То далекое лето... Джерард помнит его, так будто все произошло лишь вчера. И будет помнить до гробовой доски те случайности, что привели его сюда. Все началось с того, что он умудрился вывести из себя и отца, и мать. Разумеется, после этого в замке для него не было места, во всяком случае сейчас...

- Немедленно отправляйся к учителю! - Кричал отец, и обычно улыбчавые серые глаза метали молнии...

- И перестань мучать инструмент. - Звучный голос матери в этот раз прозвучал еле слышно, однако Джерард дернулся, как от пощечины.

- Немедленно вернись! - Однако его уже не было в комнате.

Как они не поймут? Хоть он и старший сын, однако наследником быть не желает. Ничего, скоро он уйдет из дому, чтобы вернуться великим бардом или менестрелем!

Мальчик прицепил к поясу «яблоко раздора», изящную лютню красного дерева, подарок отца на День Рождения; остальные припасы составила украденная на кухне котомка, в которой сиротливо жались друг к другу ломоть холодной говядины да кусок сыра. Воду он расчитывал найти в лесу, благо ручьев вокруг замка хватало.

Джерард припустил по тропинке, надеясь скрыться в лесу до того, как кто-нибудь выглянет в окно. Когда разлапистые ели укрыли его от замка, он перешел на шаг, пощипывая струны лютни. Неожиданно его внимание привлекли звуки задорной плясовой, доносившиеся откуда-то слева. Заслушавшись, мальчик проскочил сквозь заросли на обочине насквозь, и вылетел на неприметную стежку, ведущую вглубь леса.

Едва он сделал по ней несколько шагов, как музыка заиграла громче. Джерард вышел к большому каменному дому, из которого текла волшебная мелодия, манившая войти, включиться в пляс до изнеможения. Шаг за шагом приближался он к дому, пока не подошел к приоткрытой двери. Потемневшее от времени дерева покрывали незнакомые письмена, и узор этот манил не слабее музыки.

Протиснувшись между дверью и косяком, мальчик попал в небольшую безлюдную прихожую, напротив висели небрежно задернутые портьеры. Сквозь них было отлично видно собравшихся в просторной бальной зале людей. Они танцевали в свете массивных, с руку толщиной свечей, скрывая лица за фантазийными масками.

- Это же маскарад, будь я проклят, - восхищенно прошептал Джерард, поедая глазами танцоров, лишь немногим старше его самого, - Может быть, даже Королевский маскарад...

Слева от портьеры стоял трехногий столик, с которого он взял последнюю из оставшихся масок — два ястребиных крыла,скрепленные между собой лишь тонкой золотой проволокой. Отверстия для глаз, обметанные шелковой нитью, искусно прятались среди перьев. Мальчик не долго колебался — нацепив маску, он скользнул в зал, быстро подстраиваясь под мелодию танца.

Напевы рожка сменяли скрипичные рулады, время от времени вступала лютня, почти неслышимая из-за монотонно позвякивающих тамбуринов. Пламя камина выбрасывало длинные языки, окутывавшие и ласкающие музыкантов. От входа были видны лишь темные силуеты у стены, то вспыхивающие ярким огнем, то исчезающие в тенях.

Казалось, никто из отдыхающих не заметил чужака. Вальяжные молодые лорды вели в танце прелестных дам, и хотя верхнюю часть лица танцоров была закрыта маской, повсюду сверкали белозубые улыбки, отражая огоньки свечей.

Пришелец, осмелевший от царившей вокруг атмосферы таинственности, то вел одну красавицу в танце через весь зал, то кружил другую вокруг самой себя. Это могло продолжаться долго, если бы не ошибка мальчика. Музыка направляла его, заставляла забыть себя, забыть все, кроме танца и тепла девичьего тела, которое жгло руки и распаляло душу. Неожиданно для самого себя он наклонился вперед, украв поцелуй с манящих губ.

Тотчас же умолкла музыка, взвизгнув скрипичной струной и замерли танцоры, обернувшись к ним двоим. Все смотрели на чужака, обнимавшего застывшую девушку. Только теперь он почуствовал неладное. Мягкие губы не были привычно-солеными, нет, тут были ароматы цветов из дикого леса, вкус водопада, играющего утренней радугой.

Медленно разняв кольцо его рук, бесконечно плавным движением она выскользнула из затянувшихся объятий. И только теперь Джерард смог разглядеть золотистые глаза, сверкающие в прорезях маски, и невыразимо изящные черты лица, слишком тонкие для простой смертной. Только теперь он узнал холодную красоту сидхе.

Мальчик замер на месте, поймав взгляд девы. Он не знал, что ему делать, однако бежать было поздно. Окружающие вся так же молча смотрели на него, не шевелясь, лишь языки пламени метались в камине. Наконец, она спросила:

- Что привело тебя незванным к нам в гости, незнакомец? И что за причина была у тебя, дабы оскорбить меня?

- Я, - несмотря на все попытки сохранить лицо, голос его ощутимо дрожал, - Я услышал чудесную музыку в лесу, и пошел на звук...

Пока Джерард пересказывал свою историю, дева молча внимала ему, но лишь он умолк, тонко улыбнулась, обнажив жемчужные зубы:

- Ты хорошо воспитан для человека, мальчик. Я сохраню тебе жизнь, но не всю, - Она пристально взглянула ему в глаза и продолжила, - Ты вежлив и смел, но слишком молод для меня сейчас. Ты отдашь мне другие десять лет твоей жизни, сейчас же ты получишь полную свободу, Джерард.

Сглотнув, он с трудом проговорил:

- Я согласен отдать последние десять лет своей жизни Вам.

- Да будет так, человек! Ровно за десять лет до смертного часа за тобой явятся мои фрейлины и доставят тебя обратно. Ты сможешь отдохнуть от суеты своего мира, играя мне на своей чудесной лютне.

