Семен Венцимеров Поэты Стихотворения и поэмы (Нью-Йорк), 2008 * * * Здравствуйте, друзья! Я жду от вас привета. Вот мои стихи, а вот моя рука… Может по душе вам будет та иль эта Хоть одна моя заветная строка… * * * Я смотрю на Солнце по утрам. Знаете, за Солнцем есть планета Никогда не видимая вам. Мне она видна, поаерить в это, Понимаю, будет нелегко. Я сквозь Солнце вижу ту планету, Хоть она кошмарно далеко – Вижу, вижу анти-Землю эту. А на ней – большие города. В городах такие точно люди, Только не воюют никогда. И живут без танков и орудий. Там над всеми властвует Любовь, Нет измен и лжи на той планете, Там нет слез и в горьких складках лбов, Счастливы и взрослые и дети. Мы здесь из всего рождаем хлам, Убиваем и леса и души. А они – при культе Солнца – в храм Обратили и моря и суши. Общее светило их не жжет, Согревает, кормит, дарит негу. Каждый там во здравии живет, Радостно глаза возводит к небу... Знают там живущие давно: За спиной у Солнца есть планета, Коей обитателям дано Счастье: Храм Вселенского Поэта... Поэты По Новосибирской вдоль Сaнкт-Петербурга... За узкоколейкой – в рощице просвет... -- Господа, сходитесь! – И ударил гулко Выстрел невозвратный – и упал поэт... Возле тихой рощи катится троллейбус. Искрами контактов вспыхивает мгла... Может потому Россия все болеет, Что она Поэта не уберегла. Клен осиротелый - поминальной свечкой, А сентябрьский дождик - по Поэту плач... В этой тихой роще, здесь, за Черной речкой Мать-Россию в сердце поразил палач. В веке-людоеде -- новые потери... Звонкий, как свирель, отплакал. отжурчал В мрачном "Англетере" -- чудо-"подмастерье"... Как всегда, народ безмолствовал, молчал. Не сыскать Пророка, не узнать Мессию В темном царстве зла - отечестве его... Научи, Господь, несчастную Россию Впредь любить живым Поэта своего. Облака над рощей вдаль плывут небыстро, А кудрявый парень не стыдится слез. И уходит Бродский по Новосибирской, Думал, что вернется, но не довелось... * * * Не бывает богатых поэтов – Да когда им и как богатеть В круговерти высоких сюжетов? Им бы главное в жизни успеть. Жил поэт, поцелованный Богом Вдалеке от мирской суеты. Обладал незатейливым слогом – И стихи его были просты. Но при всей простоте и наиве Перед теми, кто чутко читал, Представали немедленно вживе И цветок и волшебный кристалл. И душевные струны легонько Тот поэт невзначай задевал. Кто-то плакал над строчками горько, Ну, а кто-то вовсю хохотал. Вне наград туповатой державы Он творил свое дело в тиши, Не искал ни богатства ни славы – А Всевышний позволил: -- Пиши – И, поверьте, что все олигархи, Даже вместе богатства сложив, Опечатки не стоят, помарки В той строке, что века пережив, Донесет до пра-пра-пра-пра-пра-пра- Пра-пра-правнуков слово любви. И простая наивная правда Встанет с веком чудес виз-а-ви. Не беда, что творцы небогаты. В океане житейском они – Легкокрылые птицы-фрегаты... Их паренье в душе сохрани... Зимний вечер Глухо Михайловское.. А как вечера пусты! Разбойник бы что ль явился, так я б подрался... До Санкт-Петербурга 432 версты... Когда бы поближе, уж как-нибудь бы да прокрался Пусть и ненадолго – ведь не утаить в мешке По поговорке – шила, а меня – в столице. Ясно: опять погнали бы в шею… Ну, как, меж кем В этой толпе юродивому мне схорониться… Где вы, друзья-наперсники? Да и есть ли друзья? Близким я лишь обузою, близкие ранят… Боже, зачем живу -- мельтешу, дерзя? Все, кто ни попадя злобствуют и тиранят… Высшему свету, гляжу, неудобен всем, Происхожденьем престранным, чудесным даром… Боже Всеблагий, так дай мне понять, зачем Быть мне едва ль не с отрочества душою старым? Я не втесался , не встроился в здешний мир, Я им отторгнут и он мной отторгнут тоже… Русская печь – деревенский простой камин… Лишь от нее тепло и душе и коже… * * * Ольга Королева учит дойч, Поэтесса Ольга Королева... Ей нужна бы клевая обнова, Но обновок также просит дочь... Ольга Королева – при делах -- Костюмером при балетной труппе. А доход семейный с мужем вкупе – Подбивая бабки: дело швах... Гутен морген, ауфвидерзейн, -- Повторяет Ольга между делом... Осень -- перламутром ярь на сером – Что там пьют в Германии – рейнвейн? Что едят в Германии – айсбайн? Слушают Бетховена и Баха? А у мужа ветхая рубаха – А в душе полно сердечных тайн... Ольга Королева влюблена. И, конечно, влюблена в поэта, Не в того, в которого пол-лета Прежде влюблена была она. Влюблена в счастливые стихи, Сладкие, как вафли с карамелью, Краткие цидулки по е-мэйлу... Муж простит невинные грехи. Муж привык и горд. Его жена, Что ни говорите – поэтесса... Жаль, что у страны нет интереса, Жаль – чужда поэзии страна. Будто жизнь – одна жратва и секс. В чем тогда отличие от хлева? Вся Россия двинулась налево, Где была душа – один рефлекс. Ольга Королева учит дойч И мечтает погулять по Кельну... Было бы, наверное, прикольно... Но обновки снова просит дочь... * * * Живописец Анна Королёва... Или график Анна Королёва... Или скульптор Анна Королёва – При любом раскладе – круто, клёво... К новому причислена из множеств: Аня – в Академии художеств! Гениальность – близкое из тождеств. Все иное – жалко, из убожеств... В полном восхищеньи Рейн и Волга: Ждать увековеченья недолго На твоем холсте по зову долга... И в восторге полном мама Ольга... Поэтесса Ольга-Королева, Что владеет тайнами распева... Ты – листок от Ольгиного древа – Соответствуй. Будь достойна, дева... Коктебель. Дом Волошина Край голубых вершин Памятью осиян. В счастье на свой аршин Жил Максимиллиан. Здесь так легко дышать, Злесь так легко ходить! Некому помешать Думать, мечтать, творить… Он здесь построил дом, Чтоб привечать друзей, Чтобы творилось в нем Радостней и светлей. Жил, как умел, поэт В горькие времена… Дому теперь сто лет, Каждая в нем стена Знает живых картин Тяжесть и тайный свет… Край голубых вершин Нам подарил поэт. В мире не сыщешь благ Краше заветных мест: Сказочен Карадаг, Что за простор окрест. Каждый бы рад пожить Здесь хоть недолгий срок. Только судьбу сложить Кто бы такую смог? Видимо, так теперь Более не живут… Песенный Коктебель Планерским назовут. В струях его ветров Птиц рукотворных след… Грустен поэта кров: -- Не уходи, поэт… Свет поэта В Вашингтоне после неизлечимой болезни скончался тринадцатилетний поэт,автор пяти книг «Песен сердца» Мэтти Степанек Поэту было тринадцать лет, А он уже умирал... Но стойкостью поражал поэт, Не детскостью умилял. О том, что короткий отмерен срок, Для мальчика – не секрет. Старался в цепочках звенящих строк О важном сказать поэт. Болезнь иссушала, лишала сил, Боль жалила злым огнем. Но Бога поэт лишь о том просил, Чтоб песня не гасла в нем. Безжалостный задан ему вопрос: -- Как нам вспоминать тебя? Ответил: -- Светло – и не надо слез, Не сетуя, не скорбя… Ведь я, уходящий ваш сын и брат, Был счастлив назло беде. И верю, что горстку семян добра Посеял среди людей… Уходит поэт… Но растает скорбь И горечи черной нет. Вновь тоненький сборник его раскрой, Почувствуешь: жив поэт! Все так же – улыбка его светла – С обложки глядит на нас… Он тонкой свечою сгорел дотла, А свет его не погас... Поэтесса из Инты Я жду привета из Инты От милой Аленьки Рыженко. С ней разговаривать – блаженство, С недавних пор мы с ней на «ты». Инта, шахтерский городок, Затерян на просторах Коми И нынче пребывает в коме, «Либерализмом» сбитый с ног. Как доживаете в Инте? Какая к вам доходит пресса? Там ваша чудо-поэтесса Заветной следует мечте. Ах, если бы и я там жил – (Судьбой во все края кидало) – То вашу поэтессу Аллу Я б точно на руках носил... Умейте же ее ценить, Как я ценю ее творенья... С ней, нежным чудом вдохновенья, Незримая связала нить. Я жду привета из Инты, От задушевного поэта... В ее стихах так много света, Неизъяснимой красоты... Поэт Сергей Потехин Давно вестей из Костромы не получаю – Как поживает тот загадочный поэт? Реинкарнация? Ну, что ж, не исключаю, Что вновь Есенин к нам пришел на белый свет. Так много знаков для готовых верить в чудо: Деревня Костома – отчетливый намек На Константиново... Подумайте, откуда Такой поэт забрел в забытый уголок? В деревне Костома живет поэт Сережа. Он Александрович по отчеству, заметь... Да кто ж еще умеет, душу мне корежа, Волшебным словом так пронзительно звенеть? В деревню Костома так дозвониться трудно, Я написал, а вот ответа нет и нет... Поэт Сережа жил болезненно и скудно И выпивал, конечно, как любой поэт... Но пусть узнает о Сереже вся Россия – Такой поэт, поверьте, у нее один... И пусть Россия, злое время пересиля, Поэта словом светлых вымолит годин... Михаил Эминеску Нас просвещает многознайка GOOGLE – И даже демонстрирует монетку: В СССР был отчеканен рубль К столетию кончины Эминеску. Ему б тот рубль пришелся в самый раз: Как многие великие поэты Перебивался с хлебушка на квас. Жаль, нещедры к поэтам их планеты. Коль нету хлеба, будет в мире грез Выстраивать свое существованье... Он, как и я, в том городе подрос, Чье на слуху у вас теперь названье. Скажу вам больше: в первый школьный класс, Вошел я в зданье с памятной доскою, Что извещала: ранее, до нас, Учился Эминеску здесь... Не скрою Я не читал тогда его стихов. Прочел позднее, правда в переводе... Теперь я знаю много языков, Да лишь румынский все не в обиходе – Прощения прошу, мой Черноуц... А мог бы: я по языкам отметку Всегда имел отличную... Боюсь, Что все ж не прочитаю Эминеску И впредь в оригинале, чтоб потом Пересказать особенным манером По-русски... Что поделаешь? Живем Вполсилы, в треть способностей... Карьером Несется жизнь – и все от нас, от нас... Родился Эминеску в Ботошанах, А в Черновцах шесть лет являлся в класс Классической гимназии... О шансах Карьеры деловой не помышлял – И раньше срока прекратил ученье... Уже он потихоньку сочинял И первое свое стихотворенье В «Фамилию» -- (журнал такой) – послал. Порадовался: опубликовали – И странствовать отправился: желал Уроки брать у жизни... Преподали Лишения и голод пацану Жестокие и честные уроки... Был конюхом, суфлером... Всю страну Пешком истопал... И собрал в итоге Мировоззренье, без чего поэт Несостоятелен... И быт народа Исследовал в тех странствиях... Сюжет Большой судьбы в исканиях три года Выстраивал упорно Михаил... А далее он стал студентом в Вене, На лекции в Берлинском походил Для расширенья знаний универе... В стихи его – борьба добра и зла, Конфликт искусства с жизнью, антитеза Любви земной и песенной вошла... При этом поэтическая греза Набрасывает романтичный флер... Его стихи как будто на котурнах, В них словно бы реальности укор За то, что приземленна, «некультурна»... Он пишет, пишет... Первые стихи Патриотичны в мироощущенье – («На смерть Арона Пумнула») – ярки... В семидесятые – в стихотворенья Вошли идеи классовой борьбы... В провидческой поэме «Император И пролетарий» промарксистски был Настроен... Как известный литератор В Румынии привечен, возвратясь... Здесь уделил внимание фольклору, Работая в библиотеке Ясс... Стал погружаться в прозу в эту пору И в публицистику... Вошел народ, Как главный персонаж, в его творенья. Его он идеалом изберет. Народу посвящая вдохновенье, Поэт определил, что антипод – Буржуазия: лжива и продажна. В разврате, бездуховности живет... Позднее в Яссах, что отметить важно, Поэт на просвещение влиял: Инспектор школ народных, он пытался В жизнь претворить высокий идеал... Какой-то след, наверное, остался... Потом он переехал в Бухарест. Газета «Тимпул» с Эминеску дружит... Разлад в душе: поэт несет свой крест – Он идеалу отрешенно служит, А жизнь от идеала далека: Власть чистогана монстров порождает. В душе непреходящая тоска – И он себя от жизни отчуждает. Рождаются прекрасные стихи, Но постепенно лопаются связи С реальностью, все более штрихи Потусторонности видны в его отказе Принять чужие правила игры – И он ушел в закрытый мир куда-то... От нас, по счастью, скрыты те миры Беспамятства, откуда нет возврата... Но наш эгоистичный мир людей Берет стихи ушедшего поэта, Богатство чувств поэта и идей – И в этом обоюдная победа... О Володе Высоцком... О Володе Высоцком... Осталась любовь и печаль... Ну, а книги Володи пришли и остались посмертно... Он не пел, а хрипел, он от боли народной кричал. Этот крик все звучит в нас, а боль нарастает несметно... Даже если шутил, даже если смешил на ходу, Если даже острил, все, как солью, пропитано болью... Он, конечно, грешил, растворяясь в опийном чаду. – Но грехи искупил честной песней и пламенной ролью... Был он телом тщедушен, а ростом пожалуй что мал, Он не рвался в великие, не привставал на котурны... Только подленький страх, тот, что ВЕРУ из душ изымал, Сам боялся Володиных песен, что неподцензурны... Что случилось с Россией, он загодя предвосхищал, Знал, что тех перемен омерзительных он не полюбит... Не услышан опять, как во всем, что он нам прокричал... Что же делать? Глядеть, как безумье Россию погубит? -- Нам, которые в Думу не лезут, не рвут на клочки, По дешевке Отечество, не продают, не скупают, Как, Володя, скажи, не повеситься нам от тоски? Как нам жить, чем дышать? Эти мерзости душу терзают... -- Хорошо, что терзают, -- сказал бы нам, если бы мог, -- Значит живы пока и душа в том дерьме не закисла... Просто станьте стеною – и руки друг с другом – в замок, Против лжи -- за Россию, за совесть – без скрытого смысла... -- А еще, -- он сказал бы, -- пусть властвует вами Любовь, Но не та, что сейчас, продают, как Россию, за центы... Кстати, старые песни мои вы послушайте вновь, Не затем, чтобы попусту мне расточать комплименты... Ну, послушайте, право, ведь я же об ЭТОМ кричал... Может, песни послушав, как раз обретете ответы... О Володе Высоцком... Осталась любовь и печаль... В той любви и печали бессмертны России поэты... 1 сентября 1969 г. Такие чудесные факты, Удавшийся эксперимент: Вчера был солдатом - и ах ты! - Сегодня - московский студент. В такое поверишь не с маху, Так, вдруг, осознать нелегко... Но надо солдатскую марку, Как прежде, держать высоко, И надо учесть от порога: (Мне истина эта ясна) И здесь с нормативами строго, А времени - вовсе немного, Уж точно - не хватит для сна. Мой новый дружок, Медведовский, Ракетчик, газетчик, поэт - Нарочно дубовые доски Под простыни на ночь кладет*. Пусть будет несытно, несладко - Но мы понимаем свой долг. Закалка солдата, солдатская хватка - Залог, что из нас будет толк. Где тополь - дружок желтолистый - Нам шепчет, встречая: " Привет!", Стоит факультет журналистский, Теперь это наш факультет. И мы под тем тополем старым Спешим - ведь нельзя опоздать... Сегодня у нас семинары: Истпарт, диамат, совпечать... Другу Ульяновскому поэту Григорию Медведовскому к его 60-летию Возле жизненной тропки натыканы Дни рожденья, как грустные вехи... Неуспехи – обидными тыквами, Рушниками дарились успехи... . В тех и в этих печального, грустного Нынче больше, чем боли и счастья... Но из противоречья прокрустова: «Если б молодость знала...» -- нечасто, Но случалось порой вдохновенною Прорываться душою к прозренью – И тогда мы сводили Вселенную К незабвенному стихотворенью... Что успели, что – нет – разберет Господь, Он оценит стремленья-итоги... Мы, наверное, больше смогли б – не спорь – Но сбивались нередко с дороги... Отвлекались на суетное подчас, За обманками шли, миражами... Маяками друг другу светя, лучась, Вдохновением заражали. «Если б старость могла...» -- это не о нас, Стариками не станем, Григорий... В нетерпении крыльями бьет Пегас -- Застоялся-де в коридоре. Намекает -- давайте взлетим: Парнас Ожидает нас сиротливо... И конечно же мы взлетим не раз... Так, что счастливо, брат... Счастливо! Элиезер Штейнбарг ...Там, в Липканах над домами липы Шепчутся о чем-то с соловьями... А к примеру, вы, да, вы -- могли бы Передать еврейскими словами Точно -- и в понятиях конкретных Тех бесед нешумных содержанье? Может, в их подробностях секретных Судьбоносное таится знанье? По Липканам бегал босоногий Кареглазый мальчик Элиезер... -- Не трещите надо мной, сороки -- Мне пора с ровесниками в хедер*... Ну, я понимаю вас, положим И займусь позднее переводом Стрекота сорок -- на мамэ лошн**... И останутся с моим народом Как его духовное богатство Сказка, притча, поговорка, басня... Молоток, пила, игла, -- азарт свой Поумерьте! В баснях и о вас я Расскажу -- и речь вещей прольется Мудростью на каждого... Не ложен Вывод: из священного колодца Черпаем судьбу -- из мамэ лошн. ...Невысокий, в кругленьких очечках. Не спеша гулял... Над Черновцами Россыпь звезд, дурман акаций... Ночка, Как известно, дружит с мудрецами. И под крутолобым сводом мозга Слово к слову – нет душе покоя... Память восприимчивее воска -- И чеканной вечною строкою Вязка слов ложится на бумагу, Запечатлевая в светлых душах Грустную улыбку и отвагу... И среди спасительных отдушин В час, когда несчетно смерть косила И сама история стенала -- В басенках накопленная сила Зверству тайно противостояла. Буквы идиш -- огоньками свечек Озаряют трудный путь еврея Из черты оседлости -- местечек -- В Иерусалим... Не властно время Над судьбой пророческой... Не властна Смерть над Боговдохновенным словом... Мудрая Штейнбарговская басня Нас уводит к доброму от злого... *Еврейская начальная школа ** Язык идиш Владимир Ивасюк Семидесятый... Песней вся страна Покорена... Рождение шедевра... Елена Кузнецова... Вот она «Червону руту» спела самой первой -- (На Театралке сняли этот клип) -- Солистка из ансамбля «Буковина»... Вы были в Черновцах тогда? Могли б Услышать сами: трепетно, невинно Ту песню, как признание в любви, Пронзительно, восторженно и жарко, Как смелый вызов парню виз-а-ви Исполнила девчонка-черновчанка... А парень – сам Володя Ивасюк, Мелодию с душой своей сложивший. Та песня к ней пришла из первых рук – И весь народ, ту песню возлюбивший, С той песней принял в сердце и ее... Как я, Володя был тогда студентом... Престранное везение мое: Курс на картошке... Я же тем моментом С последствиями травмы в ССО Отпущен в Черновцы... Я это видел! С начала до конца я видел все... Какую песню этот парень выдал... Как раз на переломе сентября Снимали этот клип на Театралке... И вот она, синкопами бодря, Всех нас завоевала по нахалке... Ах, что за песня! Музыка, слова... Такая свежесть в ней, такая сила! Не оторваться – сердце, голова Сдались ей, чтобы к счастью возносила... Ходили слухи: Ивасюк влюблен В певицу из ансамбля «Буковина», Что тот шедевр был ей и посвящен... Кто скажет точно? Может быть... Картина Той съемки не забыта посейчас... Еще из уст в уста передавали, Что подарил на перстеньке алмаз... А вы что о той девушке слыхали? Ансамбль «Смеричка» был уже потом Хоть в прессе первым тот ансамбль назвали... В ансамбле том изъяна не найдем: Василь Зинкевич, Яремчук Назарий Задор старались в песне подчеркнуть, Безудержный напор и темперамент, Но здесь они пережимали чуть... Вокалу незатейливый орнамент С гуцульским колоритом добавлял Аранжировщик – клавиши, гитары... «Червоной руте» дарят свой вокал Гнатюк, Гуляев, Сонечка Ротару... У каждого певца подходец свой... К примеру, романтично и с грустинкой Пел Константин свет Дмитрич Огневой... Журнальчик «Кругозор» с его пластинкой Потом мне удалось купить в Москве... Закончив этот курс, стажировался На радио Московском. Ну, так с кем Румынских меломанов постарался Я познакомить, радиожурнал Готовя для трансляций в Бухаресте? С Ивасюком... А песню исполнял В знакомом варианте – честь по чести – Он: Константин свет Дмитрич Огневой... Мне было ближе это исполненье... А вскорости уже над головой Из каждого окна звенело пенье: «Червону руту» весь Союз запел... В той песне было что-то от «Марички, Но это я не в нотах разглядел, Не в ритмах и стихах, а в перекличке Тех вдохновенных и высоких чувств – Их обе песни ясно выражали... Ах, песня! Ты превыше всех искусств... Все Черновцы Володю поддержали... Занятно, что один из двух «отцов» «Марички» был предтечею Володи По институту. Здешний мед – творцов Наладил выпуск... Что ж, и песня вроде Лекарства – избавляет от хандры, Гармонизирует работу сердца... В мединституте, видимо, горды Преподы и студенты от соседства С Володей, что внезапно стал звездой... Но с детства так трудна его дорога, Ах, до чего трудна, хоть волком вой – Судьба его испытывает строго... Родился он, Владимир Ивасюк, В местечке Кицмань здесь, на Буковине... Всем стало ясно: музыкальный слух! Родители задумались о сыне: Его же надо музыке учить, А в Кицмане покуда нет музшколы... -- Давай начальству жалобы строчить, Настроим депутатов... -- В общем, скоро Открыли – Черновицкой филиал... Вот повезло так повезло мальчонке – И скрипочку малыш впервые взял В пока еще некрепкие ручонки И из его покуда слабых рук Вдруг вылетела музыка, как птица... Уж так старался Вова Ивасюк. Уж так хотел быстрее научиться! Он рос. С ним вместе музыка росла. А руки стали сильные такие – Те руки – крылья горного орла Перенесли его однажды в Киев, В спецшколу для талантливых детей... Но здесь без мамы с папой одиноко – И он домой вернулся без затей... У мальчика под материнским оком – (Столичный импульс втуне не пропал) – Открылись сочинительства задатки. Он «Буковинку» организовал – Ансамблик школьный – и пошел в тетрадке На нотоносец звуки помещать, Из коих повыстраивались песни... Ах, почему б ему не помечтать: Уж так Володя будет счастлив, если Однажды песни те споет Гнатюк... Ну, а пока на всех олимпиадах Ансамбль, который создал Ивасюк, Обычно побеждает – и в наградах Директорский просторный кабинет.... Вот он впервые на телеэкране... И Киев проявляет пиэтет К подростку... Замечательной награде Маэстро удостоен: по Днепру Поездкой на туристском теплоходе... И взрослые ансамбли по-добру Ему звонят и пишут: мол, Володя, Пришли нам ноты песенок твоих... -- А кстати, кто придумал эти тексты? – -- Я сам писал и музыку и стих... -- Ну, ты даешь! Чудесно! Были те, кто, Наверно, и -- завидовал ему – И сглазили – удачу умыкнули... Шел на медаль. Не дали. Почему? На первый взгляд случайность... Подтолкнули И бюст вождя был с пьедестала сбит – И – гипсовые сыпались осколки... Шьют дело... У него насчастный вид, А в школе комсомольцы, комсомолки С подачи старших – (вбили конформизм) – Берутся прорабатывать Володю: Явил, мол, злостный антикоммунизм – Уже и исключенье на подходе... Родители боролись за него – Отбили, отстояли, но медали Не будет... -- Ладно, сынка, ничего... Спасибо, хоть закончить школу дали... Блестяще поступил в мединститут, Но «органам» Володя – костью в горле – И в ректорат о нем «телегу» шлют. Дают ход делу – и такое горе – Позоря молодого паренька, Приказ об исключении публично Зачитывают... -- Институт, пока! Вот дураки – ведь он всегда отлично Учился – и отличный был бы врач... Но выкормышам Берии с Ягодой Кого-то б лишь в мятежники запрячь... Они, чекисты, были вражьей кодлой, А не Володя... Выдержав удар, В рабочий класс пошел... Но на заводе Прознали про его высокий дар – И попросили: -- Ты б не мог, Володя, Хороший хор нам организовать? -- Могу, конечно.... Классная идея!... И хор Володин радость вызывать Стал в городе... О творчестве радея, Володя для своих хоровиков Цикл песен пишет – и под псевдонимом Их шлет на конкурс... Результат каков? Он – победитель! Вот – в газете снимок... А песни – «Видлитали журавли», А также «Колыбельная Оксане» В народ без визы «органов» пошли... И вот – «Червона рута» на экране... А он мединститут завоевал, Придя в него с путевкой заводскою... Видать, в тот раз «майорчик» прозевал – Потом, наверно, с лютою тоской, Кусая локти, злился – не достать: Обласканный народом композитор Пред «органом» не станет трепетать, Пред подлым и никчемным паразитом – Ведь за него поднимется народ... Володин звездный миг – «Червона рута»... Союз,... Европа,... мир ее поет – И вправду песня сочинилась круто... Потом был фильм с названием таким, Потом ансамбль для собственной супруги С таким названьем создал Евдоким... -- Кто? -- Толя Евдокименко... -- И в круге Звезд украинских занял Ивасюк Достойное, заслуженное место. И, как мечталось, сам Дмитро Гнатюк Запел «Червону руту» -- так чудесно, Как только он, великий мастер мог... Взлетая в композиторской карьере, Владимир совершил большой рывок – Во Львов уехав... Черновцы потере Не рады... Что поделать: город Львов – Консерваторский... Отпустили, веря, Что, научившись, станет – будь здоров! – Творцом – и лишь на время та потеря... Ротару с новой песней «Водограй» Очаровала польский город Сопот... Летят по всей земле из края в край Те песни-птицы... Замолкает шепот, Когда его мелодии звучат... «Два перстня», «Словно стаи птиц», «Две скрипки» -- То тихой грустью душу покорят, А то на лица вознесут улыбки... От песни к песне зрел его талант – И вот уже «Мелодия» дозрела Чудесных песен выпустить «гигант»... С прилавков та пластинка улетела – За день... Потом случился тот апрель... Володе позвонили... Он оделся... Ушел... -- Но где он? Поздно же... Теперь Глухая ночь... Да где ж он засиделся?... Он только в мае обнаружен был Повешенным в лесу... Самоубийство? Скорее нет, чем да... Но кто убил? За что? Ответа нет... Так быстро, быстро -- Безудержно уносятся года... Незаменимых нет? Увы, неправда: Таких, как он не будет никогда. Нет заменимых... Но одна отрада: Как в зеркало, душе Ивасюка В сердца его земных друзей глядеться.... «Червона рута» будет жить века И Черновцам останется в наследство... Народный поэт Сколько мусора бросаем на страницы, Неразборчиво и с грязным запашком. Наследить сильнее лишь бы засветиться... О себе я... А вы думали, о ком? Рассыпаем горстку ширпотребных стразов И спешим за бриллианты выдавать... А вот жил один поэт болгармкий – Вазов, Он любовь свою стеснялся воспевать. Он стыдился вообще писать о личном : Боль Болгарии неугасима в нем. Полагал: писать о личном – неприлично, Если родина под вражеским огнем. -- Ванчо. – убеждала мама-майка, -- Знай, Болгарии прекрасней в мире нет? – Эту максиму всем сердцем принимая. Воспевал отчизну пламенный поэт. Восхищался Вазов подвигами храбрых Гордой родины героев и вождей. Был Иван певцом народной горькой правды. Светлых чаяний народных и страстей. Обстоятельства борьбы --- его стихия... Я в болгарском, скажем честно, не силен. Но с волнением вхожу в его стихи я – Впечатляет цельной искренностью он. Он не мнил себя мессией и пророком – Был в строю, осознавал себя бойцом... Звал к свободе, та, казалось, за порогом – Честным словом и восторженным лицом. Эта искренность звучит анахронизмом – Ироничен новый меркантильный век. Но народом навсегда великим признан Удивительный поэт и человек... Успех Памяти Леонида Филатова Режиссер ясноокий, Аполлоном хранимый, Да с мечтою высокой, Да с душою ранимой. Как ты быстро находишь Ключ к нешуточной роли - Видно, издавна копишь Краски счастья и боли. Боль сквозь смех проступает - Ведь душа вся в ушибах. Видно, жизнь постигая, Не страшился ошибок, Не страшился падений. Не боялся злословья... Не пророк и не гений, Каждый шаг - только с кровью... Да, а что-то с годами Не становится легче И круги под глазами Все темнее и резче. Все труднее: при свете, С фонарем Диогена: Отзовись. человече, Хоть один во Вселенной! Загрустив о забытом И грустя по потерям Ты со сцены софитом Поведешь над партером. От сердечной натуги Безнадежно охрипнешь... Гду вы, верные други? - Вдруг в отчаянье крикнешь. Оборвешь телефоны, Разошлешь телеграммы Про сердечне стоны, Про душевные раны. Но у телеэкрана Ты замрешь до полночи, Как у самого края, Чужд и этим и прочим..... А с утра полутемным Пробежишь коридором Под форгангом потертым С потускневшим узором. Окунешься с разбегу В чехарду репетиций... Словно листья по ветру, Дни летят вереницей... Пыльный храм Мельпомены Светом призрачным залит, Не сулят перемены И овации в зале. Опустела галерка, Отдыхают актеры... И украдкой, неловко (Не поймут билетеры...), Наспех куртку надевший, Убегаешь под пасмурь, Непогасшей надежде Не давая погаснуть... Режиссер ясноокий, Аполлоном хранимый, Да с мечтою высокой, Да с душою ранимой... Северодонецк Из другой Вселенной Фаберже да нэцкэ, Ренуар с Гогеном, Бергман и Дали... Но зато на "фене" в Северодонецке Вы б договориться обо всем могли. В Северодонецке * сладок квас фруктовый, Я нигде доселе не пивал такой. А сосед в общаге * бывший вор фартовый -- Кружку мне подносит синею рукой. Как же звали вора?... Позабылось имя. Впрочем, "контингента" в городе полно. Город многих строек, город многих "химий"... От наколок синих белым днем темно. От разборок урок жутковато шибко. Как бы уберечься, не попасть впросак. Вот и верь газетам. Эх, моя ошибка: Строек «комсомольских» не видал, чудак? Я сюда подался из Кривого Рога. Я почти что "шишка" * мастер РМЗ. Мне работа в радость: я в черченье дока * Все хотят подъехать на кривой козе. Одному эскизик, этому * заказик... Допуски-посадки * с этим я на "ты". Славно быть умелым, нужным... Ах, не сглазить... Мне с "рабочим классом" наводить мосты, То есть, быть изрядно гибким дипломатом... Я о "контингенте" рассказал уже. Здесь не то опасно, что покроют матом * Можно оказаться ведь и на ноже... Словом, должностенка * так, не синекура. Видно идеальных должностей и нет... ...В Северодонецке жил Иосиф Курлат * Вряд ли вам известен был такой поэт. В чем-то архаичный и смешной до колик, Стихоман, творивший честно светлый бред... И его пронзительный "квадратный корень"* Я не забываю сорок быстрых лет. В Северодонецке пожилось пол-лета. Я потом все начал с чистого листка. ...Стоит помнить город, город и поэта, Коль от них осталась хоть одна строка. ------------------------------ *... Она забылась, первая весна... Но почему, о прошлом не тоскуя, Квадратный корень твоего окна Никак извлечь из сердца не могу я... Иосиф Курлат Поэт с Лубянки Да, все мы смертны, хоть не по нутру Мне эта истина, страшнее нету. Но в час положенный и я умру И память обо мне сотрет седая Лета... Из стихов Ю.