“Behind the smile I feel nothing

I reach out to touch,

but I'm not really there…”

 

Arch Enemy

- О, Господь мой! Вынь гнои из моего тела! Если ты сделаешь это, я тот час же приму тебя и поклонюсь тебе! Извлеки гнои из моего тела и тогда я приму тебя! – так шептал, опираясь руками на ограду немолодой мужчина, глядя в морскую даль.

Он обращался к богу. Море слегка штормило. Небо было затянуто серыми тучами, которые вдали на линии горизонта сливались с таким же серым морем. Мужчину совершенно не заботило, что вода в небе может быть помехой его обращениям к Богу. Он знал, что вода в небе и северный ветер, несомненно, влияют на его голову, но общению с Богом это мешать не должно было. Ведь бог находится на небе только по легендам, на самом деле он в другом. Можно сказать в другом месте, но правильней будет сказать просто – в другом.

Мужчина обращался к богу. Он мог делать это только в этом месте, на берегу этого моря и только в эти дни, в это время года. Во всяком случае, он был убежден, что это так. Причиной тому было то, что когда-то в далеком детстве здесь, на этом самом месте, в эти дни бог заговорил с ним. Больше такого никогда не случалось. Но мужчина всякий раз, когда нуждался в разговоре с богом, приезжал сюда, чтобы обратиться к нему.

- О, Господь! Тебе нужно мое смирение? К чему это ведет? В жопу! В жопу смирение! – гневно продолжал мужчина, - Я ли не был смиренным!? Все эти долгие годы, я выполнял всю эту каждодневную рутину и даже в мыслях не роптал, не требовал ничего большего. Я знал, что это смирение и знал, что оно не может быть не вознаграждено! И что же в результате? Прошло время, долгое время и ничего, совсем ничего… Лишь тело мое полниться гноями! Господь, вынь гнои из моего тела, иначе моему смирению придет конец и оно будет отомщено! Да, сурово отомщено! Я требую! Требую! Я знаю, что тебе необходима моя любовь, знаю! Но ты получишь ненависть! Ненависть! Извлеки гнои из моего тела!

За спиной раздалось негромкое мерное постукивание о каменные плиты и поскрипывание. Взаимосвязанные звуки приближались. Мужчина вынужден был отвлечься от общения с богом и оглянулся. К нему подъехала на роликовых коньках девочка-подросток. Она была довольно легко одета, не по погоде, в короткие шорты, плотно облегающие ее фигуру, обтягивающую майку, под которой колыхалась не по возрасту развитая грудь. Голые ноги были перетянуты в нескольких местах кожаными ремешками, удерживающими наколенники и щитки, защищающие при падении. Эти ремешки и щитки, как машинально отметил про себя мужчина, полностью нейтрализовывали и сводили на нет всю ее сексуальность. Девочка-подросток обыденно предложила мужчине свои платные сексуальные услуги.

- Пошла в жопу, - не раздумывая, отреагировал тот.

Ответ нисколько не оскорбил ее. Она лишь хмыкнула, пожала плечами и покатилась дальше по берегу. Мужчина вернулся к своему общению с богом.

Метрах в двухстах, в алее стоял еще один мужчина и внимательно наблюдал за первым. Юная проститутка направилась к нему, так как на пустынном берегу больше никого не было.

Подкатившись, бесстыдно игриво улыбаясь, жуя резинку, предложила свои платные сексуальные услуги ему. Тот, оторвав на мгновение взгляд от напряженной фигуры мужчины на берегу, взглянул на нее оценивающе и с некоторой степенью заинтересованности, тем не менее, не отвлекаясь при этом на нее полностью от занимавших его в данный момент мыслей. Подумал в это время: «Вряд ли она окажется в постели лучше моей невесты. Или теперь уже бывшей невесты?». Он снова вернулся взглядом к мужчине и, уже не глядя на шлюшку, ответил ей:

- В другой раз, о кей? Я сейчас занят.

Она привычно пожала плечами, в этом ее стандартном жесте должно было читаться недоумение по поводу того, как это так может быть, что ее не хотят, и покатила дальше, искать удачи. А мужчина направился к тому, за которым наблюдал уже около получаса. Он ступал практически бесшумно, но почти не сомневался, что тот знает о его приближении, хотя он ни разу даже не оглянулся.

Подошел. Встал рядом, также глядя вперед в морскую даль. Тихо тронул его за рукав:

- Отец, какой это город?

- Ялта, кажется, - ответил тот, даже не повернув головы.

- Ялта? Побывал на могиле Максима?

- На х*й нужно…

Отец и сын замолчали на какое-то время. Отец продолжал смотреть в точку на горизонте, где поверхность морских вод сливались с небом, сын тоже стал смотреть в том же направлении, ему было, почему-то тяжело смотреть на отца, так смотрящего вдаль.

- О, Господь! Тебе нужно мое смирение? К чему это ведет? В жопу! В жопу смирение! Мое смирение… Не желать ничего иного кроме того что есть. Мое смирение… Моя карьера, членство в коммунистической партии, служебный рост, каждодневная ложь, я говорил не то, что думал, поступал не так, как хотел – все это мое смирение, во всем этом мое смирение. Ради карьеры, продвижения, служебного роста. И это все ради высокой цели – ради смирения. Я уже не помню, мне сказали или я сам так решил, что так должно, так нужно жить и поступать и к этому стремиться. Я уже не помню, но это было… В этом мое смирение, как цель и как средство. Я не любил и не люблю твою мать, конечно, уважаю по-человечески, она хороший друг, но это другое, это не то. Я не любил твою мать, но я женился на ней, потому что это было правильным шагом, или выглядело правильным шагом, теперь это не важно. Но и это было моим смирением, и я смирился, и так во всем, так во всем… Я не хотел общаться с теми людьми, с кем общался, но я смирился, я не хотел получать то образование, которое получал, но я смирился, я не хотел работать тем, кем работал и заниматься тем, чем занимался, но я смирился. Я не хотел быть тем, кем я был, но я смирился. Я смирился со всем…

Отец теперь то ли продолжал говорить с богом, то ли обращался к Филиппу, то ли говорил с ними обоими одновременно. Из левого глаза его при этих словах выступила скупая слеза, которую тут же высушил суровый морской ветер.

