Что хочет автор. Литературные конкурсы

- А ты на дороге не стой, понабилось вас, шагу ступить не куда, - огрызнулся мужик. - Подвинься, не вишь дрова несу? - он двинул охапкой дров часового так, что тот вынужден, был посторониться. Прошел в дом, с грохотом, будто невзначай, бросил к печке дрова. Генерал поморщился, но ничего не сказал. Последние дни измотали его. Несколько месяцев непрерывных боев, побед и отступлений. Чем дальше продвигались в глубь Сибири, тем чаще приходилось сталкиваться с отрядами крестьян, которые не шли на открытый бой, а все больше нападали внезапно, и, расстреляв запас патронов, стремглав исчезали в хорошо знакомые им леса. Против таких неожиданных вылазок лесных братьев не было защиты, невозможно было предугадать, где они появятся в следующий раз, и отряд нес большие потери. Зато и злость солдат выросла десятикратно.

Если не удавалось таким отрядам быстро скрыться, не было им пощады. Страшно было смотреть после таких боев на растерзанные тела погибших. Русские убивали русских с остервенением, будто и не одной крови, не одной Родины сыны.

Егор Савельевич тряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли.

Печка уже весело потрескивала, чугунные кружки на плите меняли серый цвет на красный, тепло наполняло комнату уютом. Генерал закрыл глаза, оперся подбородком о ладонь согнутой руки и задремал. В это время, мужик, очередной раз, уронил с шумом палено, которое хотел подбросить в печь, теперь уже не нарочно, но поручик Головин воспринял это, как издевательство. Он молча встал, схватил, ошалевшего от страха, мужика за шиворот, и, пинком открыв дверь, выбросил его в коридор, прямо на часового, которого не заметил в темноте. Два падающих тела зацепили лавку со скарбом, и звон разбитой посуды добавил шуму. Головин закрыл дверь, но тут же открыл снова. В коридоре началась драка. Часовой, откинув винтовку, дубасил мужика, куда не попадя. Тот же, кряхтя и вскрикивая, цепко держал за волосы кудрявого парня, и коленями наносил удары по животу.

- Встать! - рявкнул поручик. Оба враз прекратили волтузить друг друга и вытянулись перед офицером. Только что лежавшая на полу винтовка, плотно была прижата к боку солдата.

- Бросил оружие.… Под трибунал захотел!? - Головин покраснел от возмущения. - Молчать! - опередил он попытку солдата, что-то сказать в свое оправдание. - Взашей этого из дома, - указал поручик на мужика. Часовой вскинул винтовку, но виновного уже след простыл, только дверь стукнула, да крыльцо скрипуче взвизгнуло под ногами убегающего хозяина дома.

- До утра генерала не тревожить! - приказал поручик, закрывая дверь, через которую клубами выходило тепло и опять в комнате становилось прохладно. Однако раскаленная печь вновь быстро нагрела комнату.

- Вам бы прилечь Егор Савельевич. До утра три часа осталось, - заботливо сказал поручик, - Я предупредил часового. До утра не побеспокоят.

- Спасибо, Иван Григорьевич. Отдохнуть надо. Завтра тяжелый день. Колчак в Иркутске. Необходим состав. Через эту станцию проходят все поезда и на восток и на запад. Придется останавливать и чистить. Необходимо найти бригаду машинистов, - генерал тяжело сел на край, застеленной лоскутным одеялом кровати, - позаботься об этом Иван Григорьевич.

- Машинисты утром подойдут, уже договорились. Отдыхайте. Я вот дров еще подкину в печь, да здесь на лавке прилягу. - Поручик бросил несколько поленьев в топку и убавил фитиль лампы. С наслаждением растянулся на жесткой лежанке и почти мгновенно заснул.

Степан Дергачев, мобилизованный солдат, прибившийся, по дороге домой, к отряду генерала Назарова, готовился сменить часового в штаб-квартире. Уходить от горящего костра не хотелось. Натянув на голову поглубже шапку, повернув от костра давно небритое, исхудавшее лицо, он часто мигал, пытаясь освободить глаза от едкого дыма. Вокруг станции, с двух сторон от путей, расположились солдаты. Они группками по четыре пять человек грелись у своих костров. От множества огней на станции было светло. Караул менялся каждые два часа, чтобы утомленные долгими переходами и боями солдаты не уснули на своем посту. Сознание того, что на станции не оказалось никакой власти, вызывало тревогу. Дергачев осмотрелся. Не далеко, в темноте он разглядел очертания нескольких лошадей, привязанных к телегам. Там ругались между собой солдаты из-за фуража. Зимнее небо было черно. Было относительно тихо. Дергачев, вдруг встрепенулся, и сказал:

- Представляете, так тихо, никто не стреляет, будто войны нет. Домой захотелось. К жене бы сейчас, под бочек. - К жене…, - протянул, рядом лежащий, опираясь на локоть, мужик, также не так давно приставший к отряду. Был он худым и длинным. Крестьянин, люто ненавидел новую власть, которая конфисковала у него двух лошадей и оставила семью без тягловой силы. Он не стерпел, подпалил ночью контору, и, не выясняя, выбрался ли кто из дома живым, исчез навсегда из своей деревни. Много километров шел по тайге, а когда силы стали его покидать, он вышел на зимник, где встретился с отрядом генерала Назарова. После нескольких допросов, ему разрешили присоединиться к отряду, и не ошиблись, воин он был хоть куда. Настоящего его имени никто не знал. Как представился «Митричем», так все и звали. - Так ты говоришь к жене? - продолжил мужик, - А, сколько ты ее не видел?

- Почитай четыре года! Она у меня молодая, красивая, - сказал задумчиво Дергачев, - детей вот только родить не успели.

- А если они уже есть? - засмеялся крестьянин.

- Ты, Митрич не шути с этим. Морду набить могу, - приподымаясь, сказал Дергачев.

- И впрямь рассердился. Шучу я, шучу. Сколько же лет твоей зазнобе?

- Уже двадцать. Еще, однако, все успеем.

- А, что такую молодую взял? Тебе-то сколько?

- Мне двадцать пять.

- Да, война, - покачав головой, сказал Митрич,- на все тридцать пять смотришься.

- Ничего, кончится война, отмоюсь, отдышусь. Я в себе такую силу иногда чувствую, горы свернуть могу. А иногда, кажется, что совсем старик стал. Дергачев, опустил плечи, съежился, и впрямь, стал похож на маленького старичка.

Все замолчали, каждый задумался о своем. У всех дома были свои женщины, которые их ждали.

Наконец Дергачев встал, поправил пояс, сняв шапку, пальцами расправил волосы, поглядел на костер, товарищей и, развернувшись, направился к дому, где устроили штаб, сменить часового.

Часовой стоял, спрятав нос в воротник шинели и подпрыгивая, похлопывал осторожно в ладоши, чтобы не разбудить спящих в доме. Ему, замерзшему до костей, казалось, что сменщик задерживается, хотя Дергачев пришел минут на двадцать раньше. Степану больше не хотелось ни о чем разговаривать. Ему хотелось остаться в тишине, пусть даже на посту, и вспомнить свою прекрасную Дарью.

- Меняемся? - сказал он часовому.

- Давай. Что так долго? - едва выговаривая, спросил караульный.

- Да я раньше пришел. Трех еще нет. Что они?

- Спят. До утра будить не велено. Чуть дольше часа уснули. Я пошел, - караульный тихо вышел на крыльцо, осторожно спустился и, затем, высоко подпрыгивая, чтобы хоть как-то согреть ноги побежал к костру. Вокруг костра, кто как устроился, кто на сене, кто на бревнах, дремали солдаты. Боясь нападения красных боевиков, командиры запретили разбредаться далеко от станции, спать разрешили по очереди. В дома жителей не входить под страхом трибунала. «Захват железнодорожных составов» - была их наиважнейшая задача. Но составы не шли, и измученные солдаты, отогревшись у костров и убаюканные тишиной, стали дремать, а затем и вовсе погрузились в глубокий сон. Только часовые не нарушали приказа и всю ночь, сменяя друг друга, ходили по лагерю.

Дергачев не успел подумать о своей жене. Не успел помечтать, как он делал в редкие часы отдыха. Со станции прибежал запыхавшийся вестовой.

- Буди командиров! - крикнул он, - с соседней станции поезд идет. Шесть вагонов.

Из дверей показался поручик Головин. Он взглянул на небо. С вечера светлая ночь превратилась в непроглядную. « Это хорошо» - подумал он и крикнул:

- Всех в ружье!

Лагерь ожил и загудел как улей. Всхрапывающие лошади, крики возниц, лязг оружия, приказы командиров, бегущие ноги, все смешалось в один общий гул. Искры от костров взметались в небо. Их пытались затушить. В кромешной тьме отряд рассредоточивался вдоль железнодорожных путей, готовясь к атаке, не зная, что за состав и какая там охрана.

Состав медленно, пыхтя и выпуская пар, подходил к станции. Фонари, болтаясь на каждом вагоне, освещали открытые тамбуры, где в полной боевой готовности стояло по трое солдат в красноармейской форме. Видны были их напряженные лица, и готовность вступит в бой, прямо со ступеней вагонов.

- Без приказа не стрелять! - передал по цепочке прапорщик Головин.

- Не стрелять без приказа. Без приказа не стрелять! - разноголосо удаляясь, пошел шепот.

Паровоз остановился. С каждой площадки отделилось по одной фигуре. По два вагона, с двух сторон состава, были открыты, на землю стали спрыгивать солдаты. Одеты они были так разношерстно, что трудно было определить, кто из них командир, кто рядовой. У двух средних вагонов выставили усиленную охрану. Высокий и могучий мужчина, в теплом тулупе, по всей видимости, главный, направился к заданию станции, где стоял дежурный в лице Степана Дергачева. Настоящего дежурного расстреляли еще вчера по прибытии отряда, оказался на редкость строптивым и не сговорчивым. Остальных станционных служащих заперли в подвальном помещении.

- Депешу получили? - спросил великан, подходя к солдату.

- Так точно! Получили, - не зная как себя вести, вытянулся во весь рост Дергачев, переодетый на этот случай в фуфайку, снятую перед расстрелом с бывшего дежурного по станции.

- Что света нигде нет? - задал еще один вопрос подошедший.

- Керосина нет. Трудно щас с этим, - с полупоклоном отвечал « дежурный».

- Что кланяешься? Привыкли перед господами спину гнуть! - зло сплюнул Главный - Внутри то свет есть? Мне надо срочно депешу отправить.

- Так точно! - вновь ответил солдат и увидел, как не добро сверкнули глаза красного командира.

- Солдат? - строго спросил тот.

Отпираться было бесполезно. За годы муштровки, Дергачев, независимо от себя, отвечал так, как он отвечал все последние годы.

- Как на станции оказался? - руки великана опустились в карман.

- Здешний я. Не далеко живу. Дальше по ветке к Томску. Верст двадцать будет не боле. А здесь работаю после « Германской», по ранению, - Дергачев говорил и ловил себя на мысли, что он говорит правду, за исключением того, что после ранения он подался к белым. После многочисленных боев остался в отряде генерала Назарова, который взял на себя командование после гибели бывшего командира, генерал-майора Красильникова. Генерал Назаров, понимая, что силы отряда малы для ведения войны с новой властью, вел свой немногочисленный отряд на соединение с армией Колчака большими обходами деревень и станций. И все равно в бой вступать приходилось часто. Кроме частей Красной армии, сколотилось в Сибири несчетное количество банд, которым все равно было на кого нападать, лишь бы награбить больше добра.

- Фамилия? - строго спросил подошедший, не вынимая правой руки из кармана.

- Дергачев, дежурный по станции, - с полупоклоном ответил Дергачев.

Подошедший здоровый мужчина, в новом полушубке был комиссаром поезда. Груз, находившийся в запломбированных двух вагонах, был строго засекречен. Что они везут, не знал сам комиссар. Знал только, что если не доставит в срок, пойдет под трибунал. Каждая задержка в передвижение стоили комиссару нескольких седых волос. Чертов паровоз, постоянно требовал заправки водой. И теперь они остановились, чтобы залить воду. А это придется отцеплять паровоз, перегонять на другой путь к колонке.

Комиссар нервничал, понимая, что случись нападение им не выстоять. Его крупные черты обветренного лица говорили о нем, как о человеке сильной воли и твердого характера. Между густых и черных бровей пролегли две глубокие морщины, хотя человек этот был, довольно молод. Звали его Николай Семенович Мальцев. Деревенский кузнец, выросший при маленькой церквушки, где мать работала прачкой и кухаркой одновременно, любимец бездетной попадьи Марфы, и по её желанию, обучен грамоте и умению рисовать иконы. Матушка Марфа надеялась, что он так и останется при церкви. Но Николка подрос, и стало ему некуда свою силу девать. Что в руки не возьмет - сломает. Что девку не обнимет, та визжит испуганно. Кузнец, Семен Свиридов, как-то сказал ему:

- Сила в тебе не меряна. Айда ко мне. Научу чему. Никогда без куска хлеба не останешься.

Николка пошел посмотреть, да так и остался в кузни. Увидел, что сельчане к нему с уважением стали относиться, Николаем Семеновичем называть, заискивали перед ним, если что-то надо было выковать. Перестали попрекать их с матерью, что отец от них сбежал. Отец для Николки всегда была больная тема. Устал его отец биться над нищетой и решил уйти на заработки на прииск. Ушел рано утром, поцеловал в лоб, проснувшегося от воя матери, пятилетнего Николая и вышел не оглядываясь. Так и осталась в памяти сгорбленная спина отца. А вот лица Николай никогда бы не вспомнил, если бы мать не показала ему желтую карточку, где они с отцом сидят у нарисованного поля с оленями.

- Дергачев, говоришь? И живешь не далече? Где же это? - комиссар смотрел на Дергачева таким взглядом, что у того пошли мурашки по телу.

- Заречное. Двадцать верст от сюдова, в право по ледовой.

Дергачев решил говорить правду, чтобы не спутаться. Чуть ошибешься и конец жизни. Наступили времена скорых решений. Он и сам не раз отправлял на тот свет подозрительных, по его мнению, людей.

- Назарово знаешь?

- А как же. Рядом. От нас не более пятнадцати верст в енту сторону, - Дергачев махнул рукой на север, - кум там живет. Еще родня есть. Да я и Вас, кажись, знаю. Николка! Кузнец! - Дергачев так обрадовался земляку, что даже забыл на какое-то мгновение, что они враги и стоят по разные стороны баррикад.

- Ну, здравствуй, браток. Я тебя тоже признал, но сомневался немного. Сейчас ведь кто свой кто чужой не поймешь. Ты-то к белым не переметнулся? - спросил комиссар.

У Дергачева ноги приросли к земле. Едва справившись со страхом, он улыбнулся и покачал головой.

- Мне это не к чему. С германцами навоевался.

Бойцы, охранявшие состав, заняли круговую оборону. Лежа на раскаленной от мороза земле, проклинали вынужденную остановку. У дверей покосившейся станции, в свете тусклого фонаря, две фигуры, прикрываясь от ветра, о чем-то говорили. Оба были на прицеле. Один из них знал, что он на прицеле и поэтому боялся ошибиться и в словах и в действиях. Другой, а это был комиссар, уверенный со слов своего земляка, что на станции нет ни красных, ни белых, немного успокоенный, что не придется вступать в бой, не подозревал, что десятки ружей нацелены на него. И, что достаточно собеседнику снять шапку с головы и отвесить комиссару поклон, у него не останется ни одного шанса выжить.

Поручик Головин ждал условного знака, когда со стоявшего под водонапорной колонкой паровоза подадут сигнал, что бывшая команда машинистов устранена и поставлена новая, из своих людей. Солдат, в одежде железнодорожника, должен был, будто невзначай, погасить фонарь и тут же зажечь его снова. Нападение на состав должно начаться только после того как паровоз прицепит вагоны.

Ночь была темная. И если Головин боялся, чтобы его солдаты не наделали шума при замене бригады машинистов, то генерал Назаров, лежа на боку не далеко от Головина с опаской посматривал на небо. Стоило разойтись тучам и вся операция может сорваться. Зимние ночи в Сибири светлые. Луна могла стать самой большой опасностью для отряда.

Федор Безруков, хозяин дома в котором разместился штаб генерала Назарова, был зол. Выскочив из дома, где он только что подрался с караульным, Безруков выругался крепким матом и помахал в сторону дома кулаком. «Вы еще узнаете Федора Безрукова» - сквозь сжатые зубы прошипел мужик.

- Кого стращашь? - рядом стоял солдат с винтовкой наизготовку.

- Да бог с тобой, кого мужик напугать может, - глуповатый взгляд появился на лице только что разъяренного мужика.

- Я про то же. Пошли, - солдат махнул винтовкой в сторону соседнего дома.

- Зачем ешо? - заволновался мужик.

- Под арест тебя приказано взять, до особого распоряжения.

- Когда? Кто?

- Дед Пихто. Еще вчера приказали глаз с тебя не сводить. Топай. Там таких полон дом. Пошевеливайся, - солдат прикладом подгонял мужика к дому.

- А что делать с нами будете? - со страхом спросил мужик.

- Это не моя забота. Что прикажут - то и сделаем. Иди не разговаривай, - он довольно больно ударил Безрукова между лопаток.

Мужик крякнул от боли, но промолчал.

В доме, куда его втолкнул солдат, было темно и крепко накурено. Голоса затихли. Безруков попытался нащупать лавку с правой стороны от себя, но натолкнулся на чью-то ногу.

- Кто здесь? - шепотом спросил мужик.

- Садись на пол, Федор. Лавки бабами заняты. Здесь все свои.

- За што вас?- спросил Безруков. Голос его уже не заискивал. Был твердый и уверенный.

- Не за што. Говорят доверия к нам нет. До утра посидеть в этом доме велели. Утром обещали отпустить.

- Петро, ты, что ли говоришь?

- Я, конечно. А ли не признал? - большая рука дотронулась до плеча Федора.

- Темно. Здорово живешь - Безруков пожал руку Петру Бестемьянову, своему соседу.

- Что делать думаешь? - спросил Федор.

- А что тут можно сделать. Вокруг дома охрана. Утром отпустят.

- А как не отпустят, а расстреляют утром-то. Что скажешь?

- Брось страху нагонять Федор. Бабы здесь, гляди, рев устроят, - ворчливо сказал Петр Бестемьянов.

- Но-но, - недоверчиво протянул Безруков. Седня нече плакать. Завтра все плакать будем, как вешать начнут.

-Тпфу ты, дурак, чего мелешь, чего мы им сделали, чтобы вешать нас.

- А для порядка. Сделай мне лучше Петро самокрутку.

- Во, это дело. Помолчит хоть чуток язык твой поганый.

- Язык мой може и поганый, но не глупый.

- На, покури. Потом и поговорим, - Петр сунул в руку Федору самокрутку, набитую самосадом, и, зацепив из печки уголек, поднес его на полене к лицу Безрукова.

Федор прикурил и глубоко затянулся. Голова приятно закружилась.

- Давно не курил, до мозгов достало, - сказал он рядом сидящему Петру. - Давай в сторонку двигайся. Разговор есть. Хозяин здесь?

- Не. Они с утра в Судженку, к сыну, уехали. Одна бабка Матрена дома. Тоже вон у печи сидит, - Бестемьянов указал в угол, едва освещавшийся от горящей печки.

В самом углу на скамейке, как черная статуя, виднелась фигура бабки Матрены. С того момента, как к ней в избу стали приводить разных людей, бабка не проронила ни слова. Она будто обмерла в своем углу и оживала только тогда, когда надо было подбросить полено в печь. Федор Безруков, подтягиваясь на руках, подтащился к бабкиному углу и когда почувствовал лицом бабкину юбку, тихо заговорил:

- Слышь, Матрена. Не отпустят они никого. Они бы и сейчас всех постреляли, да шума бояться. А утром по столбам нас развесят. Чего молчишь?

- А что говорить то. Могут и так сделать, - спокойно отозвалась бабка Матрена. - Сейчас человеческая жизнь ничего не стоит.

- Эх, бабка Матрена. Сейчас! Она и раньше ничего не стоила. Только раньше сами мерли, как мухи, а теперь давят, как клопов. Я вот лучше, как мухи. А ты, как считаешь Матрена.

- А мне хоть так - хоть эдак, все помирать пора. - Матрена вздохнула.

- Ты, Матрена мне зубы не заговаривай. Я то знаю, почему ты такая бесстрашная. Человека до последнего вздоха надежда тешит. Пойдем-ка, в подпол слазим, что-нибудь поесть людям достанем. Огурчиков там, помидорчиков. Сало, небось, тоже есть. - Безруков подергал Матрену за подол, - а, Матрен?

- С чего я таку ораву кормить должна, не зымай меня Федька. Сторожев позову, - шипела Матрена, выдергивая из рук Дергачева свою юбку.

- Зови, бабка. Я им такое скажу, что они тебя без очереди повесят. Забыла, как Митька твой управляющего поместья Назарово зарубил? Так генерал, что в моем доме - тоже Назаров.

- Молчи, дурак, вдруг кто услышит.

- А ты меня не зли. Знаешь меня. Я своих долгов не оставляю. Отдаю с навесом.

- Что тебе надо? - примеряющим голосом спросила Матрена.

- В подпол мне твой надо, с тобой вместе.

- Что люди скажут?

- Про тебя Матрена, уже никто дурного не скажет, - хохотнул Безруков.

- Фу, бесстыдник, окаянный. Скажи всем - за салом слазим, да огурцами, - бабка встала с лавки худая и высокая, не похожая на сбитых и небольших ростом деревенских баб. Ходили слухи по деревни, что нашли ее совсем маленькую в лесу и забрал ее к себе, крестьянин у которого детей не было. В слухи не верили. Это кого в капусте - кого в лесу нашли - все едино. Но сейчас Безруков, глядя на бабку, готов был поверить в эти слухи.

- Что сидишь? Открывай подпол, - толкнула Матрена Безрукова.

- Куда это вы? - спросил дремавший до этого Петр Бестемьянов.

- Слазаем в подпол с бабкой за огурцами да салом, - ответил Безруков.

- А, это дело. Бабка не жмись. Выйдем отсюда, я принесу тебе шмат сала. Что-то есть хочется.

- Спи, - сказала бабка, - достанем, разбудим.

- Добре, - тут же согласился Петр и засопел.

- Лампу бы надо, - обратился Федор к Матрене.

- Не надо. Людей только разбудим. Я без лампы все найду.

- Хорошо. Ты Матрена только в юбках не запутайся. Грохоту от твоих костей много будет.

- Свою голову побереги. Слазь осторожно и присядь у лестнице, а то побьешь все.

- Сижу уже, слазь.

Матрена, подобрав юбки, осторожно спустилась.

- Подожди, я лаз закрою. Свалиться еще кто. - Безруков осторожно, бесшумно, чтобы не разбудить никого, прикрыл лаз. Наступила кромешная тьма.

Федор почувствовал на своей голове костлявую руку Матрены, которая одновременно прижимала его к земле и тащила по подполу в сторону. Он, не сопротивляясь, на четвереньках передвигался за бабкой. Она отпустила его голову, только тогда, когда он уперся лбом в дощатую стену.

- Пришли, - сказала Матрена, - вылезешь в огороде из колодца и бог с тобой. Может, успеешь остальным помочь. Смотри, не выдай. Поклянись, что ни одна живая душа не узнает, как ты вышел отсюда.

- Клянусь, бабка Матрена. Спасибо. Век в долгу буду, - Безруков с чувством пожал бабкину руку.

- Иди уже быстрее. Знаю, куда собрался. С богом. - Матрена перекрестила в темноте Федора и убрала у его лица задвижку.

Протискиваясь по лазу, Безруков понял, почему Матрена не рискнула вывести людей через этот лаз. Он был узкий и скользкий. Пролезть по нему мог только худой, но при этом сильный человек. Федор был как раз таким.

Добравшись до верха, Безруков отвязал от ноги фуфайку, которую снял, чтобы быть похудее, надел ее на свое озябшее тело, и приподнял крышку колодца. Темень была непроглядная. Таких темных ночей за зиму бывает не больше десятка. И вот, подишь ты, именно при таких событиях нет на небе ни луны, ни звездочки. Держась за плетень, Безруков огородами уходил от станции. Предательски скрипел снег под ногами. Спустившись в ложбину и достаточно отойдя от станции, Федор побежал со всех ног к хутору своего родственника. Через полчаса, задыхаясь от бега, он привалился к добротным дверям одиноко стоящего дома. В двери постучал затылком и сразу же услышал голос своего дяди:

- Кого леший по ночам носит? - скрепя засовами, недовольно спрашивали из-за дверей.

- Дядька Никита, я это. Открой, - почти шепотом сказал Безруков, но за дверью услышали и узнали. Быстрее застучали засовы, и дверь открылась. Тело Федора перевалилось через порог вслед открывающейся двери. Крепкие руки подхватили его подмышки и заволокли в дом. Еще минуты две Безруков не мог говорить, изо рта со свистом вырывалось прерывистое дыхание. Наконец дыхание стало успокаиваться. Он глотнул горячего чая из кружки, поднесенной Никитой, и заговорил.

- Дядь, на станции белые стоят. Человек двести. Людей по домам согнали. Что задумали не ясно. Сани нужны, к брату на заимку надо. Пусть поможет.

- А власть где же?

- Никого нет. Может, арестованы, может, разбежались - кто знает.

- У брата твоего праздник нонче. Пьют все на заимки. Ко мне за самогоном приезжали. С них теперь толку никакого.

- Что за праздник? У него стал каждый день праздник.

- Сначала лютует, а потом самогоном совесть заливает. Бьет всех подряд и красных и белых и трусов и смелых. Крестьян грабит. Хоть бы к власти приткнулся. Звали же, все обещали простить. Все думает и самогон жрет. Когда-нибудь власти нагрянут и перебьют всех.

- Дядь Никита, дай лошадь. Боюсь я за людей наших.

- Бери, что зря, что ль чуть дух из тебя не вышел, как бежал. Запрягу сейчас. Пей чай пока, чтобы не околеть. С тобой поеду. - Никита накинул на себя собачий тулуп и вышел, впустив в дом морозный воздух. Жил он на хуторе один. Два сына выросли и подались в город Томск. Домой наезжали редко. Потом забрали с собой заболевшую мать, а он ехать в город отказался. Не представлял себе, как будет жить без своего хозяйства и таежного воздуха.

Безруков поставил кружку на стол, встал, выглянул в окно. Темень. Все та же темень. Только чутье охотника не позволило ему сбиться с дороги. Ничего теперь можно расслабиться. Дорога хорошая, а лошади не раз ездившие на заимку найдут ее без труда и без его помощи. Только стегани, а дальше можешь отдыхать. До заимки минут тридцать на санях не больше. К утру отряд будет на станции. Только бы не все перепились. В двери заглянул Никита:

- Готов. Поехали.

Застоявшиеся лошади рванули с места.

- Но, родимые, - взмахнул Никита кнутом над головой, не задев лошадей. Те перешли в галоп, затем, поскакали, слажено и скоро.

Укрывшись тулупом, Безруков задремал. Его сегодня выгнали из дома, выкинули, как щенка за дверь. Он подрался с часовым. Его арестовали. Он пробежал несколько верст. И впереди было еще много страшного и неизвестного, а он спал, убаюканный бегом лошадей, так сладко, будто младенец в мамкиной юбке.

Никита, обеспокоенный рассказом племянника, гнал лошадей, не давая им перейти на шаг. За сто метров до заимки он унюхал запах жареного мяса и самогона. Ветер дул от заимки и смешиваясь с дымом от труб, далеко уносил запахи вдоль дороги.

- Ох, ничего-то мы от него не добьемся, - сокрушенно, ни к кому не обращаясь, сказал Никита.

- Ты о чем? - Проснулся Федор.

- Да о Степане. Чуешь запах самогона. Не хватило моего самогона. Молодую брагу гонять.

- Ага. Мясо жарят. Где они его только берут?

- У такой же голи перекатной, как сам.

- Дядь Никита, ты его только не дразни. Откажется ведь помочь. - Федор, зная своего своенравного младшего брата, заволновался, как бы дядя не стал того ругать и не испортил их встречи.

