Передо мной в Кёльне – мой дядя Зиновий Иосифович Красовицкий. Но (включаю машину времени) ещё не кавалер 9 боевых и трудовых орденов и многих медалей. Вижу, как совсем юный военфельдшер, рискуя жизнью на каждом шагу, выносит на себе с поля боя раненых солдат и офицеров. ...Все наши мужчины – на фронте. Половины не стало. Кто пал смертью храбрых под Москвой, кто в Харьковском «котле», а большинство – в Германии...

 

– Дорогой дядя! Великая честь – родной герой. Ваша жизнь – каскад незабываемых подвигов. Спасибо за мемуары «По тернистым дорогам жизни»! А как начинался Ваш славный боевой путь?

– Через день после школьного выпускного вечера, 22 июня 1941 года, я примчался в военкомат. Направили в Военно-Медицинскую Академию. На Курской дуге назначили фельдшером батальона в Первой Гвардейской Танковой Армии. ...Из подбитого «Т-34» выбрался объятый языками пламени танкист. Вместо того чтобы упасть на землю и, катаясь по ней, тушить огонь, раздувал его, бегая по полю. Я повалил пострадавшего, погасил пламя, оказал помощь и организовал эвакуацию в медсанбат. В первом бою – победа.

 

– Не приходилось ли Вам сталкиваться с врагом лицом к лицу?

– Когда мы разбежались организовывать «гнёзда» для раненых, я вскочил в вырытый вдоль реки окоп. И вдруг меня «встречает» крупный немецкий офицер с автоматом. Секунда замешательства. У меня в руках парабеллум. Рефлекторно наставляю оружие на офицера и мгновенно нажимаю курок, а сам падаю наземь. В голове – шум и какая-то пустота. Вдруг возникает вопрос: «Убит ли я?» Шевелю пальцами ног и чувствую это. Но головы не поднимаю и признаков жизни не подаю. Опять терзает тот же вопрос: «Жив ли я?» Теперь шевелю пальцами рук. Значит, жив! Подскакиваю и вижу убитого офицера на земле. Забрал у него автомат и планшет. В нём были сведения, оказавшиеся ценными для нашего командования.

 

– А Вы встречали следы гитлеровских зверств?

– В жестоком бою мы освободили Люблин и увидели Майданек. Перед баней лежали горы аккуратно сложенной одежды и обуви, отдельно детской. Мы с ужасом смотрели на копны спрессованных человеческих волос и скальпированную людскую кожу для изготовления дамских сумочек. Возле кремационных печей были огромные кучи человеческих костей, и стоял невыносимый смрад сожжённых тел. Неужели история не образумит людей, и подобное где-то может повториться?!

 

– Пересекая здесь улицу профессора Мессершмитта и работая в аэрокосмической фирме на аэродроме тех времён, я думаю о том, что и над Вами ««Мессеры» кружили»... А Вам приходилось бывать на вражеской территории?

– При внезапной зимней контратаке немцев они захватили всё вокруг хутора на высотке. Там пришлось нам оставить до ночи 12 тяжелораненых с опытным санитаром. Мы оказали первую помощь, отдали им все сухари, медикаменты и горячую воду в термосе и укрыли их шинелями, одеялами и чехлами. Ночью я за ними вернулся с двумя разведчиками и санитаром на трёх санях, в которые были впряжены лошади. Мы остановились у подножья и стаскивали раненых вниз на полозьях и досках. А невдалеке с рёвом двигались вражеские танки и мотоциклы... Но сани почти не скрипели, и даже наши лошади не ржали. Говорил шёпотом и тяжелораненый, который не доехал до медсанбата... А другой всю дорогу громко кричал и плакал, но вскоре вернулся в строй.

 

– А кто на фронте подвергался большей опасности – солдаты или санитары?

– Солдат в обороне ведёт огонь из своего окопа, а в наступлении продвигается вперёд, стараясь найти какие-то прикрытия. Санитар же с оружием и санитарной сумкой перебегает под свист пуль и разрывы снарядов от одного раненого к другому по всей ширине поля боя. Опасность – каждое мгновение, на каждом шагу! Солдаты с огромным уважением и искренней любовью относились к полевым медицинским работникам. Одним только своим появлением они вселяли в раненых надежду на спасение и этим в значительной степени решали их судьбу. Насколько мне известно, на всю жизнь остаётся в благодарной памяти раненого тот, кто оказал ему первую помощь и вынес с поля боя.

