В дверь постучали. Я поднял бездонно-пустые глаза и увидел Дрихта. Что-то тот был слишком важным. Ненавижу этого служаку по некоторым причинам, но по тем же самым причинам он – один из лучших.

– Докладывай!

– Задание выполнено успешно! – браво отрапортовал тот.

Убил бы невежу! Чему радоваться? Мой взгляд, прибавивший в весе пару условных тонн, явно поубавил офицеру гордости, хотя на ногах он держался с похвальной выдержкой. Ладно, чёрт подери, откуда ему знать, как я ненавижу свою работу и за что именно?

Вот Дрихт ненавидел и презирал своих "клиентов" – грешников. Куда больше он любил праведников. Но только до тех пор, пока его стараниями не удавалось этих праведников соблазнить. Тогда он с завидным удовольствием, смачно сплюнув, записывал их в ту же когорту под грифом "слабак", и спал спокойно, уверенный в завтрашнем дне и своём верном куске хлеба.

– По какой статье?

– О, это было нелегко! – оживился Дрихт, – Я перепробовал...

Я добавил ещё пару тонн веса во взгляд, чтоб заткнуть его. Мне было крайне досадно, что у этого многообещающего пророка нашлась слабина, и было просто тошно выслушивать подробности. Пока офицер боролся за то, чтоб остаться на ногах, я бегло пролистал его память и удовлетворённо отметил, что этому образцовому мерзавцу пришлось испробовать почти всё возможное, и даже пойти на риск, чтобы добиться успеха – для себя, а для пророка – поражения. Так что я ледяным тоном повторил вопрос:

– По какой статье удалось?

– 212-б! – Дрихт снова овладел собой и ответил чётко, как требовалось.

Ну что ж, притащив пророку его истинную любовь, Дрихт действительно рисковал потерять своего клиента навсегда и открыть ему кратчайший путь к Богу, да не за пазуху, а в помощники. Но в этой сложной ситуации почти все (увы-увы!) либо погрязали в земных удовольствиях, теряя память о Боге и устремление к благодати Истины – по пункту а), либо бежали без оглядки от этого дара, чтоб не закончить по пункту а), и пропадали прямёхонько к нам – по пункту б). Требовалась истинная открытость и абсолютная вера, чтобы принять любовь свою земную на крыло и под крыло. Так я называл партнёрство душ, которое делало людей неуязвимыми для нас и позволяло им почувствовать истинную мощь Божественной любви. А ведь об этом не говорило ни одно учение – по кое-чьему распоряжению. Только одна великая душа хранила память об истине, но прозреть её подсказку можно было, лишь до конца очистившись.

– Он уже у нас? – время в преисподней текло иначе.

– Так точно!

– Проводи меня к нему.

Я отвёл взгляд от Дрихта, чтобы тот смог двигаться, и мы отправились на служебную площадку Управления. Мне давно опротивело лицезрение Бездны, поэтому, вместо того, чтобы кататься на медленных подах, я взмахнул крылом над своим офицером, и мы мгновенно перенеслись на площадку Чистилища.

Вообще-то христиане именно это место и называют Адом, считая его наказанием. Откуда понять не прошедшему "ад", что это и есть место закалки для немощных духом, где отбивают с них окалину, чтоб отправить затем в горнило очередной жизни?

Огонь и сера? Ха! Нет, только пустота, без лучика Божественного Света, полная изоляция от остального мироздания, связи с которым они, будучи каплями в его океане, не давали себе труда почувствовать – и зеркала, зеркала, зеркала... Лишённые личности и подсознания, заблудшие во тьме стоят теперь среди идеальных зеркал, и видят их повсюду вокруг несмыкающимся взором, и ранят голые души об отражение собственных страхов и ненависти. Целую вечность, упакованную в крошечные мгновения, пока не наступит настолько полное и искреннее раскаяние в собственном невежестве, что души переродятся, получив отвращение ко злу тьмы в сознании, и отправятся в новый поход в поисках земли обетованной.

Пока мы шли по мосткам к новому "жильцу" Чистилища, я поглядывал вниз, отмечая, кто у нас где и чем себя мучает. Слишком много боли – слишком много тьмы. Откуда под ярким светом Жизни столько слепцов ведомых слепцами? Как далеко ещё Век Золотой всеобщего Просветления? Наступит ли он вообще? Душа моя где-то за триллионы километров отсюда скорбела вместе с миром.