- А был ли у меня выбор, - продолжал он, - был ли? Что если на самом деле ни у кого нет, и не может быть выбора? Ни в чем? Имеет ли смысл в таком случае роптать? Это неизвестно, вряд ли кому-то это известно… У нас мало информации, у нас даже нет никакой информации, нет никакой реальной информации. Но я восстану! Слышишь, Господь? Чувствуешь мой гнев? Он растет! Я знаю, я помню, ты говорил со мной! Ты ПЕРВЫМ обратился ко мне! Это означает, что ты заинтересован во мне. Я восстану! Не доводи же меня до этого! Не доводи себя!

Филипп вспомнил, что Алла тоже частенько повторяла об отсутствии выбора. Ему даже подумалось, уж не безумны ли они оба: и она, и отец на почве этой темы. Тем временем отец принялся гневно и угрожающе выкрикивать в сторону штормящего моря:

- Я восстану! Да, это шантаж! Но ты не оставляешь мне выбора. Я восстану и прокляну тебя! Вынь гнои из моего тела! Лучше сделай так, как я говорю! Иначе мы погибнем, но оба! Но ты молчишь. Ты молчишь…

Филиппу стало как-то неловко находится при этой сцене. Он никогда не считал отца безумцем, напротив весьма прагматичным реалистом, но в эту минуту его посетили некоторые подозрения. Однако отец, словно уловив его мысли, вдруг мгновенно успокоился и обыденным спокойным тоном поинтересовался, наконец, повернувшись от моря к нему лицом:

- Отложил свадьбу?

Это был здравый и вполне логичный вопрос, по поводу появления сына здесь, в этом городе на морском побережье.

- Свадьбы не будет.

- Это хорошо. Это правильно. Она не человеческое существо. Я знаю это, сын. Она демон. Единственное ее предназначение это исполнение проклятия, - одобрительно заговорил он.

- Да, отец, я и сам понял это…

- Она демон флагелляции.

- То есть?

- От английского «flagellation» - бичевание. Это ее специализация. Подобная их разновидность была впервые описана английским естествоиспытателем-богоборцем широко известным узкому кругу посвященных, поэтому его имя тебе ничего не скажет.

- Отец, откуда ты знаешь обо всем этом? – искренне удивился Филипп.

- Мое сердце говорит с Господом.

 

Неожиданной поездке Филиппа к морю, вслед за отцом предшествовали следующие события. С каждым днем его стали все больше угнетать особенности характера Аллы, ее слова и поступки. Он уже практически ощущал дискомфорт, находясь рядом с ней. Кроме того, в нем поселилось чувство недоверия к ней. Так как в нем стало крепнуть в последнее время разрушительное для психического здоровья, подтачивающее его, чувство обыкновенной заурядной ревности. Тем более что Алла давала к этому повод.

Однажды случайно Филипп увидел издалека ее на другой стороне площади. Не одну. Она была с каким-то мужчиной, по годам, годящимся ей в отцы, если не в деды. Они как раз только что встретились на площади, по-видимому, по предварительной договоренности и куда то направились. Филипп, позабыв о том, что кончается обеденный перерыв и нужно возвращаться к своей ответственной работе, направился вслед за ними. Он понял, что это и есть тот странный старикашка, который якобы дарит всем девушкам направо и налево полуспортивные автомобили за одно только разрешение сделать непристойное предложение.

У Филиппа участился пульс, вероятно, поднялось давление, увиденное сильно разозлило его, он хотел было подойти, но затем решил понаблюдать. Возможно, увидит нечто такое, что покажет ему, объяснит, что же за человек на самом деле эта Алла. Ускорив шаг, он сократил расстояние между собой и объектами наблюдения, приблизившись настолько, что мог уже быть замеченным. Но ему было все равно. Наоборот, он намеревался, если Алла поведет себя со стариком по предательски по отношению к нему, или хотя бы ему так покажется, сразу же внезапно возникнуть перед ними. Пусть тогда оправдывается, если сможет. В конце концов, давно пора разобраться со всеми этими ее странностями, за которыми возможно стоит всего лишь ее элементарное распутство. Даже связалась со стариком! Что у них может быть общего, какие могут быть общие интересы? Если это все действительно так, такая жена ему конечно не нужна.

Внимательно вглядываясь в пожилого спутника своей невесты, стараясь понять, о чем они ведут разговор, Филипп вдруг узнал в нем человека, которого давно, лет двадцать или больше, не видел и давно позабыл о нем. Хотя он и тогда особо ничего не знал о нем и близко встречался можно сказать только единожды. Но теперь память воскресила тот дикий случай из далекого детства. Он вспомнил, что человека звали Дервиш. Точнее, это была кличка, которую ему дали окружающие за его образ жизни.

