Любовь — психологическое состояние, чувство. Связано с высшей нервной деятельностью живого организма. Предполагается существование у высших животных в формах, доступных этим животным (например, привязанность, преданность).

 

Материал из Википедии — свободной энциклопедии

Текущая версия.

У этого термина существуют и другие значения.

____________________

 

Любовь настигла меня, как гроза, весенним днём. Вернее, вечером, часы на вокзальной башне показывали восемнадцать-двадцать.

Я шла по слякотному перрону Павелецкого вокзала к голове поезда. Кругом толпились люди, и слышался типичный говор юга России . Когда ремонтировали Павелецкий вокзал, никому не пришло в голову, что нужно ремонтировать всю Россию. Теперь это украшение Садового кольца было заполнено грязным людом, который сидел на полу зала ожидания или толпился на перронах, заполняя вокзал всеми диалектами. Столица кончалась в дверях вокзала, а дальше начиналась Россия.

 

Мне совсем не хотелось в Энск, но я уже давно не была у родителей. Я с большим удовольствием уезжала от туда, чем ехала туда.

 

У окна в начале вагона сидел демонический красивый мужик и смотрел на перрон. Я почему-то была уверена, что он едет со мной в одном купе. Привычным движением забросив сумку на верхнюю полку, села напротив. Я была загипнотизирована его глазами, движениями, тёмными волосами и персиковым цветом кожи. Я отдалась ему по любви. Это произошло ровно через час после того, как поезд проехал станцию Расторгуево. И никто не виноват, что эта любовь была так коротка, всего девять часов. Девять часов, которые поезд шёл от Москвы до Энска. В купе не было других пассажиров.

 

Через неделю, уже в Москве, он позвонил и сказал, что женат (я так и знала), и что у него четырёхлетняя дочь и кривошеяя жена. Жену мне сразу стало жалко. Мобильник, на который он позвонил, пришлось выбросила в помойный контейнер, проходя мимо, кажется, на Втором Самотёчном. Очень болела голова, и хотелось, чтобы меня оставили в покое.

 

Это было два года назад. С тех пор у меня никого не было.

 

Лето было в самом разгаре. Я стояла на перроне метро "Комсомольский проспект",на краю платформы, подставляя лицо и волосы струе воздуха из туннеля, ускоряемой приближающимся поездом. Люблю прохладное метро в жару. Юбка плотно прилипла к ногам. Из тоннеля вырвался поезд и остановился, "как лист перед травой". Юбка отлипла. Двери вагона открылись. В дверях стоял он, тот парень из поезда. Он вышел, и, не сказав ни слова, обнял за плечи. Мы поехали к нему в Коломенское, в коммуналку его бабушки, в которой никто не жил. Подружке, которая меня ждала на Молодёжной, я даже не позвонила. Мы там прожили три дня на воде и пицце.

 

Ночью я вышла в туалет маленькой хрущёвки, по чьей-то злой воле ставшей коммуналкой. Квартира была обменяна из Энска. Кто говорил, что раньше не было рыночной экономики! Двухкомнатная квартира бабушки в центре Энска на рынке жилья равнялась тогда, нужно понимать, одной комнате в хрущёвке на окраине столицы. В крохотной кухне висели постиранные пелёнки, в мойке валялись немытые тарелки, воняло кислятиной. Я собрала свои вещички и тихонько, босиком, вышла на улицу. Светало. Внизу плескалась Москва-река у самых белых стен Коломенского. Красота, чистота, пустота. Красота снаружи, пустота внутри.

 

Поймала такси и уехала домой, спать. Через неделю я уже не помнила о Коломенском,проведя остаток лета в Saint-Raphael, рядом с Saint-Tropez, со своим знакомым физиком, русским, хотя жил он в Европе. Он был почти лауреат Нобелевской премии. У него были деньги, и я ему, наверное, нравилась. Мы целыми днями лежали на пляже под большим зонтом, и он вслух читал "Мастера и Маргариту", вернее, "Великого Канцлера", черновые редакции романа с комментариями. "Саранчой, лезущей из всех щелей" так называл Булгаков советское население, живущее себе под коммунистическим правлением. В словах мастера было полно отвращения. Вечерами к нам приходили два знакомых физика, двое ребят в грязных футболках: друзья или любовники . Мы долго и неразрешимо спорили: виновны ли в своих несчастьях народы, принимающие коммунизм, нацизм, средневековую дикость нереформированного ислама, или тут вина лишь правящего класса. Когда мы говорили о Воланде, мне всё время вспоминался красавец из Энского поезда.