Особо бесили меня мои так называемые поклонники. И чего только не придумает человечек в своё оправдание! Лишь бы не преодолевать себя. Даже лучшие из них просеивают истину через сито собственных желаний и страхов. Но эти отбросы эволюции дошли до полного извращения душевной ориентации, сознательно отказываясь от развития и отравляя своими идеями других. Хотя, как ни парадоксально, как раз поклонники "зла" здесь надолго не задерживались. Одного "сеанса" в "аду" обычно хватало, чтобы радикально перевернуть их представления – столь велик был ужас, с которым они сталкивались вместо ожидаемого "тёплого приёма". Ведь здесь у них больше не было ни розовых очков Эго, защищающих душу от неприятных переживаний, ни пуховых пелёночек жизни, смягчающих ответ мира на отношение к себе. К тому же, я лично при случае никогда не пренебрегал помучить их самым тяжёлым из своих взглядов, чтобы окончательно выбить "розовую чушь" о "свободах зла" из их нагого и жалкого тщедушия.

А ещё я никогда не пропускал "камеры" служителей церкви. Не мог отказать себе в мрачном удовольствии отразить в одном из их зеркал свой истинный взгляд, и, конечно, он пугал их куда больше собственных вычурных и привычных кошмаров. Эти были безнадёжней всех в своём неверии и гордыне, искренне принимаемых за веру и смирение. Им казалось, они попали сюда за какие-то лишние калачи и окорока, некстати набитые в брюхо, или голодные взгляды и руки на хорошеньких прихожанках. А ведь возомнили себя пастырями духовными и, свято веря, что прокладывают себе дорожку в рай своими нелепыми ритуалами, мостят камень за камнем своих благих намерений не только себе, но и "овцам" своим тропинку в адские тюрьмы. Конечно, не все священники были столь жалки духовно, но таковых у меня было ой как много – слишком много для тех, кто, по идее, должен был бы увлекать души в противоположную сторону.

Пророк пока что пребывал в некотором шоке. В зеркалах вокруг него отражалось лишь одно – лицо женщины. Она не была хорошенькой, но очень светлой душою – уж в этом-то я понимал. Глупенький "гигант духа", вряд ли тебе что-то грозило с такой партнёршей по пункту а). Так что, убегая без оглядки от собственных страхов, ты лишь сам себя перехитрил, сам себя загнал в "геенну огненную". Впрочем, такое часто случается – нам вовсе не так уж сильно приходится вмешиваться, люди с большим успехом самостоятельно выполняют "нашу" работу.

Тучи моего настроения слегка разошлись. Кто его знает, конечно, сколько он способен проторчать перед этим образом, пока не сломится гордыня его "духоборческая" и не победит стремление души к Любви, но картинка обнадёживающая. Может и не задержится он у нас надолго. Всего один образ для примирения, чтобы стали прозрачны зеркала, а сиять собственным светом, частичкой Бога-Отца, которая увлечёт его прочь из Чистилища и откроет врата в новое рождение, он уже умел при жизни.

Пустота в моей груди стала немного менее гнетущей, и самодовольный Дрихт уже не вызывал такого раздражения. Дьявольщина с этими тёмными материями, чего я взъелся на парня? Без него этому "святоше" не усвоить бы никогда божественных приоритетов, неподвластных никакой логике.

– Молодец, – страшным голосом проскрипел я, хоть так поперчив полагающуюся похвалу. – Семь кругов в Облаке Хаоса перед новым заданием, – я швырнул ему жетон высшей награды, и парень испарился от восторга.

Мои подопечные не понимали и боялись меня, потому что никогда не могли сказать заранее, буду ли я доволен их работой или нет. Это не поддавалось их разумению. Ещё бы! Дети преисподней, бесконечно далёкой от Божественного Света, были большей частью рождены из самых тёмных человеческих идей и эмоций. Они обладали понятиями лишь о борьбе, хитрости, лжи, они гордо считали себя злом и полагали противоположную сторону врагами. Даже мои "соплеменники", местная чернокрылая элита падших ангелов, все до одного – как бунтовщики, так и трусы - имели какие-то свои представления о цели нашего существования, каждым двигали какие-то свои побуждения и амбиции. Но никто, абсолютно никто не понимал нашей задачи до конца, не понимал меня. Так же, как не понимал этого никто и наверху в незапамятные времена, когда в моей груди ещё не было пусто, а крылья были белее самой чистоты.

