршировка на плацу… Но главное, что утомляло, это окружавшие его люди в форме. Невоспитанные, гнусные типы.

Чувствуя истощение, он положил голову на стол. Гладкое дерево приятно холодило ухо. Он закрыл глаза.

«Да нет, никакая она не больная. Просто ей холодно. Всем старым людям холодно. Тем более в этом погребе. Как она здесь живет? За какие грехи ее сюда засунули?»

Его разморило совсем.

- Ты устал? Приляг, - услышал он нежный голос откуда-то из глубины, словно из колодца.

Он сам не понял, как оказался на диване. От него пахло старой пылью. Вспомнилась бабушка, ее старый дом на сгибе улочки Карла Маркса. Сбегающая вниз улочка вдруг замирает. Вот она! Стена родного дома - недавно побеленная, но уже слегка обтертая и оббитая (сколько раз с приятелями в эту стену попадали мячом!)

Сергей уткнулся носом в махровое покрывало и улыбнулся. Тот же самый запах…

Он поплыл. Он уже не был ни «солдатом», ни «внуком». Он просто бежал по траве. Сырая трава под ногами, а он в кедах. Перед ним резиновый мяч с полоской посредине. Он лупит по нему, и мяч летит через ручей, и плюхается на той стороне. Утки всполохливо взлетают из кустов. И рыбак, морщинистый и меднолицый мужик по прозвищу Болтушка без эмоций роняет: «…дуй отсюда, футболист». При этом удочка не дрогнет в его руке, муха не взлетит с козырька кепки. Лишь наловленные караси в его садке всплеснутся аппетитно.

Сергей поджал ноги. Ему уже ничего не снилось. Но все равно было хорошо. Время перестало быть. Ничего не было. Только ощущение счастливого покоя. Ангел сна окутал его своим покрывалом и, приставив указательный палец к своим губам, шептал во все четыре стороны: «Оставьте его, дайте ему отдохнуть». Сергей действительно ощущал на себе покрывало. И чей-то шепот на самом деле шелестел где-то здесь, совсем рядом.

- Отдыхай, отдыхай, - послышался голос.

- Спасибо, бабушка, - пролепетал Сергей.

Он почувствовал, как она склонилась над ним. Улыбнулся во сне. И в ту же секунду почувствовал ее прикосновение. Ее рука нежно провела по его виску, по шее.

Он всегда боялся щекотки, а здесь почему-то было только приятно. Он взял ее руку в свою. И судорожно сжал. И ему тут же стало странно. Он снова сжал и погладил. Какой непонятный сон! Рука – мягкая, нежная, молодая. Он укололся об острый длинный ноготь и проснулся. Но тут же его глаза застлала пелена. Густые волосы затопили его.

Он тут же обмяк. Все понял. Силился разглядеть лицо, но было темно. Шторы были наглухо задернуты, глаза после дремы слипались. Оглушенный поцелуем, он сам закрыл глаза и отдался сумасшествию…

 

19.

Чтобы попасть в университет, Жене и Вадику пришлось пробиваться через толпу митингующих. Человек сорок студентов с плакатами орали, требуя выплаты стипендии за полгода.

- Психи. Кто сейчас на стипендию живет? – ехидно заметил Вадик.

Женя мельком бросила взгляд на часы. Они опаздывали на лекцию к профессору Марусяку.

Профессор Марусяк был уникальной личностью. Его лекции завораживали. На них сбегались с других факультетов, даже лентяи с радиофака облепляли задние парты. Иногда толпа набивала аудиторию так, что стульев не хватало, и их крали у соседей. И вся эта толпа, затаив дыхание, слушала Марусяка, как гуру.

А он прохаживался вдоль передних парт и говорил. О славянских обрядах и русских народных сказках, о конфликтных исторических теориях. Сдвигая очки на нос, Марусяк спорил с воображаемым оппонентом, то и дело роняя улыбку в аудиторию.

Женя ждала эти лекции, предвкушала. И вот теперь она опаздывала, потому что уже пять минут как прозвенел звонок. А опоздавших Марусяк не любил. Это единственное, что выводило из себя это спокойного интеллигентного человека.

Поэтому Вадик решил плюнуть на лекцию и потащился в столовую. Уламывал и Женю, но она не поддалась. Вадик был явно раздосадован.

- Пошли, я угощаю, - твердил он, норовя взять ее за локоть.

Женя от него насилу отвязалась, и он пошел восвояси, полный и нескладный в своей полноте. Потная шея, перхоть на плечах пиджака.

А она побежала в «химическое» крыло. Оба лифта только что уехали. И у обоих шахт плотно сгрудились толпы студентов и преподавателей. Когда лифты снова пришли, толпы с ругательствами и стонами стали в них втискиваться. Утоптались, ужались. Двери с лязгом стукнули. Поехали. Грузно и натужно, с тревожным поскрипыванием. Женя вжалась в лифт одной из последних, ее притиснула к двери спина секретарши с кафедры педагогики. Противная тетка. От нее разило потом и ужасными духами. А лифт ехал долго-долго, все грозя застрять. Наконец доехал до 6-го этажа. Часть тел из кабины вывалилась вместе с Женей.

Подойдя к заветной аудитории, она посмотрела на часы. Боже мой, лекция уже 10 минут идет. Женя прислушалась. Минуту выждала. Ей показалось, что у Марусяка секундная передышка, конец смысловой фазы. Набравшись смелости, она постучала и вошла…

Зачем только она это делала? Он на нее наорал и выставил за дверь. Спасибо. Парочка дебилов проводила ее идиотским гоготом.

Ладно. Она не обижалась. Сама виновата. Не надо было утром заедаться с матерью. А то сцепилась с ней на ровном месте из-за какой-то чертовни.

Мать в последнее время она стала совсем несносной: «Надо запасаться, надо запасаться. Голодное время». Совсем шизанулась. И отец тоже хорош. Хоть бы слово в ответ. Пришел с работы – и с газетой на диван. Как будто его ничего не колышет. Тоже мне – научный сотрудник. А зарплата с гулькин нос, да и ту не платят.

Кстати, когда все-таки начнут платить стипендию? Может, наконец хоть за май дадут? Совсем освинели! На полгода задерживать!

Она полезла в кошелек, поковырялась в мелочи и вздохнула. Ну, на пирожок хватит. Пойти, что ли, в столовую?

Но тут она вспомнила, что собиралась зайти в библиотеку за книжкой Лотмана. Поднялась на седьмой этаж и свернула к университетской библиотеке.

За стойкой выдачи книг дежурила розовощекая девица с глазами куклы Барби. Она долго и растерянно переспрашивала у Жени сложное для ее восприятия название книги и имя автора. Так и не запомнив, девица записала на клочке бумаги (длинные алые ногти на розовых пальчиках).

Она уже собиралась уходить, как ее окликнули:

- Девушка, постойте! У вас есть книга Конова «Экономика кооператива»?

- Сейчас посмотрю. Как вы говорите? Коновалов?

- Ко-нов.

Женя обернулась и увидела Андрея. Он стоял к ней вполоборота, опершись на стойку, и рассеянно вертел в руках зажигалку. Потом перевалился с локтя на локоть и посмотрел на нее. Рот растянулся в улыбке.

- Приве-е-ет.

- Привет.

- Рад тебя видеть.

- И я.

Они стали вспоминать Анин день рождения, и как они потом сидели втроем на кухне, и как он вызвал ей такси...

- Нормально добралась? - спросил он.

- Нормально.

Девушка-библиотекарь принесла ему книжку. Они двинулись на выход. Женя напрочь забыла, что пришла за Лотманом.

- Как там Аня? Что-то она давно не звонила, - спросила она.

Он пожал плечами.

- Без понятия. Я ее сам уже недели две не видел.

- Как?

- Мы перестали общаться.

От неожиданности Женя выронила сумку. Андрей ее поднял и забросил себе на плечо. Внимательно посмотрел на нее.

- Хочешь знать, почему у нас все закончилось?

- Не знаю.

- Анька хорошая, но она достала меня своей ревностью. Она так и не поняла, что это значит - вести свое дело. Когда по 20 часов в сутки приходится пахать, пахать. И ночевать в гараже, и все такое… Слушай, а поехали, я покажу тебе классную машину! Я сам собрал. Поехали!

Сама не ожидая, Женя согласилась…

Гараж был большой. Она таких даже не видела. Здесь было так просторно, что уместились целых три машины – белая «девятка», 21-я «Волга» и еще какое-то чудище странного вида. Андрей стал рассказывать о том, что собрал ее чуть ли не с помойки. Но впечатление этот «зверь» производил большое. Колеса и бампер, как у джипа, но сам кузов поражал своими необычными очертаниями.

- Это я старый «Фиат» на помойке нашел, и мне его отрихтовали. А мотор от «Мерседеса».

Здесь приятно пахло кожей и бензином. Но еще приятнее было слушать его. Она скользила взглядом по его лицу, фокусировалась на ироничной складке в углу рта, ниже усов. Мимолетно подумала, что он похож на молодого Андрея Тарковского.

Андрей закурил, и они поехали на озера. Это он так захотел, а она не могла возражать. Спорить с ним было бессмысленно, да и не хотелось. Просто потому, что в нем была сила, которой хотелось подчиняться.

На озерах был ледок, десятка полтора рыбаков сидели у просверленных лунок. Как раз в тот момент, когда они приехали, один из рыбаков начал сматывать снасти. Андрей достал из багажника леску с крючком, попросил у мужиков наживку и стал ловить. Всего за десять минут он надергал пяток лещей. Женя грелась в машине и заворожено смотрела, как он лихо таскает рыбу.

- Не скучала? – спросил он, вернувшись.

- Нет, я смотрела, как ты здорово ловишь.

- А, ерунда, - сказал он.

- Хочешь горячего чаю? – спросила она.

- Страшно!

Она вытащила из своей сумки термос и, сняв крышку, налила в нее дымящегося чая. Он отхлебнул и с наслаждением откинул голову.

- С лимоном! Я балдею!

Потом они поехали обратно. Он довез ее до самого подъезда.

- Приехали, - услыхала она и, очнувшись, поняла, что задремала.

Увидев свой дом, обрадовалась и поцеловала его в щеку.

- Спасибо!

- Ты меня смущаешь, - засмеялся он.

- Вот не ожидала, что ты такой стеснительный.

- Нет, ну… У тебя ж парень в армии.

Женя вздохнула. Андрей задумчиво почесал ус, потеребил брелок, болтающийся на ключах от машины.

- Если б я был на его месте…

- То что?

- Я бы тебя не оставил.

Ей стало неловко. И грустно. Она взялась за ручку двери. Обернулась.

- Пока.

- До встречи, - сказал он.

 

20.

Утром в субботу вместо обычного подъема их почему-то дернули аж в 5 утра. Лязгал голос Крымова: «Живей! Строиться на этаже!»

После завтрака они одели бушлаты и пошагали за забор. Холод был страшный. Бушлаты казались легкими куртками. Руки под рукавицами заледенели.

У ворот части их уже ждал Газ 66-й. Из грузовика вышел какой-то полковник. Они с Крымовым покурили. Потом Крымов скомандовал садиться в машину и залез в кабину, на место полковника. А солдаты полезли в кузов. Карабкаясь по борту, Сергей чуть не сорвался вниз из-за идиота Пацюка, который пер, как танк, нагло толкаясь боками.

Они помчались по дороге. Водитель несся, как сумасшедший, не снижая скорости на поворотах. Старый кузов трясло и болтало, словно мачту корабля во время шторма. Приходилось впиваться руками в борт, чтобы не вылететь. От ветра слезились глаза и закладывало уши.

Они тряслись уже час. Сергей начал кемарить и даже успел зацепить сон, на диво реалистичный: он в школе, на уроке русского языка. Но вместо симпатичной Ирины Леонидовны Свирской про Чехова гундосит совершенно другая тетка…

«Приехали!» Металлический голос Крымова заставил вздрогнуть и выпрыгнуть из кузова. Посреди огромного двора высилось 2-этажное кирпичное нечто, сильно смахивающее на полуразрушенную усадьбу. Внутри все было завалено кирпичным щебнем, цементной крошкой, штукатуркой, рваной газетой с явными следами жизнедеятельности человека. Горы хлама заполняли все помещения. Сырой сортирный дух пропитал всю постройку.

Каждому бойцу вручили по лопате – кому штыковую, кому совковую. Некоторым досталась лопата для уборки снега.

Задача была поставлена немудреная - выбрасывать мусор из домика через окна. Занудная работа.

