Цикличность наполняющих нашу жизнь явлений действует на любой организм успокаивающе, делая окружающий мир объяснимым и логичным, даже если суть самих явлений остается непонятой, а природа их цикличности – неразгаданной и необъяснимой. Например, нам просто достаточно знать, что солнце ежедневно выплывает из-за горизонта на западе, и столь же ежедневно роняет себя за горизонт на востоке, и при этом нам, по большому счету, абсолютно все равно, отчего небесное светило так беспокойно и непоседливо. Нам хватает, что у каждой недели непременно есть пятница, а у каждого месяца – день получки. Цикличность явлений дарит нам иллюзию стабильности, замешанную на мифах о постоянстве бытия, придавая нашему существованию если и не смысл, то хотя бы саму возможность присутствия этого смысла.

Говорят, самые сильные люди умеют наматывать этот круговорот происшествий на бобину собственных ценностей таким образом, что окружающим начинает казаться, будто мир вращается вокруг этих сильных людей.

Возможно. Но, толи Саше Беленькому не везло на встречи, толи его жизненные явления лежали в плоскости, плохо пригодной для великих дел – в любом случае, жизнь Саши во всю вращалась вокруг житейских синусоид, начинающих свое ежедневное движение от злобного будильника, сквозь мясорубку метро, к однообразным числам объемов продаж и оборачиваемости товарных остатков, мимо корпоративного обеда, к тем же аналитическим задачкам, пока не затухали в конвульсиях поздним вечером в мертвецкой синеве телевизора, поставленного на таймер автоматического выключения. Саша работал в такой большой корпорации, что в ней даже директора департаментов успевали уволиться, так и не познакомившись со всеми своими коллегами. Что уж говорить про Сашу. О существовании его, младшего аналитика отдела продаж Беленького С.О., знали в лучшем случае пару человек, еще столько же догадывались, а остальные сотрудники – даже и не подозревали. Впрочем, и не увольняли его при этом за три года тоже ни разу.

Ежедневно Беленький приходил на работу 8.45 утра и первым делом бежал делать себе кофе из выделяемых на отдел бесплатных корпоративных запасов, пока Сашин рабочий компьютер загружался, повизгивая и пощелкивая своей электронной утробой. Если же случалось на работу добраться к девяти, то за кофе Саша уже не торопился. К этому времени у офисной кухоньки обычно случалась такая толчея, что в очереди за чашкой кофе можно было спокойно простоять с полчаса в томительном ожидании, а при случае удавалось и схлопотать по шее – иногда Сашу принимали за неместного «пассажира», перебежчика из какого-то соседнего отдела или возжелавшего халявы посетителя. Потом Саша разбирал электронную почту – письма начальников отделов с требованиями каких-нибудь отчетов, всегда адресованные to robot. Потом… Впрочем, дела у Саши всегда были такими мелкими, а корпорация, в которой он трудился, столь гигантская, что, для общей безопасности и покоя, дальнейшее описание трудовых будней аналитика Беленького С.О. мы опустим, как незначительное и к делу прямого касательства не имеющее.

Единственной радостью в офисе для Саши была вырезка из какого-то журнала о путешествиях, приклеенная на стену рядом с рабочим столом. Бесконечно голубой океан, надрезанный полумесяцем песчаной косы, зеленые пальмы и высокое, дружелюбно теплое солнце. Глядя на вырезку из журнала, Саша думал, что вера в рай (а что на фото был изображен именно рай, никто не сомневался ни секунды) подразумевает под собой веру в Бога, и потому иногда, в туалете, запершись в кабинке и опасливо посмотрев по сторонам, Саша неумело крестился, судорожно, иногда путаясь, справа налево или наоборот необходимо проносить перед собой руку. А еще представлялся себе Саша неким былинным героем, упрятанным в эту корпоративную «тюрьму» за чьи-то грехи, и что скоро освобождение, и кто-то, за кого «потянул срок» Беленький, непременно «подгонит» этот самый рай, по полной программе и в полный рост.

В своих мечтах Саша был не то, чтобы вор, но порядочный арестант, отзывался на погоняло «Саша Белый» и уважал законы воровского мира.