Обратно я всё-таки отправился на поде. Хотелось побыть одному, не торопиться в кабинет, где меня, невзирая на страх, не пройдёт и минуты, наверняка потревожит какая-нибудь демоническая рожа. Я не смотрел на камеры грешников, я пытался прозреть своё прошлое сквозь века адской копоти. И плывя над Бездной, я пялился не в неё, а в свою память, высматривая хоть воспоминание о невообразимо далёких звёздах, не говоря уж о ещё более далёком престоле Бога. Но здесь это никогда не получалось – я только знал, что должен помнить. Из моей груди вырвался тяжкий вздох, полный невыносимой тьмы, породив очередной чёрный тайфун над Бездной из тех, что так пугают молодых бесят из когорты обслуживания. Я знал, на что шёл, и не жалуюсь. Жаль только, что, судя по моим подопечным там, в "аду", ждать ещё мне и ждать – века идут, а так мало меняются люди. Или всё же меняются?

Не дожидаясь, пока под доберётся до площадки Управления, я переместился в бухгалтерию. Среди многоруких бестий-бухгалтеров прошло конвульсивное движение, приводящее их в положение примерной услужливости. Я поморщился - опять нагнал страху, уж лучше бы пешком пришёл. Ну да чёрт с ними: хотят бояться – пусть боятся, не могу же я отказать им в этом удовольствии, плевать. Я обратился к старшему "бесгальтеру".

– Сколько закуплено душ за прошлый сезон?

- 212, - немедленно ответил он и сокрушённо покачал головой, - на треть меньше, чем в тот же сезон предыдущего периода.

Цифра напомнила мне кое-что, и я осведомился:

– Что по 212–й статье?

Старший перелистнул какую-то ведомость, молниеносно сверился с ней и почти без задержки сообщил:

– 12 успешных и один провал, - дьявольщина, всего один! – но удельная частота прибегания к этой крайней мере увеличилась почти втрое, что не может не вызывать опасений...

Я взмахом руки прервал набившую оскомину тираду. Пусть себе беспокоятся. Лично меня эта информация скорее радует. Похоже, общие цифры неуклонно уменьшаются. Если бы ещё не увеличивались успехи "искусителей"!

– Подготовьте мне график общих закупок и провалов за последние десять периодов в целом и по 212-й статье в частности.

Бес застыл в позе, изображающей самою покорность, и я переместился в кабинет. Надо посмотреть, удостовериться. Неужели, наконец, кривая вывозит человечество ближе к Свету? Хорошо бы, хорошо. Если честно, я привык к этой дыре, но всё равно, пустота в груди ноет по утраченному и забытому былому. Я ЗНАЮ, что был иным, не помню каким, но мучительно жажду стать прежним. Нет, конечно же, полностью прежним мне не бывать, но вернуть утраченную часть себя когда-либо в конце времён – эта надежда, отдалённое обещание светлого будущего и давали мне силы сносить весь этот бедлам.

Переместившись в кабинет, я выглянул в приёмную, чтобы запретить себя беспокоить некоторое время, да так и застыл. Там стоял архангел. Очень редкое и отчаянно отрадное для меня явление, впрочем, отраду эту нельзя никому показать. Я нахмурился и мрачно буркнул ему:

— Заходи.

В следующий миг я уже сидел с подобающе величественным и грозным видом за своим чернильно-чёрным столом, в глянцевой поверхности которого отражалась лишь тёмная бездна. Архангел вдвинулся с достоинством и прикрыл за собой дверь. Не говоря ни слова, он остановился в шаге от стола и отточено изящным жестом протянул мне белый конверт.

Я смотрел на него изучающим взглядом, не торопясь принять заветное послание с Вершины Мира. Взгляд мой был довольно тяжёл, но архангел дерзко не отводил взора. Что, мальчик, презираешь меня, весь в белом? Я мысленно усмехнулся. А за поверхностным желанием поскорее разделаться с неприятным поручением глубоко таится страх. Ты не понимаешь, зачем Он общается с изгоем, которого все вы, ангелочки, считаете бунтарём и неудачником. Ты гордишься своими белыми крылышками, и даже если догадываешься, что мои однажды были не менее (если не более) ослепительными, вовек тебе не понять, на что можно их променять, за что рискнуть. Сопляк. Птенец. Нет, не стоит жалеть. У лебедя вон тоже крылья белые, а любви куда больше — по недомыслию. Всего лишь атрибут. Ничуть не лучше моих угольно-чёрных, даже наоборот — хилые, нелепые, смешные, как голубка рядом с кондором. Нет, не стоишь ты ни презрения, ни жалости. Малое дитя. Может, когда-нибудь повзрослеешь, если не пожалеет тебе Господь дел чёрных для разгребания твоими-то белыми изящными ручками, "во славу Его".