 

– Когда Вас ранили впервые?

– Мы освободили Черновцы и захватили под Станиславом (ныне Ивано-Франковск) две высоты рядом. Когда спустились, нас атаковали штурмовики, и было много раненых. Приходилось беспрерывно перебегать от одного к другому, оказывать им помощь и перетаскивать их в отдельные «гнёзда» под прикрытие рвов и кустарников у подножья. Внезапно из гряды холмов поползли на нас вражеские танки, тогда как наши и авиация действовали на другом участке, а у нас были только противотанковые ружья и миномёты. Силы были неравными, и танки противника двинулись на ту из высот, где были два стрелковых батальона и миномётный взвод. А наш батальон и рота противотанковых ружей находились у подножья другой высоты, куда танки почему-то не пошли. Казалось почти невозможным побороть страх и панику в крайне тяжёлом положении. Пахло рукопашной. Было много погибших и тяжелораненых. Когда я оказывал помощь начальнику связи батальона, почувствовал ранение как сильный удар в правое бедро. Мгновенно возникла тревога: «Что же будет с мамой?» Её не стало в тот же день, 31 марта 1944 года, и почти в то же время... Я оказал себе помощь и быстро пополз наверх к «нашей» высотке без вражеских танков. Откуда брались силы, не знаю, но только это и спасло от смерти. На вершине меня подобрали санитары другой бригады и уложили на повозку. По пути в медсанбат мы проезжали мимо большой грязной лужи, где лежал убитый конь и валялась немецкая каска. Непреодолимое желание утолить жажду было сильнее всего на свете. Упросил ребят, и они водой из лужи сначала прополоскали каску, а затем напоили меня. Вода казалась сказочно вкусной... И обошлось без кишечных инфекций и даже расстройства! В госпитале под тяжело перенесённым хлороформным наркозом мне провели на бедре радикальную операцию с лампасными разрезами для предупреждения газовой гангрены. Нога отекла, рана долго не заживала и начала нагнаиваться. Долечившись, вернулся в строй.

 

– А каким запомнился Вам переход нашей границы?

– В ожесточённом бою мы увидели лежавший на земле пограничный столб и поняли, что вступили в Польшу. Радость у всех была неописуемой: мы освободили нашу Родину от врага. Раздавалось громовое «Ура!». Но в нашей бригаде было немало погибших, включая санитара-носильщика, а санинструктор и два санитара были ранены. По штатному расписанию батальону полагались врач, фельдшер, санинструктор и шесть санитаров, а также пять санитаров-носильщиков в ротах. Но обычными были нехватки. Две-три недели прослужил врачом квалифицированный капитан медслужбы, но в боях терялся и был откомандирован в медсанбат. И мне до конца войны довелось исполнять обязанности врача – начальника медсанслужбы батальона. В том бою мне пришлось беспрерывно оказывать помощь раненым. Не менее 20 из них я вынес в безопасное место, затем был ранен в шею. Пуля прошла над левой ключицей и унесла с собой кусочек мягких тканей, почти не причинив боли и не вызвав сильного кровотечения, но частично оголив солнечную артерию. Повезло! Ранение было касательным. Пройди пуля чуть глубже – пришлось бы навеки остаться в польской земле... Мне оказали помощь в медсанбате, и я сразу вернулся на передовую.

 

– А приходилось ли Вам сталкиваться с трусостью?

