Неустойчивая, натянутая, как струна, тишина, такая, что может быть только на кладбище, давила и угнетала. Успокаивал ветерок, который баловался где-то в вышине, раскачивая верхушки молоденьких деревьев – лип, клёнов, берёзок. Да будоражил кусок луны, прикрытый рваным, как истлевшая тряпка, облаком. Он, кусок, лениво прорывался бледными лучами сквозь вечерний сумрак и рассыпался серыми полосами на крестах, памятниках, монументах. Внизу шептались травы, монотонно стрекотали кузнечики, где-то надсадно гавкала собака. Жизнь к ночи замирала, но неумолимо продолжала свой вечный бег...

На этом фоне, фигура человека, сидящего на краю свежевырытой могилы, воспринималась противоречиво. С одной стороны она органично вписывалась в мрачный кладбищенский пейзаж, навевая мысли о призраках-мертвецах. С другой – казалась неестественной, поскольку посещение скорбного места предполагалось в дневное время. Но Кацавейкин Степан Сафронович, рядовой бомж по прозвищу Шизик, закончив трудоёмкую работу, присел с намерением не только отдохнуть, но и перекусить. На холмике земли расстелил тряпку, выложил из затёртого пакета надломленный кирпичик хлеба, луковицу, горстку огурчиков, поставил бутылку со светлой жидкостью и взглянул на луну. В его глазах ночная блудница отразилась матовым светом. Шизик перекрестился и повернулся к “трапезному столу”. Неторопливо отломил и поднёс к носу кусочек хлеба - шумно втянул воздух. Затем уже быстрым движением запрокинул бутылку, обхватив горлышко чёрными губами. Сделал солидный глоток, натужно крякнул...

- Теперь можно и душу излить... – потянувшись за огурчиком, блаженно выдохнул бомж.

Некоторое время сидел молча. Потом снова глянул на обломок луны, приосанился, погрозил пальцем и, отхватив кусок огурца чёрными зубами, продолжил веселее:

- Прошлый раз ты, потаскуха жёлтая, полнее была. Износилась, видать. Ну, да ладно. Хоть ты баба и ненадёжная, но говорить с тобой можно, пока не смоталась, непутёвая... Вот, скажи...

Шизик было замялся, собираясь с мыслями:

- Для чего мы, людишки, живём на этом пакостном свете?

- А чё ты себя со всеми соотносишь? – раздался свистящий шёпот. – Ты о себе толкуй...

Шизик вздрогнул, укрылся мурашками и оглянулся – из кустов сирени на лунный свет выкарабкался... скелет в дырявой шляпе, потасканном пиджачишке и затёртых, обвисших на коленях штанах. В руках у жуткого гостя отдавала бликами бутылка с фирменной пробкой. Бомж почувствовал, как нахлынувший холод перешёл в жар, и передёрнулся, продирая глаза:

- Да я ж человек, пока...

Скелет приветливо протянул костяшки пальцев, пожал ладонь Шизику и, лязгнув зубами, продолжил:

- Вот именно, пока... Прошу не пугаться. Имею честь представиться: несостоявшийся доктор гуманитарных наук, рано почивший Будаков Филат Илларионович. Имею на сим кладбище личный мраморный памятник с приличной фотографией, бетонную гробницу и законное место. А Вы, гражданин...

- Шизик... То есть Кацавейкин Степан Сафронович, отставной старшина, последняя должность...

- Эт не важно, - перебил Филат.

Он основательно, с чувством собственного достоинства, разгрёб землю у края могилы и соорудил “сидячее” место рядом со “столом”. Удобно умостился и протянул принесенную бутылку Шизику.

- Прошу принять в компанию...

- Это... можно... – совсем приободрился Степан, принимая “питейную долю” гостя.

- Для чего живёшь ты?... – сделав акцент на последнем слове, без присвиста продолжил Филат. – Я, как покойник со стажем – кого и чего только не повидал за десять лет загробной жизни – отвечу не сразу...

Скелет замолчал, поскрежетал зубами, изобразил плевок в темноту и обратился к Степану:

- Дай-ка смочу костлявую глотку: в последнее время сушь давит. Климат меняется, похоже...