- Что его ругать, - ответил дядя, - он давно уже никого не слушает. Но! Родимые! - и он с таким остервенением хлестнул лошадь, которая пустилась в галоп, что у Федора голова прилипла к спинке саней.

Впереди заблестели квадратики небольших окон. Лесная заимка была отстроенная мужиками прошлым летом, чтобы было, где спасаться от всех напастей, которые сыпались на головы мужиков, как солома с вил. Частая смена власти не давала мужикам подстроиться под реалии жизни. Выстроенная заимка оставляла им надежду, что есть, где укрыться и куда можно привести свои семьи в случае чего. Пока же, на ней разместился немногочисленный отряд Степана, который объявил себя атаманом Лешим. Кличка «Леший» пристала к нему с детства, за его бесконечные проделки.

- Ну, Леший, что ты опять натворил…- кричала мать в гневе на сына. Соседи вторили:

- Твой Леший опять котов хвостами связал, - или - Смотри, твой леший на верхушки кедры сидит и шишками в людей кидает.

После таких жалоб, Степан боялся домой идти и прятался где-нибудь за домом. Федор, старше на целых пять лет, любил своего брата и защищал его, и от чужих, и от своих. Ночью, когда родители засыпали, он вылазил из дома через окно и тем же путем возвращался, но уже с братом.

Не зависимый характер и необузданный нрав сделали Степана большим авторитетом среди уличных мальчишек, а затем и всего населения поселка. Революцию Степан встретил восторженно. Вместе с новой властью, он громил дома богатых соседей.

Отбирал излишки продуктов и фуража в пользу Красной армии. Продолжалось это до тех пор, пока его самого не отдали под арест, за то, что он отобрал у свояка красного командира шмат сала да бутыль самогона. Но откуда ж ему было знать, о родственных отношениях их командира с этим жадным и рыжим крестьянином. Обида жгла его непокорную душу. Унижение, которому он подвергся, вызвало в нем чувство мести. Ночью, когда охранник отлучился на несколько минут, попить чаю, Степан разобрал стенку сарая и исчез бесследно. Появился он через полгода в роли атамана «Лешего» и так достал новую власть, что за его голову было назначено вознаграждение. Однако выдать Лешего никто не решался, потому, как был он жесток и безжалостен.

Сани подкатили к высокому крыльцу, на котором в тяжелой шубе, стоял часовой.

- Никита? Стряслось чего? - спросил он.

- Стряслось, стряслось. Атаман где? В здравии аль нет? - Никита привязал вожжи за перила. Помог выбраться из саней Федору. - Веди к батьке.

- Нет его в доме, - шепотом сказал Ерема, молодой, симпатичный парень не давно появившийся в отряде Лешего. Он казался таким молодым и угловатым, что атаман запретил брать его на задания. Говорили, что был он ранен, но когда и где никто толком не знал. Кухня и охрана, это все, что ему поручалось. Кудрявый чуб, лихо, выбивавшийся, из-под шапки, придавал ему совсем не воинственный вид. Обиды юнца атаман не воспринимал серьезно.

- Навоюешься еще, - говорил он, - война будет долгой. Поверь мне. Все успеешь. А сейчас борщ вари, он у тебя больно хорошим получается.

Парень обижался, но ослушаться, не смел.

- Где же он? - спросил нетерпеливо Федор.

- Айда Федор в баню, - Никита, махнув рукой Федору, направился к небольшому строению, стоящему недалеко от большого дома.

- Что вы, что вы, - испуганно закричал мальчишка и преградил дорогу мужчинам. - Не велено никого пускать. Не один он там.

- Секретное совещание? - спросил Никита.

- Тогда пойди сам. Доложи, кто пришел.

- Не велено. Убьет, если ослушаюсь. - Парень загородил дорогу.

- Что ты нам голову морочишь. Он тебя убьет, если не доложишь.

- Постучи, скажи, что брат ждет.

Ерема, почти крадучись стал подходить к бани. Он постучал штыком в окно и присел, боясь получить пулю. Выстрела не последовало. В маленьких оконцах закачался свет, приближаясь к дверям.

- Кого принесло? На пороге, с фонарем в руке, стоял голый атаман. От его крепкого тела исходил пар. Мокрые волосы прилипли ко лбу.

- Простудишься, - забеспокоился Федор, все еще считая, что он отвечает за брата, как в детстве.

- А, Федька. Заходи.

- Я с Никитой.

- Что так? - спросил Федор.

- Дядька щас учить начнет. Да что уж, заходите. - Он торопливо вернулся в баню, оставив дверь открытой.

Когда Федор и Никита вошли в предбанник, там, на лавке, уже одетый в штаны сидел Степан.

- С чем пришли? Случилось что? Запросто же вы ко мне не приходите, - сказал с иронией атаман.

- Не то время, запросто в гости ходить, - ответил Никита.

- Что верно - то верно. Что же случилось?

- Белые на станции. Человек сто - сто пятьдесят. В доме нашем штаб устроили. Людей пособрали, в доме Матрены заперли. Меня из дома выкинули. Тоже к Матрене отвели. Я через подпол вылез. Только там не каждый пролезет. Баб много. Что с ними сделать хотят, никто не знает. Могут отпустить, а могут и побить. Что скажешь? - Федор смотрел выжидающе.

Из парилки послышались женские всхлипывания. Атаман смутился. Федор неловко заерзал на скамейке. А дядька Никита, так посмотрел на Степана, что будто и не атаман перед ним, а нашкодивший мальчишка, которого он сей час высечет. Только на мгновение растерялся атаман перед родственниками, потом резко встал и крикнул:

Еремка влетел в предбанник и вытянулся перед атаманом.

- Убери эту стерву, чтоб я ее больше не видел. Понял?!

- Так точно. - Мальчишка схватил полушубок и юркнул в парилку. Остальные вещи остались на лавке. Никита вопросительно поглядел на атамана.

- Ей больше ничего не понадобится, - сказал атаман.

Никита еще хотел что-то спросить, но Степан так глянул на дядю, что у того сразу отпала охота задавать лишние вопросы. Он замолчал и стал ждать, когда мальчишка выведет женщину. Хотелось посмотреть кто такая. Женщина вышла, подталкиваемая Еремкой в спину. Голова ее была полностью закрыта высоким воротником, от этого ее голые ноги почти полностью были видны из-под приподнятого полушубка. Никита пододвинул к проходу валенки, но Еремка, не останавливаясь, прогнал женщину мимо них на улицу.

- Там же мороз. Простудишь девку, - опять забеспокоился Никита. Но атаман даже не посчитал нужным ответить. За окном раздалось несколько выстрелов и, приоткрыв дверь, Еремка закинул шубу в предбанник.

- Вот и нет никаких проблем, - усмехаясь, сказал Степан.

- Что ж ты лютуешь, Степан. Чем тебе эта баба помешать могла? Оставил бы ее кашу варить. Чья она? - Спросил Никита.

- Теперь ничья. Забудьте про нее. Что вы от меня хотите.

- Помочь надо.

- Помочь? Добре! Сколько ты говоришь белых - сто пятьдесят? С конницей, с пулеметами, с солдатами. Что ж я смогу сделать с полустами мужиков. Да еще и пьяных.

- Ночь сегодня темная. Если правильно зайти, не поймут белые сколько вас.

Еще несколько минут было потрачено на обсуждение плана боя. Атаман оделся. Баня протрезвила его.

- Уезжайте. Если вернусь, заеду к вам на хутор. « Еремка»! - крикнул он, отвернувшись, - со мной поедешь. Доказал, что не мальчик. Никита и Федор, торопясь, бросились в сани и хлестнули лошадей.

- Вот лютует. За что девку убил? - спрашивал вслух Никита.

- Может, лазутчик, какой? - пытаясь найти оправдание брату, ответил Федор.

- Какой лазутчик, видел ноги… Ребенок еще, совсем молоденькая.

- Бог ему судья, дядька. Не хочется про это думать. Озверел он в лесу. Но он все равно мой брат. Если станцию отобьет, окупится ему эта смерь.

Никита промолчал. Вскоре мимо них промчались с гиканье люди атамана Лешего.

Сам он, поравнявшись с ними, бросил им в сани сверток, и крикнув: «Сохраните», помчался дальше. Теперь оставалось только ждать, чем закончится ночной бой на станции. Лошади, не торопясь, трусили по твердому насту. Пофыркивали, отбрасывая от себя клубы пара. Ночь светлела. На небе опять стали появляться редкие звезды. Вдруг навстречу из темноты выскочила лошадь с наездником. Поравнявшись с санями, лошадь остановилась. Никита попридержал своих. Узнал Еремку.

- Забыли что? - спросил он.

- Самогон. На улице стужа. Да вдруг кого ранят.

- Что ж дуй быстрее.

Лошадь рванула с места и также быстро исчезла в темноте, как только, что появилась.

- Не пойму, - сказал Никита, - как же ему, такому молоденькому, хватило духу девку убить.

- Знал куда шел. Попробовал бы он ослушаться. У меня и то мурашки по коже пошли, как Степан на тебя глянул. Прямо зверь стал.

- Время такое. Переломало людей. Сколько девок по нему сохло. А он, вишь, как с ними.

- Не верю я Никита, что он ее не за что убил.

- Ну-ну. Верь, не верь. Да я сам все видел. Ох-хо-хо…

Подъезжая к хутору, они услышали треск пулемета.

- Началось! - сказал Федор. Никита перекрестился и сказал: «Помоги им бог».

Паровоз, насытившись водой, пустил в стороны шипящие струи пара. Подал гудок и медленно стал отъезжать от колонки. Дергачев крикнув комиссару: « Иди на станцию» - бросился к паровозу, забыв о шапке. Головин, следивший одновременно за солдатом на паровозе и Дергачевым, заволновался, не понимая ситуации. Ни тот, ни другой не подали ему знака.

Комиссар Мальцев также растерялся, оттого, что Дергачев бросился к паровозу. Он хотел остановить его, но решил, что без дежурного по станции нельзя проводить маневры и, махнув рукой своей охране, вошел в здание. После мороза, он почти задохнулся от теплого воздуха. В дальнем углу тускло горела лампа. В комнате никого не было. Он сел за стол и стал писать донесение на станцию Судженка. «Состав прибыл благополучно. Следуем дальше. Мальцев».

Дергачев бежал к паровозу, размахивая руками. Машина остановилась. Дергачев спрыгнул на путь и перевел стрелку. Затем снова замахал руками и фонарем, указывая, что движение разрешает. Медленно, совсем не набирая скорости, паровоз проследовал мимо вагонов, чтобы подцепить состав с другой стороны. Направление движение на этой станции менялось и уходило на восток. Дергачев деловито бегая по перрону, чувствовал на себе не один десяток направленных на него ружей.

На небе стали появляться редкие звезды. Все говорило за то, что скоро темная, непроглядная ночь превратится в ясную и безоблачную. А это значит, что за версту все будет видно. Дергачев перекрестился: « Господи помоги». Он увидел, как из дверей станции, выходит комиссар, и ринулся к нему. Налетев всем телом на комиссара, он втолкнул его обратно. И тут же застрекотало оружие. Снарядом выбило окно. Дергачев тянул Мальцева за собой. По станции уже шлепали тяжелые сапоги и окаменевшие от снега и льда валенки. Спасала темнота. На улице свистели, выли, взрывались снаряды. Комиссар несколько раз пытался прорваться через окно, но Дергачев держал его крепко.

Для генерала Назарова и его подручного Головина, начало атаки было неожиданным. Они не давали команды. Случай нарушил все планы и расчеты. При замене бригады машинистов, солдат, который должен был предупредить о замене команды, вступил в борьбу за паровоз, нервы у него не выдержали, и он пальнул в здоровенного мужика, который держал в охапке трех белогвардейцев.

Одновременно со всех сторон началась стрельба. В считанные минуты погиб весь отряд охранявший вагоны. Наступила тишина. Генерал Назаров поднялся и пошел вслед за Головиным к составу. Паровоз, пыхтя, подсоединял вагоны.

- Разгружай! - крикнул Головин. Солдаты застучали прикладами по замкам. Несколько выстрелов в металл и вагоны были открыты. Головин влез, позвал одного. Осветил, поданным ему с платформы фонарем, установленные вдоль стены ящики.

- Оружие, - обернувшись, сказал он подошедшему генералу.

- Вскройте один, - сказал генерал.

Поручик приказал солдату осторожно вскрыть ящик. Тот, открыв крышку, запустил руку, достал тяжелый кирпич.

- Кирпичи, ваш благородие.

- Выставить охрану! - приказал Головин и подал руку генералу. - Не мешать, мы совещаемся.

Взяв кирпич у солдата, они отошли в задний угол и, приподняв фонарь, стали рассматривать его. Головин сразу же понял, что это за кирпич, как только дотронулся до него. Но все-таки, надо было удостовериться.

- Золото, Егор Савельевич, - он протянул руку.

Генерал осторожно взял слиток.

- Да, золото. Надо проверить все ящики, во всех вагонах. Пересчитать. Срочно. Самых проверенных по пять человек на вагон. Усиленную охрану. Я останусь здесь. Иван Григорьевич распорядись. Все должно быть сделано, как можно быстрее. Подцепляй состав. Получишь сведения и сразу сюда. Обсудим ситуацию. Головин спрыгнул с платформы и побежал, давая распоряжения, вдоль состава.

Генерал Назаров переходил от ящика к ящику, вслед за солдатом и доставал один за другим слитки золота. Во всех ящиках было золото. Прибыть к Колчаку с золотом - это была невероятная удача. Весь день для генерала был удачным, даже ночь. Захватили станцию почти без боя. Отбили состав почти без потерь. Остался ли кто из большевиков в живых. Не мешает допросить, откуда такие сокровища? В вагон заскочили два солдата и за ворот втащили перепуганного мужика. Следом запрыгнул Головин.

- Вот. Один живой. Комиссара разыскивают. Как в воду канул. Кстати Дергачев тоже пропал.

- Убиты? - спросил генерал.

- Не знаю, темень стоит. Но, вроде небо светлеет.

- Ждать нет времени. Надо немедленно отправляться. Шуму наделали много. В бой вступать не разумно. Коней, телеги придется бросить. Только оружие, провиант и солдаты. В тех вагонах - золото?

- Нет, в другом оружие.

- Что с ранеными делать?

- В вагон. Мороз. Все равно погибнут, но оставлять нельзя. Прошу загружайтесь.

Солдаты спешно распрягали лошадей, закидывая хомуты и сбруи в вагоны.

Заносили оружие, мешки и короба с продуктами. В вагоне с золотом устроили штаб, в другом, прямо поверх ящиков с оружием положили раненых. Оставили с ними двух солдат и заперли двери снаружи.

Головин выглянул из вагона и крикнул машинисту:

Паровоз дернул вагоны, и Головин упал, как подкошенный.

- Осторожно, батенька, - сказал генерал и поднялся с места, чтобы помочь поручику. Он наклонился над Головиным и в свете выглянувшей луны увидел черное пятно на лбу поручика. Головин был мертв. Генерал вытянулся во весь рост, оглянулся по сторонам, хотел дать какое-то распоряжение, но его голос заглушил взрыв. Вагон тряхнуло, и он упал. От виска потекла струйка крови. Солдаты, схватив оружие, выскакивали из вагонов, принимая круговую оборону. Теперь они были в положении большевиков, которых час назад, так легко постреляли.

Банда Лешего окружила вокзал. Сражались они яростно, безжалостно. Добивали тут же раненых. Не брали пленных. После нескольких атак, когда сопротивление солдат было почти сломлено, с четырех сторон застрочили пулеметы. Напор бандитов ослаб. Они метались по железнодорожным путям, не находя возможности вырваться из окружения.

Это Головин предусмотрел такую развязку и выставил заслон на случай нападения на состав. Эта часть отряда должна была добираться своим ходом до следующей станции. Теперь они вступили в бой, и отряд Лешего нес невосполнимые потери. Сам атаман лежал на черном снегу, без движений. Его длинные ноги были согнуты в коленях, руки широко раскинуты. На лице застыло удивление. Остатки банды в несколько человек, припадая к гривам, неслись на пулеметные очереди, пытаясь прорваться через окружение. Солдаты из вагонов стреляли вслед бандитам. Паровоз не двигался с места.

Дергачев и комиссар Мальцев лежали под бревнами настила перрона. С начала боя они выбрались через подпол станции под перрон. От свистевших пуль, ударяющихся и впивающихся в дощатый перрон, оба вжимались в мерзлую землю. Вступить в бой не было возможности. У каждого по пистолету и по два-три патрона. Самоубийство. Комиссар тихо ругался и кусал губы.

- Трибунал обеспечен.

- А что перевозите? - спросил Дергачев.

- Сам не знаю. Отбили состав у Колчака. Надо перегнать до Иркутска. Очень секретное задание. Расстреляют, если не доеду.

- Если не доедешь - не расстреляют. Если доедешь - расстреляют, усмехнувшись, сказал Дергачев, и добавил, - более нелепой ситуации не придумаешь. Идет бой, а мы с тобой рукой двинуть не можем.

Ночь стала светлой и еще более холодной. По железнодорожным путям темнело множество черных бугорков. Некоторые приподнимались и опять резко падали. Это были убитые и раненые. Лошади бродили по станции. Подходили к застывшим хозяевам, тыкали их теплыми мордами, и, фыркая, отходили. Наступила тишина. Лежать под настилом больше не было сил, но и выходить, а вернее выползать тоже было опасно. На улице стало светлеть.

- Что же луна такая светлая сегодня, - сокрушенно, шепотом сказал Дергачев.

- Да. Спряталась бы она хоть на минуточку, - поддакнул комиссар.

По настилу пробежали чьи-то тяжелые ноги. Прямо над головой грохнулся железный ящик и Дергачев, вывернув голову, увидел сквозь щель, как устанавливают пулемет. Белые вновь захватили станцию. Солдат у пулемета кашлянул и Дергачев сразу узнал в нем Митрича. Степан так обрадовался малознакомому крестьянину, с которым совсем недавно хотел даже подраться, что постучал осторожно снизу по дощатому настилу. Но Митрич, глядя по сторонам, не обратил на легкий стук никакого внимания.

- Эй, - позвал срывающимся голосом Степан Дергачев.

- Это же беляк, - прошипел комиссар, - сдаться хочешь? Они тебя на полоски разрежут.

Он стал подбирать более удобную позу, чтобы выстрелить в лежащего прямо над ними мужика. Дергачев схватился за ствол пистолета комиссара и стал вырывать его. Комиссар боролся, как зверь. Он был намного здоровее Дергачева, но плотно зажатые между землей и настилом они, так и не победив друг друга, обессиленные уткнулись в землю, тяжело дыша.

- Вылазь! - скомандовали сверху. Степан, извернувшись, глянул в щель. Прямо в лицо ему смотрело дуло пистолета.

- Постой, Митрич, это я Степан Дергачев.

- Да? - удивленно спросил солдат, - Чего тебя туда занесло? От страха?

- От чего ж еще, - не вдаваясь в подробности, шепотом ответил Степан. - Прикрой, вылезти надо.

- Да, кажись, бой закончился. Командиров только не видать. Но вылазь, прикрою.

- Так ты беляк, сукин сын, - захрипел от злобы комиссар Николка Мальцев и схватил своими огромными ручищами Дергачева за шею. - Удавлю гада!

У Дергачева уже непроизвольно начал выскакивать изо рта язык. Он покраснел и стал терять сознание. Потом почувствовал, что его кто-то тянет, и он больно цепляется за что-то. Наконец почувствовав свободу, грудь глубоко вобрала в себя морозный воздух.

С глаз ушла пелена, и он увидел над собой лицо, такого родного Митрича.

- Ожил? Смотри о гвозди как исполосовался. Перевязать надо. Наши взяли по новой станцию. Он приподнял и усадил Дергачева на край перрона.

- Комиссар где?

- Уложил я его прикладом по голове.

- Зря. Пригодился бы еще.

Два десятка солдат толпились на перроне. Удручающая растерянность на лицах. Командиры побиты. Взять на себя роль командира никто не хотел. Митрич ткнул в бок Дергачева.

- Давай, командуй, куда дальше.

Дергачев поморщился. Оглядел остатки отряда. Встал. Выбрал четырех солдат и пошел осматривать состав. Митрич шел рядом.

- Осмотри паровоз, - сказал он ему, - Я по вагонам пройдусь. Два с ним, два со мной, - обратился он к солдатам. Те молча разделились.

Дергачев влез в вагон. Ящики, хомуты, седла разбросаны, как попало. Ни одной живой души. В другом вагоне, несколько погибших. В третьем вагоне также несколько мертвых. Среди них поручик Головин и князь генерал Назаров. Дергачев наклонился над Головиным, дотронулся до холодного лба, попытался закрыть глаза, но веки оледенели.

Он подошел к генералу. Убрал от виска волосы и почувствовал на ладони теплую кровь.

- Живой, - сказал Дергачев и потащил его к ящикам, чтобы уложить по удобнее раненого командира.

Ящик был приоткрыт, он проверил, не взрывчатка ли там. Достал слиток.

- Ого, - присвистнул Степан. Он опустил дощечку и уложил генерала. В следующем вагоне он нашел в ящиках оружие. « Понятно, почему большевики бились на смерть, не пытаясь отступить. Комиссар Николка, хранитель этого золота, лежал теперь под перроном, и ничего ему уже было не нужно. « Может для него это лучше, чем свои же расстреляли бы», - подумал Дергачев. - А ведь он меня чуть не убил. Земляк, мать его! - выругался Степан. - Все в мире помешалось. Где свои, где чужие - ничего не разберешь. Домой бы к Дарьюшке. Ждет ненаглядная и не знает, что стою я здесь в двадцати верстах от дома с кучей золота и не знаю, что мне дальше делать. А скоро утро и побьют нас завтра всех последних, если не унесем до рассвета ноги. Одному решить, что делать, было не под силу.

- Степан, ты там?

- Здесь. Иди сюда Митрич. Разговор есть. Что там на паровозе?

- Ничего. Все до единого побиты. Нет машинистов. - Солдат опроси. Может кто-нибудь умеет с паровозом сладить. - Опрашивал. Нет никого. Придется своим ходом уходить. - Митрич присел на ящик и опустил вдоль колен руки.

- Не уйдем мы своим ходом. Нас десятка два осталось. В двадцати верстах деревня моя, «Заречное» называется. Там вокруг, хутора есть брошенные. Вернее там зимой никого нет, а летом там пасечники. Мы бы могли там переждать какое-то время. Там и дрова, и запасы еды. Кончится провизия - можно будет в деревню наведаться.

- А там, какая власть? - спросил Митрич.

- Откуда ж мне знать. Четыре года дома не был.

- Командуй. Я - как скажешь.

- Слушай. Тогда, пока рассвет не наступил, собери последних солдат. Пусть лошадей половят, сколько поймают. Запрягать телег восемь-десять и грузиться. И убираться надо поскорее. Не ровен час, еще поезда подойдут, или власти опомнятся.

Лошади бродили вокруг станции, как привязанные. По земле был рассыпан фураж, не большие кучки сена лежали у остывших костров. Поселок будто вымер, даже собаки не лаяли. Не в одном окне не горел свет. Небо все больше светлело. Хватая лошадей за уздечки, мужчины быстро впрягали их в сани и подъезжали к вагонам. Из вагонов подавали тяжелые ящики, тюки, мешки. Сани быстро заполняли и подгоняли следующие. Дергачев с Митричем подгоняли солдат.

- Ради бога, быстрее, если хотим выжить.

Солдаты, взмокшие на морозе, не останавливались не на минуту. Обоз был загружен. Митрич пошел на перрон, за последним солдатом с пулеметом.

- Давай ходом на сани. Солдат схватил пулемет и опрометью бросился к вагонам.

Митрич развернулся и тут из-под перрона донесся слабый стон. « Не добил гада» - догадался он. Дергачев увидел, как Митрич заглядывает под настил перрона и, спрыгнув с вагона, побежал к нему.

- Стой! Стой, говорю! Живой, что ли?

- Не добил, собаку. Щас прикончу, чтобы не мучился.

- Для нас с тобой, Митрич война кончилась. Да и для него тоже. Не будем брать грех на душу. Он в соседней деревне живет. Я знаю его. Завезем к дому. У него мать одна. Боле никого.

- Ага, довезем. А он нас потом сдаст. Али не так?

- Может оно и так. Только потом разберемся. А сейчас убираться отсюда надо. - Тогда тащить его надо из-под бревен. Примерз, поди, к земле-то.

Ухватившись за добротный полушубок, они потянули в четыре руки. Комиссар застонал.

- Брось его, Степан. Время зря тратим. Все равно сдохнет по дороге. Я его крепко приложил. Что ты о нем думаешь? Он тебя чуть не убил. Если б не я. Ты бы уже в лед превратился. Что молчишь - то.

- Как я матери его в глаза смотреть буду. В бою бы убил, а то раненого бросил. Тащи, Митрич, тащи.

Подводы отъезжали от вагонов и метрах в тридцати скатывались на ледовую дорогу. Последняя подвода дожидалась нового командира, Степана Дергачева.

Вдруг состав двинулся с места и стал набирать ход. Солдаты, побросав подводы, бросились к вагонам. Цепляясь за поручни платформ, они вскакивали в вагоны. Остановить их было невозможно. Напуганные тем, что командиры были перебиты, они выбрали для себя единственно правильное решение - Убраться с этой станции, как можно дальше и быстрее. Даже Митрич кинулся догонять состав, но ноги подвели его, и он растянулся вдоль рельс, крепко ударившись подбородком.

Поезд быстро скрылся и Дергачев с ужасом увидел, что их осталось всего двое. Он и Митрич. Были еще два раненых, да какой с них толк.

- Едрит твою мать, - выругался Митрич, - знал кто-то, как эту железку сдвинуть и не признался.

- Воевать надоело, вот и весь сказ, - сказал Дергачев.- Да и то - какой из меня командир. Вот они и испугались.

- Крысы! - зло сплюнул Митрич, будто только – что сам не бежал вслед за поездом. - Бежать надо. Не ровен час, повяжут нас с тобой. Что с подводами делать будем?

- Нет, я золото бросать не собираюсь.

- О чем ты говоришь. Нас двое, а подвод восемь.

- Нет уж, лучше я командиров брошу. А подводы сейчас свяжем. Ты на первой. Я на последней. До утра еще время есть.

- Я не могу никого бросить. Давай грузить.

На сани положили перебинтованного комиссара и рядом князя, генерала Назарова, который все еще не подавал признаков жизни. Дергачев дернул за вожжи. Крикнул: «Пошла!» Сани, заскрипев полозьями, тяжело двинулись с места. Встав во главе колонны, он выскочил из саней и стал с Митричем привязывать вожжи к стоящим впереди саням. Восемь подвод, связанные одной цепочкой, стали удаляться в лес по ледянке. Замыкающим был Митрич.

Утро застало их в лесу, по дороге к селу Заречному. Мороз пробирал до костей. Небольшие пробежки не помогали. Дорога стала хорошо просматриваться, и Дергачев забеспокоился, как бы не встретить случайный обоз. Он вглядывался в светлеющий лес по обочинам ледниковой дороги, боясь пропустить поворот на хутор двух старух. Хутор просто называли: «Старухи». Когда - то там поселилась большая и счастливая семья - родители и две замужние дочери. Но в один год, скосила почти всю семью непонятная болезнь. В живых остались только две сестры, которые так и не оправились от горя. Замуж не вышли больше. Состарились в лесу. В деревню иногда выезжали только за продуктами. Зато к ним заходили часто. Ягодники, охотники, грибники. Сестра встречали всех с одинаковым радушием. Поили лесным чаем, расспрашивали о новостях и отдохнувших провожали до окраины поляны, на которой стоял их добротный дом, выстроенный когда-то с большой любовью их молодыми мужьями. По прошествии нескольких лет в одну из весен, нашли обеих сестер, зверски убитыми у мелкой речке, с которой они брали мягкую, приятную на вкус воду. Туда и направлял свой обоз Дергачев. Там, далеко от людей, он собирался, отогреться, набраться сил и решить, как поступить дальше. Сейчас от холода сводило скулы, и мозг закостенел. Толька одна мысль вертелась в голове: « В тепло, в тепло». Наконец, он заметил, отходящую в глубь леса, развилку. Махнув рукой, Степан повернул лошадей очень резко. Один полоз саней съехал с небольшой снежной насыпи. Сани накренились и от резкого толчка, почти перевернулись. Из саней выпал человек. Но Дергачев, не оглядываясь, направлял лошадь в узкий проход между деревьями. Обоз, не задерживаясь, поворачивал следом.

