Стоял 1992 год от Рождества Христова. Девушка-Жизнь уже на протяжении нескольких лет пугала людей своей капризностью и неожиданно проявившейся сложностью характера. И вот, наконец, она выписала над огромной страной пируэт и из розовощекой, довольно предсказуемой и ограниченной простушки окончательно перевоплотилась в развратную, циничную и безжалостною стерву… Эти вулканические метастазы резкого взросления девушки зацепили не только угрюмых недоброжелателей, число которых на планете бесконечно, но также и втершихся в доверие к простушке путем ублажения ее нехитрых требований, и даже бескорыстно и страстно влюбленных в нее!. Что поделать, закон развития… Переходный возраст любого организма опасен для окружающих .

Валентин Кремов учился себе в престижном ВУЗе, учился посредственно, поскольку вовсе не дорожил ничем, не имел привязанностей к времени и месту. Настолько юноше было все равно, кто он, где он и с кем он – «…все это такая лажа!». Только горячее сердце, открытое познанию и творчеству, только непрекращающийся праздник бытия! Сейчас его заметно прибавилось. Вместо застоявшейся во всех плоскостях серости и посредственности, теперь наблюдалась буквально война контрастов видимого и слышимого, вместо осточертевшего тихого болота извергались вулканы – музыка, литература, политика - новые веянья во всем! Господи! Какие же идиоты придумали, что Россия пошла по американскому пути! «Выбрали «Пепси»,,, Никакого иного пути у этой державы быть не могло и не может, кроме того, единого, очерченного Учителем. Человек-верблюд, человек-лев и человек-ребенок… До «ребенка» далеко как до звезд, но внезапно раскрывшиеся створки информации о другом мире, не Советском, имели эффект прорыва немыслимой силы излучения, наподобие озонной дыры. И под воздействием этого излучения в России ускорилось в крупной прогрессии перевоплощение «людей-верблюдов» в «людей-львов». Вполне резонно, что если бы у этого населения стояла цель достичь «человека-ребенка», то и не случилось бы в России «Чикаго тридцатых годов». Но совершенства не приставишь, как и свою голову. Тем более, когда всему этому предшествовал настолько длительный период зомбирования и господства чужой воли, то и удивляться не приходится.

И, если подумать, кто же такая Девушка-Жизнь?! С одной стороны, конечно, она сама по себе существует, как и говорил Учитель, и вполне самодостаточна. Но с другой стороны, поскольку она живая, то она и выражает представления о ней каждого конкретного человека и всего глобального социума. И обретает те формы, которые «желают» видеть вмещенные в ее сущность люди. Короче, «домработница на кухне, проститутка в постели…» и т.д. Поэтому и вознеслась она над постсоветской Россией, страной нарождающихся «людей-львов» во всем своем великолепии – стопроцентной «вамп», жесткой волчицей, продажной, ненасытной стервой, при этом чудовищно сексуальной и абсолютно непредсказуемой.

Нет слов передать, КАК ЯРОСТНО, СТРАСТНО И САМООТВЕРЖЕННО ЛЮБИЛ ЕЕ ИМЕННО ТАКУЮ, И НИКАКУЮ НЕ ДРУГУЮ один из нерадивых студентов престижнейшего ВУЗа… Именно так он видел маму-Богиню, именно к такому идеалу он давно и целеустремленно нес свою душу.

 

…Павел Кремов немножко не успел, чуть-чуть не дотянул, самые трошки… Он давно уже не был рядовым членом правящей партии, скромным обывателем Социалистической Родины, много лет уже был заметный, видный и «свой» чиновник от советской науки. Но не донес себя, не дорос до той элиты, внутри которой при глобальном наступлении нового реала, при неминуемом разложении искусственного общества возник сговор и бегство в новую ипостась власти, благо опыт, силы и, главное, средства имелись. Поэтому и расформировался бывший элитный НИИ, и красная книжица в нагрудном кармане превратилась скорее в «черную метку» для большинства населения.