 

Утром мы завтракали в ресторане отеля La Rotonde довольно рано, часов в одиннадцать. Пили капуччино и ели тосты с омерзительным жирным безвкусным французским сыром, физик читал "Московский комсомолец", который продаётся теперь здесь на каждом углу, также как и "Liberation" . Раздражало количество наглых русских в такую рань в ресторане и то, что они вместо "САНТРОПЭ" орали "«САНТРОПЕЗ".

 

Зaдребезжал мобильник,звонила подруга из Москвы.

 

"Твоя собака, уже третий день ничего не ест, не пьёт и лежит на коврике перед порогом. Я не могу гарантировать, что когда ты приедешь, то она будет жива".

 

Физик отвёз меня в Ниццу. Ещё долго виднелась его оранжевая майка с надписью "Снова по тропе мимо Сан-Тропе" за воротами паспортного контроляю В душе разливалась радость, что это всё кончилось. Навсегда, наверное.

 

Наше Шереметьево-два можно сравнить только с огромным туалетом. Фокус в том, что совершенно неважно, откуда возвращаться, сразу наваливается траурно-туалетное настроение.

 

С таким настроением стояли люди в очереди к окну паспортного контроля. Долго, больше часа. Почти у самого окошка, я заметила в параллельной очереди Андрея с женой, она действительно была кривошеей.

 

"Не соврал!"

 

– Познакомься, Марина, – это Екатерина Павловна, моя бывшая коллега.

 

Так я стала Катей, да ещё "бывшей"! Марина посмотрела на меня снизу-вверх-слева-направо, карими глазами тёлки на скотобойне. Казалось, что она всё поняла.

 

– Приходите в нам в гости! У Андрюши в пятницу день рождения. "По гороскопу – Лев", – что-то подобное я и предполагала.

 

Мы не виделись год.

 

Осенью в квартире одноклассника кузины, который только что вернулся из Америки, было много народу. Почти всех я знала или хотя бы раз видела. Мы были с кузиной погодками. Все пили виски с тоником, не потому, что это всем нравилось, это соответствовало обстоятельствам. Серёга Воробьёв показывал "Нью-Йорк Таймс" с объявлениями о работе. Жена Воробьёва, Наташка, затянула меня на кухню и закрыла дверь:

 

– Сейчас придёт один чувак, мы с ним работаем. Прикуси язык, будь умницей, я его для тебя звала. Ты здесь единственная, кто никогда не венчалась или не жила с мужиком вместе. Чувак классный! Тебе понравится! В моих глазах вы удивительно подходите друг другу. Прямо парочка с верхушки свадебного торта.

 

Наташка работала в какой-то конторе ЗИЛа. У них с Воробьёвым было двое детей – мальчик и девочка, погодки. Ангелоподобные дети, которые всем всегда нравились.

 

Чтобы не стошнить от её слов про торт, я вышла из кухни в коридор. В это время Воробей впускал в прихожую Андрея. Время только прибавляло ему мужицкой красоты. В чёрных волосах я заметила начинавшуюся седину, которая жутко шла к его персиковой роже и карим глазам. В то время, когда наши ровесники стали отпускать животы, Андрей ещё более подтянулся.

 

– Надо же, никак не ожидал! – весело крикнул он в моё ухо.

 

– Хорошо выглядишь, старуха!

 

– Откуда такая фамильярность Андрей Не-знаю-как-по-батюшке, мы, кажется, на брудершафт не пили.

 

– Ты забыла, пили и даже чокались!

 

Все повалили смотреть "Sex and the City" , который привёз Воробей из Америки.

 

Само собой, что мы с Андреем оказались на одном диване. Свет выключили, и мы просмотрели три части на одном дыхании.

 

Когда мы вместе вышли на улицу, я ожидала, что он назовёт таксисту опять Коломенское, но вместо этого мы поехали на Ленинский проспект, в квартиру его матери, прямо над гомеопатической аптекой. Там мы ещё не были.