Когда первые сани обоза, поравнялись с перекошенными воротами, с двух сторон от которых шла редкая, в некоторых местах развалившаяся изгородь, почти до самого верха засыпанная снегом, Степан соскочил с саней. Он стал с остервенением рвать, припертые снегом, ворота. Митрич поспешил к нему на помощь. Они протиснулись сквозь образовавшуюся щель. На доме висел большой замок.

Митрич подошел и выстрелил в него. Замок открылся. В доме стояла стужа. У печи аккуратно лежала охапка дров и береста на растопку. Дергачев быстро распределил работу. Сначала надо было занести раненых в дом. Только теперь Дергачев обнаружил, что в санях нет генерала.

- Где? - задал он вопрос Митричу.

- Ты его по дороге потерял. Я думал, что умер генерал, вот ты его и выкинул. Что с ним мертвым делать?

- Нет же, нет. Я просто не заметил. Голова была забита только тем, как не сбиться с дороги.

Они занесли комиссара. Положили на кровать и укрыли самодельными одеялами. Потом попытались озябшими, скрюченными руками затопить печь. Едва держась на ногах, откидали снег от ворот, и проложили дорожку к загону для лошадей.

Печь весело потрескивала. Один за другим по очереди они прибегали погреть руки. Дергачев вспомнил о раненом. Он подошел к кровати и встретился с взглядом комиссара, полным ненависти и презрения.

Темные, грязные бинты, поддерживали его подбородок. Дергачев, ничего не говоря, вышел на улицу, где уже заканчивалась расчистка снега. Он подошел к Митричу.

- Где генерал?

Митрич посмотрел на Дергачева, как на больного.

- Где вылетел, там думаю и лежит.

- Забрать надо.

- Не дури, Степан. Теперь все равно уже замерз. Ночью заберем и похороним.

- А комиссар живой.

- Вот лучше бы он сдох. Что нам теперь с ним делать. Убить его ты не хочешь, и отпускать нельзя. Хоть бы не выжил.

- Ладно, Митрич, посмотрим по обстоятельствам. Теперь надо отогреться. Лошадей накормить, напоить, в загон поставить. Телеги спрятать в сарай. И спать. Спать до следующего утра. Сторожить будем по очереди. Меняться каждые три часа. В травах смыслишь? Видишь, весь угол ими завешен.

- Да я сам за ним посмотрю. Хотя, лучше б он сдох. Чувствую, подведет он нас под монастырь.

- Если надо будет, я его сам пристрелю.

- Во, это по-божески. Сначала вылечить, а потом пристрелить.

- Разберемся. Теперь есть и спать.

Еремка скакал во весь опор на заимку. Атаман забыл самогон. Еремка сам ему напомнил о нем. Очень нужно ему было вернуться на заимку, и он нашел, как получить разрешение.

- Степан Васильевич, - кричал он в ухо атамана. - Самогон забыли. Мороз сегодня. Перемрут раненые без самогона.

- Боя еще не было, а ты раненых считаешь? - отвечал, прижимаясь к гриве лошади, атаман.

- Сам говорил, что самогон всегда с собой должен быть, - не сдавался Еремка.

- Ладно, скачи обратно и, чтоб мухой догнал. Или испугался? - рассмеялся атаман.

- Да я! - Еремка чуть не задохнулся от возмущения.

- Верю, верю, - примиряюще, крикнул атаман, - Дуй и чтоб мигом!

Его лошадь рванулась вперед, и он оказался впереди колоны.

Еремка же, подняв лошадь на дыбы, развернулся в обратную сторону.

Темнота стала понемногу отступать и вскоре, черным силуэтом, стал виден лесной дом атамана. Подъехав к высокому крыльцу, он легко спрыгнул с лошади и набросил вожжи на перила. В дом Еремка не пошел. Оглядевшись вокруг, он ступил на тропинку, ведущую к бане. Несколько шагов, и он, оступившись, провалился почти по пояс.

- «Черт», - выругался Еремей и опять огляделся по сторонам. Но на заимке было все тихо. Только верхушки кедрового леса легко позвякивали своими обледенелыми ветками от морозного дуновения ветерка, который был настолько слаб, что на земле его движение совершенно не ощущалось.

Еремка выбрался на тропинку, снял валенки, вытряхнул снег из них. Обулся и осторожно стал двигаться, нащупывая наст. Неожиданно раскрылись тучи, и все осветилось светом. Он побежал по тропинке к бане. Обогнув ее между поленницей дров и стеной, легко забрался на чердак по добротной лестнице. Открыл небольшую дверку, и в лицо пахнуло влажным теплом и сеном. Оставив винтовку, справа от дверок, Еремка на четвереньках пополз к трубе. Низкая крыша не давала распрямиться. Полы полушубка мешали ползти. Он то и дело вырывал их из-под своих коленей. Светлые волнистые волосы выбились из-под шапки. На лбу появилась испарина. Под крышей бани было довольно тепло.

- Эй…, - тихо позвал Еремей, - ты где?

Никто не отозвался.

- Что молчишь? Я это.

За трубой послышался шорох, и тихий голос девушки ответил:

Ее едва было видно в свете лунного света, пробивающегося сквозь редкие щели крыши.

- Окоченела? - Еремка вплотную придвинулся к девушке.

- Нет. Здесь тепло. Я тулуп нашла.

- Это я его сюда забросил. От гнева Лешего спасаться, - и он засмеялся и еще ближе придвинулся к ней. Надежда на спасение, появившаяся у девушке, когда Еремка засмеялся коротко, но легко и заразительно, тут же исчезла, когда он вплотную придвинулся к ней. Она попыталась слабым движением рук, отодвинуться от него, но он крепко сжал ее запястья.

- Не толкайся. Я же тебе ничего плохого не сделал. На тебе еще есть что-нибудь кроме тулупа? - спросил Еремей, и, не дожидаясь ответа, сунул свою холодную руку ей за пазуху.

Девушка взвизгнула от стыда и холодной ладони. А Еремку захлестнула горячая волна, прошедшая по всему телу. Он почувствовал в своей ладони упругую девичью грудь и твердые соски. Одновременно с женщиной они отскочили друг от друга в разные стороны. Еремка вмиг взмок. Его рубашка прилипла к телу. Лицо и руки горели, как у больного. Дыхание перехватило, и резкая томящая боль пронзила низ живота. Он заговорил быстро и бессвязно, какие-то нелепые слова без начала и окончаний. Это больше походило на бред сумасшедшего. Он снова потянулся к девушке. Перепуганная женщина пыталась, упираясь ногами в скользкое сено, как можно дальше отодвинуться от него. Еремей наклонился, схватил полы полушубка девушки и резко дернул на себя, так, что он лицом к лицу оказался с ней. Еремка не глядел на девушку. Ему надо было только еще раз ощутить эту сладкую боль, которую он почувствовал, когда дотронулся до ее горячего тела, но девушка стала яростно сопротивляться. Она уперлась в грудь парня, не давая прижать ему ее своим телом. Еремка больно сжал груди девушки. Она вскрикнула, и руки ее ослабели. Неистовыми поцелуями покрыл Еремей тело девушки. Он так прижимал ее к себе, что у девушки перехватывало дыхание. Любое ее сопротивление он останавливал резким движением своего тела, вскрикивая при этом от переполнявших его чувств.

Силы кончились, и Еремка упал рядом с девушкой лицом вниз. Наступила тишина. Девушка молча лежала без движений. Через минуту она услышала спокойное, легкое посапывание. «Господи, он уснул», - подумала она с надеждой. Как можно тише, девушка освободилась от тулупа, часть которого была прижата мужчиной, и осторожно поползла к выходу. У дверок ее рука легла на ствол винтовки. Она крепко ухватилась за нее, и, прижав к голому телу, стала спускаться по лестницы вниз. Морозный воздух перехватил дыхание. Собрав все силы, и крепко сжав зубы, она побежала голыми ногами по снегу в баню. Минуты две ее окоченевшее тело билось в ознобе не чувствуя горячего парного воздуха. Наконец, успокоившись, девушка стала быстро натягивать на себя свои вещи. Забросив винтовку за плечо, вышла. На чердаке было тихо. « Надо разыскать свою подводу. Пешком по морозу отсюда не выбраться», - подумала она, и направилась к овину, стоявшему рядом с домом. Лошадь она увидела сразу, как только приоткрыла дверь. Ее не удосужились даже распрячь. Только сани отцепили и бросили за домом. Девушка отбросила жерди, освобождая дорогу лошади, и взяв ее за уздцы, повела к выходу. В просвете дверей показался силуэт человека и грозный голос приказал:

- Стоять! Лошадь на место.

Ноги приросли к полу. Девушка не могла сдвинуться с места. Человек с грозным голосом стал подходить ближе. В его руках угадывалось оружие. Лошадь нетерпеливо перебирала ногами и дергала уздечку из рук девушки. Она же, не зная, где искать защиты, стала медленно заползать под брюхо лошади, пока не очутилась с другой стороны. Она еще раз вздрогнула от грозного «Стоять!» и следом услышала, чмокающий удар и звук падающего тела. Девушка не разу за это время не вспомнила, что у нее за спиной винтовка.

Она почувствовала, что ее осевшее тело, кто-то пытается приподнять за подмышки.

- Да вставай же ты, погибель моя, - тряся девушку за плечи, приговаривал Еремей. - Мне уже и так не жить, что самогон на станцию не привез. А теперь вовсе сторожа убил. Вставай, говорю! Или сам сейчас пристрелю тебя!

Девушка, наконец, овладела собой и встала на ноги. Еремка снял с нее винтовку и закинул за свое плечо.

- Нет! Ты убьешь меня! - крикнула девушка.

- Вот дура! Бил бы я сторожа по голове, если б тебя убить хотел. Выходи, говорю, время нет. Убираться надо, пока Леший не вернулся.

Он дернул девушку за рукав и подтолкнул к выходу. На ватных ногах она вышла на морозный воздух. Еремей, молча подвел лошадь к саням. Примерзшие полозья не сразу сдвинулись с места. Немного прогнав лошадь, проверил все ли в порядке, и махнул девушке рукой.

Она, торопясь, залезла в сани. Еремка, развернув лошадь в обратную сторону от станции в лес, хлестнул ее по крутым бокам и сам на ходу запрыгнул и завалился рядом с девушкой.

Застоявшаяся лошадь бежала легко и споро по снежному насту. Лес почти сходился над санной дорогой. Объездной путь к станции был верст на пять длиннее, но Еремка знал, что это единственный путь, который давал возможность не встретиться с Лешим. Отъехав достаточно далеко от заимки, он оглянулся на притихшую женщину. Она, сжавшись от холода, уткнулась в высокий ворот полушубка и только большие, покрытые инеем ресницы, почти закрывали глаза девушки, уберегая их от колючего ветра. Напряжение спало, и Еремка спросил:

- Ты кто такая?

- Что? - не поняла девушка.

- Зовут как?

- А…, - протянула она, - Дарья. Дарья Гончарова. Из Заречного.

- Что, дочка барина?

- Нет. Племянница.

- А что он тебя здесь оставил. Сам то убег.

- Я замуж вышла. От мужа куда убежишь.

Девушка, немного успокоилась и говорила о себе с легкой грустью.

- Ба…, А что ж он тебя, на ночь глядя, одну из дома отправил.

- Не он. Свекор. Муж давно в Германскую сгинул. Свекор болеет. Вот и отослал меня поросенка продать. А тут Леший со своими головорезами. - Девушка поперхнулась, вспомнив, что с одним из этих головорезов она сейчас едет неизвестно куда и замолчала.

- Чего замолчала? - спросил Еремка, - не бойся, сам знаю, что головорез Леший. Я к нему больше не вернусь. Потому как убьет он меня за мои выходки. Нет мне к нему теперь дороги. Но…, лошадка. Прокати нас, может в последний раз. Рассказывай дале, - повернулся он снова к девушке.

- Дальше ты и сам знаешь. Отобрал Леший мясо. Нажарили, нажрались и ему в баню захотелось и меня с собой притащил за ворот. Я упиралась, так он так мне треснул, что только на полке и очнулась. Потом, спасибо богу, его родня пришла.

- А мне спасибо сказать не хочешь? - хохотнул Еремка.

- Тебе за что?

- Что не застрелил хотя бы.

- А потом что сделал? - голос девушки изменился и стал злым и обиженным.

- Не сердись. Не в моей воле было совладать с собой. Я тебя в бане, как только увидел, в глазах помутилось. Красота такая. Глаза большие, зеленые, страх как испуганные. И такая вся тоненькая и справненькая. И волосы твои распущенные, ниже пояса прикрывшие тело. Я сразу решил, что тебя не выдам. Как можно такую красоту убить? Решил, убегу от Лешего вместе с тобой. Еще не знал, как смогу это сделать. Может быть, и атамана бы убил. Хотя после этого не убежать бы нам было. Да и сейчас, вернутся на заимку, разберутся, сторожа расспросят, если не скроемся где-нибудь, побьют нас с тобой.

- А ты как у атамана оказался? Я что-то не припомню тебя. Кто ты, из какой деревни?

- Я не из деревни. Я из Калуги. До Москвы рукой подать. Родню побили. Дядька родной на Дону воюет, но туда не добраться. Другого дядьку в Сибирь сослали. Давно уже. Деревню здесь обосновал. Я к нему решил добраться. Леший на поезд напал. Меня ранило. Он подобрал меня. Не знаю, чем я ему приглянулся. Выходили они меня. На кухне работать определили. Не брали на свои вылазки. Потом я узнал, что в поместье управляющего убили. Идти стало не куда. Лешему сказал, что Еремкой меня зовут.

- А как тебя зовут? - спросила девушка.

- А так и зови. Еремка я. Вот и познакомились. Теперь думать надо, как выжить. Есть на этот счет какие-нибудь соображения? - спросил он.

- Если бы могли, как-то объехать станцию и попасть на ледовую дорогу, то там до Заречного не далеко. Я могла бы тебя укрыть у себя в доме. Свекор давно хотел работника нанять. Только мне теперь и домой нельзя. Как я ему объясню, где деньги от продажи мяса.

- Деньги? О деньгах не беспокойся. У меня есть. - Еремка залез за пазуху, достал стопку денег и передал их Дарьи. - Возьми сколько надо.

Дарья сбросила рукавицы, отвернулась от встречного ветра и быстро, при свете яркой луны, отсчитала нужную сумму.

- Вот возьми остальные, - протянула она оставшуюся стопку денег Еремею. - Откуда у тебя их столько?

- Неужели не знаешь, чем банда промышляла? К чему такие вопросы задаешь? Лишний раз укорить меня хочешь? Не старайся. Лучше тебя знаю, чего стою.

- Я не хотела тебя обижать. Извини.

- Ладно, забыли все. Давай думать, как живыми остаться.

- Если до дома доберемся, выживем, - сказала уверенно Дарья.

- Сегодня. А завтра атаман про нас узнает и конец.

- Не узнает. Он меня ночью видел. Имя не спрашивал. Пьян был, ему не до этого было. Остальных ко мне близко не подпустил. Мимо его родственников ты меня укрытой провел. Не знает он кто я. Тебя переоденем в работную одежду. А лошади они все в этих местах одинаковые. Все равно у нас другого выхода нет.

- Тогда погнали, - крикнул Еремка и хлестнул лошадь. Колючий ветер заставил прикрыть глаза. - Скоро переезд! Нам повезет, если там никого не будет.

- Я молюсь, - тихо сказала Дарья.

Лес кончился. Лошадь перешла на шаг. Перед глазами, едва различимо, вырисовывалась железнодорожная насыпь.

- Приехали. Вылазь. Через рельсы сани тащить придется.

Напрягая силы, и беспрестанно понукая лошадь, они перетащили сани на другую сторону железнодорожных путей. Через несколько метров снова начинался лес, который мог укрыть их от посторонних взглядов. Луна на небе светила так, что стало видно, как под брюхом лошади отвисают и позванивают сосульки. Еремей и Дарья, стоя рядом, взглянули друг на друга долгим, испытующем взглядом, и будто решив для себя какую-то сложную задачу, кивнули. Молча сели в сани.

- Но…, родная, теперь на ледовую.

Объезжая станцию по лесу, Еремей заметил, что нет выстрелов, но завернуть к ней и посмотреть, что там происходит, не решился. Спустя несколько минут, появилась ледовая дорога. Теперь уже до цели оставалось километров десять. Лошадь бежала по краю дороги, где меньше всего скользили их ноги. Можно было перевести дух. Дарья, после больших переживаний, задремала.

Она проснулась оттого, что стояла лошадь, и чей-то голос беспрестанно звал: « Егор Савельевич, Егор Савельевич…». Девушка подскочила и стала оглядываться. На обочине дороги, на коленях стоял Еремей и тряс какого-то лежащего мужчину. Он наклонился над лежащим человеком, и, как заклинание, повторял: «Егор Савельевич, Егор Савельевич…». Дарья выпрыгнула из саней и подбежала к Еремею.

- Кто это? - спросила она.

Еремей поднял голову и взглянул на Дарью. По его щекам текли слезы.

- Ты что, мертвых не видел? - спросила она удивленно.

- Он не мертвый. Живой. Но мы не сможем его в такой мороз довести до твоей деревни.

- Чего гадать. Давай в сани его скорее. А там, как получиться.

С трудом, они уложили тяжелое тело мужчины на сани, и Еремей, стоя на коленях, погнал лошадь по дороге, не давая ей передохнуть.

- Загонишь лошадь. Остынь маленько, - крикнула сквозь поток ветра Дарья, засыпая сеном и закидывая лежащего мужчину всем, что попадалось под руку. Она стянула с себя шерстяную юбку, и накрыла ей лицо лежащего, как шатром. На его руки натянула свои собачьи рукавицы и села так, чтобы оградить его от ветра. Еремей не оглядывался, чтобы не показать своей слабости перед девушкой. Дарья не понимала, чего так сокрушается парень о не знакомом человеке. Все уже очерствели от постоянных боев и смертей. Только о близких душа болела.

И все таки теплом обдало сердце от увиденного. Не ожидала она от этого парня, после всего, что случилось, такого участия к постороннему человеку.

В домах уже засветили лампы, когда они въехали в деревню и завернули к крайнему дому. Дарья, соскочив с саней, быстро отворила ворота. Сани остановили у крыльца. Ворота тут же закрыли на засов, чтобы не было посторонних глаз. Выбиваясь из сил, потащили мужчину в дом.

Дашин свекор поднялся рано, невестка должна приехать только к вечеру. Управляться со скотиной придется самому. Он давно уже затопил печь и приготовил пойло для коровы. Только вот выйти все не решался на улицу, на мороз из теплого дома. Услышав, как въезжает во двор повозка, стал толкать свои больные ноги в заскорузлые валенки. Но в сенях уже возились, и он открыл дверь. В дом занесли человека и положили прямо на пол у ног свекра.

- Кто это, Дарья?

- Тихо, батя. Все потом. Его спасать надо. Помоги.

- Батя, скажи, куда его можно положить? - спросил Еремей, обращаясь к старику так же, как только что обратилась к нему Дарья.

- Какой я тебе батя? - огрызнулся свекор, - тоже мне сынок нашелся. Федор Михайлович я. Раздевайте, да за печь кладите. Да что вы его так кладете, - рассердился старик. - Дашка брысь управляться.

Даша, на грозный окрик свекра, отскочила от лежанки.

- Ему помочь надо, - робко сказала она.

- Без тебя управимся. Управляться иди. Хозяйство не поено, не кормлено. Иди, говорю, с глаз моих.

Даша, схватив ведра, выскочила за двери.

- Давай, милок, раздеть его надо до голого. Растирать будем. Вот жир тебе гусиный. Натирай всего. Я пока настой заварю. Когда отходить начнет, больно ему сильно будет. Сердце может не выдержать. Так ты его вот этими тряпками укрывай. В воде холодной смачивай и укрывай. Чем быстрее будешь тряпки менять, тем ему легче будет. А как ломота пройдет, снова натирай жиром. У меня этого добра много. Не жалей. - Федор Михайлович бросил застиранные тряпки на голое тело и пошел колдовать над травами.

Еремей, переворачивая мужчину с бока на бок, покрывал его тело маслом. Растирая побелевшие пальцы, он боялся, чтобы не слезла кожа. Шепотом, едва слышно, он звал: «Егор Савельевич, Егор Савельевич…».

- Ты что, молитву читаешь? - спросил Федор Михайлович, - это хорошо. С молитвой лучше получается. Я завсегда лечу с молитвой.

Из-за печи послышался легкий вздох и стон. Старик поставил свои чашки с настоями и стал показывать, как теперь обтирать, и укрывать тело холодными, мокрыми тряпками. Стоны становились все громче. И все быстрее менялись холодные тряпки.

- Не успеваем, - сказал Федор Михайлович, - давай лей на тряпки холодную воду. Нет, дай я сам. А ты за водой на колодец. Снег не успеем стопить.

- У Дарьи во дворе спроси. Она покажет. Быстрее давай.

Еремка схватив два ведра с лавки, бросился на улицу. Он чуть не сбил, возвращающуюся Дашу с ног.

- Куда ты, - испугалась Она, - с ума сошел? Люди же увидят.

- Егор Савельевич умирает. Вода нужна холодная.

- Дай, я быстро сама схожу, - девушка выхватила ведра и побежала к колодцу. Умелыми движениями она набрала воды и, пытаясь не расплескать, быстрыми шагами засеменила к дому. Еремей подхватил ведра и поставил их рядом с лежанкой. Зачерпнул ковшиком и хотел полить на тело раненого. Федор Михайлович, вырвал у него ковшик из рук.

- Заставь дурака богу молиться - лоб расшибет. Ковш кипятка с печки в ведро вылей. Я же сказал холодной, а не студеной. Он от студеной совсем скончается.

Стоны стали сильнее. Еремею хотелось заткнуть уши. А Федор Михайлович, удовлетворенно сказал: « Теперь жить будет. Раз боль почувствовал, значит ожил. Щас поплачет чуток, и мы его чаем напоим».

Спокойный голос старика, немного успокоил и Еремея. Он погладил по голове Егора Савельевича и увидел на руке кровь. Запекшаяся кровь на виске размылась от воды и стала стекать на лежанку.

- Он ранен, - снова забеспокоился Еремей.

- Щас посмотрим. Кто он тебе, что ты так печешься. Или сдать властям хочешь. Такой чин в плен взять, не каждому удается. Большое спасибо скажут тебе власти. А там може наградят, а може расстреляют. Это как ты комиссару понравишься.

- Что Вы говорите! Это мой дядя родной.

- Да…, - протянул старик, - но это еще хуже. Вас обоих расстреляют.

- Если сдашь!

- А нам по-другому нельзя. Сами пострадаем.

На глаза Еремея нашел туман. Он замахнулся ковшом на старика. Но Дарья, слышавшая весь разговор, с визгом бросилась на парня, так, что он не удержался и упал, больно ударившись головой о печь.

- С ума вы все посходили, что ли. Человека спасать надо, а они развели антимонию. Не слушай его Еремей. Ни кому он ничего не расскажет. А ты, батя, ничего не знаешь, так помолчи. Он меня из пекла вытащил. Если бы не он, лежала бы я уже мертвая в лесу.

- Ладно, чего остановились? Поливайте. Пойду настойки доделывать. Дашка?

Где у нас листья медуницы. Голову перебинтовать надо.

- У иконки висят.

Запарив листья медуницы. Старик через десять минут легко отжал их и разложил на холщовой тряпке. Закрыл разложенные листья краями материи и, осторожно приподняв голову, повязал повязку на рану.

- Кровь остановит и заразу уберет, - ответил он на вопросительный взгляд Еремея. Дарья, перехватив взгляд, сказала:

- Не бойся, батя всю деревню лечит.

- Вот то-то и оно, что всю деревню лечу. Как тут от людских глаз спрячешься. Две комнаты и все на виду. Донесут властям, что делать будем?

- Батя, давай человека спасем, потом думать будем.

У Егора Савельевича начались судороги. Он пытался слабыми руками растереть отходившие от холода места на теле, но не дотягивался и только громко стонал. Вода закончилась и Еремка, схватив ведра, вновь бросился к дверям.

- Стоять! - рявкнул дед, и тут же увидел, как онемел у дверей Еремка, продолжил уже спокойно. - Сядь. Не надо больше воды. Теперь натирай снова салом гусиным. Легко три, чтобы кожа не слезла.

Тело Егора Савельевича стало трястись от холода. Дед, посмотрев, как подбрасывает мужчину на лежанке, удовлетворенно кивнул головой. Теперь укрывайте его потеплее, и настойку дайте.

- А, может самогон есть? - робко спросил Еремей, помня, что в банде от всех болезней самогоном лечились.

- Самогон есть, да время еще не пришло для самогона. Настой вливайте по ложечке. Да голову держите, а то захлебнется.

До самого вечера, сменяя друг друга, не отходили от Егора Савельевича Еремей с Дашей. Старик заваривал то одни травы, то другие и заставлял вливать больному понемногу в рот. Несколько раз менял повязки на голове раненого. Когда больной в первый раз взглянул на ходивших вокруг него людей осознанно, лица их озарились гордостью.

Еремей наклонился над пришедшим в себя раненым и тихо сказал:

- Егор Савельевич, Вы узнаете меня?

- Как ты здесь оказался?

- Потом, Егор Савельевич, сейчас у Вас мало сил. Я так рад, что Вы очнулись. Я так боялся. Мы не давали вам уснуть. Теперь, наверное, можно. Еремка поглядел на Федора Михайловича.

- Теперь можно. Но сначала тащи Дарья самогон.

Даша достала из валенка, под лавкой бутылку мутной жидкости и протянула свекру. Он отлил из нее полстакана и велел поставить на место.

- Ну вот, - сказал старик, подходя со стаканом к Егору Савельевичу, - выпьешь сейчас, закусишь шкварочкой и спать. А там, утро вечера мудренее.

Он приподнял голову больного, и осторожно стал вливать самогон, дожидаясь, пока тот проглотит очередную порцию. Опорожнив стакан, он положил на язык больного маленький кусочек черного хлеба, поверх которого лежал такой же маленький кусочек выжаренного сала.

- Вот и хватит на сегодня. Теперь надо спать. А вы идите вечерить. За весь день не было время поесть.

В полном молчании проходил ужин. Шторы на окнах были плотно завешены. Хлеб, картошка, жареное сало запивали вкусным смородиновым чаем с молоком. Глаза закрывались сами собой и рот переставал жевать пищу, настолько усталость брала свое. Федор Михайлович отнес лавку, стоящую у дверей, в комнату невестки и бросил на нее два полушубка.

- Спать там будешь, - указал он Еремею на дальнюю комнату, - и я там лягу. А ты, - обратился он к Дарьи, - ложись на мою постель. Кто придет, не так чужих видно будет. А на кухню-то шторку задерни и за печью тоже.

Лампу затушили, и в доме наступила тишина. Даже раненый перестал стонать, видно самогон сделал свое дело, и подействовал на больного и как обезболивающее и как снотворное. Даша, едва ее голова коснулась подушки, засопела легко и спокойно. Еремей, укладываясь на жесткой скамейке, подумал, что он так устал, что, вряд ли уснет. Но это все, о чем он успел подумать. Как в омут провалилось его сознание. Только Федор Михайлович, понимая всю сложность ситуации, ни как не мог заснуть. Он ни как не мог понять, где невестка подцепила этих опасных людей и зачем привезла в дом. Расспросить же ее времени не было. Весь день они пытались вытащить генерала с того света. А что этот раненый был генерал, Федор Михайлович понял сразу. Служил когда-то по молодости у такого же.