Он был чем-то вроде местного чудака, которого знают практически все дети и многие взрослые в округе. Некоторые его побаивались за его отчужденный вид. Кто-то, возможно, пугал непонятным человеком непослушных детей. Говорили о нем разное. Одни говорили, что он психически больной, и называли самые разные причины его тихого помешательства: от участия в войне в Афганистане до измены любимой женщины. Другие говорил, что он совершенно нормальный, но «косит под больного», чтобы не работать и получать пенсию. Среди множества легенд о нем, особенно популярных среди детворы, наиболее яркими были, пожалуй, две: о том, что у него вместо жены собака, с которой он якобы живет, и о том, что он разводит нутрий, которых кормит непременно человеческим мясом. Впрочем, этот человек не играл сколько-нибудь важной роли ни в чьей жизни, никому ни в чем не мешал и ни в чем не способствовал, являлся чем-то вроде элемента пейзажа, поэтому истинные обстоятельства его жизни никого по большому счету не интересовали, так как были, скорее всего, вполне банальны и совершенно не интересны. Единственное, почему он был замечен окружающими, это потому, что был малость не как все. Но правды о нем не знал никто, и она никого не интересовала. Просто непонятный человек, которого никому и не нужно понимать, и которому не нужно ничье понимание.

Многие часто выражаются - «богом обиженный» по поводу и таких вот людей, говоря это как бы свысока, тем самым, подразумевая некое четкое безусловное разграничение между собой и подобными по их убеждению «неудачниками», наивно полагая при этом, что они-то сами являют собой полную противоположность. И богом вовсе не обиженные, а возможно даже и наоборот, богом одаренные. Что ж, блажен, кто верует!

Дервиш жил где-то по соседству, в частном секторе, примыкающем к микрорайону, где в новом доме отец Филиппа – в те годы перспективный чиновник, делавший хорошую карьеру, получил роскошную по советским меркам квартиру.

Дервиша часто можно было видеть идущим. Бродяжничеством это назвать было нельзя, он ходил всегда целеустремленно. Возможно, что на самом деле без цели, но целеустремленно. Однако откуда и куда постоянно в любую погоду ходят такие странные личности, по каким делам, этого никто не знает. Их только видят идущими.

Между частным сектором и многоэтажками микрорайона располагалось старое кладбище, где уже лет двадцать-тридцать к тому времени перестали хоронить, и оно считалось закрытым. Территория кладбища служила своеобразным полигоном для игр детей из прилегающих домов, так как благоустроенная детская площадка во дворе со стандартными качелями, горками, песочницами была менее привлекательна. А местные алкоголики, в свою очередь, также облюбовав кладбище, частенько распивали там спиртное. Некоторые с наступлением сумерек предавались там любовным утехам. Довольно часто можно было видеть и Дервиша, блуждавшего, словно тень среди могил, как правило, вдали от центральных алей. Но что он делал на кладбище, определенно сказать, пожалуй, не смог бы никто. Можно было принять правдоподобную версию о том, что он собирает пустые бутылки, оставленные пьяницами, и возможно даже при нем была матерчатая сумка с несколькими такими бутылками, но за подобным занятием, как определяющим и объясняющим его повседневное поведение он замечен никогда не был.

Филипп, в свои детские годы, ничем особо не отличаясь от своих сверстников, как и другие, часто играл на кладбище. Однажды увлеченно играя в прятки, он затаился между надгробий в дальнем уголке кладбища. Его не смогли найти и, будучи сильно обрадован этому своему успеху, Филипп решил продлить его как можно дольше. Мальчика посетила идея и дальше не рассекречивать свое местонахождение, прятаться до тех пор, пока дети не уйдут с кладбища, отчаявшись найти его. Так он и поступил.

Дети довольно скоро, утратив интерес к поискам Филиппа, решив, что «маменькин сынок» уже видимо давно дома обедает, действительно ушли. Филипп же, чтобы убедиться в этом, выждал еще некоторое время. Наконец он решил встать и идти, но, оглянувшись, вздрогнул от неожиданности. Неподалеку, через несколько могил, стоял и пристально смотрел на него какой-то противный мужик. Чем именно мужик был противен, сказать было трудно, то ли его помятым небритым лицом и такой же помятой одеждой, то ли тюремными наколками, синеющими на руках, то ли тем, что был пьян. Скорее всего, он был противен всем своим обликом. И тем, как он смотрел на Филиппа. Особенно тем, как смотрел. Так на него, пожалуй, никогда еще в жизни не смотрели. Это был взгляд не человека на человека, не взрослого на ребенка, а откровенный взгляд на вещь, на предмет потребления, на добычу, на неодушевленный объект. От этого взгляда Филиппу стало совсем не по себе, мороз пробежал по коже. Этот отвратительный мужик видимо уже много времени так стоял позади и внимательно смотрел на него.

Филипп очень испугался. Но продолжал стоять на месте, словно сильный страх сковал его, словно незнакомец гипнотизировал его своим взглядом. Он понимал, что с ним вот-вот случиться что-то непоправимое, уже практически случилось, и обреченно как бы смирился с этим.

Мужик решительно шагнул к нему, переступая невысокие могильные холмики, быстро оглянулся по сторонам и крепко и больно схватил за плечо. От этого прикосновения страх окончательно парализовал Филиппа, он хотел закричать, но не мог, хотел вырваться и убежать, но не мог. Разум против его воли признал, что сейчас он стал вещью, предметом потребления, добычей этого выродка, признал и окончательно смирился с этим. Он впал в состояние близкое к обмороку. Стоял и только беззвучно плакал.

Пьяный мужик заговорил глухим голосом, глядя поверх него:

- Слушай сюда, малой, слушай сюда. Тихо стой, тихо. Иначе убью. Делай, что скажу, тогда отпущу. Все понял? Все понял? Что я скажу - будешь делать. И что б тихо, тока пикни…

Произнеся угрозы, слов которых Филипп уже даже не различал, а воспринимал только зловещий тон, мужик отпустил его плечо и тут же вновь сильно схватил растопыренной пятерней за затылок. Другой рукой поспешно расстегнул ширинку на своих штанах.