– После боёв за Данциг, Сопот и Гдыню, в которых я получил сквозное пулевое ранение кисти, но остался в строю, мы вели ожесточённые сражения на подступах к Лодзи. Ровная местность, опоясанная густыми лесными насаждениями, легко простреливалась врагом. Только под прикрытием артиллерийского и миномётного огня возможно было продвижение вперёд. Многочисленных раненых выносили к опушке леса в «гнёзда» на 5-6 человек. Из третьей роты приходили легкораненые, которым на передовой медпомощь не оказывалась. Но они не видели ротного санитара, да и тяжелораненые перестали поступать. Взволнованный, я пробрался на передовую роты, но не нашёл ни её командира, ни санитара-носильщика. Пришлось организовать вынос тяжелораненых с помощью санитаров батальона и бойцов роты. А после боя обнаружил я в лесу испуганных, дрожащих санитара и командира роты, и мне впервые изменила выдержка. Обругав санитара, я сильно отлупил его увесистой палкой. Тот плакал, извинялся за трусость, уверял, что с ним такого больше не случится, что за солдат и командиров, за Родину, если понадобится, отдаст свою жизнь. Он говорил настолько искренне, что не поверить ему было невозможно. Я взял его перед командованием под мою ответственность, и его не отдали под военный трибунал. А командира роты судили по всей строгости военного времени. Санитар же оправдал доверие. Оправившись от тяжёлого ранения под Люблином, он в Берлине по воинскому долгу пополз в зону огня для спасения тяжелораненого командира и закрыл его своим телом, а сам был сражён наповал пулей, угодившей прямо в сердце.

 

– Военная служба даже в мирное время – незаменимая школа, после которой уже ничего не страшно. А война... Часто слушаю песни 30-40-х годов и заряжаюсь их высоким духом. Вы оба с братом рвались на фронт...

– Мой старший брат Илья с группой солдат и офицеров выбирался к нашим из Киевского «котла». За 35 суток они одолели более 400 км по оккупированной территории. Представь себе: их прячут семьи крестьян и учителей, делятся едой и одеждой, а к ночи выводят на восток. И никто не выдаёт своих. Даже старик, нещадно ругающий Советскую власть и вождя за недостаточную подготовку к войне. А ведь все рискуют жизнью целых семей. И только жалкие отщепенцы идут в предатели. Перед операцией «Багратион» Илья во главе группы разведчиков даже выкрадывает начальника полиции из-за линии фронта и передаёт трибуналу для вздымающего возмездия. Есть фотографии подполковника Ильи в трофейном «Мерседесе». Награждён орденами Красного Знамени, Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды (дважды), медалью «За отвагу» и другими.

 

– Илья запечатлён и как всадник. Но как-то не представляю себе Вас на коне в прямом смысле слова...

– Лошадка Монголочка спасала меня от большой беды и, возможно, даже гибели. Немцы предприняли контрнаступление на узком участке фронта, чтобы вернуть Штеттин. Телефонная связь с медсанбатом прервалась. Я выехал верхом, чтобы выяснить его расположение после передислокации. На обратном пути в темноте оказались на минном поле. Только когда проехали его половину, нас окриком остановил задремавший солдат-минёр и помог выбраться. Как мы не подорвались?! А затем запутались и сбились с дороги. Обстановка была тревожной: немцы где-то рядом. Что делать? Вспомнился совет в подобных случаях отпустить вожжи и дать лошадке самой искать дорогу: она обычно приводит к тому месту, откуда вышла. Не подвела меня Монголочка, и вернулись мы вовремя. А через час бригада отступила...

 

– Не доводилось ли Вам преодолевать реки под огнём противника?

– В боях за Познань нам предстояла река Варта. Под прикрытием темноты я с двумя санитарами под свист пуль и разрывы снарядов переправлялся на плоту к вражескому берегу, чтобы организовать там «гнёзда» для раненых. Наш плот разбили, и мы добрались вплавь. До этого я не умел плавать, но в чрезвычайной обстановке благодаря то ли страху, то ли жажде жизни сразу освоился. Я нырял – уклонялся от пуль – и выбрался на берег противника даже одновременно с санитарами.

 

– А в Германии Вы не сталкивались с окружением?

– Немецкие танки контратаковали нас у Зееловских высот, держали наши в кольце и подожгли многие их них. Большими были потери и у медработников. На 10-тонной итальянской дизельной машине мы установили два яруса нар и вывезли около 40 раненых из окружения.

 

– Не зря, наверное, поётся: «Последний бой – он трудный самый...»