Я потерял интерес, невидимой рукой принял письмо и отвёл взгляд. Миссия выполнена — можешь возвращаться домой. Нечего нам сказать друг другу.

Неизвестный архангел с тем же изяществом развернулся, с тем же достоинством сделал несколько обратных шагов к двери, взялся за ручку, и вдруг заколебался. Я уставился на него с интересом. Как ни странно, он всё же подал голос, сладкий и глубокий, прекрасный голос для пения хвалы Господу:

— Разрешите обратиться с личной просьбой, — он не смотрел на меня.

Ну что же ты, мальчик, вдруг снизошёл до разговора с презренным Врагом, и даже глаз не подымешь? Поднял. Поднял и уставился, выпалив одним духом:

— Разрешите увидеться с Азраэлем? Он был мне другом...

Хо-хо! Азраэль – это тот самый архангел, который решил стать героем. Неизвестно сколько времени он вынашивал свой дурацкий план, как стремился попасть в посыльные, и, как только ему представился шанс, намеревался одним махом избавить Человечество и Воинство Господне от ненавистного Врага – меня. Глупый птенчик. Попался. Господь свидетель – не я придумал такой порядок вещей. Но, желая меня уничтожить, он сам стал со мной на одну доску, и автоматически оказался в моей власти. Служит теперь у меня "начальником тюрьмы" – главным надзирателем Чистилища, и больше не рыпается. Насилие – без нужды, ведь даже со своими понятиями, ему нечего принципиально нашей службе возразить, а где сочувствие – там и сотрудничество. Страшно было ему, бедолаге, обнаружить в себе согласие с прежним лютым врагом, но он сам выбрал это испытание – и дальнейший "порт приписки" до Страшного Суда. Однако боюсь, что этому парню увидеть ТАКОЕ окажется не по зубам. Пытки, мучения, распятие, адские котлы – к этому ты готов, а ставшие графитными крылья друга и высокий пост в моей иерархии – этого тебе не понять. Да и Азраэлю нечего лишний раз душу бередить.

— Санкция от Папочки есть?

Взгляд его потемнел. Конечно же, не было у него никакой санкции, откуда она у него? Будь у него санкция, он вёл бы себя совсем иначе. А это значит, что твой Господь такого же мнения – рановато тебе ещё такие "испытания веры" проходить, не пойдут они тебе на пользу. А решать – Ему, ибо ты – в Его Власти.

Во взгляде архангела начало что-то закипать. Да что с ними там в Раю такое? Мне только новых офицеров на службе не хватало!

— О нет, мальчик, только не вздумай повторять "подвиг" своего дружка! Тебе что, в Раю надоело? Посмотри на свои крылья.

Архангел горел возмущением, но машинально повиновался — и обомлел. Нет, они пока ещё не потеряли своей белизны, но сияние пропало, и цвет стал, как у застиранного белья.

— Против воли Господа своего — не смей, — приказал я тихо, но весомо, отчётливо выговаривая каждое слово.

До него дошло, что он чуть не нарушил Его волю (ведь наверняка, обращался с просьбой, когда его посылали – и получил отказ), а заодно — что да почему с его сиятельными крылышками. Ведь в нашем мире получается как – не к Господу за пазуху, так ко мне в Тартарары.

— Только без паники! Сейчас я тебе дам одно небольшое порученьице – и инцидент будет исчерпан. Понял? — Архангел неуверенно кивнул. — Подожди за дверью. И без глупостей, чтоб не увязнуть глубже. Лучше тебе пока вообще впасть в ступор, если умеешь.

Я подмахнул рукой, и оробевший архангел осторожно выбрался за дверь. Теперь с этого балбеса слетела вся спесь, гордость, презрение. Осталось главное – страх, и он не мог поверить, переварить, что я не собираюсь воспользоваться положением, а наоборот, хочу ему помочь. Впрочем, это было бы отступлением от истины. Но вряд ли ему было доступно, каким образом избавлением от очередного служаки сверху я облегчаю жизнь самому себе.