Филипп закрыл глаза от страха. По ударившим в нос резким запахам немытого тела и еще чего-то отвратительного, он понял, что выродок приблизился и притянул его к себе почти вплотную. В следующий миг он ощутил, что в лицо ему, в щеки, в губы тыкается что-то упругое и влажное.

- Рот открой! Открой, падла, рот! – зло зашипел мужик, больно хватая Филиппа другой рукой за горло.

Но Филипп не открывал рот. Возможно, он бы и сделал так, как приказывал мужик, но от сильного страха он весь сжался и конвульсивно изо всех сил сомкнул челюсти и губы.

- Ну! – прикрикнул насильник, встряхнув его и еще больнее надавив на горло и большими пальцами под нижней челюстью.

От боли Филипп захрипел и уже было открыл рот. Но вдруг что-то произошло. До слуха Филиппа, словно откуда-то издалека, донесся звук глухого удара. Явно ударили насильника, так как шее Филиппа через его руки передался ощутимый толчок. Мужик тот час же отпустил его и издал звук похожий на рычание напуганного и рассерженного зверя, которого застали врасплох, незаметно подкравшись.

Филипп приоткрыл глаза, но в первое мгновение ничего не смог разобрать. Перед ним метнулась какая-то тень, поймавший его мужик сделал широкий взмах рукой, как бы защищаясь или отстраняясь. Следом за этими хаотичными движениями Филипп четко разглядел ногу, которая ударила насильника в грудь так, что тот пошатнулся, с кашляющим звуком выпустив воздух из легких. Этот удар нанес человек одетый в длинную куртку, поношенную настолько, что о ее цвете нельзя было сказать что-либо определенное. Следующим движением этот человек сильно толкнул - швырнул обеими руками пьяного извращенца, и тот полетел назад, опрокидываясь на спину.

Последний эпизод этой быстрой схватки Филипп смог разглядеть подробно и даже хорошо расслышать. Падающий насильник налетел спиной на старую перекошенную могильную ограду и насадился на ржавые металлические штыри. Остроконечные прутья с отчетливым хрустящим звуком вошли в упавшее тело. Память Филиппа навсегда запечатлела этот характерный звук, издаваемый плотью, раздираемой металлом.

На несколько секунд воцарилась гробовая тишина. Потом покалеченный мужик, отрывисто и громко крикнул от боли. Замолк на мгновение. Опять крикнул. Отчаянно схватился дрожащими руками за ограду, ища опору, чтобы снять, оторвать себя от прутьев ограды, впившихся в тело. Превозмогая боль, ему это удалось. Оттолкнулся, покачиваясь, со стоном встал на ноги. Попытался бежать прочь, но, сделав несколько шагов, закашлялся, отхаркивая кровь, упал на колени. Очевидно, острые прутья ограды повредили ему легкие. Найдя в себе силы, он вновь поднялся и качаясь побежал между могил. Так он и удалялся: то падая, то поднимаясь, с криками и стонами, оставляя на земле капли крови.

Понемногу отходящий от шока Филипп, поглядел на своего спасителя. Это был Дервиш! Лицо бродяги не отражало никаких эмоций по поводу происшествия и оставалось по обыкновению сосредоточенно-угрюмым. Дервиш еще раз взглянул вслед убегающему искалеченному извращенцу, окинул взглядом зареванного Филиппа, повернулся и быстро пошел прочь.

Мальчик, к которому возвращалось чувство реальности, сорвался с места и побежал к выходу с кладбища. Больше всего его в этот момент угнетало чувство стыда перед Дервишем. Он понимал, что Дервиш стал свидетелем того, как пьяный мужик водит ему писькой по лицу, и от этого ему было очень стыдно. Возможно в ту пору, будучи ребенком, он даже не осознавал в полной мере того, что ему угрожало, еще не зная ничего о мужеложстве, а лишь интуитивно ощутил опасность. Поэтому основными чувствами в тот момент у него были обида на взрослого мужика, который напал на него и больно душил за горло, а также стыд перед Дервишем.

Наплакавшись вволю, успокоившись, он тщательно умылся под водопроводной колонкой и пошел домой. О том, что случилось, он никому никогда не рассказывал.

Долго еще после этого, увидев Дервиша издалека, Филипп, все еще стыдясь, старался обходить его стороной, хотя и испытывал чувство признательности за то, что тот не дал его в обиду. Иногда, когда на улице ему встречался идущий навстречу Дервиш, и у него не было возможности избежать встречи с ним, Филипп внимательно смотрел на него, стараясь поймать его взгляд и понять, что он думает об этой истории. Тем не менее, Дервиш всегда проходил мимо, не обращая никакого внимания, словно совершенно не узнавал его. Вполне возможно, что так оно и было на самом деле.

Во всем этом было и еще нечто странное. Филипп почему-то чувствовал, что Дервиш сделал это вовсе не ради его спасения. Сделал и не ради него и не ради себя. Истинной причины Филипп не знал, но был уверен, что дело обстоит именно так. Поступок Дервиша не имел своей целью спасти ребенка от насилия или искалечить пьяного дегенерата. На эти действия чудака-бродягу побудило что-то другое. Но, вот что? Вопрос. И знал ли, что это было сам Дервиш?

Повзрослев, Филипп, конечно, хорошо стал понимать, что могло произойти с ним в тот день в заброшенном уголке старого кладбища, и всякий раз мысленно содрогался, воскрешая те воспоминания детства. Он на всю жизнь запомнил то ужасное состояние оцепенения, паралич воли, когда он, скованный страхом, не мог даже пошевельнуться, и пьяный насильник сделал бы с ним все что собирался, если бы Дервиш не спас его.