Филат долго прикладывался к бутылке, вызвав нетерпение у Степана. Закусывать гость не стал, и пришедший в себя бомж подивился:

- Ты чё... не закусываешь? Хоть занюхай...

- Не положено, - дыхнул ветром из-под черепа Филат. – А почему?... Вот, упокоишься – узнаешь. В нашем мертвецком состоянии от некоторых привычек приходится отказываться. К примеру, даже примитивная закуска нагоняет аппетит на могильных паразитов, вроде червей. Они, сволочи, потом наползут, устроят такой пир, что могилу подпортят. Совсем недавно, после масленицы, случилось аналогичное с моим другом, Афанасием, бывшим ветврачом. Обмишурился он как-то и хватанул сальца лишку. Черви так изрыли мёрзлую, заметь, землю, что памятник провалился на полметра! Так и простоял до святой Пасхи скособоченный...

- Ясно...

- Хорошо, что ясно. Однако вернёмся к нашим покойникам.

Филат явно оживился, качнул пустыми глазницами и фамильярно приобнял нового друга голой костяшкой.

- Итак, на кой ты живёшь?

- Тебе-то оно зачем? – совсем осмелел Степан, чувствуя, как будоражащее тепло расплывается по телу и рвётся к голове. – Да, сейчас уже жить ни к чему. А до вчерашнего утра очень даже много смысла было в моей жизни! – бомж выпрямил спину и выпятил грудь. – Памятником я был... живым.

- Ух, ты! – опешил Филат, на время утратив свою мертвящую развязность. – Это как? Просвети покойника.

- Памятником вопиющей государственной несправедливости! Посуди сам...

Здесь лицо бомжа почернело, глаза блеснули плёнкой, а губы скорбно сжались. Скелет Филата Илларионовича осознал своим пустым черепом, что у Шизика случилось лирическое отступление, и снял костяшку с плеча. Установилась тишина, в которой лишь слышалось слезливое сопение, да поскрипывание суставов. Наконец, Степан вытер нос, шумно втянул воздух и хрипло продолжил:

- Работал я участковым...

Да, в недавней, светлой, жизни, Кацавейкин был уважаемым человеком не только на вверенной ему, как сотруднику внутренних органов, территории, но и среди коллег-сослуживцев. В органы пришёл после армии, воспринимая государственной важности дело, как временное перед поступлением в институт, да так и остался... Отличался повышенной исполнительностью, дисциплинированностью, редкой, для его службы, честностью и... добротой. Отчего засиделся на должности участкового до первых седин. Вероятно, дотянул бы и до пенсии, может, и женился, если бы не...

 

Тот день начинался обычно, буднично. Лето ещё не окончательно рассталось с весной, отчего по утрам бывало прохладно. Солнце пугающе красным шаром выкатывалось из-за девятиэтажек, навевая нечто тоскливое. Но деревья давно зеленели, птички пели, а пыли, шума, грохота на дорогах хватало в достатке.

Ещё на подходе к своему кабинету, который располагался на цокольном этаже дома в пункте районного отделения охраны правопорядка, его встретила местная активистка, женщина отцветающего возраста, некая Аделаида Горластая!

В коммунистические времена она, поговаривали, была парторгом на крупном оборонном предприятии. Когда под перестроечный бум страна начала ускоренно разоружаться, предприятие потеряло свой вес и значение. Однако рабочий коллектив не растерялся и выбрал из своей среды нового директора. Тот сумел переориентировать производство, сохранить кадры и дать людям средства к существованию. Естественно, рыночные подходы никак не стыковались с партийной коммунистической номенклатурой. Горластую, как непримиримую последовательницу Ленина, сократили первой. После чего обиженная, идеологически подкованная женщина переквалифицировалась в общественную активистку. Одному Ленину известно, в каких только организациях Аделаида не перебывала! За непримиримость его выгоняли отовсюду. Постепенно неравнодушная женщина, ставшая к тому времени инвалидом по причине почечной недостаточности, опустилась до уровня негласного сотрудника внутренних дел местечкового значения. По-народному говоря, оборотилась в банального “стукача”...