– Немецкие танки контратаковали нас у Зееловских высот, держали наши в кольце и подожгли многие их них. Большими были потери и у медработников. На 10-тонной итальянской дизельной машине мы установили два яруса нар и вывезли около 40 раненых из окружения. А 24 апреля 1945 года в Берлине, в Кёпенике, в центре площади уцелел невысокий пьедестал разбитого памятника, а вокруг полегло много наших солдат под пулями наиболее искусного стрелка. Я успел перетащить с неё четырёх раненых. По просьбе раненого там комбата подпрыгиваю на пьедестал и тотчас чувствую сильный удар в левое бедро. Именно этот выстрел и помог обнаружить снайпера. Проползая, почувствовал и увидел: бедро, как кочерга, зацепилось за угол здания. Вдруг слышу шум и крики на смешанном русско-украинском языке. Обрадовался и зову на помощь. В ответ слышу угрожающий трёхэтажный мат. Нас предупреждали, что Берлин могут защищать власовцы и бандеровцы. С санитарной сумкой скатываюсь в котлован. Дальше провал: я потерял сознание. Спасли боевые друзья, доставили в госпиталь. В 21 год за 14 дней до Победы в 14 км от Рейхстага не дало мне дойти до него тяжёлое ранение. День Победы помню смутно – сквозь какую-то пелену, дым, туман. Соседи по койке говорили, что я тоже кричал «Ура!» и даже выпил «сто грамм» за Победу. Из-за крайне тяжёлого общего состояния через месяц после ранения ногу ампутировали очень высоко гильотинным способом. Уже впоследствии мне сообщил начальник штаба, что меня представили к званию Героя Советского Союза, а наградили боевым орденом Красного Знамени, четвёртым за войну. Он – самый дорогой для меня.

 

– А какими были Ваши первые шаги на «гражданке»?

– Уже в июле меня отправили на долечивание в Свердловск. Поезд шел через Харьков, и мы, несколько человек, сбежали: ведь это – почти дома. Там и долечивался. Собирался ехать в Киров к брату и мечтал учиться на юриста или историка. Но... Однажды в ноябре, проходя по улице Сумской, я встретил Марию, которая мне нравилась ещё в школе и училась на третьем курсе мединститута. Она уговорила меня никуда не ехать и поступать в него. На экзамене по микробиологии мои ответы больше походили на философские рассуждения. Но строгая профессор вывела в зачётке «отлично»: «Вы будете очень хорошим врачом, а может быть, и научным работником». Это стало окончательным доводом в пользу выбора профессии.

 

– Сразу два профессора предсказали Вашу научную судьбу, а один – даже докторскую диссертацию. И это – лет за 35 до её защиты Вами в 1980 году в Институте эпидемиологии под руководством будущего Президента Академии медицинских наук СССР В. И. Покровского. Был свидетелем Вашего успеха. Но возможно ли врачебное мужество в мирной жизни?

– Часто необходим обоснованный риск. У четырёхлетней Тани были сразу коклюш, воспаление лёгких и менингоэнцефалит. Через каждые полчаса – приступ с покраснением и посинением лица, судорогами, остановками пульса и дыхания. Начиналась агония, и медлить было нельзя. Спасти могло только внутривенное введение нейролептической смеси, разведённой в растворе глюкозы. Разрешения на применение этого моего метода, многократно испытанного только на себе для оптимизации дозировок, ещё не имелось. И я на свой страх и риск пошёл на «боевое крещение». Всю ночь провёл у постели ребёнка. Очень волновался. На всякий случай приготовил препараты, ослабляющие действие той смеси. К счастью, опасения оказались напрасными. Девочка впервые спала относительно спокойно и дышала глубоко и ровно, хоть и учащённо. А через три недели была выписана практически здоровой. И в 18 лет родила дочь...

 

– Вы всегда сначала испытывали изобретённые Вами препараты и методы лечения на себе. А сталкивались ли Вы со случаями, когда врачебный долг не исполнялся?