Утро 18 декабря 1919 года, на станции Тайга, ознаменовалось еще одним событием: В город, как в то время называли эту узловую станцию для солидности, вернулся городской ревком. Вооруженные отряды красноармейцев, выезжавшие в Томск для совместной борьбы с остатками контрреволюционеров и иностранных интервентов, с гиканьем въехали в центр городка, на железнодорожный вокзал. Развороченные рельсы и шпалы, сплошь усыпанные трупами, брошенное оружие, убитые кони, огромные черные глазницы окон без стекол станционного домика, говорили, что здесь прошел очень ожесточенный бой. Красноармейцы проходили от одного погибшего к другому и пришли к заключению, что ночью прошел бой, который коснулся и белых и красных и бандитов и жителей станции. Красноармеец Сычев подозвал к себе командиров. Те подъехали. Не слезая с лошадей, спросили:

- Что случилось?

- Я знаю этого бандита. Это Леший. За него вознаграждение обещано.

- Теперь уж не тебе. Ты здесь не причем. Старшим будешь по захоронению. Сегодня должно быть все очищено. Сколько солдат тебе нужно.

Красноармеец не рад был, что обратил на себя внимание командиров. Он оглядел поле битвы. Прикинул в уме количество убитых, и ответил:

- Товарищ командир, человек двадцать надо, чтобы управиться.

- Что ж, выбирай и за работу. Место под захоронение определите в лесу, в пяти километрах к востоку от станции.

- Могилы как рыть? Всем по отдельности?

- Ох, и дурак ты Сычев. Всех в одну. И чтобы ни каких крестов. Понял?

- Понял, товарищ командир.

Бригада из двадцати человек приступила к делу. С рассветом на станцию потянулись местные жители. Вырывая из рук красноармейцев своих родных, жители укладывали их кто на повозки, кто на саночки и с воем увозили по домам, чтобы похоронить по-человечески, по-христиански. Банда Лешего почти полностью состояла из местных жителей. Ревсовет, приказал Сычеву не трогать только главаря банды Лешего и оставил своих людей наблюдать, кто приедет за телом атамана. Многие жители, почувствовав, что опасность миновала, пошли на станцию поглазеть, да узнать новости: Что же случилось этой ночью. Они ходили мимо трупов, заглядывали в лица и, сокрушенно пощелкав языком и помотав головой, уходили домой. Двое мужчин: один уже пожилой, хоть и здорового вида, другой хрупкий и маленький остановились у раскинувшегося на снегу атамана. Маленький хотел наклониться, но пожилой остановил его. Он заметил, как к ним стали приближаться два человека. Одеты они были в ватные фуфайки, но походка выдавала в них офицерскую выправку. Наконец и маленький понял, в чем дело и, сделав безразличные лица, они пошли осматривать остальные труппы. Двое в ватниках разочарованно остановились. Уходя все дальше и дальше, маленький и здоровый пожилой мужчина заговорили:

- Вот и упокоился племяш, - сказал пожилой.

- Нашел свою смертушку. Прости меня брат, что сбил я тебя спонталыку, - прошептал маленький и заплакал.

- Не плач Федор, - сказал Никита. А это были они: Дядя и брат атамана Лешего. - Он все равно бы этим закончил. Не остановить его было.

- Не я бы, так пожил бы еще, - всхлипывал Федор, - я ведь так любил его.

- Подумай Федя, сколько бы он еще жизней загубил. Вспомни, какую он вчера девку покончил. Ребенка же совсем.

- Что мне до всех. До девок его. Братка он мне. Я теперь совсем один остался.

- А я что ж, совсем не родня что ли?

- Родня. Только я не знаю, как мне без него жить.

- Успокойся Федор. Давай подумаем, что дальше делать будем. Опознавать нельзя. Нас с тобой тут же арестуют. Пошли домой. Будто не нашли своих.

- Кто-нибудь все равно узнает и на нас укажет.

- Не узнает. Народ до сих пор не знает, где свой, где чужой. Что ж им голову в петлю совать. Пошли.

Федор постоял, подставив морозному ветру лицо, чтобы исчезли следы слез и, взяв дядю за плечо, сказал:

- Пошли. Теперь уж ничего не изменить.

Они, также молча и не спеша, пройдя мимо работающих красноармейцев и двух зевающих мужчин, пошли от станции. Федор едва сдерживался, чтобы не оглянуться. А дядька, следя за каждым движением своего племянника, предупреждал всякую его оплошность, которая могла стоить жизни обоим.

Весь день шли допросы. Допрашивали родственников погибших машинистов и служащих станции. Все знали только одно: Были белые, ждали поезда, чтобы уехать на восток. Что произошло дальше никто не зал. Следователи выбились из сил, но ничего толкового не от кого не услышали. Походило на то, что жители действительно не знали, что произошло на станции, кроме того, что был ужасный бой, и полегло много народа и разного.

К обеду того же дня в штаб революционного совета пришло сообщение о том, что недалеко от станции Судженка, подорван железнодорожный путь. Поезд, состоящий из шести вагонов, сошел с рельсов. Груз и охрана исчезли. Также было сказано, что необходимо приложить все силы по поиску груза и начальника охраны, комиссара, Мальцева Николая Семеновича, уроженца деревни Назарово.

О результатах поиска срочно доложить в Центральный революционный комитет.

Комиссара Мальцева Николая Семеновича судить по законам военного времени.

На Судженскую станцию был направлен отряд красноармейцев. Однако поиски утерянного груза окончились неудачей. Не было найдено ни одного свидетеля подрыва поезда. Вскоре в деревне Назарово, в школе, рядом с домом, где проживала мать комиссара Мальцева, поселился новый жилец, который стал числиться сторожем этой школы.

Жители деревни, которые и свои то дома не всегда запирали, были удивлены, что в школе теперь настоящий сторож. Однако он оказался человеком очень приятным и за один день познакомился со всеми. Особое расположение он оказал одинокой женщине, Мальцевой Анастасии Петровне. Муж ее пропал, где-то на заработках, когда ей было всего двадцать один год. Она осталась с пятилетним ребенком. Ни жена, ни вдова - кто к такой посватается. Сын подрос, выучился у деревенской попадьи грамоте и подался в город. После этого и от него никаких вестей. Женщина она высокая, жилистая. Прямая осанка и толстая коса вокруг головы. А глаза грустные, даже когда улыбается. Вот с этих глаз и начал разговор сторож школы. На следующее утро после своего приезда, он встретил ее у колодца. Она поскользнулась на обледенелой дорожке, а он, подхватив ее за талию, удержал. Взял ведра, помог донести до дома. Поставил ведра на крылечко и посмотрел ей в глаза. Да так посмотрел, что будто в душу заглянул.

- Почему вы, Анастасия Петровна, такая грустная. И одна. Неужели у вас никого нет.

- Да как вам сказать, - ответила женщина, - никого не хоронила. А вот ушли из дома и сгинули. Муж лет двадцать, как пропал. А сына уже пять лет не видела. Что с ним, где он, не знаю. Как вас зовут? - обратилась она к сторожу.

- Засохов я, Виктор Петрович. Тоже одинокий человек. Если пригласите меня повечереть, расскажу о себе.

- А что, заходите. Вечером управлюсь и напою вас парным молоком. А то коровка хорошо доится, а молоком поить некого.

- Вы мне молоко продавать будете?

- Заходите вечером. Тогда все и обсудим.

Дергачев проснулся от холода. Печь остыла. Он поднялся с постели, поежился. Накинув на себя полушубок, вышел на крылечко. Мороз отпустил. Небо было звездное и светлое. Красная луна безмятежно плыла по небу. Опять к морозам. В коридоре он загреб большую охапку дров, захватил кусок берестины и вошел в дом. Стараясь не шуметь, растопил печь. Заглянул в комнату, где спали комиссар с Митричем. Стол был весь уставлен кружками с настоями. Голова Николки была перевязана чистой тряпкой. Он спал спокойно. Видно Митрич нашел успокаивающую травку. Сам он лежал на животе, свесив руку с кровати, как будто хочет подняться и не может.

Дергачев хорошо оделся, потрогал в кармане пистолет и вышел из дома, осторожно прикрыв за собой двери. Вывел лошадь, запряг сани и покатил к ледовой. Выезжая из леса на дорогу, он стал вглядываться в насыпь, пытаясь увидеть генерала, который прошлой ночью выкатился у него из саней. Он даже вылез из них. Но, сколько не искал, все было напрасно.

« С хутора надо убираться. Генерала нашли на повороте. Теперь только ленивый не догадается хутор проверить» - подумал Дергачев. Чувство вины перед погибшим генералом не оставляло его ни на минуту. Он пытался оправдать себя, тем, что было уже утро, и возвращаться за генералом значило погубить себя. Но то, что вчера складывалось и оправдывалось, за счет усталости и страха, сегодня, когда тело отдохнуло, стало казаться преступлением. Он зло хлестнул лошадь и помчался к хутору. Растолкав Митрича, позвал его на улицу.

- Уходить надо. Подобрал кто-то нашего генерала. Сегодня точно сюда нагрянут.

- Что делать будем? Бросим все?

- Теперь уже никуда ничего не вывезти. Ноги бы унести.

- Нет, Степан. Я лучше сгину, но золото никому не оставлю. Давай лучше покурим и обмозгуем. Перво-наперво думаю нужно с комиссаром покончить.

Он все знает: и что вез, и кто мы, и где мы.

- Где мы не знает. Он в беспамятстве был.

- Зато теперь, благодаря твоей доброте, в памятстве. Во щас глаза продерет после настоек и каюк нам с тобой. Сам не можешь, давай я пристрелю. Пока спит и не заметит ничего. Это ж лучшая смерть. Сделай ему это одолжение. Ведь его все равно свои расстреляют, как найдут. Ну, согласен?

- Нет. Долго он еще спать будет?

- Да с макового настою до утра не очнется.

- Это хорошо. Вчера коней поил. В колодце много наледи?

- Не, он же укрытый соломой был.

- Еще раз хорошо. Ящики с саней в колодец побросаем. Сначала золото, потом снаряды.

- Что ж они колодец не проверят?

- Мы его снегом засыплем. Вроде занесло его, - Степан направился к колодцу.

Не глубоко внизу виднелся лед. - Ящик с золотом легко пробьет однодневное ледовое покрытие.

- Пошли за ящиками, - обратился он к Митричу.

- Пошли, коль так решил.

Тяжелые ящики с золотом один за другим скрывались под водной пленкой. Из последнего ящика Степан достал слиток и стал разглядывать.

- Любуешься? - спросил Митрич, - любуйся, любуйся. Вряд ли ты еще когда-нибудь такое увидишь. Давай хоть по одному кирпичику возьмем.

- А знаешь, я тоже так подумал. Всего нам не унести. А вот штуки по две мы бы могли взять. И спрятать их не трудно.

Затолкав по карманам по два слитка золота, они, перекрестившись, бросили последний ящик в воду. Дальше работа пошла веселее. Ящики со снарядами носились легко и сбрасывались без сожаления. Вода поднялась выше земли и стала сочиться сквозь снег.

- Вот еще беда. Давай сено тащи. Засыпать вокруг надо. В колодец тоже сено толкай, - подгонял Степан Митрича. - Если нам повезет, может, не сразу придут. Может, успеет следы снегом замести.

- Ага. Дурак думками богатеет. Что с лошадьми и подводами делать будем?

- Давай лучше еще раз покурим и покумекаем.

Они присели на крыльце, положив под себя по полену, и закурили. Дым уходил струйкой вверх, верный признак морозов. Снега в ближайшие сутки можно не ждать.

- Вот тебе и засыплет снегом, - сказал Митрич, смотря, как поднимается дым от самокрутки.

- Не в нашей воле изменить что-то. Я думаю, нам теперь вместе нельзя. А тебя так и зовут, как назвался?

- Митрухин я, Иван Дмитриевич. Мне двадцать восемь лет. Крестьянин. Жил в деревне Кряжино, под Омском. Жинка была и две дочки. Очень по ним скучал по началу. Теперь привык. Им без меня легче. Характер у меня скверный. Не могу принять новой власти. А она видно надолго. Вот ты говоришь, что нам вместе дальше нельзя, а мне идти не куда. Вот взяли мы с тобой это золото. А куда с ним. Так только, душу погреть. Решай. У тебя голова получше моей. Что делать?

- У тебя бумаги, какие есть?

- Тогда тебе в город надо, В Томск. Там тебя никто не знает. Мужик ты здоровый. Найдешь работу и притихнешь. Дальше время покажет. До города верст пятьдесят будет не мене. Подводу возьмешь. От нашей деревни прямая дорога. Сейчас морозы. Легко доедешь. Крупы в доме много. Каши надо наварить с собой. Летом я в город приеду, на день Троицы. В полдень на вокзале тебя ждать буду. Тогда и обсудим все. До Троицы никаких разговоров и попыток, приехать сюда, не делай. Золото долго искать будут. Такая потеря не в раз забудется.

- А ты как же?

- А я домой пойду. У меня документ с Германской. Скажу, что добирался долго, работал по дороге. Отец с женой ждут. Не одну видно жданку уже проглотили.

- А этого куда? - махнул головой Митрич в сторону дома.

- А вот этого, мы отвезем с тобой сейчас к его матери. Небольшой крюк сделаем. Дальше на мою деревню повернем. Я там останусь. А ты с привязанными подводами в город поедешь. Где-нибудь на полпути, подальше от этих мест, лошадей отпустишь и направишь их по дорогам, уходящим по сторонам. Там везде разбросаны деревни. Люди лошадей соберут. Сам, когда подъедешь к городу, лошадь брось. В город пешком приди, чтобы твое появление в глаза не бросалось. Ночь зимняя длинная, должны все успеть. Выводи лошадей, запрягай, - сказал, вставая, Степан. - Я кашу пошел варить.

Через полчаса лошади были готовы. Одни за другими выстроились сани. Степан поставил в первую повозку, чугунок с кашей и укрыл его тряпками и сеном. Вернулись в дом. Сели с Митричем за стол, наскоро съели по чашке каши. Комиссар все спал.

- Одевать надо. Время не терпит, - сказал Степан и пошел к кровати, где лежал Николка. Он приподнял его за плечи и встретился с колючим взглядом комиссара. Сна не было у того, как говорят, не в одном глазу.

- Что сразу не мог убить? - задал он вопрос Степану.

- С чего ты взял, что я тебя убить собираюсь?

- А то, что как только я дойду до своих, не жить тебе бандит чертов.

- Не успеешь ты меня сдать. Тебя первого расстреляют. Поезд ты не сберег. Груз тоже.

- Меня ранили. Бандитская твоя рожа.

- Вот как только сдашь меня, так я сразу и расскажу, как мы с тобой под перроном лежали, когда все дрались. И как тебя ранили прикладом по голове. А сейчас буровь что хочешь. На больных не сердятся.

- А я бы заткнул ему пасть, - вступил в перебранку Митрич.

- Ему свои заткнут. Не зачем брать лишний грех на душу. Есть будешь? - спросил он комиссара.

- Подавись сам своей едой! - почти выкрикнул Николка.

- Понятно. Митрич завяжи ему глаза и свяжи покрепче.

Комиссара подвели к телеге, заставили лечь. Связали ноги.

- Куда вы меня везете? - спросил он.

- К твоему начальству, - засмеялся Митрич.

Комиссар больше не проронил ни слова.

- Но залетные, - крикнул Митрич, и, пропустив мимо себя несколько саней, запрыгнул в последние. Ему вдруг захотелось запеть во все горло. Только теперь он поверил, что выживет, и будет жить не плохо. Карманы отвисали от золотых слитков. «Все-таки умняга этот Дергачев. Так все разложил по полочкам. Что веришь, что все получится». Иван Дмитриевич совсем не сожалел о том, что остального золота они могут уже никогда не увидеть. «Да пусть пропадает. Мне и этого хватит», - думал он.

Выехав на ледянку и, проехав километров пять, они освободили первые сани от общего обоза, и Степан, оставив Митрича дожидаться его, свернул в сторону села Назарово. Лошадь бежала по утоптанной дороге легко, не напрягаясь, и вскоре появились темные силуэты домов. Степан направил лошадь вдоль небольшой улице и, подкатив к рыльцу одного дома, остановился.

Он вытащил комиссара, посадил на крыльцо.

- Я развяжу тебя сейчас, чтоб не позорить перед матерью, но если вякнешь - вот те крест пристрелю.

Он развязал руки и ноги Николке и только потом снял повязку с глаз.

Тот стоял молча. Похоже, он никак не мог решить, как поступить дальше.

Степан постучал в окно.

- Кто там? - услышал он голос женщины.

- Мать пусти погреться. Замерз.

- Прохожий мать. Но если не пустишь, околею. Не дай помереть у твоего порога.

- Сейчас. Сейчас, - засуетились за дверью.

Степан, удостоверившись, что дверь откроют, прыгнул на сани и ударил лошадь по бокам. Она рванула с места, и в скоре темнота поглотила их.

Митрухин Иван Дмитриевич, беспокойно шагал вдоль обоза, похлопывая себя руками, стараясь не остыть и не замерзнуть. Путь предстоял долгий. Пятьдесят верст в мороз не шутка. Наконец подъехал Степан. Они столкнули все сани с места и обоз, не спеша, потянулся за первыми санями. Немного погодя, Степан не выдержал.

- Нет, Митрич, не доехать тебе с таким обозом в город. А если что случись и убежать не сможешь. Разворачивай их по ледянке к станции. Натягивай вожжи и привязывай их к саням. Вот так, - сказал он, когда все было сделано.

Стегнул со всей силы поочередно каждую лошадь, и понесли они пустые сани в сторону станции, с которой были взяты прошлой ночью.

Степан с Иваном, убедившись, что лошади не остановились, развернули свои сани и как можно быстрее поехали в сторону села Заречного. Там распрощались. Степан показал Митричу дорогу в город и обнял его.

- Не забывай. На Троицу, на вокзале, в полдень.

- Жив буду, не забуду. Прощай. А может в город со мной.

- Не могу. По жене соскучился. Да и отец заждался. Прощай.

Сани скрылись в темноте леса. Ночью страшны только волки, днем люди. Кто страшнее не угадаешь. Степан вдогонку исчезнувшей повозки, перекрестил воздух.

На стук в двери, очень долго не открывали, хотя было слышно, что в доме происходит какая-то возня. Степан стал пробираться вдоль стены, увязая по пояс в снегу, чтобы заглянуть в окно. То в одном окне, то в другом появлялся свет. Кто-то очень быстро ходил по дому со свечкой. Почти лежа на животе, Степан подтянулся к узкой щелочке в шторке. Жена Дарья и чужой молодой мужчина носили какие-то вещи и скидывали их в открытое подполье. Кровь бросилась в голову. В глазах помутилось. И он, со всей силы, заколотил рукояткой пистолета в раму окна. Огонек метнулся к двери и сердитый голос отца спросил:

- Кого ночью носит?

У Степана немного отлегло. Если отец дома, значит не все так плохо, как он подумал. Но тут же мелькнула другая мысль. Столько лет не давал он знать о себе. Дарьи идти не куда. Отец сам мог позволить ей завести себе другого мужа. Упавшим голосом, Степан ответил:

- Я это, батя. Открывай.

- Степка! Сын! - Дверь распахнулась, насколько могла открыться.

И тут же на плечах Степана с причитаниями повисла Дарья.

Николка Мальцев, растирая занемевшие от веревок руки, слушал, как мать отпирает двери. Не радостной будет встреча. Мечтал вернуться домой героем. Много раз в мыслях проигрывал эту сцену встречи. Мать, конечно же, должна была вскрикнуть и с причитаниями бросится к нему на шею. А он бы обнял ее и сказал: « Ну что вы мама. Я живой, здоровый». И отодвинув ее от себя, дал бы ей поглядеть, каким он стал молодцем - красивым и важным. Теперь прежние его мысли казались ему глупыми. Теперь он не знал, что сказать матери, когда она появится.

Наконец дверь отворилась и мать, будто почувствовав беду, зажала себе рот, чтобы подавить крик, рвущийся из груди. Она схватила Николку за рукав и втянула в дом. Оставив его у порога, подбежала к керосиновой лампе и пригасила пламя. Потом быстрыми движениями поправила шторки на окнах, и только тогда подошла к сыну и обняла его. Ей хотелось погладить его как в детстве по головке. Она сняла шапку и почувствовала, как сын вздрогнул от боли. Голова Николки была перевязана.

- Сынок, ты ранен?

- Тебе надо кого остерегаться?

- Тогда давай лампу погасим. Я печь растоплю. Посидим около нее, покормлю тебя. Ты расскажешь мне все. Если б я знала…. Если б я только знала…

- О чем ты мама?

- Человек здесь появился новый. Вчера еще. Будто бы сторож в школу. Когда такое бывало? Утром ко мне подошел. На чай, на вечер напросился. Будто хочет у меня молоко брать. Я согласилась. Деньги лишними не будут. А вечером поговорила с ним, и сердце будто подсказало, что не сторож он. О тебе подумала. И как видно не ошиблась.

- Не ошиблась мама. Ищут меня. Утром в город поеду. В ревком.

- Погоди. Расскажи мне все, потом подумаем.

Рассказ Николки закончился быстро. Мать плакала.

- Нельзя тебе, сынок, никуда идти, погибнешь.

- Не могу я. Меня предателем считать станут.

- Что за груз был?

- Не знаю. Что-то очень секретное.

- Не простят тебе Коленька. Расстреляют.

- Ну что ты каркаешь мама. Объясню я. Должны поверить.

- Нет, сынок, поверят - не поверят, а все равно расстреляют, чтоб другим в пример. Не пущу я тебя никуда. Ранен ты. Хоть немного подлечись.

- Что ты говоришь. Нет, завтра утром в ревком. Я уже все решил.

- Хорошо, решил так решил. Давай я хоть голову твою перевяжу. Да покормлю тебя.

Ослабевший от еды и самогона, Николка начал засыпать. Мать отвела его за печь и протянула ему кружку с напитком.

- Выпей, сынок, чтобы рана быстрее зажила.

Николка одним махом осушил кружку приятной настойки и сонным голосом спросил:

- Из чего это?

- Из трав сынок. Спи. Утро вечера мудренее.

Анастасия Петровна погладила сына по голове. Тяжело вздохнула. Поправила на голове платок. Решительно поднялась с лавки. В темноте, не зажигая лампы, на ощупь оделась. Тихо, стараясь не скрипнуть входными дверьми, вышла на морозный воздух. Темень. Свет луны изредка проступал сквозь тучи и тут же исчезал. Женщина, посмотрев в небо, удовлетворенно кивнула головой, будто с чем-то соглашаясь, и пошла прочь от дома в глубь деревни. Темными силуэтами проступали строения соседей. Женщина почти наугад шла по проторенным тропинкам. Собаки изредка взлаивали и тут же замолкали, почуяв знакомый запах. Подойдя к калитке покосившегося дома, Анастасия Петровна перевела дыхание. Немного успокоившись, тихо постучала. Но стук услышали.

- Кого ночью носит? - раздался из-за двери ворчливый голос.

- Вера, это я, Анастасия.

- Щас, лампу зажгу.

- Что ты, что ты, Вера. Не зажигай. Отопри так. Мне поговорить с тобой надо.

- Входи, - Вера поленом снизу отбила крючок. - Что так секретно?

- Секретно, Вера, секретно. Пошли в дом.

- Пойдем. Только осторожно не разбейся в темноте-то.

- Ничего, я по стенке.

Когда дверь была плотно прикрыта, Вера потянула Анастасию Петровну к лавке, стоявшей у печи.

- Садись Анастасия Петровна. Вот уж не думала, что в гости когда зайдешь. Помнится, лет эдак пять ты со мной не разговариваешь.

-Извини, Вера. Кто старое помянет…. Сама знаешь что.

- О…, Крепко тебя заломало. Как говорить-то стала. Забыла, как на всю деревню славила.

- Но прости, сказала же уже.

- Славила при всей деревни, а прощения наедине просишь.

Анастасия Петровна не увидела, а скорее почувствовала ненавидящий взгляд соседки. Она поднялась с лавки.

- Пойду я, Вера. Не простишь ты меня, а значит, и не поможешь.

- Да постой ты, - Вера откинула за спину тяжелую косу. Простила уже. Не простила бы, так в дом бы не пустила. Что стряслось - то?

И тут Анастасия Петровна заплакала. Плакала она тихо. Верка участливо гладила ее трясущиеся плечи и молча ждала, когда та успокоится.

- Вера, Вера, знала бы ты, сколько раз я пожалела, что не дала вам женихаться. Ну и что, что молодой был. Но и, что, что ты его намного старше. Зато дома бы был. Может, внуков бы уже имела. А теперь…

- Да уж не намного и старше-то.

- Знамо не намного. Да девки всегда старше смотрятся.

- Жизнь ты мне Анастасия покалечила. Так больше ни одного смелого и не нашлось.

- Как не нашлось? А ребеночек? Чей?

- А ты сообрази, если догадливая.

- Да не о чем. Давай говори свое дело.

- Вера, скажи мне сначала. Колю моего любишь еще?

- Щас! Мало мне с вами бед было. Ненавижу урода. Бросил все и сбежал. Своими бы руками задавила, - Верка так стукнула по лавке, что стоявший с краю ковш, описав дугу, с грохотом упал на пол.

Анастасия Петровна снова подскочила и ринулась к выходу. Верка поймав ее за рукав, усадила на лавку.

- Не бойся ты. Ты мне про Кольку не поминай, я и спокойная буду.

- Как же не поминать, если я здесь из-за него.

- Из-за него? - голос сразу стал тихим и дрожащим, - что с ним? Живой? Нет? Да не тяни ты за жилы, Анастасия. Вера, как-то вся съежилась, будто уменьшилась в росте. От ее крикливой манеры говорить, не осталось и следа.

- Живой, Вера. Сегодня живой. А завтра вряд ли.

- Ранен, - устало сказала Анастасия Петровна. От раны не умрет. А вот если кто узнает, что он дома - тогда не жить ему.

- Состав он этот, секретный сопровождал, который в Тайге захватили. Его ранили. Он ничего не мог сделать. Потом потерял сознание. Где был и как домой дошел не помнит.

- Сейчас он где?

- Дома, за печью. Я ему сонной травки запарила, чтобы не проснулся пока я хожу, да глупостей не наделал.

- Так может, никто недодумает, что он дома.

- Додумали уже Вера. Не спроста у нас вчера сторож появился в школе. Больно ко мне он ласковый. Вечером приходил чай попить. Договорились, что я ему молоко продавать буду. Я сразу не поняла. Даже гордость меня взяла, что такой мужчина на меня внимание обратил. А когда Николенька пришел ночью, все поняла. Это они его уже разыскивают. Груз, говорят, сильно секретный был. Что делать не знаю. Не могу я его потерять. Столько лет не видела, а теперь отдать его на верную смерть…

- Спрятать его надо, Анастасия.

- Надо. Да где? Ко мне этот сторож каждый вечер теперь таскаться будет, вроде за молоком, чтоб ему захлебнуться. Если что заподозрит…. Надо его куда-то увезти. Хоть к тебе. Кто на тебя подумает.

- Ко мне можно. Ко мне давно гости не ходят, кроме Лешего. Но если завернет на огонек, то и здесь конец Николке будет.

- Не придет Вера. Говорят, его тоже в ту ночь убили.

- Если, правда, то слава тебе господи. Я его страшно боялась. Убить мог. - Вера перекрестилась.

- Что ж связалась? - спросила Анастасия Петровна.

- А он меня спрашивал. Да и мне злые языки надоели. А Леший появился, все будто подавились. Верой Матвеевной звать стали, - Вера передернула плечами, будто от мороза.

- Что скажешь, Вера.

- Спит, говоришь, он.

- Спит. Долго не проснется.

- А как же мы его сюда доставим. Надо было погодить со снотворным.

- Нет. Он бы не пошел. Он в город, к властям завтра собирается.

- Как же я удержу его?

- Он раньше, чем через сутки не проснется. Я знаю. А за день мы что-нибудь придумаем. До утра его из дома надо увезти. Чтобы никто не видел.

- Тогда пошли. У меня санки хорошие. Нам его только на них положить.

Вера стала быстро собираться. Хоть и длинны зимние ночи, но люди в деревне встают рано управляться со скотиной. Надо было успеть.

Санки затащили в дом, поставили рядом с лежанкой. Скатили спящего Николая, укрыли шубой и, напрягая все силы, потащили сначала по полу, потом по высоким ступеням и, наконец, по накатанной дорожке. Только затащив в Верин дом сани, они перевели дыхание. Вера расправила кровать в дальней комнате. Еще одно усилие, и спящего мужчину уложили на лежанку. Николка дышал тяжело и коротко. Анастасия Петровна болезненно вздохнула.