В. Андропова Юрий Вэлвович Либерман, тайный поэт, Вам известен как Юрий Андропов... Чем его оправдать? Оправдания нет. За воспитанника агитпропов Голосует единственный праведный факт: Он стихам посвящает раздумья... В них – еврейской души его светлый экстракт... Дар скрываем из благоразумья. Выдвиженец ежовских и «ягодных» лет Стал объектом жестоких дискуссий. Персонажа загадочнее в мире нет. Не в моем он однако же вкусе. Он родился в Нагутской... Кто мать, кто отец Не прочтешь в биографии – дудки. На каком языке изъяснялся малец С дедом-бабкой? А сказки и шутки?... Колыбельные песенки пела ему На каком диалекте мамаша? Засекречено напрочь. Зачем? Почему? Юдофобна история наша. Мама гения власти... Кто? Геня Файнштейн. Вэлв, который был польским евреем, Рано умер. А отчим, увы, «ныт ферштейн» -- Грек моздокский... В итоге имеем: Он – Андропулос Юрий, дошкольник пока. Грек стал отчимом добрым и мудрым. Он воспитывал страстно чужого сынка. Но однажды нерадостным утром Тот повторно трагически осиротел. Мать «фабзайцам давала начатки Музыкальных наук, чтобы тот, кто хотел, Мог «Катюшу» сыграть на двухрядке. Юрий то же осилил сперва ФЗУ. Мать в тридцатые туберкулезом Сражена. Та болезнь до сих пор, как лозу, Косит смертных. К серьезным угрозам Человечество также относит его. Хоть имеется антибиотик, Нано, лазер – а вот – не берет ничего, Коль бацилла проникнет в животик... Фотографии юного Юрия есть. Каждый видит: на снимках еврейчик. Как прожить сироте? Что-то надо же есть. Без получки нет пшенок и гречек. Поначалу Андропулос крутит кино. Вскоре понял: работу Андропов Находить будет легче. Такое оно – Исповеданье... Ясен Эзопов, Мой читателю-интеллигенту язык? А до прочих – какое мне дело? Вскоре в Рыбинске Юрий Андропов возник, В водный техникум бухнулся смело. А по тем временам это – вузу сродни. Юрий шустрый такой комсомолец. И характерец – сталь. Выживал без родни. Заводила. Вожак. Доброволец- Активист. Не случайно заканчивал ссуз, Пребывая в нем платным комсоргом. А тем временем чистки терзали Союз, И казненные тухли по моргам. Он приходит на Рыбинскую судоверфь, Носит штурманку с «крабом» на тулье. А в державе по-прежнему властвует смерть, Но его и доносы и пули Обошли и опять комсомольцы его Вожаком избирают. На верфи. А отсель – до «обоймы» всего ничего. Он прорвался. Уселся на ветке. В ярославском обкоме он первый теперь Секретарь. Комсомольский. Но все же. Он едва ль поднимался наверх без потерь В плане совести, чести... Чуть позже Новый шаг по карьерной стремянке. ЦК Возглавляет он Карело-Финский. Комсомольский. Как прежде. Но это – пока. Вверх и вверх он идет без заминки. Объяснение вовсе не в том, что его Отличают большие таланты. Всех высоких скосили – и нет никого. Значит, мелочь встает на пуанты. Впрочем, он энергичен и воля – титан! Ну, а тут и война подоспела. Он готовит комсоргов теперь – партизан, Не заваливает это дело. Штаб Карельского фронта один всю войну Катастрофных не знал поражений. Есть в том Юрия вклад? Несомненно! Ему Вменено: для диверсий—крушений, Нападений на базы врагов и штабы -- Подготовить отчаянных профи. Их готовя, он строил фундамент судьбы, Впечатлившей сообщество пробы. Финский фронт – испытаний судьбы полигон. Вся судьба – из карельских сугробов... В этом штабе единственный, кто без погон, Комсомольский цековец Андропов. Был в Победе андроповский маленький вклад, Как и каждого, кто состоялся... А потом по партийным ступенькам подряд Шел Андропов – и не оступался. Первым шагом – горком и Карельский обком. Одновременно в Петрозаводске Добывает университетский диплом – Образованность в нужной доводке. Середина столетья. И Юрий – в ЦК. Он инспектор и зав. подотделом. А потом – в Будапеште послом. Там рука Из титана нужна, чтобы смелым И решительным был дипломат. Он таким Проявил себя в дни заварушки. Ожиданья восставших рассеяны в дым, Били наши их танки и пушки. Возвратился с победой Андропов в ЦК. Новый шаг: он теперь завотделом. В иерархии должность его высока. А по сути: затакт перед Делом. И такой же затакт – секретарство ... В судьбе – Тихий шаг в незаметной карьере... И внезапно Андропов – глава КГБ. Вот вам Слово и Дело. По мере Пребывания на главжандармском посту Рекордсменом останется явно. Я – из СССР и жандармов не чту – Жалко жили в стране и бесправно. Лицемерили все, а о правде – молчи. «Одобрямсили» всякую ересь. И подслушка была, а кругом – стукачи. Жили тускло, в себе изуверясь. Он пятнадцать годков за страной надзирал. «Стук» с подслушкой – с его одобренья. А потом он в ЦК – генерал-секретарь, Самый главный... Но это – мгновенья... Лишь два года поцарствовал бедный еврей, И больной и усталый донельзя. Бог не дал развернуться, прибрал поскорей – Пусть уж чукча какой или эрзя Правят дальше теперя великой страной. Может им это лучше удастся? А евреи тихонько пройдут стороной, Чтоб на черных делах не попасться. Что еще рассказать? Был он дважды женат. О Енгалычевой. Звали Ниной. Это Рыбинск еще. С Ниной – двое ребят. Дочка – Женя (в честь мамы любимой), Сын – Владимир –(в честь папы). Владимир-сынок По дурной покатился дорожке. Сам-то Юрий от Нины ушел и не мог Повседневно стоять на порожке, Контролировать сына. Отец для войны Партизанских комсоргов готовит. Безнадзорные в банды уходят сыны Их милиция доблестно ловит. Воровал позабытый сынок. Отсидел. Перебрался в Тирасполь, где умер... Проглядел сына Вову отец, проглядел – У судьбы с горькой примесью юмор. Ярославль... Дочка Женя по-прежнему тут, Где при маме взрослела, при Нине. Медицинский закончила здесь институт. Вот и все о семьи половине. А в Карелии Юрий Татьяну нашел. С ней и прожил всю жизнь до кончины. В сорок первом сын Игорь в семейство пришел. Чуть позднее – дочурки Ирины Слышит лепет Андропов. Ирина филфак МГУ-шный закончила ладно. Муж – Филиппов-актер. Замечатеьный брак. «ЖЗЛ» издавала отрадно И «Советскую музыку». Папа ушел – И закончился брак. А Филиппов Позже Гундареву в «Маяковском» нашел – Весь сюжет не для разовых клипов. А Ирина на пенсии – годы, увы – В жизнь свою никого не пускает. Не желает о прошлом досужей молвы. По отцу только сильно скучает. Игорь-сын отучился в престижном МГИМО И карьеру успешную делал. При всевластном отце шло все будто само, Он особо в министры не целил. Был в Афинах послом. Там измену жены Обнаружил. Сорвался и запил. Был отозван в Москву. И отметить должны: Что «мальчишки» в отсутствие папы Оказались сестер очевидно слабей, Перед жизнью слегка пасовали. И была Чурсина – он женился на ней. Этот брак был с брачком – разорвали. Он вернулся опять к изменившей жене. Что за жизнь, если чашка разбита? Я такое понять не способен вполне – У разбитого Игорь корыта. Правда, в МИД’е по-прежнему служит сынок. Он посол по особым заданиям. Имя держит в обойме. Отец – царь и бог, Игорь – властным занятен компаниям. Девяносто могло бы отцу настучать. В этом возрасте многие живы. Об Андропове снова толкует печать Словно нынешней мало поживы. Политологи спорят. Историки врут. Кем был: ангелом праведным или?... Снова копья ломают и логикой бьют, Про еврейство все фактики слили. Полагают, что был у Андропова план, Как державу спасти от развала. Только, жаль, не успел. А Китай-великан План осилил в порядке аврала. И успешно выходит в борьбе мировой Шустро в лидеры без колебаний. Признаю: был Андропов мужик с головой, Сомневаться в чем нет оснований. Что осталось за кадром покуда? Он был Супер-скромным в быту человеком. Не хватал у державы, не рвал, не копил И в наследство ни налом ни чеком Ничего не оставил потомкам. Причем Генеральскую долю зарплаты Отправлял без шумихи тайком в детский дом. Вы берите пример, скорохваты! А еще он писал неплохие стихи, Что у Господа стало заслугой. Приведу напоследок четыре строки – Я проникся питавшей их тугой... Мы бренны в этом мире под луной, Жизнь - только миг, небытие - навеки, Кружится по Вселенной шар земной, Живут и умирают человеки... Эти песни дарила мечта... Памяти Владимира Киршона «Я спросил у ясеня, где моя любимая...» -- Это песня о большой. О большой беде... Жил поэт, в чьем творчестве одаренность зримая – И поэтому его взял НКВД. «Я спросил у ясеня..., я спросил у тополя...» Спрашивал у друга он и у струй дождя... А садист-нкавэдист, на поэта топая, В шпионаже обвинял, песни не щадя... Тридцать шесть поэту лет, веку – тридцать восемь. -- Товсь!, -- скомандовал сержант. – Пли! – Погас июль... Ясень к тополю поник. Дождь заплакал... Спросим: Всех поэтов расстрелять, много ль надо пуль? * * * Я не поседею, я не побелею – Как давно с любимой распевал... Незабвенной песней до сих пор болею, Хоть свои частенько выдавал. Поэтесса Рэмо поменяля имя – И теперь она известна всем. Песни о любви душой слагает Римма, Светлые и юные совсем. В цехе стихотворцев – признанная прима -- Боговдохновенные слова Вносит в строки песни Казакова Римма, Свет, печалью тронутый едва. Ритм, понятно, четкий, и жемчужна рифма – Мастер на вершине ремесла... Искренность любви неутоленной Римма В золотые песни привнесла. Я давным-давно от жизни побелевший -- И склоняю голову пред ней. Песню Казаковой певший-перепевший, Буду с нею до последних дней... Может быть и та, с кем распевал дуэтом, Та, что на другом краю Земли, «Ненаглядный мой...» мурлычет -- и при этом Две слезинки с век ее сошли... Поэт Наталья Каткова Наталью Каткову читайте внимательно, Наталья Каткова – поэт. А это всегда и светло и страдательно, Поэта безбольного нет. Дар слова – он только опора, основа, Канал, по которому боль, Из сердца, трясущегося от озноба В скорбях, вытекает повдоль Судьбы, с одиночеством свенчанной цепко – В ней катарсис вечный царит. Лодчонку судьбы жизнь бросает, как щепку – И плачет сердечко навзрыд. Слова у Натальи Катковой изысканны, Но главное вовсе не в том. Читая Каткову, доищемся истины, От коей, увы, -- в горле ком... * * * Он не лез на рожон, чтоб себя попиарить, И не вспомнить других, кто сказал «Нет – войне!» Президенту в Кремле... Чтобы «наскипидарить», Был «общественный суд», посвященный Чечне, Где, как в тридцать седьмом разошлась камарилья, Осуждая его... Он стоял до конца. И убили его, но незримые крылья Вознесли в чистый рай стихотворца-бойца. Не узнать, на какой из космических станций Предоставлен поэту небесный приют... Уходя навсегда, он, поэт Левитанский, Не ушел: настоящие вечно живут. И стихи остаются навечно живыми, Отражая сиянье его и тепло, И бесстрашную душу, и гордое имя, Сколько б дней не прошло, сколько б лет ни прошло.... И встречая счастливое вновь новогодье, Вспомним: он заповедал из ситчика шить Для апреля обновки по теплой погоде, Танцевать -- и бесстрашно, и праведно жить... Пауль Целан Повседневность полна сюрпризов – У судьбы есть коварный план – И она мне бросает вызов: Европейский поэт Целан.. Кто считает его французом, Кто австрийцем... -- Да нет, -- румын... -- Кстати, жил он и под Союзом – Узаконенный гражданин В совершенстве владел «великим И могучим...» -- переводил... Русских звонких поэтов лики Благодарно в душе носил... А писал стихи – на немецком. Что недавно открылось мне – И стою под прицелом метким: Вызов брошен – и в стороне Отмолчаться едва ль удастся: Ведь немецкий – и мой язык... Неизбежно в стихи вгрызаться... Страшновато... Целан – велик. Всей Европою величаем... Но попробуй его пойми... Вызов принят: он черновчанин... -- Ну, так что же ты, не томи! -- Погодите, не так все просто, Намечается тяжкий труд... – На портрете: лицом подросток – А подносит зажженный трут, Что взрывает мои привычки: Я конкретен в моих стихах.— Стилистической переклички Не находится – вот и страх Перед встречей с душой Целана, Воплощенной в неясный слог... Все Целаново так туманно... -- Ты бы, Пауль, мне сам помог... – Улыбается с легкой грустью: -- Разбирайся, земляк, твори! – -- Попытаюсь... Вначале пусть я Обозначу шаги твои... – Он явился на свет в двадцатом -- (Двадцать семь годков до меня). В окружении небогатом... Город, тайны свои храня, Подводил к переулкам-фрескам И гравюрам... -- Красиво, ах! -- Говорил с пацаном еврейским На бесчисленных языках... Полагаю, учился Анчел В той же школе, где я потом В первом классе ученье начал... Мне неведомо, где был дом, В коем он, Пауль Лео Анчел, Малышом пузыри пускал... Город тайны свои заначил... А у века – лихой оскал... Век глядит на мир, не мигая... Год в Румынии Черновцы... Чуть поздней родила Михая Королева... У них отцы, Гогенцоллерн и Анчел – ясно, Что не ровня... А сверх того Поощряет король негласно Ксенофобию... Для чего? Вразумительного ответа Не дождетесь – вселился бес? Вновь и вновь в бесовство планета Попадает фатально без Хоть какого-то просветленья В черных душах. Урок не впрок... Предвоенное поколенье: Королевский инфант, сынок Гогенцоллерна и Елены В королевском растет дворце. Европейских монархов гены Сконцентрированы в мальце. У еврейского коммерсанта – Пауль Лео – смешной малыш... Что еврейство – детерминанта Всей судьбы, вспоминают лишь Папа с мамой... Смышленый мальчик В полиэтносе Черновцов Перебрасывает, как мячик, С языка на язык словцо, Взяв в румынском его – в немецкий, С украинского – снова в дойч... Словоформы мальчишек метки... Так, играя, судьбу найдешь... Не заметил и сам, как вскоре Все наречия понимал... Он учился в народной школе, Шестилетним в нее попал. Через год -- с поворотом новым И Михая судьба пошла: Несмышленым был коронован – Непонятные нам дела... Пауль Лео писал диктанты, Числа складывал и делил, Лингвистические таланты Убедительно проявил. А Михай королевством правил, Что похоже на анекдот... Люд румынский монарха славил: Не мешает, так пусть живет... Что за разница: туарег ли На престоле? Пускай малец... А в тридцатом Михая свергли Да не кто-нибудь, а отец. Тоже не было заварушки. Люду дело ли до мальца? Пусть играет теперь в игрушки – Есть пригляд короля-отца... Не румыну быть роялистом, Он простак, но хитрец порой... А тем временем – гимназистом Подрастает второй герой. Полагаю, учился Анчел В том же здании не шутя, Где и я путь в ученье начал, Четверть века за ним спустя, А предшествовал – Эминеску, Что уже, все, что мог, свершил... Жизнь смастрячит такую пьеску!... А тем временем сокрушил Гитлеризм весь уклад в Европе – Наказанием за грехи – Мерзость адова в юдофобе... Пауль Лео любил стихи. Тонкий Райнер Мария Рильке, Гуго Гофмансталь, либреттист... Он в исканиях на развилке – То марксист, а то – анархист... Чувств весенних в душе кипенье Озадачило паренька Лет в четырнадцать... Вдохновенье Озарило – пришла строка... Черновцы ему стали тесны – Мчит во Францию, в город Тур – Студиозус весьма успешный: Сердце, печень, эффект микстур Постигал... А душа – в угаре:. Старый город его пленил На чудесной реке Луаре... Тур до сей поры сохранил Дивный облик средневековый В черепице и кладке стен. И романский собор суровый Страшной древности – Сен-Гасьен... Карнавалы и фейерверки, Фестивальные вечера, Озарив судьбу, не померкли... Ах, какая была пора! Пауль горд: во врачебной школе За познания – первый приз... Между тем оставлять в покое Не желает мир гитлеризм... Топчет вермахт страну Вийона, Иудеи в ней не жильцы... Пауль Лео вполне резонно Возвращается в Черновцы. Вновь развилка полна метаний, Снова с выбором тет-а-тет... -- Я, -- решает, -- гуманитарий, Поступает на факультет Филологии... Выбор верный: Хорошо идут языки. Он опять же студент примерный... А в июне вошли полки Краснозвездные в Черновицы – Год тревожный сороковой... Вот бы здесь и остановиться... Только гуще над головой Тучи ненависти немецкой – И в Румынии той порой Путч. Роль фюрера – Антонеску Принял. Как же? Там есть король! Отрекается от престола – И сбегает. Опять Михай Коронуется... Только соло Не дают ему: -- Подыграй Мне! – командует Антонеску. Королю – девятнадцать лет. Он по сути в застенке. Мерзко Унижаем... А наш поэт – Он теперь – гражданин советский – Русский выучил – и уже Переводчиком служит... Резкий, Новый вывих на рубеже Постижения сути мира... А потом наступил кошмар. Грудь предчувствие истомило, Ужас сердце его сжимал. Воронье над застывшим Прутом. Горем взорвана тишина.... В сорок первом, июньским утром В Черновцы ворвалась война. Немцы, подлые их лакеи Из румынов, вступили в град. Жертвы главные кто? Евреи! Их под ноготь свести хотят. Тридцать месяцев злого ада. Старших Анчелов увезли В лагерь смерти – от мора, глада, Пыток -- выжить в нем не могли... Вождь Румынии – Антонеску. А Михай – иждевенец, ноль. Но корявой судьбе в отместку Он фасонит, играет роль. Мамалыжников вдохновляет – (Умирать они не хотят) – В Приднестровье их навещает, Мариуполе... Воз наград Раздает... Те в кармане фигу Держат: пусть погибает фриц. Дай им с брынзою мамалыгу... Был потом Сталинградский блиц. Миша понял, что дело глухо. Хоть пацан еще – не дурак. В общем, дал Антонеску в ухо – И в кутузку. -- Теперь наш враг, -- Объявил самодержец хитрый, Понимая: весьм печет, -- Нет, не Сталин уже, а Гитлер! – Сталин это ему зачтет. А до этого Пауль Лео Был отправлен в румынский ад. Там он выжил. А что болело В сердце горестном невпопад К светлой радости избавленья, Что горело в душе и жгло, До высоких стихов дозрело, Голос пламенный обрело... В Черновцах, в университете Погружается в языки... То, что криком кричит в поэте От строки летит до строки. И в попытках души упорных Одолеть неуклюжесть слов Собирается первый сборник Довоенных еще стихов. Размножается на машинке В подношение лишь друзьям. Свет любви его и смешинки – Невозвратные – знает сам... А тем временем в Бухаресте Антонеску приговорен... А король Михай – честь по чести Королевствует – счастлив он. Вот что значит -- пацан не промах – Ловко к Сталину повернул. На дворцовых его приемах – Русский говор, разгульный гул... А один одессит подпивший Спьяну выдал лихой прикол: Привязался нахально к Мише, Принял бедного в комсомол. Ну, за выходку поплатился – Зло карались тогда грехи... А поэт в Черновцах учился – И другие писал стихи. В них одна только боль потери --- Доминантой его судьбы С изумлением: люди – звери? Он вне партий и вне борьбы. Он в отцовской живет квартире – Боль от этого горше, злей... А в закладке – листка четыре... -- С опечатками? Перебей! – Новый сборник машинописный Маргул Шпербер берет читать, Мэтр суровый, бескомпромиссный... Приговора так тяжко ждать... Пауль ждет приговора робко, Два поэта грустят в тиши... Но промолвил Альфред негромко: -- Что ж теперь -- продолжай, пиши... – Шла еще война по Европе... Где-то злой и голодный фриц Не сдавался в своем окопе – И подстреленный, падал ниц Наступавший Иван с Урала... Но на запад мощней волна Краснозвездная наплывала, Отступала назад война... Черновцы опять – под Союзом – От фашизма спасенный люд Ощущает тяжелым грузом Сталинизм, что не меньше лют... Пауль Лео решил: -- На запад! – И пока еще сыр да бор В Бухарест учудил дочапать, Где опять королевский двор Притворяется полновластным,. Где Михай, как союзник наш, К орденам представляем разным – Политический ход, зондаж. Высший орденский знак «Победы» Тоже кукольному вручен Королю, чьи проблемы, беды – Впереди... Языкам учен Пауль Лео серьезно разным -- Он в издательство поступил И румынским своим прекрасным Русских классиков доносил До читателей... В Бухаресте Процветал антисемитизм. Мало радости в этом месте. В планах Пауля – драпать из Монархической цитадели В вожделенный свободный мир. Тут читатели углядели На страницах журнала... Мнил: Анчел пусть остается в прошлом – И в журнале «Агора» дан Триптих – (признан весьма хорошим) – И подписан уже «Целан». Начиналась судьба другая. Чем означен пришедший год? Сталинисты спихнут Михая, Я пополню собой народ. И пока в моей лысой «репе» Ни мыслишки... Ору, бузя... А Целан пребывает в дрейфе: Сталинизм – не его стезя. Сын австрийцев и Катастрофы Жертва – принят в австрийцы. Факт Судьбоносный: поэт Европы – В Вене. Это еще антракт, Лишь разбег перед главным делом. Одинокий – и всем чужой, С незабывшим побои телом, Обожженной навек душой, (Не почувствовать второпях нам Эту боль) – обретает стиль И друзей: Ингеборге Бахман, Эдгар Женеу и Базиль, Что -- фамилия, имя – Отто. Он – издатель журнала «План». Вот друзья, проявив заботу, Поспособствовали... Целан Первый сборничек подготовил. Боль поэта – его котурн. Кто-то, видимо, позлословил: В тонкой книжке «Песок из урн» -- Сорок восемь стихотворений, Восемнадцать, ломавших смысл, Опечаточек... Нет сомнений: Привкус авторский слишком кисл. Все пятьсот экземпляров автор Уничтожил. Весьма жесток Оскорбительный внешний фактор, Поучительнейший урок. По гражданству Целан – австриец. Но в стране той еще войска Краснозвездные – и вцепились В бывших наших – орлы ЧК – Исчезают бесследно люди – Не отыщешь потом следа... Он не станет молить о чуде, А покинет страну... Куда Одинокий умчится странник, Полиглот и космополит? В мир своих озарений ранних С верой: Франция исцелит... Только болью полны зеницы... «Пятый пункт», что беду сулил Прежде, нынче открыл границы – Крокодиловы слезы лил Над евреями – европеец... Пауль – учится. Он лингвист По призванью – и, ясен перец, И в Сорбонне похвальный лист Выдают за преуспеванье В изучении языков... Это – фоном, а прилежанье – В доработке своих стихов, В переводах – феноменально... Студиозусу – Голль Иван, Стихотворец-собрат, реально Поспособствовал – и Целан Проживает в дому Ивана, Квартирантствует... Та пора Характерна, (что в целом – странно), Тем, что выдала на-гора Сонм немецких больших поэтов, В коем Бахман и Нелли Закс, Иоханнес Бобровски... Где-то В высших сферах решили, как С гитлеризмом покончить в душах... Вдохновение повело Германистов в поэты лучших. Впечатляющие зело Порождают живые строки. Боль утрат вдохновляет их, Смертью заданные уроки Воплощаются в резкий стих. В списке лучших один из первых – Черновицкий поэт Целан. Оголенные болью нервы, Боли в памяти – океан. «Мак и память» -- дебютный сборник. Элегических горьких строк, По талантливости – бесспорных... В нем поэт и к себе жесток И к читателю: обнаженно И безжалостно растравил Раны памяти... И бессонно Европейский читатель лил Слезы стыдные над стихами... В нем поэт обвиняет мир За убийство еврейской мамы... А Михай продает сапфир. Мир не знает крупней сапфира. Куплен бабушкой у Картье... Что ж, Михаю нужна квартира, Где теперь вершит бытие? Не поэт, не токарь, не пахарь... Но с собой кое-что увез. Он в Швейцарии... Жизнь – не сахар. -- Продаете сапфир? – Вопрос Задает ему ушлый Гарри, Гарри Винстон, известный жох. Сам-то он никогда в прогаре Не останется – ловко мог И купить и продать с наваром. -- Продаю, -- отвечал Михай. – А могли бы отнять и даром Сталинисты – тогда махай Безнадежно на жизнь руками И на полку зубок клади... Как он вывез тот ценный камень? Не признается нам, поди... Ну, а орден Победы тоже На наличные обменял? Если правда – мороз по коже. Орден – платиновый сиял Бриллиантами... Прежде гордым Победителем представал С той звездою... Но продал орден... Хоть Михай это отрицал... Недоверие отключайте Выживание – Миши цель... А поэт обретает счастье – В жизнь Целана вошла Жизель Лестраяж – и улыбка чаще На печальном живет лице... Разве он не достоин счастья... Он в мечтаниях о мальце... Не от мира сего поэты. В стихотворце и мудреце Беспредельности все приметы, Отсвет вечности на лице... В миг творения все вмещает Для поэта его строка... А поэт боль в строке сгущает. Плебс находит в нем чудака... Сохранив его в адском вихре, Чудо Сущий ему явил, В память тех, что на свет не вышли, Он, поэт, сам себя казнил Боль за адски испепеленных Тяжким грузом в его душе -- «Фуга смерти» о миллионах – Разрывающая клише Черной ненависти и злобы, Той, что радость навек смела... Озарением всей Европы Поэтическая взошла: Вдруг звезда его против воли... Вовсе к звездности не стремясь, Жесткий катарсис общей боли, С душ ранимых счищая грязь, Ускользая от слова к чувству, На себя взял поэт Целан... Места нет ремеслу, искусству – Это выше – души экран. От чеканных стихотворений Он уходит – за шагом шаг В мир верлибровых озарений, От конкретики роз и шпаг – В тьму души, где и смысл и слово Разрываются на клочки, Как гримасы глухонемого В строчках символы и значки... Десять лет он в обьятьях боли, Повоенные десять лет. Он в своей неизменной роли Изливает всю боль поэт В новый сборничек – «От порога До порога»... Его судьбы Вся извилистая дорога – В нем, все горести и гробы... -- Где же ты, беспечальный берег, Берег радости, озорства? Сын родился... Возможно Эрик Исцелит отца?... Голова У поэта-лингвиста пухнет. В ней – Есенин и Мандельштам. Пламя творчества не потухнет. Он решает, что должен сам Русских звонких поэтов тропы По-немецки пересказать, Сделав близкими для Европы... Это подвиг. Нельзя назвать Сотворенное им иначе. Он пятнадцать лет подарил Этой каторге, чтобы наши Дум властители хлорофилл Осияли в душе немецкой: Блок, Есенин и Мандельштам. Знатоки оценили меткий, Точный, будто Есенин сам, Будто Блок с Манднльштамом сами По немецки свои стихи Шепчут чистыми голосами – И не вычеркнуть из строки Перевода и буквы даже. -- Это лучше перевести Невозможно! – в ажиотаже Знатоки... Ах, не льсти, не льсти, Критик, скорбной душе поэта. Он не внемлет давно молве... -- Как могло совершиться это? – Боль вопроса в его главе Относительно Холокоста. Как случилось, что стал народ Людоедским? Ответь! Непросто? Вразумительного не дает Ни философ ни Бог ответа... У поэта душа в крови. Бог не хочет щадить поэта. Не дано ему о любви Сладкозвучные петь катрены... Время порвано на клочки – И тесны сердцу ребер стены, Букв заостренные крючки Неспособны высказать точно, То, чему и назватья нет. Рассыпаемое построчно Связь теряет со смыслом... Бред? Что-то вроде того... Словесно Адекватно не передать И ни солоно и ни пресно... Не дано уже разгадать То, что льется в строку верлибром... Он не понят, но всех влечет, Как апостол, увенчан нимбом. Расточают ему почет И Германия, и Израиль, И Румыния, и Париж... Правда, мы в Черновцах не знаем... А замолвишь словцо – сгоришь. Эмигрант – стало быть – изменник.. Как, кому изменил поэт? Предпочли бы, чтоб жил как пленник. Коль для всех здесь свободы нет, Пусть бы он пребывал в застенках... Перевел Валери с Рембо Целиком – и щедра в оценках Еврокритика... Ей слабо Подступиться теперь к титану Евромысли... Он признан, зван, Обеспечен – считай, что манну Шлет всевышний ему... Титан Необщителен, замкнут, мрачен... Вроде в жизни достиг всего. И прославлен и обсудачен... Ну, и что с того? Что с того? Все и звания и награды, Гонорары больной душе Не несут никакой отрады... Может, просто тогда – шерше?... Не находится подтвержденья... Может, в жизни потерян курс И оставило вдохновенье?... Просто выработан ресурс... Просто он, европейский гений, Не нашел для души добра. Авокалипсис потрясений Сжег поэту судьбу дотла. Нет ни радостей ни мечтаний – Беспросветная горечь, мгла После странствий и испытаний Вдруг войны его догнала Приторможенным Холокостом, Как и многих с такой судьбой, Что затеряны по погостам – Боль казнила их, злая боль... Год был, помните? – юбилейный. И в любой газете тогда Обязательно – Ленин, Ленин... Юбилейных дел чехарда К кульминации шла в апреле... Всей Европою в эти дни Гному в кепке осанну пели, Будто спятили все они? Помешательство нестерпимо. Мир выталкивает его. Он уже вне живых незримо, Не находится ничего, Что б его на Земле держало, Все безжалостней и острей, Сокрушительней боли жало, Невозможно и дальше с ней... Жить? А незачем да и нечем. Только боль, а душа пуста... Был погожий апрельский вечер – Некто в Сену – бултых! – с моста – И не выплыл... Уход поэта – Новость смачная для толпы... Содрогнулась на миг планеты? Вовсе нет, ведь они тупы. Мирозданию, что за дело: Пусть поэта сжигает боль. Ну, и что, что звезда сгорела И погасла? Гореть их роль... В том году «Неизбежность света» Вышел сборник Целана... В нем Дух живого еще поэта... Почитаем... А что поймем? Вот портрет его: яснолобый, Доброта и печаль в глазах... А рука перед грудью, чтобы Не ударили... Давний страх Избиваемого остался, Проявился спустя года... Над румыном, что измывался, Отсияла его звезда... А в Румынии – я читаю, -- Антонеску опять герой. И хотят возвратит Михаю Старый замок под той горой, Под которою сигуранцей Был пытаем поэт-еврей... Вот и все, что хотелось вкратце Написать о нем без затей... Нэповская песня Cтране известный шансонье – На лихаче, да вдоль Одессы. А здесь – на диво всей стране: «И Молдаванка и Пересыпь» -- Купите бублички!» -- орут» -- Навяливают вдохновенно... -- Какая песня скрыта тут! – Поэт в ответ на то, мгновенно... (Не закончено) Космическая песня Владимиру Войновичу Ни дома ни квартиры, Лишь комнатка внаем... -- В редакцию сатиры И юмора берем. Стандартного подхода Не можешь избежать. Ты должен за полгода Таланты показать. Здесь, понимаешь, юмор – Хохми, каламбури... -- Остри... -- А ты как думал? Шути, во всю шустри... – Поэт острить умеет, Ему немного лет. Но под заказ? Немеет Душа – молчит поэт. Похоже испытанье Он выдержит едва ль При всем его старанье. Сей басенки мораль: Готовься к увольненью. И шеф отводит взгляд. Почти готов к решенью... Поэт и сам не рад, А уходить обидно – Ведь платят малый куш, Но выхода не видно – Готовься, скоро уж... Текущими делами Редакция полна -- О космосе программе Мажорная нужна Восторженная песня – Гагарин-то взлетел В апреле в поднебесье... -- Поэт помочь хотел... -- Я напишу текстовку... -- Сумеешь? – Он кивнул.. -- Ну, прояви сноровку... – Наутро протянул Редакторше листочки... Дыханье затаил... Скользят зрачки по строчке... Ну, что – не угодил? Слова по правде к песням Он раньше не писал... -- Оскар Борисыч? Фельцман? Наташа... Здесь аврал. Есть текст для вас потрясный Про космос. Диктовать? Ну, автор – парень классный.. Готовы записать? «Заправлены в планшеты космические карты И штурман уточняет последний раз маршрут. Давайте-ка ребята закурим перед стартом – У нас еще в запасе четырнадцать минут. Я верю, друзья, караваны ракет Помчат нас вперед от звезды до звезды...» -- Какая здесь рифма? Бессовестный! Нет – «Останутся наши следы!»... Под вечер композитор В редакцию звонит. По телефону выдал Роскошный шлягер-хит. Теперь певцом хорошим Исполнен будет хит: -- Поет Владимир Трошин! – И над страной летит Космическая песня... Ее запел народ... И Бронная, и Пресня – И вся страна поет. И даже Николаев С Поповичем с небес, Никиткин государев Слух радовали, без Сопровожденья пели «... Четырнадцать минут..» Сочинено в апреле – И до сих пор поют... Неудачная песня «Лимонад, ситро, крем-соду, Квас и сельтерскую воду -- Все отдам за полстакана Натурального нарзана...» Фотограф Матусовский – Счастливый человек, При гордости отцовской Промежду прочим рек Тому, кто на беседу За чаем приходил, Внимавшему соседу: -- Мишутка удивил: Сложил стишок для лавки, Где продают нарзан... -- Вот, мама, -- на булавки... Я заработал сам... -- Что,сам придумал это? -- Вот в том-то все дела... -- Его судьба поэта Взяв за руку, ввела В литинститут московский – И защищен диплом... -- А мы вас, Матусовский, В аспирантуре ждем. Увлекся древне-русской Поэзией поэт, С удвоенной нагрузкой Учился, но – привет! – Неделя до защиты – И, как на грех – война... -- Ну, что ж, с победой ждите! -- Наверно, ни одна В истории защита Не проходила без Того, кем крепко сшита Работа... Но процесс Прошел без диссертанта, Который на войне... -- Видна рука таланта, Достойного вполне Ступени кандидата... Пошлем ему диплом... -- Ушла война куда-то. И все теперь о нем, Поэте Матусовском, Который Михаил, Наслышаны... В кремлевском Кругу его хвалил Однажды вождь за песни... Есть, правда, сто удач, Однако, интересней Провалы... Нет, хоть плачь, А песня не сложилась. Куражился Бернес: -- Что с песнею случилось: То слышится, то без Звучания осталась? А речка? Полный бред: То парализовалась, То движется... Сюжет Хичкокоский: у милой, Похоже, позвонки Скрутило зверской силой – Отдельные плевки Еще от худсовета: -- Мещанство, дачный флирт... – Клюют, долбят поэта... -- В корзину, ладно... Спирт Нам сгладит неудачу... Василий, наливай... – Певец пришел на дачу... -- А что в корзине? Дай... -- Так, бред кобылы сивой... -- Послушай, ты, поэт! Ведь песенки красивей В эфире нашем нет... -- Да ерунда сплошная... -- А я ее спою... -- Ну, наливай до края... -- По радио твою Спою... Какая песня!... -- И водка не берет – Знать, исписался весь я... Володя, в свой черед Рискуешь всем хорошим, Что ранее певал... -- Кто – я, Владимир Трошин? Пусть. Кто не рисковал, Не достигал победы... -- Я с песней завязал! -- Ну, это по злобе ты, По пьяной... -- Я сказал!... – Я, Матусовский, кончен. А Соловьев-Седой... Твой имидж мной подпорчен... Ой, что-то с головой – Наверно перебрали... -- Хлебни-ка вот -- кефир... Эй, что за трали-вали? -- У Трошина эфир... «Не слышны в саду даже шорохи. Все здесь замерло до утра. Если б знали вы, как мне дороги Подмосковные вечера...» «Что ж ты милая, смотришь искоса, Низко голову наклоня?...» Хочешь «Вискаса»? Нету «Вискаса», Нету «Вискаса» у меня...» Песня о моей любимой Памяти Льва Ошанина Мне пятнадцать... Шестьдесят второй Навевал апрельские надежды. Двор наш размещался под горой, В нем внезапно, озаряя вежды, Ослепила первая любовь... В это время – пятьдесят поэту. В нем, однако, не остыла кровь, Если мог создать он песню эту... Был он невысок, подслеповат, Значился в литинституте мэтром. Знаменитых песен длинный ряд Сочинен улыбчивым поэтом. «Эх, дороги» -- фронтовой лиризм Сквозь десятилетия доносят... Он, возможно, верил в коммунизм, Но писал о том, что взглядом косит Девушка (смешно!) из-за плетня... Да, в стихах случаются ошибки... Пусть. Ошибки – ерунда, фигня,-- Если песня дарит всем улыбки... А о том, что песню не убьешь, На слова советского поэта Пела в целом мире молодежь – И жива поныне песня эта. Я провинциальным пацаном Подрастал... Вдруг сердце заискрило... Что-то кем-то перемкнуло в нем. Что и кем – мне песня объяснила. Этой песне скоро пятьдесят, Но, как прежде, задевает струны Сердца – и слова ее звучат Для меня всегда светло и юно: «А у нас во дворе есть девчонка одна. Среди шумных подруг неприметна она, Никому из ребят не приметна она. Я гляжу ей вслед – Ничего в ней нет, А я все гляжу, Глаз нне отвожу...» Песня не прощается с тобой Памяти Сергея Острового Простоват, наивен Островой, Потому -- мишень острот всегдашних. Подставляясь шутке над собой, Множил строй потешников куражных. В кинозале начал со строки Я в России рожден, родила меня мать... Подхватили тут же остряки: Тетке некогда было в то время рожать... Он однажды поразил друзей: -- Написал любовную стихозу. Все, закрыта тема... – Но при всей Простоте, являл метаморфозу В незабвенных песенных строках, Словно был талант сосредоточен У поэта в песнях, не мозгах, В песнях он умен, лиричен, точен... С «Песней года» прикатил в Нью-Йорк. Весь состав компании Крутого. Исполненье вызвало восторг. Завершали песней Острового С музыкой Островского... Когда «Песне ты не скажешь «До свиданья», -- Завела заезжая звезда, Зал поднялся... Затаив дыханье, Слушал вдохновенные слова Скромного и честного поэта. Есть у вдохновения права На любовь народа, если спета Песня от души и для души... Вспоминаю песни Острового В них слова просты и хороши, Силой чувства трогали любого, А меня – особо в плен беря... Отчего же мне особо близки? Он рожден шестого сентября В дорогом моем Новосибирске. ...Он очкарик. Трудно строй держать. -- Островой, быстрей, не то оставлю... Запевай! – командует сержант. – И запели: «... Подари мне саблю...», Песню, что сложил он до войны... Он, белобилетчик-ополченец Роты поэтической... Должны Без оружья, храбро подбоченясь, Ополченцы напугать врага... Да, послали в схватку без оружья – И легла дивизия в снега... Ратоборство для поэта вчуже... За три дня до яростных боев, Ополчение перемоловших, Пятерых поэтов-мастеров, От бомбежек злых полуоглохших, Отозвал Главпур – и этим спас. Прикрепили к фронтовым газетам. Воодушевителями масс Надлежит явить себя поэтам. Он шагал с наганом по войне И врывался «на пикапе драном» В города – и роль свою вполне Выполнил... Поэтом-ветераном Он в Новосибирске выступал, Где я был радийным репортером. Довоенный друг его встречал Лебедев... Интеллигент, с которым Засоряли вместе мы эфир. Лебедев был диктором отменным. Глас густой, тягучий, как кефир... Он со мной делился сокровеннным – И гордился дружбой с Островым – Сверстником-фронтовиком, которым Был за верность юности ценим... Островой с войны пришел майором, Вдохновенно прожил чуть не век. Двадцать книг хранят библиотеки Подтвержденьем факта: человек Не ленился в творческом разбеге... «Жди солдата», «...