Теперь ему было очень странно и неожиданно видеть Дервиша. Это был, несомненно, он и ни кто другой. Ведь Филипп хорошо запомнил и черты своего спасителя на всю жизнь. Но в то же время это был совершенно другой человек. Не осталось и следа от образа той личности-тени, того странного нелюдимого чудака. Теперь Филипп видел перед собой респектабельного господина, бизнесмена средней руки. То, как он одет, как двигается, совершенно не вязалось с обликом того спасителя мальчика от насильника. Но это был именно он. Филипп готов был поклясться в том всем чем угодно.

Удивление даже изменило его первоначальное настроение и практически затмило собой ревность и прочие беспокоившие его чувства. На смену им пришло скорее любопытство.

Однако дальнейшее пристальное наблюдение не принесло практически никаких результатов. Поговорив о чем-то еще несколько минут Алла с Дервишем так же быстро, как и встретились на площади, расстались. Направились в разные стороны, каждый своей дорогой. Причем Дервиш, повернувшись, пошел по тротуару как раз навстречу Филиппу.

Незадачливого «шпиона» охватило нервное волнение. Ему показалось, что сейчас, приблизившись, Дервиш обязательно узнает и вспомнит и его и то старое кладбище. Ему казалось, что он слышит шаги Дервиша, и что они звучат как раскаты глухих ударов тяжелого колокола. У него даже возникло перед глазами что-то вроде зрительной галлюцинации: мерно размахивающий членом перед его лицом в такт шагам Дервиша огромный, как великан, пьяный насильник. Словно Филипп то проваливался в дыру во времени в прошлое, то возвращался в настоящее. Глубоко шокированный этим визуальным стробоскопическим эффектом, вызванным застарелой психической травмой, каким-то боковым зрением отрешенно заметил, как испуганно посмотрела на него проходящая мимо женщина. Видимо вся гамма охвативших Филипп чувств во всей полноте отражалась на его лице.

Дервиш приблизился, окинул его безразличным взглядом и пошел дальше. Филипп жадно глотнул воздуха. Звуки шагов-ударов пропали, зрительное наваждение ушло, как только Дервиш исчез из поля зрения, лишь осталось легкое головокружение.

«Психоз, в натуре психоз, - подумалось Филиппу, - Нет, к Ваньке больше не пойду, в самом деле, надо завязывать…».

 

Проходя днем раньше вместе с Аллой мимо старой церкви, которая кажется, действовала и при коммунистах, Филипп хотел было поговорить с ней обо всем том, что стало его неустраивать в их отношениях, но как то нерешился. После увиденного собственными глазами сегодня ее свидания с этим странным дядькой он обязательно начал бы разговор. Но вчера он этого еще не видел и настрой был какой-то не тот, не располагающий к подобному разговору, да и момент не подходящий. Вместо этого, тогда заговорила Алла, очевидно отреагировав на культовое строение. Впрочем она всегда живо на них реагировала, к какому бы религиозному течению строения не относились, будь то костел или синагога, православная церковь или мечеть. Тогда Алла и произнесла те самые слова, которые он вскоре дословно услышал из уст отца в Ялте:

- О, Господь! Тебе нужно мое смирение? К чему это ведет? В жопу! В жопу смирение! Это отсутствие выбора. А возможность постоянного выбора – это залог моего существования. Это моя сущность.

Филиппу вспомнился еще один случай, когда он сталкивался с отражением сущности Аллы, стороны ее сущности из числа тех сторон, которые его смущали и тревожили. Отражение было запечатлено документально. В виде старой школьной тетрадки, что попалась ему на глаза у нее дома. Это была тетрадь с сочинениями, густо измаранная красной учительской ручкой. Причем это были большей частью не исправления грамматических ошибок, а довольно развернутые пространные обращения учителя к ученице, опровержения изложенных ею мыслей, выдержанные в духе дискуссии, а порой и просто крика души учителя, столкнувшегося с моральным чудовищем.

Похоже, что Алла хранила эти тетрадки, дневники с вызовами родителей на педсоветы, как боевые трофеи своего «трудновоспитуемого» детства. Открыв тетрадь с сочинениями наугад, Филипп прочитал эпиграф:

«Слова ветеранов не станут Молитвой,

Молитва для нас – кровавая рана».

В соответствии со школьной программой сочинение предполагалось, очевидно, на тему бессмертия подвига советского народа в годы Великой Отечественной войны или что-то в этом роде. Алла подошла к этой теме принципиально. Принципиальность подхода поражала своей недетской степенью нетерпимости ко всему советскому и к официальной идеологической мифологии, продолжаемой успешно культивироваться властью в республике и в годы так называемой «независимости», после распада Светского Союза.

Сочинение девочки-подростка содержало пассажи подобного рода: «Оставив в стороне общие громкие фразы вроде «ничто не забыто, никто не забыт», необходимо всего лишь задаться простыми вопросами, на которые всегда находятся простые ответы. И тогда все становиться понятно. Итак, во сколько же советская власть оценила память о героической борьбе, скажем, партизан Кличевских болот, память об их жизнях, отданных борьбе с врагом? Выходит, что не дороже, чем стоимость строительства дороги по этим самым непроходимым болотам, к месту, где на самом деле находился партизанский лагерь. Оно понятно - ведь гораздо дешевле соорудить бутафорские землянки на берегу болота, на твердой земле, что не требует ощутимых затрат, и не возить делегации туристов за лишние два десятка километров».