- Вот! – сверкая очами, продемонстрировала Аделаида бумагу с текстом, отпечатанным на пишущей машинке с подпорченной красящей лентой – буквы проглядывались с трудом.

- Что там у тебя?... - терпеливо, не показывая раздражения, спросил Кацавейкин.

Эту женщину, свою негласную помощницу, которую ему навязало начальство, он внутренне побаивался. От её крупного, вульгарно разрисованного лошадиного лица, украшенного лакированной копной красных волос, веяло чем-то откровенно казённым, с тюремным оттенком.

Аделаида наклонилась к участковому, обдала его запахом мужского дезодоранта, и зашептала, оглядываясь:

- У нас в доме завелась наркоманка... Намечается притон... Тут, в бумаге, всё изложено по пунктам...

Женщина выпрямилась, значительно втянула в себя воздух и слегка боднула Степана солидным животом. Это фамильярное движение испортило настроение Кацавейкину окончательно, и он, пряча недовольство в глазах, отрывисто промямлил, что разберётся.

Горластая, тем не менее, ещё пыталась что-то объяснять, инструктировать, но Степан её не слушал и спешил в свой кабинет. Взволнованный, используя кипятильник и стакан воды, приготовил кофе. Сделал первый глоток ароматного напитка и немного успокоился. Откуда нахлынуло это волнение вместе с дёргающим раздражением, понять не мог. Однако, отложив другие дела, с трудом разбирая текст, углубился в “донесение”...

В тот же день, ближе к вечеру, отправился по указанному адресу.

Подъезд дома оказался чистым, даже ухоженным. Лифт работал, и Степан без происшествий поднялся на последний этаж. Дверь “наркоманки” выглядела не такой опрятной, как соседние: посредине чернело бесформенное пятно, будто кто-то плеснул краски. Разглядев пятно, участковый понятливо искривил губы.

На звонок, как водится, отреагировали не сразу. Степан уже стал маяться и намеревался обзванивать соседей, когда лязгнул замок, открылась дверь, и выглянуло девичье лицо...

По характеру своей работы Степан, естественно, имел дело с наркоманами – их в его районе становилось всё больше, - привык к их стеклянным глазам и невменяемому выражению лиц. Но тут!... Милое, округлое, слегка припухшее личико игриво улыбалось, сверкая карими глазками и излучая столько женственности, неги, что милиционер растерялся. Он невольно опустил глаза вниз и даже замер на вздохе – коротенькая рубашка (скорее мужская, чем женская) слегка прикрывала тело, подчёркивая невероятно соблазнительные коленки юной девы...

- Мне... Людмилу...

- Это я, - тепло улыбнулась девушка, и просто, приветливо, будто они были знакомы много лет, пригласила опешившего государственного человека внутрь: - Входите, пожалуйста...

Степан машинально вытер лоб и покорно последовал за хозяйкой. В квартире наблюдался тот лёгкий беспорядок, который присущ или молодым семьям, или разведённым индивидуумам, или ещё не испытавшим вкус супружества. Людмила провела участкового на кухню, усадила за стол и засуетилась готовить чай. За всё это время, она не спросила: кто пришёл и зачем? Создавалось впечатление, что её радовал приход незнакомого человека. Однако девушка не молчала. Пояснив причину беспорядка, как подготовку к грядущей уборке, сама же приступила к сути предстоящего разговора:

- По Вашей выправке видно, что Вы из милиции. Аделаида накапала...

Она наклонилась достать из стола какую-то банку и опасно сверкнула из-под рубашки белой полоской интимной вещицы! Степан до пят укрылся потом и с трудом отвернул взгляд в окно. “Чёрт знает что! – мысленно ругал себя. – Девок, что ли, не видел? Наваждение, да и только... Да и вообще, к чему тут чай?...”

Пока девушка расставляла чашки, разлаживала ложечки, открывала банку с вареньем, Степан собирался с духом. Когда чай приятным ароматом защекотал ноздри, наконец, решился:

- Вы угадали, Людмила, поступило заявление от гражданки...