Погибает взвод», «Как поют дрозды»... Какие песни! Новый век с восторгом их поет. Но, наверное, из всех чудесней, Та, что не сложила легких крыл И звучит по-прежнему в эфире. Этой точно тему он закрыл: Вряд ли кто напишет лучше в мире: «Ночью звезды вдаль плывут по синим рекам, Утром звезды гаснут без следа. Только песня остается с человеком Песня верный друг твой навсегда. Через годы, через расстоянья, На любой дороге, в стороне любой. Песне ты не скажешь «До свиданья», Песня не прощается с тобой...» Памяти Павла Когана К 65-летию гибели поэта (24 сентября) Шесть с половиною декад Промчалось над страной. На сопке Сахарной отряд Вступил в неравный бой. И Павел Коган, лейтенант, Товарищей прикрыл. И жизнь и песенный талант За други положил. Сентябрь, и год войны второй. Патроны он берег. Свистели пули над горой, Он бился, сколько мог. Поэту было двадцать три – И вот: поэта нет. И небо в пламени зари Не воспоет поэт. И не узнает дальних стран, Не уплывет в моря. Вздохнет усталый капитан: -- Был добровольцем... Зря... – Но у поэтов свой резон – Такими создал Бог. Поэт глядел за горизонт – И пообочь не мог Остаться, если вся страна Пошла в смертельный бой. Была священная война – И, жертвуя собой, Он защищал свою страну И звонкую строку... Идут поэты на войну – На кратком их веку, Успеют только написать Про тайную любовь... Но эту песню распевать Мы будем вновь и вновь: «Надоело говорить и спорить И любить усталые глаза. В флибустьерском дальнем синем море Бригантина подымает паруса...» День рождения Евтушенко Надо чокнуться хорошенько, Закусить... Чем полна кастрюля? День рождения Евтушенко Восемнадцатого июля... Месяц жарок и светозарен, А поэт, чьи глаза усталы, Все ж, как в юности, популярен, Собирает большие залы. Где-то там на границе света Обращается выдвиженка: Не болид, а уже планета С тем же именем: «Евтушенко». Я люблю его «Вальс о вальсе», «Идут белые снеги» тоже... И, -- «гражданственность...» , развевайся «Флагом...», так что – мороз по коже... «В нашем городе дождь» минорный... У поэта – сто десять книжек... Он в бою против сотни черной, Против своры рвачей и выжиг... Я открыл для себя поэта С «Братской ГЭС» -- и ему поверил. Словом, полным сиянья, света Мне раскрыл глаза, расхимерил. Расставляю по жизни вешки... Может статься, всего был лучше, Пересказывая по-чешски Евтушенковское – о Лучо*. * Луисе Корвалане Он всегда, против мерзких, подлых, На подъеме всегда, в ударе... Самый главный поэта подвиг – Та поэма о Бабьем яре... «Над Бабьим Яром памятников нет. Крутой обрыв, как грубое надгробье. Мне страшно. Мне сегодня столько лет, Как самому еврейскому народу. Мне кажется сейчас – я иудей. Вот я бреду по древнему Египту. А вот я, на кресте распятый, гибну, И до сих пор на мне – следы гвозей. Мне кажется, что Дрейфус – это я. Мещанство – мой доносчик и судья. Я за решеткой. Я попал в кольцо. Затравленный, оплеванный, оболганный. И дамочки с брюссельскими оборками, Визжа, зонтами тычут мне в лицо. Мне кажется – я мальчик в Белостоке. Кровь льется, растекаясь, по полам. Бесчинствуют вожди трактирной стойки И пахнут водкой с луком пополам. Я, сапогом отброшенный, бессилен. Напрасно я погромщиков молю Под гогот: «Бей жидов, спасай Россию!» -- Насилует лабазник мать мою. О, русский мой народ! – Я знаю – ты По сущности интернационален. Но часто те, чьи руки нечисты, Твоим чистейшим именем бряцали. Я знаю доброту твоей земли. Как подло, что и жилочкой не дрогнув, Антисемиты пышно нарекли Себя «Союзом русского народа»! Мпне кажется, я – это Анна Франк, Прозрачная, как веточка в апреле. И я люблю. И мне не надо фраз. Мне надо. Чтоб друг в друга мы смотрели. Как мало можно видеть. Обонять! Нельзя нам листьев и нельзя нам неба. Но можно очень много – это нежно Друг друга в темной комнате обнять. Сюда идут? Не бойся, это гулы Самой весны – она сюда идет. Иди ко мне. Дай мне скорее губы. Ломают дверь? Нет, это ледоход... Над Бабьим Яром шелест диких трав. Деревья смотрят грозно, по-судейски. Все молча здесь кричит, и, шапку сняв, Я чувствую, как медленно седею. И сам я как сплошной беззвучный крик, Над тысячами тысяч погребенных. Я – каждый здесь асстрелянный старик, Я – каждый здесь расстрелянный ребенок. Ничто во мне про это не забудет! «Интернационал пусть прогремит, Когда навеки похоронен будет Последний на земле антисемит. Еврейской крови нет в крови моей, Но ненавистен злобой заскорузлой Я всем антисемитам, как еврей, И потому – я настоящий русский!» Песня-клятва Год семидесятый, первый курс. Однокурсник Александр Самылин Лез в ферзи настырно точно ПТУРС: И его упорство оценили. Практика... Он выдал репортаж О каком-то заводском рабочем. Бойко возвещал, войдя в кураж. Текст неплох. Он музыкой упрочен: Фоном шла «Священная война»... Шеф, Панфилов, высказался с болью, Что такая песня не должна Угождать второстепенной ролью... Впрочем, добру молодцу укор Все ж не помешал в ферзи прорваться: Стал студентом двух высоких школ. Послан в Братиславу, чтобы братство Наше со словаками крепить – Песенная практика сказалась... Нам нельзя ту песню не любить... Знаете, как песня создавалась? Стихотворец Лебедев-Кумач, Тот, кто написал «Легко на сердце...» Сердцем был чувствителен и зряч. Понимал, стране не отсидеться, Не отговориться от войны... Он поэт, ему дано прозренье... Кадры кинохроники: видны Взорванные бомбами строенья. «Фоккеры» с крестами на Мадрид Рассыпают бомбы, на Варшаву.... Сердце у него огнем горит За Москву, за отчую державу, Предвещает близкую войну – И в блокнот легли две первых строчки, Словно на себя он брал вину За вождя, что довели до точки, До развала армию страны... Строки, что набатом прозвучали, Набросал Василий до войны... Две газеты опубликовали Их уже всего два дня спустя После первых взрывов на границе... Мужеством и стойкостью светя, Строчкой нотоносца на странице Композиторской отозвались... Композитор управлял ансамблем Песни краснозездной, чей девиз: Песня помогает пушкам, саблям Побеждать в сражении врага... На доске начертанные ноты И слова – в них каждая строка – Словно бы патроны для пехоты, Словно бы ракеты для «катюш», Словно бы торпеды для подлодок, Мужество для вдохновленных душ... Воля патриотов, патриоток... Репетировали долгий день, Добиваясь чистого звучанья, А когда легла на город тень, Выстроились в зале ожиданья... Белорусский полон как всегда, Но теперь – особых пассажиров. Их на фронт увозят поезда.... -- На помост – и выстроились живо! – В зале неумолчный говор, ор... Дирижерский резкий жест: «Вниманье!» -- Проигрыш – и начинает хор Песню – как ответ на упованье: «Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой С фашистской силой темною, С проклятою ордой. Пусть ярость благородная Вскипает, как волна – Идет война народная, Священная война...» Песню повторили много раз, Зал ее заучивал, как клятву... Заучил – и прозвучал приказ: «По вагонам!» --- Огненную жатву Уходили собирать жнецы В поле героических свершений... Песню-клятву унесли бойцы Тайным сверхоружьем для сражений.... Тихая песня Памяти Алексея Суркова ...Шла морская пехота на штурм. Цезарь Куников: -- Ну, запевай! – Заглушая сражения шум – «... Пой, гармоника...» Песня, вставай В строй с бойцами, на подвиг веди, Хоть до смерти – «четыре шага...», Но бессмертие ждет впереди. Песня тоже громила врага... Это было вначале – письмо. «В белоснежных полях под Москвой» -- Будто сердце писало само -- Он стихами общался с женой. Этот день был поистине крут. В сорок первом под Истрой в боях Он с оружием... Если убьют – Пусть любовь остается в стихах. «Бьется в тесной печурке огонь...» -- Он без пафоса пишет жене. – «И поет мне в землянке гармонь...» -- Военкором поэт на войне... А потом композитор Листов, Музыкант и морской офицер, Тронут мощью бесхитростных слов, Их озвучил на старый манер. И мотив, как слова, простоват. В нем героики нет никакой, Но почуял в нем правду солдат, Пел с друзьями и нес песню в бой. И, конечно, нашлись «знатоки»: -- Про «четыре шага» -- убери. Петь о смерти бойцу не с руки... -- Но поэт, повидавший бои, Отказался хотя бы словцо Заменить, правду жизни убрав – И хранил от солдат письмецо, Подтверждавшее: в этом был прав. Новый век эту песню берет – Над страной не утихла гроза... И гитара в землянке поет «Про улыбку твою и глаза...» Блатная песня Памяти Владимира Агатова Он в одесской газете «Гудок» О путине собрался писать, Потирал напряженно висок – Так, с чего бы статейку начать? Про живое сперва серебро И бригад трудовые дела... Только вместо статьи под перо Стихотворная строчка легла. «Рыбачка Соня как-то в мае, Причалив к берегу баркас, Ему сказала: «Все вас знают, А я – так вижу в первый раз...» И как будто живая волна На него накатила тотчас... А газете статейка нужна – И стишок убирается с глаз... Отшагав по дорогам войны, На побывку приехал в Ташкент. Среди мирной его тишины Судьбоносный случился момент. Здесь снимается фильм «Два бойца» -- Одессита играет Бернес. -- Чтобы образ раскрыть до конца, Мне бы песню. Желательно без Псевдопафоса, чтобы видна В ней Одесса, понятен заказ? -- Безусловно. Взгляни-ка... -- Она! То, что требуется, в самый раз! «Шаланды полные кефали В Одессу Костя приводил. И все биндюжники вставали, Когда в пивную он входил...» Испытавший немало потерь, Даже лагерный лесоповал. Никому не известен теперь Тот, кто этот шансон накропал. А в Одессе стоят два челна, Костя с Соней беседу ведут. Нынче в камне на все времена Их любовь, о которой поют: «Фонтан черемухой покрылся Бульвар Французский весь в цвету "Наш Костя кажется влюбился," - Кричали грузчики в порту Об этой новости неделю В порту кричали рыбаки На свадьбу грузчики надели Со страшным скрипом башмаки»... Песня о любви Я к рифме строго отношусь. Несовпаденье окончаний Расстраивает – и бешусь... Но от народа нет заданий В той песне что-нибудь менять... Но все же вам, поэт Агатов, Хочу за рифму попенять... Кино... Бернес глядит с плакатов... Фильм эпохальный «Два бойца» Снимал в сорок втором в Ташкенте Великий Луков... Храбреца Играл Бернес... На киноленте – Одесский записной остряк... Но нужен и момент раздумья. В заботе режиссер: никак Решенья кадра не найду я... Подумал: ведь Бернес – певец... Так, предположим: меж боями Тихонечко поет боец... -- Никита! Только между нами: Нужна мелодия любви, Разлуки и мечты о встрече Да чтоб со смертью виз-а-ви... Ты понимаешь, человече? Картину яркую вполне Увидел четко Богословский: Живые люди на войне... Землянка, скудный быт бойцовский, Короткий перерыв в боях, Раздумье о далеком доме... Уже мычанье на губах... Все сразу позабыто, кроме Мелодии.. Она себя Сама по клавишам разносит, Слезами автора слепя – И слов предельно честных просит... -- Агатов, напиши слова... – Мелодия берет поэта Молниеносно в плен, едва Услышал... В миг один надета Одежда слов, и гитарист Берет глубокие аккорды... Певец взял со словами лист... Ему из творческой реторты – Из сердца надобно добыть Такие тембры, чтобы песня Всех научила бы любить... Аркадий Дзюбин, ты воскресни В финале фильма, вопреки Жестокой логике сюжета – Пусть вдохновятся земляки... Еще до фильма песня эта Без спросу ринулась в народ... Случайно встреченный Утесов У композитора берет – И – в массы... -- Этот стоеросов!... – Ругает автора Бернес... -- Ведь я же первый исполнитель! – А песня полетела без Приказа... Рядовой воитель И маршал приняли ее, Так близко, что суровый Жуков, Впав на мгновенье в забытье, Всплакнул от вещих слов и звуков, А пел – Козловский... Пели все И все поют ее поныне В Бишкеке, Грозном, Туапсе, В Молдавии, на Украине... Поет по радио Кобзон – Я зачарованно внимаю. Певцу тихонько в унисон Со всей любовью подпеваю: «Темная ночь, Только пули свистят по степи, Только ветер гудит в проводах, Тускло звезды мерцают. В темную ночь, Ты, любимая, знаю, не спишь. И у детской кроватки тайком Ты слезу утираешь...» Два поэта Тот Державин, а этот – Коржавин. Тот вельможа. А этот – изгой И ГУЛАГ’ом изрядно поджарен... Тот – свой в доску, а этот – другой... Что в судьбе и откуда берется? Палачи или жертвы правы? Тот был жупелом для инородца, Этот – жертва позорной графы... Оба приняли званье поэта. Тот при власти – доволен и сыт. А второга сживали со света За стихи. Сердце в шрамах обид. Покидал свою Родину плача И чужбиною принят поэт. То ли Родина стала богаче, Выгнав лучших и праведных?... Нет... Отчего же с дебильным упорством Самых звонких и светлых она Убивала – и держит топор свой Над поэтом и ныне страна... Не об этом ли с пафосом тихим, Восемь строчек оставил поэт, Тот, кто стал незаметно великим, Осмысляя давнишний сюжет: «Столетья промчались – и снова, Как в тот незапамятный год, Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет. Ей жить бы хотелось иначе, Носить драгоценный наряд, Но кони – все скачут и скачут А избы – горят и горят...» Поэтесса Вера Павлова – Моцарт поэзии... Чудо вздоха, творящего ритм. Это солнце на строчки порезали – И любая, как солнце, искрит. Мандаринные дольки в сиянии – Вкус и цвет нераздельно ярки -- В каждом честного сердца послании, В каждом взлете крылатой строки. Вера Павлова – это гимнастика Олимпийского ранга мозгов, Колдовство, чудодейство, фантастика – И не жить мне без этих стихов... Аморальная песня «Пьянит любовь сильней вина Мою натуру южную. В меня девчонка влюблена, А я люблю замужнюю...» Пародий кучу пережил Поэт на песню славную. Всяк, кто хотел, поэта бил За лирику «злонравную»... В строю долбивших впереди – Советские учительши – Гнев праведный пылал в груди: -- Писал, наверно, выпивши. Советских женщин оболгал, Достойных восхищения. Сам, видно, полный аморал – И нет ему прощения... – Уже фильм о Пенькове снят, Но Доризо задумался: Стихи сюжету – в аккурат – И к ражиссеру сунулся. Ростоцкий: -- Коля, опоздал. Ведь худсовет назначили... -- Он с горя все листки раздал... Но песней озадачили Студийцы главного на ней: -- Чья музыка? -- Молчанова... -- Дам режиссеру пару дней. Доснять и склеить заново!... В любом застолье городском, В деревне на завалинке Затянут тонким голоском, Сперва хватив по маленькой: «Огней так много золотых На улицах Саратова, Парней так много холостых, А я люблю женатого...» Уркаганская песня Режиссер ругался крепко: -- Что за блажь, поэт Карпеко: Яшка вор и хулиган, А не красный партизан! – Но хоть лопни, но хоть тресни – Не писал Карпеко песни Хулиганские досель... Фильм грозился сесть на мель. О четвертом варианте Режиссер сказал: -- Отстаньте! Это вовсе никуда: Яшка не герой труда. – Композитору Эшпаю: -- Я вас кипятком ошпарю – Дайте песню до утра, Те, что раньше – все – мура! Музыканта жжет досада. -- Погулять, Андрюша, надо. Ты, гляжу, подкис с тоски -- Пусть проветрятся мозги... Летом хороша Одесса... -- В карты нету интереса? -- С фиксой в кепочке один. Вдруг заматерился: -- Блин! Как же я опять попался? – Туз вторично оказался, Ну, и кралечка вразрез... – Тут же забурлил процесс -- У поэта вдохновенье: -- Песня будет – нет сомненья. Возвращаемся в отель... Вдохновенье – точно хмель. Режиссер сочился лестью: -- Да, такую может песню Петь одесский хулиган... – Фильм был в целом – не фонтан... Но проходка Яшки с песней Всех сюжетов интересней. Он на девушек глядел, Им подмигивал и пел: - Два туза и между - Кралечка вразрез. Я имел надежду, А теперь я - без. Ах, какая драма, Пиковая дама, Ты мне жизнь испортила мою-ю, И теперь я бедный, И худой и бледный, Здесь, на Дерибасовской, стою. Яшка шлендрал по бульвару, Пел куплеты под гитару, Летним воздухом дышал, Уважение внушал: - Девочки любили, А теперь уж нет. И монеты были, Нету и монет. Ах, какая драма, Пиковая дама, Ты мне жизнь испортила мою-ю, И теперь я бедный, И худой и бледный, Здесь, на Дерибасовской, стою. Золотилось солнцем лето. В песне было три куплета. Перед третьим Яшка взор На красавицу простер: - Мальчики, на кралей Не кидайте глаз. Все, чем вы бренчали, Витрахнут из вас!... Все допели, доиграли, Все, как надо, отснимали. Фильм отправился в прокат, А поэт – домой. Виват! Но над ним – судьбы опека: -- Приезжай опять, Карпеко. Новый фильм начнем вот-вот, Песен исполнитель ждет. Наш поэт прославлен в прессе И полно друзей в Одессе. Кличут вечером на чай. А за чаем – невзначай: -- Песенку твою о крале Блатари здесь заиграли. Два куплета – гимн воров... Ну, за встречу – будь здоров! – Посидели, поболтали, Прошлое повспоминали. Поздно, надо знать и честь. Завтра подниматься в шесть... Стихотворцу град знаком. До гостиницы – пешком... Над Одессой темень, мгла – Час на темные дела. В двух шагах уже отель... Миг – и пропадает хмель: Трое преградили путь – Невозможно обминуть... -- Ну, давай, сымай пиджак! – -- Нет. Нельзя со мною так. -- Почему? – спросил амбал. -- Я вам песню накропал. -- Ну?! – гоп-стопники качнулись – И тотчас переглянулись... -- Коли врешь, тогда – смотри... -- В песне-то куплета три. Три я написал для песни, Ну а вам лишь два известны. -- Пой! – скомандовал один. – Спел. Похоже разбудил Кой-кого в домах окрестных... -- Верю, понимаешь в песнях. Коли так, шагай вперед... Эх, куда судьба ведет В ночь ненастную такую? На малину воровскую -- Злыдней самая пора... Прошагали три двора. Трое – в кепках-восьмиклинках, Клешах, «правильных» ботинках, Куртки – меленький вельвет – Челки уркам застят свет, С фиксами – рыжьем ощерься -- Словом – модные донельзя – Завели в полуподвал... -- Кто? -- Он песню навалял... Оглядел Карпеко хазу... -- Коська, парень – держим мазу – Нашу песню сочинил! – -- Стол богатый! – оценил С удовольствием Карпеко. Бросил взгляд на человека... Тот же, во главе стола – Медленно минута шла – Словно бы решал задачку, Взяв сперва Казбека пачку И сверкая «поплавком», Отвечает с холодком: -- За тебя держали мазу, Подведешь – тогда мы сразу – Жест под подбородком, -- Чик! – Спой нам песенку, мужик! -- Ну, так это, как ведется – А гитара здесь найдется? – Дали. Он сыграл и спел... -- Ешь и пей! – Он пил и ел. На столе у них добра! – Крабы, разная икра, Буженина, балыки, Пастрома и языки, Шести видов колбаса... Посидели три часа... Парень с «поплавком» не прост -- За поэтов держит тост, Просит почитать стихи, Чтоб без всякой шелухи... Понимая человека, О любви читал Карпеко... Коська трепетно внимал, Тост повторно поднимал... -- Поздно... Надо уходить... Коська: Гостя проводить! -- Проводили до отеля... -- Что еще сказать хотели: Коська приказал сказать: Просит завтра погулять От шести и до семи Дерибасовской... Прими Наш прощальный сувенир... -- Что в бутылке? Не кефир... -- Ну, попробуешь на вкус... Он гуляет, точно туз От шести и до семи – Интересно, черт возьми! Коська в семь часов подплыл, Поклонился... Снова был С институтским поплавком... -- Все – с тобою всяк знаком. Песни добрые любя, Показали мы тебя – И отныне – ночью, днем Город наш, считай, твой дом. Можешь в нем хоть где гулять – Ни одна не тронет б... Вдова поэта Десять, десять, десять – тридцать литер... Жить досталось – только тридцать шесть... Дипломат, поэт и композитор, А всего превыше долг и честь. Александр Сергеич Грибоедов... «Горе от ума» -- его судьба Лишь неделю радости изведав, С саблей в бой вступает. Жизнь – борьба... Кем он был для Нины Чавчавадзе? Поначалу – музыке учил. Не успела разочароваться – Сердце ей высокое вручил... А потом ушел по зову долга... В черном платье юная вдова Честь его хранила долго-долго – В благодарной памяти жива... Уход поэта Вернисажи, перфомансы, Инсталляции, Не-поэмы, не-романсы – Сплошь новации. Сердце замерло, попрыгав – И ушел поэт Перфомансный – Дмитрий Пригов. Нет поэта... Нет? Нет того, что за очками Пялилось хитро, Пальцев быстрыми тычками Резало остро, Наливало, выпивало, Уезжало вдаль, О высоком толковало – Нет его... Печаль... Надлежит на камне высечь: Жил, мол, сколько мог... Но осталось двести тысяч Духотворных строк, В них душа и мысль поэта Запечатлены... Значит – жив поэт... Мы это Разуметь должны... Полярная песня Служил в десанте краснофлотец Коля, Границу у Рыбачьего стерег. Североморцев непреклонна воля – И ту границу враг пройти не смог. А Коля Букин по приказу часто Ломился сквозь границу немцу в тыл, Где по-хозяйски с автоматом шастал, Потом к себе спокойно уходил. Военным ставший бывший штатский сейнер Десант из тыла доставлял домой... А Коля полюбил студеный Север, Пленен его суровой красотой. И как-то неожиданно, впервые Он бросил на страничку горстку строк. Слова лились хорошие, живые. В душе матроса забурлил исток. Друзья велели: -- Отошли в газету. Он отослал – и шлют ему ответ, Что адресован Букину-поэту. Ему? Неужто? Разве он поэт?... На рундучок, усталый после вахты Присел матрос Евгений почитать... Стихи в газете... Автор – Букин... Ах, ты! Они поются... Только записать Мелодию, что в дружбе со словами... Матрос Жарковский ноты набросал – И треугольник с острыми углами На радио в столицу отослал... В Рыбачий дать концерты для матросов Однажды музыкантов привезли. А среди них, представьте, сам Утесов – И зазвучало на краю земли: «Прощайте, скалистые горы, На подвиг Отчизна зовет. Мы вышли в открытое море, В суровый и дальний поход. А волны и стонут и плачут И плещут о борт корабля. Растаял в далеком тумане Рыбачий – Родимая наша земля...» Последний полет Памяти Ники Турбиной Были неуемные восторги Над малышкой, пишущей стихи, «Черновик» -- от корки и до корки Без белиберды и чепухи... Вроде знают все: поэты хрупки. Души - их рабочий инструмент. На сердцах бесчисленны зарубки – Отпечатан каждый инцидент. К ним бы с лаской - ведь они – как дети, Их бы возлелеять, как цветы... Но живут забытыми на свете, Не осуществляются мечты. Их поступки зачастую странны – И на грани часто, на краю... Не зажившие на сердце раны В том надрывном киноинтервью В откровенном и бесстыдном хрипе Выявляли горестный надлом, Боль страданья, будто бы на дыбе. Только нет сочувствия ни в ком. Те надежды, те полеты веры, Светлые, к которым так привык, Превращались в пьяные химеры... Только жизнь – она не черновик. В ней не все ошибки перебелишь – И, летя с карниза на бетон, Попросить прощенья не успеешь, Не поправишь ничего потом... Отец гения Памяти Арсения Тарковского Сыновья, конечно, нас умней. Не стесняясь скажем, гениальней. Их творенья ярче, эпохальней И видней на фоне новых дней... Как же поступать нам, их отцам? По-ступать: ступать по нашей тропке – И в картонной собирать коробке Строки, что хулителям, льстецам, Да и сыновьям-то недоступны И неинтересны до поры. В самоисступлении игры Так они упрямы, неподкупны, Ироничны... Лучше нам пока Предъявлять себя им по крупице – Пусть их дольше отрочество длится Сверхэгоистичное слегка. Надобно суметь не оскорбиться -- И хвалить за каждый их порыв. Пусть, не разуверясь, не остыв Постараются осуществиться. И тогда придет заветный миг. Сын решит, что голосом отцовским Он озвучит детства отголоски – И стихами из отцовских книг... Учитель поэтов Памяти Василия Тредиаковского Кропая поэтические книги, Да вспомним: мы – его ученики... Осмеянный, униженный – великий Лингвист и вечный труженик строки. Создатель подходящей нам силлабо- Тонической системы, он и сам Тем ретро-слогом сочинял неслабо, Который ныне недоступен нам По высоте писательского штиля... Брагословенный на дела Петром, Науки с вдохновением осиля, Поставлен воспевать цариц и трон. Но и «лице» любимой воспевал он И незабвенный с юности Париж, За что и жалил ядовитым жалом Бомонд поэта... Зависть, говоришь? Да, зависть бесталанного к таланту – Окрысилась придворная орда. Пигмеи власти мстят творцу-гиганту... В России отчего-то так всегда... Мексиканская песня Странный парень из Новосибирска Захватил в Москву летевший «Ту»: -- В Мексику! -- Но до нее неблизко! -- Так хочу осуществить мечту, Встретиться с Кончитою Веласкес. В девушку из песни я влюблен, Для нее в душе так много ласки... – Странный парень... В чемодане он Вез пластинку с мексиканской песней С трепетным признанием в любви. Этой песни в мире нет известней... Пой, Кончита, и любовь зови... Консуэла значит – утешенье. В сорок первом ей – пятнадцать лет. Нет еще любви – лишь предвкушенье. Каждый в этом возрасте – поэт. И мечта о всеохватном счастье Выдала прекрасные слова, Может быть наивные отчасти, Но тотчас их разнесла молва Вместе с невзыскательным мотивом, Для чего внушительный резон: Каждый ведь мечтает быть счастливым... Пласидо Доминго и Кобзон, Френк Синатра, похудевший Демис, Армстронг и красноармейский хор Услаждали нежной песней демос, Неизменно увлажнявшей взор: «Беса мэ, беса ме мучо, Комо си фуера эста ноче ла ултима вэз. Беса мэ, беса ме мучо, Ке тэнго Мьэдо пердеоте, пердерте деспуэз...» Песня мужества Литинститутский важный мэтр, Прижизненный, считайте, классик, Он помнил каждый километр Дорог военных – горьких, страстных Троп отступлений, каждый холм И каждый всплеск волны днепровской... Потери, раны... В горле ком... Поэт Евгений Долматовский Из окруженья выходил С боями на правобережье... Ушел за Днепр, отправлен в тыл... Боль отступленья, сердце режа, Рождало тяжкие слова, Но сердце верило в победу: Жив Ленинград, жива Москва – И в Киев, он мечтал, -- приеду И погуляю над Днепром... В Урюпинске расквартирован Ансамбль, а в нем – куда с добром! – Сам Фрадкин... Он мобилизован, Чтоб воодушевлять бойцов. Ему несет стихи Евгений. Взял Фрадкин ту страничку слов... -- Слова трудны для песнопений – Хоральный надобен распев... Разбитое фортепиано, Дом иерея... Неуспех Немыслим... Бился непрестанно И трудно несколько часов, Мелодию вживляя в строки Наполненных отвагой слов, Стремясь, чтоб звуки были стойки... Солистам дали разучить... Те начинают – и в рыданья.... У всех в душе кровоточить Не прекратили испытанья Дней отступленья... В ноябре Концерт в Урюпинске давали. Пришли к назначенной поре И собрались в большущем зале Те раненые, что могли Ходить, курсанты из училищ, Солдатки горькие пришли -- Хорошей песней дух усилишь... -- Премьера песни о Днепре! Хор, как со скального откоса Волной ударившей о брег, Зарокотал многоголосо: «У прибрежных лоз, у высоких круч И любили мы и росли. Ой, Днипро, Днипро, ты широк могуч, Над тобой летят журавли. Ты увидел бой, Днепр – отец-река, Мы в атаку шли под горой. Кто погиб за Днепр будет жить века, Коль сражался он как герой...» ... Вот акцентирован финал, Но в зале тишина глухая. Хор ничего не понимал. Неужто до того плохая Та песня, что ансамбль совсем Не заслужил аплодисментов? Зал был в слезах... До сердца всем Дошло – не надо комплиментов. Порой молчанье важней Всех оглушительных оваций. Нелживым эхом горьких дней Без пропагандных профанаций Была та песня о Днепре... Ее Херсонские куранты Разносят звонко на заре, Не забывают музыканты. На обелисках у реки Великой, что в веках воспета, Отбивки песенной строки, Как памятник душе поэта... Гимн столицы Ехал на фронт молодой лейтенант. Был у него Богом данный талант. Год сорок первый. Полна голова Веры суровой: столица жива. Что-то в походный блокнот набросал. Нет, не годится – кромсал и кромсал. Это, как будто, живая строка? Тоже не очень.Поправлю слегка... Не помещается чувство в строфе, Трудно рождается ода Москве: «Я по свету немало хаживал, Жил в землянке, в окопах, в тайге, Похоронен был дважды заживо, Знал разлуку, любил в тоске. Но всегда я привык гордиться, И везде повторял я слова: Дорогая моя столица, Золотая моя Москва!...» В центре столицы задержан состав. В город отпущен на день комсостав. И лейтенанту комбат разрешил... Он в «Новый мир» поскорей поспешил... Нет, не успею... – мыслишка в мозгу... -- Вот – две строфы – про войну и Москву... – -- Кто вы? -- Лисянский, сапер... -- И поэт? -- Значит, поэт. От саперов привет! – Он на Калининском фронте служил, Службу саперную честно вершил. Ну, а в столице выходит журнал. Сам Дунаевский стихи прочитал, Выдал мелодию, теме подстать. Мало двух строф. Где поэта искать? -- Эй, Агранян! Ты же тоже поэт – Надобен в песне мне третий куплет... -- В час передышки стихи о Москве Парень читал, их держа в голове. -- Ну, ты мастак, сочинил от души. Слушай, комзвода, слова запиши! – Тут и радист свое слово сказал: -- Марк, я по радио песню слыхал. В песне такие же точно слова, Как у тебя – «Золотая Москва...» -- Вскоре ту песню узнал весь народ, Песня к отмщенью солдата ведет... Враг побежден, салютует Москва. Песня сапера поныне жива. Стала она вечным гимном Москве... Слог аграняновский в третьей строфе: «Мы запомним суровую осень, Скрежет танков и отблеск штыков. И всегда будут жить двадцать восемь. Самых храбрых твоих сынов. И врагу никогда не добиться, Чтоб склонилась твоя голова, Дорогая моя столица, Золотая моя Москва!» Песня курильщика Памяти поэта Ильи Френкеля Старший батальонный комиссар, Как умел, распутицу на фронте, Строчками простыми описал... -- Братцы, папироску распатроньте! Нет? Тогда махорочки чуток Да клочок газеты на завертку. Я тебя когда-нибудь, браток Вспомню добрым словом за махорку. Подымим в минуту тишины. Я тебя в стихотворенье вставлю И за щедрость на тропе войны Навсегда поэзией прославлю. «Об огнях-пожарищах, О друзьях-товарищах Где-нибудь когда-нибудь мы будем говорить. Вспомню я пехоту И родную роту И тебя за то что ты дал мне закурить...» Черная армада по пятам, Пушки утопают в жидкой каше... -- Это что за знаки, капитан? Здесь, поди, расположенье наше? Не шифровкой ли учиркан лист? Не пойму я это писанину... -- --Это ноты, глупый особист, Песня про ненастную годину... -- Капитан Табачников, приказ: Вы командируетесь в столицу. Кстати, знаю – песня есть у вас... Отыщите лучшую певицу. Пусть о нас по радио споет, Как мы тут стоим на Южном фронте. Выстоим, потом пойдем вперед. Ладно?... Папироску распатроньте... – Не рекомендует нам минздрав – Но куда добрей минобороны. Кто был прав из них, а кто не прав? Только и махорку, и патроны В стужу на войне ценил боец И едва ли им грозит уценка. Правда, вряд ли нынешний певец Так споет, как Клавдия Шульженко: «Давай закурим, товарищ, по одной, Давай закурим, товарищ мой!...» Ностальгическая песня Лешка Ройтман, ефрейтор, Сильно глянулся ротному. Представляешь – еврей-то! Музыкальному Ройтману Доверял очумелый Капитан Товстоног: -- Ройтман, праздник нам делай! – Лешка делал, он мог. Он играл на гитаре, Он играл на трубе. И когда был в ударе, Словно вызов судьбе – Он еще в драмтеатре Вдохновенно играл, Словом, вечно был в кадре И себя не терял. А моя музыкальность Только в голосе – бас. Слух – не лучший – реальность, Но дуэтом у нас Получалось неплохо. Он звенел тенорком. Вторя, ахал и охал Я весомым баском. Так мы слаженно пели Про огарок свечи, Будто близко гремели Взрывы рядом в ночи, Тосковали о доме, Где так долго нас нет, Мы вдвоем с ним, а кроме – Композитор, поэт... «Давно мы дома не были, Цветет родная ель, Как будто в сказке-небыли За тридевять земель Как будто в сказке-небыли За тридевять земель А шишки все еловые, Медовые на ней. На ней иголки новые, А шишки все еловые, Медовые на ней...” В наступлении глобус Озирал Главковерх... А концертный автобус Обречен на успех, Вдохновляя балтийцев Предвкушеньем побед, В нем – певцы и певицы, Композитор, поэт. Тряска, скрежет рессорный – Зубодробный проезд. Брел автобус упорный, Знал: напрасен протест. Ждут артистов в хозяйстве Подполковника Л. И в служивом всезнайстве На ухабах скрипел. Кто-то кашлял и кхыкал, В той жестянке простыв. Композитор мурлыкал Прилетевший мотив. А Фатьянов по ходу Экспромтировал стих Чтобы песню народу На концерт привезти. «Горит свечи огарочек, Гремит недальний бой, Нальем, дружок, по чарочке, По нашей фронтовой. Нальем, дружок, по чарочке, По нашей фронтовой, По-дружески да попросту Поговорим с тобой. Не тратя время пеопусту, По-дружески да попросту Поговорим с тобой...» Показался шлагбаум С часовыми при нем... Самолично комбатом Привечаемы: -- Ждем! Батальон в нетерпенье. Будут песни? -- Споем! Принесло вдохновенье О заветном, своем: «Где елки осыпаются, Где елочки стоят, Который год красавицы Гуляют без ребят. Который год красавицы Гуляют без ребят. Без нас девчатам кажется, Что звезды не горят. Без нас девчатам кажется, Что месяц сажей мажется, А звезды не горят. Зачем им зорьки ранние, Коль парни на войне В Германии, в Германии, В далекой стороне. В Германии, в Германии, В далекой стороне. Лети, мечта солдатска, Напомни обо мне. Лети, мечта солдатская К дивчине самой ласковой, Напомни обо мне. ..» Кто бы долю исправил, Смысл придал ей и толк? Лешка Ройтман в Израиль Укатил, я – в Нью-Йорк. Может статься, когда-то Снова судьбы сведем. Два бывалых солдата -- Дорогое споем: «Давно мы дома не были, Цветет родная ель, Как будто в сказке-небыли За тридевять земель...» Последняя песня войны Май, девятое число. Сорок пятый... Повезло Стихотворцу Солодарю Наблюдать, как все прошло. Был большой и светлый зал, Мрачный Кейтель подписал... Что в мозгах – не угадаю, Но едва ли ликовал. Стихотворец Солодарь Осторожность соблюдал: На берлинском перекрестке Ждал, когда дадут сигнал. В эту сторону и ту Растянулись на версту «Студебеккеры», повозки... -- Пробка... Терпим маету... – Для смягченья маеты, В центре этой суеты – Девушка-регулировщик -- -- Проезжайте – ты и ты. Вам придется постоять Их проезда подождать. Правил не отменим общих, Знаки четки и просты. – Скрип рессор и шорк сапог, А внезапно – цок-цок-цок – Зазвеневшие подковки – Цокал шагом табунок... По берлинской мостовой Дончаки держали строй... Главная в регулировке Всем показывает: «Стой»! К коноводам обратясь, И от радости светясь, Дончакам дает дорогу. -- Быстро! – ротному приказ. Тот своим команду: -- В рысь! -- Кони мигом унеслись... К взгляду – взгляд и вздох ко вздоху – Две души от них зажглись... Самолетом мчится вдаль Из Берлина Солодарь, Ритмизует и рисует Словом яркую деталь. За бортом мотор ревет, Строчки пишутся в блокнот. Солодарь легко рифмует – Песня дышит и живет: «По берлинской мостовой Кони шли на водопой, Шли, потряхивая гривой, Кони-дончаки. Распевает верховой: "Эх, ребята, не впервой Нам поить коней казачьих Из чужой реки.".... А в Москве судьба как раз Сводит с братьями Покрасс, Музыка задорных песен Каждому известно – класс! Ясно, на столе – не квас. -- День победы – соц. заказ... -- Мир, как говориться тесен.. -- Что-нибудь привез для нас? «Он коней повел шажком, Видит: девушка с флажком И с косою под пилоткой На углу стоит. Выпрямилась, как лоза, Бирюзой горят глаза. "Не задерживай движенья!" Казаку кричит....» Вышла песня – будь здоров! Песню спел Иван Шмелев, Вся Россия заучила Строчки звонких ярких слов. Пролетело много лет. В песне -- всей эпохи след, В песне – славная дивчина, Кони -- и поэт: «По берлинской мостовой Снова едет верховой, Про свою любовь к дивчине Распевает так: "Хоть далеко синий Дон, Хоть далеко милый дом, Но землячку и в Берлине Повстречал казак..." Лесная песня В Брянске есть уникальный музей. Брянский лес в нем с любовью показан. Был и я в нем с командой друзей, Кто с охраной природы был связан. Восхищения сердце полно – Посмотрели музейное шоу, Что сильней, чем театр и кино... Эх, такие бы шоу – да в школу! Незабвенный и яркий показ -- (Что и сам по себе был нескучен) -- Вдохновенно наполнивший нас, Был великою песней озвучен... Год решающий – сорок второй. В штабе фронта читают депешу. Командир партизанский, герой, Сообщает: «Оружье – не к спеху. Будет нужно – возьмем у врага. Вот чего не бывает в трофеях – Это песни, чтоб грела в снега, Чтоб о ранах и горьких потерях, Забывалось, когда запоют, Песня часто нужнее патронов... -- Партизаны задание дают Вам, поэт Анатолий Софронов, Сладить песню... Да, это не фунт Первосортного скушать изюма. Композитором – Кац Сигизмунд... – Медитация – трудная дума... Озарение сходит с небес – И в строку – заповедное слово: Дом защитника Родины – лес Зашумел в первой строчке сурово... Кац распевный изладил мотив, Как старинные канты раздольный... Стихотворец, мотив заучив, Полетел к партизанам, довольный. Не певец – он старательно пел, А слепой баянист партизанский Повторить многократно велел – И на слух в потаенной землянке Пели хором уже под баян. И при свете снарядной лампады Заискрились глаза партизан: Не дадут оккупантам пощады... ... В центре Брянска стоит монумент: Партизаны взошли на гранитный На величественный постамент, Победившие в кровопролитной Жесточайшей войне... Прочитай Строки песни священной на камне. Бой курантов, играй и играй, Каждый час эту песню играй мне: «Шумел сурово Брянский лес, Спускались синие туманы. И сосны слышали окрест, Как шли с победой партизаны...» Дядина песня Дядя Яша мой был грузен, плоскостоп. Потому не призван в армию, отвержен. На комиссии, отставив стетоскоп, Врач сказал ему: -- Домой иди, не держим. – А ему как раз хотелось послужить. Отчего же оказался вдруг не годен? Как теперь ему с мечтой в разладе жить? -- Что стоишь? Иди домой. Сказал -- Свободен! – Он так просто не расстанется с мечтой. Яша тотчас написал письмо наркому – И повестку принесли ему домой. Он сказал «Прости-прощай!» родному дому, Поклонился низко маме и отцу, Потрепал сестру по русой головенке. Брат подмогой будет бате-кузнецу, А сосед подвез до станции в двуколке – И – чих-пых – почапал поезд в Ленинград. Привыкалось поначалу к службе тяжко. Заставляли бегать, хоть и плоскопят, С полной выкладкой – терпел невзгоды Яшка. Но упорство побеждает и – гляди: Новобранец стал армейским старшиною. Может, школа комсостава впереди? Но надежды перечеркнуты войною... Враг в июле к Ленинграду подошел. Город стал прифронтовым – и защищался. Гитлер думал: ненадолго, ведь котел... Яша в город под снарядами прорвался, На полуторке усталой под огнем В Ленинград привез бесценные продукты... Пару раз осколки застревали в нем... А потом в грузовичке своем из бухты Вывозил для населения дрова... А грузил дрова в машину композитор Соловьев-Седой... Вся в звуках голова, Все в занозах руки... Пот устало вытер... -- Кузов полон, отдохнуть нам не пора ль? -- Что ж, покурим, потрудились, братцы, рьяно... А на рейде боевой стоял корабль, С бака – пение и проигрыш баяна. Предвечерний час на удивленье тих, Отдаленно громыхала канонада... Композитору на ум приходит стих -- Продолженье дописать поэту надо. А мелодия рождается в душе, С ней слова: «Прощай, любимый город!» слиты. Ни ферматы ошалелой ни туше – Просто песня... Ну, так где же вы, пииты? -- Чтобы, Саша, в песне вечер пламенел С ожиданием похода и тревоги. И надеждой на победу прозвенел Перебор баянный... – Чуркиным в итоге Александром подбирались под мотив Строки, точно рисовавшие картину... Песня есть, Да только кстати ль? Отложив Текст и ноты на сервант, где паутину Плел в отсутствие хозяина паук, Сам хозяин по Калининскому фронту Колесил, давал концерты... Песня –друг... Рядом – сполохи «Катюш» по горизонту. -- Спой, Василий Палыч, что-то для души! – Он задумался: -- Ну, что ж, быть может – эту? – -- Эй, ефрейтор, помолчи, не шебурши, Дай послушать! – И пошло гулять по свету: «Споемте, друзья, ведь завтра в поход Уйдем в предрассветный туман… Споем веселей, пусть нам подпоет Седой боевой капитан..» Композитор допевал второй куплет, А припев уже подтягивали хором. И победный в песне слышался рассвет За баянным приглушенным перебором... Эта песня полетела по фронтам И к медведевским попала партизанам. И в Италии – представьте, даже там, Помогала драться с мерзким алеманом. ...