Морозным днём шатко покинув палату, с презреньем к халату и слабости тела в нём, щурясь на город отвыкшими карими - в тон вертикалям и поднявши ворот, выхожу на дорогу! Один. Непоправимо. Хриплое карканье Серафима только тревогу привносит в момент прохождения перепутья. Птичьего словоблудья дивертисмент мешает, вчуже вслушаться в нитку тёртого нерва, в калитку что неуклюже скрипит в душе, иглу пропуская к ткани - слог к отвыкшей гортани. И не знаешь уже - крепкий отвар болевого крошева, от случайного небохожего получен в дар иль в наказание. Веря пульса причуде, попробую жить как эти. Люди. Выравниваю дыхание после жёсткого бега, календарём пережат. Пережит. Лишь под утро ладонь дрожит не сберегшей снега ветвью, озябшей голо под ветром рассвета. И душа выскрипывает на это приземлённое соло. |