«Газон» удалялся. Его мягко рокочущий звук, блуждая между чернеющими околками*, плыл над стылой предрассветной тишью, над видимым уже туманом низин, ляг, озерных пропарин.

Витя стоял недвижно среди придорожного бурьяна, спиной к уходящей машине, свет фар которой смутно трепетал вокруг красных огоньков задних фонарей. Огоньки перемигнулись раз-другой и исчезли. Стало тихо. Витя так и не обернулся. Пар легко вился из приоткрытого рта. Впереди ничего не было видно, кроме линии первых сухих камышей, да чуть светлеющего на горизонте неба.

«Вот я и один»...

В кустах что-то зашуршало, и сердце сразу ухнуло в ноги. Он беззвучно рассмеялся и громко сказал: – Ну и трус же ты, Гостев.

Произнесенные слова не завязли в тишине, а, казалось, еще долго звучали каким-то странным эхом, беззвучным, но ощутимым. Такое же немое эхо он слышал в пустом классе школы от переливчивого смеха Оли Мячиковой. Оленьки... Сердце «вернулось» и размашисто запрыгало в его узкой груди. Почему-то захотелось плакать. Досадуя на себя, он сдернул с плеча старенькую, разболтанную «Тулку» и прижался разгоряченным лицом к стволам. Послышался короткий гоготок. Витя поспешно зарядил ружьё, закинул на плечо прикладом вверх (для форса), одернул бушлат и прытко побежал по бусому от инея полю, подпрыгивая – ноги закоченели в резиновых броднях, хоть там и было надето и накручено усилием мамы много носков и портянок.

Тем временем заметно посветлело, к прозрачной синеве примешался едва различимый розоватый оттенок, будто кто-то далеко за горизонтом уронил алую каплю. Потянул ветерок.

Витя добежал до покосившегося столбика-указателя. На иссеченной дробью жестяной табличке уже можно было различить: «Моховской Заказник «Гусиное». Всякая охота и рыбалка запрещена». Он качнул эту ржавую, донельзя расшатанную трубу и тут же спрятал руки в рукавицы-шубинки, торчащие из карманов. «Отец с Афоней уже, поди, доехали. Профиля* расставляют». Он вслушивался в гоготанье, пытаясь определить, где оно активней. «Вообще, батя молодец. Не побоялся оставить. А то я, как собачка, рядом – да рядом. Может, поэтому и мажу». Справа на «Гусином» гогот стал многоголоснее. «В носке», - прошептал Витя. Именно так отец и другие «гусятники» называли эту часть озера, самую узкую и вытянутую. Витя выпростал из-за пазухи бинокль и пробежался взглядом по грани камыша и раскрасневшейся зари.

«Так, пора определяться. Пора».

«Определиться» - проблема большинства охотников, особенно – нервных, мнительных, неуверенных. Здесь, как в лотерее, - действуют обычно наобум (естественно, со сноской на погоду, опыт и количество других охотников). Погода была не охотничья: ни сильного ветра, ни дождя, которые заставляли бы птицу лететь ниже. Опыт – минимальный, а вот отсутствие конкурентов давало некоторые надежды. Но, как говаривали «гусятники» из местных: «Понять гуся может только гусь». Витя так и сделал – выбрал «наобум» старый отцовский скрадок-копанир, что в низине, у полевой накатанной дороги, определяющей границы заказника. Сразу быстро пошел к нему, выдирая попутно крепкие будолажины бурьяна для маскировки. Скрадок был пригодный: края не размыты, глубина – до колен. Сняв ружье, он утыкал подлётную сторону стеблями, полежал в нем, примерился – удобно. Снял шубинки, присел на них, настроил бинокль.

Уже совсем рассвело. Гогот стал звучным, раздавался, казалось, отовсюду. Витя не отрывался от бинокля – двигаясь взглядом по всей длинной линии камыша.

«А вот как пойдет падуном или Поповой лягой, - вкралась едкая, дразнящая мысль, - туда не добежишь». Ей ответила другая, намеренно спокойная: «Бегать не надо. Сиди». Слева гогот резко усилился – первый косяк висел в воздухе. Витя мигом очутился в скрадке. Косяк, сделав небольшой круг, чуть набрал высоту и пошел через Афонинский скрадок у одинокой березы, между Поповой лягой и указателем. «Прогадал», - кольнула прежняя мысль. «Не дергайся, жди» - успокоила другая. Второй табун прошел там же. Но когда поднялась целая армада и пошла прежним курсом, Витю сорвало с места и понесло к березе. Только он успел упасть в новый копанир, как лавина гусей, поднявшись из «носка», бреющим полетом повалила по той самой низине, откуда его столь поспешно вынесло. Он грязно, с каким-то мстительным наслаждением выругал себя и пошел обратно.

В перелете наступил перерыв. Витя знал – ненадолго – большая часть табунов еще сидела на воде. И только он отдышался, как с первым лучом неожиданно вывалившегося из-за бора солнца, перелет возобновился.

Витя лежал в прохладной ямке и, сжав ружье, провожал взглядом пролетающие стороной табуны. Разок, правда, он «отметился» дуплетом по пятерке казарок (на сомнительной высоте) – дробь только трыкнула по крыльям. Это приободрило.