Поручение. Было у меня кое-что на уме, сырое, конечно, но всё же... Эта 212-я статья не давала мне покоя. Наверное, я бы ещё долго думал, и, возможно, вовсе не решился бы беспокоить Его своими мыслями – в конце концов, как я могу быть уверен, что всё ещё что-то понимаю в подобных материях без сердца-то? Но раз уж выпал такой случай...

Вообще-то я предпочитал по надобности посылать гонцами демонов равнодушия: в них была настолько малая частичка души, что это делало их наименее злобными созданиями из моих подопечных. Однако, демону равнодушия не пройти дальше крайних постовых, а такое нужно было передавать Ему прямо в руки. В таких случаях приходилось посылать старших офицеров – падших ангелов, а я предпочитал без крайней надобности не создавать соблазнов к противостоянию в Стане Господнем. Никто лучше меня не знал цены и меры той бездонной пропасти, которая отделяла Верхний Свет от Нижней Тьмы для одного чада Божьего, особенно Бессмертного и потому обречённого на постоянство, в отличие от людей. Господь, понимаешь, не избегал, а я избегал подобных ситуаций, но куда мне до его мудрости?

Итак, я извлёк из стола пергамент, и перо – из своего крыла. Я всегда писал Отцу своими собственными перьями, и только ему. Как ещё было мне выразить свою Ему бесконечную преданность, конечно, кроме того, что я все эти века оставался на своём мрачном посту. Но в собственном пере была не просто голая преданность, которая и так Ему очевидна, а моё отношение, нечто наподобие чувств, которыми я более не обладал по-настоящему.

Излагать мне было некогда, да и нечего. Поэтому я просто выразил свою мысль такой сырой, каковой она и была:

"Отец мой,

Л."

Я свернул лист и запечатал его при помощи своей сернистой слюны и ледяной печатки. Такой вот странный пустяк – почти случайная записка от Сатаны к Богу... Не бывает у нас такого. Впрочем, каждый раз, как я получал от Него весточку, у меня было это странное ощущение, что реальность скользит подо мной, как под простым смертным – я переставал управлять происходящим, и даже понимать его. Это было непривычно и неприятно, но в то же время обнадёживало. Это означало, что иногда он и мне помогает, или позволяет мне помогать в его планах, не только с грешниками. Впрочем, откуда мне знать. Это ведь не значит, что у него действительно есть какой-то план, это просто Высшее Мастерство Творца Творцов – в столкновении нужных сил в нужное время...

Я вышел за дверь. Архангел в приёмной действительно сидел в ступоре. Мой секретарь был близок к такому же состоянию. Я не терпел постоянных помощников - ни к чему им было узнавать меня как следует и набираться от меня сил и опыта с их-то чёрными душами. Этот был как раз из новеньких бесов и впервые видел архангела, а уж тем более так долго находился в его присутствии.

Я упёрся в архангела взглядом, и тот очнулся. В его глазах больше не было ни высокомерия, ни страха. В нём появилось некое смирение с непонятной ему пока судьбой. То, что нужно, дорогой, ты не мог меня больше порадовать.

- Пожалуйста, доставь это своему Господину лично в руки.

 

Он поднялся, робко взял мой листик, даже слегка поклонился, прикрыв глаза, и вышел за дверь, а уж только потом улетел. Да, мой милый, сегодняшний урок однозначно пошёл тебе на пользу. Слава Господу Всеведущему.

Из стены в приёмной внезапно образовался мой начальник статистического отдела. Это был до омерзения подобострастный бес, но фанатично исполнительный и к тому же жутко трусливый – предпочёл спрятаться в стене от добра подальше.

- Что там у тебя? – я не хотел приглашать его в кабинет, от него было трудно избавиться.

- Ваше Тёмное Владычество, в южной части Бостона, на почве последних беспорядков образовалась изрядная концентрация негативной энергии.

Он протягивал мне карту с нанесённой энергографией. Густота тёмных цветов действительно свидетельствовала о нешуточном накоплении негатива. И откуда его столько берётся? Человеческую бы энергию да в мирное русло – давно бы создали Рай на Земле и праздновали Судный День всем миром. Бес продолжал:

- Её количество и плотность достаточны для того, чтобы индуцировать тёмный эгрегор с подключением на велгу США. По её оценке, через десять месяцев она сможет создать на этой почве нового демона властолюбия, который в свою очередь...

- Ассенизаторов, оборвал я одним словом его выкладки.