Теперь Павел редко задерживался на работе – как можно задержаться там, где просто отсиживаются часы в ожидании окончательного исхода, то есть конечной ликвидации не нужного новой власти заведения. Ирина с Валентином теперь каждый вечер видели подавленного, разочарованного человека, который брызгал на окружающих обидами, претензиями и бесконечным плаксивым раздражением. Он даже перестал отчасти следить за собой, лоск мужчины-кормильца, мужчины-хозяина безвозвратно таял с каждым новым днем, с каждой новой вестью с телеэкрана… На Кремова-студента теперь смотрели косо – и не учится толком, и дисциплина ни к черту, а, главное – он же НИКТО! Длань могущественного Павла лихорадочно продрожала пальчиками и повисла бесполезной плетью в вакууме, который возник на месте недавней прочной платформы бытия целой державы. «Черепаха, перевернутая на спину» - так это явление охарактеризовала леди американской литературы, водруженная «новой эпохой» на пьедестал энциклопедиста.

Мать Валентина, конечно, не менялась – в ее ценностях одна «лажа» сменилась другой. Менее тупой, менее смешной, более честной, что ли – но при этом ВСЕ РАВНО НЕ СТОЯЩЕЙ ВНИМАНИЯ. Правда, теперь на ее голову сыпались упреки и претензии, старые нелицеприятные воспоминания и подозрения, на которые так щедры обиженные, неуверенные в себе люди, нежданно-негаданно потерявшие все в единый миг. И вот наконец состоялся этот разговор матери со взрослым, семнадцатилетним, сыном.

Валентин никогда еще не видел Иришку такой! О чудо! Богиня соскользнула с волны своего бесконечного спокойствия, в ее голосе промелькивали звенящие нотки, звучало возмущение и крайне неприятное удивление, что ли.

- Нет… Пойми, Валек, не могу я так больше, - говорила она. Сын даже отметил во взоре невиданную ранее печаль. – Ты ж меня знаешь с рождения, столько разговоров переговорили мы с тобой… Я ж умею быть любой, мне удобно жить с кем угодно… Господи, какая ж это все… - взмах рукой и движение пышной прически, - но не умею я, как выясняется, находиться под одной крышей с таким ядовитым, обозленным на все зверьком!!!

Он же кусается зубками, от него и пахнет дурно…- тут она издала такой милый, свойственный только ей, смешок, - во всех отношениях пахнет дурно!

Видать, собственный каламбур ее развлек, в глазах сверкнула шалая искорка.

- Да ладно, живем же, не умерли, - отвечал сын.

- Эх! Век живи – век учись. Моя звезда всю жизнь уберегала меня от таких приключений. Я всегда как кино смотрела… Помнишь классику: «Какая интересная жизнь у людей!». И вот – нате! Собственный муж с ума сводит… Я не могу, Валек! Был бы преступник, был бы алкаш, наркоман, …..нутый художник – все хорошо. ХОРОШО!!! – Иришка распалялась движением собственного нового чувства, - но это! Ладно бы просто, «серый мыш»! Так кусается же, ноет, желчью брызжет!

- Ир! Ну «не бойся, я с тобой» - говорил Валентин, - мы ж друзья! Просто избегай! Не хочет нас, ну и нечего… Пусть варится в своем соку. – Такие нехорошие восклицания в адрес отца уже не удручали Валю. Они не были, по его представлениям, чем-то гадким – Павел реально опускался от своего падения, от его глубинной душевной болезни доставалось сыну не меньше, чем жене.

Мать с сыном, Богиня и ее апостол, медленно шли по тропе лесопарка, дымя сигаретами. Стоял ласковый летний день, лесные запахи и звуки, чудом сохранившиеся на лысине охваченного безумием мегаполиса, погружали в иной, волшебный и настоящий мир, чрезмерно далекий от того сгустка тяжелой концентрации атмосферы, нежданно пришедшего в их дом, да и в их страну, собственно.

- Меня вот из института выгнали, повестку в армию поймал из рук почтальона, - бесшабашно, даже радостно продолжал сын, как бы поддерживая мать, мол, видишь, и у меня проблемки, кому сейчас легко!