Девушка сделала глоток и вдруг резко изменилась – по лицу пробежала тень, а губы искривились. Она наклонила голову к столу и виновато, с горячей поспешностью стала говорить:

- Какие наркотики? Жизнь у меня давно пошла не в ту степь, как говорят... Сердце, голова так иногда болят, что без лекарств не обойтись. Бывает, так прихватит, что хоть помирай... А эта лошадь считает, что если я захожу в подъезд и пошатываюсь, то значит укололась. Бывают же такие дуры? – подняла она полные слёз глаза.

В этих глазах переливалось светлой влагой столько горечи, неподдельного страдания, что Степан окончательно растерялся. Он предполагал, что Аделаида не совсем разобралась в деле, проявила предвзятость и излишнюю подозрительность, но... что-то же должно быть? Дыма ведь, без огня... И, вот... Нет - такие глаза не врут!

Ему перехотелось вести “дознавательную” протокольную беседу. Слова про “жизнь” и “не ту степь” затронули сокровенные внутренние струны, и захотелось откровенности, участия, внимания...

Он машинально отпивал чай, доставал ложкой варенье и в паузах девичьего повествования изливал своё... Вскоре беседа окончательно потеряла официальный тон. Они делились своими горестями, переживаниями, как старые, добрые друзья.

Несколько раз Людмила поднималась и, извинившись, выходила из кухни. Пока она отсутствовала, Степан собирался с мыслями, обдумывал слова и фразы. Он чувствовал невероятное вдохновение, подъём. Ему казалось, что он встретил человека, которому можно рассказать всё, поделиться самым тайным! Его существо ликовало, наполнялось невероятной энергией, которая ломала все устои, препоны, преграды. Иногда, казалось, что он летает, а не находится на земле!

Невероятно красивая, она появилась в проёме двери. Голова её слегка покачивалась, волосы ниспадали до плеч золотым водопадом, глаза излучали небесный свет, а на губах играла неуверенная улыбка. Девушка протянула руки вперёд... Степан почувствовал, как голову обдало жаром, а ноги стали ватными. Перед глазами поплыли радужные, сладкие круги. И он поднялся навстречу...

Так было положено начало этой странной, поздней любви.

 

Степан влюблялся только раз, ещё в школе. Поэтому нерастраченная страсть вспыхнула в нём, как пересохшая трава от неосторожно брошенной спички... Мужчина и не заметил, что по истечении недолгого времени фактически переселился жить к Людмиле. Странности в её поведении он не замечал и воспринимал, как должное.

Несколько раз сталкивался с Горластой. Аделаида пыталась поговорить с непосредственным начальником, но тот словно не замечал её. От отчаяния она как-то загородила ему дорогу своей внушительной фигурой! Но Степан скользнул по ней взглядом, как по стене, скажем, дома, и с улыбкой счастливого мальчика, слабо воспринимающего окружающее, обошёл препятствие.

- Товарищ Кацавейкин! Гражданин Степан-участковый! – пучила глаза Аделаида вслед уходящей фигуре в штатском и от возмущения путалась в словах. – Как понимать Ваши действия? Это же чёрт знает что такое деется!...

Горластая шлёпала губами, вертела пальцем возле виска и пыхтела, как трактор, взбирающийся на гору.

- Я это так не оставлю! – успела крикнуть она, когда Кацавейкин уже завернул за угол.

И не оставила...

Вызов и “накачка” у начальника РОВД проходили, как во сне. Вначале разговора Степан даже не сразу понял, что от него хотят – так был поглощён своей богиней. Начальник, мужчина средних лет, с пивными признаками на багровом лице и свисающем животике, с негодующим взором кинул Кацавейкину бумагу. Знакомые, плохо отпечатанные буквы запрыгали перед глазами.

- Она не наркоманка... – поднял голову, после нудного чтения доноса Горластой, Степан. – Она серьёзно больна и принимает сильные лекарства...

Начальник тупо уставился на подчинённого – на его лице проскакивала урезанная радуга красок, в которой преобладали серо-буро-малиновые тона.