Хлебосолен дядя Яша был и щедр. Всю родню на День Победы собирает, А потом добудет из душевных недр Песню – и о Ленинграде вспоминает... Вспоминает незабвенные года – И припев любимой песни повторяет... И алевшая на лацкане звезда Будто тоже еле слышно подпевает: «Прощай, любимый, город, Уходим завтра в море. И ранней порой Мелькнет за кормой Знакомый платок голубой...» Поминальная режиссеру В конце семидесятых повезло: Отправлен на три месяца в столицу Мозги поправить, поострить стило, У всесоюзных мэтров поучиться. Коллеги собрались со всей страны – От Сахалина до Калининграда. Мы цеху репортерскому верны, А как дружить – нам пояснять не надо. И есть о чем друг другу рассказать – Восторженны вечерние застолья, Мне – по заявкам -- песни распевать – Солирую, а публика достойна. Звездою тех вечерних ассамблей – Краса-смуглянка Лида Василаке. И я пою «Смуглянку», чтобы ей Чудесной песней-комплиментом знаки Вниманья принародно оказать... На пятачок выпархивает Лида – И начинает страстно танцевать – Легка, быстра, воздушна, как сильфида. Коллеги ритм хлопками задают, Танцует Лида, как на карнавале... А нынче эту песню не поют? Хочу, чтоб пели, чтоб не забывали... Судьба у чудо-песни непроста. Она – одна из песенной сюиты. Сыграли, спели до войны с листа – И баста: все те песни позабыты. Их Новиков писал в сороковом Известный «оборонный» композитор. А Яков Шведов дал слова им, в чем Был мастер, в довоенных песнях – лидер. Семь песенок в сюите – и она Котовскому, молдавским партизанам Гражданской той войны посвящена, Что помнится, как давняя гроза нам. Кто ж знал, что будет новая гроза? В сороковом – причина неизвестна – Одну «смуглянку» не пускают в зал, В эфир: к народу не приходит песня. Не знаю, как случилось, но слова И ноты потеряли всей сюиты. Злой умысел? Но чей -- молчит молва, Перипетии временем сокрыты. Их, может, спьяну выкинул мужик, Не разобрав – да что возьмешь с тетери? Остался лишь невнятный черновик. Горюет композитор о потере, Пытается с упорством отразить Обидную для авторов подлянку, Хоть что-то из сюиты воскресить... Представьте: удалось спасти «Смуглянку»... На радио «Смуглянку» не берут: -- Идет война. А песня -- про свиданки... – -- Выходит, зря неблагодарный труд? Фатально не везет моей «Смуглянке»... – Но Александров позвонил, воззвал: --Дай песен Краснозвездному ансамблю! В числе других «Смуглянку» автор дал... -- Вот это песня! С ней тебя прославлю! – Но Александров просит обновить Стихи – их сделать выпуклее, резче... Поэт -- на фронте, где его ловить? Будь он в столице – так чего бы легче... А полевая почта помогла. Нашла поэта. Он стихи поправил. Все вроде есть, но не идут дела. С сопровождением солист не сплавил И хором песню – все идет вразброд... Воистину – фатально невезенье. Едва лишь тенор с хором запоет – Нет лада... Неожиданно спасенье Нашел певец Устинов, баритон: -- А просто песню петь пониже надо. Давайте я спою..— Солист и фон В гармонии слились... Теперь – отрада... Был полон зал Чайковского. Народ Послушать рад ансамбль красноармейский. А радио концерт в эфир дает. С гармонией лирично-чародейской «Смуглянку» пел Устинов Николай, Притом, что песня прозвучала лихо. А композитор, словно брошен в рай: -- Вот это – счастье! – повторяет тихо. -- Бис! Браво! – зал овацией гремит. Ансамбль «Смуглянку» снова пел азартно. Из репродукторов она летит, Чтоб стать народной – всенародной завтра... Потом картину Быков Леонид Снял о поющей звонко эскадрилье. «Смуглянка» в кинозалах прозвенит, Шедевр – шедевру вновь подарит крылья. Потом, когда великий режиссер Уйдет туда, откуда нет возврата, Споет «Смуглянку» поминально хор Тому, кто верил: -- Будем жить, ребята! «Раскудрявый Клен зеленый, лист резной. Я смуженный и влюбленный пред тобой. Клен зеленый, да клен кудрявый, Да раскудрявый, резной...» * * * ...Он никогда не ездил на слоне И он шестого сентября родился. И за него так горько, горько мне... Геннадий Шпаликов трагично завершился. Но, каждый, кто шагает по Москве, На пароходе битый лед встречает И «Рио-Ритой» душу озвончает, Его невольно держит в голове. Он верил, что поплачут по нему Товарищи, но время так жестоко... Поэты исчезают одиноко, Навечно уходя в ночную тьму. Свет жизни в их стихах, бессмертный свет Он в душах тех, кто по Москве шагает... Но пусть никто из них не забывает О Шпаликове: ЕСТЬ такой поэт: «Ах, утону я в Западной Двине Или погибну как-нибудь иначе,- Страна не пожалеет обо мне, Но обо мне товарищи заплачут. Они меня на кладбище снесут, Простят долги и старые обиды. Я отменяю воинский салют, Не надо мне гражданской панихиды. Не будет утром траурных газет, Подписчики по мне не зарыдают, Прости-прощай, Центральный Комитет, Ах, гимна надо мною не сыграют. Я никогда не ездил на слоне, Имел в любви большие неудачи, Страна не пожалеет обо мне, Но обо мне товарищи заплачут.» Джингл беллз Памяти Джеймса Пирпонта Пришел рождественский канун... Космический полет... Из космоса передают пилоты свой отчет. Серьезен Стеффорд, а Ширра не поднимает глаз. -- Спецсообщение для вас передадим сейчас... -- Вещает сухо командир, вселяя в ЦУП’ы дрожь: -- Здесь наблюдается объект, что с сателлитом схож. Он с севера на юг, звеня, стремительно летит, Сейчас я опишу для вас объекта внешний вид: Есть главный модуль. Впереди – поменьше восемь мчат. Пилот весь в красном – погляди... Всех с рождеством, виват! -- Гармошку Стеффорд достает, бубенчики – Ширра, Дуэт космический поет – прошел прикол, ура: * * * Первоснежным полем одноконный путь торя, В радостной надежде смех в попутчики беря, Мчим, а бубенцы, что на хвосте коня, Так весело летят-спешат, заздравную звеня. Бубенцы, бубенцы, радость, песни, смех, Что за счастье мчать в санях, разметая снег. Бубенцы, бубенцы, радость, песни, смех, Что за счастье мчать в санях, разметая снег. Вперед! – решил намедни, не усидев в стенах – И вот мисс Фанни Брайт сидит со мной в санях. Наш конь пессимистичен, он неудачам друг. Споткнулся... Мы – летим в сугроб. Смеются все вокруг. Бубенцы, бубенцы, радость, песни, смех, Что за счастье мчать в санях, разметая снег. Бубенцы, бубенцы, радость, песни, смех, Что за счастье мчать в санях, разметая снег. Два дня тому случилась оказия со мной: Я на скользком покатилась, и шлепнулась спиной. А в санках одноконных досужий денди мчал, Над тем, как я в снегу валялась, противный, хохотал... Бубенцы, бубенцы, радость, песни, смех, Что за счастье мчать в санях, разметая снег. Бубенцы, бубенцы, радость, песни, смех, Что за счастье мчать в санях, разметая снег. А земля – как сахар, а молодость светла. Девушку возьми с собою, мчитесь до утра... И порезвей коняшку по снегу погоняй, А если в снег перевернетесь, шанса не теряй... Бубенцы, бубенцы, радость, песни, смех, Что за счастье мчать в санях, разметая снег. Бубенцы, бубенцы, радость, песни, смех, Что за счастье мчать в санях, разметая снег... Ту песню распевает ныне в сочельник целый свет. Сто пятьдесят ей отзвенело уже, представьте, лет. Был Медфорд (Массачусетс-штат) так фантастично мал, Что в городишке том один лишь старенький рояль. Джеймс Пирпонт сочинял стихи и музыкой пленен Перед хозяйкой инструмента хвалился песней он. -- Я и слова ее придумал и музыку – я сам! – А миссис Вотерман считает, что заголовок – хлам. Она, роялем обладая, имеет в свете вес. -- Заглавье «Сани» -- некрасиво, пусть будет «Джингл Беллз»... – И вся Америка запела ту песню в первый год, Потом по свету полетела – и мир ее поет: * * * Dashing through the snow In a one-horse open sleigh Through the fields we go Laughing all the way. Bells on bob-tail ring Making spirits bright What fun it is to ride and sing A sleighing song tonight. chorus: Jingle bells, jingle bells Jingle all the way, Oh what fun it is to ride In a one-horse open sleigh, O Jingle bells, jingle bells Jingle all the way, Oh what fun it is to ride In a one-horse open sleigh. A day or two ago I thought I'd take a ride And soon Miss Fanny Bright Was seated by my side; The horse was lean and lank Misfortune seemed his lot, We ran into a drifted bank And there we got upsot. A day or two ago The story I must tell I went out on the snow And on my back I fell; A gent was riding by In a one-horse open sleigh He laughed at me as I there sprawling laid But quickly drove away. Now the ground is white, Go it while you're young, Take the girls along And sing this sleighing song. Just bet a bob-tailed bay, Two-forty as his speed, Hitch him to an open sleigh and crack! You'll take the lead… Мститель Памяти поэта Леонида Канегиссера «Из всех молитв, какую знаю? Пою ль в душе иль вслух читаю, Какою дышит чудной силой Молитва «Господи, помилуй». Одно прощенье в ней – немного. Прошу лишь милости у Бога, Чтоб спас меня своею силой, Взываю: «Господи, помилуй!» Еврейский парень – он любил Россию, О чем писал с волненьем в дневнике. В России большевизм вступает в силу, Отчизна пребывает в тупике. А он – поэт серебряного века. Есенин и Цветаева в друзьях. Уже и к славе открывалась дверка – И мысль и образ в Лёниных стихах. Сын инженера ищет в жизни смысл. Был юнкером, затем стезей отца В студенты-инженеры Канегиссер Подался... Не искал себе венца Тернового, но честен был и светел, Как должно быть поэту в двадцать лет. Господь его избранием отметил – Неотвратимо, если ты поэт. Лопатин Герман – тот, кого эпоха Приставила к поэту виз-а-ви... В минувшем веке почудил неплохо: Авантюризм у Германа в крови. Из ссылки вывез за кордон Лаврова, Но, правда, Чернышевского не смог. Народоволец, чье весомо слово. Ум изощренный и прекрасный слог – Он – первый переводчик «Капитала», Царейубийцей не желавший стать, Член Марксова Интернационала, Романтик, революции подстать. Маркс отмечает энциклопедичность, Царизм, само собой, в тюрьму упёк. Сверкала фантастическая личность. Лопатин – революции пророк, Он ею и спасен из Шлиссельбурга – Год пятый алым знаменем взмахнул. Двадцатый век, как вещая каурка, Примчался, цепи с узников стряхнул, А с ними и романтики котурны... Он в одиночке двадцать лет провел. Шла молодость лопатинская бурно. В застенке -- поэтический глагол Родился, отстоялся и развился. Дар признаваем Горьким и Толстым. С кем Канегиссер по судьбе сроднился? Старик казался юноше святым, Страдальцем за свободу и отчизну. И оба не приемлют всей душой Кровавую коммуновскую тризну -- Разгул цивилизации чужой, Немилосердной... Язву большевизма Спасительной Лопатин не признал... Что станет с Русью? Горькая отчизна! Неужто зря боролся и страдал? О чем они беседуют часами? О том известно только им двоим. Случайно довелось услышать маме... А прежде, приближалась если к ним, Они обычно тотчас замолкали. Но вот – Лопатин юноше внушал: -- О воинской повинности слыхали? – Не вопрошал его, а искушал: А революционность добровольна... – А в Питере свирепствует ЧК: Расстрелы, пытки – смутно, страшно, больно -- И Лёниного давнего дружка Облавой прихватили, Перельцвейга – И расстреляли... В сердце зреет месть... В Москве в то время каторжанка Фейга Готовится картавого известь. А в Питере мишень – чекист Урицкий... Еще недавно – «верный меньшевик». В ничтожестве проснулся зуд садистский. Сугубо штатский хлыщ, нестроевик Назначен главным по охранной части – И залил мирной кровью Петроград – Так упивался полнотою власти, Что удержу не знал в убийствах гад. День предпоследний в августе проснулся. По площади катил велосипед. У «чрезвычайки» Леня развернулся, К швейцару: -- Главный здесь? -- Покамест нет. – На Лене – кепка, кожаная куртка И бриджи – чтоб не защемила цепь. Наверно парню в те минуты жутко, Но месть свершится, горе помнит цель. А вот и цель. В подъезд вошел Урицкий, Кивнул швейцару, выплыл в вестибюль. И «кольт» закашлял по мишени близкой – Стреляет Лёня, не жалея пуль. Ему бы выйти, спрятав «кольт», из дома, Под аркой на Морскую повернуть, На Невском бы пропал в толпе... Кулема, Хотел на двухколесном улизнуть. Из «браунинга» комиссар Дыхвинский Стреляет вслед, он тот еще стрелок. Удача Лёне показалась близкой, Еще бы чуть – и он бы скрыться мог... Автомобиль германского посольства Под аркой показался... Комиссар, Презрев посольских злое недовольство, Авто приказом Лёне вслед послал, Пристроившись с шофером-немцем рядом. Красноармеец трясся на крыле, Стреляя беспрестанно, но зарядам, Что выпущены в ярости и зле, Куда лететь? Велосипед трезвонит. Секунда – он от взора ускользнет -- Беглец уже по набережной гонит, В Мошков проулок он сейчас свернет... На Миллионной экипаж бросает, В Дом Северного общества стремглав, Английского, убийца забегает. Сам Шатов, комендант, почти догнав, Стрельбу тотчас приказом прекращает, Приказывает парня взять живым. Отряд красноармейцев окружает Дом, ставший западней... -- Перехитрим, -- Решает Шатов. – Женщина выходит: -- Тот, с револьвером побежал наверх... -- На штурм! – кричит Дыхвинский... -- Умный, вроде, А глупость предлагаешь... – Штурм отверг Премудрый Шатов. -- Дай шинель, Сангайло! Мы чучело сварганим из него. Поставим в лифте, чтобы напугало, В него пусть постреляет... -- Ничего Из хитрости не вышло. Канегиссер Шинель Сангайло на себя надел, Из дома кепку сняв, спокойно вышел... -- Наверх бегите, там он... – Не сумел Однако же и он схиитрить толково: Сангайло опознал свою шинель – И Канегиссер мигом взят в оковы... -- Издержки неизбежны. Впрочем, цель Достигнута – и свершено отмщенье. А дальше – по Шекспиру – тишина... – Поэта в террориста превращенье Считаешь преступлением, страна, Пролившая моря невинной крови? Держава, чья душа в кромешной тьме, В большой террор ввязаться наготове... Мать Леонида, подержав в тюрьме – Казнив поэта, вскоре отпустила... Пришла домой, в котором сына нет, Нет Лёни – на беду его взрастила. Невольник чести – истинный поэт... Узнала, что в больнице в этот час, Страной забытый, умирал Лопатин... В сознании... С нее не сводит глаз, На тонкой коже -- бледность смертных пятен. -- Вот завершаю жизни круговерть. Я счастлив Вас увидеть пред уходом. Жил как умел – и не пугает смерть. Пред вами повинюсь и пред народом. Простите ли несчастного меня? -- За что простить? -- За гибель сына Лёни. -- В чем ваша в этой гибели вина? -- Он не ответил. Лишь лицо в ладони Беззвучно спрятал. Больше ни словца Не произнес – Ту тайну, словно гирю Держал в себе до самого конца – И не раскрыв ее, унес в могилу. Мне хочется хотя бы горстку строк Расстрелянного юного поэта Здесь привести... Немногие и смог Я отыскать в просторах интернета... «Слепили очи зимние метели, Ветрами пел неугомонный день, Как птицы, тучи белые летели И синеватая лежала тень. Вдруг на закате облачное ложе Прорезал свет неугасимо ал. В лазурных латах светлый ангел Божий Мечом червонным тучи рассекал. Искоренись, лукавый дух безверья, Земля гудит --, о, нестерпимый час, -- И вот уже серебряные перья Архангела, упавшие на нас...» Роза Ауслендер Столько лет продлилась эта спячка! В Черновцах неведомая местным, За кордоном славилась землячка: Строки на английском и немецком Поражали лапидарным стилем, Что в родстве с японским древним хокку... Ни годам изгнания ни милям, Земляков, кто выражал эпоху, Не отнять у города родного. Это я о Розе Ауслендер. Может я о ней смогу немного Привнести, добавив русский тембр... Что нам о Розалии известно? – (И она же – Беатрис Рут Шерцер). С ней душой соприкоснулся тесно: Город Черновцы -- паролем в сердце, Мне судьба немецкий и английский, Как и Розе, выдала для жизни Вместе с общей родиной, неблизкой. Чем смогу я послужить отчизне? Тем, что песни пламенных поэтов Изложу славянскими словами. Жаль, что поздно строки наших мэтров Воссияли ярко перед нами. Век двадцатый делал первый шаг. Шерцериха ожидает чада... -- Как там? –Все в семействе на ушах. -- Девочка! – Всеобщая отрада. Папа поэтессы – Зигмунт Шерцер, Родиной считая Садагуру, С малолетства ей вливает в сердце Откровения хасидских гуру. Дочь впитала их в семейном доме -- (Что при мне стоял на Волгоградской) – С материнским молоком, а кроме – Повторяла наизусть украдкой Рильке, Гессе, Эльзу Ласкер-Шуллер... Ницше, Шопенгауэр, Спиноза Обсуждались жарко in der Schule* -- Все вбирала в душу Шерцер Роза. * В школе (нем.) В ней любовь к немецкому – от мамы. Город на холме висел над Прутом. Золотились куполами храмы, Звал театр к восторженным минутам Пламенных катарсисов и встречам С местной межэтнической элитой... Компенсировать потери нечем, Та пора осталась незабытой. Буковина, Прут-река, Карпаты, Май в цветах, сентябрь сгущает краски... Университет. Дворцы и хаты, В воздухе витающие сказки. Сверхинтеллигентные газеты, Кофеек с пирожными по-венски... Незабытый город детства, где ты? Что тебя заменит на поверке? Это позже было бегство в Вену. От лавиной налетевших русских, От казаков, что внесли на сцену Антисемитизм в душонках тусклых. Налетев, как язва моровая, Первая война Европу грызла, Раздуваясь жабой: мировая! Множились пугающие числа – Столько-то убитых и увечных. Подлинная жуть пришла позднее От немецких античеловечных Выродков, что оказались злее. Вопреки сгущающейся туче – «Радуга» -- ее дебютный сборник... Весь тираж – в обуглившейся куче Под звериный гогот мерзких, черных... «Маленькая Вена» -- Черновицы, Резюме Европы довоенной. Дали шанс кому-то сохраниться По подвалам -- и неубиенной, Разве что с израненной душою, Встретилась со сталинизмом Роза. Власть была враждебною, чужою. Поэтесса власти – как заноза – И она объявлена шпионкой – И на годы спрятана в застенки. Каково ей там с душою тонкой? Пусть Господь поставит им оценки, Тем, кому мешала синанога, Выстоявшая при Антонеску, Им, взорвавшим Храм, обитель Бога, Разуму и совести в отместку. Черновцы сорок седьмого года... Для меня мой город начинался. Для нее пришла пора исхода, Розин дух от пут освобождался. Только-только из тюрьмы советской Вырвалась она – «шпионка» Шерцер. Столько боли для души поэтской – Не понять, как выдержало сердце. Очевидно, занавес железный Той порою был трещиноватым. В трещины протиснулись, пролезли Те, что не желали «старшим братом», В облике усатого сатрапа, Подвергаться поношенью духа, Чтоб не лезла в душу волчья лапа, Речь чужая, чуждая для слуха, Та, что для меня одна родная, Но не всем же распевать по-русски. Есть и те, кто русского не зная, Проживут и так без недогрузки В творчестве высоком и счастливом. Правда, Черновцы остались в прошлом Ностальгически прекрасным мифом – Хочется ведь помнить о хорошем. В междустрочье импрессионистски Отзеркалив улицы и парки. В мифе рай глядится черновицки, Краски в том раю свежи и ярки, Звуки мелодично-гармоничны, Лица вдохновенны и отважны... Это мы теперича циничны, Лживы, вороваты и продажны... Ауслендер значит – «чужеземец» -- Муж Игнац фамилию с ней делит, Хорошо еще, что он не немец. Розу рок надолго переселит В Бруклин, в Штаты... Тас она в газеты Пишет по английски, переводит... Только Розе чуждо не по духу это. Ну, а жизнь стремительно проходит. И однажды поняла: довольно! И уже, казалось, на излете Вновь судьбу ломает своевольно: Эй, вы там, в Германии! Не ждете? В Дюссельдорфе поселилась Роза, Там, где камни вспоминают Гейне. Шестдесят ей с лишним. Скажут – поздно. Лучше поздно, чем... Благоговейно Вслушивалась в говорок картавый – Вдохновилась им и расписалась. И наедине с Вселенской славой Вдруг в финале жизни оказалась. Первой, лучшей стала поэтессой Изо всех, кто пишет по-немецки, Атакована азартной прессой – Полосы, «подвалы» и заметки Ей – усталой, мудрой посвящали И печатали стихотворенья... А ее ночами посещали Детства Черновицкого виденья... Черновцы, которых нет на свете – Прошлая любовь невозвратима – Остаются вечными в поэте – Юность и прекрасна и любима. Мне бывать случалось в Дюссельдорфе Позже – разминулся с вещей Розой. Плоть поэта растворится в торфе, Но не властна смерть над чистой грезой. И она вернулась в Буковину, От нее теперь неотделима По ее пророческому чину... Пусть столетья пролетают мимо... Михайло Ткач Мария Федоровна Киселица -- Дай Бог прожить сто лет, не зная бед -- Грустит с той песней или веселится? Ее прославил навсегда поэт... Поверишь ли, что минуло полвека С тех пор, как песня покорила мир? И нескончаемо разносит эхо Слова о речке у «пiднiжжя гiр»... Мединститут стоит на Театралке. Он шлет своих парней практиковать. В больничке сельской местные весталки -- Чтоб покормить и перестлать кровать, Больным, конечно, а не практикантам. Но практикантам тоже надо есть... -- Послушай, Миша, ты у нас с талантом, Стишок придумай, окажи ей честь! – О девушке, что в кухоньке -- хозяйка, -- Расщедрится, быть может, и для нас... – А речка с лесом будто шепчут: -- Дай-ка И нам попасть в стихи твои... -- Сейчас... – Легла строка, за ней вторая, третья... А вот нашлось, чем звонко завершить... -- Готов стишок? Дай глянуть! Славно! Петь я Хотел бы это... Надо предложить Стихозу композитору... -- Я с ними Покуда не был ранее знаком... -- Был праздник – ждут овец на полонине. Студент решает удивить стишком. И объявляет: -- Посвящен Маричке! -- А я в толпе сгораю от стыда – Вдруг глупости считает со странички, Хоть в речку прыгай! Засмеют, беда! – Цепочка слов, простых, без наворотов, Легко коснулась искренних сердец, Как если б тайну древних приворотов Парнишка втиснул в песенный столбец. А девушке всего-то восемнадцать – И ей отныне с этой тайной жить. От тех стихов ей некуда деваться – Пошли над головой ее кружить... Вернулся в город Миша Ткач к учебе, А строки не дают спокойно жить... -- Так, что у вас... -- Стихи.. -- Зачем нам?.. -- Чтобы... Для музыки... кому-то предложить... – Дом творчества народного подумал – И конкурс по газете объявил... Всех Сабадаш мотивом переплюнул И песнею весь мир заворожил... Нам без Степана жить на свете дальше. Весть о кончине тронула сердца... Но позабыть и впредь о Сабадаше Не даст «Маричка» -- в ней душа творца... И вечным прославлением поэта «Маричка» станет... Как живется той, Что вдохновила юношу на это, Гуцульской славной девушке простой? Она живет, как встарь, в родной Путиле... Мелодией из песенки о ней Ее с утра по радио будили... Ты дай, Господь, ей много звонких дней... «Та нехай смiється неспокiйна рiчка – Все одно на той бiк я путi знайду. Чуєш чи не чуєш, чарiвна Марiчко, Я до твого серця кладку прокладу..». Моисей Фишбейн Кто лучший поэт украинский, Известный республике всей? В ответе не будет заминки: -- Конечно Фишбейн Моисей. Здесь нет и на йоту натяжки – Я знаю в поэзии толк. В кругу поэтической бражки И самый завистливый волк, Прочтя его строки, поникнет. Его украинский звучит – И площадь народа затихнет, В такт строчкам сердечко стучит. Порой выступает с речами – Но зря это он, баловство... Понятно, что он черновчанин, А в строчках его колдовство. Высокой духовности вестник Мне родствен по трудной судьбе. И мне он почти что ровесник... А впрочем, я зря о себе... Читал в интернете анкету – Из фактов – сплошной винегрет. Но оду спою интернету: Я знаю теперь, что поэт Отметился в Новосибирске... Но разве мы с ним по судьбе – Взгляните на факты – не близки? Да что ж я опять о себе? В сибирском университете Какая-то вышла беда. И позже он в Киевском педе. Судьба не случайно сюда, Как маятник в долгом каченье, Что выбору парня кивал, Его привела, чтоб ученье Здесь в мове усердно впивал. Студенчество – книг килограммы, Центнеры... Экзамены – страх! Добавим, что мова – от мамы, Учительницы в Черновцах. Заметили в семидесятом: В «Сучаснiсть» один из друзей. Послал: -- Парень точно с талантом! – Прочли. -- Вот тебе и Мойсей! – (Так пишется по-украински). -- Печатаем! -- Значит, дебют? -- Спасибо! -- Ну, хоть на ботинки Заробишь... -- И деньги дадут?... -- Журналец-то американский. Надеяться на гонорар Наивно... Хоть гонор и панский, Но мал от журнала навар. Я тут сам с собой покумекал – И с совестью мэтра в ладу... -- Вы мэтр! -- Кстати прокукарекал... Наверно решенье найду... -- А другом-то стал, между прочим, Известный Микола Бажан. Проникся сочувствием отчим К Фишбейну... -- Ну, я побежал... -- Постой, торопыга, куда ты? -- Зачеты... Замучил истмат... -- В студенчестве все небогаты... Со мною не станешь богат, Но что-то однако заробишь... -- ...Поэт и в Союзе, что царь, Коль с именем... -- Сам не попросишь... Но надобен мне секретарь, Помощник – положен по рангу. Работа зачислится в стаж... -- Микола Платоныч!... -- До ранку – И с Богом! -- Отчета не дашь, Кто был в том тандеме помощник. Ведь к сборнику «Ямбовый круг» Известнейший слова художник Фишбейну, как истинный друг, Напутствие дал в передмове И с легкой Бажана руки Фишбейн воцаряется в Слове... Как счастливы те старики, Что вырастить смену успели... Его поддержали в пути Бажан, Первомайский... Допели, Ушли, но сказали: -- Лети! – И, классиков мовы наследник, Земляк полетел, воспарил. Народа всего собеседник, Он душу ему подарил, Открывшись в взволнованном слове... Страна погружалась в застой. Психушки принять наготове Любого, кто шел за мечтой И с совестью был не в разладе. Дух в клетке. Царит духота. Спасения совести ради Поэт покадает места, С которыми сжился, сроднился, Которые крылья дают – И в дальнюю даль удалился... Поэты, бывает, живут – (Примерами снова и снова Одаривает круговерть) -- Вне Родины вещего Слова, Без коего совести – смерть! Но если уехавших спросим, Услышим спокойный ответ: -- Мы Родину в душах уносим! – Так истинный скажет поэт. Пишу Моисееву повесть – И мне открывается вдруг Внезапно: поэзия – совесть. Она – нержавеющий плуг, Из душ извлекающий камни, Чтоб сеятель зерна любви В них бросил... Чужая строка мне Открыла сие... Виз-а-ви С судьбою другого поэта, Помыслю о странной своей. Тебе за открытие это Спасибо, земляк Моисей! Жил там, где то имя в почете – Оно в той стране родилось – Ее вы святой назовете, В какой бы вам храм не пришлось Идти за небесной подмогой, Одухотвореньем судьбы. И ныне в Израиле много Адептов словесной волшбы – Хороших и разных поэтов. Но родина слова одна По воле небесных заветов У каждого в мире... Она В душе поселилась навечно... И, мовы ее гражданин, Поэт обновлялся сердечно В Израиле, чей властелин Давнишний был также поэтом... А дальше судьба повела В Германию... Мова при этом В душе его ярче цвела, Стихи становились богаче... Они несравненны, поверь... Так здорово пишешь, земляче! Увы, в тайны творчества дверь Для всех посторонних закрыта – И даже для близких друзей. Своя у поэта орбита, Другой подбираться не смей, Твори на своем эшелоне, Гордись, что с великим творцом По воле судьбы жил в синхроне... Земляк, не работай лицом! Не ведаем часто, куда мы Плывем по теченью реки... Пиши... Все на свете майданы Волшебной не стоят строки. Поэзия – совесть и вера, А более нет ничего... Гражданственность – тоже химера. Дар Божий превыше всего... «Автор неизвестен» Памяти Алексея Охрименко В строю впечатления скудны: -- Налево! Направо! Вперед... – Чтоб скрасить армейские будни, Запел я... А кто не поет? Готовим концерт с другом Лехой. Послушать пришел замполит: -- Да вроде нормально, неплохо... Но Дмитриев все заострит... -- Все в части о нем вспоминают, Шутник, говорят. и певец... Зачем же его отсылают? -- Вернется! – И вот, наконец, Вернулся из командировки. Метр с кепкой. Он – сразу же – в клуб, Где самый разгар подготовки. Послушал. На слово не скуп: -- Поете, ребята, прилично. Сварганим концерт на ура! Гитару подайте. Вам лично -- Что в поезде слышал вчера: Я был батальонный разведчик, А ён писаришка штабной. Я был за Россию ответчик, А ён спал с моею жаной... -- Кто автор лихого шансона? -- Не знаю... Наверно – народ... Такое сужденье резонно, Народ согласится, возьмет. Но кто-то же в строчку, как в стенку, Слова-кирпичи положил... ОхрИменко (иль ОхримЕнко) В строю всю войну отслужил. Чтоб скрасить армейские будни, Он песни писал с матерком. И пел без виолы и лютни Товарищам над костерком. Потом возвратился в столицу, Потом возвратились друзья... Как правды окопной частицу Влить в песню? Без правды нельзя. Дом в Чистом стоял переулке... Володя садился к фоно, Чьи звуки щемящи и гулки – И в песне звучало оно, То честное, что для народа Не тайна, поскольку народ Наивен и чист, как природа, Правдиво и честно поет. Володя, хозяин квартиры С фамилией Шрайберг играл. Алеша без собственной лиры – Гитары нигде не бывал. Сережа с фамилией Кристи, Их третий, надежнейший друг. И в каждом, как в классном артисте, Кураж и сотворчества дух... Творили то порознь, то вместе. Иначе они не могли. Писали народные песни. В них правда войны, соль земли. Владимир Семеныч Высоцкий... Вот снимок. Напялил пацан Мундир перешитый отцовский... Сыны, воевавшим отцам В ту пору во всем подражали. И странно ль, что первым запел Ту песню – в ней слезы дрожали. Он понял в ней все – и посмел... И он, как Охрименко честен. Так яростно песня звучит. Но автор ему неизвестен, Что автору малость горчит. Ведь есть у «Разведчика...» автор. Не будет теперь позабыт. Он влился в народ, написав то... Послушаешь – сердце щемит... «Я был батальонный разведчмк. А он писаришка штабной. Я был за Россию ответчик. А он спал с моею женой...» Поэт и актер Сергей Никоненко играет Есенина И это, заметьте, совсем не игра. Душа растревожена до потрясения: Поэт воскресает для зла и добра. Поэта душа инструмент неизученный, Способная мир параллельный открыть. Поэт, всеми муками мира измученный, Всему вопреки продолжает творить. Он снова вступает в борьбу с безысходностью, Он ищет и все не находит себя Один на один с равнодушьем и подлостью Взывает к любви, от натуги сипя. Сергей Никоненко играет Есенина, Есенин играет актерской судьбой. Вот роль, что когда-то лишь будет оценена: Поэт замещает актера собой... …"Музыка Григория Пономаренко на стихи Сергея Есенина..." ...В них нет особо сложных аллегорий, Бесхитростные, как душа России, Есенинские песни... Ну, Григорий, Пожалуй, ты дозрел... Копились силы На песнях, что певались в Волжском хоре, Под аккомпанемент баяна Гриши... Не сразу были поняты, но вскоре Запели их Наташи и Мариши. Те незамысловатые мотивы Встречались как народные нередко И омывались свежестью наива Их сочинителя -- Пономаренко... Но вот однажды -- будто озарило... И поплыла мелодия над текстом О роще золотой -- отговорила -- Запела, угасанию -- протестом... И стала песня навсегда родною Для каждого,в ком русское -- под кожей. Она плыла неспешно над страною, А с ней его судьба... Судьбу итожа, Есенинских еще немало песен Мелодиями одарил своими. Итог счастливый, видно, Вам известен: У авторства теперь -- двойное имя. Жил композитор, снайперски попавший Душою в душу... Тщетно все так метят... И увлажнят глаза нам "Клен опавший...", "Дай, Джим, мне лапу...", "Над окошком месяц..." Антифашистский гимн 50-летию песни «Бухенвальдский набат посвящается 1 В нестройный как бы унисон С самой Тамарой Гвердцители Мы все: «Гудит со всех сторон...» -- В нью-йоркской синагоге пели. Тот гимн был к небу обращен, Мы «Люди мира,... встаньте!, -- пели... Внес в ноты колокольный звон Великий классик Мурадели. Не каждый в зале знал слова – Их раздавали на листочках. Текст пропечатался едва. Но сколько силы в емких строчках! Вверху: «А.Соболев, поэт», -- Стояло рядом с «...Мурадели»... Один куплет, второй куплет – И песню до конца допели, Как скорбный реквием по ним, В печах промышленных сожженным, По соплеменникам моим, В ярах живыми погребенным... Он на Михоэлса похож. Губастый. Лишь волос поболе. Хоть ломом не убит, но все ж И он в плену еврейской доли. Он был умен. И стиль властей Оценивал без заморочек. О чем свидетельством – со всей Отвагой -- горстка жестких строчек: О нет, не в гитлеровском рейхе, А здесь, в стране большевиков, Уже орудовал свой Эйхман С благословения верхов... ... Не мы как будто в сорок пятом, А тот ефрейтор бесноватый Победу на войне добыл И свастикой страну накрыл... Поэта две декады нет. А песня «Люди мира... встаньте...» Полвека как пришла на свет И борется поныне... Гляньте: Ее в Америке поют На митингах антифашистских. Забыться песне не дают В ярах лишившиеся близких. Об авторе бессмертных слов Осмелюсь горестно поведать. Поэт, ушедший в царство снов Едва ли сможет там изведать, Что скоро сложится о нем, Поэте Соболеве, сага. Давай же, помолясь, начнем – Перо готово и бумага... 2 Еврейских брали пацанов Насильно в русские мундиры. Свои фамилии на «ов» Им раздавали командиры. Теперь дивимся, отчего Меж Гройсбургов и Нитензонов Евреи Фокин, Дурново, Белых, Истомин и Самсонов. И Соболев. Сашок – мой друг. Экс-фехтовальщик. Он из Львова. Пополнил эмигрантский круг. Пристроился по жизни клево. Охранник. Есть приличный дом. Жена-хохлушка и машина. Но в этот – о поэтах – том Попал случайно. А причина: Поэт фамилию носил Такую. И такое имя. А песня, что поэт сложил, В значенье выросла до гимна. Поэт рожден как Исаак. -- А Александр – для благозвучья? Погромный нависал кулак Над Исааком с детства... Сучья Потворствовала скрытно власть Погромщикам в стране Советов. И Исааку в ней пропасть, Будь он и лучший из поэтов – Ни за понюшку табаку. Он и прикрылся «Александром». Им и подписывал строку, Что было не таким досадным, Чем, если б вовсе ничего Не шло в печать от Исаака... В Полонном вывели его На Божий свет... Село из мрака Тысячелетней дали шло. Сам князь Владимир Святославич Селенье уважал зело: -- Отец святой, дела поправишь: Полонное село твое... – Князь стольной Десятинной церкви Полонное придал, ее Подпитывая.... Были цепки Первокнязья... Владимир сам Свет Святославович нередко Сюда наезживал и в храм Вступал, молясь... Хомора-речка Змеится вдоль всего села... «Чугунка» довезет в Бердичев И в Шепетовку, коль дела: Зовут в ажиотажном кличе В локальный скупенький гешефт. Здесь были, ясно, и погромы. Они не обошлись без жеотв. И гнев впитался в хромосомы. Он – младший сын в большой семье. Стихи пришли к мальчонке рано. Прижух, забывшись, на скамье, Шептал чего-то... Было странно Родным за хлопцем наблюдать. Его жалеют братья, сестры... Над маленьким хлопочет мать. В большом семействе дети пестры. Он – белая ворона. -- С ним Наверно к доктору бы надо. – Отец... А мать: -- Повременим... – Блестяще учится – отрада... Зовут высокие мечты... На выпускном сыграли в школе Спектаклm задиристый «Хвосты...» -- О старом быте в новой доле. А пьесу выдал Исаак... Печальнейшая в жизни драма Когда в потусторонний мрак. Уходит безутешно мама. Звук обрывающихся струн Невыносим – и ты немеешь. Пока она жива – ты юн. Она ушла – и ты взрослеешь... 