- Вера, вот тебе травка. Запарь, голову ему надо перевязать. К врачу надо, да нельзя. Вот еще настойка. Как только очнется, ты ему полстаканчика влей в рот. Он еще часов шесть проспит. А ночью я приду. Как только деревня успокоится, так и прибегу. Как Тимошке-то своему объяснишь про чужого дядю? - В городе он у родни. Через неделю привезти обещали.

- Это хорошо. Мы к тому времени управимся.

Анастасия Петровна поцеловала сына и вышла на морозный воздух. Всего одни сутки отвоевала она у страшного времени. Что будет дальше, она не знала. Мозг от усталости притуплял чувство опасности. Она не заметила, как отделилась высокая темная фигура от угла дома, и легко передвигаясь, пошла следом за ней.

Кое-как Дергачев оторвал от себя Дарью. Она держала его у порога, боясь пропустить в горницу.

- Дарья, ты что, в дом меня пускать не хочешь, у порога держишь? - спросил с подозрением Степан, и, отстранив ее от себя, прошел в комнату. Там, держась за головку кровати, сидел молодой парень. Взгляд его был растерянный. Он был готов вскочить и что-то сделать, только не понимал, что он должен сделать в этой ситуации.

- Любовник? - строго спросил Степан, доставая из кармана оружие. Дарья молчала, будто лишилась дара речи.

- Я спрашиваю, кто это? - он еще более повысил голос, - отвечай, когда муж спрашивает!

- А ну, замолчь, - вступил в разговор отец. - Сядь за стол, с дороги поешь, потом и поговорим. Да глазами не сверкай, научился ишь. Только никто в этом доме тебя не боится. Сядь - сказал!

Степан сел за стол и молча уставился в пол. Дарья бегала из кухни в комнату. Ставила на стол все, что могла найти в доме. Достала из-под лавки из валенка бутылку и, обтерев, поставила ее возле Степана. Положила на стол ложки и будто невзначай унесла на кухню нож. Однако Степан это заметил и усмехнулся. Боится жена. Не знает, какой он вернулся через четыре года с войны. « Виноватая!» - решил он для себя, иначе с чего бы ей глаза прятать. Радости от встречи не осталось. Хотелось ударить ее наотмашь, за то, что не дождалась. За то, что прошел он Ад, где нагляделся на смерть и на боль людскую, с мыслью и надеждой о встречи с ней. А она - одно слово- Баба! Однако отец, сидя рядом, не сводил с него глаз, готовый в любую минуту приструнить сына.

- Ну, что, к столу, - сказал Федор Михайлович, - Александр, подь сюда.

Молодой человек сел напротив Дергачева. У Степана сжались кулаки. Лицо покрылось красными пятнами. Он едва себя сдерживал. Хотелось услышать объяснения, почему здесь этот человек. Но он решил подождать, пока жена и отец начнут разговор сами. Ели и пили молча. Дарья и отец с двух сторон подкладывали ему лучшие кусочки в чашку, но разговор не начинали. Степан ел, хмелел и терпеливо ждал. Наконец Дарья убрала со стола, а отец поставил банку с самосадом и бросил на стол старую газету.

- Покурим? - спросил он сына.

- Покурим, - ответил Степан

- Федор Михайлович, - сказал Александр, - разрешите, я лягу спать.

- Конечно. Иди, - ответил Федор Михайлович, - ты же все равно не куришь. Ложись, утро вечера мудренее.

Степан увидел, как парень пошел в их с Дарьей комнату, где когда-то стояла их супружеская кровать и это была последняя капля. Он вскочил из-за стола, перевернув табуретку, и бросился на Александра. Развернув его за плечо, Степан со всей силы ударил парня в лицо. Тот, не ожидавший нападения, не смог устоять на ногах и упал навзничь. Но в то же мгновение Степан, еще не почувствовав боли, уже летел в противоположном направлении от Александра. Почти одновременно они вскочили на ноги. Степан снова бросился на Александра, но тот уже стоял в профессиональной стойке и не дал себя ударить. Он уворачивался от ударов разъяренного мужа, при этом, даже не пытался нанести удар сам. Дарья с криками повисла на руках мужа и тут же получила толчок такой силы, что улетела на кровать. Она громко заплакала. Но ничего уже не могло остановить Степана. Он решил, что это ее новый муж. Обида захлестывала, и он задыхался от не вымещенной злобы. Он даже забыл на какое-то время, что в кармане лежит пистолет, и когда вспомнил, лицо его озарилось злорадной улыбкой. Рука опустилась в карман, и он увидел, как побелело лицо парнишки. По ушам резанул дикий крик Дарьи. Это на мгновение остановило его. Но решение уже пришло: « Я убью их обоих»! В это время сильный удар по спине, заставил его опустить руки и оглянуться. За спиной стоял его отец с табуретом в руках.

- Кого убить собрался, сукин сын, - кричал отец, почти срываясь на визг, - он Дашку твою спас, а ты ему в морду пистолетом? Олух царя небесного! Опусти пистоль, говорю! А то щас по морде твоей, табуреткой съезжу!

Никогда Степан не видел своего отца в таком гневе. До него уже стало доходить, что это не Дашкин муж, и от сердца отлегло немного. Он еще раз взглянул на своего старенького и маленького отца, с его грозным взглядом, так не подходившим к его фигуре. На табуретку, которую отец держал над головой, как знамя и расхохотался.

- Слава тебе господи, очухался, - сказал отец, опуская табуретку.

Даша, боязливо посматривая на мужа, тоже успокоилась и даже улыбнулась на заразительный смех Степана. Один Александр не знал, как вести себя дальше.

- Пойдемте к столу. Поговорим вместе, пока не перебили друг друга, - сказал Федор Михайлович.

Снова расселись за столом.

- Давай, Саша, расскажи, как ты Дарью от Лешего спас. А ты послушай, - повернул он голову к сыну.- И вместе с нами подумай, что дальше делать будем. Завтра с утра народ к нам попрет. Деревню всю криками разбудили. Придут справляться, что здесь ночью было. Все благодаря тебе Степка.

- Уже сегодня, - сказал Степан.

- Что уже сегодня, - не понял отец.

- Я говорю, что утро уже скоро. Вернее уже утро. Во всех домах свет горит.

- Тем более, время у нас мало. Говори Александр.

Александр посмотрел на Дарью. Расскажет ли она обо всем, что произошло, мужу. Тогда уж точно ему не жить и дядю погубит. Или сохранит тайну. Дарья сидела, опустив голову. Щеки ее горели, но это можно было списать на ее недавние слезы. Только Александр знал, отчего так пылают щеки у Дарьи. Отчего она съежилась и затихла. « Она не скажет» - решил он и начал свой рассказ:

- Леший Дарьину повозку завернул к себе на заимку, оставил ее у крыльца, а сам зашел стакан самогона выпить. А я повозку эту развернул и укатил ее в вашу деревню. Вот и все.

- И что, Леший вас выпустил за просто так. Ты кому басни рассказываешь? - опять начал подозревать Степан.

- Не перебивай, слухай, - сердито оборвал его отец. - Это еще не все.

- Не выпустил, - продолжил Александр.- Перепились они там все, вот мы и смогли уехать. Мне теперь не сносить головы, если леший меня разыщет.

- Дальше, - как на допросе, сказал Степан.

- Дальше, по дороге сюда, мы нашли замерзающего человека и тоже привезли его сюда.

- Час от часу не легче. Вы что, сбрендили. Время какое? Постреляют всех к чертовой матери. Кто этот человек? Белый? Красный? А то может бандит? - спросил Дергачев.

Александр замолчал.

- А ты кто сын? - спросил отец, - сам то кто будешь? Красный аль белый?

- А черт бы их побрал, и красных и белых. Я после ранения с Германской и не за кого больше воевать не собираюсь.

- Это хорошо, - сказал отец, - только не спрашивают ни у кого желания. Приходят белые - берут в белую армию, приходят красные - берут в красную армию. Куда кто угодит. А потом, лупят друг друга почем зря. Вот атаман Леший, тот лупит всех подряд и белых и красных. Вот к нему по своей воле идут.

- Я никуда не собираюсь. У меня документ. Не годен я для войны. Ну, так, кто он? - продолжил разговор Степан.

- Он раненый. Там за печкой лежит. Глянь, коль хошь, - сказал отец.

Степан прошел на кухню и заглянул за печь, отодвинув шторку.

- Господи! - воскликнул он с радостью, чем вызвал недоумение у всех в доме. - Господин генерал! Я думал он погиб, - развернувшись в сторону собеседников, сказал Степан.

Ты его знаешь? - спросил отец.

Дергачев смутился. Теперь нужно было рассказывать, откуда он знает генерала, а значит признаться в том, что воевал на стороне белых, в армии Колчака.

- Саша, племяш его, - продолжил отец, - они его по дороге увидели на насыпи, решили забрать, а он вишь дядей оказался.

С Дергачева словно смыли вину, и он почувствовал облегчение. Все-таки, то, что он потерял по дороге генерала, не давало ему покоя. Интересную вещь он в себе заметил, что когда он бывал в бою и кого-то убивал - он не испытывал ни чувства стыда, ни чувства жалости. Но когда это касалось, каких-то мирных вещей, эти глубоко запрятанные чувства обострялись и руководили его поведением.

- Так это твой дядя? - спросил Степан, и взглянул на Александра уже гораздо дружелюбнее, чем несколько минут назад.

- Прям родной?

- Роднее не бывает, - ответил парнишка.

- Он ранен? Серьезно? - спросил Степан у отца.

- Нет. Перемерз больше. Завтра - послезавтра встанет на ноги. А вот, что дальше делать с ними не знаю. Тут все так перемешалось. Александр Дарью спас. Мы дядьку его. А дальше что? Белые уже давно сюда не заворачивали. Красные придут - расстреляют. Леший придет, если кто укажет - тоже побьет. Завтра вся деревня знать будет. Как пить дать, кому-нибудь да донесут.

- А давай отец по утру у всей деревни к соседям уедем, до глубокой ночи. В пустой дом они не полезут. А мы еще один день выгадаем. В Тайгу съездим. Узнаем, что в мире делается. Отмечусь у властей.

- Это ты хорошо придумал. Так и сделаем. Идите управляться с Дарьей, а я Александру расскажу как дядю лечить, да окна поплотней зашторю. Вы, Саша, еду сейчас сготовьте, воды вскипяти, настойки заварить. Днем же не выходи, ведро в сенцах. Чтоб ни один глаз вас не подглядел.

- Я понял, Федор Михайлович, не беспокойтесь. Мы не будем вас долго беспокоить. Как только Егор Савельевич встанет на ноги, мы уйдем.

- Конечно, уйдете. Здесь вам не выжить

Федор Михайлович расставил емкости для настоек на столе и принялся объяснять Александру, как что делать и, что за чем давать раненому.

Степан поставил ведро с пойлом корове, помог вылить корм свиньям. Захватил большой навильник сена и задохнулся от запаха травы. Он набил сеном прясла и подцепил еще один навильник, глубоко всаживая вилы, чтобы как можно больше ухватить сена.

- Куда ты? - спросила Дарья, - хватит им на день.

- Им хватит, - засмеялся Степан, - да нам мало.

- Что? - не поняла Дарья.

- А вот что, - уперевшись ногой в сено, Степан освободил вилы и отбросил их далеко от себя. Туда же полетело ведро, взятое из рук Дарьи. И тут же она оказалась на этом сене.

- Ты с ума сошел, - уперлась Дарья в грудь мужа, - а как отец зайдет?

- Не зайдет, цвет мой, солнышко. Как же я тосковал по тебе, голубушка моя.

Губы его были теплые, а руки нежные и сильные. И уплыла Дарья под этими объятьями, как будто в забытье провалилась.

Дарья открыла глаза и встретилась с благодарным и счастливым взглядом мужа.

- Степочка, я так по тебе скучала. Я так ждала тебя.

- Теперь мы всегда, Дарьюшка, вместе будем. Детей нарожаем. Хочешь детей?

- Хочу! Ой, как хочу, - и Дарья засмеялась счастливым смехом и от смущения спрятала свое лицо в рубашке мужа.

- Пойдем в дом, а то и правда отец явится, - приподнимая Дашу с сена, смеялся Степан.

- И то, правда. Это для нас время пролетело, а он, поди уж, нервничает.

- Поди, не маленький, догадается.

- Ой, как стыдно, если догадается, - Даша опять уткнулась в грудь Степана.

- Да не бойся ты, не догадается. Глаза свои только притуши немного.

- А ты, свои.

Перед дверью в дом, они разъединили свои руки и стерли улыбки с лица. Вошли, поставили ведра и сели на лавку. Отец глянул на обоих и хмыкнул. Никто не заметил, как изменилось лицо Александра, когда он взглянул на счастливую Дарью. В руках его вдруг лопнул стакан с кипятком, но он не почувствовал боли. Степан с удивлением смотрел на руки паренька, дымящиеся от кипятка и на лицо, которое не выражало ни каких эмоций.

- Но ты силен, - покачал головой Степан. - Это как же ты такую боль выдерживаешь.

Саша с удивлением посмотрел на свои руки, будто только сейчас заметил, что они горят от боли. Подбежал Федор Михайлович с гусиным салом и стал обильно смазывать ему их.

- Язьвить вас, косорукие, только б пузыри не успели выскочить. Вот сиди теперь, как поп в церкви, с поднятыми руками, - качал головой, приговаривая, старик. - Ох, язьвить вас.

Саша по-прежнему был безучастен к своим рукам. Он будто остолбенел.

- Что это с ним, батя? - спросил удивленно Степан.

- Перепугался малый, да и больно. Показывать стыдится. Ты хоть постони, - обратился он к Александру, - все ж свои.

Александр взглянул на Дарью. И она увидела, как блестят слезы в его глазах. И такая боль была в его взгляде, что сжалось ее сердечко от жалости к нему и какой-то вины, совершенно необоснованной, но жгучей до боли. Она все поняла. Одним взглядом, Александр признался ей в любви, в такой любви, что одна на тысячи сердец бывает. И появилась тайна. Никем не сказанная, никем не узнанная. Тайна - сладкая и опасная.

- Ладно, ехать надо. Люди до колодца пошли. Запрягай Степан лошадь, поехали, - заторопился отец. - Дарья шубу возьми, а то околеешь в дороге.

Старик перекрестил дом и вышел на улицу. Из-за забора раздались приветствия.

- Добрый день соседям. Куда собрались так рано?

- К властям поедем. Сын вернулся, - степенно отвечал Федор Михайлович, - а там и к родне завернем. К вечеру не раньше вернемся.

- А когда ж встречины справлять будете, - не унимались за забором.

- Завтра и будем. Сначала дело надо сделать.

- Шумно у вас ночью было.

- Степан напился. Про войну рассказывал. Дашка от страха аж кричала, - пытался врать Федор Михайлович.

- Про войну конечно страшно. Потом нам расскажет пусть, - отвечали из-за забора, делая вид, что поверили.

- Расскажет, конечно, расскажет, как не рассказать. Вернемся, тогда и расскажет. Степан, давай побыстрее, - обратился он к сыну, - они ж все поняли, что ты Дашку бил. Как теперь отговориться.

- А что отговариваться, отец. Для них это радость, когда у соседей плохо, что ж их радости то лишать, - засмеялся Степан, - Даш, не обидишься, если я скажу, что поучил тебя, маленько уму разуму.

- Говори, что хочешь, - обиженно ответила Даша, вспомнив, как Степан швырнул ее на кровать.

- Хватит вам, а то опять раздеретесь, - строго сказал Федор Михайлович.

Со скрипом отворились ворота, и повозка выехала из ограды.

Александр сидел на лавке, рядом с окном и едва сдерживался, чтобы не выглянуть. Так хотелось еще раз взглянуть на Дарью. До самого вечера он ее не увидит. Ему казалось, что его сердце не выдержит столь долгой разлуки. Сердце его заходилось от боли, идущей от ошпаренных рук, но тем острее он чувствовал разлуку с Дарьей. Слезы, которые теперь не перед кем было скрывать, текли из его глаз и он их не вытирал. Все равно было еще темно, и дядя еще спал. Напоенный отваром маковых головок, Егор Савельевич спал много и спокойно. Обмороженное тело отошло и порозовело. «Как нам повезло, что попали к таким людям» - думал Александр, с благодарностью вспоминая шустрого Федора Михайловича. Но тут же сердце заходилось болью, когда он начинал думать о Дарье. И не было никакого выхода из создавшейся ситуации. Егор Савельевич тихо постучал по стенке. Саша тут же подошел к нему и сел рядом. Дядя погладил его руку.

- Спасибо тебе, Саша. Что только судьба не придумает. Разве мог я себе представить, что встречу тебя здесь в Сибири. Что спасешь меня от неминуемой гибели.

Саша неосторожно взмахнул головой, пытаясь сказать, что не он один участвовал в его спасении, и теплая слеза упала на руку генерала.

- Саша, ты плачешь? Не беспокойся, я почти здоров, - забеспокоился Егор Савельевич.

- Я рад. Я очень рад. Нам нужно уходить отсюда. Здесь мы можем погибнуть.

- Где хозяева?

- Поехали в Тайгу. Узнать, что в мире твориться, а больше, чтобы сюда никто не пришел сегодня. Ночью муж Дарьин приехал. Скандал был. Вы не слышали.

- Слышал, но по слабости не мог вмешаться. Поэтому не стал голоса подавать. Кто он, муж Дарьи.

- Солдат. Вас знает. Обрадовался, когда увидел и узнал вас. Сказал, что в вашем отряде был. Дергачев Степан.

- Не знаю такого.

- Где ж вам всех солдат знать. Зато он вас хорошо знает. Помочь хочет.

- Вернусь в армию. Обязательно солдат получит награду за спасение командира. Что случилось на станции? Не знаешь? - спросил генерал.

- Бой там был сильный. Больше не знаю ничего. Вечером приедет Даша, узнаем.

- Узнаем у мужчин, что женщина понять может в военном деле.

- Напрасно вы так о Дарье. Она очень умная и красивая, - вырвалось у Александра.

Дядя немного помолчал, а потом сказал:

- Не вовремя ты Саша влюбился, да и не в ту. Замужняя. Или я ошибся? - с надеждой в голосе спросил Егор Савельевич.

- Не ошиблись, - тихо сказал Саша.

- И слезы были не обо мне…. Как я сразу не догадался. Думал, мерещится от болезни, что у тебя глаза горят, когда ты на девицу смотришь. Ты мужчина Саша, сожми сердце в кулак и не видом ни словом не дай понять о своих чувствах. Жениться все равно не сможешь, молод еще, а семье за все хорошее неблагодарностью отплатишь. Разобьешь семью или навсегда подозрение поселишь в душу мужа. А души у них крестьянские. Они все свои беды на спинах своих жен вымещают. Вчера сам видел. И главное, что не зависит это от того, хороший это человек или плохой. Средневековье! Но они так живут, и еще долго так жить будут. Так, что пожалей свою Дарьюшку. Не обрекай ее на тяжелую жизнь, - Егор Савельевич немного помолчал и спросил, - что скажешь, Саша.

- Вы правы, дядя. Я постараюсь, но мне это будет очень трудно сделать. Я люблю ее. Всем сердцем люблю.

- Я верю. Ты мужественный человек и сильный. Мне что-то есть захотелось, - перевел разговор дядя в другое русло.

- Сейчас, сейчас, - Саша засуетился с чашками, ложками. Дядя первый раз после ранения сам попросил поесть.

Был разгар дня, когда Дергачевы приехали в Тайгу.

- Отец, останови-ка сани. На столбе объявление. Может что важное, - сказал Степан, на ходу спрыгивая с саней. Объявление было написано от руки и в нем говорилось, что Колчак свергнут и вся власть переходит Революционному совету. Гражданская война закончена. Все принимавшие участие в военных действиях могут вернуться домой, и пройти обязательную регистрацию в Рев.комитете. «Фью»! - присвистнул Степан и протянул сорванный лист отцу.

- Почитай-ка, - сказал он. Отец, довольно долго, водил глазами по написанному. Несколько раз возвращался к началу. Наконец, передал лист сыну. Степан сложил его и затолкал за пазуху. - Что скажешь, батя? Можно им верить?

- Веришь - не веришь, а почитать придется. Может сразу и завернуть в управу, чтобы лошадей лишний раз не гонять?

- И то. Оставьте меня у конторы, а сами к родне поезжайте. Я после приду.

У дверей Рев.кома, Степан задержался. Страх потихоньку покалывал спину. Впервые он решился на разговор с Новой властью. Кто они такие, как примут, что скажут?

- Вы к нам? Проходите, пожалуйста. Вот в этот кабинет, - мужчина средних лет, худой и невысокий, ухватив Дергачева за рукав, увлек в кабинет. - Садитесь, пожалуйста. Скажите кто вы. По какому вопросу, - он, улыбаясь, смотрел на растерявшегося Дергачева. - Но прошу Вас, успокойтесь. Я вижу, что вы солдат…. Это так?

- Да. С Германской, списан по ранению. Вот до дома дошел, - Степан теребил свою собачью ушанку, - работу бы, где найти.

- О, голубчик, сейчас в стране работы не початый край. Чем бы вы хотели заняться?

- Я на любую работу готов. У меня жена и отец старый, - Дергачев не зависимо от себя, стал проникаться к этому небольшому человеку симпатией.

- А документы у вас есть?

- Да, - Степан протянул, в четверо сложенный, листок.

- Документы хорошие. А что так долго до дома добирались? - Мужчина глянул на Дергачева, и тому показалось, что он все уже знает о Степане и лгать бесполезно. Глаза его заметались по предметам в комнате. Это заметил собеседник и в упор спросил:

- Вы воевали на стороне белых?

Степан взмок. Вот она решающая минута или выжить или умереть. И он вдруг ляпнул ни с того ни с сего:

- Подженившись я был, Ваш…, Ваш…

- Товарищ комиссар, - помог Степану собеседник, - а что ж так испугались?

- Товарищ комиссар, жена больно крутая. Узнает - со свету сживет. Дергачев успокоился и твердо решил придерживаться этой позиции, тем более, что была у него такая зазноба, в госпитале. Санитарочка - молоденькая и жалостная.

- А не хотел бы ты у нас поработать? Дела нас ждут великие. Народ нам нужен твердый, убежденный.

- Товарищ… А…, - запнулся Степан.

- Савкин Игорь Николаевич, - мужчина протянул руку Дергачеву.

Дергачев осторожно сжал ладонь.

- Дергачев Степан Федорович, житель Заречного. Не далеко здесь…

- Вот и познакомились. Заречное ваше знаю. Скрывался там одно время от Колчаковских прихвостней. Село хорошее. Зажиточное. Жаль, люди там не имеют твердой позиции по отношению к Советской власти. А ведь наша власть дает людям все - власть, землю! Бери и будь хозяином! Ан - нет, боятся. Ту власть, которая у них все отнимала, которая их не считала за людей, которая отбирала у них сыновей и отправляла на бойню за интересы богачей - они принимали, а вот свою родную власть боятся. Вот, голубчик, что надо объяснить людям. Власть эта их. Власть рабочих и крестьян.

Никогда еще с Дергачевым не разговаривали так люди облаченные властью. С ним разговаривали, как с другом и он все больше и больше проникался идеями комиссара Савкина.

- Ну, так что? Будете ли вы с нами работать, товарищ Степан Дергачев? - Савкин смотрел приятно и ласково.

- Я с удовольствием, только добираться сюда трудно, - Степан в серьез сожалел, что он не может работать с таким хорошим человеком.

- А вам не надо будет каждый день сюда приезжать. Вы будете работать у себя в Заречном. Вы будете нашим уполномоченным у себя в селе. Разъясните людям, что такое Народная власть. Пресеките саботажников, если таковые будут. И раз в неделю с отчетом будете приезжать в Тайгу и раз в месяц в Томск, к заместителю председателя Рев.кома, товарищу Крылову. Вы будете получать продуктовый паек на всю семью и небольшую зарплату. Подберите дом в селе под контору, возьмите себе помощников - одного, двух - пока хватит. Сделайте перепись всего населения. Вот я уже и дал вам задание на первую неделю работы.

Эмоции переполняли Дергачева. За и против летели навстречу друг другу и сталкивались так, что у Степана кружилась голова. Он едва понимал, о чем ему говорит комиссар. Подумав, наконец, что все это можно обдумать дома, он успокоился.

- Еще одна, не очень приятная вещь, - продолжил комиссар, - я понимаю, что вы уже навоевались. Но есть разрозненные банды, как лесных братьев, так и остатки Колчаковской армии, и нам придется с ними бороться, до полного их уничтожения. Но вы ведь солдат, не правда ли? - Долгий и пристальный взгляд в глаза, почти смутил Степана, но он все-таки выдержал и не отвернулся, не отвел глаз в сторону. Это понравилось комиссару, и он сделал заключение:

- Я вам даю два дня, посовещаться с семьей. За это время вам подготовят мандат. Через два дня милости прошу ко мне с вашим решением. - Комиссар положил руку на стол и приподнялся, давая понять, что разговор окончен. Дергачев, не зная как себя вести с новой властью, хотел поклониться, но Савкин не дал ему это сделать и во время протянул руку.

Дергачев, почти бежал до своих родственников, воодушевленный и взбудораженный. Морозный воздух, без ветра, приятно холодил щеки. Он сожалел, что ему дали два дня на обдумывание решения. Ему хотелось сразу, сегодня же взяться за работу. Он теперь будет самым главным на своем селе. Как он теперь сможет гордо пройти по нему и снисходительно дать каждому совет. С каким почтением на него будут смотреть мужчины, и с какой завистью будут смотреть на его Дарьюшку молодые женщины. Эйфория - вещь опасная! Но она приносит человеку несколько времени счастья и это прекрасно. Умный человек - насладившись этим великолепным возвышенным чувством - остывает и начинает смотреть на мир трезво. Дурак же пытается продлить это чувство, и делает много глупостей, которые приводят его к глубокой депрессии. До самого дома Степан не мог поддержать разговор ни с отцом, ни с Дарьей. В конце концов, большую часть дороги, они проехали молча. Далеко за полночь подъехали к дому. Визжали свиньи от голода, мычала не напоенная корова. Окна были темны.

На лавки у дверей сидели Егор Савельевич и Александр. Тихо разговаривая, не зажигая света, чтобы не привлечь внимания соседей, они ждали хозяев. Егор Савельевич строил планы, как завтра послезавтра, они с Сашей продолжат путь на Восток, и может быть, смогут догнать отступающую армию Колчака.

- Солдат Дергачев, человек опытный. Он сможет провезти нас по лесу, не приближаясь близко к железной дороге, - говорил генерал.

- Согласится ли он уйти из дома? - осторожно сказал Александр.

- Он не может не согласиться. Он солдат и давал клятву. Иначе его будут считать дезертиром, а это расстрел по законам военного времени.

- Но ведь он спас Вас.

- Меня спас ты, Саша и его жена. Я благодарен им всем. Но он солдат. Кроме того, Саша, без него нам с тобой не выжить. Знал бы ты, сколько солдат осталось на дорогах, пока мы добирались сюда. Думаю, что мы может дня через два выехать. Я поговорю сегодня с солдатом.

- Хорошо, - в голосе Александра было сомнение. При появлении хозяев оба прошли на кухню, за печь, чтобы не мешать им. Через полчаса, заперевшись на засов, все уселись за стол. Егор Савельевич попытался начать разговор, но Степан опередил его, генерал поморщился, но стерпел. Все-таки он был у солдата дома.

- Все! - сказал Степан и припечатал кулаком по столу. - Все! Война закончилась. Армия Колчака распущена. В Тайге советская власть.

Для генерала эта весть прозвучала, как гром среди ясного неба. В одно мгновение рухнули все планы и все надежды. Он опустил голову и очень долго молчал. Семья разговаривала уже совсем на другие темы, когда генерал поднял голову и спросил:

- Как же ты теперь поступишь, солдат?

- Пока не знаю.

- Подумай хорошо солдат. Борьба за отечество - это долг. Мы продолжим эту борьбу на Востоке страны. - Он медленно встал и прошел на свою лежанку, за печь.