- Армия, армия… ну и как ты? Что решил делать-то? – эта информация отвлекла Иришку от собственных печальных мыслей.

- А пойду! – воскликнул Валентин, - помнишь, я тебе зачитывал: «жизнь – она женщина, и любит только воина». Вот и я побуду им, а то какой я воин, блин?! Блатной студент, мажор…Тьфу!!

- Уже не мажор! – скороговоркой, с дружеской издевкой подметила мать, - и именно потому уже и не студент. – Они переглянулись и поймали улыбки друг друга. – Знаешь, красавчик мой, осмелюсь тебе сказать… Ты, конечно, поумней мамы будешь, не мне тебя учить, но, по-моему, ты чересчур увлекся своей философией. Жизнь – она по любому НАД всеми учениями, в реале всегда есть место для корректировки любых теорий, даже самых распрекрасных. Не встал ли ты на узкую тропу?

- Ты чего, Ирина! – удивился сын, - это ж Учитель писал!! Тут дело не в учениях каких-то, а в самом воздухе, каким мы дышим!

- Ах, ах, ах! Обожаю «юношей бледных со взором горящим». Ладно, воюй иди… Только сбереги себя для Иришки… Все таки, что ни говори, а связал нас мир единой нитью, и никуда друг от друга не деться, - женщина вздохнула.

Некоторое время они прошли в молчании, погруженные каждый в себя, затем Ирина возобновила прерванную тему.

- Так вот, Валька! Ты уже совсем большой мальчик, теперь мне стало еще спокойней, чем всегда, - она дождалась ответного внимания со стороны юноши, - я вынуждена уйти! Понимаешь, то нечто, во что превратился наш с тобой папа просто умервщляет мою сущность! Если я хочу сохранить себя для тебя и еще много для чего, мне надо уйти. Сейчас в твоей воле решить, ты остаешься или пойдешь со мной!

Парень давно ждал этого разговора, предчувствовал его, и все равно ощутил прилив защемившей сердце тоски. Вроде «Вот оно – пришло!». Иначе, конечно, и быть не могло, и какое решение будет за ним – он тоже заранее знал, но… кто не плакал, тот не жил, каким бы монстром духа ты не являлся. Валентин поднял глаза на мать – в ее лице наличествовала такая же грусть. И, конечно, он не мог выразить иначе свое решение:

- Ириш… мам! Зачем я тебе… Ты полна сил, тебе надо жизнь свою дальше строить, да и мне надо. Тем более, знаешь уже, осенью – армия, а сейчас… Я ведь дома то и не живу фактически. – на удивление Кремня, он почувствовал подкат предательской слезы,- так что, земля круглая, встретимся как-нибудь. В одном городе живем…

- Ты веришь мне, надеюсь, Валька! Никогда я не искала для себя «где глубже», и сейчас я не к кому-то иду, а просто нет мочи жить с таким… таким.. дураком, елы-палы! – женщина заговорила страстно, громко, голос зазвенел. – Ну как же так, ну что за человек! Да должен же он понимать, что если жил надуманно, если продался господствующему идиотизму… Если ты лижешь чью-то задницу, то будь же готов, что она пукнет тебе как-нибудь в самую репу!!!

Она говорила яростно, видать, сильно накипело в душе. Низменное, по ее мнению, чувство презрения лишало Ирину спокойствия.

- Ладно уж все! Все мы что-то выбираем и к чему-то даже приспосабливаемся. Но на фига теперь обижаться-то? На кого!!! – она потрясла шевелюрой и прикурила новую сигарету, - ДА!!! Не ожидала я такого! Сам выбрал и теперь сам обижен…. На весь мир!

Богиня была удивлена. Ранее не встречалось ей такое сильное отрицательное чувство. Но сейчас много нового открывалось и в мире, и внутри самих себя.