3 С годами эта боль острей – Невосполнимая утрата... Похоронив, в Москву к сестре Уехал парень без возврата. А здесь в рабочие пошел – В заводе авиамоторном Слесарил... Божий дар повел – Нельзя не быть ему покорным – К единомышленникам. Он Вступает в литобъединенье. И вот в газете – фельетон. А следом и стихотворенье. Под ним – «А.Соболев». Пришлось Преображаться в Александра – Антисемитское насквозь Начальство... Парень верит в завтра, Но завтра началась война. Он фронтовик. Сержант. На пузе Исползана бойцом страна. Однако после двух контузий Он списан напрочь. Инвалид. На фронте для газет армейских Писал статьи, стихи... Велит Душа в разгар антинемецких, Антифашистских контратак, Сражаться и огнем и словом... Вновь на заводе Исаак, В многотиражке... Слыл толковым Корреспондентом. Сверх того Стихи, статьи и фельетоны Великолепные его – (Рвачам и жуликам – пистоны) – Идут в «Вечерке» и «Гудке», «Труде», «Строительной газете» И «Крокодиле»... Мощь в руке Накапливали строки эти, Судьба его вела, вела... В многотиражке встретил Таню. Она любовь в душе возжгла. Чем? Вряд ли разгадаем тайну, Но главное в судьбе: она Вполне по жизни состоялась Как друг поэта и жена – Не отступила, не сломалась. Все понимала, берегла -- Не каждому такое счастье Не отoшла, не предала. Иное происходит чаще... 4 Наум Коржавин вспоминал, Что вовсе юным к той же бражке Писательской принадлежал При заводской многотиражке, Где Соболев был патриарх. -- По праву старшего с собою Брал на тусовки. На пирах Поэтов будь готовым к бою. О чем угодно споры шли: О стилях, строчках и рифмовке, Тематике... Друг друга жгли Сарказмом... Жесткой разбраковке Подвергся бы и Пушкин сам. А Соболев открытым, добрым, Шутливым был и светлым там... И всех кусавшие, как кобры, Презлые критики никак Его не пробивали юмор... -- Ну вот, отбился... Каково? -- Меня б так били, я бы умер... -- А для меня весь этот шум – Как тренировка для боксера: Ты в нем оттачиваешь ум... – Итог явился миру скоро. Пять лет, как отошел сатрап – Реинкарнация Амана, Готовивший исход-этап Для всех евреев... Утром рано Включает радио поэт – И слышит весть, что в Бухенвальде... Еще и продолженья нет, А у поэта рифма «встаньте» Уже прощелкала в мозгу... Вот так рождаются шедевры... Едва ли новость та Москву Особо тронула... Но нервы Поэта – тонкий инструмент. Весть, что в концлагере фашистском Открыли скорбный монумент, Мемориал по тем, кто с иском К убийцам к Богу вопиет, А ГДР там колокольню Построила, тотчас поэт Как будто возвратился в бойню, Где он, контуженный, страдал, Где видел рвы в телах евреев, Где он товарищей терял... Война, вдруг холодом повеяв, Поэта привела за стол... Строка ложится на страницу... Сейчас он, Соболев, -- посол Всех, кто ушел за ту границу, Куда лишь колокольный звон С Земли, возможно долетает И вздох поэта... Пишет он – И верит сердцем, даже знает: Его услышат... Голоса К нему доносятся живые... Он пишет, пишет... Два часа – И Тане прочитал впервые. И Таня не скрывала слез, И «... жертвы ожили из пепла... Что делать дальше – вот вопрос. Уверенность в поэте крепла, Что не случайные слова Соединил он в эти строки... Отнес их в «Правду»... Там едва Коснулись взглядом текста... -- Сроки Для рассмотрения того, Что к нам приносят волонтеры, Значительны – полно всего. Мы вам ответим, но не скоро.... – Дождался – принесли ответ. Его стихи косой чертою Перечеркнули... Больше нет Ни слова – словно бы к отстою, К великим строчкам отнеслись... «Труд» публикует. Да с советом: -- Ты с Мурадели поделись... – Послал... Тот классик. Но с ответом Не задержал. Он позвонил: -- Пишу к ним музыку – и плачу... – И отклик тот наградой был. Содружество несло удачу... 5 Великий труженик Вано, Не раз страдавший от тирана, Проникся. Лишь ему дано Из композиторского клана Найти мелодию подстать. Он и сумел найти такую, Которой лучше не сыскать. Я слышу песню – и тоскую. Шесть миллионов из моих Одноплеменников-евреев... Тот колокольный звон – за них И против мерзких лиходеев – Их ныне встретишь и в Москве, И в Киеве... И даже Питер Развел фашистов... В голове Не совмещается... Кто вытер У ленинградцев память дней Смертельной вражеской блокады? Как можно с памятью о ней Потворствовать, чтоб эти гады Чинили в городе погром... Да будет Николай Гиренко Здесь назван... Памятью о нем – Звон колокольный... Редко, редко (А может – вовсе никогда) Теперь творенье Мурадели Звучит в России... В те года В ЦК ЛКСМ задели Кого-то звуки и слова... -- А подойдет для фестиваля. Споет уральская братва Студенческая... – Отослали Слова и ноты на Урал. Хор разучил и песней Вену Без автоматов покорял. Так завели проникновенно, Так вдохновенно прозвучал На вдруг затихшем фестивале «Набат», что каждый песне внял... Ее тотчас перелагали На все на свете языки – И песню разнесли по свету Антифашистские полки... Возьмешь тогдашнюю газету: Казенный пафос: -- Фестиваль Продемонстрировал: как прежде, Союз Советский выступал За мир, дав дружбе и надежде Свой песенный призыв-плакат. Ведь это мы на фетивале Антивоеннейший «Набат» Со всей душою исполняли. Ведь это наш поэт внушал Быть людям мира зорче втрое – И впечатленный зал вставал, Ведь наши мир спасли герои... – 6 У песни -- бешеный успех. Его пожал лишь Мурадели. Он портретирован во всех Газетах и журналах... Пели «Набат» во всех концах страны, В Кремле, барачном сельском клубе. По радио тот хит должны Проигрывать вседневно. В кубе – Рост популярности Вано. Пластинок – девять миллионов. На дисках – «Мурадели»... Но... Нет «Соболева»... От шпионов Скрыт государственный секрет, Что автор пламенного гимна А.Соболев – еврей-поэт? Ах, до чего ж Кремлю противно Признать сей факт. Не признает. Шедевр отобран у поэта. Вано всем интервью дает, Но ни одна в стране газета У Соболева интервью Не просит. Он не интересен, Сложивший главную свою, Одну из лучших в мире песен. Народ все видит. И не зря Подправлена народом песня. О «братской дружбе» говоря, Она, как аргумент, уместна: От Москвы до самых до окраин, С южных гор до северных морей, Человек проходит, как хозяин, Если он, конечно, не еврей... А.Соболев тому пример. Отвержен как хозяин песни. Никто во всем СССР Не должен знать его, хоть тресни. Еще в дни яростной войны «Великий вождь наш и учитель» Влез в юдофобские штаны. Палач еврейский и мучитель – Фашистский фюрер, дал пример, Как порешить вконец евреев. Наш вождь, как юный пионер – -- Всегда готов! – и, мысль взлелеяв, Уже готовил карачун Всему советскому еврейству, По счастью, сам пристроен в чум На Красной площади... Но змейству Антисемитскому в Кремле Опричники все те же служат. Не упокоены в земле, А властвуют. Живут – не тужат. 7 Уже нет Сталина давно, Есть оттепельный лысый папа. Все повернулось вроде... Но Есть пятый пункт – и у сатрапа Никитка антисемитизм Легко как эстафету принял. Василий Гроссман: -- Большевизм Сродни фашизму... – Жребий вынул Еврейский Соболев-поэт... Нет Соболева на пластинках И не узнаешь из газет, Журналов, не найдешь на снимках... Задумчив. Ироничен. Тих. С Михоэлсом сравнить уместно. В глазах искрится новый стих. Одна пошла к народам песня, Зато какая... Ничего, Что власть его морально душит. Господь все видит – и его Вознаградит.. Но кто нарушит «Вказивку»: не упоминать? Никто. И не упоминают. С работы велено убрать: За фельетоны проклинают Его начальники цехов, Что тоже делают карьеру. И – автора живых стихов И инвалида – знайте ж меру,-- Ведь инвалида увольнять Закон советский запрещает... Но сверху приказали: -- Гнать! –- Закон? Смешно! И власть сгущает Нажим на Соболева. Он Идет в горком, хоть беспартийный. Инструктор в тайну посвящен И издевательски-витийный -- «Сочуствующе»: -- Почему С национальностью-то вашей Вы не в торговле, не пойму?... – Бед навалили – полной чашей. Работы, имени лишив, Лишили средств к существованью, Запрет негласный наложив На авторские... Щедрой данью Был Мурадели наделен: «Набат» рекордно исполняли. А Соболеву – шиш... Как он Существовал, понять едва ли Доступно... Игорь Шаферан В «Советской... написал ... культуре»: -- Набат – эпоха! – Обмирал Любой В Москве и Порт-Артуре, Берлин в восторге был и Рим... Но автор так же задвигаем. В дворце Кремлевском мощный гимн Муслим исполнил... Прославляем Певец... Неведом никому Поэт... Писатель-классик Федин: -- Положен памятник ему За песню... – Горестных отметин На сердце автору страна Наставила... Краснознаменный Ансамбль во Франции сполна Стяжал успех за вдохновенный «Набат»... Один седой француз Сказал: -- Автомобиль поэту За песню подарить берусь... – Но отверженья эстафету И исполнители несли: -- Поэту ничего не надо, Всем обеспечен он... – Могли Лишь так ответствовать... «Набата» Создателю жильем – барак И улучшение не светит. Как выживаешь, Исаак? Умрешь – никто и не заметит... Ему отрадою – любовь. Он сорок лет с женой Татьяной. Мир, издевайся и злословь, Но их союз небесно-данный Сильнее вражеских потуг Унизить, извести поэта. Она – любимая и друг. Любовь – их тайная планета. На ней скрываются от всех Земных несчастий и печалей. Глаза в глаза... Счастливый смех... ...И вот из запредельных далей Сегодня слушает поэт Как подпеваем Гвердцители... Звучит «Набат» -- и смерти нет. А вот – слова, чтоб все запели: Люди мира, на минуту встаньте! Слушайте, слушайте: Гудит со всех сторон – Это раздаётся в Бухенвальде Колокольный звон, Колокольный звон. Это возродилась и окрепла В медном гуле праведная кровь. Это жертвы ожили из пепла И восстали вновь, И восстали вновь, И восстали, и восстали, И восстали вновь! И восстали, и восстали, И восстали вновь! Сотни тысяч заживо сожжённых Строятся, строятся В шеренги к ряду ряд. Интернациональные колонны С нами говорят, С нами говорят. Слышите громовые раскаты? Это не гроза, не ураган. Это вихрем атомным объятый Стонет океан, Тихий океан. Это стонет, это стонет Тихий океан. Это стонет, это стонет Тихий океан. Люди мира, на минуту встаньте! Слушайте, слушайте: Гудит со всех сторон – Это раздаётся в Бухенвальде Колокольный звон, Колокольный звон. Звон плывёт, плывёт Над всей землёю, И гудит взволнованно эфир: Люди мира, будьте зорче втрое, Берегите мир, берегите мир, Берегите, берегите, Берегите мир! Берегите, берегите, Берегите мир! * * * Памяти Александра Вертинского На компьютере захватанном – Надоел потертый куб – «Ваши пальцы пахнут ладаном»...» Хорошо, что есть «Ю-Тьюб». Ничего давно не надо нам, Только б слушать в сотый раз: «Ваши пальцы пахнут ладаном..», Где есть что-то и о нас... В этом чуде неразгаданном – Озарение творца: «Ваши пальцы авхнут ладаном...», Обертонами певца. Неизбывная отрада нам – Этот старенький романс: «Ваши пальцы пахнут ладаном...» -- Дайте мне последний шанс... Осенняя песня Успеха песни предсказать никто Не мог – и даже Юрий Юлианыч, Забравшийся высоко на плато Тем социальных. Эти песню на ночь Не слушай: перестройку «ДДТ» Благословляла, терроризм ругала На стадионах... Дань отдать мечте, Чтоб выпевать негромко, вполнакала Но сокровеннейшее, только мог Шевчук На дружеских, без зрителей, тусовках... Тут «Что такое осень?» вышла вдруг По-бардовски, но в стресс-аранжировках... Простецкий клип: в нем Кинчев и Шевчук С Бутусовым, охотно ставшим третьим, Шатаются по парку... Сам ашуг С приятелями веселы, как дети, Раскованы... И «Осень...» поплыла В народ... Шевчук стал супер-знаменитым И узнаваемым легко... Была Здесь и другая сторона: упитым В дупль автор песни часто стал бывать, Когда его в народе узнавали. Узнав, не отпускали. Выпивать Неделю приходилось. Выдавали И раньше неплохие номера Соратники поэта-музыканта. Но супер-песня вышла на-гора – И, оклемавшись после пьянки, внятно Поэт увидел в ней угрозу: все Большое творчество она одна повалит. Что делать, как не потерять лицо? А зритель однозначно тему давит: Давай ему одну лишь «Осень»... -- Нет! Она звучит всегда в конце концерта! – Шевчук ругался, с залом тет-а-тет... Потом и вовсе приказал: -- Омерта! В репертуаре больше нет ее! Год выдержали жесткую осаду – Непредставимо горькое житье, Когда с родною песней нету сладу... Как написалась песня? -- Я живу Вблизи от Александро-Невской лавры, Куда хожу, чтоб грезить наяву. Пришел, гулял. Грустил -- и были плавны Шаги, неторопливы – и они Вдруг вывели на авансцену мысли, Созревшие в осенние те дни, На мыслях ноты и слова повисли. И соло флейты выплыло из нот... -- У «ДДТ» есть песни много лучше! – Но «Осень...» выбрал для себя народ С ним спорить все равно, что спорить с тучей... Останутся с народом до конца Простые незатейливые строки Навечно залетевшие в сердца... Народа – стихотворцам-нам уроки: «Что такое осень – это ветер Вновь играет рваными цепями. Осень – доползем ли, долетим ли до ответа: Что же будет с родиной и с нами? Осень в небе жгут корабли. Осень, мне бы прочь от земли. Там, где в небе тонет печаль – Осень тёмная даль». Пишу стихи Пишу стихи... Пишу стихи. И от судьбы не жду Иной награды и иной печали. Нечаянную радость и беду Стихи волшебным словом увенчали. Встречаются иные гордецы... Не по сердцу им возраст мой и облик... Их жаль: мои стихи во все концы Несут моей души неяркий отблеск. В них главная идея: чистота -- Борюсь с изменой подлой и обманом... Но жаль: свою жизнь с чистого листа Не перепишешь радостным романом. Пишу стихи... Господний вещий дар Для воплощенья требует усилий... И я себя сжигаю, как Икар, В высоком взлете именем России... Воспоминание о первом стихотворении Отшумев, отгудев, улеглась непогода, Смотрит в окна луна. Тишина. Прозвенит "злейший враг", а вставать неохота - В три минутки сладчайшего сна Пусть приснится чудесное доброе лето, Чтоб и песни звучали во сне И смеялись девчонки, с которыми где-то, Помнишь, - встретились мы по весне. А наутро в степи зарокочут моторы, Экскаваторы сдвинут снега... Вместо шпаг - рычаги, а душой - мушкетеры - Только губы прикусим слегка. В кирзачах, телогрейке, ушанке лохматой - Рядом с вами на снимке стою... Я вас помню всегда, я люблю вас, ребята, Так, как любим мы юность свою. Занесло ее, ласковую, в одночасье Белой вьюгой в морозной степи... Где бы ни были вы, я желаю вам счастья И храню, как пароль, те стихи: "Заглянула в окошко луна мимоходом. Улыбнулась тихонько луна. Спят мальчишки. Им скоро вставать на работу. Пожелаем им доброго сна..." * * * А стихи пишу ведь без помарки я, Что на ум приходит, то пишу. Это я всю боль свою выхаркиваю, Что годами на душе ношу. Это я раздумья формулирую, То есть, как о жизни я сужу, Редко лишь звеню счастливой лирою, Если радость в малом нахожу. Говорят, великий грех * уныние: Жизнь одна. Будь счастлив * и весь сказ. Но в печали, словно в вязкой глине я * Светлая судьба не задалась. Все, чем жил я * перебурдомажено И лавиной катится с горы. Истощились оптимизма скважины, Полиняли радости шатры. Горы счастья опустились кочками, Суета болотная окрест... Отчего же с нею не покончу я, Фигурально * не поставлю крест? Так и быть, открою дверцу истине, Суть вещей от вас не утаю. Я люблю доверчиво и искренне Жизнь такую трудную * мою. Поэтам интернета Хочу пожелать вам, птенцы Литпортала: Творите сто лет! Чтоб душа не устала Добром отвечать на поэзии вызов, Любите друг друга... А чтоб без капризов Являлось на свет заповедное СЛОВО, Ему лишь служите, в чем суть и основа. И помните: нет совершенству предела, Учитесь... И в жизнь воплощенное ДЕЛО Одарит вас неизъяснимой отрадой... У каждого жизнь будет трудной шарадой, С прямого пути позовут лже-кумиры... Дает нам ПОЭЗИЯ ориентиры... ПОЭЗИЯ -- больше, чем рифмы и строчки, ПОЭЗИЯ -- СОВЕСТЬ в ее высшей точке, Когда ты страдаешь, от бед сатанея, ПОЭЗИЯ -- свет в окончанье тоннеля. ПОЭЗИЯ... Ты наши души питала! Она нас взрастила, птенцы Литпортала, Она открывала нам вещие тайны... Да будем мы с нею вовек нерасстанны! Юному поэту 1 Поэзия -- вся наша жизнь... Мы вечные каменотесы... Мз глыб несуразных сложись Достойно и без перекоса, Судьба с анфиладой поэм, Дворец наших чаяний страстных... Я буду восторжен и нем, И лишь прошепчу Вам:"Прекрасно!" Порою дороже палат Короткие стихотворенья. А те, что такое творят, Отмечены Чудом Даренья. Бесценный Всевышнего дар -- Строка золотая и рифма... Творите. Сегодня. Всегда. В плену молодого лиризма Темы Темы, темы... Они на простенках души, Как картины в самом Эрмитаже. Все они для меня навсегда хороши, И печальные самые даже. Во все краски былая расцвечена жизнь, В них немного добавлено сажи... Жизнь-хестянка, ты в песнях моих покажись, Не скрывая и стыдное даже... Я под горку плетусь по корявой судьбе, Не бросая нелегкой поклажи. Вспоминая, я чаще грущу о себе. Но порою и радуюсь даже... Темы песен моих нет нужды сочинять, Песни -- жизни моей репортажи... В этих песнях былое легко вспоминать, А порой -- и грядущее даже... * * * Когда уходит радость вдохновенья, Нет темы и желания писать, Идут недели без стихотворенья * Я не спешу безвольно раскисать. А просто я придумываю рифмы: Бог * мог, пошел * нашел, восток * листок... И, применив поэто-алгоритмы, Играю в буримэ случайных строк. Которых ниже приведу примеры. Я долго их в компьютере храню. Порой они бессмысленны без меры, А чаще смысл не вдруг и оценю: "Когда сыграет свой этюд тектоника Любой услышит эти колебания, В прах небоскребы рухнут * это тоника. А доминанта * урны колумбария..." "Рисует ухо Ленина Художник-ухоист, Во власти упоения Высвистывает твист." "Одолели кота клизмы, Скучен кот, не ест, не пьет. Да, бывают катаклизиы, Не спасает улепет." "И море * ванна! Поет душа. Как, Марианна, Ты хороша!" "Завалы периодики, А нет за ними драки. Одни лишь второгодники Идут сейчас в писаки. И тот * о графомания! - Зовется журналистом Кого нельзя к изданиям Приблизить и на выстрел." "Воспеваю клептоманию * Где иначе брать деньгу? Вот, влюбился крепко в Маню я * И с деньгами к ней бегу." "Я не бывал в Тюмени * И что-то упустил В неведомом томленье О том всю жизнь грустил. Я не бывал в Тобольске, Я не видал Урал, И не сказать, где больше. Где меньше потерял... Я не был на Алтае, Не ездил в Магадан Вот потому, болтают, Я глуп не по годам. Я не был в Ереване, Я прозевал Баку. Душа не переварит Такую чепуху. Я не был в Кишиневе, Не видел Самарканд, Вот потому лиловый Ношу на шее бант..." "На что враги позарились * Ты только посмотри: Вобрали в свой тезаурус Все наши словари..." "Вечера у нас такие, Что нельзя забыть... Отчего вдруг ностальгия? Некого любить! Как лицо твое красиво, Как оно бело... Отцвела в кустах крапива, Все, как есть, прошло..." "Серега, мастер-шинник Из автомастерской, Известный матерщинник, "Под мухой" день-деньской..." "Отдыхает калокагатия * Ни добра в тебе ни красоты. Видно в детстве мало каротина, Мало "гербалайфа" кушал ты... "Храните целомудрие, Девицы златокудрые, Дождитесь ваших принцев - Ведь мы уже в пути. Все корабли отчалили И мы спешим отчаянно Не успевая бриться * Любимая, прости!..." Пройдет еще неделька иль декадка * Разгадывать загадки не спешу * Я вдруг пойму, в чем смысл и где разгадка * И быстро окончанье напишу. Вот ненароком вам и приоткрыл я Смешной стихов зачатия секрет. Выходит, врут, что у Пегаса * крылья? Выходит крыльев и в помине нет?... "Когда б вы знали из какого сора...": Согласен с поэтессой на все сто. Нет у поэта с Музой договора. А есть в руках простое ремесло... Но это полуправда, если честно, Я полной правды вам открыть не мог. Она и самому мне неизвестна. Всю правду о поэте знает Бог. Лишь он решает: радость иль тревогу Я воспою, когда душа горит. И --«...ночь темна, пустыня внемлет Богу И звезда с звездою говорит...» Чудо через дымоход (Улыбка поэту Александру Шапиро) ... Ждем мы чуда на оленях Через дымоход... (Из новогоднего стихъотворения Александра Шапиро) Прелестно, Александр Шапиро! Вот здесь затмили Вы Шекспира, А пресловутый "Фауст" Гете Вам не годится и в подметки. Да Вы -- Гомер эпохи новой! Своею "веткою еловой" Вы -- эталонно-образцовый! Сильнее скажем: просто клевый! И это -- нет, не комплименты. Вас ждут и ордена и ленты, Венок лавровый, как у Данте... Щедрин досочинит анданте И посвятит ее Шапиро... За вами, истинным кумиром, Толпой поклонницы помчатся, Романы каждый день случатся, Билл Гейтс наследников отставит -- Вам состояние оставит. ...Олень с благою вестью входит... Ой! Застревает в дымоходе... Порадуйтесь, что я еще живу... Порадуйтесь, что я еще живу, Что вам еще мое сияет слово. Возьму листок у дуба молодого -- (Без спроса и листочка не сорву) -- И вам о дубе песню напишу... Послушайте, какая будет песня! Потом вы мне не скажете: "Воскресни!" -- Порадуйтесь, что я еще дышу. Порадуйтесь, что я еще могу На ваши благоглупости ответить. Пока средь вас мне некого отметить -- Еще мелки извилины в мозгу. Но кто-то распрямится -- и до звезд Достанет в распрямлении крылатом... Тогда он скажет: "Жил один когда-то Старик -- и, оказалось: был не прост..." Но я однажды все-таки уйду, Добавлю вещества в сырую землю, А существо, которым Богу внемлю, Отправлю на далекую звезду. Оттуда я, пронзая синеву, Самой Вселенной вторя унисонно, Пошлю вам вдохновенного озона... Порадуйтесь, что я еще живу... * * * ...Да вот он я -- бери меня и ешь, С горчицей, или так -- со жгучим хреном. Как каждый на Земле, я малость -- с креном: Все графоманю, ныне, как допрежь... А это хобби лишь на первый взгляд И безответственно и безобидно: За строчками уже ни зги не видно, Душа страдает и глаза болят.... Я ухожу в глубокий аутизм, Окован одиночеством как цепью. И --- суетись теперь -- не суетись -- Уже ни средством, а тем паче целью Мирское мне не сделать никогда... Мир внешний иллюзорен и отвратен, Лишь мир души мне светел и приятен, В нем все -- не то, не так, не как всегда. И в этот мир нет доступа другим, Там лишь с собой и ссорюсь и братаюсь, Во внешнем мире я еще болтаюсь, Но тихо обрываю связи с ним. Ну, я-то ладно, мне уже помочь, Видать, и сам Всевышний не сумеет. Но ведь и в вас такая ж порча зреет, Ее потом ничем не превозмочь. Не лучше ль о поэзии -- забыть, Оставив недописанною строчку? Да, каждый умирает в одиночку, В компании же веселее жить... Cлово Слово в тренх соснах порой заблуждается, Слово отмщением вознаграждается, Сломо пролитием слез упреждается, И вообще иногда не рождается. Слово рождаентся из изумления, Негодования и озлобления, Из неприятия и осуждения... Слово нередко -- беды порождение... Слово -- и со свету кто-то сживается, Слово -- и сердце от страха сжимается. Слово - безумец лишится наследия, Слово аукнется через столетия. Слово для вымысла и откровения, Для поучения и песнопения, Для восклицания и для проклятия, Для погребения и для зачатия. Слово молчаньем под вытками выстони. Слово для мифа и слово для истины. Слово для клятвы и благодарения, Слово -- и только -- в начале Творения... Белый шум Белый шум: кто -- кому, кто -- о чем -- На голландском, норвежском и датском... Я завинчен, нажат и включен В чей-то бизнес чужим государством. Научила судьба и меня Шепеляво-картаво гнусавить... Грезил песнями, сердцем звеня... Грянул рынок -- я начал базарить... Разрываю себя пополам -- Мне за песни не платят ни цента -- И чужим миллиардным делам Продаю легкий дойч без акцента. Жаль себя, жаль и вас, богачи: Вы балладу и эпиталаму, Точно вор, что шурует в ночи, Так и рветесь сглотнуть на халяву. Третьяковы, Надежда фон Мекк, Не встречал вас в духовном пространстве... Канул в пропасть духовности век, Лишь в погоне за долларом страстны.... Ты, Властитель Вселенной, Господь, Вечный в неизмеримом господстве, Обездушенных облагородь, Закосневших в довольстве и скотстве, Сильных -- (временно) -- остереги, Дай им знать: пред поэтами чванясь -- Наихудшие -- сами -- враги -- Не другим, а себе... Подчиняюсь Обстоятельствам... Движет судьба В них поэта не зря, не напрасно: Бог нас слышит, за нас Судия... Ну и ладно тогда... И прекрасно... Шведка Нынче на работе У меня соседка... Ах. душа в полете -- Озорная шведка. Видно. без мужчины -- Так оно бывает... Честные морщины Возраст не скрывают. Но зато фигурка У нее девичья, Не прикрыты бедра. Аж до неприличья. У нее улыбка, полная соблазна... Пусть несовершенна -- Все равно прекрасна... Шведка светловласа. Шведка кареглаза... Знаю. что у шведки Мне не ждать отказа. Шведка ищет взгляда. Выставляет грудки... Только вот досада -- Ни гугу --- по-русски. Шведка с потрохами Рада бы отдаться... Как же со стихами? Ей не догадаться. Как метафоричны Образы и метки, Как я симпатично Написал о шведке... Стало быть. напрасно Упражнялась шведка В технике соблазна -- Милая соседка! Можешь не трудиться. Можешь не стараться: Будет с кем ложиться. Не с кем -- просываться... Наш дворик Старая яблоня, столик расшатанный -- Дворик-ущелье в объятьях квартала.... На волейбол, на стихи и на шахматы Этого дворика раньше хватало. И на акации в белом цвету -- Полюбуйся еще, надышись... Хватило на красивую мечту. А ее хватило на всю жмзнь... Будто про детство рассказ без названия Или о юности кинокартина... Чтобы вступить на дорогу мужания, Тихого дворика тоже хватило... Предначертаний тревожная новь На пороге судьбы обнажись... ... Хватило и на первую любовь, А ее хватило на всю эизнь... Люда Шелухой подсолнуха улица усыпана, По карманам семечек, как у дурачка… А любовь-то звонкая горечью напитана, А вокруг-то девочек, но в душе -- тоска. Ты, душа ранимая, за тоску прости меня: Незадача с выбором, вот уж сплоховал – Ведь она, любимая – нежная, красивая, Я же грубо выделан, я не идеал. Мне гундят приятели, мол, не вышел мордою, Чтоб дружить с Людмилою, дескать, простоват И не обаятелен, и одет не в модное… А любовь – лавиною, я не виноват. Я стою на лестнице у окошка мутного, А внизу под яблоней, ясно кто – она… Что за околесица? Хоть чего бы путного -- Рифмами да ямбами голова больна… Мы живем на Киевской возле парка Шиллера. Летние каникулы, тихие дворы... А любовь накинется, так, что из души ее Ты попробуй выкури – не хухры-мухры... Вот и вся история – ничего хорошего. К горестным бессонницам душу приготовь… Вовсе невеселая, в плен взяла непрошенно, Первых рифм пособница – первая любовь… Венцимеров – Есенин -- Жизнь подтверждает: далекое – близко… -- Проиллюстрируй, давай! -- Павел Есенин из Новосибирска Песни творит для «Hi-Fi». Я с земляками встречался в Нью-Йорке, Шел их концерт на ура. За исполненье им ставлю пятерки, Публика, будь к ним добра… В Новосибирске с Есениным Пашей Встретиться не довелось. Внук или правнук он гордости нашей, Как-то спросить не пришлось. С мамой Есенина Павла, Людмилой, Часто встречался зато. Мама догадку мою подтвердила… Некто, играя в лото, Судьбы, как числа, бросая на карту С целью, неведомой нам Имя поэта отдал музыканту… -- Благодарю Вас, мадам! А ведь могло бы слоожиться… Есенин Что-то из строчек моих Взял бы для песни… Пусть несовременен Меланхолический стих, Так и у рок-музыкантов причуды Тоже случаются, нет? Но Венцимеров-Есенин покуда Не состоялся дуэт… Ромашка Отчего, тоскуя о любви, Девулшки гадают на ромашках? И, судьба, тех девушек уважь-ка: Каждой нужно счастья... Се ля ви... Отчего имен других цветов -- Спорим? -- Вам в моих стихах не встретить? Нынче удосужился заметить, Объяснить, однако, не готов... Отчего к тропинке луговой Тот цветок -- выходит мне навстречу? Уж теперь-то я его замечу И пойму, что он -- посланник твой... * * * Горизонт на закате ал, У березок дрожат листы. По ступенькам смоленых шпал Поезд прыгает, а мосты Вопрошая: "Красиво - нет?" Отвлекая от пустяков, Предлагают мне силуэт На обложку моих стихов, Я сперва посидел в купе, Перебросился парой фраз, Даже чуточку покорпел Над строкой, вспоминая Вас... Неизведанный кармы перст Друг на друга нам указал... Взор духовный на Вас отверст: Ну-ка, что там у Вас в глазах? Было время я не ценил Мною встреченных на пути. Не искал их и не звонил... Откровение было: "Чти Всех и каждого, с кем сведет На случайных разъездах рок..." Каждый встреченный мне дает Незабвенный завет-урок. Что от Вас перейдет ко мне Тайным знанием древних Вед, Что рассыпаны по стране, По сердцам, в коих вещий свет? Полиритмы дороги бьют Метрономаами по вискам... Заревые закаты льют Нежность травам и лепесткам... Что от Вас перейдет ко мне Тайным знанием древних Вед, Что рассыпаны по стране, По сердцам, в коих вещий свет? Полиритмы дороги бьют Метрономаами по вискам... Заревые закаты льют Нежность травам и лепесткам... Полюбила поэта... Полюбила поэта… Значит, песенка спета, Значит, впредь ни куплета, Ни строфы, ни строки. Но зато для поэта Расцвела вся панета И в душе столько света – Для чего же стихи? Припев: Стихи его спасали от тоски, В печали одинокой утешали, Но если нет тоски и нет печали, Тогда, выходит, не нужны стихи? Разлюбила поэта – Не пришла до рассвета. Почему? Нет ответа, Но зато есть тоска. Есть обрывок пакета, Ручка черного цвета… Есть душа у поэта – И родится строка. Припев: Стихи его спасают от тоски, В печали одинокой утешают, И, душу исцеляя, возвышают, И остаются на Земле стихи… * * * Отнюдь не кипарисово – Кленово-барбарисово Орехово-Борисово, Каширское шоссе, А там – овсяно-рисово – Наташенька Борисова – Ей яблочко Парисово – Мое – танцуют все! Не спи, «сова», твори, «сова», В котле души вари слова. Орехово-Борисово туманится в росе… Там в кресле с верхом плисовым – Наташенька Борисова С моим стишком каприсовым В душе – танцуют все! Устал поэт? Взбодрись, давай, Книжоночку подписывый В Орехово-Борисово Под кофеек-гляссе С конфеточкой ирисовой… Да станет биссектрисовой Наташеньке Борисовой В судьбе… Танцуют все! * * * Чужой звезде – от местного поэта: Лучись, сияй, нежданная звезда! Уже тобой судьба моя задета, Уже ты в ней осталась навсегда. А на звезду не возлагают длани… Звезда, останься светочем очей! Мне по пути досталось столько дряни – Довольно! Я не твой, но и ничей. Я никому и ничему не верю, Я никого к груди не допущу. А ежели мечтание навею, -- Прости меня – и я тебя прощу. Прощу за то, что больно душу прятать И встречам – неминуемо – горчить… Даешься приручить – придется плакать, Но более меня не приручить. Не сладить сердцу с разочарованьем, Душе обиду впредь не пережить. Прости, звезда, ненужным этим знаньем Некстати, вот, пришлось обременить. Мне ведомо: в час славы и сиянья Звезде положен звонкий мадригал… Ну, виноват, прости… Презри стенанья, А все ж прими – ведь для тебя кропал… * * * Как автомат Калашникова, строки Выстреливаю я очередями. И чувств и мыслей быстрые потоки Летят, летят... Не состязаюсь с Вами, Поэты изумительного курса... Я запоздало стартовал, наверно... Когда был молод, выходило куцо, Косноязычно, примитивно, скверно. Я презирал подначки и ухмылки, Я верил, что способен научиться. И рифмы добывал, чеша в затылке... И вот. Гляжу: задумчивая чтица Печалится над искренней строкою, А однокашники заудивлялись. И я нешумной радости не скрою: Талантами пожалуй что сравнялись. И мне не стыдно перед профессурой, Учителями, коим с преклоненьем Дарю стихи, а с внутреннней цензурой Давно покончил как и с самомненьем И ведомо теперь спине сутулой О муках слова все и вдохновенье. Продавлено у старенького стула Сиденье и уже подводит зренье, И сердце невпопад забарахлило, И пусть никто не возливает мирру, И одиночество ошеломило... Но есть о чем сказать себе и миру... * * * Путем сизифовым капризным Качу свой камень на плато. Ни революцией не призван Ни денег мне не даст никто. -- Зачем, -- не скроет изумленья Практичный денежный делец – Самосжиганье и томленье? -- Надежней – золотой телец. -- Но, с правотой его не споря, Влеку свой камень на Парнас. Ни дня без строчки без простоя – И пусть Господь рассудит нас. * * * Я чайку неспешно выдую – И за «Виндоус» сажусь. Никому я не завидую, Как умею, так тружусь Над строкой тружусь неяркою. Мне бы только рассказать Без красот, да чтоб помаркою Смысл строки не растерзать. Рассказать о том, что прожито, Что в душе горит огнем, Что не предано, не пропито, Не подменено рублем. На моей нешумной станции Меж путями не сную... Не приветствую новации, А торю стезю свою. Трудно, долго брел до станции – И уже не суечусь. Что донес теперь достанется, Тем, чьей нежностью лечусь. Тем, в ком доброе не заперто, Тем, в ком злое на замке... Может быть, уже назавтра то, Что донес.в своей руке, Передам, кому назначено, Тем, кого всегда любил... Мнилось: жизнь слагалась начерно, Что успел – перебелил... Я уйду по-английски Не оставив записки, Без звонка, без письма Я уйду по-английски – Не сходите с ума, Может, всех озадвчу Пересудом молвы. Я о вас не заплачу, Так не плачьте и вы Пролетают мгновенья, Что отсчитаны мне... Я уйду без сомненья, Без копанья в говне, Кто чего мне недодал, Обещанье забыв – Ну вас... Жаль, что недолго Мой звучал лейтмотив... Я уйду на рассвете Или в полночь – Бог весть, Полагая в поэте Главным совесть и честь Я, долбился -- не гений -- Лбом о стенку в тоске Без притворства и лени – Вот книжонка в руке... Без текилы и виски – Ну, не мой это стиль, Я уйду по-английски – Вот, заранее – стих... И не рвите рубаху, Мол, о горе, о грусть... Я уйду в... амбибрахий... Все равно ж я вернусь... * * * «...