Вскоре Крымов куда-то смылся, оставив сержантов надзирать за солдатами. Сергей отрешился. Машинально махал лопатой и бросал щебень в окно. Главное – случайно не попасть в кого-нибудь. Иногда лопата загребала крысиную тушку с торчащим из мусора хвостом, куски стекла или проволоки. Он не особо задумывался, что это. Лишь раз нагнулся – показалось, что на лопате блеснули 20 копеек. Но оказалось, крышка из-под бутылки.

Он не заметил, как сержанты объявили перекур. Народ пошел греться у разведенного костра. Только Сергей продолжал махать лопатой. Его позвали, но он просто не услышал. Он даже не уловил звука мотора. Из подъехавшего УАЗа вышел генерал. Он тут перестраивал дачу, вот и явился с инспекцией. Генерал был низенький, но в папахе и с длинными усами. Услышав одинокий скрежет лопаты, он пошел посмотреть, кто это там вкалывает, не жалея сил. Подошел к проему окна и заглянул внутрь.

Взгляды генерала и солдата встретились. Но задержать движение лопатой Сергей не успел. Груда штукатурки с лохмотьями дранки и тряпья полетела в замершего генерала.

Его обдало пыльной волной и стукнуло в грудь россыпью камней. Папаха съехала набок, на усах что-то повисло.

Генерал плевался, кашлял и матерился. Сергей застыл столбом.

К нему подскочили, отобрали лопату, пнули в шею. Были бы рядом наручники, непременно бы надели. Логвиненко зашептал ему в ухо что-то злобное.

Невесть откуда возник Крымов. Он суетливо вытянулся перед генералом в струну, скомандовал строиться. Все затопотали, побежали. Сергей пошел в строй, как в тумане. Сквозь это марево он уловил пару-тройку злорадных взглядов. «Тебе конец», - донесся голос Кулиева.

- Ну что, десять нарядов вне очереди? – крысино хмыкнул Пацюк, толкая Сергея в бок.

Наконец они встали. Замерли. Равняйсь, смирно. Крымов отрывисто доложил генералу о построении. Генерал что-то сказал Крымову. Крымов повернулся к строю. Проорал истошно, словно его рвало собственным языком:

- Рядовой Долгачев, выйти из строя!

Сергей вышел. Генерал приблизился к нему. На усах уже ничего не висло, но вид был суровый. Сергей ожидал всего. Удара наотмашь, срыва погон. Генерал поднял руку… и потрепал его по плечу.

- Хорошо работаешь, боец! Так держать. Увольнение вне очереди!

Повисла тишина. От неожиданности кто-то пукнул. Все заржали.

- Отставить! – рявкнул Крымов.

- Служу Советскому Союзу, - пробормотал Сергей.

- Ты что, мочалу жуешь? – ласково спросил генерал.

- Служу Советскому Союзу! – крикнул Сергей.

Генерал вскочил в УАЗ и уехал. А Сергей на следующий день пошел в увольнение, хотя Логвиненко коварно намечал его в очередной наряд.

 

21.

Выйдя за ворота части, Сергей первым делом купил в киоске мороженое. Съел один стаканчик, потом вернулся, взял еще парочку. Проглотил мороженое, не замечая стонущих от боли зубов. Бодро пошагал через площадь, свернул на нужную аллею.

Он глядел на вывески, пытаясь вспомнить дорогу к гостинице. Так, где они тогда свернули? Кажется, у этой кофейни. Он помнил запах кофе на улице в тот день, когда он шел рядом с ней, переодетый в офицерскую шинель. Но он не был уверен, что они повернули именно здесь. Помнил, что налево, но где? Прошел дальше, свернул. Небольшая улочка с односторонним движением. Разве там была такая узкая улочка? Стоп. Он вернулся на аллею и огляделся. Увидел тетку, тяжело пыхтящую с двумя сумками.

- Извините. Вы не подскажете…

Тетка остановилась.

- Где-то здесь гостиница должна быть.

- «Заря», что ли?

- Ну, наверное.

- Так это тебе, сынок, надо еще дальше пройти, - махнула рукой тетка. – Потом свернешь возле кофейни налево, и прямо, прямо, до желтого забора.

- Спасибо!

Желтый забор! Точно. Он почти побежал вперед. А вот и запах кофе. Зайти, что ли, попить? Отчаянно захотелось настоящего черного кофе.

Нет, потом, потом. Да и денег было не густо, не хотелось все тратить. Он рассчитывал купить конвертов, бумаги и, главное, белой материи на подворотничок. Так что к черту кофе, как ни жаль.

Он подошел к желтому забору. Вот и гостиница. Сердце задергалось. Он дернул массивную, но облупленную дверь. Она не подавалась.

- Не тяни, а толкай, - кто-то пробасил сзади.

Сергей толкнул дверь вперед, оглянулся. За ним в фойе вошел какой-то полковник. Сергей с нелепой поспешностью вскинул руку к шапке, отдавая честь.

- Ладно-ладно, - миролюбиво бросил полковник и прошел прямо по коридору, на ходу поздоровавшись с дежурной. Та покивала в ответ. А вот Сергею преградила дорогу.

- Тебе чего? – неприветливо спросила она.

Сергей смерил ее взглядом. Противная бабка. Темно-бордовое пальто, от которого пахнет мышами.

Он интуитивно почувствовал, что самое лучшее – прикинуться простаком. Поэтому сильно сдвинул шапку набекрень (чуть не свалилась) и поскреб стриженую голову.

- Да я, это, знакомую ищу, - сказал он, изображая туповатость.

- Как зовут?

- Да я не знаю.

Он понял, что сморозил глупость, перегнул палку. Чрезмерный кретинизм ее только рассердит. Поэтому поспешно затараторил, что познакомился с ней здесь всего три недели назад, что забыл ее имя, просто выпил тогда многовато, а ей надо кое-что передать, она забыла, а это очень срочно и важно… Бабка недоверчиво его слушала, гнусно ухмыльнулась при слове «передать», буркнула «Знаю я вас» и полезла за журналом.

- Когда, говоришь, ты с ней тут был?

- Я ж говорю, ровно три недели, тоже в воскресенье.

- В какой комнате?

Опа. А в какой же комнате они были?

- Номера я не помню, только расположение. Третий этаж, направо и… Кажется, вторая комната по левой стороне. Да, вторая.

- Это 47-я, что ли?

Бабуля, угнездив на носу очки, отлистала несколько листов назад и пошарила пальцем.

- Так, так. Воскресенье – это у нас было 17 ноября? Гм. А у нас тут вроде… А! Да, рано утром заехала одна дамочка. Точно. Только она уже вечером 17-го съехала. Не захотела оставаться. «Мне на поезд, мне на поезд». Чудная такая, приехала в меховой шапке, а потом шляпу одела. Это в мороз! Чудная. А че ж я тебя-то не помню? Разве ты к ней приходил? А, понятно! Ты, видать, заявился, когда я Жмурку кормила.

- А как ее звали? – спросил он.

- Алексеева И.Л. Как было в паспорте, так и записали.

- Алексеева?

Он напрягся, попытался вспомнить, сообразить. Кто такая Алексеева? И.Л.?

- А вы уверены, что она назвалась своим настоящим именем?

- Я ж тебе говорю, с паспорта списывала.

- Ну да, ну да.

Он уже хотел идти, как бабка начала его расспрашивать про то, как ему служится. Оказалось, что в этой учебке ее племянник торчит. Правда, в другой роте. Сергей постарался ее успокоить: кормят нормально, свежий воздух, теплое нижнее белье. Она все допытывалась, нет ли там вшей. Сергей стащил шапку и пощипал свои волосики: где тут вшам завестись? Каждую неделю – баня с мылом. «А тараканы? А мыши?» «Нет, нет». «А у нас дома есть, представляешь!» Пригорюнившись, она пустилась в описание своих коммунальных бед, от мышей и крыс до соседей-алкашей, которые ее заливали уже 25 раз, хоть бы они сдохли уже, сволочи. Сергей кивал, кивал, и все отступал к двери.

У дверей снова столкнулся с тем самым полковником, который зашел вместе с ним в гостиницу. Только он уже был в одной белой рубашке и тапочках. Пошатываясь, полковник с сигаретой шел на двор.

Сергей, соблюдая субординацию, хотел его пропустить вперед.

- Я че, баба, что ты меня пропускаешь? – вызверился полкан.

Он был сильно поддат. Удивительно, когда успел? Его красное лицо слегка подергивалось, он жевал сигарету и несколько раз промахнулся, щелкая зажигалкой.

Из нижнего окна высунулась растрепанная женская голова и капризно проныла:

- Вова, ты чего без меня курить пошел?

- Иди ннна…

- Во-ва!

Окно с шумом захлопнулось.

- Вот дура, - сказал полковник Сергею и, выколупав сигарету из пачки, протянул ему.

- Вообще-то, я не курю, - замялся Сергей. - А, ладно. Давайте.

- Молодец! – полковник хлопнул его по плечу. – Ты из какой части?

- Из учебки.

- Так ты еще салабо-о-он! Ох и времена пошли. В мое время салабонов в увольнение не пускали. Я в училище только на третьем пошел. Ох и везет же вам, заррразам!

Он ущипнул Сергея за ребро, довольно больно и противно. Сергей чувствовал, что надо идти, но что-то его держало. Он закурил. Дым непривычно засвербил в горле и бронхах. Он сгреб горечь в слюну и выбросил наружу.

Из гостиницы вывалилась та самая деваха, которая только что орала из окна. Она была пьяна и запахнута в рыжую дубленку. Ее черный парик съехал набок, открыв русый висок. От нее сильно пахло водкой. На симпатичном капризном лице было выражение обиды. Полковник дал ей сигарету и помог прикурить.

- Шла бы ты в комнату. Еще заболеешь, лечи потом тебя.

- Не пойду! Ты почему один ушел?

- Ты б еще дольше в ванной ковырялась!

- Мне было пло-охо.

Она скривилась.

- Я тебе говорил, не мешай вино с водкой.

- Так я ж чуть-чуть.

Во время всей этой сцены девица то падала на полковника, то забавно икала. Сергею было и смешно, и жалко ее. Сколько ж ей лет? Лет 19, не больше. Значит, всего на год старше его. Какая радость путаться с 40-летним дядькой?

Но еще сильнее его убивал парик. Судя по вылезшему сбоку локону, у девки красивые густые волосы. На кой черт ей парик!

- А это кто? – удивленно ткнула она пальцем в Сергея, словно только что заметила.

- Валь, ты совсем допилась. Я тебя сейчас лечить буду.

- Ты солдат? Вов, он солдат? А ну скомандуй ему: направо! Шагом марш!

- Я тебе щас скомандую. Марш в комнату!

- Ну скомандуй! Тебе что, жалко? Я хочу посмотреть, какой у него строевой шаг!

- Он курит.

- Запрети ему! Ты же полковник!

- Он не из моей роты.

- Фи! Вот все вы, мужики, такие. «Он не из моей роты». А если он ко мне на улице будет приставать, ты тоже скажешь: «Он не из моей роты»?

Сергей выбросил сигарету.

- Ладно, я пойду.

- А ты к кому приходил-то? – спросил полковник.

Сергей обернулся. Девка смотрела на него уже без вызова, а скорее с интересом, оценивающе склонив голову набок.

- Да так, искал одного человека трехнедельной давности. 5 декабря здесь с ним встречался.

- А что за человек?

- Женщина.

- Знакомая?

- Нет.

Полковник и деваха непонимающе посмотрели на него и друг на друга.

- Ладно, пойду.

- Подожди, пацан. Где вы с ней встречались? Я здесь всех знаю, - сказала деваха.

- В 47-й комнате. На третьем этаже.

- В 47-й? Погоди-погоди. В то воскресенье там Ритка со своим хахалем гуляла. А перед тем… Дай вспомнить. Ага, точно, там какая-то тетка весь день была. Я как раз на следующий день там прибиралась. Ага! Вспомнила. Я еще там билет нашла.

- Какой билет?

- Да обыкновенный. На поезд до Минска. Она ж приезжая. Билет в шкафу валялся. Наверно, из кармана у нее выпал.

- А откуда билет, не помнишь?

- Не, я его выкинула. Погоди, такой город на П. Не то Петрозаводск, не то Половецк…

- Может, Полутавринск?

- Во! Точно. Полутавринск! Ты что, телепат? – удивилась девица.

Сергей проглотил холодный комок. Словно кусок мороженого всплыл из желудочных глубин и поднялся к горлу, и он его снова принял в себя. Полутавринск. Привет с родины.