- Ч-что? Но Ваше Мракобесие...

- Я сказал ассенизаторов, ваше балбесие, или ты не расслышал? я придавил его десятипудовым взглядом.

Он ещё думал о том, чтобы что-то мне возразить! Конечно, в рвении ему не было равных, но, как и у всякого одержимого, у него это доходило до идиотизма. Он не понимал, что от велг вечно одни хлопоты, что пока они малы и голодны, они строят какие-то планы, но как только начинают жрать, то не могут остановиться. Начинается беспредел, образуется затор в циклах перерождения, чистилище переполняется, ад и рай сперва стоят на ушах, потом простаивают в безделье, начинаются внутренние разборки... Если миру для развития будет действительно нужен новый Гитлер в масштабах США, Господь попустит, а мне и без того тошно. Уж лучше пусть демоны равнодушия высосут из них дурную энергию, пусть они жрут, пьют, разлагаются и перерождаются конвейером в домашних животных при тех, кто найдёт в себе силы вместо этого делать что-то полезное. Заодно и посмотрим, каково нынче соотношение тех и других, как далеко продвинулось человечество. Сейчас мне очень хотелось это знать. Я прибавил ещё десяток пудов веса во взгляд, так что бес упал на колени и, начиная задыхаться, пролепетал:

- Так точно... ассенизаторов, Ваше... Злодейство.

Тьфу на тебя! Я обернулся к секретарю:

- Сегодня меня больше не беспокоить – ни по какому поводу, - и скрылся в кабинете.

Меня ведь ждало письмо. Но я не собирался читать его здесь. Взмахнув крыльями, я перенёсся "домой". Сюда никому было не попасть без моей помощи. Это было моё личное убежище, в каком-то роде заменившее мне сердце. Здесь я отдыхал от беспросветности своей жизни. Снаружи нельзя было ничего увидеть, а изнутри это был уютный беломраморный домик – так, пустяки, всего пара палат. Но особенно я любил крошечную мансарду, в которую не вела ни одна дверь или лестница. Тут был камин, который сам загорался с моим приходом, и массивное кресло перед старым сундуком, который я порой использовал, как письменный стол, а порой – как подставку для ног. Кресло стояло перед окном, ведущим в беспросветную ночь, но с этого места в "хорошую погоду", когда в мире случалась гармония, можно было увидеть звезду. В ней был источник моих сил и моей надежды на будущее. В ней, и ещё в сундуке, где покоились остатки от моей далёкой прежней жизни и редкие приветы со столь же далёких Небес.

Я опустился в кресло, и занялся своим извечным ритуалом, который неизменно выполнял, чтобы не срастись со своей ролью, не забыть своей сути. Положив руки на сундук, содержимое которого я знал наизусть и мог видеть мысленным взором, я начал вспоминать – всё, с самого начала.

Огонь, земля и ветер, чистые стихии в пустоте. И мы, эфемерные создания, и Он – источник нашего Вдохновения. Мы творили и постепенно обретали форму, плоть и силу, и наконец – наши белоснежные крылья.

Сады Эдема, колыбель человечества, и тонкая, хрупкая пара, трепещущая свежестью восприятия, достаточно сложного для того, чтобы охватить всё великолепие сотворённой нами действительности. Они были прекрасней самых удивительных цветов и грациозней самых изящных зверей, они были венцом Творения, пчёлами, способными собирать нектар Его благодати в разнообразии слепленных нашими фантазиями форм.

Пора отдохновения от трудов и всеобщей радости. Однако радость затянулась, превратилась в бесконечный праздник, и стала скукой. По крайней мере, для меня. Кто-то из моих собратьев сюсюкался с Адамом и Евой, кто-то зациклился на создании всё более причудливых форм, кто-то исступлённо возносил хвалу Господу за такое чудо. Но во мне росла тоска.

Я видел, как все мы в трудах возмужали и выросли, стали другими. Мы создавали этот мир для людей, цели Его Творения. Но люди были смешными, наивными, беспечными. Звёзды зажигались и гасли, а они не менялись, потому что ничего не делали - они лишь собирали плоды нашей деятельности и радовались жизни.

Однажды я пришёл к Нему и сказал: "Неужели, это всё, и так теперь будет всегда? Неужели эти сложные создания сотворены лишь для того, чтобы бездумно восхищаться прелестями Творения? Неужели у них нет цели? А даже если так, неужели и для нас более нет достойной наших сил задачи?"