Но ведь я не вернусь», -- это Роберт сказал... Не вернусь если я – то с судьбой поквитаюсь. Я -- в строке – не состарился и не устал – И по чистым сердечкам еще поскитаюсь. Не стереть моих чувств, не затмить моих дум, Ни обид, ни сомнений моих не исчиркать... И весенней толпы расшифрованный шум В тихих строфах моих я сумел расчирикать. Даже в буквах, отточиях и запятых Я останусь в моей неизбывной печали... Не грустите, что вдруг я внезапно затих – Все сказал я, о чем вы так горько молчали... Ушел поэт... Ушел поэт... Погасли небеса... На градус вся Вселенная остыла. Никто уже не свяжет словеса И к смыслу жизни с фронта или с тыла Не подберется с этой стороны – Ему лишь жизни суть себя открыла... Ушел поэт... А без него темны Аллеи и метафоры... Бескрыла Весна – и утро не несет надежд, И бесполезно звезды догорают, Веселой искрой из-под грустных вежд Впредь не сверкнут... С поэтом умирают Те строки, что дрожат на вираже, Готовые сорваться на страницу, Но не сорвутся более уже -- В бессрочную отправлены темницу... Заветное поэт сказать успел: Кого и что любил – и острой мыслью, Горячим чувством затянул пробел – И вывел нас в полет... Безвестной высью Летит неопалимая душа... Жалейте – и завидуйте поэту... Он жил, творя, достойное верша – И то, что сотворил, не канет в Лету... Открытое письмо поэту Денни Штайгеру Денни Штайгер – то ли немец то ли русский. Пишет честные и умные стихи. Он не пьет. По крайней мере – без закуски. Потому в стихах немного чепухи. Лаконичны и умны четверостишья. Но тревожится: а так ли, мол, пишу... Денни Штайгер, что сказать на то? Простишь, я Ничего на то сегодня не скажу. Ведь не ведаю: а сам ли то, что надо, Как положено в компьютер заношу. Ожидавшаяся некогда отрада Не приходит, хоть стихи, как анашу, Принимаю во все больших, больших дозах, Меньше жизни оставляю на житье. Мне б в луга, да искупаться в летних росах, Но в стихах существование мое. Понимаю: жить вот так – несправедливо. Я ведь, собственно, пишу, а не живу... Вновь за строчкою погнался суетливо... Не живу, а только грежу наяву... Ты, наверно, очень молод, Штайгер Денни? Для чего тебе такая маета В напряжении головоломных бдений, Если строчка не выходит ни черта? Ну, а ежели и ты уже попался, То опять-таки советы ни к чему. Как нибудь, но ты уже доковырялся До того, что не по силам никому. Мне такое тоже, Денни, не по силе. Ты в строке афористичен и силен. И не надо подражать кому-то в стиле. Коль не можешь не писать, пиши... Семен... Марина Князева. Глава-поэма из 2 книги эпопеи «Журфак» ...В городке, где пыль сводила скулы, А монеты плавились в руке, Надпись вдруг мне дружески блеснула На вокзальном маленьком ларьке. Был тот древний город двуязычным, И вставало к смешанной толпе Слово «НАН» на голубой афише – По-казахски это значит «ХЛЕБ». Нан – три знака, азбука простая. Нан – хлебами даль озарена. На конце согласная растает, И произнесётся слово: НА! Может, не найдём земную сущность, Но на все запомню времена: Есть язык, где самый хлеб насущный Назван чётким, чётким словом – НА!... Марина Князева. Хлеб. Из ранних стихов В судьбе – великий перелом: Я поступила! Я – студентка! И, размышляя о былом, Я с мамой соглашусь: оценка Мне за прорыв, за этот взлет Пять с плюсом… Может быть, и выше… Что ж, пусть Всевышний мне зачтет Пережитое – и запишет Меня средь тех, кто заслужил Хоть горстку счастья на подъеме. Немного тех, кто пережил То, что досталось мне… В ладони – Лицо… О Господи, молю: Дай мне творенья и покоя! А впрочем, глупости мелю: Не сочетается такое… Но в краткий этот миг, когда Я, пусть ненадолго, в покое, Вся абитурная страда Еще бурлит во мне… Не вскоре, Должно быть, из души уйдут Такие перегрузки, стрессы… …Толпа у входа… Вместе ждут Звонкоголосые «принцессы» – Москвички... Серебристый смех Самодовольство излучает, А предков жизненный успех Их мини-макси обличают -- Пусть мне такое не надеть – Все из загранки, из «Березки» -- Мне радостно на них глядеть: Они раскованны и броски… Ах, «золотая молодежь»… Заслуженной элиты дети Друг друга знают… Их галдеж Ненарочит… На их планете – Ажур… Они-то попадут – Уверены -- в заветный список – Ну, постоят здесь, переждут, Формальности исполнят… Близок, Журфак к ним, ближе, чем ко мне… Должно быть им известно нечто Такое, что стоящим вне Их круга, не понять… Не вещно Их превосходство, но оно Замечено толпою зорко… К ним у кого-то зависть, но Не у меня – полна восторга: У них – счастливые глаза… Один из «золотого круга» Своими выделяем за… Наверное была заслуга… В себе уверен, вежлив… Лишь Черты утрированы эти -- Актерствует Олег Кулиш… Он у своих в авторитете. А дети бедных, скажем так, В опрятной и простой одежке -- Не так раскованы… Журфак – Их шанс… Знать, по одежке – ножки Протягивать хотят не все – Есть ломоносовы и ныне – Пойдут с котомкой вдоль шоссе Судьбе навстречу и рутине Сложившихся советских каст Готовы противопоставить Упорство… Верю, Бог не даст Без поощренья их оставить… К ним причисляю и себя… В толпе – подтянуты и строги – Мужчины зрелые... Слепя Улыбками девчонок -- боги, Как обаянья их боюсь! Они -- вчерашние матросы, Солдаты … Спрячусь, затаюсь… Стремительны, громкоголосы, Друг к другу тянутся – и мне Они -- как инопланетяне. Держусь подальше, в стороне… Открыли здание… Как в бане – И теснота и духота… Непросто одолеть ступени, Хоть их с десяток до поста… Спина устала и колени Подрагивают… Даже здесь Испытывает нас сурово, Журфак – подумай, дескать, взвесь, Не лучше ль отступить? Но слово Даю, что не сломить никак Мою готовность и решимость И я не отступлю, журфак!… Один из тех, кого страшилась, Красивый парень из солдат Вдруг стал играть со мной в «гляделки»… А щеки, щеки-то горят – Потупясь, отвернулась к стенке, А он уж рядом – в сто зубов Улыбка… Нет, не отвязаться… -- Зовут? – Марина… -- Ну, нет слов: Коса – краса! Я – Жора Зайцев… -- Не замужем? – Конечно, нет!… -- Ну, да, какие наши годы? Да, кстати, я, того… поэт, Певец любви, певец природы… А коль обидит кто – скажи!… Кивну – отстань лишь, сделай милость! -- Так, стало быть, со мной дружи!… Но тут и для меня открылась Дверь, где приемный трибунал Свои выносит приговоры… Мои бумаги принимал… Мужчина… Я дозналась скоро, Услышав, как ему кричат Коллеги, он – Суяров Саша, Похоже – тоже из солдат… -- Марина, альма матер наша, Предпочитает брать мужчин, Уволенных в запас… Секрета В том нет – и не найду причин Скрывать... В особенности это Тебе желаю подчеркнуть – Я вижу по всему: ты наша – Предупредить – не отпугнуть… …Медаль… Олимпиады… Чаша Сия для большинства горька… …Стихи… -- Я ко всему готова! -- Дай Бог! Рука моя легка – Удачи!.. И полубредово Доучиваю… В эти дни Покой мне даже и не снится… Я в пирамидах толстых книг -- И в бедной голове теснится Столпотворение цитат: На них распята, как на дыбе… С портретов в душу мне глядят Отец и мама – молодые... Вдруг мне открылось: те, чье я Судьбой земною – продолженье, Учили трудно жить, живя В накале страстного творенья… Отец солдатом по войне Протопал от Москвы до Вены, Неся на собственной спине – Три пуда – и вздувались вены – А, попадая под обстрел, Он не себя берег, а ящик, В котором рация… В прицел Его ловить пытались чаще, Был снайперам врага радист Желанней даже генералов… И пуль в него летящих свист Отец мой, Леонид, немало Послушал на своем пути… Но отводил Господь удары… Он шел и думал: где б найти Такое дело, что б подале Всего стояло от войны? Надумал: это лесоводство – И для души и для страны В нем чистота и благородство… Такой же логикой ведом Брат мамы в лесоводы, дядя. И лесоводов полон дом… Восторженно на брата глядя, Что лесоводством увлечен, В лесной пошла сестра, Людмила, Открыв врата судьбы, о чем И не догадывалась… Было, Что по-бетховенски судьба Вдруг постучала так внезапно Да в сердце, тем усугубя Предначертания… Азартно Вел праздничный гала-концерт Лихой конферансье-затейник Красивый парень, экстраверт, То строгим пафосом заденет, Да так, что перехватит дух, То ошарашит анекдотом… Людмила обратилась в слух – Откуда тот блондин и кто он? И ей в концерте выступать… -- Бетховен. Лунная Соната… Людмила Керская… Играть Не приходилось никогда так… До капли сердце иссуша , Переполняло звуки чувство И не рояль – сама душа Рождало музыку… Искусство? Какое там – любовь! Любовь! И зал внимал тому дерзанью... И нежным выдохом – без слов -- Легко позволено признанью Слететь… Вдруг ясно, что и он, Нездешний, неземной Ромео, Влюблен… Что он в нее влюблен! Тра – та-та – та! В душе гремело Бетховенское… В их сердца, Казалось, ворвалась стихия, Бросая маму и отца К друг другу навсегда… Сухие Давным-давно глаза мои, А сердце-то неслышно плачет… Дитя немыслимой любви, Которой все мои удачи Заранее посвящены, Включая на журфак вхожденье… Их руки нежно сплетены – И мне даровано рожденье… …Вторым рожденьем призван стать Экзаменационный конкурс, Коль сдам… Никак нельзя не сдать! Идем толпой в соседний корпус, Туда, где в скверике присел Усталый Миша Ломоносов… Он вправе отдохнуть от дел, А мы? Понятно без вопросов… Вот нас заводят в светлый зал И каждый занимает место…. Как лист осиновый дрожал Любой и мысль: «Куда я влез-то?» Поди, не одного трясла… Но для раздумий и сомнений Судьба секунды не дала… Ты гений или ты не гений – Здесь испытай себя – дают Единственную нам возможность, Так с Богом – не теряй минут – Медлительность и заполошность Пусть верх над волей не берут, Хоть выбор – он всегда – с оскомой – Секунды между тем бегут, И темы лакомой, искомой Конечно не включил минвуз, Но есть Владимир Маяковский – И я – бултых -- писать берусь… Казалось, девочке московской – Что до «горлана-главаря»? Во мне же многое скопилось: Пишу, судьбу благодаря За то, что в драмкружке училась Стихи – «с живыми говоря», Бросать – чеканные -- народу – И наблюдать, их в плен беря: Поэту наплевать на моду – Стихи, что милым посвящал И «атакующему классу», И нынче покоряют зал… Их «большевисткому» окрасу,, Считают, отошел черед… Поэт же, несмотря на «измы», Как пап и мам, нас в плен берет, С его наследьем родились мы… … Мой папа мне стихи читал, О том, что хорошо, что плохо… Тот голос так звенел, взлетал… И я заслушивалась, вздоха Не проронив, пусть даже слов Не понимала половины, Но в этом голосе любовь – Ее потоки в нем, лавины… И я расту, а та любовь Взрастает и она, взмывая До горних, неземных миров… А той порой, судьбу ломая, На это счастье наступив, В мажор вползал минор тоскливый: В казахской проклятой степи Гремели атомные взрывы… Когда покончили с войной, Вождь направленье дал народу: Возьмемся, дескать, всей страной Преобразовывать природу… Взялись… Назначен Казахстан Эксперименту – полигоном… В степях, где суховей хлестал – Отныне быть лесным заслонам… План был воистину велик: С земным покончить знойным адом, Преобразив пустыни лик, Чтоб зашумела лесом-садом… Но мало саженцы вкопать – Их надо выходить, взлелеяв… А чем в пустыне поливать, Как защитить от суховеев? Отец нашел, как разрешить Замысловатую задачу И суховеи задушить Лесами – зацепил удачу… Ура! Я тоже поняла, Что папа отличился в деле. И диссертация была Считай что у него в портфеле… …Мы с мамой жили под Москвой… Она – в команде Сукачева, Он, признанный ведун лесной, Служить с ним трудно – и почетно. У сеянцев, как у детей, Бывает «детский сад» и «школка»… А сколько нервов и страстей, Расстройств, печалей, слез, а сколько Положишь сил, прольешь потов, Бессонных проведешь на страже Ночей… Не перечесть врагов – Вредителей, болезней… Даже, Пожалуй, что труднее лес Растить, чем сына или дочку, Пока поднимешь до небес Березок иль сосенок строчку… Был темой мамы бересклет… Велись в лесхозе изысканья -- На протяженье ряда лет По капле добывались знанья… И маме удалось узнать – (Будь не приписано кому-то Открытье, подчеркну опять) -- Что бересклет содержит гутту – В те годы – важный компонент Технологических процессов Весьма серьзный аргумент Для оборонных интересов. И гутту может бересклет Давать в промышленных объемах… Чего в безумстве подлых лет Довольно было для отъема Приоритетов, степеней -- До обвиненья в шпионаже – Украденных у дела дней, Свободы, чести, жизни даже… Так жили в верности стране, Любви и чести не теряя… Будь даже рай предложен мне, Сказала бы: не надо рая, Пусть только жили б, хоть и врозь, Не разделенные духовно, Отец и мама… Вкривь и вкось Все в жизни покатилось, словно Той незапятнанной любви Творила гибель злая зависть… В отцовском теле и крови Болезни черной зрела завязь… В ту пору было мне шесть лет Отец порой из Казахстана Являлся… Мамин бересклет Смотрели… С ними невозбранно – И я… В том мареве любви, Что папу с мамой окружало, По мне б – хоть сотню лет живи Но боли все смелело жало… Чем объяснить, что молодой, Красивый, радостный мужчина, Был поражен такой бедой? Иная вряд ли есть причина… Когда он был совсем уж плох Сломало нас иное горе: Сын брата мамы, мой дружок Внезапно умер… Ну, а вскоре – Бедою новой рвет сердца -- Поплакать бы, но ни слезинки – Я вдруг осталась без отца, Без радости, без половинки Души, без света и тепла… А маме-то как жить без Лени? Все счастье сожжено дотла… Мать прятала лицо в ладони… Возможно, что не будь меня, Она б не задержалась в жизни… Тут навалилось, нас тесня: Само собой, стал суп пожиже… И стала бабушка хворать, Мать мамы, строгая дворянка… Но продолжало нам ломать Судьбу… А новая подлянка – Отдав работе столько лет И столько сил вложив в те «школки», В тот драгоценный бересклет, Мать вдруг уволена… В осколки – Судьбу порушило в момент, В ущелье зашвырнуло, в тартар, И некто злой эксперимент Тем завершил, считая: там-то Нам с мамой впредь и пребывать, Исход – лишь полная погибель… Тогда вдруг ощутила мать, Что Леня рядом с нею… Вздыбил Любовью грань небытия И рядом с нею встал незримо… И столько раз слыхала я, Как мама с ним шепталась… Имя Отца в том шепоте… И мне Порою: – Я спрошу у папы… Решение: -- На целине Продолжить дело Лени… Как бы И кто б ни осуждал ее, За этот подвиг безрассудный, Мое – на грани – бытие… Всевышний, понимаю, в Судный Ее не оправдать не мог, В день, что по гамбургскому счету Нас судит и карает Бог… И мужа должность и работу В наследство принимает мать…. И в Казахстан, под те рентгены… Мне ж одиноко пребывать В московской комнате, где стены Еще хранили папин смех – Ни у кого такого смеха… И – никого… Лишь без помех Из прошлого доносит эхо Мне музыку… Звучит рояль – Играет мама вальс Шопена, А папа слушает… Едва ль Когда-нибудь так вдохновенно И так влюбленно прозвучит Шопен… Мне здесь так одиноко… В груди как будто гвоздь торчит – Зачем так жизнь со мной жестока? В Москве без мамы я… Одна… Доверена опеке деда… Ему же как-то не нужна… Все горести семьи и беды Так, видно, сильно обожгли, Что он слегка неадекватен… Не знаю, как о том дошли До мамы слухи но, представьте – Она приехала за мной -- И я при маме – в Казахстане… Как трудно было той весной, Здесь пересказывать не станем… Зато я с мамой – и могли Мы с нею утешать друг дружку… Тем часом сроки подошли Мне в школу… Две слезы в подушку -- И я возвращена в Москву, В ту нашу келью в коммуналке… Одна… Ну, что ж теперь, -- рискну… Я знаю – возраженья жалки… Не долго мудрствуя, дитя Определили в ту, что ближе -- («Сама дотопает шутя…») Но вскоре я в ней, как в Париже: Начальством определено, Что быть на Сретенке спецшколе Французского уклона… -- Но Из принятых детей позволим Лишь лучшим оставаться в ней… И вот – доказывать: я лучше Пришлось мне с первых школьных дней .. А сколько выпало колючек, И в классе, да и во дворе Меня – поскольку нет защиты, И обижали… Мне в игре Поднoжки, щелбаны, ущипы Давались… Круг детей жесток, К тому, кто слаб и безответен… Мир сверстников меня исторг В мир грез – лишь он и был так светел… Мир грез – он детство озарил, На снимках – радостный ребенок… В том мире свет любви царил – И потому мой смех был звонок… Особенно, когда зимой В столицу мама приезжала. Сказать по правде, ей со мной Общаться удавалось мало… Мы разбегались поутру – Дела у каждой и заботы… То у начальства на смотру Ей стойко защищать отчеты, То конференции в НИИ, То со снабженцами дебаты… Короче, вечера мои Без мамы – так же горьковаты… Монологичны и тихи -- В душе – с родными голосами... Но просятся на свет стихи -- И, в основном – о Казахстане: ...Этот липкий, скованный покой, Жёлтый камень воздуха крутого… Бьётся надоедливой осой Жаркий луч в окно пустого дома. Двор открыт, бестенен и разъят, И земля засохшими губами Шепчет «Пить!» - и в пологе песка Утопает тощими руками. Где-то тень, как олово, лежит. В ней сидят, поднявши перья, куры. И стоят, как на полосках лыж, На тенях своих кусты-окурки. И сечёт осокой суховей, Вяжет руки, ноги в лени ленту И на белой мазаной стене Оставляет суши сонной лепку. И над этим – скованный покой… Бродят мухи – спёкшиеся мысли… - Два ведра, наполненных жарой, Носит день на полдня коромысле. Июль в Казахстане. Марина Князева. С этим стихотворением в 15 лет Марина была принята в литературную студию «Луч» Московского университета. Вот так жила… Вам невдомек, Что рядом есть такие дети – Забытый хилый стебелек, Кого о помоши, совете Просить, когда всегда одна? Одна среди большого мира Забыта, часто голодна… Лишь коммунальная квартира… Держала надо мной слегка Нерегулярную опеку: То сводят в баню, в два стежка Пришьют воротничок… К обеду Из денег, что оставит мать, Мне выдавали понемногу… В столовке школьной пировать Однообразно и убого Привыкла… Так вот и жила, Ко всем притерпеваясь горям… Вся радость в памяти была, В ней всем обидам, нуждам, хворям Нет места… В ней жила любовь, Которой так недоставало… Дрожащих от обид зубов В воспоминаньях не бывало.. Но все кончается весной – Предощущенье счастья в мае От встречи с ней, душой родной: Весной я снова еду к маме… Так жизнь раздвоилась… Меня В Москве сажали в поезд в мае, День и потом еще полдня – Меня в объятья принимая, Мать привозила в свой бивак, Научно-экспедиционный, А в августе обратно так В столицу отсылали… Бонны Не находилось для меня… А мамы строго воспитанье: Ни часа в лености, ни дня, И разгильдяйство и ломанье Вмиг пресекалось, но зато Здесь творчеству разбег давался -- И балаганчик - шапито Мной с вдохновеньем воздвигался. Сценарий мой… Я – режиссер, А раннешкольный люд поселка – Актеры… Творческий простор... В программе «шоу на задворках» Таланты детские сполна Себя являли… Пусть культуры У местных мало – голодна К ней детвора… И нет цензуры… Все дети гении, творцы! И предавались представленью С восторгом… Мамы и отцы В ладоши плещут… Восхищенью Наивному большой простор, И зрители и дети рады – Аншлаг, короче … И задор Покруче, чем у звезд эстрады… Кто петь умеет, тот поет, Кто -- под хлопки танцует самбу, Кто крутит сальто взад-вперед – В «зал» и на «сцену» через «рампу»… Восторг – потоком… Никогда Не видели такого чуда? В руках у мамы – я горда – Укрыто полотенцем … Блюдо… Морковки – небывалый приз! Актерам за игру – награда . Признаньем – маленький сюрприз… Ведь поняла, чего нам надо! Тот опыт я взяла в Москву, Я – постановщик классных шоу, Квартирных тоже… С тем живу, В театр превратив всю школу… А вскоре стала издавать Журналы – в школе и квартире… Сама -- писать и рисовать – О странном муравьином мире, О путешествиях, лесах… Конечно – и о Казахстане… О нем и лишь о нем – в стихах, Пережитое в них листая… Лет с трех стихами говорю, А в восемь лет уже, представьте, -- Поэму целую творю – «Метелица»… Храню – листайте… А вам случалось рифмовать? Не так-то просто без сноровки … Когда-то ж надо начинать.. За смелость – выдам вам морковки… …А вот какую дали мне «Морковочку» за сочиненье Не ведала, покуда не Явилась -- ясно, что в волненье, На устный… И достался Блок… А я к «серебряному веку» Неравнодушна…И потек Рассказ мой плавно… Мне не к спеху… О Блоке многое сказать Могу – давно в себе копила… Тут захотелось вдруг связать И письма Блока – их любила Не менее стихов читать – С мудрейшим дневником Толстого, Раздумья их сопоставлять О судьбах мира, и престола Российского, и о стране, О веке, ожиданье бури… В молчании внимали мне Экзаменаторы… Трамбуя Великих мысли в свой рассказ, Я увлеклась не понарошку… Профессора не сводят глаз С меня, девчонки… Ту «окрошку» Едва ль смогла бы повторить, Коль попросили б, по заказу… Экзаменаторша: -- Просить Тебя мне захотелось сразу По эту сторону стола Занять местечко, рядом с нами… Удачи, девочка! Была Ты нынче лучшей… Тут же память Вернула в близкий школьный год: На городской олимпиаде Профессор за руку берет – И молча среди судей садит, Мол, конкурировать со мной Всем прочим – малоперспективно: Я поражала глубиной Там где иные конспективно Чего-то знали… Но была Заметим, та олимпиада Биологической… Могла Я за успехи в ней награду По праву – маме подарить -- Лесобиолог Божьей волей -- Пыталась мне тропу торить В лесотехнический… И школой Мне был пустынный Казахстан, В котором не была туристкой… И доброй памятью воздам: Ведь стала мне понятной, близкой Родителей моих борьба, Чтоб той земли щедрей и краше Сложилась все-таки судьба… Вначале размещалось наше Становье там, где мой отец Закладывал свои аллеи… Прорезав из конца в конец Всю степь, известкою белели Стволы подросших тополей, Ряды под разными углами Пересеклись, чтоб суховей Не повредил посадки… Маме Пришось всю степь исколесить, А с ней и мне… Естествознанье Вот так случилось изучить: В палатках ночевать… Сиянье Таких, казалось, близких, звезд Мне помнится из тех ночевок… А тот в степи лесной форпост Под наблюдением ученых Стал домом птицам и зверью… Забавно суслики свистели… Кузнечики в траве свою Тысяческрипочно скрипели В две ноты партию… И мне – В соль-соль-соль-ми… (Соль мира жалит) – Бетховенское в тишине Скрипенье то преображали Фантазии – а в них легко Ты погружаешься в предсонье В степи под небом… Далеко Москва и школа… И в озоне Той ночи, что как печь тепла, Суха, лишь с дальними громами, Всегда и музыка была – Ми-ми-ми-до… -- Мы дома, мама? -- Мы дома… Спи, Марина, спи… Как славно было просыпаться… И по разбуженной степи Опять за сотню верст помчаться… Для загущенья тех аллей – Зимой – для снегозадержанья – Посажена меж тополей Смородина… Ее названья И вида – местный люд не знал… Созрела – из лесного сада, Кто не ленился, набирал Бесплатно – ведрами… И рада, Конечно, птичья мелюзга – И ей той ягоды досталось… Бесценным знанием в мозгах Увиденное задержалось… Квартировали мы тогда У доброй женшины Ариши… Теперь мне ясно, что туда Я послана веленьем Свыше. Здесь в поза-позапрошлый век Перебралась я без усилий -- Усвоив образ жизни тех, Кто странно и умело жили Без электричества, газет, Но ближе к Богу и природе… Был у Ариши и секрет: На первый взгляд простая вроде, Она, призналась мне, -- глава Старообрядческой общины И ей доверены права Хранительницы тайн старинных, Тех знаний, что в ее роду Из поколенья в поколенье Давались… -- Нынче не найду, Кому перевручить ученье… Ариша выбрала меня В наперсницы и ученицы… Начав с простейшего: полдня Месила глину… Мастерица – Она во всяком ремесле – И мы с ней кирпичи лепили Пристройку ладили к избе… Потом еще уроки были О травах, как их и когда, Берут, как сушат и готовят – -- Бадан, душничка, череда… Чем при каком недуге поят… С ее заучивала уст, Как заговаривать, молиться, Животных усыплять учусь – Быть может, в жизни пригодится… Чуть погодя отряд пошлют К Уральску с миссией ЮНЕСКО.… А экспедиционный люд Порою напивался резко... И чтобы та братва контроль Всегда начальства ощущала, Я с мамой добровольно роль Лазутчика тогда играла: Ночами подползали к ним, Уже «хорошим», огородом, И появлением своим Пьянчуг внезапно огорошим, Пред ними встанем – и молчим, Иной бы и раздухарился, Но видит – девочка пред ним – Ну, про себя поматерился – В карман бутылку… -- Ладно, спать, С утра опять науку двигай… А как иначе? Повожать Нельзя братву... Бутылку – книгой Мать приучала замещать… Отличную библиотеку Мой папа начал собирать… Конечно, на лесную тему Найдешь в ней книги всех сортов. Мне и научные – не лишни: В них за барьером трудных слов Суть открывалась… Но и Пришвин, Леонов, Паустовский есть, А книг хранительница – мама… Мне столько даже не прочесть, Прочла, однако же, немало, Притом, что включена и я В процесс научных изысканий – Тружусь, как все, и роль моя – Без скидок на года. И знаний Не меньше нужно мне, чем тем, Кто оттрубил пять лет в лестехе -- И я вгрызаюсь в дебри тем Научных книг в библиотеке… Берем сверхточные весы… В назначенном лесном квартале Упорно долгие часы Занятьем странным убивали: Срезали веточку с сосны – И в парафин ее... И взвесим… Повторно – через час должны И через сутки… Ходим лесом – И с избранных дерев берем Те ветки – на холме, в овраге… А смысл? Он важен. Узнаем, Как дышит лес и сколько влаги Он выпивает, как растет, Накапливая биомассу… Сравненье – выводы дает… В журналах самодельных – классу Рассказывала о своем Участье в опытах ЮНЕСКО -- Понятно, было мне, на чем На той олимпиаде резко У прочих отнимать очки… В тех Яицких лесах впервые Души неясные толчки Преобразила я в живые Стихи, которых не стыжусь И в местной Дарьинской газете Их публикуют… Я горжусь – Двенадцать лет мне лишь, а эти Стихи уже вполне – стихи… С тех пор они не отпускают… Как жаль, что ни одной строки Не видел папа мой… И хвалит Их экспедиционный люд… И в школе я в авторитете… В тех шоу, что творю, поют И песни… Я, как о поэте, Привыкла думать о себе Годов с двенадцати, примерно, Примерясь к творческой судьбе Уверенно и правомерно: ...Штопор небо сверлит, сверлит, Как бурав, врезаясь в уши – - Самолёты с грузом смерти. Жгущей ненависти ужас… Без дыханья тёмный город. Рокот резче. Скоро, скоро. Приближаются как горы Их моторы-руки к горлу. Как зайчёнок бьётся сердце. Свет во тьму за окна льётся – Знаю, вражья бомба смерти В наше целится оконце. Затемненье одеялом. Мир исчез, во тьме растаял. Над земным пустынным шаром Домик наш да эта стая. Убежать, не знать, не слышать… Но рычит, ревёт, кромсает, Режет жесть кричащей крыши. Ближе, ближе – в сердце самом… ..…. Темень неба над крышей тиха. «Что ты?» - мама спросила устало, - - Ты опять что-то бредил, кричал, Я в словах твоих слёзы слыхала…» А мальчишка, зажмурив глаза, И прислушавшись к темени сонной, Прижимаясь к подушке, сказал: «- Я опять про войну, мама, вспомнил…» НОЧЬЮ. Марина Князева. Это стихотворение – первая публикация:Марины Князевой в газете «Сельский труженик» Дарьинского района Уральской области ...Пусть я расту, молясь на тех, Кто истоптал в лесах все тропки, Но неосознанно лестех Уже я вынесла за скобки… И возвращаясь к сентябрю В Москву, ведомая наитьем Решительно контроль беру Над собственных мозгов развитьем. Театр, лекторий, Политех, Везде, где раздавали знанья – Я завсегдатай, в гуще тех Кто находил свое призванье В литературе… С той поры Читаю корифеев слова – Собраньями их книг… Дары Собраний – прочная основа Под драгоценный чудо-клад… В душе нежданно обретенный… Итог, что я с олимпиад Отныне всех непобежденной Литературных выхожу, Включая даже городскую… Я побеждаю! И, скажу, Что с трепетом в душе рискую Я крепость с именем «журфак» Брать штурмом… ...Выхожу… Здесь мама… Я -- пальцы – веером – «пятак»! А в скверике толпа – ни грамма, Ни капли зависти… Народ В востоге – и аплодисменты… А мама за руку берет – Уходим вместе… Все моменты Ей по пути перескажу… Она, своих пьянчуг оставив – Со мной… Я этим дорожу – Ведь я и выпускные, кстати, Сдавала в школе без нее, А вот – приехала, родная – И вдохновение мое Растет, до облаков взмывая… «Морковка» мамы в этот раз -- Обед изысканнейший в «Праге»… Судьба не баловала нас – И не гурманы мы по правде, Но необыкновенный день И эту подарил отраду… Уют… На столике – сирень… Официанты… До упаду Наговорились обо всем, Что привело меня к удаче… Поели – и домой идем, Как шли давным-давно… Ну, дальше – Французский… Ладно, сокращу… Рассказ – ведь я же из спецшколы… Формальность – здесь не трепещу… «Отлично»… Если ждут проколы, То дальше… Впрочем, здесь – стоп-кадр, Ремарочка – и двинем мимо: Французский в школе был театр – И я в нем неизменно – прима! История не мой конек, Но разрешаются программа И карты контурные… Мог Сдающий сим подспорьем прямо И честно пользоваться… В них Подсказок, в общем-то немало, Тем паче, если стопку книг Ты прочитал, то из тумана, Глядишь, -- и вырвешься на свет… А дальше – дело для извилин – И вразумительный ответ, Что эрудицией усилен, Тебя приводит на журфак… Вот так со мною и случилось, Программка, карты… Кое-как В усталой голове сложилось, Как на вопросы отвечать… Пока экзаменатор занят, Намереваюсь поскучать… Но чувствую, меня арканит Встревоженный тяжелый взгляд… Да, за моей спиной девчонка – Глаза о помощи молят… Что ж, чем могу… И безотчетно, Рискуя собственной судьбой, Мгновенно карты и программы Кладу на стол ей – Бог с тобой… Ну, я сдала… У входа мама… -- Немного подождем, -- прошу… Уже не о себе в тревоге -- Пришло прозренье: совершу Еще один прорыв в итоге… И вот она летит ко мне И обнимает, чуть не плача… В ее счастливой воркотне Я слышу: -- Ты – моя удача… Ты выручила, ты спасла – Не то была бы «единичка» – Я ничего бы не смогла… Отныне ты – моя сестричка! Ты навсегда в моей судьбе! Когда имела десять душ бы, То все бы отдала тебе Залогом благодарной дружбы… Но коль душа всего одна, Чтоб все копить дары и раны, Все, что в ней лучшего – сполна Тебе… Вот так бывает странно: Когда судьба – на вираже, Что может вышвырнуть из круга, На самом остром рубеже – Внезапно обретаем друга... ...Смотрит тяжело и дышит В речке тёплая вода, Словно бархотка на крышах Плоских мазанок трава, Тихо сонные коровы Воздух с горечью жуют, Слабый месяц однорогий, Не похожий на луну Скромно сгорбившись, светлеет, Тихо. Жарко и темно. Словно сотни тёмных келий Под песком домкИ щурков. А песок скрипит, стенает, А вода кряхтит, сопя. За рекой в тумане тает Отблеск завтрашнего дня… Вечер в июне. Марина Князева. Стихотворение из Казахстанского цикла Георгий Зайцев. Глава-поэма из 17 книги эпопеи «Журфак» Поэт живет без эполет, Но от души идет сиянье. В нем отразился Высший свет. Талант – не ум, талант – не знанье, А – несомненно – Божий дар, Что сплавлен с горестной судьбою. Ведь истинный – душе – радар Дается – как оружье к бою. Дар изостряет слух, и взор, И ритм, и восприятье слова. Поэзия не ткет узор, А судит честно и сурово. Не так метафоры важны Как четкое мировоззренье: Кто ты – для мира и страны? А с кем сразишься в исступленье? Кто видится тебе врагом? Реальный враг иль наважденье... Ну, что ж, поговрим ладком... Прочтите, вот – стихотворенье: * * * Вся жизнь уместилась в моей анкете: Все, что мучило, что болело, Все, чем был занят на белом свете – Личное дело! Воспризводит корявый почерк Дорог изгибы и перевала: За каждою строчкою – целый очерк, Который время в себя впитало. Я -- на странице, как нга экране Строка – к строке – на имходе дня. И пониманье, что все же станем Далеким прошлым, гнетет меня. И с новой силой горит желанье – Оставить людям не только строки, А все, что было: мое страдань, Мое сомненье, судьбы уроки. Всю жизнь вместила одна страница: Все, что мучило, что болело... Да нет же, нет же – не уместиться Личному делу – в «Личное дело»! И потому я пишу поэму – Как комментарий к судьбе поэта. Она типично, но все ж – не схема: Благодарю я судьбу за это. Здесь и ниже выделены полужирным курсивом фрагменты поэмы Георгия Зайцева «Личное дело» Тамбов. А в часе на авто – Райцентр Сосновка. Он столица Для Правых Ламок, где никто Особо мною не гордится. Гордиться станут мной потом. Пока что в зыбке, несмышленыш, Я оглашаю дедов дом. Пока что мне дано оно лишь - Сопенье, плач, рыданье, ор -- Возможность самовыраженья. Послевоенный детский хор – Победы знак и возрожденья. О Правых Ламках. В первый раз Век восемнадцатый в ревизских Небрежно помечает нас Тамбовщины казенных списках. Аж в девятнадцатом году. Возникли, значит, много раньше. Не раз в военную беду Ввергались. Так прошу -- не рань же, Судьба, заветное село... Служилые и крепостные... Для них неспешно время шло... Потом сюда, в края лесные, Укрылись от властей скопцы... Мы Родину не выбираем. На теле Родины рубцы, Как на своем воспринимаем. Послевоенное село, Где Ламочка-река струится – Оно мне дорого зело, Понеже в нем пришлось родиться. В селе есть почта и колхоз. Орут коровы на восходе. Жизнь повоенная всерьез Ломает на противоходе. Я впроголодь живу, расту, Прозрачно тонкий, тихий, кроткий, Подобный чистому листу, Без радости – полусироткой, Поскольку мама без отца Меня на ножки поднимала... Какая доля ждет мальца? – Над колыбелькою вздыхала... . Стиль телеграфный: «Пошел учиться...» Родная школа, учитель, парты, Моих друзей закадычных лица. Два полушария-глаза карты. Голодные годы после войны, Но мы – худющие пацаны – Читаем громко стихи о воле, О вечной боли, о трудной доле. В «Крестьянских детях» -- России дети Еам говорили о том, что мы Живем недаром на белом свете Сейчас; оттачиваем умы. ... Урок окончен. Суббота ныне. Нас поджидают дела лесные. В леса – на санках: дровав нужны! Г-голодно, х-холодно после войны! Я знаю, мама моя права, Что словно воздух нужны дрова, Что лютый холод задушит нас... Ходил тогда я в четвертый класс... Чтоб одарила печка теплом, Шел по сугробам я напролом: Искал сухие дрова в лесу, Сквозь время – бремя забот несу. Тяжкое бремя, горькое время Печка гудела – «Личное дело»... Ты, детство раннее, прости, Твои не оглашаю весны... Я был уже лет десяти, Когда в село приехал крестный. Он ранее меня любил И мне лишь уделял вниманье. Но в этот раз с женою был... Я ревновал к ней, а старанье Привлечь внимание его, Мне не давало результата: Вниманье – ей, мне – ничего. А я ведь главным был когда-то. И на молодку осердясь, Решил помститься ей частушкой. Вот вечеринка собралась, Я выскочил на круг востушкой: Ой ты, крестный дорогой, Не хвались своей женой: У ней титечки на ниточке, А пупочек-то льняной. И я стяжал большой успех. Все хохотали доупаду, А молодая – громче всех – И пряник мне дала в награду. Во мне проклюнулся поэт. Потом писал стихи для школьных – По красным датам – стенгазет, Немало написал прикольных. Потом районка их брала – Они печатались в Сосновке. И знаменитостью села Я стал, хоть часто и неловки Негладки сочетанья рифм... Но постеменно обретаю И ясный слог и четкий ритм, Метафоры в строку вплетаю. Село родное – пьедестал Полета детских грез вне рамок... До аттестата дорастал Я в школе Третьих Левых Ламок, Что старше Правых, если брать В расчет писцовые затесы. Здесь будут наизусть читать Когда-нибудь мои стихозы. За буквой – буква: «Работать начал...» Всего два слова, но это значит, Что я подростком пошел в поля, Меня тянула к тебе земля. Она дышала, она ждала, Она решала судьбу села, Она творила судьбу мою – И сотворила – на том стою... Пыль полевая – она везде Понабивалась и в рот и в уши. Взросленье сердца на борозде И труд, врачующий наши души. С остервененьем тяну рычаг – Вписаться надо на повороте, Свинцова тяжесть в моих плечах, Еще не скоро конец работе. Привозят ужин – я лежа ем: «Дозаправляемся» -- я и трактор. И снова пашем, покажем всем Свое упорство и свой характер. Работа сутками – не пустяк: К рассвету ближе – уже кемаришь На этих мизерных скоростях Она упряма – степная залежь... А тело упасть на траву хотело – Оно звенело, оно гудело На пртяжении страдных дней И становилось чуть-чуть сильней. Ну, а душа, уставая, пела: «Личное дело». Как хлеб родится – только миф -- Для не бывавших вне столицы. Я с гордостью беру в актив Судьбы колхозные страницы. Не суетись, не суесловь, У мудрых спрашивай совета... Что