– Даже с вопиющими. Вспоминаю их с болью и возмущением. Мы отмечали в московском ресторане защиту моей докторской диссертации. Внезапно мой сын, больной диабетом, впал в гипогликемическую кому. Это острое состояние при резком падении сахара в крови. Врач «Скорой помощи», на ходу поверхностно осмотрев сына, потерявшего сознание, и не собрав анамнеза, поставила диагноз алкогольного опьянения. Она не захотела выслушать сведения о болезни сына и, не оказав помощи, с чувством непонятного пренебрежения ко всему происходившему собралась уходить. Врач может ошибиться в диагнозе. Но отказ помочь больному – преступление, и ему нет оправдания. Помню и другой случай. Аспирантка МГУ заболела менингоэнцефалополирадикулоневритом. Это тяжёлое поражение всех участков как центральной, так и периферической нервной системы. Участковый врач не оказал никакой помощи, объяснив своё бездействие отсутствием знаний и опыта лечения таких больных. Но и не обратился к помощи старших коллег. Это – нарушение присяги врача. Больная даже не была госпитализирована! Не помогла и врач МГУ по какой-то своей причине. Когда состояние девушки стало очень тяжёлым, студентки, жившие с ней рядом в общежитии МГУ, дозвонились до её родителей. Отец с колоссальным трудом привёз к нам на поезде свою дочь. По дороге она несколько раз теряла сознание. Врачи нашего отделения сутками не отходили от её постели. Родители уже утратили веру в исцеление и готовились к самому худшему, а бабушка даже заказала гроб... Но, к счастью, больная выздоровела.

 

– А в мирное время Вы встречались с мужеством Ваших больных?

– На 13-летнего Ваню набросилась собака, сбила с ног и укусила за щеку. Недели через три у него появились затруднения при дыхании, сильная жажда и спазмы в глотке при попытках выпить воду или дуновениях ветра. Сам Ванюша, узнав о собаке, спросил врача: «Не бешенство ли у меня?» С подозрением на него и привезли в нашу больницу мальчика с развёрнутой картиной болезни. Когда стало легче, Ваня попросил не пускать к нему маму и младшую сестричку. Он сказал, что после укуса прочитал брошюру о бешенстве и понимает, какая у него болезнь и чем она закончится. А сестрёнка очень любит его и, если её пустят к нему, не удержится и поцелует его. С трудом я сдерживал себя и утешал Ваню как мог. Но сделать ничего было уже нельзя... На следующий день начался финальный, паралитический период болезни. Я разговаривал с мальчиком, держал его руку в своей и щупал пульс, а Ванюша шептал мне что-то. И вдруг он вздрогнул и остановился на полуслове. Один миг – и Вани не стало... Я закрыл ему веки и вышел из палаты. Можешь представить себе моё состояние. Всё передо мной кружилось. Не смог сдержать слёзы...

 

– Могли ли Вы, герой войны, после потери ноги даже мечтать о том, что станете «Заслуженным врачом Украины» и членом правления Всесоюзного научного общества инфекционистов? А затем – создателем и главврачом научного клинического Центра по инфектологии и медико-биологическим проблемам в экологии и на его базе – основателем университетской кафедры, её заведующим и профессором? Что послужите прототипом главного героя в посвящённой Вам пьесе музыкально-драматического театра, в которой Вам досрочно «присвоят» докторскую степень? Создадите и внедрите оригинальные спасительные методы диагностики и лечения инфекционных болезней? Изобретёте целый ряд принципиально новых и чрезвычайно эффективных препаратов для медицины и ветеринарии? Что созданной Вами инфекционной больнице с Вашими барельефом и музеем будет при жизни присвоено Ваше имя? Но каково же было Вам, герою-фронтовику, переехать именно в Германию?..

– После шести хирургических операций, четырёх инфарктов миокарда и приступа сердечной астмы требовалась срочная и очень рискованная операция. Огромных денег на неё у меня и близко не было. Передать тяжесть моих переживаний не могу. Ведь я уезжал из родной страны, за свободу которой воевал. Опирался на её землю и дышал её воздухом. Уезжал в страну, против которой я воевал, где потерял ногу и только чудом остался жив. Но ныне в ней осуждается фашистское прошлое. Как мучился, сомневался! Как ныло сердце!.. Душевная боль была нестерпимой. Она лишь немного смягчалась сознанием того, что на Родине остаются друзья, ученики и созданные мною кафедра и больница, что я смогу им помогать и приезжать туда по мере сил. И сохранится добрая память обо мне, которая и станет тем единственным богатством, которое оставляю я в наследство моим детям, внукам и правнукам...

 

P. S. За день до 65-летия завершения битвы под Курском героя не стало. В последний путь его провожали в Кёльне десятки, а на Родине тысячи людей. Похоронен в самом начале главной аллеи Центрального кладбища рядом с монументом павшим героям...