Он ничего не ответил - лишь молча посмотрел на меня, проницая душу насквозь, словно мощный свет, изгоняющий тени. Наши взгляды слились на целую вечность, и я был свидетелем движения непостижимого процесса Его всеобъемлющего сознания. А потом вдруг понял, что должен сам проявить инициативу.

Я долго думал, что же можно сделать. Я просил Его совета, но Он ни слова не промолвил. Я знал, что кое-кто из моих наиболее развитых коллег тоже не очень доволен застоем, но такой дерзости никто из них не одобрил бы наверняка. Я знал, что Его молчание означает желание посмотреть, до чего я дойду сам, но у меня отнюдь не было уверенности, считал ли Он мои замыслы многообещающими или, наоборот, опасными. Впрочем, жить так дальше не имело смысла, а смерть в те времена даже не входила в наши понятия. И я решился.

Для каждого из нас сад Эдема начался с первого маленького деревца. И наши достижения не только развивали нас самих, но и проявлялись плодами на этих деревьях. Таким образом мы имели возможность обмениваться опытом с товарищами – по обоюдному согласию. В ту пору была между нами этика безусловной честности, которую сейчас мало кто мог бы себе представить. Последствия моего поступка изменили всю картину мира. Я ввёл понятие обмана.

Не всякий из моих товарищей решился бы съесть плод с моего дерева, ибо я работал усердней многих и многого добился, а нам не нужно было пояснять, что может сделать результат чьего-то прожитого опыта – приобретённое им знание - с лицом, неподготовленным к этому собственным опытом. Но я сотворил немыслимое. Я подбил наивных глупеньких людей, у которых не было вовсе никакого опыта, съесть плод с Его древа, с древа, в котором был заключён весь опыт – все знания мира.

Началось невообразимое. Люди обладали неведомой нам дотоле властью творить мир вокруг себя всего лишь силой своих представлений. Раньше они не знали ничего, кроме видимой ими благодати, поэтому ничего не менялось, по крайней мере, мы не замечали. И вот они обрели всеобъемлющие знания, но не понимание порядка вещей, ибо правильно распорядиться знанием может лишь тот, у кого есть соответствующий опыт. У людей появились страхи, они стали стремительно меняться, и окружающий их мир тоже. Из идеального порядка и Божественного света он стал опускаться во тьму, отслоившись от первородной реальности садов Эдема. Среди ангелов царил полный бедлам: одни, не поняв, что происходит, пытались спасти Эдем, другие – людей. Но люди обладали свободой воли, и их невозможно было заставить изменить свои мысли. Они были в ужасе, пугались изменений всё больше, и тем самым усугубляли их, опускаясь в кромешный хаос и тьму, в область разрушения. Всё достигнутое летело в пропасть.

Он же лишь наблюдал за всеми. В какой-то момент я остановился, посмотрел на Него, а Он – на меня. Я ожидал, что Он испепелит меня взглядом за то, что я испортил Творение, в которое все мы вложили столько сил. Но в Его взгляде был лишь тот род вызова, который бросает Учитель Ученику: "Ну и что ты будешь теперь со всем этим делать?" И я понял, что положил лишь начало. Я должен был сделать что-то ещё, чтобы спасти положение. Сказав "альфа", я должен был сказать и "омега". Я был так уверен в своей правоте, затевая всё это! Неудача зачеркнула бы не только мой опыт, но и всеобщие достижения. Я был обязан найти выход.

И тогда я сделал второй шаг, придуманный на ходу, родившийся из отчаяния и крайней необходимости. Я ввёл в представления людей нечто светлое и постоянное. Я остановил их падение во тьму. Они застряли в полутени, существование их стало конечным. И мне пришлось сделать третий шаг, чтобы смерть не стала для них окончательной. Я замкнул круг и стал по другую сторону Творения, чтобы их миру было, между чем балансировать. Завязались причинно-следственные связи, и родилось относительное время – спирально свитое расстояние между Светом и Тьмой в плоскости эволюции.

Творение было спасено, но неузнаваемо изменилось. Не того я желал, заваривая эту кашу, но не так ли всегда происходит наш рост? Однажды решившись сделать шаг вперёд, в итоге мы оказываемся совсем не там, куда собирались. Да, я покинул Эдем и перестал быть тем, чем являлся раньше. Я отдал им часть себя, а другую принёс в жертву изменившемуся миру. Я понёс ответственность за свои поступки без оглядки на одобрение "папочки", и Воистину Мудрый вознаградил меня своим уважением.