Он шел, полностью погруженный в мысли. Кто же она? Он посмотрел на часы и свернул на аллею. Увидел двух бурых щенков, копошащихся в сугробе. Тот, что поменьше, вдруг выскочил и побежал. Второй с азартом охотника за ним. У следующего сугроба он его догнал, и собаки снова завозились.

Он сам не заметил, как вернулся к части. В раскрытые ворота въезжал грузовик с огромными помойными баками. Возле баков в кузове сидел Вася из хозвзвода – зачуханный парень в вечно замызганном бушлате. Вася был дембелем, всю службу он провел между свинарником и солдатской столовой. На его попечении было больше десятка свиней, которым он возил отходы из столовой. Сергей проводил взглядом дребезжащие баки и подумал, что в одном таком баке запросто мог бы поместиться человек среднего роста. Ворота закрылись, и Сергей пошел вдоль забора. Потом свернул к предприятию с колючей проволокой над забором.

Ага, где-то здесь мы шли с «бабулей». Точно, вот и развилка. А сейчас куда? Он пошел прямо, но сообразил, что там тупик, и свернул на другую тропку.

Прошел минуты четыре. Вскоре вышел к тем самым двухэтажным баракам. Вот и огромное бревно, несколько пустых бутылок. А вот и тот самый домик с полусгнившим крыльцом. А вон бараки поодаль.

Только на этот раз были изменения. В тот раз здесь было безлюдно, как после взрыва нейтронной бомбы. А сейчас рядом с бараками у старого «Москвича» копошился мужик в спортивной кофте и брюках, криво заправленных в сапоги. У «Москвича» был задран капот и распахнуты двери. В машине работал приемник, передавая в прямом эфире заседание Верховного Совета.

Сергей подошел, поздоровался. Мужик не глядя ответил, продолжая копаться в моторе. Из дверей соседнего дома резко вынырнула тетка в засаленном халате, но лишь затем, чтобы выплеснуть из ведра помои.

- А кто живет в этом доме? – спросил Сергей у мужика, указывая на деревянный дом.

Тот поднял на него свои тяжелые, недобрые глаза. Но ответить не успел, как его позвал другой мужик, ехавший мимо на велосипеде.

- Палыч, бур не одолжишь? Я на рыбалку собираюсь.

- Бери. Только он не крутит ни хрена. Его Петька в прошлом году скрутил.

- Так может, там ручку надо подкрутить?

- Да подкручивал. Ни хрена.

Они минут пять содержательно поговорили о том, что могло случиться с буром, потом про плохой клев на озере, про погоду, про депутатов. Велосипедист уехал, и Палыч снова взглянул на Сергея.

- Ну, че надо?

- Хотел спросить, кто живет в том доме.

- В этом, что ли? Так никто не живет. Баба Галя умерла, больше никого у ней не было.

- А когда она умерла?

- Да еще весной.

- И с тех пор здесь никто не появлялся?

Мужик пожал плечами.

- Вроде нет. А ты кто? Родственник, что ли?

- Знакомый.

- Заходи, там открыто. Красть нечего. Только баба Зина, Галина сестра, приходит, убирает.

- Часто приходит?

- Ну, раз в неделю бывает.

Сергей зашел в дом, поднявшись по кряхтящим ступеням. Здесь ничего не изменилось. Тот же выцветший и потертый коврик у входа, тот же запах сырого дерева. Но чисто. Видать, баба Зина приходит сюда часто. Хотелось бы взглянуть на эту Зину, подумал Сергей.

Он стал разглядывать нехитрый интерьер дома, который в прошлый раз толком не рассмотрел. Старая мебель, комод со шкафом угрюмо громоздились по стенам. Он осторожно прошелся по скрипучим половицам. Заглянул в соседнюю комнату. Там была спальня. Рядом с постелью стоял ночной горшок. Как и в гостиной, здесь было чисто и прибрано. У ночного столика лежал голубенький молитвенник. Сергей полистал его. На разделе «Праздники» обнаружилась закладка - узкая полоска с незатейливыми картинками.

Он вышел из спальни и прошелся по коридору. Уткнулся в рукомойник. Поднял крышку. Внутри он почти доверху был заполнен водой. Сергей дернул пару раз за стерженек и смочил мокрой ладонью лицо. Отметил про себя, что вода не тухлая, свежая.

Пройдя по коридору дальше, обнаружил еще одну комнату. Здесь стояли старый телевизор и еще один шкаф, гораздо массивнее того, что в гостиной. На коричневой полировке в нескольких местах виднелись царапины. Между шкафом и стеной подрагивал пучок паутины. По нему важно полз огромный хозяин, шевеля щупальцами.

Из дверной скважины шкафа торчал ключ. Сергей повернул его и открыл дверь. Изнутри пахнуло чем-то приятным. Этот запах примешивался к тоскливому духу старых вещей. С вешалок свисали два платья и три юбки огромных размеров. На верхней полке виднелась старая меховая шапка, изрядно источенная молью.

Вернувшись в гостиную, Сергей заметил на стене радио. Покрутил колесико, в динамике неожиданно пронзительно зазвучали звуки оркестра. Он убавил. Гремели трубы, гупал контрабас. Он осторожно сел на шаткий стул и провел рукой по клеенке. Открыл сахарницу. Она на две трети была заполнена сахаром.

«Странно все это», - подумал он. Выключил радио и услышал, как мерно потрескивают часы. Перевел взгляд на стену. Часы были старые, с цепями. Он сверил время. Часы шли правильно. Значит, их регулярно подводили. Как он там сказал: «Баба Зина раз в неделю бывает?». Тут надо через день захаживать.

По обе стороны от часов Сергей увидел две большие черно-белые фотографии в рамах под стеклом. На одной – черноволосая женщина с крупными губами и большими ямочками на щеках. На другой – худой человек лет 30 в военной форме капитана с портупеей. Хмурый и напряженный, лицо немного смазано.

Сергей подошел к фотографиям и стал их разглядывать. Снимок капитана висел чуть-чуть косо. Сергей взял стул покрепче и, встав на него, поправил рамку. Вот так, вроде ровно.

Стоя наверху, он заметил над фотографиями дверцу. Похоже на антресоли. Дверца была неплотно захлопнута, и там торчало. Он приоткрыл дверцу, и с антресолей ухнули, посыпались вниз вещи. Он отпрянул и чуть не упал со стула. Что-то больно стукнуло его по плечу и скатилось вниз. Ботинок, зараза. Ругнувшись, Сергей соскочил вниз. На полу валялась одежонка.

Допотопное, заношенное, старческое барахло.

Он почти сразу признал зеленоватое пальто и шерстяной платок. Замшевые боты, один из которых только что больно хряснул его по плечу. Вещи старухи… Вернее, той самой женщины, которая ее изображала…

Там были еще вещи – старая выцветшая юбка, пара колгот с дырками, варежки, шапки, куски ткани и меха. Над всем этим вилась моль, наглая и бесстрашная.

Сергей присел над кучей одежды. Поднял женскую шляпу. Помял в руках. Перевернул шляпу вниз тульей. Это была та самая фиолетовая шляпа, в которой она была в первый раз, когда вела его в гостиницу.

Он снова вскочил на стул и залез на антресоли, вывалил новый ворох вещей. Но это был обычный пропыленный хлам – линялый платок, пальто без пуговиц, тряпки, валенки, драная телогрейка, вязаные носки с заштопанными пятками…

Сергей снова повертел в руках шляпу и поднес к лицу. Да, тот самый запах, который трудно с чем-то спутать. То ли фиалка, то ли ландыш. А скорее, и то, и другое вместе.

Он достал карандаш и блокнот, вырвал листок и написал: «Кто ты? Я хочу увидеть тебя».

Вынув из кармана иголку с ниткой (чтобы не сперли, он теперь старался все носить с собой), Сергей несколькими стежками пришпилил листок к полям шляпы.

Встал на стул, открыл дверцу антресолей и затолкал всю вываленную одежду внутрь. А шляпу повесил на портрет капитана.

 

22.

В гостиничном номере было холодно. Топили еле-еле, из оконных щелей дуло страшно. Ирина уже в четвертый раз окунула в стакан с водой кипятильник и воткнула вилку в розетку. На диване лежала местная газетка «Вперед». Взяв ее, Ира еще раз пробежала объявление в рамке на странице «Разное»:

 

Воинской части №22081 требуется уборщица в магазин. Зарплата 100 рублей, предоставляется комната в общежитии.

 

Объявление несколько раз было обведено ручкой.

Вода в стакане забурлила. Кипятильник был старый, но грел на всю катушку. Ирина насыпала в кипяток ложку чая. Она любила крепкий.

Вдруг она вспомнила мужа, Эдика Алексеева. Он тоже любил крепкий чай. Это единственное, что их объединяло. Просто удивительно, что они прожили почти целый год.

Она взяла в руки газету и полистала ее. Обычная бесцветная бумажонка на 8 страницах. Читать нечего. Ну, разве что подборку анекдотов про тещу да незатейливый кроссворд. «Самая высокая гора Африки». «Животное семейства кошачьих, обитающее в Южной Америке». Она равнодушно заполнила несколько пунктов. Но снова перевернула. В десятый раз обвела ручкой объявление. «Воинской части №22081 требуется уборщица…»

Улыбнувшись, она набросила на плечи шубу и спустилась вниз. На первом этаже была телефонная кабинка с выходом на межгород. Она попробовала позвонить. Занято. Набрала еще несколько раз. Наконец пошли длинные гудки.

Отец взял трубку не сразу.

- Игочка! Догогая! Как ты отдыхаешь? Как Сочи? Как моге? Купаешься?

- Пап, какое море? Декабрь на дворе. Просто брожу по берегу.

- К Славе заходила?

- Нет. Что мне там делать?

- Ну как же, все-таки годственники.

- Пап, я хочу отдохнуть от людей. Честно. И от родственников в первую очередь. Лучше расскажи, как ты?

- Ой, плохо. Плохо, Игочка. Твоя Коняева – просто звегь. Это не завуч, а какой-то тиганозавг. Как вы ее тегпите?

- А дети?

- Дети ничего. Конечно, дгазнятся, но ничего не поделаешь. Я их подкупаю Чеховым. Вчега читал в классе «Хамелеон» в лицах, они все хохотали до упаду. Имей в виду, я стагаюсь не ставить плохих отметок. Когда ты будешь?

- Не знаю. Наверное, я… не вернусь в школу.

- Как?!

- Уволюсь к чертовой матери.

- Как?!!!

- Ты же сам только что сказал: «как вы ее терпите»? Мне надоело терпеть. Хватит!

- А мне что делать?

- Как что? Отдыхай. Ты же на пенсии. А меня пусть увольняют к чертям собачьим.

- Сумасшедшая.

- Кстати, про чертей собачьих. Как там Ким?

- Скучает по тебе. Когда ты уехала, полдня скулил.

- Бедный! Ладно, целую.

Она повесила трубку. Поднялась к себе, умылась и тщательно накрасилась. Оделась, надушилась. Перед выходом глянула на себя в зеркало и сама себе улыбнулась. На душе было и тревожно, и весело. Настроение было самое что ни на есть хулиганское, и это было главным. Это разбивало все дурацкие сомнения.

Она вздохнула, вспомнив Кима. Ничего, дорогой мой малыш, я скоро. Я буду стараться все сделать как можно скорее.

Через минуту высокие каблуки ее сапог звонко прозвякали по фойе гостиницы. Она поймала на себе взгляд мужика, который разговаривал по телефону. Взгляд тягучий, она почувствовала его даже спиной, выходя из гостиницы. Замечательно, подумала она, пряча в шарф улыбку.

У ворот части, как всегда, торчал дежурный с повязкой. На КПП ей пришлось показать паспорт.

- Я по поводу вакансии.

- Проходите.

В штабе было малолюдно. Найти полковника Гука оказалось непросто. Никто не мог толком сказать, где он.

- Полковник Гук проверяет караул, - сказал майор с повязкой дежурного. - А вы кто?

- Неважно, - улыбнулась Ира.

- Ну-ну, - многозначительно протянул он. – Скоро он должен быть.

Гук вошел в штаб, отряхивая шинель и отчаянно матеря какого-то капитана. Капитан оправдывался и нервно дергал шеей. Увидев Ирину, полковник осекся. Что-то негромко фыркнул капитану, и тот тут же ускакал.

- Здравствуйте, Ирина Леонидовна, - криво улыбнулся Гук. – Вы извините, иногда приходится повышать голос.

Ирина протянула ему газету.

- Я опять по делу. У вас тут вакансия.

Полковник пробежал объявление в газете глазами.

