- Я бы не сказал, что именно первый день стал таким уж запоминающимся. Он оказался связан больше с хлопотами в той, еще мирной жизни. Сообщение о начале войны застало меня и мою семью в гостях на даче моего друга, неподалеку от Сестрорецка и, конечно, словно обухом по голове ударило. Все всполошились, стали спешно собираться. Помню, что машины шли к городу караванами, со всех возможных направлений – было ведь лето, все на дачах. Ехали со всем скарбом, вещами. Почти сразу же вышел указ – всем военнообязанным явиться в военкоматы. И на следующий день, 23 июня, я пошел на призывной пункт.

 

 

- Пожалуй, опять нет. Дело в том, что я был в автомобильных войсках, и мы не так часто оказывались на передовой, в окопах. Наша задача была другой – снабжение. Поэтому в войну я, если так можно сказать, втянулся постепенно.

Сначала попал в 70-ю ордена Ленина дивизию, отличившуюся еще во время финской войны 1939 года. А уже немного позже оказался в автобатальоне, который сначала отправили на доформирование, и только после этого бросили на фронт.

 

 

- Не только. В ходе войны пришлось выполнять самые разные поручения и попадать в разные переделки. Ярче всего запомнились именно они… Расскажу случай – однажды не пришла вовремя колонна снабжения: с боеприпасами, продуктами, медикаментами, другим снаряжением. Меня с товарищем послали в разведку, узнать, что с ней случилось. В общем, нашли мы колонну расстрелянной – видимо, где-то прорвались немцы, отделение или взвод на мотоциклах, прошли нам в тыл и устроили засаду. В таких случаях немногие могли спастись, если успевали убежать.

Пришлось выделять машины, ехать туда и собирать все, что уцелело. Заодно попытались поймать эту «летучую» бригаду немцев, но они как сквозь землю провалились. Немцы часто использовали в начале войны такую тактику – быстрые мотоциклетные отряды просачивались через наш дырявый фронт и наводили шороху в тылу.

 

 

- Да, обстановка действительно была очень сложной. Часто было непонятно, где наши, где противник. Были и панические настроения, но с ними боролись. Мы встречали группы бежавших бойцов из разгромленных на фронте частей и старались их направить в нужную сторону, кто-то прибивался к нам, хотя мы и сами порой отступали в неизвестность…

Самым главным было сохранить дисциплину, субординацию. Хотя ситуация и впрямь в какой-то момент стала почти неуправляемой, особенно, когда самолеты немцев стали совершать налеты и ночью, и днем, так что мы почти все время были под обстрелом или бомбежками. Бежали многие. Помню, как один лейтенант прибился к нам из такой же разгромленной колонны. Прибежал в одном сапоге…

Был еще один случай. Сейчас он кажется даже слегка нереальным, но тогда немцы и впрямь чувствовали себя безнаказанными. Вот тогда страху натерпелся!..

Вез я однажды на мотоцикле срочное донесение в штаб. Меня обнаружил немецкий самолет-одиночка и начал форменную охоту. Дело было летом, нам в автобатальоне в ту пору выдали синюю форму – брюки, гимнастерку, а они издалека были очень приметными. Некоторое время я ехал, а он у меня почти над самой головой висел, метрах в двадцати, не отставал. Я даже видел, как пилот через борт на меня смотрел. Потом давай меня обстреливать – отстанет чуть-чуть и снова заходит в пулеметную атаку. А я, как только он принимался вести огонь, сразу мотоцикл бросал и в канаву падал. Немецкий летчик, как только отстреливался, опять уходил на разворот. Я, естественно, вырывался вперед на скорости. А фашист опять за мной в погоню устремлялся. И так несколько раз он меня пытался расстрелять. В конце концов, я притворился убитым, мой преследователь выпустил еще одну очередь для проверки, но в меня не попал. А когда отлетел, я было поехал дальше - так враг меня опять увидел, и погнался снова. В итоге я доехал до какого-то дерева, и он стал вокруг него кружить, а я все время держался за стволом – надеялся, ему надоест, и немец улетит восвояси, поняв, что меня не достать. Так и случилось. Впрочем, это мне не очень помогло. Вскоре на меня налетел еще один немецкий самолет, попал очередью в мотоцикл, так что пришлось его бросить. До штаба я добрался уже пешком.