Белый любил играть в шахматы и в карты. В карты – это так, для души, а в шахматы – с удовольствием и без интереса. Дело Саши двигалось где-то между судом, следователями и адвокатом уже второй год, и второй год Белый исправно сидел в следственной тюрьме. В первый день, вызванный к братве на вертолет, Саша повел себя сдержано, о делюге молчал, держал себя ровно, ничего за собой не чувствуя, и через неделю уже отдыхал в хате у решки. Через неделю же, после вызова к адвокату, Белый принес в хату блок сигарет, порошок от тараканов, две горсти седалгина и вырезку из какого-то журнала – песок, пальмы и океан, разбавленные бескрайним солнцем. Седалгин и сигареты Белый отдал на общее, чем только укрепил к себе уважение хаты, а журнальная вырезка была намылена и приклеена на стену у нар, где отдыхал Саша. С этого самого момента жизнь Саши, размеренная и кое в чем даже стабильная, обрела настоящий смысл, конкретный стержень, на который, как леска наматывается на катушку спиннинга, стали собираться ежедневные, еженедельные и ежемесячные происшествия и привычные явления. Всё, и шмон по вторникам, когда всех выводили на продол и выписывали там дубинала, пока проверяющие потрошили бесхитростные баулы арестантов, и гонки по средам соседа Вахи, весь день упоительно и неподкупно защищавшего себя перед воображаемым судьей, и обеденная баланда, пахнущая рыбной смертью и дустом – всё двигалось вокруг пальм и океана, вилась веревочка жизни, и уже мелькал её конец, туго привязанный к началу чего-то нового, светлого и дружелюбно теплого.

Счастье ожидания чуда продлилось ровно девять месяцев, когда однажды вертухай раскоцал тормоза и впустил в камеру новенького. Прибывший назвался Сеней, заехал он за драку, в ходе которой кто-то умудрился умереть, и, как выразился Сеня, покуда следоки выясняют, за кем этот труп закрепить, ему, Сене, выпало отдыхать на нарах. И тут же подогнал пачку чая, предложив чифирнуть по случаю знакомства. Пока кипятилась вода, пока заваривался чифир, наливаясь сургучным цветом, Сеня прошелся по хате и, ткнув пальцем в сторону вырезки из журнала, сказал:

- Хувахенду…

- Чего? – не понял Белый.

- Хувахенду, говорю, - повторил Сеня и зажмурился. – Остров на Мальдивах. Я там бывал. Сказочное место…

- Как же бывал… - пробормотал Белый и обвел обитателей хаты растерянным взглядом.

- На самолете. Как летел – и не помню, вискарем залился аж по самую макушку, чтоб не так страшно было, - беззаботно сказал Сеня. – Ну что, чифирнем?

Чифирили в полной тишине, украдкой поглядывая в сторону Белого. Тот лежал на своих нарах, отвернувшись к стене, и ковырял ногтем вырезку из журнала.

Мысль о том, что к его раю кто-то прикасался, что кто-то уже купался в этой девственной воде и, вполне возможно, от счастья пускал в нее пузыри, что кто-то ходил по этому песку и уже вырезал на стволе пальмы незамысловатое «Здесь был Я», мысль эта душила Белого, разрушая вокруг истины и миры. Словно не леску бытия собирал вокруг себя Белый, а стягивалась пружина, которую вот так запросто какой-то Сеня лишил опорного стержня, и уже вздыбились пружинные кольца, уже пошли раскручиваться, круша шестеренки и винтики.

- Ты врешь! – сказал Белый, встав с нар и повернувшись к Сене. – Ты не был ни на каком Хувахенду!

- Я? Вру? Предъявляешь? – совершенно спокойным, словно чужим голосом, спросил Сеня.

- Значит так, - подал от решки голос смотрящий. – Белый предъявил, Сеня должен ответить. Даю вам неделю. Делайте что угодно, но через неделю каждый должен предоставить доказательства своих слов. Все.

Ровно через неделю Сеня вышел на середину хаты и показал собранию путевку на Мальдивы. Ту самую, по которой он год назад летал на Хувахенду, где неделю прозаично бухал, пугая персонал то храпом, то пением. Ту самую, что нашел у Сени дома адвокат и принес в тюрьму.

Саша смотрел на путевку, как истинный христианин смотрит на антропометрию мощей Христа. Неделю выделенного смотрящим срока Саша никаких доказательств не искал – он погрузился в себя, ковырял картинку и бормотал что-то невнятное. При этом у него был такой несчастный вид, что даже охранники побаивались и не трогали его на проверках.

- Я ответил? – спросил Сеня и посмотрел на Белого.

Саша дернулся лицом и что-то зашептал. Через мгновение Сашу били – ногами, молча, глухо стучали, как в мешок картошки, пока не загнали под шконку. Под шконкой что-то булькнуло или хлюпнуло, и все затихло.

- Параша, - сказал Сеня, швырнув на пол Сашино постельное белье и заняв освободившиеся нары.

Утром, еще до проверки, хата проснулась от пения.

- Мальчик хочет в Тамбов,

…Ты знаешь, чики-чики-чики-чики-та!.. – пел Саша, улыбаясь каким-то своим мыслям, кивал в такт головой и драил унитаз.