значит первая любовь Для становления поэта? Помнишь девчонку? Не шла, а летела, Крыльями платья шурша в тишине. Как говорила смеялась и пела Девочка эта!... Все словно во сне: Сердце мое – воробей на холодк – Сжалось в комочек и ни гу-гу! Ах, до чего ж тогда были мы молоды!... Юность – иголкой в большом стогу... Я непонятныи волнением скован. Завтра записку я ей напишу, Как я люблю, как люблю! Ну, словом, Все по порядочку ей расскажу... Вздрогнула в садике старая вишня – И обрывается ниточка грез. Как же так вышло – стал третьим лишним: Это мой личный, жестокий вопрос. Мне и теперь вспоминается часто Та всколыхнувшая душу. Весна, Слово «Прощай!» . Им короткое счастье Перечеркнула беспечно она. Помню – тогда я дошел до предела, -- Жить не хотелось, страдание. Боль. Миг постижения: личное дело – Самая первая в жизни любовь! Перестрадай, перетерпи И то, и многое другое. И над строкою покорпи – Она тебя утешит в горе. Теперь уже полна строка Тех чувств, от коих нервы тонки... Зато затронет земляка Стихотворение в районке. Еще виток – и шлешь на суд Стихи в армейскую газету. И вот уже внимает люд Сержанту Зайцеву. Поэту... Пишу заученно: «Служба в армии...» Перед глазами – дороги дальние, Отлично помню колонны ротные, От пыли серые, от бега потные. Снаряды помню в два пуда весом – Я их разглядывал с интересом. Моя задача – попасть в мишень, Но как в копеечку – в белый день. Потом на стрельбище первым выстрелом Разил мишени я смутно-быстрые. Меня похваливал старшина: -- Пару сапог сберегла страна... – Как в кинохронике – марш к границе И танков длинные вереницы, И вот у Эльбы мой танк завяз: По горло -- то есть под башню – грязь. Да, было трудно вот здесь отцам, Снимаю куртку и лезу сам В густую жижу, ряну тросы. -- Не вешать, черт побери. Носы! – Кричу ребятам. Тянусь к крбкам. Ох. Достается моим рукам! Иголки троса во мне кричат, Мои занозы кровоточат, Но надеваю я трос на крюк – Уже не чувствуя боли рук. Рванули танки в десяток тяг, Сейчас не кто-то, болото – враг. У капитана лицо, как медь: Машину сгубим – ему седеть. Танк стоит дорого: будь здоров! – С полсотни новеньких тракторов... Но выплывает из грязи танк... И вновь дорога. И гром атак! А руки словно в огне горят, Но как оставишь одних ребят? Ученья наши – не в парке тир, А я не кто-то, я командир: Терпеть – и точка! И вот привал Наш санинструктор меня «клевал» Иглою тонкой, как волосок... В мозгу и в сердце тот марш-бросок: Дороги трудные. Команды зычные, Чирокой вошедшие, в «Дело личное»... ... Погоны сняты и значки, Забыты напрочь ПТУРСЫ-НУРСЫ... Что дальше делать, «старички»? Подготовительные курсы. Здесь Петя Паршиков, матрос, Солдат Геннадий Кулифеев Хотят в студенты – не вопрос. Судьба служилых корифеев Друг к другу тихо подвела. В характеры всосалась служба И ждут великие дела... Залогом достижений – дружба. Она сплотила с первых дней. И закосневшие в уставах Мозги отмякивали в ней, В ее сурово-нежных лапах. В спряжениях и падежах, Как в детстве, и в ушедших датах... Экзамены – серьезный шаг. Но в нас, матросах и солдатах Уже отмякшие мозги – И мы врываемся лавиной В наиглавнейший вуз Москвы, Столицы радостно любимой. На Маркса в тихий флигелек Мы поутру заходим чинно... А кой же бес меня повлек В общагу? Там живет дивчина, В которой темперамент бьет Молдавский, страсть ее сжигает. Она ее губами пьет, Она меня ошеломляет – И до скончания веков Она осталась эталоном, Как надо тешить мужиков Губами и кипящим лоном. И мне в себе не удержать Воспоминания об этом. Мне хочется лететь, бежать И – все же я рожден поэтом – Впечатать в яркую строку Эмоции, что бьют фонтаном. Негруца! На моем веку Не раз мне быть от счастья пьяным, Но вечно будет в сердце жить Та кишиневская девчонка, Что яростно меня любить Умела, искренно и звонко... * * * И снова запись: «Студент журфака...» Пять лет науки – не фунт изюма! Мала стипешка моя. Однако Когда получишь – большая сумма... Я вспоминаю, я вспоминаю Дух переполненного трамвая, Читалки воздух и... стройотряд. В котором сорок, как я, ребят. И Приишимье – широкий дол, Где пыль, как порох, Нет, хуже – тол! Взрывоопасна она в глазу – Ту пыль степную в душе несу... Мехток совхоза – передний край: От наш зависит наш каравай. Носилки носим, а в них – бетон – Перетаскай-ка десяток тонн!... Мозоли алы, ладонь – огонь. Давай, . ребята, не охолонь! – Взгрохочет гулко стальной мехток, И хлынет в бункер зерна поток... Мы всей артелью поем «Катюшу». Прораб поддел меня, пюнув в душу. Сквозил ехидненький шепоток: -- Тонки поджилки – создать мехток? – А пыльный ветер – до темноты. Прораб под вечер со мной на «ты»: -- Ты парень крепкий, я зря рукал, Ведь я другое предролагал: Слезу уронишь – и нырь под тент... И не догошишь, тебя, студень!... Сияло солнцу, машины шли, Мехток работал, Мы все смогли! Душа светилась, хрустело тело – Все, что вершилось -- Личное дело. Но я поэтов пьедестал Из скромности освобождаю. Нас Игорь Волгин воспитал, «Луч» озарял.... Поэтов стаю Собрал под шпилем МГУ Шел по «Лучу» неспешно к славе. В душе накапливал, мозгу Стихосложение – в оправе Мировоззрению. Меня И недогоновское гнало Объединенье, чтоб ни дня Без строчки... Но того сначала, Как ни старался, не умел. Но это, в общем, объяснимо: Учеба, груз партийных дел – Не пролетит ни капли мимо... Но в то же время тихо шла Под спудом тихая работа. Я вглядывался в зеркала- Поэтов – их читать охота И перечитывать стократ: Конечно, Тбтчев. Пушкин, Гете. Поэт поэту – друг и брат. Читаю зорко. Я в заботе, Я главное хочу понять: Чем вдохновлялись Блок и Рильке? Есенина готов обнять. И Пастернак уже в копилке Моей души и Мандельштам, Цветаева и Вознесенский, За Старшинова все отдам... Я, по рожденью деревенский, Себя стараюсь подтянуть До всех параметров столичных. Ухабист у поэта путь... Подход к себе всегда критичный. Потом судьбина привела На совещание поэтов. С их вдохновенного чела, Казалось, пей венки сонетов. Егор Исаев в семинар Взял свой, где обсуждали жестко. Едва не каждый спич сминал Меня в комок. Летела шерстка Раздерганная в пух и прах. За что-то, правда, похвалили: Нашелся смысл и толк в стихах. Парадоксально вдохновили В «парилке» мэтры, помогли Снять шоры и раскрепоститься – И легче строки потекли – И не могу остановиться. Окончив этот факультет. Ко «Дню поэзии» прибился. Там Гена Красников – поэт, Со мною над чужими бился Страницами. Святая цель: Поэзии дать новый стимул. Чтоб не пропал, не сел на мель Талантливый поэт, не сгинул. Редакторствуем с ним вдвоем. И, если раньше не писалось, В студенчестве – теперь поем. Пропала лень, ушла усталость. Кучборской лекции звенят, В душе, творить нам помогая. Дни вдохновением пьянят, Строкой возвышенной сверкая, Духовный вырастив багаж, Мы много озаренней пишем, Редакторский умножив стаж, Фальшь чутким ухом в строчке слышим. К мировоззрению душа Карабкалась путем тернистым. И я окончил ВПШ, Что, собственно, с искусством чистым Едва ли льзя состыковать. Зато карячится карьера. И все же буду уповать На творческое. Все – химера. Одна поэзия – оплот. Она во мне неистребимо Ключом пульсирует, живет. Пускаю суетное мимо... И вышли сборники мои: Вначале – «Щедрость», «Жизнь – удача»... А дальше я – глава семьи... В друзьях покуда недостача Не намечается. Со мной И Паршиков и Кулифеев. Я – как за каменной стеной. Теперь – один из корифеев. Уже взобрался на Парнас. Меня и Красникова знают В стране и почитают нас: И Публикуют и читают... Пишу привычно: «Женат. Дочь – Оля...» Мой стаж семейный – двенадцать лет. Какая Оле выпадет доля – Вопрос тревожит. Ответа -- нет! Ракеты вражьи готовы к старту. Они готовы упасть на нас. И снится часто: вот дочь за партой, И вдруг: во мгле исчезает класс. Как это страшно. Рыдает сердце. Так, словно просится из груди! Ты, небо чистое – символ детства. Заходишь, солнце, но вновь взойди! Очаг мой хрупок. Он может мигом Разбиться в щепки о злобу дня – О гром ракетный... Мрак станет игом – Любой родитель поймет меня. Моя надежда, мой лучик нежный! Ночей бессонных неспешный ход – Ты помнишь, дочка? Так будь прилежной! ... А дочке минул... д в а д ц а ты й год... Смышленой стала смотрит зорко. Уж не мальчишки -- глядят хитро. Хочу на свадьбе я крикнуть: «Горько!», Хочу внучатам носить ситро. О, детство, детство! Ты – солнца лучик. И потому я, наверно, злюсь, И потому меня совесть мучит, Что в Дом ребенка войти боюсь. Боюсь, не выйду – откажет сердце: Там дух сиротства и горький плач... О, мать, укравашая сына детство, -- Не символ жизни ты, а палач! Я сам не ведал отцовской ласки, Я лишь в пятнадцать пришел к отцу. О. Жизнь в сиротстве – театр без маски, Где слезы детские – по лицу! Не потому ли ценю безмерно Жены улыбку и дочки смех? Не потому ли на сердце скверно За материнский – сиротства! – грех. И нам с женою несладко было – Поднять ребенка непросто, нет! Но ощущаю: дочь жизнь продлила И нам и миру на сотни лет. Мой Олененок, расти для счастья, Но знай: у жизни есть свой предел, Спеши, родная, принять участье В приумножении личных дел... Я восхожу к корням моим, Сосновка – сердца трепетанье... «Давай, душа, поговорим» -- Еще советское изданье. В Тамбове давний частый гость – С семидесятых – две декады, Хоть занят, но, как штык, как гвоздь, По зову тамошней громады. На праздники и вечера Прикатываю из столицы – И тянет руки детвора: Вопрос поэту... Серебрится Снежок – и отгремела медь. И надо глубже и мудрее Писать, чтоб оставаться впредь На уровне, чтоб души грея С народом с веком наравне На вдохновении общаться И это удается мне Пока вполне. Но годы мчатся Пришли тревожные года – Я горький девяносто третий Не позабуду никогда. Вот вместе веры – тети мети Вошли и в души и мозги. Нужны ли в век кидал поэты? Духовность никнет в век деньги... Быстрей вращаются планеты И их нельзя остановить. Вот «Избранное» протянуло Сквозь жизнь серебряную нить. Вот смертью рядышком пахнуло – Друг Кулифеев, где ты? Боль Потерь с годами все острее. Другие мизансцены. Роль – Все та же. Я и прежде трели Слащавые не издавал. Мое признание суровей. Гляжу на мерзкий карнавал Стяжательства, нахмурив брови. Отрада: Ясену вручил Мою увесистую книгу За все, что прежде получил... Я вижу на Большом квадригу, Я Паршикову позвоню, Поеду в августе в Сосновку. Есть многое, что я ценю В себе и в мире... Установку Судьба дала мне на борьбу, На верность памяти и дружбе. Мне не дано сменить судьбу. На поэтической на службе Отставок не бывает, нет. Я вам мое открое кредо. Не вправе убегать поэт От злобы дня. Покуда в кресло У печки не усядусь, нет!. Поэзия с судьбою слита – И мне не надо эполет, Пока народ не ест досыта. Судьба от тихого села В глуши Тамбовской стартовала, Но далеко не отошла... Береза веткой покивала... А в новой строчке пишу: «Поэт...» Какой оставлю на свете след? – Я отвечаю за Белый свет!... О чем ты строчкою возвестишь? О, мать-планета, куда летишь? В какие штормы, в какую ширь? Поэт не кто-то, а поводырь! Что явишь миру в своей строке – Луч света ночью на маяке? Иль ночью хладной она махнет, И не поможет, и не спасет? Под гулы века и гром ракет Я отвечапю за Белый Свет – За мир всеобщий без передела... Честное слово – л и ч н о е д е л о! Над миром – неумолчный гул, В тревогах – вспышки озарений. В тысячелетие шагнул Я с томиком «Стихотворений». Я – секретарь, лауреат, Я – гендиректор, главредактор. Но неизменной фишке рад: Мое село – мой главный фактор. Я в нем по-прежнему, не вне. Оно – опора мирозданья – Подпитывает душу мне И подвигает на исканья. Другой опорой до сих пор Прославленная альма матер. На тверди этих двух опор Мой устоявшийся характер. Моя поэзия на них – Нерукотворном постаменте. Прославь их, мой чеканный стих – И в сельском пареньке, студенте Сегодня отклик обрети... А я пойду неспешно дальше. Теперь мне не сойти с пути, Намеченном судьбою раньше... Вся жизнь уместилась в моей анкете: Все, что мучило, что болело, Все, чем был занят на Белом свете – Л и ч н о е д е л о! Мати моя! Я с тебя начинаюсь. Только счастливым ты видеть хотела Сына. Ну, что ж, я живу и не каюсь – Личное дело! И не грущу я вечерней порою, Тяжко вздыхая, что жизнь пролетела, Что не начнется другая – Новое л и ч н о е д е л о ! Григорий Медведовский. Глава-поэма из эпопеи «Журфак» * * * * * * Я помню, как охваченная сном, В минуту забывается казарма... И вдруг - подъём! - и ходит ходуном Она от полудетского азарта. Ещё гудит неумолимый вой - А ты уже бежишь со взводом в ногу, Надеясь, что не станет боевой Ещё одна учебная тревога... Григорий Медведовский. Стихотворение 1968 г. Опубликовано в газете Мос. Военного округа ПВО… * * * Бушует сутки напролет На Ломоносовском общага: Кто скучный диамат жует, Кто ссорится из-за «Живаго». В том корпусе, где делят кров, Журфака бедные студенты, Любовь бушует, будь здоров… Такие сладкие моменты… Вдруг в полночь в коридоре крик -- Любовнички, атас! Облава! А я-то к Ниночке приник, Забыв, где лево и где право… Стучат: -- Откройте! Знаем, здесь… А я все не могу врубиться… Она толкает: -- Гришка, слезь!… Ох, кайфа подлые убийцы! И вот меня ведет конвой Под белы руки в отделенье. Старлей от злобы сам не свой Слюною брызжет в исступленье. -- Эх, нету Гитлера на вас, Искоренил бы род жидовский… Так как тебя зовут? -- Авас… -- Еще, мразь, шутит! -- Медведовский … И, кстати, кто здесь мразь, вопрос… Старлей, с истерикою справься, Не то, как применю гипноз И до утра заставлю вальсы И падэспани танцевать… -- Какие, на хрен, к Богу вальсы? Гипнотизер, едрена мать… -- А ты сведи-ка вместе пальцы… В глаза гляди иль не гляди –- Как думаешь, что будет? – Что же? -- Я досчитаю до пяти – И пальцы ты разжать не сможешь… -- Эй, эй, не надо, прекрати, Ну, отпусти, ведь я на службе… -- Вначале извинись… -- Прости… -- Свободен! -- Расскажи по дружбе… -- Мы с вами не пасли свиней, И вместе не ходили в школу… -- Ах, вот вы как? Ну, вам видней… Тогда вернемся к протоколу. Впросак изволили попасть… Так, родились вы где? … … В Рубцовске. И унаследовал лишь часть Талантов всяческих отцовских. А он был щедро одарен, Видать, Всевышний был в ударе: Отцу достался бариток И слух отменный – первый парень Мой батя – музыкант, певец, На радио – отменный диктор, Поэт, художник – швец и грец – По поговорке… Прямо Рихтер Он за роялем, но играл Отец на всем, что хоть бы нотку Издать могло – и выдавал Такие номера в охотку… Капризный нежный терменвокс Им укрощаем был умело… В послушный обращалось воск Гипнотизируемых тело. Он их укладывал на «мост»: На стульях – пятки и макушка Все тело – между – в полный рост, Сам сядет сверху – не игрушка – Батяня рослый мужичок… «Мост» под гипнозом – как из стали – Ничуть и не прогнется – шок У всех, кто это наблюдали… Итак, Рубцовск, сорок шестой… Я осчастливил мир явленьем… Я позже произвел простой Расчет, отметив с удивленьем, Что девять месяцев прошло, Как батя с фронта возвратился – И вот он я -- врагам назло -- В семье фронтовика родился. А кстати , Марк, мой старший брат, Своим рожденьеи обозначил Уход отца на фронт. Солдат Узнал из писем, что богаче Семья на первенца. Матвей, Отец наш, начал пехотинцем, Царицы подданным полей, Радистом ротным… Пригодился Солдату дар поэта… Взят В дивизионную газетку, Где и обрел судьбу солдат… В десятку попаданье… Редко Найдешь такого, как Матвей: Он грамотешки был отменной И слог был ясен, без затей. Он обладал чертой сверхценной Для маленьких газет: гляди -- За ночь, строча без передышки, Он номер выпускал один, Спасая коллектив от «вышки», Когда в победном мае все В редакции упились в доску, Корреспонденции, эссе, Стихи писал… Набрав полоску, Сам вычитал и правки внес… Сам подписал и отпечатал, На «додже» утречком развез В подразделения… Почапал, Все выполнив к себе… Поспал… Придя в сознанье где-то к полдню, Редактор: -- Моня, ты ж нас спас! Проси, что хочешь, все исполню… Спасал, не потеряв лица, Еврейский гений неизвестный… Марк унаследовал отца Ген музыкальный, я – словесный… Рубцовск, Алтай, Сибирь… Сюда, Беременная мама, Эсфирь, Бежала от врагов, когда Ужаснейшее из нашествий Постигло Украину… Враг Избрал мишенью всех евреев… И, избегавший ссор и драк, Но все ж – потомок Маккавеев, Встал в строй зашитников Матвей… Бог уберег от похоронки. В Рубцовске начал без затей В газете, чтоб дивизионки Весь опыт втуне не пропал. И вот в «Призыве Большевистском» Самоотверженно кропал, Что связано с немалым риском, Ведь время было – ого-го! За опечатку изымали Коллег – и больше ничего О них домашние не знали. И впрягшись в стрессовый хомут, И новь Алтая воспевая, Почувствовал однажды: тут Запахло жареным. -- Тикаем! И быстренько собрав мальцов, С НКВД играя в прятки, Тишком покинули Рубцовск, Умчась подальше без оглядки. А, собственно, куда бежать? Иллюзия, что можно скрыться, Чего на новом месте ждать? Кругом все тот же мрак… Напиться? И укрывалась вся страна От злой действительности в пьянстве. И бездну подлости спьяна Забыть стремилась… В окаянстве Той жизни лишь один из ста И волю находил и силу Не питьсовсем… Пример отца -- Торил судьбу и мне, как сыну… Нас Украина приняла. Мне – Мелитополь – город детства. Нашлась газетка, что дала Отцу занятие и средства На содержание семьи. Cадился папа в местный поезд Зимой и летом до зари И семенил, поддернув пояс, В редакцию, где был отв. секр.. И в той жел. дор. газетке снова Случалось одному за всех Папаше, виртуозу слова, Тащить редакционный воз, Не допуская опечаток, За что тогда смертельный спрос Был с провинившихся… Участок Работы, в общем, не ахти, Зато ответственность – до стресса, Точнее – с этим не шути – До лагеря и до расстрела. Был случай, что отец болел, И номер правил сам редактор. Была ошибка. И влетел Виновник… Слава Богу, как-то Отсутствие отца спасло… Редактор, Феликс Сигизмундыч, Изъят… В стране царило зло, Со страхом обручась… Все бунты, Шпионы ждали пахана Кремлевского… «Космополитам» Готовилась в Кремле хана Страшнее гитлеровской… Выдам Едва ль, секрет, сказав «Таймыр», Куда нас всех, к оленям в гости, Сослали б, чтоб скорей там мы Все оказались на погосте. Господь в который раз хранил Народ свой, той не дав угрозе Осуществиться и почил Тиран то ль в дьяволе то ль в Бозе… В редакции отца бывал Порою с мамой. Поезд местный Нас в Федоровку доставлял Из Мелитополя. Окрестный Железнодорожный люд Почитывал газетку бати. Я как-то заявил, что тут Хочу работать тоже… Кстати, Читать, писать и рифмовать Я начал лет с пяти иль раньше. Никто не думал вовлекать Мальца в занятья эти… Брат же, Как я уж отмечал, горел, Жил музыкой… Услышав звуки, Он погружался в них, немел,. Лишь нервно отзывались руки На сладостный пассаж, аккорд И он к отцовским инструментам Без спроса рвался… Папа горд, Он малость склонен к сантиментам – Перенимает детвора Таланты папы… В упованье, Что будет жизнь к сынам добра, Отец преумножал старанье Добыть деньжонок – и писал Во все доступные изданья, Чем гонорарчик добывал На прожитье и пропитанье… Когда-то, до войны еще, На радио на Запорожском Был первым диктором… Влечет Эфир отца опять, как в прошлом. Здесь все закономерно. Зван Он к мелитопольским радийцам. Ведь голос – прямо Левитан – Вот угораздило родиться! И плюс литературный дар, Вокал на радио уместен… И вот он вновь в эфире… Да… Талантище… Читает вести, Ведет спортивный репортаж, Стихи торжественно доносит… На все горазд батяня наш… По праздникам начальство просит С трибуны громко возглашать: «Да здравствует…» Гордится город: Есть чем приезжих восхищать, Ревниво заявляя: «Голос Такой один на весь Союз И вместо Левитана Моня Давно в Москве вещает… Бьюсь Я об заклад с кем хочешь, понял?» Не отвергая чушь легенд, Врунам он не чинил препоны. Рулончики магнитных лент Хранят Матвеевы приколы Примерчик: -- Говорит Москва! Работают всего Союза Радиостанции… Едва Звучит, Матвея голос, юзом Пошли машины, тормозят: О чем там Левитан трактует? Чем неожиданным грозят Сухие обертоны, будет Наверно экстренный указ… -- Сегодня, -- медленно и строго Слова растягивая, глас До дрожи доводил любого… -- В Советском… он тянул, тянул… -- Союзе – продолжал чеканно, -- Впервые в мире – и тонул В сердцах и возбуждал туманно… -- На космодроме Байконур, На звездолете утром рано Подзалетела – он вздохнул -- Вот кульминация обмана, Пик… -- Женщина… Еще не все, Поди, врубились в эту хохму, Ну… -- Космонавт!… И, окосев, Хохочет город, вмиг оглохнув От смеха… Завершенья для Вещает: -- Женщина впервые Отлично чувствует себя! А вы-то как сейчас, родные? Такой вот первого апреля Забавой тешил земляков. Всегда ж однако есть земеля На букву «М» из чудаков, Кто радостно строчил доносы… Но местный бог и он же царь Доносчиков оставил «с носом»: Смеяться первый секретарь И сам любил хорошей шутке И «добродея» пригласив, Ему разнос устроил жуткий, Велев бежать, покуда жив Из города: -- На нашу гордость Ты покусился, вражий сын, Мразь, тля… Чеканный этот голос – Наш талисман волшебный… Сгинь! Ну, словом, творчества уроки Мне выдавались щедро… Я, Конечно, ухватил лишь крохи, Чего вполне хватило для Блистанья на уроках в школе И развлечения друзей. Воспитанный в магнитном поле Отцовских шуток и затей И сам к словесной клоунаде Был склонен часто и хохмил Порой, где надо и не надо, Но школьный люд меня любил… Включая Анечку Васильну… К ней в первом классе обормот Пришел: под «нуль» пострижен стильно, А шило в парте не дает И часа посидеть без шуток. С ней обормоту повезло: В отличье от иных, надутых Безмозглых «шкрабов», в ней цело И чувство юмора, способность Талант увидеть в огольце, За озорством заметить склонность Творить, дерзать… В ее лице Обрел поклонницу и друга… И я прикрыт ее крылом… С другой – тоскливо бы и туго, А с ней – мне школа – милый дом, Где, как Юпитеру, Гришутке Все позволялось – ого-го. Горазд на розыгрыши, шутки, А мне за это – ничего… К примеру: пишем сочиненье: «Как нынче лето проведу». Минута – есть стихотворенье – И я его здесь приведу: « За оставшееся лето Я освою пляж азовский, А куда потом поеду Неизвестно… Медведовский.» И забывал о сочиненье, Исполнив сей экспромт в момент. Притом, не мучило сомненье: «Пятерка» будет. Прецедент Имелся. После доброй книгой Я развлекался без забот, Пока весь класс ушами двигал… Ну, что тут скажешь? Обормот! Зато в наставнице уверен: Она за Гришеньку – горой! В ее глазах по крайней мере Кропатель «опусов» – герой, Ну, вундеркинд, второй Ландау… По просьбе Аннушки стишки Писал под праздничную дату, Чем искупал свои грешки, И точно знал, что позабавит Ее экспромт очередной, И в классе автора прославит, И в школе прослыву «звездой». Не стану отрицать: тщеславье – Неслабый стимул для мальца. Зовут писать вождям во здравье… Последовал приказ отца: -- Отставить! Объясни: не вышло. Опасный это путь, сынок…. Чем навсегда желанье выжгло К писанью славословных строк. Зато на школьных КВН-ах Мои творения звучат. В репризах, юморесках, сценках… И зрительских восторгов чад Кружил башку мне, как наркотик. Я рифмовал и рифмовал -- Неукротимый рифмоплетчик Еще пока не понимал: Что сим обремененный даром, Я послан с ясной целью в мир: Докрикнуть хоть таким макаром До злобных человеков… Мы, Кто наделен душой поэта, Должны не просто изумить Погрязших в скотстве словом Света, А что-то в мире изменить, Хоть пристыдить жлобов и хамов, Убийц словесно ввергнуть в ад, Тиранов всех мастей, паханов, Учить: за каждым строгий взгляд Зрит и воздастся неизбежно Коемуждо и по делом Да убоятся мести: бездна Их душ наполненная злом Поглотит их… Сие не значит, Что шутка не сродни стиху. Не тот поэт, кто вечно плачет, А тот, кто в вещую строку Вплетает образы и чуства, Включая нежность и любовь. Нет выше на Земле искусства Чем наполненье жизнью слов… Но мудрость эта не дается Нам с детства. Самому страдать Поэту много доведется, Пока дойдет до сути… Ждать, Однако, мудрости – немудро… Живи, поэт, твори, поэт И небо в блестках перламутра Воспой и яблоневый цвет, И мамы трепетные руки, И голос бархатный отца, И те чарующие звуки, Что брат рождает, и лица Учительницы выраженье Да не замкнется светлый дар Лишь в шутовстве, чтоб вырожденье Талант не погубило… Дай Ему посильные задачи… И в суетной тщете не жди Того, что о тебе судача, Народ тебя прижмет к груди, Навечно вознеся в кумиры, Ты, главное, буль честен , бард, Твори по совести, пусть в мире Никто и не оценит… Фарт Мирского мелкого признанья Да не столкнет тебя с пути Реализации предзнанья… И ты, старлей, мне в плюс зачти, Что все ж до сути я добрался, Что означает: долюбил, Дошел, додумал, дострадался, Доосознал, допережил… Учился я в обычной школе. Литературу обожал. Свой дар не оставлял в покое: В счет сочинений выдавал Шестнадцать – двадцать строчек в рифмах, Чем неизменно забавлял И одноклассников… Я им – бах -- Экспромт веселый извергал Вдобавок к сочиненью… Ольге Свет Александровне сдавал Обычно опус первым… В долгий Анализ текста не впадал – Искал подход парадоксальный, Каламбурил и рифмовал. Уроки скучные нахально В капустники преображал. Конечно, при таком подходе Отличником я быть не мог. Подход сей не всему пригоден, Да я не гнался, видит Бог, Любой ценой добыть пятерку. Зато мне интересно жить И нет нужды глотать касторку Программной ахинеи … Выть От обязаловок скучнейших И вам хотелось, верно, нет? … А Пушкинский лицей умнейших В России воспитал букет Мужей державных и ученых, Поэтов, воинов, творцов, Доверьем царским облеченных И сокрушителей дворцов. Видать, учили их иначе… Я впрочем, тут рулил чуток – И наробразовские клячи -- Известно, на роток -- платок Готовы каждому накинуть, Кто хоть чуть-чуть из ряда вон, Со мной не сладили и в тину ОдНАРОБразья не сметен. Вот так и продолжал чудачить Все годы школы… КВН – Мне дан на откуп. И мастрячить Все тексты довелось «с колен». Но мне ль бояться импровизов? Задачки сложные – мой стиль. Я принимал как личный вызов И тематический посыл «Домашних творческих заданий», «Разминки капитанов» пыл… В азарте творческих исканий Я неизменно находил И форму острую и хохмы… Команда нашей школы шла Средь лидеров… Ероша лохмы, Я был за сценой и могла Отреагировать «экспромтом» Команда на любой заход Соперника в стихах… Добром-то Я не особо ценным тот Сам находил словесный мусор. Хотелось подлинных стихов, Глубоких чувств, а не укусов, Значительных и веских слов. Я верю, все придет с годами. Пока же КВН-ный вздор – Тренаж, вход в ремесло -- стихами Не станем называть… Задор, Кураж в укор мне не поставим… Довольно, впрочем, о стихах. Сим отступлением пространным Акценты смещены… Сто «как?», «Когда?», «Зачем?», иных вопросов Наверно, есть у вас ко мне. На часть – отвечу, перекосов Не допустив… Гипноз… Зане Отец практиковал, мы с Марком Пообезьянничав сперва Среди соклассников, подарком Обзавелись и сим… Едва В компашке собирались тесной, Исследовательский азарт Одолевал… Устроив в кресла Друзей, внушали… Школьный бард Здесь превращался в Калиостро… Нащупывались наугад Приемчики внушенья… Остро Иные поддавались… Рад Успехам экспериментатор… Заметим, что большой поэт, В такой же мере, как диктатор, Гипнотизер обычно… В цвет Моим стихам и этот опыт… Когда-нибудь соединить, Возможно, их удастся… Добыт Ответ к вопросу, что давить Поэта будет, не уймется Всю жизнь, пока творит поэт: Как наше слово отзовется? Коснется ль душ волшебный свет Или не заденет, не взволнует? Украшу ли стихами мир Или бумагу порчу всуе? Конечно, и меня томил Извечный тот вопросец-пытка… Сам не заметил, как к стихам Вернулся… Яростно и пылко Они во мне живут… И сам Осознавать не в состояньи, Откуда вещие слова В мое вползают подсознанье, Когда угодно… Год за два Засчитывай, судьба, поэту… Душа не отдыхает, нет. Прорыв из тьмы кромешной к свету – И тьма опять… О, где же свет? О, боль, о горе – дайте света! О чудо, о отрада – свет! – Извечная борьба поэта. Не всякий выдержит… Поэт На это обречен терзанье… Взамен – обычные слова, Строка – кирпичиками в зданье Стиха… Пожалуй, год за два Считать – еще и мало будет У большинства поэтов век Недолог… Высших сил орудье – Он лишь обычный человек С обычным жизненным ресурсом, Растрачиваемым быстрей, К тому ж ведомый жестким курсом То на дуэль то под расстрел… Так дай, Всевышний, продержаться, Покуда есть мне, что сказать, Подлей силенок мне и сжалься, Не торопись меня снимать Подобно пешке отыгравшей С доски, покуда понимать Стихи научится маравший Бумагу хлопец… Ну, опять! …Подобно девочке из песни, И мне охота – в хор. кружок, Кружок по фото… Интересней Всего – отец ведет… Зажег Он новый интерес в мальчонке. Отец -- художник. Строить кадр – Учил – не просто шелкать пленки, Чтоб и порыв и смысл… -- Вот Шадр, -- Секреты разъясняет батя: -- Скульптура, камень неживой – «… Орудье пролетариата», -- А миг – и он рванется в бой… Ловите этот миг прорыва, Ищите ракурс… Важно знать И то, как дышит перспектива… -- Поэту важно понимать, Подумалось, все это тоже… Дом пионеров… Здесь кружок Киномехаников… Его же, Понятно, пропустить не мог. Потом еще кружок открылся, Где учат нас снимать кино. Как здесь без Гриши? Я учился Всему, все складывал в одно Умение – смотреть, и видеть, И постигать за явным – суть – В надежде результаты выдать В стихах моих – когда-нибудь. В кружке мы сняли фильм совместно. Кружковцы все поощрены Путевкой в лагерь. Там прелестно: Одесса, море, дружба… В сны Поныне со щемяшей грустью Та возвращается пора И мне не передать изустно, Как вдохновенны вечера В том лете, а какие зори! Какие песни и костры! Ребята!!! И какое море! Нет, с той чарующей поры Я никогда так счастлив не был… Само собой, я здесь творил. Меня, как говорят, хоть хлебом Ты не корми, уж только б был Крутой посыл для вдохновенья, А он являлся каждый миг – И я кропал стихотворенья, И в КВН играл, и книг Чудесных прочитал охапку, Конечно, и одесский пляж, Не позабыть, от пуза – хавку… А в лагере – ажиотаж: Пацан – гипнотизер! В охотку – Желающих полным-полно – Оттачиваю навык… Четко Работаю, видать, дано И мне, как бате, это свойство Воздействовать словами на Душ потаенное устройство… Раппорт – волшебная струна , Что, как любовь, два сердца свяжет – И властвуешь в чужой душе… Но этот дар тебя обяжет Служить добру… Однако же Порой встречаются ублюдки, Что рады применить во зло… Случалось видеть злые шутки И на эстраде… Душу жгло Мне гневом против изуверов: Гипноз – орудие добра, Ключ к исцеленью душ и нервов… Мы посвящали вечера Телепатическим этюдам… Уж коль понятен механизм, Несложно сделать то, что чудом Объявят… Только не гонись В безумстве за дешевой славой, Коль одарен Всевышним , уж, Способствуй исправленью нравов И умиротворенью душ… Пожалуй, все о жизни школьной, О беззаботнейшей поре, И полной смысла и прикольной… Пришел черед иной игре, В которой правила – суровы И установлены не мной. А мне одно лишь только слово Здесь позволительно порой: «Есть!» – и бежишь, куда прикажут, Ползешь, тяжелое несешь. То в лужу плюхнешься, то сажу На рожу – и с размаху бьешь Такого же, как ты салагу… Жестокий месяц – карантин… Потом, как приняли присягу, Чуть-чуть полегче… Прихватил Меня армейский жребий. Взяли Элестриком… В чем повезло – Москва в соседстве – и едва ли Иначе время бы пришо Ее мне повидать в те годы… Ну, что сказать, впадаешь в крен, Душа лишается свободы – Москва нас забирает в плен, Что до конца не объяснимо… Москва! Сердечная тоска Переполняет… Вышлешь снимок, Где ты, а за спиной – Москва – И ты уж с ней соединился И эту связь не разорвать. Ты знаешь, что навек сроднился…. Москва, ты греза! Целовать Готов столичные вокзалы, Что открывают нам Москву… Видать, судьба мне подсказала, Куда мне путь держать… В мозгу Уже оформилось решенье: Любой ценою, но в Москве! В Москве, где всех чудес свершенье, Где ждет меня судьба… В броске На амбразуру рока ляжем, Но неизбежно – победим! Стихи и служба… Медом мажем Солдатский серый хлеб… Один Поэт – Гришутка – в гарнизоне… Отсюда – льготы… Комсостав, И он, как легкие – в озоне, Нуждается в стихах… Воздав Предшественникам по заслугам, Отмечу: службу здесь несли Поэты-воины… Как с другом – Со Степой Пушиком свели Ненадолго пути дороги… Он, отслужив, в Литинститут По праву поступил… Из многих Известных мне, был Степа тут Воистину их всех уместней… По украински сочинял Такие трепетные песни! Я их охотно распевал, Поскольку не чужда мне мова… Люблю ее певучесть, вкус Черешневый живого слова… Я, мову слушая, «тащусь», Особо, коль летит стихами… А Степы Пушика стихи Пронзали… Сердце-то – не камень, Отзывчиво, когда с таким Талантом сопрягалось слово… Ну, я служу, а он – студент. Фундаментальная основа Ложится под талант… Акцент На расширенье кругозора, Общенье с классиками… Нет, Не только из «такого сора» Растит стихи большой поэт. История, мироустройство, Религия и мир искусств… Таланта подлинного свойство – Хватать учение из уст Наставников, из книг, из жизни, От однокашников, коллег… А мне еще служить Отчизне… Еще три раза ляжет снег На плац, где строевым чеканим, Поем «Маруся, раз, два, три…», Парком – простуженным дыханьем Туманя… Что ни говори, Но армия – и вправду школа… Да только учит ли тому, Что нужно по судьбе? В приколах Соленых «дедовых» кому Премудрость жизни открывалась? Что дарит сердцу и уму Злость дедовщины? Издевалась Над «салажнею»… Почему? Разумных не найти ответов… Армейский варварский уклад Едва ль полезен для поэтов… Но, впрочем,… Стойкости заряд С нечеловеческим стремленьем Из грязи вырваться поэт Здесь обретал со сверхтерпеньем… Иного варианта нет… Стихи становятся опорой Сопротивления среде. Я «понял службу» очень скоро, Сообразив: нужна себе Отдушина. Стихи? Годятся! Московский округ ПВО Не зря газетою гордится – Она и вправду – ничего, Столичный уровень по классу: Нет на страницах чепухи. Заметок военкора – массу! Я отсылал в нее, стихи… Порой печатали. В газете «На боевом посту» тогда О военкоре и поэте Всерьез заботились. Сюда На встречи в литобъединенье Нас приглашали в выходной – Давали в части увольненье – И я в газете – как родной: С майорами запанибрата… Те не кичатся – большинство С журфака МГУ… Солдата Не унижали… Старшинство, Иначе скажем – «дедовщину» Не поощряли. Каждый знал: Талант дается не по чину… Меня редактор уважал… На тех собраньях выделяли Меня из военкоров. Там Мне повстречался Игорь Ляпин… Серьезным Ляпина стихам Я рад был. Он поэт по сути. Так удивительно ль, что он Снял форму – и в Литинституте! В студенты сразу посвящен. И я о том пути мечтаю… А может, лучше на журфак? В свободные часы – читаю, Готовлюсь… Понимаю: так, Нахрапом не возьмешь ту крепость, Ведь претендентов – миллион. Обидно будет, коль нелепость, Пустяк разрушит планы., сон О сей мечте лишь сном пребудет… Нет, волю соберем в кулак – И «дедовшина» не остудит: Литинститут или журфак -- По слову: «терциум нон датур», То есть, иного не дано. Терпеть положено солдату – Потерпим, раз уж суждено. Тем часом – в службе перемены. В автомобильный медфургон Назначили – хватать рентгены… Считай, что синекура. Сон Сим назначеньем – ближе к яви: Чуть больше времени, а врач – И командир, который вправе Меня держать рабом, горяч, Но в целом – человек… С ним можно И потрепаться кой о чем, А коли нужно – осторожно В Москву проситься… За плечом Его спокойно и надежно… Доверьем злоупотреблять Однако ж никому не должно… Служу, тишком учусь – на «ять». Иначе – не имеет смысла. Ведь мне экзамены сдавать, Хочу, чтоб голова привыкла Запоминать и понимать В объеме важном для литвуза… Поскольку весь я в Х-лучах И сам «свечусь», как «МИГ’а» дюза, При рентгенологах-врачах , Особый отпуск мне положен. И я отпущен. Месяц – мой! И в голове – родной порожек, Мой старый двор… Домой, домой… В тот город, где я перетопал Все перекрестки и сады, Мой город счастья – Мелитополь, Наперсник – мы с тобой на «ты», Ты помнишь все мои проказы, Все тайны ведаешь мои, Ты охранял меня от сглаза, Ты – кров и мир моей семьи, Ты голосом отца в эфире Солдата будишь на заре, Заботой матушки Эсфири Смягчаешь душу мне… Зане Душа на службе заскорузла Как изнахраченный кирзач… Как в пиво вызревает сусло, Так в мужика – пацан-«шмаркач», Перебродив и отстоявшись… Но мне еще – бродить, бродить Покуда, в жизни состоявшись, Не возмужаю… Мне б дожить… И вновь, как в детстве, Медведовский, Неподневольный и ничей Осваивает пляж азовский Вдали от жестких Х-лучей. Забыть бы обо всем, да где-там -- Стремленье страстное томит : Как стать взаправдашним поэтом, Поэтом, а не тем, кто мнит Себя великим стихотворцем, Кто «эпохалки» возглашал, Ходил, как «статуй» с мрачным «торцем» В стихах вот только оплошал… Что ж сделать, чтоб осуществиться? Рецепт нам подсказал Ильич, Что трижды приказал учиться И трижды он был прав… Хоть хнычь, Хоть в стенку бей от безнадеги,. Ничто ведь не поможет, блин! Иной не видится дороги, А выбор – среди двух один, Конечно, лишь столичных вузов: Литинститут и МГУ, Журфак – Советского Союза – Элитных… Решено? Угу… Купался в море, расслаблялся… Компашка сладилась, друзья… Слегка гипнозом пробавлялся, Замечу, что успешно… Зря ль Почитывал книжонки Леви… Для понимающего в них Подсказки… Зубы ли болели – Снимал приемами из книг, В телекинезе упражнялся… Похоже, воинский закал И в этом косвенно сказался: Уверенно без слов внушал, Толкал «энергией» портфели, Легко прохожих побуждал Сворачивать, забыв о цели, Чем всю компашку развлекал… Но все хорошее однажды Кончается… Я вдет в мундир – И еду в часть… Духовной жажды, Нет, не избыл… Старо, как мир, Стремленье, вырваться, пробиться, Возвыситься в судьбе, затем Что слишком рано серебрится Висок и уготовлен всем Один удел… Нам жизнь дается, Как Павка догодался, раз. И в жизни больше достается Печалей, чем отрады… Нас Лишь крайне редко тащит жребий К высокой доле за вихры , Сам у судьбы проси и требуй Удачи – не хухры-мухры – Пробиться из низов к призванью… Но вновь рентгеновский фургон По «точкам» прет по расписанью И шею жесткий трет погон… Тем часом за стихи в газете Командующий ПВО Шлет благодарность… О поэте Неужто сам подумал… Во, Блин, хоть фитюлька, а приятно… А в общем-то не малость, нет… Поди, и институту внятно Покажем: заслужил поэт Почет с вниманием народа… Чем шут не шутит – вдруг проймет Внушение такого рода И третьим номером пройдет Вослед за Игорем и Степой И В.