- Какая болезнь! Ты чё – охренел там, в своём закутке! Баба глотает горами пара... Короче, наркотик. Есть свидетели, что других совращает и втихаря уже травку варит! А ты с ней чаи гоняешь и трахаешь, небось, а? Выгоню!...

Скромный добряк Кацавейкин вдруг возмутился. Он вскочил на ноги, стукнул кулаком по столу и заорал:

- Да ты... Не стоишь её и мизинца! Да, она...

Начальник побледнел, потом посерел и нажал на кнопку телефонного аппарата. Вошла секретарь.

- Подготовь документы на Кацавейкина... к увольнению.

Последние слова он выговаривал, будто перемалывал во рту горсть гвоздей...

- А теперь, вон отсюда! – вытянув руку в направлении двери, нервно прервал начальник горячую речь Степана.

 

- Вот так очутился на улице... – повернулся Шизик к невозмутимым глазницам скелета. – Жил-то я в общаге... Нет работы - нет жилья... К сожалению. Так и стал живым памятником вопиющей несправедливости.

Бомж взглянул ввысь и, не найдя свою небесную собеседницу, уплывшую или спрятавшуюся за тучку, потянулся к бутылке. Пока он натужно отпивал, Филат что-то раздумывал. Наконец, клацнув зубами, спросил:

- А вчерась, утром, что стряслось, раз вознамерился раньше времени упокоиться?

Со стороны пшеничного поля долетел порывистый ветерок. Он принёс запахи созревающего хлеба, степной травы и чуть не сорвал шляпу с Филата. Скелет засуетился, схватился за череп и скромно ругнулся. Степан же покривил губы и продолжил рассказ...

 

Людмилу привлекли и состряпали, “высосав из мизинца”, как считал Степан, обвинение в незаконном изготовлении и распространении наркотических веществ. Бывший участковый, как мог, пытался её защищать, помогать. Для чего ходил в суд, СИЗО, писал заявления... Но однажды вечером, когда возвращался в “свой” временный приёмник для лиц, ведущих “бродячий образ жизни”, его примерно-показательно отколотили. Намекнули – прекратить позорить милицейскую честь! Иначе... Степан намёк осознал физически, после чего вынужден был только наблюдать, как с его любовью откровенно расправились: девушку сослали в колонию не очень, правда, строго режима...

- Вчера утром её освободили... досрочно.

- Ну, и слава богу! – стукнул товарища по плечу в порыве мертвенных чувств костяшкой левой кисти Филат. – Чё тогда закапываться? – наклонил он череп к тёмному зеву ямы. – Пить надобно и радоваться! В нашу компанию завсегда успеется...

Степан засопел, блеснул тусклой капелькой слезы... Мотнул головой, пытаясь смахнуть предательскую влагу.

- Беременная она вышла...

- Ух, ты! Неужто успел девку обрюхатить! – восхитились пустые глазницы, а челюсть, противно хрустнув, резко отвисла.

- В том-то и соль... Не от меня. Замуж она выскочила за начальника... колонии.

- Проворная деваха! – опасно пошатнулся скелет и чуть не соскользнул в яму.

Степан успел подхватить покойника, ощутив его удивительную лёгкость.

- Теперь жизнь ни к чему...

- Тогда давай помянём невинно пострадавшую душу и загубленную любовь... – очень проникновенно, с искренним состраданием предложил Филат.

Они взяли свои бутылки, акцентировано чокнулись их боками и надолго приложились к горлышкам...

Звон стекла отдался эхом от какого-то монумента и затих в углу кладбищенской ограды. Из-за тёмного остова далёкого леса выглянула луна. Она долго присматривалась к странной парочке. Потом моргнула и вновь закатилась восвояси...

Наутро работники кладбища нашли на дне свежевырытой могилы застывшее тело мужчины, явно бомжа. Он лежал на спине и смотрел открытыми белесыми глазами в проясняющееся небо. Рядом валялась странная дырявая шляпа и две пустые бутылки...

 

18.04.09 года.