- Откуда ты все это знаешь? – спросил Филипп, как спрашивал ее всякий раз, оказываясь удивленным ее осведомленностью в вещах и вопросах, до которых подавляющему большинству женщин, да и мужчин, пожалуй, тоже, обычно нет дела.

Она тогда ответила ему в том же духе, что и всегда на подобные вопросы:

- Я всегда все знала. В процессе жизни мне лишь открываются дополнительные факты, обстоятельства и детали, которые подтверждают то, что я знаю.

А однажды ему на глаза попался ее дневник. То есть сначала он не знал, что это, и, скучая, пролистывая тетрадь в твердой обложке, начав читать записи, понял, что по форме это больше всего напоминает дневник или скорее бессистемное собрание записей каких-то отрывков мыслей и настроений. Раскрыв страницы наугад, прочитал: «Мне, верагодна, неабходна мець снайперскую вінтоўку, каб яна заўжды вісела на сценцы, заўжды на пагатове. Патрэбна навучыцца трапна страляць зь яе, таксама і ў цемры – на сьвятло цыгарэты альбо мабільніка. Магчыма, гэта спатрэбіцца мне ў жыцьці”. ( «Мне, вероятно, необходимо иметь снайперскую винтовку, чтобы она всегда висела на стенке, всегда была наготове. Нужно научиться метко стрелять из нее, также и в темноте – на свет сигареты или мобильника. Возможно, это пригодится мне в жизни».) Все эти записи Алла вела на беларуском языке! А это были именно ее записи, в этом не было сомнений. Филипп оказался очень удивлен этим фактом, ведь она сама никогда не разговаривала по-беларуски, и как ему казалось, наверное даже не понимала всех слов. Он был убежден, что беларуский язык для нее что-то вроде деревенского наречия темных и необразованных людей. Высказав свое удивление по этому поводу, он получил от нее раздраженный, неожиданно резкий и жесткий ответ:

- Если с тобой никогда не разговаривала, то это еще ничего не значит. А на российском, так с волками жить – по волчьи выть. Я говорю с людьми на том языке, который они понимают. И вообще, дай сюда и не лазь без спроса в мои тетрадки!

С этими словами она отняла у него записи.

Филипп с какой-то тоской опять остро ощутил, что по большому счету ничего на самом деле о ней не знает. И даже если прочтет все эти ее бредово-сумасшедши записки, это все равно ничего ему не объяснит и не откроет. А ведь он всерьез собрался на ней жениться. Связать свою жизнь с абсолютно незнакомым человеком. Или это она, подчинив себе его волю, собралась женить нас себе? Мысли о том, что она им манипулирует были весьма неприятны. Филиппу вдруг сделалось страшно и очень одиноко в непонятном враждебном мире. Он почувствовал необходимость в чем то разобраться, остановиться на мгновение, подумать, поразмыслить, трезво взглянуть на все. И правда, тот ли это человек, с кем ему следует связывать жизнь? При всей ее взбалмошености, явно неустойчивой психике? Ведь она абсолютно не респектабельна и если рассудить совсем не вписывается в его жизнь. Да и будет ли она, наконец, элементарно верна ему в браке? Зная ее непредсказуемую натуру нельзя дать никаких гарантий. Да и вообще, вопрос, здорова ли она психически? Все эти неожиданные словесные выпады против бога, ближних, этот навязчивый антогонизм, противопоставление себя обществу, безудержное богохульство...

Иногда складывалось впечатление, что это, в самом деле, какая-то дурная неведомая сила глумливо играет этим человеческим телом, прячась в нем под маской женского человеческого существа.

Решив серьезно поговорить с ней обо всем этом, он на следующий день отправился к ней домой. На автомобиле дорога заняла всего пять-семь минут.

Поднялся к ее квартире на седьмом этаже, позвонил. Из-за двери гремела музыка, звонка она явно не могла услышать. Филипп нажал ручку, дверь открылась, было не заперто, вошел. По ушам бил пульсирующий ритм песни “Personal Jesus” заграничной группы “Depeshe Mode”. Алла беззаботно кружилась в центре комнаты, танцевала полуголая, громко подпевала, заглушая голос певца, причем трактуя текст припева на свой лад:

- Jesus, fuck me!

Увидев Филиппа, она как-то странно, не сказать, чтобы приветливо, усмехнулась. Однако выключила музыку, рукой показал ему садиться, и принялась вопросительно смотреть на него.

- У тебя не заперто. Кто угодно может войти, а ты даже не услышишь! – упрекнул он ее, не зная с чего начать разговор, ради которого пришел.

- Пусть попробуют! – с прежней усмешкой ответила она с видом человека, абсолютно уверенного в своих силах.

- Послушай… Я хотел бы тебя спросить. Может тебе покажется это смешным или наивным, но я прошу, чтобы ты серьезно ответила мне. Расскажи мне о своем отношении к жизни. Какой ты видишь смысл своей жизни, чего ждешь от нее, какие у тебя в жизни цели? Хотя бы кратко, в нескольких словах, но, пожалуйста, по существу.

Она уже откровенно насмешливо взглянула на него и выдержала долгую паузу, глядя так. Во время этой паузы Филиппу показалось, что она будто ждала этого вопроса и знала, что он задаст его. Чем дольше она так насмешливо смотрела, тем больше он начинал ожидать, что сейчас она выставит его дураком перед самим собой с его вопросами о смысле ее жизни.