- Ну?

- Хочу к вам устроиться.

- Не понял. Здесь вакансия продавщицы. А мне говорили, что вы учительница.

- Все правильно. Я переезжаю в ваш город. Но в новую школу так сразу не устроишься. Вы же знаете – везде свои люди, вась-вась. Поэтому на безрыбье… Ну, вы понимаете. Тем более что вы обещаете жилье. Для меня это в самый раз, пока я еще не решила вопрос с обменом квартиры.

Гук почесал лоб. Он был явно озадачен. Все это было странновато. Причем изначально. Толик Смирнов попросил помогать этой дамочке – ладно, он помогал. Какого-то разгильдяя из третьей роты дважды пускали в увольнение. А теперь, значит, она сама притащилась сюда устраиваться? Подозрительно. Нет ли здесь подвоха?

Полковник Гук страшно боялся впутаться в какие-нибудь неприятности. Поэтому если и воровал, то осторожно и аккуратно. Если и использовал служебное положение, то только под прикрытием старших по званию и должности.

Он попросил Ирину Леонидовну следовать за ним. По пути они зашли в два кабинета, в одном Гук снова на кого-то наорал, в другом расхохотался и вывалился в обнимку с каким-то плешивым подполковником. «Идемте, идемте», - покивал он Ирине. Он распрощался с плешивым, отпер дверь своего кабинета и пригласил войти.

- Садитесь. Курите?

- Нет.

- А мне придется.

Но Гук не только закурил, но и выпил водки, достав бутылку и стакан откуда-то из-под стола. Выпив, брезгливо моргнул и шумно выдохнул.

- Тяжелый день. Сегодня в караулке один солдат чуть троих не шлепнул. Заснул на посту, скотина. Пришла смена, а он дрыхнет у боксов. Сержант к нему подкрался – хрясь прикладом по шее. Тот с перепугу автомат навскидку – и шарах по всей смене очередью. Хорошо, вовремя упали. Но в стенке бокса двадцать дырок!

Гук выпил еще. Посмотрел на Ирину Леонидовну.

- Вам налить?

- Нет.

Она сняла шапку, волосы разлились по плечам. Красавица в самом соку, подумал Гук. Какого черта она здесь делает? Ей бы в кино, на сцену…

Гук улыбнулся. Хмель уже начал действовать.

- Ирочка, может, вам вина? У меня есть. Вам какое, сухое, крепленое?

- От дневной выпивки у меня болит голова.

- А от вечерней? Что вы делаете сегодня вечером?

- Полковник, давайте о деле. Вам нужна продавщица в магазин или кто?

- Я же не отдел кадров, - осклабился Гук.

- Так отведите меня туда.

Полковник Гук налил себе еще. Достал из ящика стола яблоко и угрюмо захрустел.

Ирина Леонидовна резко встала и сняла пальто. Стала расстегивать блузку. Кровь бросилась ей в лицо. Она отшвырнула сапоги и расстегнула молнию на юбке. Ее лицо горело, но ей уже было все равно. Сцепив зубы, она с хрустом рвала с себя одежду.

Гук бросил кочан в урну и, пошатываясь, поднялся.

- Что вы встали? – нервно вскрикнула она. – Давайте по-быстрому. Ать-два, полковник!

 

23.

В гостиничном номере по соседству разгоралась буйная пьянка. Но Ирине было уже все равно, кто там буянит и чего хочет. Она собрала последние вещи – шлепанцы, полотенце, кипятильник. В последний раз окинула взглядом номер.

Она была рада, что съезжает. Скоро она будет целые дни проводить там же, где и он. Будет вдыхать тот же запах, ходить по тем же дорожкам, по плацу... И время от времени она сможет видеть его, марширующим в строю! Скоро, скоро!

Она отправила в сумку расческу, блокнот с адресами и телефонами, косметичку. Вроде бы все. Ничего не забыла?

Тут она вспомнила про домик в двух кварталах отсюда. Туда она заманила Сергея во второй раз. Надо бы туда сходить, забрать кое-что.

Она заперла номер гостиницы и спустилась вниз. Сказала дежурной, что скоро вернется, и выскочила на улицу. Ей было легко. Она неслась, словно в детстве, по улице, вдыхая холодный сырой воздух, и ей было тепло, даже жарко. Она размотала шарф на шее, и он развевался, волосы развевались.

Она добежала до домика, толкнула незапертую дверь. Включила свет. И вздрогнула.

За столом сидел Смирнов. Он пил чай из стакана. На нем была гражданская одежда - черная куртка, джинсы, кроссовки. Он был небрит. Из кармана пальто торчала газета, на столе лежала раскрытая пачка сигарет. Но запаха курева не было. Увидев Иру, он улыбнулся и отставил стакан.

- Не ожидала?

- Ты что здесь делаешь? – спросила она.

- К тебе зашел.

- С проверкой в часть приехал?

- Разве в таком виде я похож на проверяющего? – сказал он, почесывая джинсовое бедро.

- Кто тебя знает. Может, ты как тот ревизор…

- Эх, Ирка, все у тебя литература на уме. Сядь, выпей чаю. Я свежего заварил. Тебе сколько сахара – две, три?

- А с какой стати ты здесь распоряжаешься? Не боишься, что хозяйка явится?

- Брось, сюда никто не явится. Ты думаешь, я б тебе дал адресок, куда могут прийти?

- Не понимаю. А как же баба Зина? Разве она сюда не приходит?

- Да какая к черту Зина! Нет никакой бабы Зины.

- Что же это за дом?

- Да обычный дом. Ведомственный.

- Чей? – допытывалась она.

- Тебе все расскажи.

- Интересно.

- Дом как дом. Для разных встреч кого надо с кем надо. Поняла? Все, я тебе ничего не говорил и ты ничего не слышала.

- Погоди, погоди. А как же дядя Паша – сосед с «Москвичом»?

- Капитан.

- А соседка Зоя?

- Лейтенант, - устало сморщился Смирнов.

- Ну и сволочи же вы, - сказала Ира.

Полковник нервно схватил пачку сигарет и встал. Вытряхнул сигарету. Задвинул ее обратно, бросил пачку на стол. Резко подошел к ней.

- Ира, ты слишком далеко зашла. Возвращайся домой.

- Вы что, следили за мной?

- Я ни за кем не слежу. Лично мне все равно, кто, с кем... Но моему начальству не все равно. Кое-кто тебя увидел с этим парнем и опознал. Помогать тебе дальше я не могу. Извини, но с этой хаты тебе придется съехать.

- А гостиница?

- Тебя туда уже не поселят. Есть спецприказ. Твоя фамилия в черном списке. Так что уезжай. Тебе же лучше будет. Не то припаяют моральное разложение бойца советской армии. Еще с работы попрут.

- С работы я и сама уйду. А насчет морального разложения… Пусть докажут, что это я с ним была! Да он и сам не знает, с кем был. Даже не догадывается! Дико хохотнув, она отхлебнула чай из смирновского стакана. – Фу, как ты пьешь такой горький!

- Как не догадывается? Он что, тебя не узнал?

- Толь, давай не будем об этом. Спасибо, что ты мне помог. Дальше я сама как-нибудь.

- Не понял.

- Ладно, потом я тебе объясню. Как-нибудь.

Она взяла стул и подставила к стене, на которой висели старые фотографии бывших хозяев этой странной квартиры. Или не хозяев? Может, это все тоже дешевый антураж? Впрочем, какая теперь разница.

Стоп, а это что такое? На одном из портретов криво висела… ее шляпа! «Это я сама, что ли, ее так повесила?»

Вообще-то шляпа была бабушкина, еще довоенных времен. Эту фиолетовую шляпку она нашла у себя дома в комоде. Зачем отец ее хранил, непонятно. Но она ей пригодилась. Как и прочая бабушкина одежда тоже. Но ужасные пальто и ботинки было не жалко, а шляпу забрать хотелось. Что-то в ней было неожиданно элегантное.

Ирина Леонидовна слезла со стула и расправила поля. Стоп, что это? Она перевернула шляпу вниз тульей и увидела записку, пришитую нитками. Отодрала и развернула.

«Кто ты? Я хочу увидеть тебя».

Это было выведено тем самым почерком, который поразил ее еще 8 лет назад, когда, придя в 4-й класс, она впервые собрала тетради на проверку. Легкий, округлый почерк без нажима. Наверное, потому, что в те годы он был толстячком. Нет, не толстячком, неправильное слово. Просто полненьким. И почерк был таким же, «полненьким», необычным для мальчика. Потом, к старшим классам он похудел, вытянулся, его голос стал мужским. Но почерк остался тем же.

Она поднесла записку к губам, к ноздрям.

- Шизанутая, - сказал Смирнов.

 

24.

Сергей снова получил письмо от Жени.

 

«От тебя нет никаких известий. Что происходит? Я не понимаю. Ты же обещал писать. Вас так сильно гоняют, что не остается времени?

Мы толком не поговорили в мой приезд. Что-то происходит со мной, я не могу понять.

Чувствую, что мне нужно приехать снова, мы должны поговорить. Но сейчас нет денег. Стипендия у меня маленькая, а просить у матери я не хочу. Она в последнее время совсем с катушек съехала. Только и твердит: «Надо запасаться, запасаться. Скоро будет голод». Замучила! Купила три мешка гречки и еще пять мешков какого-то нута. Это что-то вроде гороха, только есть невозможно – редкостная гадость. Зато теперь весь коридор заставлен мешками. Красота!

Скоро у меня сессия. А в двадцатых числах января каникулы. Я все-таки постараюсь приехать, нам нужно поговорить. Постарайся выпросить увольнительную, чтобы мы могли куда-нибудь пойти.

Почему ты не пишешь? Что происходит? Может, вашу часть расформировали? Ты не в горячей точке? Я не могу ничего понять…»

 

Да, да, да, да. Он должен ей написать. Это нужно сделать. Непременно. И чем скорее, тем лучше… Вот только что?!

Сергей напряженно вперился в белый бюст Ленина, словно надеялся услышать совет от вождя. Встал и прошелся по ленинской комнате. Снова сел. Обхватил голову руками и замер.

Он не заметил, как в ленкомнату прошмыгнул Борька.

- Серега, ты здесь один?

Сергей поднял голову.

- Ты что, не видишь? Один.

- Ну, может, кто-то на задней парте спит?

- Вроде никого. Да все, по-моему, пошли по телеку «Тома и Джерри» смотреть. Дебилы.

Борька присел на стол.

- Серега, есть дело, -- сказал он тихо.

- Что тебе?

- Тут всякие разговоры ходят. Это самое. Короче, кто-то пустил слух, что ты в штаб стучишь.

Сергей непонимающе уставился на него. Борька заерзал на стуле.

- Я тут случайно подслушал разговор сержантов. Помнишь, как тебя в последний раз в увольнение из наряда отпустили? Боков тогда был злой, как черт. Короче, есть такое подозрение, что неспроста тебя в увольнения пускают. Да еще через голову сержантов.

- А ты сам что думаешь? – спросил Сергей.

- Не знаю. У тебя хотел спросить.

- Мне все равно, что про меня здесь думают.

- Да погоди. Все равно ему. Слушай сюда. По-моему, тебе хотят «темную» сделать. Не сегодня завтра. Ты знаешь, что такое «темная»?

- Не знаю и не хочу знать. Отстань.

- Дурачок совсем. Его собираются отметелить, а ему все равно.

Сергей начинал нервничать. Ему хотелось, чтобы Борька убрался из ленкомнаты.

«Я должен Жене написать», -- заклинал он свою волю. Но ничего не помогало. Он презирал себя за слабость.

Борька сидел на парте и болтал ногой. Как всегда, образцово блестели его сапоги, ярко светилась бляха ремня.

Борька неопределенно засмеялся. Задрыгал и второй ногой, потер переносицу.

- Знаешь, здесь в учебке я встретил своего земляка из Астрахани, Лисицу.

- Кого?

- Фамилия такая. Фельдшером служит.

- Поздравляю.

- Может запросто пристроить тебя в санчасть.

- Так я здоров.

- Скоро больным станешь. Ты что, не врубаешься, что ли? Я тебе предлагаю выход. Спасти тебя, дурака, хочу.

- Зачем тебе это надо?

- По-дружески! Но вижу, что зря. Пусть лучше тебя отметелят как следует. Может, тогда мозги на место встанут.

Сергей поводил ладонью по столу.

- Эта твоя Лисица точно может все устроить?

- Запросто. Придумаем тебе болячку какую-нибудь – чесотку, например.

- Лучше что-нибудь другое, - поморщился Сергей.