П.С в литинститут… Мечты, мечты… Пока что топай, Всем козыряй – вмиг заметут Поэта на «губу», коль мимо Припустишь, чести не отдав… Терпи, поэт, такой здесь климат. Неважно, прав ты иль не прав… Но все ж из конуса да в конус Песок неспешно перетек… В столице мне не нужен компас, Заветный ведом уголок, Где альма матер стихотворцев, Алтарь поэтов этих дней, Философов, тираноборцев, Где стартовать стезе моей… -- Стихи,…. Подборка публикаций,… Отлично – школьный аттестат… О, столько добрых аттестаций! А паспорт? – Я служу… Солдат… Да службы горстка дней осталась, Я сдам экзамены – и ваш! -- Нельзя, простите!… Эка жалость! Не полагается!… Шабаш! И не уговорить чинушу, И даже веский аргумент – Визит редактора – ей душу Не всколыхнул… -- Нельзя! В Момент Все планы и надежды – в пепел! Беда! Но есть еще журфак… Журфак меня теплее встретил – Допущен к конкурсу! Итак – Не все потеряно… В высотке В общаге место, как у всех. Конечно, чересчур короткий Был перед конкурсом разбег… Ну, может повезет и эту Осилим трудную ступень… Ба! От безделья стенгазету Слепили девки… Мутотень! Пустышка – ни стихов, ни прозы, Бездарны шутки – ерунда! Сварганю-ка экспромтом отзыв, И вклею в уголок, сюда: Не буду слово абитуры Я с тем, чем надо рифмовать, У всех достаточно культуры, Чтоб эту рифму подобрать… Коллеги вы не хмурьтесь гордо, И слезы каждая утри, А кто захочет дать мне в морду, Прошу в 1223. А вечерком… они явились – Три славных девушки – балдеж! Ну, поболтали, веселились, Гипнозом развлеклись – а что ж, Любой распустит хвост павлиний ! Я их экспромтами смешу… К одной в особенности, к Нине – Неровно – чувствую – дышу… Да так, что просто едет крыша, Некстати втрескался… Беда… А Нина мне шепнула: -- Гриша, Ты хочешь, я останусь? -- Да! Она ко мне пришла девицей… И я, как истый джентльмен, Решаю: следует жениться – Экзамены сдадим – и в плен Я сам сдаюсь любимой Нине… Я конкурс не прошел, увы… Она ж – журфаковка отныне, А я… Нельзя мне из Москвы… Везенье в окружной газете: Берут печатником… Жилья Не полагалось… Междометий Фонтан: ох, ах, ну, как же я?… Ах, вот удача! Эх, забота! -- Ура, Нинусик, я в Москве, Что главное, и есть работа… -- А где ты будешь жить… и с кем? Жизнь на «гражданке» оказалась Не сахарный сироп с медком. …Я бичевал на всех вокзалах, Где и встречались с Ниной, в ком Поддерживал остатки веры: Найдется лучший вариант… Пахал в печатне… Офицеры Мне данный Господом талант Использовали в хвост и в гриву… Подначка «свежей голове»: Несут газетку, просят: -- Гриша, Ошибочек хотя бы две Найди в прочитанной полоске… Обычно находил штук пять… Бегут наверх: -- Майор, «московской» Тащи бутылку – отыскать Ты сам ошибки не сумеешь! Такие вот, старлей, дела, А ты хамишь мне и борзеешь… Так безотрадно жизнь текла… Но я в лимитчики прорвался… Координатно-расточных Станков завод всегда нуждался В станочниках – и я проник Сквозь всевозможные препоны, Включая пятую графу, В рабочий класс с общагой… Стоны И вскрики наши с Ниной… -- Тьфу! -- Ты что ли не мужик? Не тьфукай! -- Поочередно, то в одной Общаге, то в другой… Да, с мукой…. Часок ловили в выходной… Сегодня разошлись подруги, И тут явился ты, старлей… Пока ты тут со мной, бандюги Убьют кого-то… Не зверей, Старлей, останься человеком… -- Молчать! И распишитесь здесь! На сборы сутки – и – к узбекам, В Москве, чтоб не воняло… -- Взвесь, Ведь Нина – мне жена – и скоро Ребенок будет… -- Надоел, Ты мне наплел тут массу вздора, Проваливай, покуда цел… И я пошел, как пилигримы Некрасовские, что брели Хотя бы солнышком палимы, А я под звездами… Болит Давно под левою лопаткой… Москва слезам не верит? Зря… Мент с полицайскою ухваткой Довел… Уже встает заря… Я не поеду ни к узбекам Ни к эскимосам, никуда… Еще барьер мне пред разбегом, Но я прорвусь… Теперь, когда Ты освящен моей любовью, Журфак, нет выбора… К тебе Иду сейчас ночной Москвою… Лишь ты – маяк в моей судьбе. Журфак, я верую в удачу, Разделишь ты успех со мной… Москва… Да, ладно, я не плачу, А это просто дождь ночной…. * * *Так как нам быть с тобой, старлей? Теперь не отошлешь к узбекам? Я – на журфаке! Хочешь – пей За мой прорыв... Как с человеком, Я, даже, чокнусь и с тобой.... Пришли армейские майоры Поздравить с новою судьбой... Мой магарыч, понятно... Сборы Недолги: тоший чемодан – Метро – я вот я в филиале... Пошел отсчет пяти годам Студенчества... Теперь едва ли Меня с журфака сковырнешь... А ведь едва не облажался: Мой балл по правде – нехорош, Ареопаг не соглашался Меня в студенты пропустить... Я к стратегическим резервам Прибег: решился попросить Редактора газеты... Первым В ней военкором Гриша был... Пришел солидный подполковник, Потолковал, уговорил – Я в списках... Я не уголовник – И за сто первый километр, Меня, старлей, не зафактуришь... Борецкий Рудик, главный мэтр: -- Ты, Гриша, тоже, знаю, куришь – Дай сигареточку!... Даю Профессору, достав из пачки... Вот тот-то! На стезю свою Вступил – и не сойду! В задачке – Все неизвестные – пока! Но скажешь неизвестным: -- Здравствуй! И он твой друг, его рука Протянута к тебе – грабастай, Тряси.... Мы спевки в душевой Устраиваем по утрянке... Поем о дымке заревой И о буденновском подранке И будто в сотне тех бойцов И мы с Семеном и Валерой ... Тот смерч, что горестно свинцов, Грозит, как будто нам... Манерой Нам импонирует Кобзон... Мы распеваем о мальчишках Вступивших в бой -- то в унисон, То на три голоса, не слишком Умело разложив мотив, Но нравится самим – и ладно... В душ мчались, мяч поколотив Взамен зарядочки – отрадно! Валера Мастеров уже – В очках, подтянутый, степенный) – Среди немногих – член СЖ... Билет Союза вожделенный Помимо прочего – в Домжур, В его буфет богемный – пропуск: На входе показал – ажур... Беру на выходный отпуск: На электричку – и к семье... В сельскохозяйственной науки Тесть с тещей заняты, но мне Там неуютно... Верно, руки У них умны, зато душа... Достались мне антисемиты – Судьба порою антраша Откалывает – извините! Не ездил бы, но Нинка тут И крохотуля Светка, дочка... Ну, правда, иногда дают С собой картошки и грибочков – Есть чем Семена угостить С Валеркой, как вернусь в общагу... А дочери хотят вдолбить, Что папочка плохой... Беднягу Отравят с детства, а потом Уже не вытравишь заразу Ни добрым словом ни судом... Детишки-то не могут сглазу И порче противостоять... Все перспективы понимаю – Готов зубами скрежетать... На Бога только уповаю... Кружусь, как белка в колесе... Профессора не знают меры – И выдают нам списки (все!) Такой длины, что нам центнеры Перелопатить нужно книг, Да все перевести в конспекты! Так пальцы устают от них! А о глазах молчу... Успех, ты Желан, но как тебя достичь? Нагрузка несоизмерима С возможностями... Бросим клич: Профессора, необходимо Вам тоже разум обрести, Нагрузку пропорционально Уменьшив, и ребят спасти И тем улучшить кардинально Усваиваемость наук... Увы! До них не докричаться... Тупы профессора, мой друг! Ну, просто – тридцать три несчастья! В итоге – учим кое-как. Получше – это, то – похуже... B в каждой голове -- форшмак.. Перемешаем знанья, ну же – Пусть, забродившие, бурлят Там интеллектуальным суслом, Коль не свихнемся, будет лад... Но чем: наукой иль искусством Нам журналистику считать? Ответы противоположны Диаметрально... Ведь писать Кто нас научит – невозможно! Но на журфаке можно взять Приличное образованье, А вот писать, а вот снимать Уж сам старайся... Упованье На мэтров, если что и даст, То лишь для воспитанья вкуса Ориентиры: -- Вас ист дас?... -- Здесь что-то есть!... Подвигла муза?... Со всех сторон текут в башку Информативные потоки, А чем входящим разожгу Высокий дар – о том, потомки, Уж вам судить! На пару строф Кучборская одушевила... Вот это уникум! Нет слов! Где в ней таится эта сила, Которой противостоять Никто, никто не в состояньи... Как самому таким же стать – Вещать в божественном сиянье? Второй столп знания у нас Татаринова – несомненно! Фигура, голос, ярких глаз Лучистый блеск – все постепенно Нас концентрирует на ней – И на веревочка раппорта Ведет, как маленьких детей... На поле, где не ради спорта, Спор разгорелся: жить – не жить, Где с половцами бьется Игорь – И будет эта грусть мозжить, А сниться будет черный вихрь... Митяева приходит к нам На семинары по истпарту Княгиней Ольгой... По стенам – Прохожих тени... Здесь на карту Кладем судьбу: для нас истпарт – Один из профильных предметов... Митяева, входя в азарт, -- (Не голова, а Дом советов) – Рассказывает, как Ильич Сперва Союз борьбы смастрячил, На всю Россию бросив клич, Что, дескать, мы пойдем иначе, Что надобно другим путем Идти к свержению царизма... Мы, дескать, по нему идем – Дорогой в царство коммунизма... О ней известно, что была С супругом в США недавно, А ныне – первенца ждала – Сынка, наверное, что явно Все разумеют по тому, Как расцвела княгиня Ольга... И нам понятно по всему, Что нас ей погонять недолго... У нас – митяевский «урюк», Иначе – семинар... В соседстве Со мною – Игорь Дегтярюк... Она – в привычно буквоедстве – К нему взывает: -- Дегтярюк, А что сказал об этом Ленин? Встал – и бубнит чего-то друг... Едва стоит, дрожат колени... -- А ну-ка, тише! Дегтярюк, Что там бормочете, не слышу? Я вижу по дрожанью рук, Что крепко «принял» так, что «крышу» Его далече занесло... Стоит, бормочет... Еле-еле В итоге до меня дошло, Что повторяет, на пределе Усилий примиком держась – (А долго ль сможет продержаться?) – Красавец Игорь (но не князь): -- Вот это ж надо – так нажраться! И эта фразочка потом Всеобщей стала идиомой. И так и эдак приплетем Ее к беседе как весомый Аналитический итог, Что смысл любой перекрывает – И восхищение и шок... Так с идиомами бывает... Считается: все прах и тлен -- Слова живучи против правил... А был еще предмет «марлен», Он тоже фразочку оставил... В курилке как-то раз сболтнул, Один из наших мудрых «змиев», Экспромтик выдал, сказанул: -- Марлен? Да, есть такой. Хуциев! И фразочка пошла в народ... А в телевизионной группе «Июльский дождь», как бутерброд, Смакуют... Я – со всеми вкупе... Киношный есть факультатив... Погожева преподавала Нам то, что творческий актив Должно б составить, но влетало В одно – и вылетало прочь Тотчас же чрез второе ухо: У нас ведь как: хули, порочь Шедевры всех времен... И глухо Доносятся издалека Лишь вечных фильмов отголоски... Людмила Павловна слегка, Чтоб просветить «спецов» -- «обноски» Из кинофонда к нам везла И спецсеансы выдавала.... А ранее она была Аж шеф-редактором журнала, Где трактовала о кино, Как об искусстве злободневном... Кино на радость нам дано, Как и любовь... В его волшебном Иллюзионе каждый миг Запечатлен для поколений... Оно нам не заменит книг, Картин, церковных песнопений, Но это все в себя вобрав, Дополнив монтажом, рапидом Составит некий архитрав* Культуры... Будет инвалидом И неучем считаться тот, Кто Эйзенштейна и Феллини Не взял в культурный обиход -- (Кто Пушкина не знает ныне)... * АРХИТРАВ м. 1. Нижняя горизонтальная часть 2. антаблемента,* * лежащая на 3. капителях колонн или пилястр и 4. являющаяся его основанием (в архитектуре). ** АНТАБЛЕМЕНТ м. 1. Составной элемент классического 2. архитектурного ордера - верхняя 3. горизонтальная часть здания, 4. опирающаяся на колонны и состоящая 5. из карниза, фриза и архитрава. Вернемся снова в Филиал, В наш кампус на проспекте Миши, Где жил, учил и отдыхал... И здесь работы выше крыши... Но здесь живу я, как в семье, И кто живет здесь, мне, как братья И сестры, хоть иную мне Уж так хотелось взять в объятья! Неправдою не согрешу: Не забываю, что семейный, И, хоть особо не шуршу, Но все ж порой в тиши келейной Уроки нежные давал Иным общажным креатурам Из тех, чье личико – в овал, Чьим нежным глазкам и фигурам Я неспособен дать отвод... Не то, чтоб чересчур всеяден, Но, если хочется – вперед! Во что-то что-нибудь засадим... Не часто, но порой гульнем... Витек Анпилов, второкурсник- Международник... С ним вдвоем – Не надо прятаться за кустик – Хлебнем, споем – и отдыхать... А покемарив – снова учим, Есть с кем о жизни толковать: Валера Хилтунен замучен Проблемами отцов – детей Он сын известного Рудольфа, И сам – отличник, грамотей, Росточком – словно мяч для гольфа... ...Семен – его упоминал. Он простодушен и наивен. Валере не в пример – амбал, Стишата пишет – перспективен... Во многом, правда, -- чистый лист... Вот, просвещаю о гипнозе... Нашел в читальне: -- Эй, артист, Пойдем – гипноз увидишь... В позе Усердной школьницы сидит И повторяет текст Иринка.... -- Привет! – Семен почти кричит – Не реагирует блондинка Лишь продолжает повторять Немецкие – из книжки – фразы... -- Привет! – он пробует опять... -- Ну, да, как только, так и сразу – Не слышит Ирочка... Она Читает книжку под гипнозом, В особый сон погружена... Хоть он к таким метаморфозам Приуготовлен мной давно – Гипноз не раз с ним обсуждали, Но, понимаю, все равно Такое осознать едва ли Простак способен, верь – не верь... И, ошарашенный донельзя, Попятился Семен за дверь, Испуганный, хоть плачь, хоть смейся! Вот, просвещаю чудака... Однажды в жизни пригодится... Наморщен лоб у простака, Решил, похоже, рассердиться, Но передумал... -- Ты ее... -- Да, усыпил... -- Она ж читает?... -- Здесь сон особый... -- Е-мое, -- Не верилось, что так бывает! А я... сумел бы, так, как ты? -- Сумел бы.... Надо поучиться... Приемы, в сущности, просты... -- Вот, что-то повидал в столице... Особо радуют меня Все кафедральные уроки, Все, чем делились, не темня, Юровский и Борецкий -- доки, Учители, профессора, Жрецы высокого искусства, Плейбои, денди, мастера... Их каждый жест и слово – чувство Рождает... Я внимаю им, Как люд израильский – пророку, Кем из Египта выводим... Их шарм и лоск приметны оку... Юровский зависть вызывал: Широкий, однотонный галстук Узлом огромным завязал... Ну, прям снаряд для секс-гимнасток! Голдовская Марина – всей Стране известный оператор... А папочка ее, Евсей – Был спец по киноаппаратам – Киношная насквозь семья... Отрадно пообщаться с асом... И ею удостоен я, Представьте, сразу «автоматом»: По операторству зачет Схватил досрочно, чем гордился. Увидела: пацан сечет – Я ж в «Юных техниках» учился – И пригодилось – повезло, Мне перед сессией – подарок. Начало есть, а там – пошло, Пошло и дальше без помарок. Кучборскую стишком поверг В восторженное состоянье... Литвед... Вот здесь мой шарм померк, Здесь проявилось недо-знанье И на глазах тянулся «хвост», Грозила, то есть, пересдача, Уже готов покинуть пост... «Литведша» же, такая кляча, Вдруг из-под зада достает Журнал, а в нем стихотворенье И издевательски сует... Я без запинки, в озаренье: -- Хорей, трехстопная строка, Рифмовка, кстати, кольцевая... -- Проверим... Долго ждал, пока Соображала... Мне кивая, Берет зачетку... «Отл»... Кранты! И «хвост» несчастный отвалился... Профессора, а где цветы? Я заслужил. Я сдал. Не сбился! * * * Друзья мои! Какого юбилея Мы дождались почти на склоне лет! Но я, хоть не в тюрьме и не болею, Не смог взойти на милый факультет. Не всякий из провинции редактор, Своих издавший добрых десять книг, Сегодня одолеет некий фактор, Чтобы обняться с вами хоть на миг. Что ж, деньги от всего не панацея, Но, не уставший мыслить и творить, Как перезревший Пушкин в день Лицея, Хочу отсюда с вами говорить. Мы в этой жизни кое-что да значим, Пусть всем она не удалась сполна, И я? gоверьте, гордостью охвачен, Когда звучат родные имена. Когда в сумбурном нынешнем эфире Вещаете – повсюду вы слышны: И Тома Венцимерова – в Сибири, И Александр Маликов – с войны. Средь нас -- профессора и бизнесмены, Познавшие валюты сладкий плен. Известные поэты Жора с Геной* И я – в сатире не последний член. • Зайцев и Красников А сколько, не светясь в широких массах, Не выбиваясь шумно в первый ряд, Но истинных и неподкупных асов В газетах и на студиях творят!... Да, жить, увы, становится не легче, Нелегок и опасен наш улов – Иных уж нет, а тех, глядишь, долечат, Как скажет современный острослов. Но будет наш удел всегда прекрасен, Дождемся новых званий и побед. Мы все еще в пути и лик наш – Ясен, Как шутят на журфаке сорок лет. А я не стану выть болотной выпью, Вы для меня всегда, как свет в окне. И я за вас сегодня крепко выпью, А вы хоть каплю посвятите мне! Григорий Медведовский. Стихотворение 1999 года. Написано к 25-летию нашего Поступления на журфак Примчался старый друг Семен И объявился экстрасенсом. Пусть выкомаривает он И на экране. Я уместным Считаю вовлекать друзей В убойные телепрограммы, Хоть нынче по России всей, Мы, из московской альма мамы Проклюнувшиеся в судьбе, Разбросаны и лишь случайно Дверь отворяю я тебе, Сокурсник. Мистика и тайна: Как удосужились ко мне Приехать в этот день синхронно Семен с Пинегиным, что вне Воображения. Бессонно Мы вспоминаем о былом. У каждого своя дорога. Мы до конца ее пройдем. И счастье, что пока немного Нас, убежавших из рядов За грань, откуда нет возврата. Ребята, каждый день готов Встречать вас у себя. Ребята? Кто лыс, а кто совсем седой. Но мы себя воспринимаем Все той же бражкой молодой И никогда не унываем. Так много месяцев прошло С того прощального банкета, Что ярко помнится зело... Когда до самого рассвета Толпой гуляли по Москве. А нас уже к работе звали, Хоть и гудело в голове, Пока неведомые дали. Семен тогда призыва ждал, Я укатил в Ульяновск с Нинкой. Пинегин тоже умотал На Волгу, но иной тропинкой. И разбежались по судьбе Витек был молод оглашенно. И он еще сумел себе Позволить снова дерзновенно В Москве студентом стартовать По агрономии! Отменно! А нам с Семеном содержать Семейство, так что беспременно С колес, как голые в пруды, Мы бросились с супругой Нинкой В редакционные труды. Квартира не была заминкой – Нам сразу выделил обком Ульяновский – и мы погнали – Она – строкаж, я – с огоньком Экранные сальто-мортале. Мне, кстати, выпала стезя Агрономическая тоже. Начальников стегать нельзя. Ну, разве что слегка по коже Их ласково пощекочи. А о серьезных прегрешеньях Больших начальников молчи: Проблемы – в подчиненных звеньях. Мы эти правила игры Легко усвоили и жили Вполне уютно до поры. Расли по службе, заслужили Награды, премии, почет. Я даже выдвинут в главреды... Но – неизменно – все течет... И притекают злые беды. Кто виноват, она иль я? Бессмысленно искать виновных. Но вскоре треснула семья. Не стану лгать, что из бескровных Был наш развод. Развод всегда Для всех задействованных – рана. Всего острей беду тогда Перестрадала дочь Светлана. И отвернулась от меня. И стала откровенно вчуже. -- Семен, ведь это же фигня! – Семен старался неуклюже Мне возвратить недавно дочь, Но получилось только горше. Пути ушли лишь резче прочь... -- Оставь, Семен! Не видишь – вздор же... Пусты все хлопоты, пусты... Я шелухой с себя сдирая, Отбросил напрочь все посты. Всю суету... Вокруг взирая Без зависти к большим деньгам, Учился радоваться свету, Покою, солнечным денькам... Что надобно еще поэту? В «Литературке» шли стихи, В Симбирске выходили книжки. Мои стремления тихи: Без шума протирать штанишки, На милость к падшим уповать, Мою поэму о Хайяме Неторопливо дописать И вспоминать об альма маме. Мне дали крошечный оклад Редактора библиотеки. Дел мало. Я окладу рад. Квартира есть. И до аптеки Пока хватает сил дойти. Семен в Сибири – коммерсантом. Чтоб от безденежья спасти, Мне предлагает стать гарантом, Пристроить к денежным мешкам. Отказываюсь. Не желаю К минувшим добавлять грешкам Сегодняшние. Оставляю Себе свободу. Я поэт. Но книгу об автозаводе Я съюбилеил, разве нет? Так то ж литература вроде. А главное – стихи, стихи... Я формы пробую и жанры... Забыли обо мне верхи? И славно... Ничего не жаль, но Лишь одного немного жаль, Что молодость невозвратима... За годом год, за далью – даль, И, главное, все мимо, мимо... День поэзии Мир устал от гротеска, В мире святости нет... По решенью ЮНЕСКО Встань над миром, поэт. 21 марта – День поэзии. Мой. И Нью-Йорк и Джакарта, Помечтай над строкой. Лоб морщиной прорезал Стихозарный левша... И студент, и профессор, И любой, в ком душа, Подивись чуду слова, Дай поэзии власть – И спасешься от злого И попразднуешь всласть. Без терцин и сонетов В мире свинство и мрак. Не стреляйте в поэтов На дуэлях и так. Пали Пушкин и Лорка – Нравы и времена... И печально и горько – Всех столетий вина. Без поэта – убого, В нем душа, как радар. Возвеличьте любого, В ком возвышенный дар. Жизнь вовек не увянет, Если, вспыхнув во мгле, Днем поэзии станет Каждый день на Земле... * * * Странные мысли внедряются в голову. Перебродив – суесловное сусло Ищет напруженно лучшее русло -- И устремляясь сквозь арфу Эолову, Вдруг навевает то радость то грусть. Чувства словесную ищут одежду. Жизнь коротка, но питаем надежду, А не свершится – что сделаешь? Пусть... Наши мечтания были светлы Наши желания осуществлялись В воображении, но не боялись Бурь – пусть гремели, пугая, валы... Душ озвончение через печаль – Неотвратимая доля поэтов. Нет у поэтов от мира секретов И потому неизменно пищаль Миром нацелена в душу поэта. Миру живые поэты – озноб И неизменно желательно, чтоб Бросила за борт поэта планета. После непрочь мир его помянуть. И, потребляя стихи для закуски, Сетовать: кратким был жизненный путь – Вот таково состраданье по-русски... * * * У поэта ни кола и ни двора. Он живет как птичка певчая свободно. Одиноки дни его и вечера. Как – вчера, так несомненно и сегодня. А душа его полным-полна надежд. В ожидании любви не закрывает До глубокой ночи покрасневших вежд. Все кого-то и чего-то ожидает.. Ожидает: постучит к нему любовь И, как некогда обнимет и утешит. Только ты любви, поэт, не прекословь. Зря надежда лжет: вернутся, дескать, те же, Те, кто прежде был лелеем и любим, Незабвенные, невозвратимы. Отпылала вся любовь – остался дым – Ни тепла ни света для тебя от дыма. Но придет однажды новая любовь. Да не будут души на глухом запоре. Как войдет – любовь, ты к сердцу принайтовь Навсегда, поэт, – на радость и на горе… Критикующему меня «поэту» Пустота, мелкотемье... Апломб!!! Неужели поэзия – это? Оторвавшийся в заднице тромб Заблокировал разум «поэта». И ваяет пустое совсем И ничтожное по умолчанью. А апломбище видимый всем Добавляет ли смысла мычанью? Мозжечок у «поэта» с кулак, Пустотой резонирует темя. Сам себе этот пишущий – враг... Не пиши, не растрачивай время! Графоман Г. Психотест «Признание таланта»... Для талантливого – без проблем. А для графомана – доминанта: По-щенячьи пробежать по всем Столбикам, везде слегка нагадив. Пусть его заметят, пусть бранят, Пусть увесистым пинком наладив, Прогоняют, пусть его винят, Он опять, подстать брехливой Моське, Будет огрызаться, будто кот, Пойманный на колбасе в авоське. Мазохист спокойно не живет, Ждет, негодный, полного разгрома, Лезет, окаянный на рожон... А того не ведает, кулема, Что заведомо в прогаре он: Занят не своим, несчастный, делом. Может быть он --- классный рыболов, Фрезеровщик. Мог бы стать умелым Козлодуем стада в сто голов... Нет, упрямо, бедный, графоманит... Ну, да бог с ним, пусть его судьба Шомполом по заднице протянет – У верблюда зря что ль два горба?... * * * Пожалуй, в этом снимке что-то есть. Метафорой, что я -- как Ниагара, Отправлена невыявленно весть О мощи мне отпущенного дара. Свои изображенья не люблю, Но с этим попытаюсь примириться. В литературе место застолблю. Надолго ли? На год, на два, на тридцать? Надеюсь, дольше будут жить «Семья», «Журфак», «Таке... життя» и все иное, Во что себя впечатываю я, Счастливое, печальное и злое. Печаль преобладает. Боль души Смягчается отдушиной стиховной. И в одинокой бруклинской тиши Под шепоток дождя-бродяги ровный Я размышляю о себе и вас, О том чего и сколько в жизни значу... И сам собою движется рассказ, В котором я о горькой доле плачу. Я плачу. Изливаются в слова Никем не замечаемые слезы. И лишь Господь подплачет мне сперва, А после, осердясь, пошлет угрозы Громами, что прорявкают в окно... А мой портрет на фоне Ниагары Метафорой прочтется все равно... Печально: я талантливый, но старый... * ? * Вконец раскрутил экспоненту – И вечное с ним -- виз-а-ви... Поэт нам оставил легенду О жизни своей и любви. О той, что казалась прекрасной И песен его не ждала... Любовь без ответа... Куда с ней? Лишь с юности сердце возжгла Сияющим факелом Данко. За факел высокой любви Спасибо, навеки, гражданка, За то что его -- сэ ля ви – Ни капельки ты не любила. Но что-то же было в тебе: Внушила любовь, вдохновила, Осталась в стихах и судьбе. Новосибирск, Кирова, 3 Белый лист, чистый лист - Дорогое мгновенье... Что творишь, журналист, Обретя вдохновенье? Чем людей увлечешь, Что поведаешь свету? Чем прославишь еще Дорогую газету? В чьи заботы сейчас Погружаешь себя ты? Греет жар твоих глаз Пожилого собрата. Покружило меня По планете со свистом, Но средь ночи и дня Остаюсь журналистом. Ты, браток, не смотри, Что иду по Нью-Йорку - Хочешь, я на пари Принесу на планерку. Эксклюзивный фактаж, На «ура» уникальный, Огневой репортаж, Как всегда, эпохальный. Социальный заказ, Юбилейная тема – В две недели для вас Будет чудо-поэма... ...Чистый белый листок, Ставший долгой судьбою, Сколько лет, сколько строк Пролетит над тобою? Сколько стран, сколько лиц, Сколько встреч и прощаний... Сотвори, журналист, Светлый очерк про счастье... Ольге Королевой 1. Улыбаются губы, но плачут глаза. И потерь было много, но хочется счастья. Сквозь боязнь ошибиться глядит егоза, Что за чистой любовью готова умчаться Хоть за тысячи миль, хоть на остров Буян. Я на снимок гляжу с откровенной любовью. Он поэзией истинною осиян... Одари ее, Сущий, счастливою новью! 2. Напоминаешь мне на снимке Маргариту. Я – точно – Мастер, но не шибко, так себе... Мне не подняться на твою, увы, орбиту, Не стану спутником надежным по судьбе. Строкой раздерганною взволновать сумею. В чем мало проку, так, пустое баловство. Гляжу на снимок. В восхищении немею. Поклон. Далекое чужое божество... 3. Снисхождения долгий взгляд Безнадежно и горько просит. Но печальнее во сто крат, Что бюстгалтер она не носит. В этом ракурсе выдает Фото остренькие ключицы... А стихами она поет – Мне вовеки не научиться! Впрочем, магии не лишен Нерешительный взгляд поныне. До печенки я им прожжен – И запутался в паутине. В роли страшного паука – Эта милая поэтесса. Рву тенета и – прочь... Пока! Королева лужка и леса Не сумела меня поймать, Бессловесного, с потрохами Схрумкать... Ладно, не унывать! Чудеса остаются с нами... 4. Поэтесса... Такая одна у страны. Воспевает природу отменно. Обстоятельства жизни трудны и сложны У поэтов всегда непременно. И у этой душевный надрыв и разлом. Но она вопреки испытаньям Не наполнила душу ни ядом ни злом, А досуг посвящает скитаньям. Ненаглядной далекой подруге моей Те поездки важны чрезвычайно То в Копорье, то в Выборге важная ей Открывается новая тайна. Для лесных, луговых подбирает слова Тайн природы и нам раскрывает. Птицы с ней говорят, что-то шепчет трава И журчаньем река заливает... С полным правом талантом задорным горда. Одаренность и впрямь не измерить... Заверяет, что носит бюстгалтер всегда -- При оказии можно проверить... * * * Придет покуда неизвестный день – И, следом за прощальными словами Уйду неспешно в неземную тень. Зато стихи останутся меж вами. И те, кто жил когда-то в Черновцах, И те, кто в Черновцах еще родится, Прочтут в моих растрепанных стихах, Что есть кем в нашем городе гордиться, Что есть кого нам в городе любить, Что есть, о ком нам помнить, вдохновляясь, Вопросами отцов затеребить И мам... Чтоб им, в ответах не теряясь, Легенду о любви не исказить, Поставит город памятник поэту, В скульптуре постаравшись отразить Историю любви простую эту. Парк Шиллера отыщет уголок, Где встанет на квадратном постаменте Вихрастый грустноглазый паренек, Не помышляющий отнюдь о смерти, А взгляд свой устремивший на балкон, Где девичья появится фигурка, В которую навеки он влюблен... И метроном пусть отмеряет гулко Удары сердца... Город и поэт Всегда живут, друг друга восславляя... Пока стихи читают, смерти нет. Жаль только жизнь короткая такая... * * * Уважаемые по...читатели, С вами – общей эпохой дышу, Сходных мыслей и чувств обладатели... И, когда о себе я пишу, Я, невольно, и ваши стремления Выражаю, как только могу... Те же мысли и те же сомнения Поджигают нейроны в мозгу... Не являясь ни в чем исключительным, Как и вы, я страдал от обид. Для меня и для вас огорчительны Опечатки судьбы... И скорбит, Как и ваша, душа о потерянном, О ненайденном счастье в раю... Как и вашу, морозы с метелями Исстудили всю душу мою. На мозоль наступают – нерадостно, Оклевещут – страдаешь: за что? Не хочу, чтобы зряшно и пафосно Восхваляли меня на все сто... Но глядеть, как мне неучи сраные, Благоглупости ставят в строку, Безразлично, конечно, не стану я, А легонечко их распеку. Не смертельно, но все же чувствительно... Жаль, что розги сейчас не в ходу: Научили бы слушапть почтительно Взрослых дяденек в детском саду. С несозревшими почками совести – Хоть им колья теши на башке... Ну их к Богу. Низринем из повести. Пусть за кадром сидят на горшке... Содержание "Я смотрю на солнце по утрам...» Поэты «Не бывает богатых поэтов...» Зимний вечер «Ольга Королева учит дойч...» «Живопичец Анна Королева...» Коктебель. Дом Волошина Свет поэта. Поэтесса из Инты Поэт Сергей Потехин Михаил Эминнеску О Володе Высоцком 1 сентября 1969 года Другу Элиезер Штейнбарг Владимир Ивасюк Народный поэт Успех Северодонецк Памяти Владимира Киршона «Я не поседею, я не побелею...» Поэт Наталья Каткова «Он не лез а рожон, чтоб себя попиарить...» Пауль Целан Поэт с Лубянки Эти песни дарила мечта... Космическая песня Неудачная песня Песня о моей любимой Песня не прощается с тобой Пиратская песня День рождения Евтушенко Песня-клятва Тихая песня Блатная песня Песня о любви Два поэта Поэтесса Аморальная песня Уркаганская песня Вдова поэта Уход поэта Полярная песня Последний полет Отец гения Учитель поэтов Мексиканская песня Песня мужества Гимн Столицы Песня курильщика Ностальгическая песня Последняя песня войны Лесная песня Дядина песня Поминальная режиссеру «...Он никогда не ездил на слоне...» Джингл беллз Мститель Роза Ауслендер Михайло Ткач Моисей Фишбейн «Автор неизвестен» Поэт и актер …"Музыка Григория Пономаренко на стихи Сергея Есенина..." Антифашистский гимн «На компьютере захватанном...» Пишу стихи Пишу стихи Воспоминание о Первом стихотворении «А стихи пишу ведь без помарки я...» Темы «Когда уходит радость вдохновенья...» Чудо через дымоход. Улыбка поэту Александру Шапиро Поэтам интернета Юному поэту Порадуйтесь, что я еще живу... «Да вот он я – бери меня и ешь... Слово Белый шум Шведка Наш дворик Люда Венцимеров – Есенин Ромашка «Горизонт на закате ал...» Полюбила поэта «Отнюдь не кипарисово...» «Чужой звезде – от местного поэта...» «Как автомат Калашникова, строки...» «Путем сизифовым капризным...» «Я чайку неспешно выдую...» «Я уйду по-английски...» «Но ведь я не вернусь...» -- скорбно Роберт сказал...» Ушел поэт Открытое письмо поэту Денни Штайгеру Марина Князева. Глава-поэма из 2 книги эпопеи «Журфак» Георгий Зайцев. Глава-поэма из 17 книги эпопеи «Журфак» Григорий Медведовский. Глава-поэма из 17 книги эпопеи «Журфак» День поэзии «Странные мысли внедряются в голову...» «У Поэта ни кола и ни двора…» Критикующему меня «поэту»... Графоман Г. «Пожалуй, в этом снимке что-то есть...» «Вконец раскрутил экспоненту...» Новосибирск, Кирова, 3... Ольге Королевой «Придет покуда неизвестный день...» «Уважаемые по..читатели...» | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