-Ладно, сыно, «ближе к телу»… Мой дом всегда открыт для тебя и твоих друзей, один звонок – и ты можешь на все рассчитывать! Черт, как вылез ты из меня семнадцать лет назад, так я сразу поняла – ПОЛНОЙ СВОБОДЫ НЕТ! Это моя бравада, скорей! Хотя ты, может быть, и откроешь ее, полную свободу! Надежды, по меньшей мере, подаешь!! Спасаться надо Иришке, спа-сать-ся! Кому будет приятна старая тетка при дурном муже… разве только тому самому мужу. Но это лажа! Сама себе не приятна – это уже конец существования!

- Хватит париться, Ир! Все же решено у нас. – Валентин забежал вперед матери, поднял правую руку к небу и стал вещать, как оратор, -Я, Валентин Кремов, открываю ПОЛНУЮ СВОБОДУ! Она есть объективная реальность взаимоуважаемого существования двух людей в разных плоскостях бытия, она в независимости чувства от внешних, постоянно действующих раздражителей!.. – аплодисменты матери заглушили речь оратора.

- А я, Ириш, останусь с отцом… - он заговорил серьезно, - Недолго уж мне гулять-то. Сколько бы ни говорить, что он сам заслужил, что иначе и не могло быть. Но все равно чего-то там…. – Кремень почувствовал, как стыдится сам себя, своих речей. То что сейчас из него пролилось, противоречило всем его жизненным ценностям, как будто это был не он, как будто какой-то «бесенок-святоша» заговорил из его чрева… - Да мне и деться-то некуда! –резко «перевелся» он, - Вот, может, у девушки моей какое жилье окажется. Там много свободных хат, у хиппов-то!

- Ва-а-а-у! – восхищенно протянула Иришка, - мой бессердечный Кремень кого-то назвал «своей девушкой»! Мир, точно, встал на дыбы, теперь понятно… Как зовут эту «несчастную»,- игриво спросила она.

- Алена! – как-то блаженно произнес Валентин. Да что с ним творится такое!!! Он вспомнил Алену, в душе резко потеплело, но он как не рад был этому потеплению. Что за напасти! Слезы к горлу. Теплота какая-то к чужой по духу, собственно, девушке- хиппушке, какие-то сопли, блин…

- Ну что, по «Мартини»?! – Ирина указала ладонью на горящие в уже приближающемся летнем сумраке огни шатра-шалманчика на выходе из лесопарка. В последние годы Ирина очень полюбила всякие напитки. – Я очень рада, что наше понимание не разорвано!

Из динамиков «кафешантана» разносилась по округе какая-то очень отвратительная запись какой-то отвратительной песни… Что-то вроде «Неплачущей Алисы». За столиком сидела эта пара – мать и сын.

В начале века Мастер писал «Кто не верит в настоящую любовь? За мной, читатель, и я покажу тебе ее!». И вот тут, в конце, на задворках того самого века, в самом сердце ошпаренной, накрытой болью державы, она – настоящая любовь – снова себя показывала, правда, в такой странной и необычной для общества форме – любовь родственная, платоническая, любовь разных поколений, любовь сумасшедшая и беспредельная. Что там до «страстей телесных»! Разве в них встречаются ТАКИЕ ОТНОШЕНИЯ? Такое проникновение друг другом, такое понимание и взаимоуважение. Но именно эта любовь и не дает зародиться другой, более простой и понятной. Один поэт того самого времени напишет песню-диалог двух женщин

…А еще скажу, ты Бога не гневи,

Три горстИ ему отмерено любви.

Горсть для матери, для дочери горстИ,

А из третей нам по зернышку скрести.

За той, булгаковской любовью, наблюдал Воланд. За этой же любовью - сына к матери – наблюдал пожилой, сильно усатый немец с жестким взглядом сильной личности. Наблюдал как из астрала, так и с портрета на обоях в квартире Кремова. Одни не вполне умные языки считали его слугой того самого Воланда, другие (не более умные) – крестным отцом немецкого фашизма… Да Бог с ними, с языками-то.

Именно этот немец на протяжении всей недолгой сознательной жизни Валентина и наблюдал, и направлял, и властвовал над парнем во всю свою безграничную духовную мощь…