- Энурез устроит? Ты готов ночью обоссаться?

- Да иди ты…

 

25.

Стонала ночь. Казарма всхлипывала, всхрапывала, разговаривала во сне. Над кроватями летали тени невидимых фантазий. Кто-то, раскинувшись, жадно бредил июльским солнцем и морем. Кто-то ерзал и вздрагивал, словно пытался от чего-то освободиться, с чем-то совладать. А кто-то, сжавшись в комок, сладко мечтал… о пирожных. О целой горе пирожных, облитых густым повидлом.

Спали и сержанты. Отвесив лошадиную челюсть, храпел Логвиненко. Уютно посвистывал и причмокивал Боков.

Только один дневальный Маркин стоял у тумбочки. Но он тоже спал. Прислонившись к стенке и свесив голову на грудь, вскидывался и опадал, вскидывался и опадал.

Скрипнула кровать, мелькнули две тени.

- Ну что там Маркин?

- Кажется, готов.

- «Кажется»?

- Да спит он, спит. Я ему две дозы снотворного в чай вкатил. Коля сказал, мертвяцки действует.

- Но он стоит.

- Ну и что? Пусть стоит. Главное, чтобы спал.

Борька спокойно подошел к дневальному. Высунул язык, показал ему фигу.

- Не бойся, иди сюда. Посмотри на этого красавца.

Жмурясь, Сергей выскользнул из темноты и приблизился к Маркину. Поднес к его носу кулак. Тот не реагировал.

Борька хохотнул.

- Может, положим его где-нибудь? – предложил Сергей.

- Что значит «положим»?

- Ну, где-нибудь… пристроим. Не стоять же ему… А то еще грохнется.

- А на посту кто торчать будет? Кто будет охранять наш мирный сон?

- Подставим парня, - кивнул Сергей на распустившего губы Маркина. – Если из штаба проверка явится, ему влетит.

- Ладно, я вернусь и его разбужу. Или отведу спать, а сам на тумбе подежурю. Все равно уже не засну.

Они выбрались из казармы, спустились по лестнице. Осторожно приоткрыв дверь, выглянули на улицу.

Глухо завывал ветер. Над пустым плацем вился снег. Катилась поземка, словно кто-то большой и невидимый потянул за конец тюлевого покрывала.

Они рванули направо. Завернув за угол, понеслись вниз по дорожке к санчасти. В ушах звенел холодный ветер. Без шинелей было неуютно, и был риск что-то отморозить. Зато не путались под ногами полы дурацкой шинели, и было легко. Сергей поймал себя на мысли, что привык к кирзачам…

 

-----

 

Протерев утром глаза и увидев рядом спящего Сергея, Кирилл страшно обрадовался. И тут же взвыл, ударившись о железное быльце больной ногой.

Вздрогнув, Сергей открыл глаза.

- Что с тобой?

- Нога… У-у!..

Он стонал и разудало матерился. А Сергей потягивался, тихо веселясь, что он сейчас не в шумной казарме, где час назад объявили подъем. И начхать ему на все эти построения, поверки, зарядки, переклички…

В первый же день Кирилл вывалил на Сергея все сплетни санчасти, успел сто раз пожаловаться и рассказать три десятка анекдотов. По словам Кирилла выходило, будто все его собратья по палате – сплошные пройдохи и идиоты. Он долго распространялся о том, до какой степени они ему антипатичны.

«Как меня тут все бесят. Одни ленивцы и оглоеды, -- рассказывал он, когда они оставались одни. – Спят по двадцать часов в сутки, жрут за пятерых каждый. Не бреются, не моются, постоянно рыгают. Свиньи! Я их ненавижу. Просто изнываю от отсутствия нормального общения. Скоро по казарме начну тосковать. Как классно, что ты появился».

Сергей рассказывал о себе, но неохотно. Лишь самое обычное – о паскуднике Логвиненко, об осточертевших построениях и занятиях на плацу.

Фельдшер Лисица нашел у Сергея пару гнойников на шее и записал ему «фурункулез».

- Недели три полежишь точно, - пообещал благодушный круглолицый ефрейтор.

Вечером забежал Борька. Притащил Сергею мыло, зубную щетку, полотенце. Короче, все необходимое. Даже книгу стихов припер, которую Сергей взял неделю назад в библиотеке.

В ленивой рутине санчасти, кроме чтения, ничего не оставалось. Сергей упивался книгой, перечитывал каждый стих раз по двадцать. Качели рифм, нити строф, целые столбцы опускались в подвалы его памяти. Одолевали,

преследовали, снились. Он даже пробовал писать стихи сам, но неизменно сбивался с ритма и путался. Оказалось, что соблюсти стихотворный размер еще трудней, чем строевой шаг. Комки бумаги летели в мусорное ведро.

Он продолжал терзаться своими недосказанными чувствами.

Снова забежал Борька, притащил очередное письмо от Жени. Они немного поговорили. Борька зашел к земляку ефрейтору поесть жареной картошки и яичницу. В столовой таких деликатесов не было - там яйца давали только крутые, а картошку вареную и безвкусную.

Выйдя от Лисицы, жирногубый Борька растянулся на свободной койке, забросил ноги в сапогах на быльце кровати.

- Хорошо тут у вас.

- Ну и лег бы сам, - сказал Сергей. – Давай присоединяйся, а то тут поговорить не с кем.

- А Кирюха? – Борька кивнул на спящего Кирилла.

- Да толку с него! Или спит, или на жизнь жалуется. Зациклился на своих болячках и мечтает, чтоб его комиссовали и домой отправили.

Борька вздохнул.

- Я и рад бы сюда лечь. Только ко мне подруга должна приехать. Ну что за дела будут – она приедет, а я в санчасти.

Он ушел. А Сергей взял Женино письмо и стал разрывать конверт. Обычно конверт рвался легко – бумажный треугольник свободно отлипал с аккуратным треском. А тут клей держал мертво. Пришлось драть бумагу, неровно и неаккуратно потрошить. Наконец он выудил наружу сложенные тетрадные листки. Один листок упал. Он его поднял и замер. Зацепился глазами и начал читать с середины.

 

…Он такой особенный, ты себе не представляешь. От Него даже пахнет по-особенному. Я постоянно только о Нем и думаю и жду встречи с ним. Просто с ума можно сойти. Прости, меня, наверное, трудно понять. Я понимаю, что тебе это тяжело. Но ты единственный, кому я могу все это рассказать. Мама не поймет, отец вечно занят какими-то своими делами. С подругами я в последнее время разошлась. С Анютой мы теперь враги. Ведь я как бы отбила у нее Его. Но что теперь поделаешь. Слово дурацкое – «отбила».

Мне очень хочется, чтобы ты меня понял.

Не могу ни учиться, ни думать о чем-то другом. Постоянно жду встречи с Ним. Когда он меня целует, я с ума схожу, я готова сделать все, что он мне прикажет. Если бы он сказал мне кого-нибудь убить, я бы убила. Или сама бы умерла. Мне ничего теперь не страшно. Мне страшно только одно – Его потерять. В Нем есть какая-то сумасшедшая сила…

…Извини, пишу на следующий день. Мать пришла с работы и погнала покупать сахар. Сахар стал пропадать из магазинов, а тут дали. Нам пришлось бежать, брать по два кило в одни руки, больше не давали. Очередь была страшная, где-то час стояли. Слава богу, что хватило.

По телевизору показывают какие-то жуткие фильмы про мафию. Вот, оказывается, в какой стране мы живем. А мы-то думали, советская страна – самая лучшая. Постоянно показывают съезды депутатов. Родители смотрят, громко обсуждают. Как я от всего этого устала.

Андрей давно не звонил, и я уже нервничаю. Если бы он завтра сказал, чтобы я к нему переезжала, я бы все бросила и в тот же день переехала. Веришь?

По-моему, мать обо всем догадывается. Она уже пару раз спрашивала, кто мне постоянно звонит. Причем с такой противностью в голосе спрашивает, что приходится ей грубить. Меня она в последнее время страшно раздражает. Злая стала, придирается постоянно. Почему-то вбила себе в голову, что мне надо встречаться с Вадимом. Она считает, что он на меня хорошо влияет. Вот бред! Это Вадька-то на меня хорошо влияет? Я просто каталась по полу, когда она мне это сказала. А она, конечно, опять разозлилась…

 

Сергей пробежал глазами еще несколько строк, взял другой листок.

 

…Дело не в том, что ты сейчас далеко. Просто мы еще были маленькие. И я, и ты. Ну что мы понимали с тобой? А теперь я чувствую все по-другому. Даже не знаю, как объяснить. Это надо самому чувствовать…

 

Сергей пропустил кусок, уперся глазами в самый низ листка.

 

…Ты знаешь, я многое поняла после того, как приезжала к тебе. Ты такой стриженый, с худой шеей, совсем мальчишка беззащитный. Мне так жалко тебя стало. И… так приятно, знаешь, что мне, оказывается, есть кого жалеть. Но это просто жалость, понимаешь? Это что-то от материнства во мне. Я бы могла тебя усыновить. Не смейся. В будущем, допустим. Если бы ты родился на двадцать лет позже. Или, наоборот, я раньше.

Но что это такое я несу? Я же никак не скажу то, что хотела сказать. Сережа. Дорогой, милый Сергуня. Я знаю, как тебе сейчас тяжело. Но надеюсь, ты выдержишь. Ты на самом деле сильный. Ты просто очень впечатлительный, но ты привыкнешь ко всему.

Так вот. Я больше не могу тебя ждать из армии. Вернее, что это я такое несу? Конечно, я буду ждать тебя! Но просто как друг…

 

Он не дочитал. Сложил аккуратно все листки и зачем-то сунул обратно в раскуроченный конверт.

Ну вот и все.

Внутри что-то сжалось… и разжалось. Он лет на пять стал взрослее.

 

26.

Нельзя сказать, что Ирина Леонидовна никогда в своей жизни не торговала. Однажды в Крыму троюродный брат подбил ее пойти на рынок и торгануть картошкой. Картошки в тот год уродилось страшное количество, родственникам ее просто некуда было девать. Ей было 15 лет, и хотелось на море. Но брат уговорил: «За час все продадим – и на пляж!»

Было летнее пекло градусов под 40. Даже мухи не летали, а обалдело ползали по прилавку и продуктам, и не было сил их сгонять. Торговля шла плохо. Оба их ведра с белой и розовой картошкой стояли без движения, хоть плачь. Брат хмуро курил. Ира маялась, обливаясь потом. Два ведра картошки уныло прели в нагревшемся ведре.

Так бы они ничего и не продали, если бы не сосед-татарин, торговавший по соседству зеленью. Ему стало жаль их, одуревших от жары, пыли и снующих туда-сюда людей. С добродушной досадой сплюнув, татарин сказал «Иеех!» и, подвинувшись к их картошке, запел-запричитал-заголосил: «Ка-а-артошка, вкусная, отборная, рассыпчатая…» Его голос муэдзина зычно разнесся над рынком. И потянулись покупатели, и картошка стала разлетаться по сумкам. А татарин знай продолжал нахваливать чужой товар, и про свой не забывая, и зелень его усвистывала с прилавка пучками и вениками.

Ира потом целый день дулась на брата за то, что из-за этого рынка они так и не съездили тогда в Бахчисарай. В тот самый день Ира сказала себе, что больше никогда, ни за что больше не пойдет торговать. Первый и последний раз!

Оказалось, зря зарекалась…

В полумраке подсобки армейского магазина пахло мышами. Половина помещения была заставлена какими-то ящиками и коробками. На стеллажах поблескивали консервы.

Ее сменщица Лена сказала, что где-то здесь должен висеть халат. Ага, вон на крючке что-то сереет. Ира сделала шаг вперед и чуть не грохнулась, обо что-то споткнувшись. Какая-то проклятая серая бочка! Потирая ушибленную коленку, Ира осторожно приблизилась к халату и сняла его с крюка. Внимательно его осмотрев, надела. Халат пах колбасой и чужим потом.

От магазина было недалеко до плаца. Сюда то и дело доносился громоздкий топот солдатских сапог, раздавались нечленораздельно отрывистые офицерские команды. Иногда солдаты пели песню. Было смешно и трогательно слушать их ор. В шуме голосов она пыталась расслышать милый баритон Сергея.

За прилавком было непривычно и как-то неуютно. Намного тяжелее, чем перед классом, у доски. Когда никто не входил, еще ничего. Но если вваливалась ватага голосистых лейтенантов или, не дай бог, хамоватых прапорщиков, ее начинала бить нервная дрожь. Чтобы ее унять, она хваталась за все подряд, путалась со сдачей. Но ей все прощали, терпеливо ожидая, пока она все подсчитает.