Отныне я был на собственных хлебах, но Учитель не оставил меня советом. Он дал мне понять, что я могу сделать, чтобы помочь людям вернуться в рай, подтолкнуть их к самостоятельному преодолению эфемерного расстояния, отделяющего ныне их мир от садов Эдема, отделяющего ныне их знания от понимания, их представления от первородной реальности, их способности от созидательной власти над окружающим.

Со мной из Эдема ушло несколько ангелов. Часть из них была восхищена моей дерзостью, считая, что я пошёл против Отца, другие прибились из малодушия, избегая ответственности за совершённые во время заварушки глупости. Я автоматически стал их вожаком, потому что в действительности закономерна зависимость иерархической власти от реализационной силы, а той – от уровня развития. Я же, благодаря своим опрометчивым поступкам и их эффективным результатам, далеко превзошёл всех коллег.

Мы организовали себе преисподнюю, подчинили некоторых духов хаоса, а также тех, что породили позднее люди, и принялись за работу, смысл которой я и мои подопечные понимали совершенно по-разному. Но после первой сокрушительной неудачи я больше не стал им ничего объяснять. Мой опыт доказывал, что добиться чего-то действительно ценного в развитии можно только своими усилиями, по собственной инициативе. В конце концов, это были уже не новички, как все мы в начале Творения, когда Ему приходилось направлять почти каждый наш шаг. Так что я просто пользовался своей властью, заставляя их делать необходимое, и предоставлял им домысливать заковыристые перипетии наших целей, своего положения и моего характера в меру собственных заблуждений.

И вот, потянулись века тяжёлой и грязной работы, суть которой на самом деле бесконечно проста: тыкать людей носом в каждый Боже тёмный уголок их души, пока не останется ни пылинки, ни паутинки, пока всякое знание не пройдёт сквозь опыт и не осветится пониманием. Я обеспечил людям трудности, преодолевая которые они могли бы прозреть реальность, обрести власть над миром и вернуться в Эдем, от которого у них осталась лишь щемящая ностальгия на дне души, сродни ноющей пустоте в моей груди - тоска по утраченному, отравляющая существование, но и ведущая по жизни, как огонёк последней надежды.

Вспомнив всё это по порядку, от начала и до конца, я почувствовал себя гораздо лучше. Я немного опомнился, вернул себе хотя бы понятие о том, кто я есть, кем я был, и куда я стремлюсь – так легко потеряться в декорациях, которые ты отчасти сам же и создал. Похоже, Он прислал письмо, как всегда, очень вовремя: дыра в моей груди ныла нестерпимо, и мне был необходим этот глоток Истины.

Помедлив несколько мгновений над драгоценным листом, запечатанным Его дланью, так, что открыть могла лишь моя рука, я вздохнул, развернул письмо, и стал читать живительные слова:

"Мой вернейший Ученик, я знаю – тебе нелегко. В это смутное время твоя работа усложнилась: мир растёт и меняется, но ты не видишь результатов, которые могли бы принести тебе радость. Я не могу более направлять тебя – ты давно вырос из первого пуха, и теперь идёшь своею тропой. Но ты всегда найдёшь во мне необходимую поддержку, и силу в вере моей в тебя, которую ты заслужил вкладом своим в развитие Творения.

И когда настанет конец круговерти времён, то все узнают, и может быть поймут, что сделал ты для меня. Но никто не поймёт, не оценит так, как я – сейчас и всегда. Ты сядешь со мной одесную, а до тех пор и навеки моя любовь безграничная и благодарность бесконечная всегда с тобой, в твоём сияющем сердце. Я знаю, что ты не можешь этого почувствовать, но знаешь и ты, что это оно светит им днём, согревает их Землю, даёт им жизнь, Люцифер."

Я прикрыл глаза, ощущая умиротворение. Неожиданно, непонятно, невероятно - по щеке моей скатилась одинокая слеза. Я удивлённо проводил взглядом её сияющий след и увидел далёкую звезду, мерцающую в непроглядной тьме, казалось, теперь куда ближе, чем раньше. Сила и Свет и Любовь Твои, Отец, были нам источником, есть нам путеводной звездой, и станут нам наградой, ныне и присно и во веки веков, аминь.

Теперь я продержусь ещё тысячу лет, хотя надеюсь, так долго не понадобится.