Степан усмехнулся. Он уже решил для себя, что война для него закончилась. У него было всего два дня, чтобы решить, как избавиться от генерала и его племянника. И первый раз за все время Дергачев пожалел, что потащил за собой раненого генерала и комиссара Николку. Теперь они все для него представляли смертельную опасность. От решения, что он сейчас предпримет, будет зависеть его будущая жизнь и жизнь его Дарьи.

Николка Мальцев, комиссар поезда с секретным грузом, шел на поправку. И, вопреки опасениям матери, что он, как только придет в себя, поедет сдаваться, Николка никуда не рвался. Его успокаивало то, что на станции, как уверяла Вера, стояли колчаковцы. Это на какое-то время отдаляло его объяснения перед революционным судом, почему он не уберег поезд. Чтобы что-то решить, нужно было поправиться и набраться сил. Рана его была не огнестрельная, а от удара прикладом и не очень серьезная. Митрич, едва доставал до него, когда работал прикладом. Этого хватило, чтобы Николка потерял сознания, но не хватило, чтобы пробить череп. Он мог уже подняться на другой день, но женщины его постоянно поили, какими-то настойками и Николка постоянно спал. Сегодня первый день, когда ему дали простой чай, заваренный сухими листьями смородины, с молоком. Голова его начала светлеть. И чем яснее становилось в голове, тем тревожнее становилось на сердце. Вечером пришла мама и Вера. Они сели рядом с кроватью. И мама, со счастливой улыбкой объявила, что гражданская война закончилась. Что такие объявления в Тайге висят на каждом столбе.

- Теперь, Коленька, в городе Советская власть. В объявлениях, просят всех явится в ревком для учета, - мать говорила и гладила его волосы, осторожно, чтобы не дотронуться до раны.

- Как я объясню все, что произошло в ту ночь.

- Ходят слухи, Коленька, что поезд какой-то далеко от Тайги разбомбили, и груз весь вывезли.

- Мне-то от этого не легче. Спросят, почему на смерть не стоял? Что отвечать? Что под перроном лежал, когда бой шел? - Николай даже заскрипел зубами, оттого, что не мог найти решения.

- А зачем тебе рассказывать, где ты был во время боя, - просто сказала мать и Вера в знак согласия со словами матери, то же кивнула головой.

- Что вы соображаете бабье. Было бы у меня огнестрельное ранение, мог бы как-то оправдаться, а то прикладом по голове. - Николай отвернулся к стенке и замолчал.

Вера встала и молча вышла на крыльцо. Следом вышла Анастасия Петровна.

- Иди Анастасия домой. Завтра утром придешь. Пусть он подумает еще немного.

- Хорошо, - Анастасия Петровна, опустив голову, вышла из ограды. Материнское сердце сжималось от боли, за своего единственного сына. Но она совершенно не знала, как его уберечь от лихого времени. Зато знала Верка. Ночью, в ее доме, прозвучал выстрел, и мужской крик разрезал тишину.

Утром, Анастасия Петровна застала своего сына бледным с кровавыми повязками на правом плече. Она чуть не лишилась чувств. Но вошедшая в комнату Вера сделала предостерегающий жест и поманила ее за собой.

- Что случилось? - с тревогой спросила Анастасия Петровна, - кто его так?

- Ты сошла с ума! - Возмущенно крикнула мать.

- Нет, - спокойно ответила Вера, - наоборот, кажется, поумнела. Хочешь, что бы сын твой жил?

- Я не понимаю тебя.

- Что тут понимать. Через несколько дней отвезем его в больницу. Рана к тому времени состарится. Когда он ее получил, выяснить будет не возможно. Вот и сойдет за тот бой. Не к чему будет придраться. Он всю ночь без сознания провалялся. Я с ног валюсь.

- Зачем же ты ему правую руку-то прострелила.

- А это, чтобы за самострел не приняли. Иди уже домой, поспать мне надо.

«Верка сумасшедшая, - подвела черту Анастасия Петровна, - хорошо, что когда-то я не дала им пожениться. Надо его увозить от нее, пока она совсем его не загубила».

Через три дня, в больницу, в Тайгу, был доставлен комиссар Мальцев. Он был в тяжелейшем состоянии и отправлен сразу же на операционный стол. Еще через день в больнице появился следователь, который задавал доктору очень много вопросов о больном Мальцеве.

- Кто его доставил в больницу, доктор?

- Когда он получил ранение?

- Мать говорит больше недели назад, в бою на станции.

- А что говорите вы доктор?

- Все может быть. Рана кажется не такой старой, но это может быть от постоянного кровотечения.

- Значит, рана может быть и более свежая?

- Не думаю. Если взять все во внимание, ей не меньше недели.

- Когда с ним можно будет поговорить?

- Думаю завтра.

- Хорошо. Завтра к обеду я буду у вас. Постарайтесь, доктор, чтобы у раненого была отдельная палата.

Следователь дописал лист. Попросил доктора поставить свою подпись и вышел.

Доктор, войдя в палату, долго смотрел на молодого осунувшегося мужчину. Теперь от него, доктора, зависело дать возможность этому человеку выжить или дать умереть. Доктор принял решение - он будет жить!

Рана была свежая, но, кажется, именно от срока ранения зависит жизнь этого человека. «Пусть живет»! - еще раз для себя констатировал доктор и вышел из палаты.

Вечером комиссар Мальцев был переведен в отдельную палату, у дверей которой выставили охрану. В больнице сразу же стали тише говорить и осторожнее ходить.

Весь следующий день к комиссару не допускали никаких родственников. Мать, убитая горем, не зная, что с сыном, ходила по двору больницы, качаясь из стороны в сторону и читая молитвы. К вечеру ближе, ее пригласили в кабинет доктора, и целый час она рассказывала, как сын попал к ней в дом.

-Его привезла соседка Вера. Она возвращалась из Тайги, от родственников, где гостит ее сын, и на дороге увидела раненого сына. Чтобы не испугать меня, отвезла его к себе. Раны сначала стали заживать, а потом открылись и стали кровоточить. Вот и привезли его сюда.

- Что он рассказывал вам о своем ранении, - спрашивал настойчиво следователь.

- Ничего, - в сотый раз повторяла мать. - Он ничего не помнит. - Она не выдержала и разрыдалась, - дайте мне посмотреть на сына.

Следователь смягчился. Отведите ее доктор. Пусть посмотрит. А завтра, чтобы никаких посетителей не было.

Николка, бледный и осунувшийся, виновато улыбнулся матери.

- Поезжай домой, мама. Я скоро поправлюсь.

- Поеду, сынок, - вытирая слезы, говорила Анастасия. - Я послезавтра приеду. Выздоравливай.

Она поцеловала сына и доктор, взяв ее за плечо, легко подталкивая, вывел за двери.

- Не беспокойтесь. Сын ваш будет очень скоро здоров. Рана пустяковая, только запущена. Он скоро встанет на ноги. А вам лучше пореже здесь бывать. Это мой личный совет.

- Спасибо, доктор. Я сегодня же уеду в деревню.

- Это правильно.

Вечером, не заворачивая сани к своему дому, Анастасия Петровна подъехала к воротам Веры Полигаевой. Вера открыла дверь и ахнула, увидев, как осунулось лицо Анастасии Петровны.

- На тебе лица нет, - сказала Вера, обращаясь к Анастасии, - что-нибудь еще случилось.

- Случилось Вера. Допросы идут с утра до вечера. На сыне лица нет, нос заострился, как у покойника. А они его мучают и мучают.

- Кто мучает? Говори толком.

- Следователь там. С утра до вечера. О чем его спрашивают, не знаю. Говорить мне с ним наедине не дают. А меня все спрашивают, как он домой попал. Я говорю, как договорились с тобой, что ты его нашла и привезла прямо к себе. А он мне: «Почему это она вдруг вместо дома, к себе его повезла. Почему его потом домой не забрали». Говорю ему, что ты меня пожалела, чтоб не испугать. А потом решили не тревожить его.

- А он мне: «Вы что родня близкая, чтобы друг о друге так заботиться»?

- А я говорю, что невестой ты его была когда-то.

- А он, ничего. Ухмыльнулся только.

- Правильно.

- Что правильно?

- Я бы тоже не поверила, что бывшая невеста за бывшем женихом ухаживает.

Могла бы соврать, что я жена его будущая.

Анастасия Петровна промолчала. А Вера подумала, что есть люди, которым чтобы хорошего не сделал, не пустят они тебя в свой дом. Такими для нее были и остаются Мальцевы.

- Еще, Вера, мне показалось, что доктор все знает про рану, но молчит, дай бог ему здоровья.

- На то он и доктор, чтобы все знать. Другого пути все равно не было. Тимошку то моего попроведовала.

- Домой просится. Соскучился.

- Заберу скоро.

- Вера, тебя то же допрашивать будут.

- Ну и что. Пусть допрашивают. Мне нечего бояться, если вы лишнего не сболтнете. А вы постараетесь. На кону ваша жизнь - не моя.

Анастасия почувствовала в голосе Веры недоброжелательность и испугалась.

- Вера, ты на что-то обиделась?

- Шла бы Настя домой. Устала я. Что мне на вас обижаться. Толку-то с этого.

Уходи, дай выспаться.

Она почти вытолкала Анастасию Петровну за дверь. Легла в кровать, положила сверху на голову подушку и разрыдалась.

- Ну зачем, зачем мне этот хлюпик, - шептала сквозь слезы Вера, - на молодой не женился, а теперь и вовсе, после Лешего, да с ребенком. Надеюсь на что? Тимошка - единственная отрада в жизни. Как он похож на Николку. Врет Анастасия, что не видит, как Тимошка похож на ее сына. Хотя почему врет? Ее никогда никто об этом и не спрашивал. Все уверены, что это сын Лешего. Даже сам Лешей. Что-то давно его не было, видно и впрямь сгинул.

Вера перестала плакать. Мысли стали перескакивать с одного на другое, и она заснула.

В дверь громко постучали. Вера, соскочив с кровати, выглянула в окно.

У Ворот стояла подвода. Два человека, в тяжелых тулупах, стучали в ворота.

- Принесла неладная, - проворчала она себе под нос и пошла открывать.

- Доброе утро, хозяюшка. Чаем напоишь?

- Что ж не напоить. Заходите.

Мужчины прошли в небольшую горенку. Весь пол горенки был устлан чистыми половичками. Лавка у дверей была выскоблена до белого цвета. На столе стояла керосиновая лампа, стекло на ней сияло новизной. Шторки на окнах были в причудливых оборках. В шкафчике на стене, стояли две причудливые рюмки. «Будто гостей ждали», - подумал молодой мужчина, оглядываясь.

- Славно живешь, Вера Матвеевна, чисто.

- Откуда вы меня знаете? Я вас не припомню что-то. - Вера поправила свои густые и черные как смоль волосы, кокетливым движением руки. Не заплетенные, после сна, длинные, до колен, едва вьющиеся волосы, почти закрывали ее одежду. Она привычным движением, забрав в охапку все волосы, скрутила их и, обмотав вокруг головы, закрепила гребенкой. Вера вдруг почувствовала, как в нее вселяется бесенок. Она догадалась, что за утренние гости у нее и решила весь серьезный разговор, который должен был состояться, превратить в разговор наставников с глупым ребенком.

- Полигаева Вера Матвеевна - не ошибся? - мужчина, намного моложе своего товарища, говорил и улыбался ей очень приятной улыбкой.

Вера сразу наметила его объектом соблазнения.

- Не ошиблись, - и она так глянула на улыбчивого, своими черными большими глазами, что мужчина забыл похлопать рукавицами друг о дружку, что он только что собирался сделать. Он так и остался с распростертыми руками. Она же, увидев его растерянность, рассмеялась. И мужчина легко подхватил ее смех, поняв, как нелепо он выглядит. Никто и никогда еще не смог объяснить, что случается в мире, когда вот так - одного взгляда, одного слова хватает, чтобы протянулась меж двух людей никому не видимая и необъяснимая связующая нить. Когда сразу и навсегда понимаешь, что это твой человек и что вы теперь одно целое и нет в мире той силы, которая может встать между вами. Вот это самое, совершенно необъяснимое и случилось с молодым и красивым следователем. А это был следователь, выехавший на первый свой допрос. Второй мужчина, гораздо старше и опытнее, видел многое на своей практике. Трюки по соблазнению следователя, которые сейчас проделывала Полигаева, чтобы чего-то добиться, молодыми женщинами применялись почти всегда, за редким исключением - когда молодая женщина была уж слишком страшненькая и понимала это, или уж совсем красавица и при этом не бедная. Он глядел на немой диалог между хозяйкой дома и его другом, и усмешка бродила в его усах. Деловито разделся, повесил свой полушубок и собачью шапку на гвозди вбитые в стену, огляделся, и, наконец, решил прервать эту трогательную сцену.

- Знакомы что-ли? - спросил он.

Вера и молодой мужчина поглядели на спрашивающего, и опять засмеялись.

- Ну-ну. Думаю, Вера Матвеевна, скоро ваше настроение резко изменится, - сказал он. Вера сделала вид, что не услышала, о чем сказал старший.

- Путь, вижу, не коротким был. Садитесь за стол, - сказала она, легко передвигалась по комнате, и заставляя стол едой и кружками для чая. Достала из-за печи бутыль с самогоном, стукнула ее донышком по столу.

- Не помешает?

Молодой посмотрел на старшего. Тот согласно кивнул.

- Вот и хорошо. С мороза это просто необходимо, - говоря это, Вера разливала по кружкам самогон. Через какое-то время, старший с упоением рассказывал, как они с пяти утра добирались до села Назарово. Вера слушала и понимала, что и второй у нее в руках. Кому что. « Похоже, одного Николку нельзя ничем взять - ни любовью, ни заботой, ни вином», - подумала Вера.

Наконец, старший вспомнил, зачем они сюда прибыли.

- Виктор, давай бумаги, - попросил он молодого.

- Сергей Михайлович, может попозже. Время еще есть. - Виктору ужасно не хотелось приступать к допросу. Как поведет себя Вера. Не возненавидит ли она его и не заглохнет ли так внезапно вспыхнувшее чувство между ними.

- Нет! - сказал, как отрезал Сергей Михайлович. - Ничто не должно мешать следствию, тем более вино или женщины. Вера вам надо ответить нам на некоторые вопросы. Прошу только правду.

« Прекрасно, он называет меня уже просто Верой, значит, все будет хорошо» - подумала с радостью Вера.

- Спрашивайте, Сергей Михайлович, все как на духу расскажу, мне скрывать нечего.

После простых, дежурных вопросов, на которые Вера отвечала, не задумываясь, был задан и тот вопрос, которого она боялась.

- А теперь, почему Мальцев Николай Семенович оказался у вас, когда. Почему вы не увезли его к матери. Начните по порядку.

-Я в Тайге была в тот день. Сын у меня там, в гостях у родственников. Ночью был бой. Стреляли сильно, а когда стрельба закончилась, и утро забрезжило, я запрягла лошадь и поехала домой в Назарово, но решила объехать станцию, чтобы никого не встретить. Когда недалеко от станции перетащила сани через рельсы, то увидела на линии лежащего человека. Я испугалась. Хотела быстрее уехать. Но он застонал, и мне пришлось его взять на сани. Не бросать же живого замерзать. А то, что это Николка Мальцев, я уже только дома узнала. Да и то не сразу. Его в деревни лет пять никто не видел. Думали, что сгинул давно. А он, слава богу, живой оказался. Только сильно израненный.

- Какие были ранения? - спросил Сергей Михайлович.

- Голова была разбита и правое плечо прострелено.

- Что вы сделали?

- Перевязала.

- Почему в больницу не отвезли?

- Какая больница, если бой был.

- Хорошо. Когда мать узнала, что ее сын у вас?

- Через день. Я боялась ей сразу сказать. Он не приходил в сознание.

- Что сделала Мальцева, когда узнала, что ее сын у вас.

- Перепугалась. Мы решили, что его лучше не трогать, а лечить у меня.

- Вы разве доктор?

- За время войны все докторами стали. Травы мы знаем. А что пуля на вылет прошла, и операция необязательна, любой ребенок догадается.

- А вам не кажется, что со своими знаниями, вы чуть не сгубили человека. Доктор сказал, что еще сутки и ничего бы уже не помогло.

- Виноваты мы, конечно. Но хотели-то как лучше.

- И все-таки, почему он был у вас, а не у матери?

- Я же сказала.

- Нет. Вы сказали не всю правду, - следователь в упор смотрел Вере в глаза, и у нее захолодело под сердцем. Она взглянула на Виктора, пытаясь найти у него поддержку, но он смотрел на нее влюбленными пьяными глазами и, конечно же, ничего не слышал из того, о чем говорили Вера и старший следователь. Злость помутила разум. И больше для молодого следователя Виктора, чем для старшего Сергея Михайловича, Вера сказала:

- Он муж мой не венчанный. И ребенок у меня от него. Вот поэтому и домой привезла и из дома не выпустила.

У молодого улыбка сошла с лица, выходит, что-то все-таки слышал. Вере же было уже все равно. Ей расхотелось кокетничать, угощать не прошеных гостей самогоном. Но таких гостей, за так просто не выставишь. Она взяла бутыль, налила себе в кружку самогона, выпила. Затем наполнила до половины кружки своих гостей и махнула головой в сторону стола, глядя на мужчин. Они не заставили себя долго ждать. После следующего разлива по кружкам мутной жидкости, старший следователь очень быстро что-то дописал в своем протоколе допроса и попросил Веру поставить подпись. Она подписала, и мужчина спрятал бумаги в портфель, а чернильницу, подойдя к своему полушубку, сунул в карман.

- Пора ехать. Спасибо хозяйка. Хорошо встретила. Может, еще когда, завернем. Как? Примешь? - спросил старший.

- Всегда рада буду, - Вера чуть поклонилась.

Молодой следователь, прощаясь, долго не выпускал Верину руку, но больше не улыбался, и ничего не говорил.

Полозья саней поскрипывали, легко скользя по заезженному снегу. Двое мужчин, развалившихся на санях, пьяных и разгоряченных, вдыхали морозный воздух и молчали. Каждый ждал, когда другой начнет разговор. У молодого терпения оказалось меньше.

- Сергей Михайлович, что с этой женщиной будет?

- Не знаю. Думаю, что ничего хорошего. Ждет ее допрос более жесткий. Где груз из вагонов? Если она называет себя женой Мальцева, значит, может знать.

- Откуда, если он сам не знает.

- Может и не знает, но в этом надо хорошо убедиться. Надо провести обыск.

- Не бери меня на обыск. Понравилась она мне.

- Делать тебе нечего. Она же специально, чтобы ты помягче был.

- А ничего. Наврала она нам. Сын у нее от бандита Лешего.

- Которого убили?

- Господи! Какого же еще?

- Да это я так ляпнул. Не верю!

- Чему не веришь?

- Такая красивая и с бандюгой.

- Бандюги других и не выбирают. Если она Лешему понравилась, то ее согласия никто и не спрашивал.

- Так это - жить захочешь-полюбишь!

- Выходит она не так уж и виновата.

- Выходит. Если сама, конечно, его не выбрала. Неужели так сильно понравилась?

- Первый раз так. Меня ничего не смущает. Даже сын ее мне уже нравится.

- Какой же ты к черту следователь, если раскис у первой юбки. Ты хоть слышал, о чем она говорила. Мальцев - муж ее. Очнись, проспись и посмотри на все другими глазами.

- Тьфу, черт! Трезвыми!

- Хорошо. Я посплю, пока мы едем.

В последующие два дня Дергачев Степан просыпался с тяжелой головой. По ночам он думал, как выйти из создавшейся ситуации: Куда и как отправить генерала с его племянником и что делать с Николкой Мальцевым. Ведь сдаст. Ему и сказать-то всего надо, что Дергачев с ним возился и все. «Хоть пулю себе в лоб пускай», - думал он. Выходило так, что на этой земле либо ему жить, либо тем троим. И хоть три жизни стоящие против одной вроде перетягивали в свою пользу. Но та одна была своя. И поэтому весила гораздо больше в глазах Степана. Да и в чьих глазах наоборот бы было? Война не сравнится с убийством. На войне все честно: Есть враг - бей его, и тебе спасибо. Ты герой. У тебя не дрожат руки, когда ты убиваешь, нет жалости. И главное, что после не остается вины. А как быть с тем, что тебе надо убить сразу трех неповинных людей, только за то, что они может быть, что-то когда-то могут рассказать о тебе и твоя жизнь может закончиться. Они ничего еще не сделали, но они уже смертельно опасны.

Ночью, лежа рядом с отцом на одной кровати, Степан разыгрывал сцены избавления от опасных ему людей. Он подолгу смотрел на дверной проем в комнату напротив и ясно видел, как он входит туда с пистолетом. Дарья, пока в доме посторонние люди, стала спать за печью, а генерала стали укладывать в одной комнате с Сашей. Для осуществления плана убийства - это было хорошо. Но он знал также, что ни отец, ни Дарья никогда не простят ему этого. А без Дарьи ему и своя жизнь не очень-то нужна была. И тогда Степан стал думать, как избавиться сначала от Николки Мальцева. В конце концов, этих он может завести в лес и бросить, сказав своим в доме, что дальше они поехали сами. Так что выходило, что сначала он должен был расправиться с комиссаром. Завтра утром надо ехать в Тайгу в Управу. Значит, все нужно сделать сегодня.

- Уезжаю я сегодня, - сказал Степан отцу, когда все сели завтракать.

Отец удивленно поднял брови.

- Тебе же завтра.

- Хочу с утра поспеть, чтобы к вечеру вернуться домой. Сегодня у родни переночую. А вам Егор Савельевич, я проводника найду, который вывезет вас на Иркутск. Готовьтесь. Завтра ночью поедите. Больше оставаться здесь нельзя. Соседи и так судачат, почему мы в гости никого не пускаем. Пока списывают на то, что странным с войны вернулся, но сами понимаете, не надолго это.

- Я понимаю Степан. Мы с Сашей будем готовы. Саша сидел за столом, не поднимая глаз. Он всегда так сидел за столом, чтобы не встретиться глазами с Дарьей и не показать своих чувств.

Степан не задержался и уехал сразу же после завтрака. Выехав на ледянку, он повернул свои сани в Назарово. У него еще была надежда, что они заключат с Николкой соглашение о неразглашении тайн друг друга. То есть можно было сделать вид, что они никогда не встречались. Дать возможность друг другу строить свою жизнь. « Но страх, страх, что правда откроется, съест душу, отравит существование. Что сделать? Убить или договориться?» - думал Дергачев и ни как не мог придти к какому-то одному концу. По деревни проехал с ветерком, чтоб никто не смог заговорить с ним. Остановился у дома Мальцевых, постучал в ворота. Никто не откликнулся. Он еще раз постучал, но уже громче и раздраженнее. С дороги кто-то окликнул:

- Эй, мужик, чего ломишься? В Тайге она, у сына в больнице.

- Угу, - сказал Степан, и, не поворачиваясь лицом к говорящему, прыгнул в сани. Хлестанул лошадь. Он совсем растерялся. С чего бы Николки ехать в больницу. Рана-то была пустяковая. Скальп немного снят, кровищи вытекло немерено. Но коль сразу не умер, дальше уж точно бы не погиб. С каждой верстой страх становился все сильнее. А что если Мальцев уже все рассказал.

Тогда завтра вместо работы его ожидают в тюрьме. Терять было уже нечего, и Дергачев, въехав на станцию, направил свою лошадь прямо к больнице. Одноэтажное, черное строение, по самые окна засыпанное снегом, стояло немного на отшибе от остальных домов. Подъехать к нему было легко. Значит, ночью можно будет встретиться с Николкой, а там, как говорится, как бог распорядится.

Николке стало немного легче. Плечо заживало. Голова уже не тревожила. Можно было бы обрадоваться, да следователи, по нескольку часов, каждый день, мучили его своими вопросами. Вопросы были одни и те же, но они как карусель шли по кругу и сбивали Николая, изматывали едва восстанавливающиеся силы. Сто раз уже он повторил, что не помнит, как попал в свою деревню. Помнит начало боя, и когда очнулся у Веры Полигаевой. Но следователь вновь и вновь заставляет рассказывать о том, как начался бой, где его ранило, когда, куда и как он добрался до своей деревни. Он очень боялся сбиться и сказать, что-нибудь лишнее. Тогда все - конец! Он надеялся, что ему, наконец, поверят и перестанут мучить. Он не знал, что ему уже давно поверили, потому что поезд, который он сопровождал, был взорван далеко от Тайги и там же разграблен. Просто отпускать домой его никто не собирался. Так выпала его карта. Ему не могли больше доверять, а значит, он был потерян для новой власти, но его не могли и отпустить, он мог стать сильным врагом. Только потому его еще лечили, что там, в рев.воен.совете никак не могли придти к одному решению - расстрелять или отправить в лагерь. Расстрелять проще. Но он все-таки бывший свой и может быть невиновный.

В домах стали зажигать керосиновые лампы. Степан, попрощался с родственниками, сказал, что хочет повидаться и с другими. На улице мело.

Плохо было видно дорогу. Но что может остановить человека, когда на кон поставлена его собственная жизнь? Вскоре он подъехал к больнице. Только одно окно тускло светилось в доме. Почти по пояс в снегу, пробирался к этому окну Дергачев. Он не ошибся. Именно за этим окном находился Мальцев. Он лежал головой к дверям и ногами к окну и поэтому хорошо был виден Степану. Николка не спал. Он читал какую-то бумажку. Дергачев осторожно подергал раму. Конечно же, даже думать было глупо, открыть оконную раму зимой. В больницу не пустят. « Выстрелить через окно можно. Но сейчас еще рано, я не смогу уйти. А ночью не будет света и я вряд ли смогу попасть в Мальцева», - думал Дергачев. Задача была почти не разрешимая. Именно почти. Потому, что через несколько минут, из больницы вышел сторож, повесил на дверь огромный замок и пошел домой повечерить. « Слава богу»! - прошептал Дергачев.

Он еще немного понаблюдал за больницей и решил - надо действовать.

Ковыряться в амбарном замке было неудобно. Руки мерзли, гвоздь постоянно выскакивал. Кроме того, постоянно надо было оглядываться, не возвращается ли сторож. Когда в замке щелкнуло, по телу Дергачева прошла волна радости. Он аккуратно снял замок, повесил его на душку и потянул за ручку. Дверь сразу не поддалась, Он дернул ее еще и еще раз. Скрипнул намороженный снег в проеме, с неохотой отпуская полотно дверей. В лицо Дергачева пахнуло теплом. Внутри было темно. Сторож, уходя, загасил все лампы. Дергачев на ощупь прошел внутрь дома и огляделся, привыкая к темноте. Из-под дверей одной из комнат пробивался свет. Стараясь ступать, как можно тише он пробрался к ней и прислушался. В комнате было тихо. Он потянул за ручку и заглянул в палату. На кровати головой к нему лежал больной. Дергачев не сомневался, что это Николка. Он никак не мог успокоить свое дыхание. Он слышал стук своего сердца и свои ноги, которые становились ватными. Доставая пистолет из кармана, его рука долго не могла вылезти из него. Он крутил ее в кармане и чертыхался про себя. На какое-то время он оторвал взгляд от кровати и посмотрел на низ своего полушубка. Помог второй рукой придержать полу и вытащил оружие. Когда он вновь поглядел на кровать, то встретился с пристальным взглядом Мальцева, который, повернувшись на бок и приподняв голову, смотрел на него.

- Пришел? - спросил спокойно Николка, - я знал, что ты придешь. Подай стакан с тумбочки. Пить хочется. - Мальцев снова положил голову на подушку и больше не глядел на Дергачева.

Дергачев растерялся. Надо было стрелять, но его попросили дать попить, и он пошел за стаканом с водой.

- Пей, - Степан протянул стакан.

- Не могу. Помоги сесть. Самому еще трудновато.

Дергачев захватив рукой подушку, посадил Мальцева и опять протянул стакан. Мальцев залпом выпил всю воду и снова откинулся на подушку.

- Присядь, - сказал он.

Дергачев сел на край кровати. Оперся локтями о колени, качая пистолет в руках.

- Ну, сел, что дальше? - спросил он.

- Убить пришел? Или проведать? - Николка смотрел на Дергачева без всякого страха, даже с усмешкой.

- А ты, как думаешь?