Лена учила ее уму-разуму и все удивлялась, что за блажь заставила Иру бросить дом и работу и запереться сюда.

- Ну что ты тут забыла, Ирка? Не понимаю я тебя, - в двадцатый раз повторяла она, раскладывая на полках хлеб и сардины. – Ну ладно я, мне деваться некуда с моим прапором. Уже десять лет - куда он, туда и я. Я ж даже техникум не кончила, в продавцы меня майор Белуга устроил. Ну, этот толстый, начальник хозчасти…

Через две недели Ира привыкла к нехитрой работе в армейском магазине. И оказалось, что это куда легче собачьей учительской доли: одного обслужишь, и полчаса семечки грызешь. Вернее, это Лена грызла. А Ира читала книги и журналы, которые брала в здешней библиотеке. Библиотека в части оказалась шикарнейшая! Сюда исправно приходили свежие номера толстых журналов и новейшие книжки, которые здесь читать было некому.

Идя к себе в общагу, куда ее устроил полковник Гук, она думала о том, как добраться до Сергея. Она, наконец, хотела объясниться. Но солдат никуда не выпускали. А в последнее время порядки в учебке стали совсем зверскими. В одной из рот случилась страшная драка (двадцать солдат чуть не убили двух сержантов), и на целый месяц закрутили гайки, командир Сысоев запретил все увольнения. Даже Гук не мог помочь.

Да и просто отпроситься на три минуты солдату было почти невозможно. Поэтому пацаны в магазин почти не заходили. Лишь иногда забегали, да и то на секунду – схватить пакет с печеньем или бутылку молока, и назад. Ира просто не успевала их расспросить - из какой они роты, из каких городов.

Можно было, конечно, через Гука что-то выяснить. Но страшно не хотелось снова обнимать его потную волосатую спину и изображать при этом удовольствие. Хватит!

Попытки высмотреть Сергея на плацу тоже ни к чему не приводили. Армада стриженых голов и куцых гимнастерок – все эти новобранцы были такими одинаковыми!..

Задумавшись над Джозефом Хеллером, она проворонила посетителя.

- Эгей! Вы слышите меня? – повторил он.

Ира вздрогнула.

- Да?

Перед ней стоял невысокий широкоплечий лейтенант со скуластым лицом.

- Докторской колбасы взвесьте полкило, - попросил он, покосившись на книгу.

Ира смутилась, дернулась к колбасе. Из книги выпала закладка – письмо отцу, которое она никак не решалась отослать. Лейтенант ловко подхватил письмо и машинально глянул на конверт. Подернулись скулы.

- О! Ты смотри, Полутавринск. А у меня в роте солдат из Полутавринска. И тоже любитель письма писать. Чуть что – бежит в ленкомнату строчить. Стоп, отставить! Мне полкило, а вы 700 взвесили.

У Ирины Леонидовны задрожали руки.

- Да-да, сейчас отрежу…

- Ладно, пусть будет 700, - махнул рукой лейтенант.

Ирина завернула колбасу в бумагу и протянула через прилавок. Лейтенант улыбнулся и нервно дернул плечами.

- Если жена будет ругать, кошке скормлю.

Он был обаятельный, этот лейтенант. Мужественное лицо с желваками, твердый взгляд в упор, широкие плечи, запах табака. Он уже собирался уходить, как она спросила:

- Вам такие солдаты не нравятся?

Лейтенант обернулся, дернул желваком.

- Вы о ком?

- Ну, об этом из Полутавринска, который все письма пишет.

- О Долгачеве? А что?

- Ничего, просто интересно. Я ведь тоже оттуда. Земляк...

Получилось, она как будто оправдывается. Ну и что. К черту мнительность! Сжав губы, она молча уставилась на него в ожидании ответа. Лейтенант покрутил в руках кусок колбасы.

- Парень-то он неплохой, только несобранный, неприспособленный какой-то. Знаете, в моем дворе таких называли «маменькиными сынками». Они вроде и не дураки, но страшно не самостоятельные. - И вдруг он добавил: - Да я и сам был таким, пока в училище не попал.

- И я тоже, - засмеялась Ира.

Лейтенант передернул плечами. Нервный необъяснимый жест. Ирина Леонидовна задумалась, чем этот жест вызван. Может, его где-то контузило?

- Крымов, - неожиданно сказал он.

- Что-то?

- Крымов. Валерий. А вас как зовут?

- Ирина.

- Давайте в субботу сходим в кино.

- На что?

- Не знаю, на что-нибудь.

- А как же ваша жена?

- Да нет никакой жены. Она уже давно к родителям переехала. Так идем? Решайте быстрее, через пять минут построение у штаба. Ну!

Он снова резко дернул плечами, словно это было начало брейк-данса. От него жестко пахнуло лосьоном.

- Ну, давайте сходим, - кивнула Ира.

Лейтенант Крымов вышел из магазина.

Но пойти в кино им не удалось. В субботу его назначили дежурным по КПП. Зато через неделю он оказался свободен, и они пошли на какую-то пошлятину. Смотреть было невозможно, и Ирина Леонидовна откровенно зевала. А когда повернулась к Крымову, то выяснилось, что он спит. Бедный лейтенант накануне ходил в караул и отключился почти сразу, как погас свет. Так он и проспал весь фильм. А когда пошли титры и зал резко вспыхнул, Крымов вдруг вскочил на свое кресло, после чего, словно полоумный, прыгнул на соседа спереди. От сломанной шеи его спасло только то, что Крымов зацепился ногой за спинку переднего кресла. Заорала какая-то женщина. Ирина Леонидовна в полном оцепенении бросилась к выходу. Крымов настиг ее у самых дверей.

- Извините, - пробормотал он. – Просто мне приснилось, будто я в училище и дневальный крикнул «Рота, подъем!» Вот я и прыгнул с верхней койки…

Чертово училище!

 

27.

Все ее мысли теперь были заняты одним – пробраться в казарму к Сергею. Несколько раз она ходила в штаб к Гуку, надеясь, что он поможет. Но Гук как сквозь землю провалился.

Тем временем в общежитие, где жила Ирина Леонидовна, заехали несколько выпускников училища. Неженатые и буйные, они до полуночи пили и орали песни, после чего пару раз настойчиво рвались к ней, грузно дыша. Ирине Леонидовне страшно хотелось выйти и накостылять им табуреткой. Она еле сдерживалась. Их спасало лишь то, что днем они были скромными, вежливыми и даже немножко забитыми. А один из них, худенький белобрысый лейтенант, не выпускал из рук потрепанного Есенина, даже когда на кухне варил кофе. В конце концов, Ирина Леонидовна смирилась с неспокойными соседями.

Единственной неприятностью была комендантша общаги – неприятная тетка с набухшими щеками и маленькими глазенками. Она почему-то всегда ходила в засаленном переднике, словно постоянно готовила еду. От нее и в самом деле пахло то котлетами, то щами. У нее всегда были масленые губы, словно она только что полакомилась жирным обедом. Она часто улыбалась, но от ее улыбки почему-то передергивало.

- Здравствуйте, Ирина Леонидовна! Жду от вас денежку за месяц.

Брала она с Иры неслабо – целых 30 рублей. За такие деньги можно было нормальную комнату в городе снять. Но Ира с комендантшей не торговалась. Для нее было главным то, что общага прямо рядом с частью. Вон окна казарм светятся, рукой подать.

Часто Ирина Леонидовна садилась перед окном и всматривалась в эти окна. Как он там? Как ему приходится? Сердце сжималось и начинало слегка сбоить. Хоть бы с Сережей было все в порядке.

Иногда она засаживалась гадать на картах. Гадала, гадала, но ничего путного не получалось. Все хорошо сходилось только тогда, когда она раскладывала пасьянс без особой надежды. Тогда и дама, и валет легко находили друг друга. Но стоило ей напрячься и вогнать себя в исступленное ожидание, как карты не складывались, и все шло наперекосяк.

Особых морозов вроде не было, но в общаге было холодно. При этом топили все хуже и хуже. Ирина мерзла. Она сидела до двух ночи в кровати, закутавшись в казенное шерстяное одеяло вишневого цвета и пила горячий чай литрами. Потом с неохотой брела в туалет. Вернее, в сортир – облезлое помещение, со свистом продуваемое, но все равно удивительно вонючее. Лейтенанты здесь не только гадили, плевали и блевали, но и курили, причем не только сигареты, но и кое-что посильнее. У Ирины Леонидовны на это был нюх. В 7-м классе двое ее бывших ученичков, Хаплов и Овчаренко, забавлялись таким куревом. Был страшный скандал, от которого у Ирины Леонидовны появились первые седые волосы. Где эти оболтусы брали дурь, они так и не признались, хотя их возили мордой об стол и в школе, и на городском педсовете. Вот из кого партизаны-герои получились бы! Да только время было мирное, не партизанское. Поэтому обоих хотели на полном серьезе выпереть из школы. Еле с родителями отбили. Оба потом кое-как дотянули до конца 8-го класса, после чего их с облегчением спихнули в ПТУ…

Сидя на заплеванном очке в этом тошнотворном сортире, Ирина Леонидовна с особой остротой погружалась в тяжелые мысли. «Что я здесь делаю? На что я надеюсь? Зачем?» Зло облегчалась, зло дергала за жесткую проволоку слива. И почему-то задерживалась, слушая, как гулко, с утробной музыкальностью рычит и пенится вода под ней.

 

----

 

В ту ночь тоже было совсем холодно. Она пила и пила чай, но все не могла согреться. Добавила в чашку коньяку. Ненадолго заснула. Ее разбудил звон. Вернее, тарахтенье. Она открыла глаза, приподняла голову и нащупала кнопку настольной лампы, зажгла свет.

Металлическое треньканье прекратилось. Но как только она погасила свет, снова возобновилось. Значит, не сон, не галлюцинация.

Снова включила лампу, приподнялась в кровати и подслеповато покосилась на подоконник, откуда доносился этот странный звук, напоминающий звяканье ложек в поезде. И обомлела. Тарахтела кастрюлька с супом, которую она за неимением холодильника ставила на ледяной подоконник.

На подоконнике, рядом с серой кастрюлей, стояла мышь. Вытянувшись в струнку, словно по стойке смирно, и задрав кверху острую мордочку, она быстро-быстро колотила носом по краю небольшой кастрюльки. Мышара явно силилась сбросить крышку и засунуть морду в суп.

Звук был отвратительный. Ирина Леонидовна вспомнила детство, сбор металлолома в 6-Г. Они с одноклассниками, пыхтя, тащат по кривой улице Советской бесформенную груду железяк. И они так же отвратительно гремят, подпрыгивая на неровной брусчатке.

Ирина медленно встала. Самое интересное, что мышь на нее не реагировала. Лишь после того, как она сделала шаг, серое существо проворно шмыгнуло под подоконник, и через пару секунд Ира услышала деловитое скрежетание за плинтусом. Потом тишина. Можно было лечь спать, но спать не хотелось. Было противно и гадко.

Ира вдруг поняла, что боится мышей. Раньше как-то не доводилось это почувствовать. Она даже в душе удивлялась, когда кто-то признавался, что не выносит мышей. И вот на тебе, попала сама.

Она включила верхний свет и увидела дырку под плинтусом, куда юркнул этот Джерри. Плоская такая щель, в которую едва пролезло бы два пальца. Как только эти грызуны в нее протискиваются!

Ну и что теперь прикажете делать? Затыкать щель? Она заозиралась, но ничего подходящего не нашла. Да и какой смысл? Все равно прогрызут, не здесь, так в другом месте.

Минут десять она просидела в оцепенении. Потом встала, оделась и вышла из комнаты, закрыла дверь. «Черт с вами, хозяйничайте», - мысленно пожелала она мышам.

Тетка на вахте на нее даже не среагировала – спала, закутавшись в плед. Ночь была мутная, кромешная. Освещение паршивое. Было безлюдно и неприятно.

Она быстро дошла до КПП части. Мордатый усатый прапорщик сонно глянул на нее из окна и вылез наружу.

- Вы куда?.. - насторожился он, но тут же узнал. - Ааа, торговля. Куда в такое время?

- В магазин.

- Очумела, что ли? – пробухтел прапор.

- Мне товар перебрать, к открытию приготовиться, - соврала она.

Прапор посмотрел на часы.

- Какой магазин… твою дивизию. Пол-третьего ночи ж.

- Много продуктов завезли, работы по горло.

Он зевнул.