Взглянув в ее глаза, он увидел торжество победителя и понял, что попал в западню, но ничего изменить уже не мог. Джерард прошел к выходу, и сидхе расступались перед ним, но стоило ему коснуться портьеры, как бальная зала опустела: свечи и музыканты расстаяли в воздухе, а танцоры рассыпались цветочными лепестками.

Шагнув уже в сумеречную прихожую, он внезапно услышал низкий голос из-за спины:

- Подождите, сударь, мне нужно кое-что рассказать Вам. О вашем ближайшим будущем.

Едва он замер, скованный предчуствием надвигающейся беды, как рядом возник размытый темный силует:

- Ваше будущее очень безрадостно, - проговорил человек, небрежно листая страницы какой-то книги, - Хоть у госпожи и мягкое сердце, но мы накажем Вас за оскорбление нашей леди. Не надо думать, что это сойдет Вам с рук! - Черный человек хохотнул, - Я не дерусь с детьми, но не все в этом мире ркешается силой. Поэтому пусть же Ваши несчастья начнутся в том же месте, откуды Вы вошли в нашу бальную залу, но спустя пятьдесят лет!

Выкрикнув последнее предложение, незнакомец исчез. Джерард вышел во двор, ощущая невероятную тяжесть на сердце.

Теперь у Джерарда было только одно место в этом мире, принадлежавшее ему, и только ему. Перешагнув порог, он двинулся вперед, навстречу новой боли. Идя вдоль запушенной просеки, он быстро вышел к семейному кладбищу. С трудом отперев дверь склепа, он молча прошел меж постаментов.

Кенотаф Джерарда Хоруэлла.

Здесь покоятся Оскар и Хельга Хоруэллы.

Лорд Питер Хоруэлл.

И наконец, просто: Эдуард, Генрих.

Внезапно он осознал, что с ним сотворил тот незнакомец. Горькие рыдания сотрясали его, пока он прощался в кладбищенской часовне со своей семьей. Спустя несколько часов он вышел из часовни, и хоть слезы еще не высохли на его лице, он продолжил свой путь.

До замка оставалось не более двух лиг, когда он замер в изумлении на вершине холма. Перед ним раскинулся замок Хоруэллов, но во всех окнах горел свет, у моста стоял патруль, и словно приветствуя хозяина, в глубине замка гулко ударил колокол, созывая селян.

Замешавшись в толпу крестьян, Джерард проник в город. Выйдя на центральную площадь, он бросил взгляд на трибуну и с трудом сдержал возглас изумления — перед ним стояла его мать, Хельга Хоруэлл. Однако присмотревшись внимательней, он заметил и некоторые различия, причем довольно яркие.

Волосы были темнее, и глаза не голубые, а серые. Такие глаза были у отца и у него. И у Питера... Но главное — лицо. Вчера или полвека назад, однако его матери нельзя было дать менее тридцати пяти, тогда как у той, что выступала на лобном месте, было лицо двадцатилетней девушки.

Было очевидно, что она из их рода, возможно сестра. Или племянница. Или кто-нибудь еще, однако он чувствовал, что это дочь его старшего брата, Питера. Лорда Питера Хоруэлла

Джерард стоял далеко, однако звучный голос новой леди шутя покрывал замковую площадь. Звуки его разбередили свежую рану, и одиночество с новой силой сжало сердце. Пытаясь побороть слезы и воспоминания, он не заметил, как девушка в сопровождении стражников пошла к дому.

Он бросился вслед за ней со всех ног, и стражи не решились его задержать, смущенные чистой одеждой с вышитым на груди гербом рода Хоруэллов.

- Леди, подождите! - он замер, пытаясь собраться с мыслями, - Вы ведь леди Хоруэлл, так?

Однако по мертвенной бледности, залившей ее лицо, он понял свою ошибку. Коротко размахнувшись, он ударил стоявшего рядом долговязого гвардейца локтем в пах, ниже панциря. Бородатый здоровяк, стоявший рядом с леди, протянул к нему волосатую руку, но Джерард увернулся, метнулся в сторону, пробежал мимо трибуны, прямо к воротам замка. Когда голос, до боли напоминающий голос матери, толкнул в спину:

- Самозванец! Стража, взять его! - возникло желание, остановиться и объяснить ей все, однако инстинкты гнали его вперед. Пробежав мост, он оттолкнул коротышку с алебардой, оставив воротник дублета в руках его более удачливого коллеги, молнией проскочил пустую деревню.

Наконец, он упал, задыхаясь, на берегу лесного озера. Теперь у него было время, что бы привести себя в порядок, много времени. Тяжело вздохнув, он расстегнул дублет и начал отпарывать герб, а в голове у него тем временем крутилась строчка из земельного кодекса, которая вспомнилась ему в замке.

«... Женщина же наследует титул и земли лишь в том случае, если не останется от главной ветви наследников мужеского полу, прямых или косвенных...»

 

Известно, что спустя пятнадцать лет менестрель, известный как Джерард Лютнист, путешествуя по Ардезии, остановился в Страже Долины. Леди Мария, дочь лорда Питера Хоруэлла, горячо приняла фаворита герцогини, пиршество продолжалось всю ночь, и всю ночь не смолкала его знаменитая лютня красного дерева, что услажала слух короля и шести герцогов Приморья.

Говорят, что утром он исполнил для нее новую балладу. Говорят, в ней он пел о неком общем для них секрете. А затем в присутствии полусотни свидетелей он вышел в уборную, однако вернуться обратно не посчитал необходимым.

И врядли стоит верить тем, кто рассказывает о призрачном лютнисте, который обречен вечно играть для миниатюрной лесной девы, наслаждаясь своим наказанием.