- Я думаю, что убить.

- Правильно думаешь. Нам с тобой на одной земле не ужиться.

- А когда спасал меня, чего об этом не подумал. Хотел в благородного поиграть. Да не по рылу каравай оказался. Стреляй. Мне все равно не жить. Только от лишних мук избавишь.

- Это почему так?

- Допросы каждый день.

- Ты про нас сказал?

- Нет. Я пока стою на том, что был ранен и дальше ничего не помню. Что очнулся уже в доме Веры Полигаевой. Вера и мать говорят тоже самое. Но все чаще и чаще мне приходит мысль - может рассказать все, как было по настоящему, и они от меня отстанут.

- Всех под расстрел хочешь подвести?

- Знаешь что, пришел застрелить - стреляй! Не пристрелишь, я завтра же про тебя все расскажу. Контра белая!

- Знаешь пословицу, что, сколько волка не корми, он все в лес смотрит. Это про тебя. Скотина ты не благодарная. Без меня бы давно сдох.

- Чем же ты мне помог? Муки продлил. Я если б на станции тогда погиб…

- Чем же тебе лучше-то было?

- Вспоминали бы по человечески.

- А пожить по человечески не хотел бы?

- Кто мне позволит теперь жить по-человечески?

- Если ты сейчас не уйдешь, я позову охрану.

- Нет твоей охраны. Чаи пошли гонять. Выходит, ты для них уже никакого интереса не представляешь. Я может быть, убив тебя, сделаю тебе большое одолжение.

- Жаль, что я тебе не смогу отплатить тем же.

- Не сможешь. Прощай!

Дергачев со всей силы ударил Николку по голове. Тот дернулся и застыл с приоткрытым ртом. « Вот и все, - подумал Дергачев, - одной опасностью меньше».

Всю ночь сторож ходил от дома до больницы, проверял замок и шел обратно.

Утром в больнице начался переполох, не оказалось одного больного. Вся подушка была в крови, на кровати недоставало одной простыни. Поиски не к чему не привели.

Снег валил густыми мохнатыми хлопьями. Налипал на глаза, таял и скатывался по лицу на воротник, где превращался в сосульку. Дергачев, пришедший к конторе ревкома задолго до начала рабочего дня, стоя на крыльце, отковыривал эти сосульки и держал в руках до тех пор, пока они снова не превращались в воду. Руки и ноги начинали мерзнуть. Он уже стал подумывать, не уйти ли ему от греха подальше. Дома оставались два опаснейших человека и, как от них избавиться он еще не решил. Его останавливала и грела только одна мысль - что он, до сих пор считавшийся никем в этом мире, вдруг, управляющий. И он терпеливо ждал.

К конторе подъехала подвода. Шесть человек, взволновано разговаривая, вошли в двери. Дергачев проскользнул вслед за ними и подошел к кабинету Савкина. Стал топать ногами, стряхивая снег с валенок.

- Дергачев войдите, - позвали из кабинета.

Дергачев вошел осторожно, почти бочком. Савкин неодобрительно покачал головой.

- Долго же вы отвыкаете от раболепства. Вам надо будет походить на наши курсы. Вам нужно понять, что теперь вы хозяева жизни и это навсегда. Документы ваши готовы. Теперь вы глава села Заречного. И с сегодняшнего дня, ничего в вашем селе не должно происходить без вашего ведома. И как я говорил, один раз в неделю вы будете приезжать с отчетом. Конечно же, если не будет никаких происшествий. Сегодня же я вас попрошу помочь в одном деле. Присоединиться к нашим сотрудникам. Необходимо из Назарово доставить двух подозреваемых сюда. Вы и поможете нашим сотрудникам и поучитесь. Согласны?

- Да, - сказал Дергачев, обрадовавшись, что ему поручили серьезное дело, - вот только…, - он запнулся, думая продолжить или промолчать.

- Вы хотели сказать - оружие?

- А разве вы не привезли с собой оружие с фронта.

- Винтовка. Но ее нет со мной.

- Привезете в следующий раз ее для регистрации. Пистолет получите попозже. Надо подготовить документы.

- Сегодня вам оружие не понадобится. Оружие есть у остальных. Вам сегодня наблюдать надо. Помогать им, только если попросят. Вам понятно?

- Тогда пойдемте, я познакомлю вас с остальной группой.

Две подводы, на каждой из которых сидело по три человека с винтовками, отъехали от конторы и, переехав через железную дорогу, направились в Назарово.

Дергачев, лежа в санях, укрывшись воротом от снега, думал не о предстоящем аресте, а о доме. Там до сих пор находились два смертельно опасных человека. Совесть его иногда, но уже гораздо реже, напоминала ему, что он обязан этим людям и за себя и за Дарью. Дергачев злился на такие мысли, гнал их от себя и искал доводы в свою пользу. Он, всегда униженный и бесправный, вдруг получал шанс возвыситься над этим миром. Но все могло рухнуть из-за его, когда-то сделанной глупости. «Да пусть бы сдох этот генерал в поезде, и Николка под перроном», - думал Дергачев. И так, все больше и больше путаясь в своих противоречиях, давя в душе презрение к самому себе, злясь на обстоятельства, он к концу дороги пришел к решению: Надо все, что было прежде уничтожить, забыть и окунуться с головой в новое, так много сулившее счастья, будущее. Приняв решение, он облегченно вздохнул и стал смотреть на дорогу. С неба перестало сыпать. Лошади, утопая в выпавшем снегу, шли почти шагом, плеть не помогала.

- С такой прытью, - сказал Дергачев вознице, - мы до вечера не доберемся до Назарово.

- А что с ними окаянными делать? Не хотят бежать и все тут.

- А вы нашего жеребца впереди поставьте. Его можно раскочегарить. А лошадка за ним только так поскачет. Дай-ка мне плеть. Поменяемся.

Дергачев со всей силы стеганул жеребца и объехал впереди идущую повозку. Выровнял сани вдоль дороги и уже до самой деревни не дал жеребцу передышки. Вслед идущую лошадь, перестали подгонять и крыть матами. Она очень ходко бежала за впереди едущими санями.

- К какому двору заворачивать, - крикнул, обернувшись, Дергачев.

- Двор Мальцевых знаешь? К ним давай, - ответили ему.

У Дергачева екнуло сердце и заныло под ложечкой. Стараясь не выдать своего состояния, он завернул к воротам и легко спрыгнул с саней. Остальные выбирались тяжело, за путь отсидели ноги. Громко по-хозяйски постучали в ворота. Не дождавшись хозяев, открыли сами. Мальцева полураздетая выскочила на крыльцо.

- Хозяйка, мы к тебе по делу. Повозки можно во двор закатить? - Спросил ее мужчина, похлопывая руками по валенкам.

- Заезжайте люди добрые. Кто вы?

- Меня зовут Сергей Михайлович, а эти ребята со мной. Пройдемте в дом.

Войдя в дом, Сергей Михайлович протянул Мальцевой листок бумаги. Она долго его рассматривала, потом протянула обратно.

- Возьмите, что-то я ничего не понимаю.

- Это ордер на обыск.

- Какой обыск? Что это? - Анастасия Петровна недоуменно смотрела на мужчину.

- У вас будет проводиться обыск. Вам так понятно? Сейчас мы найдем понятых и проведем у вас обыск, то есть осмотрим у вас все, что посчитаем нужным. Понятно?

- Зачем? - Женщина никак не могла понять, что происходит.

- Хорошо. Вам надо просто сесть и ничего не делать. Мы все сделаем сами.

Он вышел на крыльцо и позвал Дергачева.

- Слушай, товарищ, вам нужно сходить в школу и привести понятых. Там есть один наш человек - это сторож. Возьмите его и еще кого-нибудь. Мы пока подготовимся к началу обыска. Дергачев, чтобы не встречаться с Мальцевой, с радостью побежал до школы. Сторож школы, Засохов, узнав в чем дело, деловито, натянул на себя шапку, накинул полушубок. Позвал с собой какого-то деревенского мужика, с которым только что пил чай. Все трое вернулись к дому Анастасии Мальцевой.

Анастасия Мальцева, увидев в дверях сторожа Засохова, вскочила из-за стола.

- Ну что ирод? Пришел посмотреть на мое горе? Я знала, что ты за мной шпионишь. Сторож он, да кто в это поверит? Сто лет школа стояла открытая, а тут сторож явился. Шпион проклятый! - Она закрыла лицо ладонями и отошла снова к столу.

Мужик, который только что пил чай со сторожем, попятился от него, как от чумного. Засохов только усмехнулся. В доме уже сидели, не раздеваясь, все приехавшие на обыск.

- Начнем, - сказал следователь. Разом все поднялись и разошлись по дому и двору.

Скоро на стол легли окровавленные тряпки. Больше ничего подозрительного найдено не было.

- Это что? - спросил следователь.

- Это бинты с головы моего сына. Вы же знаете, что мой сын ранен?

- Знаю. Но я также знаю, что ваш сын у вас не был. Вы сами говорили, что он всегда находился у Полигаевой.

Понятой Засохов вступил в разговор. - Здесь он жил. Она его через день к Полигаевой увезла. Ночью. Думала, никто не видел. Я проследил.

- Спасибо за службу, - просто без эмоций сказал следователь, обращаясь к сторожу. - Вас завтра ждут в ревкоме. Если захотите, можете уехать с нами.

- Да-да, конечно же, с вами. Мне собираться не долго.

- Соберетесь после обысков. У нас еще один дом.

- Полигаевой?

Мужик, стоявший в стороне, стал потихоньку пятиться к двери, но строгий голос следователя остановил его.

- Стоять! Вы сможете быть свободны только после обыска. Когда подпишете протоколы. Вам понятно? - обратился он к понятому.

- Да, ваш бродь, - поклонился мужик.

- Не бродь я и не ваше превосходительство - зовите меня товарищ следователь.

- Да-да-да, - закивал головой мужик.

Дергачев стоял в сенцах и боялся войти в дом. К обыску, как таковому его не привлекали. Так на подхвате. Что-то подержал, что-то подал. Он был рад такому раскладу. И старался в дом не входить, хоть ноги и стали уже подмерзать немного. И обратный путь был не близкий. Но не выносимо было встретиться взглядом с матерью Николки.

Следующий двор был Веры Полигаевой. До нее уже дошла новость о приезжих. Она встретила их на крыльце, прибранная, расчесанная, с прекрасной черной косой на голове. С глазами, как уголья. Высокая, прямая, самоуверенная. Она надеялась, что среди оперативников будет ее поклонник молодой следователь, Белов Виктор Васильевич, который смотрел на нее в прошлый раз такими влюбленными глазами. Он обязательно ей поможет, думала она. Но глупость красивых женщин доходит иногда до абсурда. Всего несколько минут понадобилось оперативникам, чтобы найти у Веры, спрятанное в сливной желобок под крышей, ружье и пулю, вбитую в пол под кроватью.

Следователь Белов старался не встречаться взглядом с Верой. Он не подходил близко к столу, где шел допрос. И очень часто выходил на улицу, где на крыльце стоял Дергачев и постоянно курил. Им обоим не нравилось все, что происходит. Белову - потому, что в роли подследственной была женщина, которая ему сильно нравилась. Дергачеву - потому, что все подследственные были ему хорошо знакомы.

На улице стало темнеть. Пора было возвращаться. Со двора Веры забрали повозку, положили в нее вещественные доказательства, посадили Веру, сторожа. Возницей сел старший следователь. У дома Мальцевых все остановились. Со двора также забрали лошадь, впряженную в сани, в которую посадили Анастасию Петровну, молодого следователя и хотели посадить Дергачева, но он отказался. Тогда взяли одного из отряда и вручили ему вожжи. Четыре повозки выехали из села Назарово и направились в Тайгу. Глубоко за полночь повозки остановились у конторы. Женщин проводили в один из кабинетов. Дергачева отпустили на неделю в Заречное.

Он был доволен, что не имел возможности поговорить с арестованными женщинами. Может быть поэтому он не чувствовал себя виноватым. А может быть, это были первые ласточки его бессердечия. В ночь выезжать было опасно одному. По лесу бродили волки и не только. Злых людей развелось по дорогам очень много. Дергачев решил, что выедет рано утром и к обеду будет дома. Он не стал рассказывать родственникам, как прошел его день, а попросил уложить его поскорее спать. Всю ночь Дергачев провел в кошмарах. Ему снился Николка. Он, в страхе, цеплялся за Дергачева. А тот не мог от него отбиться. Ему снилось, как он стреляет в генерала. А генерал не падает, не умирает, а только стоит и укоризненно качает головой. Ему снилось, как Александр смотрит на Дарью. Дергачев начинает понимать эти взгляды. Он застонал и проснулся. Посмотрел сквозь дырочку в замерзшем окне, увидел, что многие окна уже светятся. Значит можно ехать. Запряг лошадь, разбудил тетю и тихо попрощался.

- С богом, сынок, перекрестила его женщина.

Дергачев сидя на коленях в санях, махал хворостиной. Снег за день слежался, сани легко скользили, лошадь бежала, махая хвостом и пофыркивая. Дергачев любил в такие минуты мечтать, но сегодня ничего не получалось. Отчасти оттого, что он никак не мог решить, что он сделает со своими гостями. Вывезет ли их за пределы Тайги, что очень опасно, если кто-нибудь остановит. Или просто увезет в лес и пристрелит. Генерал его не станет подозревать и поедет с ним куда угодно, думал Дергачев. Время шло, повозка почти летела. Перехватывало дух от ветра, а может от мыслей, которые не давали ему покоя. Нужно было решать, решать немедленно. Но видно, что-то еще человеческое теплилось в его сердце, если он, понимая, что, убив этих людей, получит шанс на новую жизнь, все еще метался и не принимал твердого решения. Потом он успокоился, оставив все на потом. У него была целая неделя до следующей поездки в Тайгу в ревком. За это время он обязательно что-нибудь придумает. И все рано скверно и тяжело было на душе Дергачева. Сейчас, придя домой, нужно будет говорить с генералом, с его племянником, улыбаться Дарьи, соглашаться с отцом и при всем при этом не дать им разглядеть, какая каша у него в голове от гнусных мыслей.

У ворот дома, Степан увидел такую картину: Соседка с маленьким ребенком на руках, со слезами просила помочь ей. Заболел сын, и она не знала, что ей делать. Даша, сочувственно сложив ладони на груди, объясняла ей, что свекор сам болен и не может выйти к ней. Та плакала и качала малютку, но от ворот не уходила. Дергачев бросив вожжи на сани, быстрыми шагами подошел к женщине.

- Марья иди домой. Не держи на холоде ребенка. Я сейчас подлечу деда самогонкой, и он придет к тебе сам. Иди не бойся, он скоро придет. Женщина недоверчиво посмотрела на Степана.

- Иди, иди. Я не обманываю. Он скоро будет у тебя, - Дергачев развернул женщину и легонько подтолкнул к дороге. Она, прижав к себе ребенка покрепче, пошла медленно, в пол оборота, решая послушаться или опять вернуться и просить. Степан почувствовал это, и крикнул вдогонку:

- Марья, готовь ребенка, мы сейчас придем. И женщина после этих слов заторопилась и почти побежала к своему дому.

- Здравствуй, Степа. Как съездил? - Даша, подошла к Степану и уткнулась головой ему в грудь. Он погладил ее по спине, легко прижал к себе и нежно, взяв за плечи, отстранил от себя.

- Все хорошо Даша. Отцу надо срочно к Марьи пойти. А нам, что-то решать надо. Не ровен час, откроется какие гости у нас в доме, и не сносить нам всем головы. Сейчас такое началось Даша, что не знаешь, как поступить.

- Что началось, Степа?

- Аресты Даша. Не дай бог нам попасть под это. В Назарово двух женщин арестовали, забрали лошадей сани. Дома их, сам слышал, как говорили, под конторы отданы будут. А это значит, что никто их отпускать не собирается. Иди отца отправляй срочно к Марьи, а я пока лошадь распрягу.

Взволнованная Даша побежала за свекром, но он уже одетый выходил из дома. В руках его был узелок с лекарствами.

- За стол без меня садитесь. Приду не скоро. Посмотрю, пока мальцу легче не станет. За ужином все обговорим. Опасно уже стало взаперти сидеть. Ворота Дарья закрой.

- Хорошо, батя. Даша побежала к воротам, потянула их на себя, всунула засов в скобы. Вместе со Степаном вошла в дом. В доме стояла тишина, будто никого не было. Когда клацнул крючок на дверях из кухни вышел Александр.

- Добрый день, Степан Федорович. Какие новости в мире?

- Новости плохие. Уезжать вам надо, - сказал Дергачев резко. Дарья испугалась.

- Куда ж они в такой мороз поедут, Степан. Они и пятидесяти верст не проедут. Или замерзнут или волки съедят.

- Это как бог даст. Здесь им тоже долго не продержаться. Кто узнает, всех нас порешат. Теперь это быстро делается. Оружие у них, слава богу, есть. От волков отобьются. Даша, гостей на кухни покорми. Нам на стол в горнице поставь. Да шторки открой. Когда это было, чтобы средь бела дня окна закрыты были. Люди же не слепые. - Егор Савельевич, - проходя на кухню, позвал Дергачев.

- Да, Степан Федорович. Я слушаю, о чем вы говорите. Вы правы. Я уже достаточно окреп. Саша молод. Я только хочу попросить вас вывезти нас подальше за станцию, верст на двадцать пять, а дальше указать дорогу. Может вы с нами?

- Нет, - резко сказал Степан, - я навоевался. Из дома теперь никуда.

Егор Савельевич не ожидал такого резкого отказа. « Мир рушится, - подумал он, - если солдат смеет так говорить с генералом». Дергачев сам смутился немного после своих слов, но ему понравилось, что он смог так резко ответить генералу. Первый раз в жизни он позволил себе такое и не получил за это взыскания и он все возвращался и возвращался мыслями, к тому как он осадил генерала и это ласкало его душу. Он становился хозяином.

Генерал больше не сказал ни слова. Ушел за печь, сел рядом с Александром. Взял его руку и крепко сжал. Саша посмотрел на генерала, хотел что-то сказать, но тот приложил палец к губам. Генерал, как человек военный и умудренный опытом, почувствовал опасность. Это чувство передалось Александру, и он понимающе кивнул.

Даша принесла две чашки со щами и двумя горбушками хлеба.

- Саша, Егор Савельевич поешьте, - сказала она, ставя чашки на лавку между ними.

- Спасибо Дарьюшка, - сказал генерал. Саша только улыбнулся. Дарья ответила ему взглядом.

Степан следил за каждым шагом Дарьи, и что-то ему не нравилось в ее поведении. Но он никак не мог уловить это что-то. Вроде все она делала, так как надо - и с ним была ласкова и с гостями не очень разговорчива - но вот было что-то, что на подсознательном уровне, раздражало Дергачева. Она поставила перед ним чашку и села рядом.

- Сама, почему не ешь? - спросил Степан.

- Не хочется что-то, - ответила Дарья.

- Работаешь мало, вот и есть не хочется.

- С нашим хозяйством мало не поработаешь, - мягко ответила Даша.

- Тогда ставь чашку и ешь.

Даша встала, прошла на кухню, налила себе щей и, выходя, встретилась глазами с Александром. Лицо его покрылось красными пятнами, глаза пылали. Дарья испугалась, что может случиться скандал. Егор Савельевич опять взял Александра за руку и теперь уже со всей силы сжал его запястье.

После обеда, когда Даша убрала посуду. Дергачев сказал:

- Пойду дров порублю, а ты Дарья одевайся, складывать будешь.

Они вышли из дома.

Егор Савельевич заговорил с Александром.

- Что-то изменилось в солдате за эти дни. Ты не заметил?

- Заметил. Я не верю ему. Он хочет от нас избавиться, но пока не знает как.

- А мне кажется, что он уже принял решение. Он смотрел сегодня на нас, как будто нас уже не существует. Так смотрят на солдат приговоренных к расстрелу. Когда их уже не слушают, а каждый говорит о чем-то своем. Я раньше не думал об этом, но сегодня я ощутил, что чувствовали солдаты, приговоренные к смерти. Я опытный офицер, но даже у меня захолодело под сердцем от его взгляда.

- Надо уходить.

- Он нас не выпустит. Надо держать оружие при себе. У нас нет денег. Нет повозки. На улице зима, мороз. Вокруг власть красных. Мы для них враги. Нет у нас с тобой возможности выжить. Как нет возможности выжить солдату, если мы останемся здесь.

- У меня есть кое-что.

- В первую ночь, когда мы подрались с солдатом, после того как все успокоилось и вроде все затихло, я услышал шорох и легкие постукивания. Дверь из комнаты была открыта, и я увидел силуэт Степана, который возился у печи. В следующий раз, когда вы спали, а остальные уехали на станцию, я осмотрел печь и увидел внизу не замазанный дымоход. Вы знаете, что я там нашел?

- Два слитка золота.

- Откуда они могут быть у солдата?

- Не знаю. Но это шанс.

- Саша опускаться до воровства нельзя.

- Егор Савельевич, о чем вы говорите. Может, этот солдат сам его где-то намыл. Он его также где-то своровал. Тем более, что другого выхода у нас все равно нет.

- Так-то оно так Саша. А что если мы ошибаемся, и Дергачев искренне хочет нам помочь? Как тогда мы будем выглядеть в его глазах?

Александр промолчал.

- Хорошо, что ты меня понял, - сказал Егор Савельевич.

Дергачев выйдя на улицу, не стал рубить дрова. Он взял Дарью за руку и повел в сарай. Там посадив ее напротив себя, сказал:

- Даша, послушай меня сейчас внимательно. Я теперь управляющий нашим селом.

- Как? - удивилась Дарья.

- Не перебивай, - сказал Степан. - Я теперь вроде как красный комиссар. И мне приказано, чтобы на селе без моего ведома ничего не происходило. Мне приказано сделать перепись всего нашего села с их хозяйством. Ты мне в этом поможешь. Еще мне приказано указать какого кто сословия. Ты у меня племянница бывшего помещика.

- А то Даша, что власть наша…

- Ваша? - перебила его Дарья.

- Да, теперь наша - моя! Моя власть не любит тех, кто давил нас.

- Кто же тебя Степа давил, если Иван Григорьевич, помещик ваш, за тебя свою племяннику выдал?

- Ты ему просто обузой была, вот он и выдал тебя.

- Мне кажется Степан, что ты меня сегодня весь день обидеть хочешь. Я думала любовь у нас, и дядя в это поверил. А ты тогда зачем на мне женился? Чтобы поближе к помещикам быть? - Дарья от обиды начала язвить.

- Я тоже по любви женился. Только нам теперь надо сказать, что ты в услужении у Гончаровых была и никакого родства с ними не имела.

- Степан, кто же в это поверит. Вся деревня знает, что я родня им. И фамилия моя такая же, как у помещика.

- Была такая же. Теперь, Даша, надо быть очень осторожными. Крестьяне мы с тобой.

- Хорошо, я согласна, если поверят.

- Поверят. Списки мы с тобой будем составлять. Теперь заноза моя, наши гости. Я понимаю, что Александр спас тебя от Лешего, но пойми меня Даша, если мы от них не избавимся, мы все погибнем. С колчаковцами даже не разговаривают, их сразу расстреливают. Их укрывателей тоже.

- Что ты хочешь сделать. - Пока не знаю. Я не могу вывезти их отсюда. Мне этого не простят, если узнают. Я не могу им отдать нашу единственную повозку. Мне надо ездить на ней в ревком. Уйти пешком они не смогут их очень быстро арестуют, а значит и меня.

- Почему? - спросила Даша.

- Потому, что они расскажут, где отсиживались.

- А если не скажут?

- Скажут, Даша, там все говорят.

- Степан, мне страшно. Ты ведешь разговор к тому, что у тебя один выход убить их. Это так?

- Ты не можешь этого сделать. Александр спас меня.

- Спас тебя и погубит всех.

- Степан, не смей даже думать про это! Ты как жить потом будешь, взяв такой грех на душу. - Даша пыталась заглянуть ему в глаза, но Степан, запрокинув голову, смотрел в небо.

- Смотри как облака высоко. Морозно будет.

- Степан, посмотри на меня, скажи, что ты не сделаешь этим людям ничего дурного, - Даша трясла его за плечи.

- Дурного, не сделаю. Пристрелю только, - сказал Дергачев и засмеялся.

- Степа, ты пугал меня. Зачем ты так, - Даша успокоилась и улыбнулась.

- Эх, Дашка, с этими гостями, нам с тобой и пообниматься негде. Соскучилась, поди, аль нет. Я давно наблюдаю, как на тебя баринок смотрит.

- О чем ты говоришь, Степа. Что в голову взял, - забеспокоилась Даша.

- Да я так, ничего. Только предупредить хочу, если, что замечу - обоих, рядышком положу. Вот так-то Даша.

- Злой ты Степан с войны вернулся. Мечешься что-то, подозреваешь всех.

- Жизнь научила. Так что теперь Даша я никому не позволю свою жизнь загубить, чего бы мне это не стоило. Пошли в дом. Вечером скажу всем о своем решении.

Отец вернулся от больного ребенка довольный. Разгоряченный. Сразу с порога объявил, что его там хорошо угостили, обласкали, напоили чаем.

- А с ребенком-то, что, - усмехаясь, спросил Степан.

- Да, баба дура, первый ребенок, не углядела, что зубы режутся. От того и горит весь. И понос у ребенка. Я ему травок дал. Спит теперь, посапывает. А девка ядреная. Жалко муж под боком.

- Что-то ты отец распалился. Видно лишнего тебе налили, - сказал Степан улыбаясь.

- За дело налили. Я им сказал, чтоб сами не приходили. Завтра к ним сам зайду. Спрашивали, пытали, почему мы так замкнуто жить стали.

- И, что ты им сказал? - спросил Степан.

- Сказал, что вы с Дарьей друг на дружку не налюбуетесь. Вот никого и не пускаем, чтоб не мешали. Мыслимо ли дело муж больше четырех лет дома не был.

- А мне хоть поверили, хоть не поверили все едино, лишь бы не лезли в дом.

- Федор Михайлович, есть будешь? - спросила Дарья.

- Накормили уж. Мне б соснуть немного.

- Ложись, батя в дальнюю комнату, гостям уж там спать не придется.

- Уйдут они сегодня.

- Договорились. Это хорошо. А то не ровен час, все загремим, как колокол с колокольни. Без меня не уходите, попрощаемся, - обратился он к Егору Савельевичу, вышедшему из кухни, после услышанного. - Я посплю маленько и провожу вас.

- Хорошо, Федор Михайлович, обязательно попрощаемся.

- Пойдем, Дарья, управимся со скотиной. - Степан взял ведра и вышел.

Дарья заскочила на кухню, увидела вопросительный взгляд Александра, взглянула на Егора Савельевича и сказала:

- Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Я знаю.

Она выскочила следом за мужем. Дергачев стоял около загона для коровы и плакал. Плечи его содрогались, шапка была брошена на пол. Дарья обняла его и кончиками пальцев вытерла слезы.

- Что делать, Даша? Сейчас наша жизнь стоит против их жизни. Какую ты выберешь?

- Обе, Степочка, обе, - уверенно сказала она и крепко прижалась к мужу.

- Нет, Даша, обе не получится, - сказал он и отстранил ее от себя. - Сходи сегодня вечером к Галке, подруге своей. Ей одной скучно. Поболтаете. А мы, мужики, вечером все и решим.

- Нет, нет! - испугалась Дарья. - Я не куда не пойду. Я не дам тебе погубить людей.

- Может, выберешь сейчас, кто тебе дороже? - спросил Дергачев, - или может с ними положить за одно уж?

Глаза у Степана стали злые и колючие. Дарья испугалась этого взгляда и съежилась. Она впервые поняла, что не имеет никакой власти над своим мужем.

- Ты не сделаешь этого? - сказала она почти шепотом.

- Сделаю. И ты это знаешь.

- Я не дам тебе, - еще тише повторила Дарья.

Степан промолчал, и это было еще страшнее, чем, если бы он стал угрожать ей. Она развернулась и бросилась к дому. Он догнал ее и резко развернул за рукав.