 

 

- Еще нет. Расскажу по порядку. Наша часть не смогла долго удерживать свою позицию. Вскоре немцы разбомбили основной продуктовый склад нашей дивизии, а поезда не могли к нам пробиться – тоже попадали под налеты, под обстрелы. Дошло до того, что разбитые поезда начали просто грабить. В конце концов нам пришел приказ об отходе. Отступали мы по ночам, днем прятались. Нередко приходилось обходить населенные пункты, двигаться не по дорогам – они к тому времени были заняты немцами.

Как только разбомбили тот склад, о котором я упомянул, меня в составе группы из трех бойцов под командованием помпотеха роты оставили для ликвидации. Мы этот склад подожгли и стали лесами догонять часть. На выходе из леса группа попала под обстрел. Я успел добраться до какой-то землянки, но увидел, что нет командира. Выбрался к нему, а его уже не было в живых - вся спина была осколками разворочена.

 

 

- Отступление было, конечно, организовано по-всякому, но должен сказать, что большинство стремилось выйти к своим. Целыми колоннами порой шли. Правда, встречались всякие – и мародеры, и грабители. Были и те, кто использовал свое положение. Например, я как-то отыскал лошадь и некоторое время ехал на ней. Отнял ее у меня какой-то офицер, бежавший уж не знаю откуда. Сказал-де, для выполнения задания. А я что, я солдат – подчинился приказу. Впрочем, мне потом повезло – сумел отыскать своих однополчан. Откатились мы до самых окрестностей Пушкина.

А вот под Пушкином уже был создан крепкий оборонительный рубеж, стояли обычные части и еще заслоны НКВД. Всех дезертиров расстреливали на месте. Сразу навели порядок. Нас передислоцировали в тыл для переформирования и пополнения, а потом отправили на охрану большого продуктового склада, почти в черте Ленинграда. Дисциплина жестко контролировалась. Запомнился случай – двое бойцов ушли в самоволку в город. Они, по большому счету, и не сбежали даже, просто хотели повидать родных, которые жили недалеко. Но хватились их почти сразу, догадались проверить у родственников. Нашли их, привезли и сразу же судили.

 

 

- Даже и не «тройки»! Вышел один человек к строю бойцов, рассказал обстоятельства, огласил приговор – расстрел. Предложил желающим привести его в исполнение, но никто и не вызвался. Тогда он сам их и расстрелял – здесь же, на месте. Но, думаю, заслоны НКВД сыграли свою роль. Кое-кто так бы и до города добежал – с врагом на плечах.

Чуть позже немцы Ленинград все-таки полностью окружили, бои шли возле Автово, у Поклонной горы, в Колпино, на севере города. А мы как раз обслуживали фронт в Колпино. Тот район, до войны – промышленная зона, полностью лежал в руинах: все заводы, а их там было много, оказались разбомблены, разрушены, что-то еще раньше демонтировали и эвакуировали. Несколько месяцев мы там оборонялись. Потом нас перевели на Ладожское направление, где шли очень кровопролитные бои, фашисты стремились полностью выйти к Ладожскому озеру и перерезать даже водное сообщение с городом.

 

 

- Знаете, мы были все же не столько на передовой, сколько теми, кто обеспечивал жизнь фронту и городу. А смерть подстерегала везде, не только в бою. Я тогда был водителем на ладожской Дороге жизни. Для многих из нас она оказалась дорогой смерти. Везли питание, медикаменты. Но в первую очередь, конечно, питание. А обратно вывозили раненых. Тяжело было очень – сплошные налеты, обстрелы… Как сейчас помню, едешь и видишь, как перед тобой впереди идущая машина под лед уходит… Вдоль всей Дороги жизни стояли «точки» - палатки с инженерами и рабочими. Если лед в результате налета или обстрела оказывался разбитым, они сразу же наводили мостки через пробоины или начинали прокладывать объездную трассу.