 

Только там я поняла, как по нему скучала, как не хватало мне его тела, запаха, гладкости его кожи. Как мне не хватало нашей любви без диалогов. Любви с мистером Х, без прошлого и без будущего. Он никогда о себе не рассказывал, кроме того первого раза о кривошеей жене.

 

На стене над диваном, на котором мы занимались любовью, висела картина, написанная маслом, натюрморт из фруктов, но чем дольше я всматривалась в этом натюрморт, тем больше фрукты на картине напоминали человеческие тела.

 

Он, почти не касаясь, целовал моё плечо. Порой казалось, что вся наша любовь происходила от минимальных прикосновений. Воздушная любовь!Я была счастлива! Так бывают счастливы немногие. Быть счастливой и понимать это. Часто понятие счастья приходит потом. Нет, я наслаждалась любовью. Я была счастлива каждую секунду. Мне хотелось насладиться счастьем впрок. Закатать счастье в банки, чтобы потом в период бессчастия доставать и пить его по чуть-чуть.

 

Когда, уже одетая,я стояла в прихожей, он завязал мне шарф и аккуратно надел вязаную шапочку, точно так, как это делала в детстве мама, чуть набок, и поцеловал.

 

– Как жена? – я прокляла себя, ещё не успев задать этот вопрос.

 

– Хорошо. Преподаёт. Слушай, давай не будем. Зачем тебе это?

 

– Сама не знаю!

 

– Внизу такси. Вызвал, пока ты была в ванной.

 

Я надела перчатки и вышла на лестницу. Мне понравилось это парадное, просторное и умеренно загаженное, с медленно движущимся лифтом в ржавой клетке в середине. Внизу действительно ждало такси.

-До Плющихи, пожалуйста,- я села на заднее сидение и оглянулась. На втором этаже в окне вырисовывался мужской силуэт, а точно под ним мигали неоновые буквы М и А в вывеске Меопатическая Аптека.

 

Дома я выпила спрятанную бутылку шампанского. Кровать вращалась всю ночь вокруг своей оси, не давая заснуть ни на минуту. Утром, позвонив начальнику, что иду в библиотеку для его статьи, я решила выспаться. Все нужные ему статьи уже давно лежали в сумке. На работе я появилась только в половине четвёртого. В новых сапогах, в новой мини-юбке Replay , успев сходить в парикмахерскую, купить новый лифчик, поменять передние шины у машины и как следует, пропылесосить её.

 

Всё! Я начала новую жизнь! Без него. У меня такой характер – для того, чтобы душа и тело были здоровы, всё должно быть вокруг о-кей. Всё должно быть отремонтировано, начищено, залатано. В отношениях тоже всё должно быть ясно и понятно. На следующий день на работе вывалив из шкафа всю свою недописанную диссертацию, я с удивлением обнаружила, что осталось опубликовать одну статью и можно писать полный текст и автореферат. Начальник обрадовался несказанно. Он мечтал стать профессором, и мой вклад был ему очень на руку.

 

На написание и защиту диссертации ушёл год. Год, который пролетел, как скорый поезд. Про Андрея я почти не вспоминала. День защиты был наполнен всякой бытовухой, одеждой, банкетом, диапроектором, гостями. Приехали родители из Энска и даже физик из Ниццы. Народу в зале было полно. После голосования все ждали возвращения председателя совета с результатами. Весь зал в нетерпении смотрел на дверь. Вошёл председатель совета, секретарь, а за ним Андрей. Сердце упало в пятки и стало биться там, как раненная птичка. Меня уже совершенно не интересовали результаты голосования. Я смотрела только на него. Потом, когда все поздравляли, он подошёл и поцеловал меня и быстро ушёл. Но я чувствовала его поцелуй целый день на своей щеке, до самой ночи.

 

После защиты, жизнь, совершенно неожиданно, поплыла в ритме вальса, к которому нужно было снова привыкать. Хотелось куда – то нестись и никого не хотелось видеть. Вечерами я лежала на диване, не включая света, чтобы избежать нежданных визитов, типа: «Шли мило, а у тебя свет горит...»

 

Шавка, Сенина, лежала со мной, прижавшись всем своим маленьким телом к моему большому, как бы говоря, что мы с ней вместе сильнее, что с ней мне нечего бояться.