Наконец, Алла села на кресло напротив, начала свой рассказ, развязно закинув ногу на ногу:

- Непродуктивное знание. Бесплодное непродуктивное знание, интеллектуальный мусор. Девяносто пять процентов накопленных человечеством знаний такое непродуктивное знание. Тупиковое умствование. Нагромождение учений, религий, историй, событий, теорий, мудростей, псевдонаук. Все что не имеет смысла сегодня, как и не имело тогда, в то время, хотя этот смысл ему приписывался. Этот балласт по прежнему тянется за цивилизацией. Что-то успешно теряется, забывается, как ненужное и бессмысленное, а что-то упорно цепляется за умы живущих, загружается в головы подрастающим поколениям бережными хранителями интеллектуального мусора. Но это не та память, которую надо иметь, не то знание, которое должно передаваться от поколения к поколению. Так вот, я не засоряю разум, я позволяю быть в моей памяти только продуктивным знаниям и полезной информации... Дело в том, что в те давние времена, когда люди были не такими ничтожными и жалкими, как теперь, когда плебеи еще не погрязли в подлости, хамстве, тупости, примитивности, когда патриции еще не погрязли в подлости, лицемерии, трусости, чванстве… Хотя о чем это я? Люди были такими, какие они есть всегда. ВСЕГДА. Просто хочется немного верить, что возможно когда-то было не так…, - она криво усмехнулась, на мгновение призадумалась, - Да ну, на х**, так было всегда и так будет. Просто количественное отношение героев к быдлу было другим. Ладно, пусть будет так. В те времена, когда герои, скажем так, встречались среди людей гораздо чаще… В общем однажды появилось создание, которое могло проклясть Господа. Реально могло. Скорее всего, оно было в человеческом образе, иначе его бы попросту уничтожили до той поры, пока оно окрепло, развило свою силу. А если бы оно было в зверином образе, то ему вряд ли бы удалось приблизиться ко всем этим делам, связанным с человеческой верой во Всевышнего и религиозными обрядами. Явиться в демоническом образе, я думаю, тоже было бы для него верхом самонадеянности, это означало бы открытую конфронтацию и ставило бы изначально под угрозу успех миссии его существования… История этого существа туманна и запутана, существует много вариантов, толкований и версий. Каковы были подлинные события, сейчас никто не знает. Одно известно определенно – факт имел место в истории. Есть подлинные свидетельства. Какие, это отдельный долгий разговор. Хотя даже неизвестно, прокляло ли существо Господа. Пыталось оно это вообще сделать или же пыталось, но не смогло. Или все-таки сделало это. До правды пытались докопаться многие заинтересованные, но так и не смогли. Карацей, калі я даведалася аб гэтым, я вырашыла разьвіваць у сабе дэманічную сутнасьць.

( Короче, когда я узнала об этом, я решила развивать в себе демоническую сущность.)

- Чего? Демоническую сущность?

- Так, дэманічную сутнасьць.

- Ну, и… как успехи? – ехидно поинтересовался Филипп, раздосадовано поняв, что серьезного разговора, на какой он рассчитывал, не получается.

- Яна прысутнічала ўва мне ад пачатку. Сутнасьць. Трэба было толькі разьвіваць яе ў патрэбным накірунку. Як мае посьпехі? А хіба ты ня бачыш?

( - Она присутствовала во мне изначально. Сущность. Нужно было только развивать ее в нужном направлении. Как мои успехи? А разве ты не видишь?)

- Прекрати кривляться, разговаривай нормально! – разозлился Филипп и вдруг у него аж переняло дыхание.

- Ну, няўжо ты ня бачыш маіх посьпехаў? – насмешливо переспоросила она.

Он конечно уже заметил и почувствовал от этого легкий ужас. Конечно это могло быть всего лишь каким-то жалким трюком, розыгрышем с диктофоном или еще с помощью чего-нибудь звуковоспроизводящего, но душой он чувствовал - это происходит на самом деле, без всяких технических ухищрений. Алла говорила с ним не открывая рта.

Собравшись с силами он решительно сказал:

- Алла, послушай, нам нужно поговорить. Серьезно. Как взрослым людям.

- Мы, люди – такие страшные люди… Но меня все же очень забавляет быть человеком…, - ответила она вслух, свом голосом, с полной беззаботностью, - Людям свойственно жить иллюзиями. Иллюзиями насчет жизни и своего места в ней. Стоит перестать жить иллюзиями, и ты сойдешь с ума или станешь сверхчеловеком. Должна сказать, что первых я наблюдаю часто, а вот последние - явление очень редкое в живой природе…

- Послушай, - продолжил он, - я с тобой серьезно говорю, раз уж мы решились на подобный ответственный шаг, и ты готова выйти за меня замуж, я хотел бы видеть, чувствовать какие-то гарантии того, что ты действительно готова быть мне верной женой, в будущем хорошей матерью моим детям… Я должен быть уверен, связывая с тобой свою жизнь. Но ты, словно играешь, для тебя как будто все в шутку, не всерьез!

Алла мрачно задумалась, со зловещей улыбкой глядя на него. Отчужденно, с видом человека, чье внимание не надолго привлек чирикающий воробей.

- Какие я могу дать гарантии? Я обожаю непроходимую тупость в людях, еще обожаю, когда мне лгут, когда мне плюют в душу, когда пытаются нагадить, еще мне нравиться в них трусость, малодушие, жадность. Это поддерживает во мне веру в людей, веру в неизменность их природы, а стало быть, веру в правильность моего отношения к ним! И вот это, что ты говоришь, мне тоже нравиться... Так тебе захотелось гарантий? …червь. Не герой... Пшел на хер!

- Алла...

- Пайшоў прэч, чарвяк! – взревел внутри головы Филиппа нечеловеческий, клокочащий ненавистью, хрипящий голос, заставив его запнуться.

( - Пошел прочь, червяк!)