 

 

- Я оказался на самом «горячем» участке – на Невском пятачке. Мне под личное начало отдали несколько машин, и мы стали возить плоты, лодки для наступления на тот берег, помимо самих боеприпасов. А фашисты нас «выслушивали» специально – как поймут, что машины идут, сразу начинали сильный обстрел. Подвезти же все нужно было как можно ближе к берегу. Вот в один из таких обстрелов меня в очередной раз и ранило. Мы с товарищами укрылись в разрушенной церкви, а снаряд попал прямо в ее двери. Меня ударной волной бросило в глубину церкви, на обломки, кирпичи, упавшие балки, да еще и осколок попал в голову – не только ранило, но и контузило.

Но поскольку времени не было, я, хоть и раненый, повел машину дальше. Дорога была сложной, мы ехали по так называемой «лежневке». Это специальный настил, по которому еще колеи были специально досками проложены. Чуть в сторону съедешь – все, машина застревает. У меня от ранения голова кружилась, сознание даже терял, вот и съехал. Хорошо, успел просигналить шедшей впереди машине – помогли, вытащили обратно на дорогу.

 

 

- Некогда было. Перевязали на месте, а потом время на лечение и так появилось – нас отправили на месяц отдыхать в город. Как раз тогда нашей дивизии одной из первых присвоили гвардейское звание за боевые действия на Невском пятачке. После отдыха вернули назад, и вот тогда начались, наверное, самые тяжелые и кровопролитные бои. Мы все время пытались зацепиться за другой берег, постоянно атаковали на плотах, лодках. Немцы многие из них еще на подходе к берегу топили. А на берегу сравнительно спокойно можно было укрыться только возле самой воды, где бойцов защищал обрыв. Как только они поднимались на гребень, гибли там тысячами – все простреливалось, землю под осколками, гильзами, боеприпасами, останками ребят порой не было видно, мешанина сплошная. Земля, в прямом смысле напоенная кровью. Очень многих товарищей я там потерял… Тогда меня наградили медалью «За отвагу».

Бывали и оказии в моей фронтовой жизни. После очередного ранения я попал в госпиталь. Где-то через месяц выписали и должны были отправить как гвардейца в ту же часть. Но почему-то направили в другое соединение нашего корпуса, впрочем, тоже гвардейское. Там мне довелось один день побыть шофером трофейной машины командующего дивизии. И почти весь день я провел без дела, заданий не было. Так что, встретив своих однополчан, проезжавших мимо, недолго думая, поехал с ними – в гости. Командир роты мне сразу предложил – оставайся, дескать, а перевод мы уладим с твоим начальством. Я и остался. Где-то через месяц обо мне, видно, вспомнили, приехали за мной в часть два «смершевца». Мне товарищи говорят, спрячься пока – приехали двое, о тебе спрашивают. А мой командир роты тех приехавших к себе пригласил в палатку, они там посидели, выпили немного, видать, и… договорились за милую душу. Ко мне в укрытие потом друзья пришли, сказали, вылезай-де, хватит прятаться – командир обо всем договорился. Так вот я и остался в своей части до самого конца войны.

А потом нас уже бросали на разные участки – и под Пулково мы воевали, и на Невский пятачок во второй раз вернулись, и Шлиссельбург освобождали, где я получил орден Красной Звезды. В общем, как требовала обстановка, как складывались сначала прорыв, а затем и снятие блокады, так нас и использовали.

Ближе к концу войны я участвовал в освобождении Эстонии, несколько месяцев там воевал, а потом в Литве, при ликвидации Курляндской группировки гитлеровцев. Вот там тоже было страшно, очень ожесточенно фашисты сопротивлялись.