 

Звонил телефон. Это мог бытьЭдвард Кеннеди, так мы дома называем отца. Эдвард Кеннеди и отец очень похожи внешне, такая же седая шевелюра, он также всем нравится, как и Эдвард, только мой батя умнее. Он мог бы занять место в книге рекордов Гиннеса, за фигу, которое ему показало наше отечество. Эдвард и мама доживают свои дни в крошечной квартирке на окраине Энска на пенсию и зарплату. Батя всё ещё работает на ракетном заводе, на котором он проработал всю жизнь Главным конструктором.

 

Но это был не Эдвард Кеннеди и даже не отец из Энска, это был Андрей.

 

– Я звоню из автомата внизу, можно зайти?

 

Я подошла к окну и посмотрела вниз на автомат у Ливерса*. Он действительно стоял там.

 

– Это совсем не входило в мои планы...

 

–Тогда давай через час в Метрополе. Комната двести два.

 

Я приехала к нему в Метрополь на своём старом "фиате" почти первой модели.

 

Ключи от машины я отдала мужику у входа. Он одарил таким взглядом, что стало понятно: он мой "фиат" принял за "запорожец".

 

Дверь двести второго была открыта. Андрей лежал на кровати под белой простынёй. Я закрыла дверь, и в пальто и сапогах на высоких каблуках залезла к нему под одеяло прямо под белую простыню. Прискорбно сознавать, что, найденная тобой твоя половинка никогда не сольётся с тобой. Что это никогда не кончится, что это никогда не может кончиться, потому что твоя половинка – это и есть ты сама.

 

******

 

Это могло продолжаться до бесконечности. Он приходил всегда в нужный момент, никогда не говорил лишних слов. Он просто был,просто жил во мне, жил своей жизнью подчиняя меня своим желаниям день и ночь, дома и на работе. Всегда, когда я одна, или с друзьями или даже когда я была с физиком, заграницей. Его поле действия не знало границ. Никто не замечал этого. Только Сенина чувствовала его. Она стала часто плотно прижиматься ко мне, чтобы мне не было так страшно.

 

Потом случилось страшное, Воробей, который последние два года жил в Париже, зарезал Наташку, детей, а потом себя.

 

Никто не знал почему он это сделал. Друзья Воробья и Наташки все всё время встречались друг с другом, всё время разговаривали только о нём, чтобы потом неохотно разойтись. Всем было страшно. Я часто видела Андрея, Часто наши встречи заканчивались в квартире на Ленинском проспекте. Там мы не говорили ни о Воробье, ни о случавшемся. Мы молча занимались любовью.

 

Тогда мы тоже были там,в квартире на Ленинском проспекте. Было уже три часа ночи. Андрей спал, свесив голову с подушки. Меня осенило, почему мне картина так напоминала человеческие тела. Цвет его тела совпадал с цветом фрукта на картине, это был персик. Я взяла подушку, положила её на голову Андрея и села сверху. По-моему, он даже не проснулся. Всё произошло совсем не так, как показывают в кино. Легкое подёргивание в мышцах и всё.

 

Подушку в старой белой наволочке с ручной прошивкой и вензелями М и Ф, переходящими друг в друга я положила нaзад,рядом с его головой, и поцеловала его в ещё тёплые губы. Вытерла носовым платком, в который я только раз высморкалась, следы на кухне, в ванной и на входной двери. Оделась, захлопнула дверь и стала спускаться вниз, держась за стенку подъезда, не прикасаясь к перилам. Перила, кстати, необыкновенно красивые в этом доме, витые с узором и советскими гербами через равные промежутки.

 

Я медленно пошла в сторону метро Октябрьская. Была ещё куча времени до его открытия. Свобода заполняла тело, каждую его клеточку.Вдыхая весну, витавшую в воздухе, я мечтала о чашке горячего кофе у себя на чисто прибранной кухне, о лете. Поеду в Ниццу, или, как там его, в САНТРОПЕЗ. На бульваре я последний раз оглянулась на окно над гомеопатической аптекой. В последний раз! В чёрном квадрате окна я узнала знакомый силуэт. Под ним весело мигала мне вывеской МММММеопатическая АААААптека..

 

* Ливерс – продовольственный магазин на Плющихе, названный так в народе по имени его бывшего владельца