Алла в это время, не открывая рта, со злорадным презрением смотрела на него. Филипп почувствовал себя нехорошо, физически нехорошо. Ему словно стало недоставать воздуха, закружилась голова. В сознании активизировался инстинкт самосохранения, который настаивал: уходи, спасайся, здесь оставаться нельзя.

Филипп поспешно, не сказав более ни слова, не прощаясь, покинул жилище Аллы. Только на улице ему стало немного легче.

После этого они не видились.

 

- Странная погода.

- Да, странная, - согласился с отцом Филипп.

Погода стояла странная. Словно поздней осенью. Здесь летом так не бывает, не бывает такой погоды. Но случается, что бывает так, как не бывает. Дождь и холод. Когда случается так, как не бывает, это как правило влечет последствия, либо позитивные, либо отрицательные. Однако, пока что с Филиппом и его отцом ничего не случалось. Господь молчал и море штормило. Они не включали в номере гостиницы свет. Ждали, что случится. Велика была также возможность, что ничего не случится, ни хорошего, ни плохого. Так ведь тоже случается, когда не случается ничего.

Избытки гноев вышли из отца. Всякий раз для него это было мучительно. После выхода гноев некоторое время он испытывал облегчение. Выход гноев происходил примерно раз в сутки.

Сегодняшнее облегчение они отметили бутылкой марочного вина. Время шло. Не было никаких внешних раздражителей и воздействий, практически не было никаких мыслей. Господь молчал и море штормило. Они вышли на улицу и вновь повстречали юную проститутку. Привели ее в номер. Занялись с ней сексом. По очереди и одновременно. Филипп был более активен и настойчив, нежели отец. Давали знать о себе годы да и сказывалась болезнь. Им было практически не интересно, а проститутке приятно и весело.

Филипп вышел на время в туалет, осавив отца с проституткой. А когда вернулся в комнату глазам его открылось феерическое зрелище. Тела проститутки практически не было, а вместо этого огромный клубок медленно извивающихся, лоснящихся, скользко блестящих толстых серых щупалец-хоботов обвивал отца. Хобота поднимались до потолка скользили по нему, оставляя следы тягучей слизи. Хобота ударялись в оконное стекло также оставляя на нем слизь. Иногда казалось, что хобота занимают практически весь объем помещения. Отец был безучастен.

Повидимому проститутка оказалась демоном. Отец не распознал ее предварительно, либо не проявлял интереса к этому. Возможно она сама не подозревала о том, что является демоном. Филипп же в принципе не был способен распознавать демонов.

Хобота вздымались и шевелились. Их хаотичное движение не преследовало никаких целей, очевидно являлось просто формой выражения. При полном отсутствии какой-либо агрессии, тем не менее это выглядело суровым и непримиримым антогонизмом с окружающей реальностью, с бытием и с божьим светом.

С точки зрения человеческой эстетики вид хоботов был отвратителен. Отец оставался безучастен. Возможно, в этом состояла его мудрая стратегия или принципиальное проявление стойкой жизненной позиции.

Хобота шевелились. Отец был безучастен. Господь молчал. Море штормило. Филиппа стошнило. Он оделся и пошел на берег.

На берегу он взошел на протяженный бетонный пирс, потрепанный ветрами и морскими волнами. Волны и теперь накатываясь на рукотворный утес разбивались, капли воды долетали до лица Филиппа. Он простоял на пирсе довольно долго, прислушиваясь к чувству своего легкого удивления по поводу почти полного отсутствия мыслей и желаний, ощущения бессмысленности всего.

За это время отец, высвободившийся из объятий демонических хоботов, которые наверняка утратили к нему интерес, съездил на такси на могилу Максима. На могиле Максима он рыдал, упав лицом на надгробие, просил прощения и искренне раскаивался в некоторых моментах своей долгой жизни. Ведь его жизнь к этому времени равнялась по продолжительности нескольким жизням Максима и в ней было достаточно таких моментов. Таксист, доставивший его к могиле, понимал, что пассажир сумасшедший. Это понимание успокаивало его и объясняло видимую им часть жизни в данный временной прмежуток. Кроме того отец Филиппа хорошо заплатил за поездку и это еще больше успокаивало таксиста и уже вовсе не требовало объяснений.

Отец Филиппа бывая в Ялте всегда приезжал плакать на могилу Максима. Лишь один раз, когда неожиданные дела не позволили ему сделать это, он вернулся в Минск крайне озлобленный, ударил тещу по лицу и едва не развелся с женой. В свое нормальное состояние он вернулся только спустя несколько недель.

Вернувшись с могилы Максима, он направился на берег на пирс, так как знал, что найдет сына там. Будь потеплее они бы наловили медуз. Подошел. Встал рядом. Тихо тронул его за рукав.

Затем отец и сын, стоя на пирсе, глядя в морскую даль, безмятежно мастурбировали около часа. Так было принято. Господь молчал. Море слегка штормило. Больше в этот день ничего существенно с ними не произошло. Лишь вернувшись в номер, они обнаружили, что проститутка, перед тем как уйти, насрала и помочилась на кровати. Возможно, в этом поступке ею руководило чувство мести – она была несколько обижена на то, что ни один, ни другой клиент так и не согласились поцеловать ее в губы.

Вернувшись из Ялты, Филипп спустя полгода женился на девушке своего круга, из приличной семьи. Отец недолго радовался семейному счастью сына. Гноистость, достигнув своей критической величины, в конце концов убила его.

Филипп же прожил еще долго и счастливо, у него выросли два сына, такие же ничтожества, как и его отец, как и он сам.

 

(окончание следует)

 

23.10.2005

Belarus

© Dobry dziadźka