 

 

- Под Выборгом, почти что в тех же местах, где и застало меня самое начало войны. Получается, город я защищал чуть ли не со всех сторон – и на севере, и на юге, и на восточном направлении. Кстати говоря, довелось даже присутствовать при капитуляции немецких офицеров, командовавших фашистской группировкой. Помню, в тот день приказали нам машины привести в порядок, а потом мы отвезли наше штабное начальство к какому-то дому в Выборге. Было около пяти утра, сопротивление немецкие солдаты уже перестали оказывать. Мы въехали в тихий, как будто вымерший город, подъехали к тому дому – как сейчас помню, это было единственное освещенное место. Вот там и был немецкий штаб, где прошла капитуляция. Я почему помню эту тишину – в первый раз так спокойно ехали. А до этого ночью почти невозможно было передвигаться, потому что нам сильно досаждали многочисленные вражеские снайперы. Они выслеживали наших солдат, когда те выходили по одиночке или парами. Мы этих снайперов «кукушками» называли. «Охотились» они чаще всего именно по ночам, немало бойцов положили…

После принятия капитуляции нас отправили на немецкие склады, где местное население уже принялось потихоньку таскать запасы, грабить, проще говоря. Мы сразу здание оцепили. Запасы немцы сделали будь здоров: головки сыра в полметра диаметром, огурцы в бочках в ручье подземном, табак. Настоящий табак в войну был редкостью, вот мы себе немного и оставили. Зашли еще в соседний дом, а там люди в штатском – мужчины, женщины, не пойми кто, немцы или финны. Мы с ними здороваемся, а мужчины давай по-военному каблуками щелкать, тут все понятно стало – то были спрятавшиеся офицеры.

Самое интересное, они нас пригласили к столу, водочку выставили, закуски. Мы выпили немного, даже как-то объясняться стали. Но командир нас «застукал» – я скажу, такой мат я от него редко когда слышал. Вылетели мы оттуда, как ошпаренные. Что было дальше с теми переодетыми фрицами, я не знаю.

 

 

- До войны я работал водителем-механиком, так что вернулся в город, но уже на другое предприятие и стал водителем. Тогда трудно было куда-то устроиться, предприятия-то почти не работали, производство еще толком не восстановили. А потом меня все же перевели на завод «Юный водник», где сначала также начинал водителем, а потом стал начальником транспорта. Этот завод относился к морскому ведомству, был ремонтно-эксплуатационной базой ленинградского флота, а располагался он за тогдашним стадионом имени Ленина, на Петровском острове. Там я доработал до пенсии.

После войны жил, как многие другие обычные ленинградцы.

 

 

- А вы знаете, я распад СССР поначалу положительно воспринял. Мне казалось, что появится какая-то свобода, дышать станет легче…

Но в итоге все стало совсем не так, как я надеялся. Не могу сказать, что именно не было сделано, или что нужно было сделать по-другому. Но результат был, конечно, ужасным: одни люди стали наживать миллионы, а в это время миллионы обычных граждан теряли последние сбережения. Вот даже с пенсиями как получилось: ветераны еще что-то получали, прожить как-то можно было. А те, кто трудился на производстве, в тылу, кто уже после войны родился, стали просто нищенствовать.

Скажу еще, что плохо помнят о ветеранах. Нас мало осталось, люди доживают свои последние дни, может быть, поэтому стали забывать. Да и, знаете, много появилось, как я называю, «лишних» ветеранов – тех, которые не воевали. Тех, кого эвакуировали, кто просто был еще ребенком – это ведь не блокадники, честно говоря. Их вывозили из города, потом возвращали, но в обороне-то Ленинграда они не участвовали! А требуют сейчас и материальной поддержки, и статуса. Я к ним спокойно отношусь, но знаю, что некоторых ветеранов-фронтовиков это очень сильно обижает.

Поддержка какая-то от властей есть, но ее недостаточно. Я бы сказал, она бывает только кое-где и кое-кому. Многим не достается ни подарков, ни билетов. Как говорится, кто «к солнцу ближе, тому теплее». Или кто ближе к начальству – у них всегда и подарки, и премии, а остальные чаще жалуются на недостаток внимания. Впрочем, что там говорить. Наше время почти прошло, вот и все мои боевые друзья уже ушли. Так что тут сложно что-то поправить, наверное.

Но хочется, чтобы о нас вспоминали не только в День Победы.