Снова загоготало. «Может, хоть эти – сюда»?.. Гуси поднимались и поднимались. «Сколько же их»! Первые табуны стали вытягиваться, уходя в сторону бора. «Ну... ну... пожалуйста»... Они скучились, заволновались, повернули. И – прямо на Витю. Его начало колотить. Какими-то чужими руками он взвел курки, вжался в дно и, казалось, перестал дышать. Вот первые гуси появились в поле его зрения и через несколько секунд они будто очутились здесь со всего света и были столь крупны, что он видел, как просвечивают перепонки на оранжевых лапах. Их гогот казался многократно усиленный мощными динамиками.

«Пора», - пронеслось от головы к ногам и выбросило его из скрадка. Гуси смешались. Витя в доли секунды выцелил гуся, шедшего первым. Мелькнула мысль, что стрелять вожака нельзя, и отец часто напоминал, что ведущий гусак самый сильный – его сложно пробить, да и нехорошо оставлять стаю без предводителя... Но было уже поздно – по толчку в плечо, он понял – выстрелил! Гусь сразу осел и, распластав крылья, как по откосу заскользил вниз. Всё произошло столь неожиданно и внезапно, что Витя выключился и остолбенело следил за падающей птицей. Наконец – «включился» - понесся за ней. Он бежал ничего не слыша, не чувствуя, не видя ни дороги, ни ружья со взведенным курком – весь мир сосредоточился теперь только в этом падающем гусе. Гусь-вожак тормозил падение крыльями, пытался планировать... Когда до земли осталось несколько метров, он сбил, наконец, скорость и, пойдя параллельно земле, поднял шею и стал отчаянно карабкаться вверх, разворачиваясь к озеру. После нескольких отвоеванных метров движение пошло рывками: он затрепыхался на месте...

 

... И здесь произошло самое невероятное. Возле вожака, будто из воздуха, возникли два гуся. Они приблизились вплотную, снизу и начали... подталкивать (!) его вверх крыльями. Вожак выпрямил шею, постепенно выровнялся, вошел в их ритм, и вся троица потянула к озеру.

 

Витя остановился в изнеможении. Он загнанно дышал, сплевывая вязкие комки слюны, и все смотрел и смотрел, пока черточка птиц не опустилась в камыши. Тут только он заметил взведенный курок. Машинально, даже не подняв рук, нажал спусковой крючок. Звук выстрела был пронзительно резок. Дробь секанула по стеблям гагарника. И – тишина, до звона в ушах. Витя поднял голову – безмятежно слепящий луч солнца полоснул по глазам, и тотчас волна слез накрыла его и понесла. И не помнил он, как плелся по дороге, падал в раскисшем солонце, пролез через кочкарник Поповой ляги, через околок*, как очутился у развилки шоссе, где отец назначил встречу...

Мимо громыхали грузовики – шла бесконечная колонна уборочной техники. Щебенка шуршала под колесами, камешки пощелкивали по придорожным лопухам. А перед глазами всё брезжила эта безвозвратно улетающая троица гусей, и слышался какой-то вибрирующий, тягостно монотонный звон. Пахло окалиной, порохом. И наваливалась головная боль.

 

... Своего первого гусака Виктор Гостев взял, когда учился в 10-м классе, через два года от этих событий, здесь же, у черты заказника, утром, из того же отцовского скрадка в низине. На этот раз он стрелял, как учили – дуплетом по двум крайним задним гусям табуна. Один сразу вывалился и упал уже мертвым. А Витя даже особо не обрадовался. Было только приятно узнать, что никто из экипажа их машины в этот день не отличился. Он держался намеренно спокойно, лишь на минуту расслабился – улыбнулся, когда бывалый гусятник Афоня налил ему первому законный стопарь водки.

 

Дома бабушка теребила трофей в сарае. Витя пришел посмотреть. Гусь оказался истощенным, старым (весь – «в пеньках»), смотрелся почти калекой: скособоченный, с деформированными костями грудины. А вот свежих ран на нем почему-то вообще не было. Бабушка лукаво щурилась, смеялась, показывая редкие зубы и говорила непонятно с кем – с гусем, или сама с собой: – Болезный, как же ты летал-то?.. Видать – стреляный-перестреляный... Чё, - с перепугу свалился что ль?.. Небось – от разрыва сердца. Дед – он и есть дед... Видать – срок пришел.

Витя молчал, подергивая пробивающиеся усики. Он неотрывно глядел на зубчатую линию приоткрытого клюва мертвой птицы. Казалось – клюв кривится в улыбке. Потом посмотрел на гусака напоследок и пошел заряжать патроны.

 

... Виктор Гостев знал, ЧТО за гусь это был.

 

------------------------------------------- ------------------------------------------- -

 

Околки, околок* (колки, колок) /сиб./– Рощицы чернолесья: березы, осины, тальники, ивовые деревья, кусты (иногда вперемешку с травяными и болотистыми поймами). Околки располагаются в полях в виде островков, лент или других причудливых конфигураций.

 

Профиля*- гусиные чучела, вырезанные из пресс-картона или жести, раскрашенные под оперение гуся. Снизу к профилям прикрепляются железные штыри, для того, чтоб воткнуть в землю. Профиля расставляются на местах кормежки гусей – полях пшеницы, овса, проса, гречихи... Своим видом они привлекают птицу, заставляя ее снижаться на выстрел, а то и садиться на это поле.