- Ладно, иди.

Ира дошла до магазина, отперла дверь, зажгла свет. Ух, хорошо. Сейчас электрочайник поставить, чайку заварить. Пока она шла, основательно продрогла. Забыла колготки надеть и шарф не захватила, а возвращаться в омерзительную комнату не хотелось…

Она пила в закутке чай с завалявшимся печеньем, грела руки о чашку и наслаждалась тишиной. «А здесь хорошо. Теплее и уютнее, чем в общаге. Жаль только, что кровать негде поставить. Ну ничего, можно и в этом кресле расположиться, а ноги на стул положить…»

Но расположиться она не успела. В дверь постучали. Она нехотя открыла – кто там еще?

На пороге стоял Крымов.

- Вы что тут ночью делаете? – строго спросил он.

- А вы что ночью делаете?

- Я дежурный по штабу.

- А я дежурная… по магазину.

- В три ночи? – хмыкнул Крымов, покосившись на часы.

Тут Ирина заметила, что его пошатывает. Легкий водочный запашок просачивался внутрь магазина. Крымов привычно дернул плечами.

- Что вам здесь делать? Пойдем к нам в штаб. Я вам про свою роту расскажу, про нашего замполита. Он у нас чудной. Узбек, но себя русским считает. Он даже имя и отчество поменял. Был Саид Жафярович, а теперь Степан Захарович. И обижается, если Саидом назовут! И еще у него бзик – комментировать солдатам программу «Время». Бойцы сидят, мирно дремлют под бубненье дикторов, а тут этот псих-говорун со своим пафосом…

Ира закрыла магазин, и они пошли в штаб. Здесь было светло и тепло. Прямо напротив двери на небольшой тумбе-постаменте торчал часовой - солдат с автоматом, в парадной форме. Рядом с ним - знамя. Солдат стоял неподвижно, как манекен. Немного жутковатый вид.

- А что, он не имеет права даже пошевелиться?

- Не имеет, - мотнул головой Крымов. – Должен два часа стоять, как статуя.

- Да вы что!

Крымов захихикал, отпирая дежурку.

- Шучу. Заходите. Яблоко хотите? Мне Саид притащил. Ему сестра из Узбекистана прислала.

Крымов окунул в здоровенную литровую кружку спираль кипятильника, облезлую и побелевшую от частого использования. Воткнул в розетку слегка оплавленную вилку. Вода в кружке зашипела, как сифон.

Капитан грузно плюхнулся за стол, на котором стояли два телефона и валялся журнал «Огонек», перевернутый кроссвордом вверх. Ирина Леонидовна глянула - многие квадратики были заполнены. Взяла узбекское яблоко и надкусила. Крымов вытащил откуда-то бутылку и быстро хлебнул. Утерся и стал рассказывать про замполита. Потом вспомнил анекдот, но он был длинный, и Крымов никак не мог вспомнить, чем он заканчивается. «Тьфу ты, забыл», - обессилено признался он. «Ничего», - улыбнулась она.

Вода в кипятильнике забулькала. Крымов выключил кипятильник и натрусил в литровую кружку чаю. Тем временем Ира взяла кроссворд. «Птица с коротким клювом, обитает в восточной Африке». Пять букв… «Должность сборщика податей в государстве Урарту». Семь букв… Черт его знает. Она отбросила журнал.

Крымов снова ухнул из бутылки. Ирина Леонидовна куснула яблоко. Но прожевать не успела. Почувствовала потное дыхание Крымова рядом со своим ухом.

- Ну и? – спросила она.

Вместо ответа он обхватил ее талию. Кобура неприятно впилась ей в бок.

И вдруг что-то опрокинулось, стукнуло и покатилось. Рука с талии резко соскочила.

- Ааааааа!

Дикий вопль. Грохот матюков.

- Уууууу!

Она не сразу поняла, что это. И тут увидела – корчащийся Крымов, отчаянно дующий на свою руку. И сама рука. Ой! Ее передернуло, второй раз за ночь. Но это было хуже мыши. Красная дымящаяся рука капитана. По столу каталась кружка, невыпитый чай с кляксами заварки растекся по кроссворду.

Крымов рычал, как подстреленная горилла. Схватив капитана за здоровую руку, Ирина рванула его из дежурки.

- Где туалет?! – ринулась она к часовому.

Солдат у знамени смотрел на происходящее овальными глазами.

- Где?!!!

- Он не может… - простонал Крымов. – Не может говорить… Часовой… По уставу нельзя… Ууууааааа!!!!

- Что? – не поняла Ира.

Но Крымов, скорчившись, уже сам трусил вправо по коридору, постанывая и отчаянно болтая вареной рукой в воздухе. Ирина помчалась за ним. Они ввалились в туалет, и лейтенант до упора отвернул кран с холодной водой. Струя немного ослабила боль, и Крымов перестал стонать. От ледяной воды рука посинела.

- Стой тут, слышишь? – крикнула ему Ирина. - Я сейчас!

Она выскочила из сортира и пулей подлетела к часовому у знамени. Парень стоял ни жив ни мертв, бледный и ошарашенный.

- Где санчасть? Отвечай!

Кадык часового дернулся, пропустив комок слюны. Рука нервно сдавила цевье автомата.

- Ты, сволочь, отвечай! К хренам твой устав! Где санчасть, мразь! Сейчас возьму твой автомат и тебя застрелю…

В исступлении она орала так, как не орала даже на Овчаренко и Хаплова, когда те, пердя, убегали от нее по школьному коридору с дымящимися сигаретами. Она чувствовала, как от крика вибрирует и пылает ее гортань, как саднит носоглотка. Исступление было страшное и ослепительное, когда уже ничего не видишь, словно все окружающее тонет в яркой вспышке.

Поэтому картину падающего тела она уловила не сразу. А когда увидела – вздрогнула.

Это было как конец сна: открыл глаза - и ничего нет. Только что перед ней было деревенское прыщавое лицо под серой солдатской шапкой, и вдруг пропало. Она отступила на шаг.

Парень умудрился грохнуться с тумбы, попутно оборвав цепь, которым был опоясан пост. Он лежал ничком и не шевелился. Шапка откатилась в сторону.

Из обомления ее вывел слабый стон из умывальника. Капитан Крымов продолжал нежить свою бедную руку под ледяной водой.

Ира не знала, за что хвататься. Нагнувшись, приподняла голову солдата. У него был расквашен нос, но вроде живой. Поднять его было немыслимо, тем более с автоматом, который он по-прежнему судорожно сжимал в руках.

Она бросилась назад к капитану. Его зубы были стиснуты. Вода хлестала и разбрызгивалась во все стороны.

- Звони в санчасть, - прохрипел он. – 9981.

 

28.

Фельдшер Лисица был большим поклонником приключенческой литературы. Особенно жадно глотал книжки про Тарзана, которого как раз начали издавать пачками.

В эту ночь он зачитался так, что забыл помазать мазью Вишневского руку бойца Гаврилова. Он даже забыл про кусок хлеба с маслом, который вывалился у него из рук и приклеился к простыне.

Телефонный звонок прозвенел, как с того света. Амазонские джунгли перед глазами ефрейтора Лисицы поколебались, но устояли.

Звонок назойливо повторился. Джунгли начали расплываться, как в тумане.

Фельдшер недовольно отложил книжку. «Кто там еще?» Он слез с топчана, вышел в коридор и взял трубку.

- Алло.

- Нужна помощь, срочно! Дежурный по части обварил кипятком руку, а часовой потерял сознание!

- Стойте-стойте. Вы кто?

- Ирина. Продавец магазина.

Выслушав Ирину Леонидовну, ефрейтор сначала хотел позвонить начальнику санчасти. Но посмотрел на часы и понял, что этого делать не следует. Повздыхав, он прошел по коридору и ткнулся в палату. Нашарил на стене свет и зажег.

В палате стояло десять кроватей. Пять рядком слева от входа, пять – справа. А между ними – широкий проход, прикрытый старой ковровой дорожкой неопределенного свекольно-бурого цвета, которая за много лет истрепалась и истончилась почти до уровня носового платка.

На кроватях под шерстяными одеялами и белыми простынями сопело несколько человек. Когда Лисица зажег свет, двое заворочались. Еще один привстал и начал тереть глаза.

Фельдшер встал в проходе и по-гестаповски расставил ноги.

- Подъем, бойцы! – прогудел он с ласковой улыбкой.

Спящие заворочались, заохали.

- Хватит спать, симулянты! Хари отъели. Лащев, отставить стоны! Петренко, сейчас сортир мыть отправлю!

- За что?

- За то, что ты сейчас подумал.

- Так я его вчера мыл.

- Ничего, сейчас Никишин и Греков тебе его за пять минут обгадят. Греков, ты что там опять жрешь? А ну покажи, что там у тебя под подушкой? Вафли? Хватит жрать, скоро на брюхе халат не застегнется. Вытряхивай простыню от крошек…

Приговаривая все это, Лисица раздумывал, кого послать в штаб. Двое были реально больными и ходили с трудом. Еще двоим он не доверял – балбесы. Оставались трое, но каждый придурок. Но и придурки тоже ходят в самоволку. Это Лисица знал точно, недаром уже второй год служил.

«Кого ж послать?» – мучительно думал он. Самому идти не хотелось. Хотелось дочитать про Тарзана.

Взгляд упал на новенького, в коротких кальсонах. Ага!

- Как твои чирьи, Долгачев?

- Побаливают, - пробормотал Сергей. – А что от меня нужно?

- Сбегать в штаб, отнести лекарства.

- Я уже забыл, как портянки наматывать.

- Я тебе шерстяные носки дам, мне тут один «дед» завещал. Только смотри не порви!

Сергей похромал за Лисицей в коридор, одеваться. Пока он напяливал шинель и надевал сапоги, Лисица отыскал в аптечке нужные снадобья.

- Держи. Эта круглая банка для дежурного, а маленькая - для часового. Дежурному помажешь руку, но не втирай, а осторожно. Понял? А часовому из этой склянки дашь нюхнуть. Смотри не перепутай.

С двумя банками в карманах Сергей вышел на улицу. Было темно. Но декабрьское промозглое утро уже начинало сонно шевелиться в утробе ночи.

Что-то в этой ночи было особенное. Может быть, это ему просто казалось? Он целых четыре дня не выходил на улицу. В основном лежал и читал, писал письма домой и друзьям. Вставал только на процедуры, поесть и в туалет. И много думал. О том, как теперь будет без Жени. Это его так выматывало, что он засыпал. Просто проваливался в яму, из которой выходил еще более уставшим, потому что и во сне все думал, думал.

Ну, вот и штаб. Он подошел к двери. В последнюю секунду мелькнула мысль, что это глупый розыгрыш Лисицы. С него станется. Сергей машинально пощупал в карманах банки. Потянул дверь на себя.

В штабе было тепло, даже жарко. Сергей подошел к окошку дежурного, но никого не увидел. На посту у знамени тоже никого не было. Хотя, по идее, должен был стоять часовой. Сергей подумал-подумал и позвал:

- Эй!

Тишина. Его взгляд упал на кровавое пятно перед тумбой. Рядом валялся автомат. Черт!

Он напрягся и прислушался. Где-то в отдалении журчала вода, слышались еще какие-то чавкающие и хлюпающие звуки.

Сергей пошел по коридору. Непонятное хлюпанье стало отчетливее.

Он вошел в умывальник и чуть не упал, поскользнувшись на мокром полу. В умывальнике были двое. Один, в солдатской парадной форме, лежал на полу. Другой человек, женщина с вьющимися волосами, стояла перед ним на коленях и жадно целовала. Свист и чавканье рождалось от яростного схлеста их губ. Женщина резко отбросила прядь и снова впилась в губы солдата. Сергей вздрогнул. Увидел ее лицо. А она – его.

Сергей инстинктивно отвернулся. Зачем-то стал разглядывать дверь, пустой проем перед собой.

Может, это все-таки не она? Просто похожая на нее женщина? Бывают же двойники.

Вдруг он понял, что она делает парню искусственное дыхание. Вернее, делала… Шатаясь, она уже вытирала рот. Парень шевелился на полу и икал.

- А где дежурный по штабу? – опуская глаза, спросил Сергей.

Ирина Леонидовна слабо улыбнулась и махнула рукой.

- Не дождался, сам побежал в санчасть.

- Странно, что мы не столкнулись. Я ему лекарство принес.

Сергей вынул из карманов банки.

- Давай скорее сюда, - заторопила она его и выхватила из его рук обе банки. – Какая из них?

- Кажется, маленькая. Ему нужно просто дать понюхать.

Ирина Леонидовна отвинтила крышку и сунула снадобье часовому под нос. Тот неожиданно тонко взвизгнул и снова повалился навзничь.

- Долгачев, ты перепутал!

- Ничего я не перепутал, - обиделся Сергей. – «Маленькая - для часового». Может, фельдшер ошибся? Я уточню! Как позвонить в санчасть? Где телефон?

Но Ирина его уже не слышала и совала часовому под нос большую банку. Парень вздрогнул, открыл глаза и проблеял:

- Спасибо.

- Вот! – победно заметила Ирина Леонидовна.

Они помогли ему подняться. У часового моталась голова из стороны в сторону, глаза были мутные. Явное сотрясение мозга, подумал Сергей. У приятеля Вовки были точно такие же глаза после того, как на него свалился рулон рубероида на заброшенной стройке.

- Как же он будет стоять на посту? – вслух подумал Сергей.

- С твоей помощью, Долгачев, - резко заметила Ирина Леонидовна.

Он укоризненно посмотрел на нее. Зацепило даже не то, что она сказала, а тон. До обидного учительский. Таким тоном она всегда разговаривала в классе. Но они же не в классе, черт возьми!

Тут парень покачнулся, и Сергею пришлось изо всех сил подпереть его левую подмышку. Парень начал заваливаться направо.

- Аааа! – закричала Ирина Леонидовна. – Что ж ты делаешь! Он на меня валится!

Сергей схватил часового за ремень. Лишь бы не упал, лишь бы не упал. Тот стоял, шатаясь и переминаясь с ноги на ногу, как пьяный.

- Может, мы его как-то посадим? – предложил Сергей.

- Куда?

- Да хоть на ту же тумбу.

Они поплелись к тумбе поста, поддерживая бойца с обеих сторон. Добрели кое-как. Постарались плавненько его усадить. Получилось. Но тут боец всхлипнул и снова потерял сознание. Сергей умчался за водой, облил его из кружки. Тот качнул мокрой головой, но не очнулся.

Сергей уже собирался бежать за новой кружкой, но в этот момент послышались шаги на крыльце. Нервный голос: «Смена, стой, раз-два!» Дверь резко дернулась, и на пороге возник Крымов. У него был вид героя: глаза горят мутным огнем, рука перевязана. За ним в штаб вошли караульные. Спасители. Родненькие.

- Наконец-то! – выдохнула Ирина Леонидовна.

Сергей осторожно поднялся и, подперев часового ногой, постарался встать по стойке смирно перед Крымовым.

- Вольно, – сказал ему капитан…

Часового увели. На тумбу у знамени взгромоздился другой солдат, белобрысый парень с удивленными глазами и веснушками.

Сергей и Ирина вышли на улицу. Ей нужно было в магазин. Ему в санчасть. Совсем не по пути. Но он шел рядом с ней, а она рядом с ним.

«Стоп, куда мы идем?» - подумал он.

- А куда мы идем? – спросила она и обернулась вокруг.

Рассвет еще не брезжил, но намек на утреннюю дымку уже витал в темноте. Было тише и неподвижнее, чем пару часов назад, когда она сбежала от мышей из общежития.

- Мы идем… - он обернулся, – к хозвзводу.

- А зачем? – спросила она, ежась от холода.

- Не знаю.

- Ну, что там интересного?

- Свиньи.

- Что-что?

- Там свиней держат. А потом режут для столовой. И потом в супе плавает свиная шкура со щетиной.

- А почему со щетиной?

- Иногда ее плохо обпаливают. Но это ничего, главное, все это хорошо разгрызть и разжевать. А то можно подавиться. На самом деле вкусно…

- Да? – сказала она, не слушая.

Он кусал губы. Все уже понял – это она, она, она. И неловко ему было, и досадно, что он в санчасти. Тоже мне герой. Боец хренов. Служу Советскому Союзу, называется.

- Ну, я пойду? – сказал он.

У нее внутри что-то упало. Настал момент, когда все происходящее надо было объяснять. Но что объяснять? Надо было сконструировать какую-то первую фразу, и дальше все пошло бы как по маслу. Но первая фраза не клеилась.

Но что же он молчит?

А он не молчал. Еще в штабе он подумал, что это все ему только кажется. В армии у него стало возникать много разных видений, галлюцинаций на тему гражданской жизни. Но теперь уже не было никаких сомнений, что он идет рядом со своей учительницей русского Ириной Леонидовной. С той самой, вгонявшей его в ступор на уроках. Он не мог никак понять и поверить, никак не мог соединить ее с той самой – с жаркой незнакомкой, которая обрушивалась на него из оглушительно таинственной тьмы и забирала его душу.

Он сделал шаг в сторону и взглянул на нее сбоку. Она сделала несколько шагов вперед и остановилась. Сергей видел только ее спину. Только силуэт в приталенном пальто, и длинные волосы, и зябкие руки в карманах. В этот самый момент Ирина захотела оглянуться и повернула голову.

- Стойте, не оглядывайтесь! – сказал он.

- Что?

- Подождите, Ирина Леонидовна.

- Жду.

- Я не должен видеть ваше лицо.

Он медленно подошел.

- Не поворачивайтесь!

- Хорошо.

Он медленно-медленно подошел. Вплотную. Совсем близко нагнулся, так что почти коснулся ее шеи. Он втянул ее запах, улыбнулся и, сделав над собой усилие, прошептал в самое ухо:

- Это вы?

Она молчала.

Он вынул обе ее руки из карманов и потрогал косточки ее пальцев, погладил кисти.

- Это правда?

Она опустила голову.

- Почему у вас такие холодные руки? – спросил он. – Просто страшно холодные.

 

-------

 

Вы когда-нибудь слышали, как глухим утром, когда еще спит все живое и мертвое, когда не шумят машины и не гудят самолеты, - вы слышали когда-нибудь, как в этой пустой, неживой, отсутствующей тишине вдруг происходит нечто невообразимое?

Ватный мир, как снарядом, взрывается сумасшедшим криком «Рота, подъем!!!» И за ним отрывистой чередой проносится из казармы в казарму, от здания к зданию: «Рота, подъем!», «Рота, подъем!», «Рота подъем!»… И вспыхивают окна, и раздается отрывистая дробь - грохот тел, стрекот нового дня. И ни одного больше голоса, заметьте. Ни одного. Только два слова, «Рота, подъем» - и колесо дня понеслось, затарахтело, и завращало собой сотни людей…

Чудо.

А через минуту – все замерли. Построились. Молчат – муху слышно.

Волшебство.

И вот уже растворяются двери казарм, и они ныряют в утро, как в Северный Ледовитый океан - по пояс голые, тощие и не проснувшиеся. Океан жжет, хлещет. И хлещет командами сержант: «Бежать! Не растягиваться! Не отставать!» Отстающим – пинок под зад. Получается не бег, а сплошные рывки: отстал – пинок – «Уууу!» Ледяное тело вмиг становится потным и липким…

Вот и сейчас предутреннюю тишину взорвал вопль в дальней казарме: «Рота, подъем!» И затем в другой казарме поближе. И наконец в третьей, совсем рядом…

Массовый оргазм жизни застал Сергея и Иру в магазине. Они сидели друг напротив друга и не думали ни о том, что было раньше, ни о том, что будет дальше. В сущности, им было даже наплевать – будет, не будет. Они могли хотя бы немного, хотя бы несколько минут побыть самими собой. Не учителем, не солдатом, просто собой. Поэтому, когда где-то там, далеко-далеко, началась эта дежурная побудка-перекличка, они оба лишь улыбнулись и прижались друг к другу. Им было смешно и хорошо.

- Подожди, - сказала она. - Я, кажется, не закрыла дверь на замок.

Она подошла к двери, послышался скрежет замка и щелчок выключателя. Стало темно.

- Так-то лучше, - шепнула она, возвращаясь.

- Да, - согласился он. – Да. Только как мне теперь… обращаться? Называть как? На «ты» или на «вы»?

В темноте мягко блеснула ее улыбка.

– Как хочешь. Я не буду обижаться, если будешь называть на «вы» и по имени отчеству. Знаешь, в этом даже есть какая-то прелесть. Короче, называй меня на «вы», не стесняйся!

- Но мне почему-то хочется почувствовать… «ты». «Тебя». Мне это нужно. Но я не могу.

- Ну и ладно. Ничего. Значит, так надо, - прошептала она.

- Знаешь… Я хотел тебя спросить… Зачем тебе нужен был весь этот маскарад?

- Ты о чем?

- Зачем ты переодевалась? Твое превращение в бабку совсем сбило меня с толку.

- Не знаю. Комплекс, наверное, - сказала она. – Мне почему-то было страшно показать, что я - это я. Не знала, как ты отреагируешь. Это, конечно, хулиганство большое. Ты меня извини, мне пришлось покопаться в твоей биографии, чтобы разузнать побольше про твою бабушку.

- Как тебе это удалось?

- Неважно. Мне помогли.

- Кто?

- Не спрашивай. Это хорошие люди, не бойся… А когда ты догадался, что это я?

- Я не догадался. Скорее почувствовал. Я припомнил твои движения там… В темноте, с тобой… Такие уверенные движения, такие «учительские». И вместе с тем нежные. И в то же времени я все делал сам. Сам все нащупывал и постигал… Я это все вспомнил, и меня вдруг как будто пробрало.

Ирина положила ему голову на плечо. Он погладил ее и крепко-крепко обнял. Странно. Дикое желание наброситься на нее куда-то ушло. Да и у нее, похоже, тоже. Вместо этого пришла какая-то очень большая нежность, желание просто обнимать, говорить хорошие и милые в своей простоте вещи. Слова сами выходили из него, и у нее было то же самое. Так они сидели долго. Долго-долго, до самого открытия магазина.

Он пошел в санчасть на завтрак, а она осталась. А потом он отпросился у фельдшера и снова пришел. А вечером она пришла к нему. И так они ходили друг к другу несколько дней, пока он был в санчасти.

Потом его выписали, и он вернулся в казарму. Они перестали видеться, лишь иногда он замечал ее у магазина: она всматривалась в строй, искала его глазами. И он тепло улыбался про себя, и махал ей рукой мысленно, лишенный возможности взмахнуть рукой на самом деле, поскольку это означало бы для него наряд вне очереди, а в наряды он и так ходил слишком часто по причине своей несобранности.

 

29.

Через три месяца с «учебкой» было покончено. Их отправили служить в разные места: Сергея за границу, Борьку в Молдавию. Кирилла с его ногой заслали куда-то под Архангельск. Ногу еле вылечили (даже попугивали ампутацией, но в итоге спасли, выкачав из конечности литра три гноя).

Борьку так и не сделали сержантом. Незадолго до окончания «учебки» он серьезно проштрафился. Но в конце концов уже в Молдавии Борька получил-таки свои лычки. Они долго переписывались, но потом в Молдавии началась война. Борькина часть оказалась на осадном положении. Письма стали идти с перебоями, а потом этот поток заглох. Они нашли друг друга уже на гражданке. Борька рассказывал о том, как ему пришлось стрелять в людей. У него сквозь волосы пробивалась седина и вместо двух зубов были фиксы. «Деды» в его полку сильно зверствовали.

Женя вышла замуж за Андрея. Поначалу у них все было хорошо. Но вскоре у него начались проблемы с автосервисом, и кооператив пришлось закрыть. Он захандрил, начал пить. Они стали сильно ругаться. В один прекрасный день он сказал Жене, что хочет уехать в Израиль. Женя ответила, что ничего там не забыла. Как знаешь, ответил он. Удивительно быстро собрав все нужные документы, он вскоре уехал. А она осталась одна.

А что же Сергей? Он временно сросся с оболочкой рядового Советской армии. Чувства основательно притупились. В Чехословакии, где он служил, настали трудные времена. Советских стали называть оккупантами. Периодически в КПП и через забор части летели бутылки – пустые и наполненные мочой. Напившиеся пива чехи по ночам оскорбительно орали и улюлюкали. В общем, пришла пора уходить. Солдаты демонтировали боксы и рушили ненужные чехам постройки. Это была каторжная работа с кувалдой и тачкой, с утра до вечера. На протяжении всех этих дней, недель и месяцев Сергей молился об одном: не озвереть и не отупеть. Похоже, ему это все же удалось. А остальное…

Остальное ожидало его за двумя углами казармы и воротами

КПП, которые распахнулись перед ним 15 октября 1991 года

в 16 часов 15 минут.

За воротами его ждала женщина в фиолетовом пальто, с распущенными волосами. Снова лежал снег…