- Пискнешь кому - Убью! - и так толкнул ее от себя, что Дарья, не удержавшись на ногах, упала головой на ступеньку крыльца и уже не поднималась. Степан постоял немного, посматривая не лежащую без движений Дашу и, наконец, решил подойти. Он потряс ее за ворот, но Дарья не приходила в себя. Злость исказила его лицо, он подхватил ее подмышки и потащил в дом. Услышав шум, из кухни выскочил Александр и подхватил Дарью на руки, почти вырвав из рук Степана. Он положил ее на кровать и только тогда спросил, что случилось. Дергачев прочитал все во взгляде Александра и зло улыбнулся. Так улыбнулся, что у Александра мурашки поползли по телу.

- Запнулась.

Он вышел из дома, не думая о том, очнется ли его жена, или она погибла. В его душе такая буря, такая борьба происходила, что он сам чуть не терял сознание.

Александр приподнял голову Даши и подложил подушку. Когда убрал руку, увидел, что она в крови. Он зашел на кухню, где, уронив голову, сидел генерал. Саша с горечью в голосе прошептал:

- Он убил ее… , - и потом гораздо громче и безысходнее, - Он убил ее!

- Саша, Саша, успокойся. Успокойся. Нам сейчас нельзя. Если он ее убил. Его больше ничего не держит. Мы следующие. Я уже давно держу оружие наготове. - Егор Савельевич показал на карман. Надо быть осторожнее. Ночью уйдем.

- Что за шум? - подал голос из дальней комнаты Дергачев старший. Он выглянул из-за дверей и увидел на кровати напротив, Дашу, одетую в полушубок и валенки. - Ты Дашка совсем с ума сошла, с ногами на постель? Он потряс ее за плечо. Даша застонала. Из кухни выскочили Саша с генералом.

- Жива! - радостно воскликнул Александр и бросился к кровати.

- Пошел вон, - оттолкнул его Федор Михайлович, - Воду тащи. Что случилось?

- Не знаем, - сказал генерал. - Они с мужем дрова пошли колоть. Потом Степан притащил ее подмышкой, бросил на кровать, сказал, что запнулась.

- А, где он сам?

- Не знаем. Притащил Дашу и сразу же ушел.

- Вот я ему запнусь. Ох, запнусь. Воду давай, - прикрикнул он на Александра.

Обмыл голову, приложил каких-то травок, забинтовал чистой тряпкой, дал попить настойки, и Даша отошла. Она помогла снять с себя полушубок, валенки и снова прилегла на подушку.

- Случилось что? - снова задал вопрос свекор, но уже Даше.

- Запнулась я, и головой ударилась о ступени.

- Во! Ходите, голову задравши, не хрена не видите, - заворчал Федор Михайлович, успокаиваясь. Пойду, посмотрю, где там Степан. Он, не одеваясь, вышел.

- Саша, подойдите сюда, - позвала Даша, когда за свекром закрылась дверь.

Саша подошел и присел на край кровати.

- Не оставляйте меня Саша здесь. Он вас убить хочет и меня тоже.

- А тебя за что Даша?

- Не знаю. Говорит, что я не того сословия. И что вам помогаю.

- Егор Савельевич, вы слышали, о чем говорит Дарья.

- Собирайся Александр, уходить надо.

- Куда? Еще не совсем стемнело.

- Ничего. Главное по домам уже все сидят. Да и нам, какая теперь разница. Не ждать же, когда нас перестреляют. Может он, кого себе на подмогу, пошел звать.

- А как же Дарья. - Дарью мы взять не можем. Она с нами погибнет.

- Я не оставлю ее.

- Не глупи Александр - на улице мороз, а у нас ни дома, ни хлеба, ни повозки. И кругом одни красные, да еще уроды перекрашенные, - со злостью высказался Егор Савельевич.

Когда Федор Савельевич, выскочил раздетый на улицу, он сразу же увидел своего сына. Степан сидел на крыльце, обхватив руками ноги, и положив голову на колени. Он молча качался из стороны в сторону. Федор Михайлович похлопал сына по плечу.

- Что случилось Степан? Дашка ведь не запнулась, как она говорит? Так? Не об че у нас перед крыльцом запнуться-то.

- Я ее толкнул, батя. Думал, убил. Хотел себя порешить. Вот сидел сам с собой прощался.

- Ну и дурак. Умирать не надо не из-за чего, даже и из-за бабы. Их вон сколько вокруг. Бери любую - не откажет. Война мужиков подсобрала. А с бабой надо вожжами разговаривать, а не толкать. Вожжами и понятно и не смертельно. Пошли в дом, замерз я.

- А как мне с ней теперь?

- А ни как, виду не подавай, что переживал, а то возгордится. Слухай, давай к соседу бобылю в гости сходим. Самогонки с собой возьмем, он обрадуется, и ты отойдешь маленько. Да и Дашка за это время успокоится.

- Пошли отец. Муторно мне. Очень хочется напиться.

- Вот и здорово. Щас я оденусь, бутыль возьму. А ты посиди здесь. Чтоб опять с женой не полаялся. Завтра все и обсудите.

Федор Михайлович забежал в дом, поплясал ногами, похлопал по себе руками, немного согрелся. Обратился ко всем:

- Мы сходим со Степаном к соседу, погулям маленько. А вы за Дарьей присмотрите. Шторки закройте, и чтоб ни одна душа вас не видела. Завтра решим, что делать с вами. Он оделся, захватил с собой бутыль и вышел. Все услышали, как снаружи закрывают дверь на замок. Потом скрипучие шаги за окном и удаляющийся, приглушенный говор. Александр вышел в коридор и потолкал двери. Они были заперты. Он вернулся и сел на лавку.

- Что делать? - обратился он к Егору Савельевичу. Егор Савельевич посмотрел на Дарью. Даша приподнялась с постели. Ее немного поташнивало, но она встала, и сама проверила дверь. – Да, нас закрыли. Но вам надо уходить. И без меня вам не выбраться отсюда. А мне оставаться здесь нельзя. Если вы уйдете, а я останусь, меня со свету сживут.

- Даша, вы подумайте. На улице мороз. Вы слабая. Вы не сможете идти, - сказал Егор Савельевич.

- Я помогу ей, - вступился Саша.

- Как вы еще молоды, Александр. Ведь мы сами уходим в никуда. Муж ей простит.

- Не простит, - Егор Савельевич мне муж. - Они сейчас всю ночь гулять будут, туда и солдатки заглянут. А завтра он вернется, увидит, что вас нет, и все на мне выместит.

- Да он обрадоваться должен, что мы ему больше мешать не будем.

- Не верит он, что отсюда уйти можно. А если вас поймают, вы его сдадите. Скажите, что он колчаковец и постреляют нас всех. А ему красные должность председателя села дали. Нашего. Вот он и мечется.

- Понятно, - протянул слово генерал. - Ему теперь для полной безопасности, надо нас убить. Иначе он будет жить и бояться. В слово он конечно не верит.

- Какое слово, - спросила Дарья.

- В слово офицера, что никто его и никогда бы не выдал.

- Нет, конечно, нет, это вы своему сословию оставьте, как сказал бы мой муж. Возьмете меня? Мне теперь здесь остаться только на погибель.

- Хорошо, Дарья, может по дороге, каких добрых людей найдем. Останешься там. Что ж нам с собой взять?

- Я все соберу, а вы по мешкам раскладывайте. Лошадь возьмем с санями. До утра не хватятся, а мы к утру далеко будем.

Саша пошел собрать вещи в комнате, где они спали последнее время с генералом, замешкался у печи и немного погодя подал Даши увесистый сверток.

- Что это? - спросила Дарья.

- Оружие, - ответил Александр. И Дарья осторожно положила сверток на дно сумки. Саша развеселился. « Женщины, женщины, - подумал он, - но кто из мужчин догадается положить оружие так далеко»? Однако Даша не заметила его улыбки и продолжала набивать сумку вещами и продуктами. Когда сборы закончились, Женщина выставила окно в коридоре, вылезла и пошла в конюшню. Запрягла лошадь, вывела во двор и только потом, сняла ключ с косяка и открыла дом. Стараясь не шуметь, мужчины уложили мешки. Рядом с собой положили оружие. Легли в сани. Дарья закрыла дверь. Перекрестила дом, поклонилась. Затем открыла ворота. На улице никого не было. Она вывела лошадь, идя рядом с санями. Закрыла ворота и еще раз перекрестила свое подворье. Запрыгнула в сани, молча щелкнула хлыстом.

Степан Дергачев, пока еще совсем не опьянел, несколько раз выходил на улицу и смотрел на свои окна. В доме не спали. «Сейчас меня, наверное, обсуждают, - думал он, - пусть обсуждают. Завтра я им всем покажу», - грозил он кулаком в сторону собственного дома. За ним выбегали молодухи, со смехом хватали его за плечи и утаскивали обратно в дом. Он улыбался от женского внимания к себе и вскоре, опьянев окончательно, уединился за печью соседа с одной из них.

Утром его растормошил отец.

- Вставай! Пошли домой, быстро, - говорил отец, вытягивая Степана из-под тяжелой руки соседки.

Степан, с больной головой, не сразу понял, чего от него хотят, но все-таки поднялся. Отец бегом бежал домой и, оборачиваясь, подгонял Степана.

Степан забежал в дом следом за отцом и остолбенел. В доме никого не было. Он заглянул за печь, во все комнаты. Выскочил во двор, забежал в конюшню. Ни саней, ни лошади, ни Дарьи. Дергачев постоял в замешательстве, потом, как будто, что-то вспомнил, ринулся опять в дом и чуть не сбил, стоящего на крыльце, отца. Через минуту отец услышал, как хохочет Степан. Он заторопился. Войдя в дом, застал сына, сидящим на полу, у печи. Дымоход был разворочен. Степан, весь в саже, держался за живот и заходился от смеха. Дергачев старший двинул сыну по затылку, так сильно, что тот больно ударился о печь и затих.

- С ума не сойди из-за бабы, - строго сказал отец, и добавил, - отплатили черной неблагодарностью за хлеб - соль. Он сел рядом с сыном на пол и погладил его по голове, и Степан хмыкнул носом, почти, как в детстве.

Однако, Дергачев не кинулся на розыски пропавших. «Уйти в такой мороз далеко невозможно. Выйти к людям беглецы побоятся. Не кормленая лошадь скоро падет. Остальное довершат волки, которых в последние годы особенно много», - думал Степан. Когда первая волна боли сошла. Он рассудил, что это даже к лучшему, что теперь никто ему не помешает начать жизнь заново. Отец объявил, досужим соседям, что Дарья уехала к родичам погостить. Поверили легко, так как у Дергачевых теперь не было подводы. Искать лошадь для поездок в ревком долго не пришлось. Молодуха - соседка с удовольствием ему одалживала свою кобылку. А он, почти каждое утро просыпался в ее гостеприимном доме. Но видно пошла у Дергачева младшего полоса невезения.

В один из вечеров, когда здание милиции опустело от сотрудников, а дежурный пошел осматривать кабинеты, в камеру к заключенным вошел молодой следователь Белов. Две изможденных женщины, прислонившись друг к другу, сидели на голой лавке, поджав колени. Они пытались заснуть. При виде входившего следователя, обе тяжело поднялись.

- Добрый вечер женщины, - сказал Белов, и сел напротив.

Женщины не ответили. Как у затравленного зверька, был их взгляд. Женщина постарше, с ввалившимися щеками, и горящими, как у больной глазами, походила на помешанную. Ее волосы выбились из-под давно не стираного платка и висели над глазами грязными прядями. Она стала быстро ходить по камере и заламывать руки, отчего слышны были частые пощелкивания суставов. Молодая женщина, высокая и жгуче черноволосая, пыталась остановить ее и держала за рукав.

- Успокойся Анастасия! Сядь, - говорила она, - следователь ждет, и взглянула на Белова. « Совсем недавно я пыталась ему понравиться, - подумала Вера Полигаева, а это была она, - и как давно это было. В другой жизни». - Сядь ты! - крикнула Вера на женщину и со всей силы дернула за рукав. Женщина, от неожиданности, не села, а залетела на лавку. - Сядь, - уже примиряющим голосом, сказала Полигаева.

Следователь молчал, не зная как начать разговор, с которым он пришел. Вера Полигаева, которая так запала ему в душу с первой их встречи, показалась ему сейчас еще краше, еще милее. Она похудела, огромные большие глаза ввались, долго нечесаная коса пушилась. Ее беззащитный взгляд, терзал его влюбленное сердце. С самого первого дня их ареста, Белов обдумывал, как спасти Веру. Он не хотел думать о Мальцевой, но так как они шли по одному обвинению и были вместе, пришлось думать об обоих. Он услышал, как возвращается дежурный по милиции, потом увидел его. Тот прошел мимо камеры с зарешеченной дверью и даже не поглядел в их сторону. Белов еще днем заметил, что дежурный, проходя мимо камеры, всегда идет как-то вполоборота, отвернувшись от взглядов арестованных. Дежурный прошел в кабинет и закрыл двери.

Этим дежурным по милиции был Степан Дергачев. Его прислали сюда в поддержку, перегруженным, делами сотрудникам, всего на одни сутки. Войдя утром в здание, он увидел арестованных женщин, все еще находившихся в камере. И опять появилась вина и страх - а что если, про него уже, что-то рассказали. Весь день он старался проходить мимо них так, чтобы его не узнали, а еще хуже, не стали просить у него помощи, по знакомству.

Белов, взяв руку Веры, легко пожал ее. Она поняла и внимательно на него посмотрела. Он перевел взгляд на Мальцеву, как бы спрашивая, можно ли начать разговор при ней. Вера слегка пожала плечами. Потом повернулась к Анастасии и тихо сказала ей:

- Анастасия спроси, что-нибудь у следователя, только тихо. Он ответит тебе.

Анастасия недоверчиво взглянула на Белова, встретила его доброжелательный взгляд и почти шепотом спросила:

- Где мой сын?

- Он сбежал, - сказал Белов, - поэтому вы здесь. Я хочу вам помочь, но и вы должны помочь себе. Вы должны внимательно меня выслушать.

- Мне теперь все равно, что будет со мной, - сказала, улыбаясь, Анастасия.

« Сумасшествие развернулось в другую сторону, - подумал следователь, видя, как счастливо, улыбается Мальцева, - пожалуй, она все испортит». И все же он не смог уйти, не попытавшись помочь Вере.

- Есть ли у вас место, где вы могли бы укрыться от посторонним глаз, на несколько дней? - спросил Белов.

- У родни, у моей родни, что живут здесь в Тайге, - сказала, начиная понимать ситуацию, Анастасия.

- Нет. Это не пойдет. Прежде всего, вас будут искать у родственников. Это должно быть такое место, где вас искать не станут.

- Я знаю такое место. Это…, - сказала Вера, но ее тут же остановил Белов.

- Мне говорить не надо. Так будет спокойнее и вам и мне. Вот ваши документы. Дела я уничтожу. Искать вас будет бессмысленно. Мой вам совет, добраться как можно скорее до Томска. Город большой, там легко можно будет затеряться. Когда все успокоится, я разыщу вас Вера, если вы мне позволите.

- Я буду рада. Если мы задержимся в Томске.

- Мое дежурство закончится в полночь. Замок на камере не будет закрыт на ключ. Выходная дверь закрывается только на щеколду. Дежурного я беру на себя. У меня хорошая бутыль самогона. После моего ухода, как только почувствуете, что дежурный заснул - уходите! Это все. Прощайте Вера и удачи вам. - Он еще раз крепко сжал ее руку и заглянул в глаза. У Веры на ресницах дрожали слезы. Белову до страсти хотелось прижать ее к своей груди, но он устоял.

Камера была закрыта, замок повешен. Ключи Белов передал Дергачеву.

Тот положил ключи на стол, рядом с собой и продолжил читать лежащие на столе бумаги.

- Может, чаю попьем? - предложил Белов, - а то уснуть можно от безделья.

- Пейте, чай на плите, - ответил Дергачев без энтузиазма. Он за время пока сидел один, налился этим чаем по горло.

- А может чего покрепче? - не отставал следователь, - а то у меня есть. Рабочий день закончился, имеем право.

- А дежурство? - с сомнением, но, уже оживившись, спросил Дергачев.

- А что дежурство. Оно идет. Все закрыто, все в порядке. Утром будешь трезвый. Кто тебя ночью увидит?

- Пожалуй, вы правы. Тоска всю ночь сидеть одному. Вы же только до двенадцати? - спросил он.

- Я до двенадцати. Но мы сейчас выпьем понемногу, и тебе веселее ночь покажется. Я пошел в свой кабинет, принесу сладкую.

- Может, и закусить что есть? - вслед, спросил Дергачев, а то у меня запасы кончились, не знал, что отправят на дежурство.

Белов притащил бутылку с самогоном и кусок хлеба с луковицей. Наливал он щедро по целому стакану. Дергачеву бы заподозрить столь неоправданную щедрость, но он был еще не пуган мирной, вроде бы, жизнью. И поэтому пил без оглядки. Ему все больше и больше нравился такой милый, свой в доску, рубаха парень - этот молодой следователь. В полночь Белов растолкал едва стоящего на ногах Дергачева и попросил его закрыть за ним дверь. Проводив нового друга, Дергачев слил в стакан остатки мутного самогона, выпил залпом, крякнул, занюхал рукавом и свалился на лавку. Подтянул к себе винтовку, загреб со стола ключи, немного поелозил на твердых досках и вскоре заснул.

Проснулся он оттого, что в дверь колотили ногами, и с улицы доносилась отборная брань. Дергачев подскочил, смахнул рукавом со стола остатки еды в ведро, бутылку бросил в ящик стола и побежал открывать. Мужчины, смеясь и ругаясь, оценивали помятое лицо дежурного. Не сразу увидели, что из камеры пропали две арестованные женщины. Документы, касающиеся их, протоколы допросов и обысков также исчезли. Поиски ни к чему не привели. Ночью через Тайгу прошло несколько поездов в разные направления, и теперь искать было то же самое, что искать, как говорят, иглу в стоге сена. Так как документы исчезли, поиски продолжать не стали.

Этими беглецами были - Полигаева Вера Матвеевна и мать Николки, бывшего комиссара, потерявшего свой литерный поезд, Мальцева Анастасия Петровна.

Дергачеву повезло, что сам начальник, нарушил свои правила, не допускать посторонних к делам милиции. Чтобы не поднимать большого шума, Дергачева обвинили только в том, что он как свинья напился на дежурстве.

Сосало под ложечкой и противная мелкая дрожь била Дергачева, когда он входил в кабинет председателя ревкома. Пять человек сидело за столом. Каждый из них выступил с обвинением в сторону Дергачева, но он мало что слышал и понимал. Когда ему дали слово, он только и смог сказать, что он искупит свою вину. Пусть пошлют его на самое опасное дело, он кровью оправдает доверие. Возможно, эти слова сыграли решающую роль в жизни Дергачева. Его попросили подождать за дверью, пока руководство примет решение.

Решение для Дергачева было неожиданным. Ему простят, если он в течение месяца построит лагерь для заключенных, который будет находиться в тридцати километрах от Тайги и в двух километрах в лес от железной дороги. Строить его будут сами заключенные, которых доставят туда на днях. Ему дается два дня на сборы. Дергачев вытянулся в струнку.

- Я выполню. Не подведу, - сказал он.

- И мы вас очень просим - будьте бдительны! Второго шанца у вас не будет.

- Я не подведу, - еще раз повторил Дергачев.

Он гнал лошадь домой и орал от счастья - он жив!

Был поздний вечер, когда, Митрич, Митрухин Иван Дмитриевич, подъехал к Томску. В окнах домов почти не было света. Улицы были темными и чужими. Въезжать в центр города было опасно. Митрич, натянул вожжи и завернул лошадь вдоль железной дороги. Вдали, над небольшой деревянной станцией, горел фонарь, на свет этого фонаря он и направился. Под ногой лежала винтовка, карманы оттягивали, так греющие душу, два золотых слитка, и до станции оставалось метров сто. Ярко сверкали звезды на зимнем небе. Ослабевший мороз перестал жечь щеки. Легкая поступь лошади и монотонное поскрипывание полозьев, клонили ко сну. Превозмогая сон, Дергачев остановил лошадь и встал онемевшими ногами на снег. Он оглядывался по сторонам, подыскивая место, куда можно было запрятать на время свои сокровища. Так ничего и не высмотрев, он, отойдя на несколько шагов от санной дороги, сунул поглубже в снег свою винтовку. Пятясь, рукавицами замел следы. Отряхнул руки, огляделся. Тишина. Бросить золото в снег, оказалось делом непосильным. Митрич несколько раз замахивался, но так и не смог выпустить из руки ласкающий кирпичик. Он был уже совсем близко от станции, когда увидел старую, разваленную уборную. « Вряд ли ей еще пользуются, - подумал Митрухин». Он обошел ее вокруг, потом отковырял дырку под порожком, и сунул туда свое опасное богатство. Только теперь Митрухин почувствовал легкость. Хотя он помнил наказ Степана Дергачева, что в город нужно придти налегке, чтобы не вызвать вопросов у любопытных, расстаться он с лошадью не мог. « Скажу, что встретил по дороге. Хозяина не дождался и привел ее в город, чтобы сдать властям», - решил Митрич. По мере приближения к станции, на перроне стали вырисовываться фигуры. Несколько солдат стояли неподвижно, опершись о винтовки. Заслыша скрип полозьев, они разом обернулись и уже не сводили глаз с повозки, пока та не приблизилась к ним.

Митрич вылез из саней, потопал озябшими ногами, похлопал себя собачьими рукавицами по бокам и поздоровался:

- Здорово, служилые! Обогреться не пустите?

- А ты кто такой? От куда? Документы есть.

- Да, он протянул им желтый листок.

- Так. Как сюда занесло? - спросил невысокий солдат.

- На заработки иду, в деревне совсем голод. Да вы б меня сначала хоть погреться пустили, потом бы уж и спрашивали.

- Обыщи его, - сказал тот же солдат своему соседу. Тот, быстро облапал все тело Митрича, и отошел.

- Ничего нет, - сказал он.

- Сани тоже осмотрите.

В санях нашли чугунок с кашей. Митрич так и не решился поесть в дороге. Сейчас он сожалел об этом, увидя, как оживились солдаты.

- Заходи, - указали ему на двери. Митрухин прошел в зал, где были расставлены несколько скамеек и сел на ту, что была поближе к дверям. Большой чугунок с кашей был поставлен на скамью напротив. И солдаты, сгрудившись вокруг этого чугунка, стали выжидающе посматривать на Митрухина. Наконец, он спохватился, и чуть приподнявшись, замахал обеими руками и заговорил:

- Мужики, а вы ешьте - ешьте. И я с вами. А то тоже живот к спине прирос. Он достал из валенка ложку.

Солдаты не заставили себя долго ждать. К ним присоединился командир. Скоро ложки заскребли о дно и Митрич дипломатично снова сел на свое место. Но каша сделала свое дело. На Митрича стали посматривать с улыбкой, а потом и вовсе, как-то сам по себе завязался общий разговор. К рассвету он имел уже друга в роли сотрудника милиции, командира отряда, Нилидова Николая Сергеевича, которому он поведал, как добирался до Томска и как на дороге нашел лошадь. « Вот так, - думал Митрухин, - думал, что золото поможет устроиться, а помогла каша». Благодаря новому знакомству, Митрухин был принят в штат конной милиции, по охране города. Ему выдели комнату в четырех комнатной квартире, некогда принадлежавшей одному хозяину, мелкому купцу Асташеву. Лошадь его также поставили на довольствие и определили место в милицейской конюшне. Митрухин не мог надивиться переменам в своей судьбе. Он бежал от власти большевиков из своей деревни, а здесь в Томске, он сам эта власть.

В первое дежурство проезжая по снежным улицам он старался запомнить их как можно лучше. Он хотел быть хорошим работником. Не подвести Нилидова, поручившегося за него. Грудь его распирало от восторга и власти свалившейся, так невзначай. Очень хотелось крикнуть во все горло - о-го-го. И он крикнул. Спустившись к небольшой замерзшей речке Ушайке, он выправил лошадь на лед, и, приподняв ее на задние ноги, помчался вдоль берегов, крича на ходу и захлебываясь встречным воздухом. « И-го-го…».

Весь первый рабочий день его не покидало восторженное чувство. Лицо его постоянно расплывалось в улыбке. Глаза светились, и он как угорелый носился по улицам города. Может быть, по этому в его первый рабочий день никто не рискнул обратиться к нему с просьбой или какой-нибудь бедой. Утром следующего дня, когда разбирали прошедшее дежурство, Митрухину стало стыдно. У всех были задержания, пресечение мелких хулиганств. Было поймано несколько мелких воришек. У всех - только не у Митрухина. Для него в тот день город был самым прекрасным и самым спокойным. В нем не было преступников, не было обиженных, не было мелких хулиганов, не было никого, кроме счастливого, бесшабашного, обалдевшего от удачи Митрича.

Теперь он сидел, опустив голову, и ждал, когда начальство начнет отчитывать его. Он чувствовал, как горят его уши. Вчерашняя эйфория прошла, и теперь он чувствовал себя, как после похмелья.

«Но поскольку Митрухин у нас только знакомится с работой, я не стану ему сегодня задавать вопросов», - услышал Митрухин и глубоко вздохнул. Так глубоко, что, рядом сидящий Нилидов, расхохотался.

- Не тушуйся друг, - сказал он, - все мы через это проходили.

Вечером, возвращаясь к себе, Митрухин гордо нес под мышкой, старый, выкинутый кем-то на помойку столик. Весь вечер он его мыл и скреб. И, в конце концов, столик стал выглядеть премило. Он застелил его газеткой и, прохаживаясь по комнате, удовлетворенно бросал на столик взгляды. Митрич начинал обживаться.

Соседи по квартире оказались людьми семейными. И так как Митрич был одинок. Хозяйки никогда не забывали занести ему со своего стола пирожки или блинчики. Он стеснялся, благодарил. В ответ на доброе внимание, просил обращаться к нему, если что надо будет прибить, закрутить или отремонтировать.

Прошел месяц. Митрухину нравилась его работа. Нравился город, соседи. Он научился выслушивать граждан с их проблемами. Научился уважать себя. В его резкой и быстрой некогда походке появилась степенность. Все и даже соседи звали его не иначе как по имени отчеству - Иван Дмитриевич. Он получил первую в своей жизни зарплату, но отсылать жене и детям побоялся. Чтобы выжить в новой жизни, старую жизнь надо было отвергнуть и никогда в нее не возвращаться. Так он решил, Так он и сделал.

Дарья, как можно глубже, засовывала руки в рукава полушубка. Она, закрывая дом, положила теплые рукавицы на перила крыльца и забыла их. Возвращаться не стали. Она лежала в санях, плотно прижав к себе руки, чтобы сохранить тепло тела. Медленно плыли по небу звезды и облака. Луна украсила себя тремя ярко красными кругами. «Лютый мороз будет, - подумала Дарья, засыпая, - и мы все околеем».

- Потеряем мы ее, Саша, - шепотом говорил Егор Савельевич. - Смотри, она опять засыпает, а мы всего верст пятнадцать проехали. Скоро Тайга будет, кого-то надо просить, чтоб присмотрели.

- На Тайгу нельзя выезжать. Нас там просто арестуют. Наверняка есть ночные разъезды. Нет нам надо объездом. Я знаю, где мы можем проехать не замеченными, - сказал Александр. - Дарью поднять надо и заставить пробежать немного за санями.

Они остановились. Подняли вдвоем девушку и поставили на ноги. Саша вытянул ее руки из рукавов полушубка и натянул на них свои рукавицы. Потом, подхватив за талию, побежал рядом с ней за санями. Даша сначала, почти висела на Александре, но с каждым шагом к ней возвращались силы и, наконец, она побежала рядом с ним.

- Саша, скоро мороз будет очень сильный. Нам надо где-то укрыться. Лошади тоже надо отдохнуть. Надо завернуть в Тайгу, переночевать у родни моей.

- Я знаю, где мы передохнем.

- У Лешего. Его убили, значит, обо мне никто ничего не знает.

- Что-нибудь придумаем, если он жив остался.

- Боюсь я, Саша туда возвращаться. Страшно мне.

- У нас винтовка, два пистолета. В случае чего отобьемся. Отогрелась? Прыгаем в сани.

Они заскочили на сани, и Саша взял поводья, чтобы направить лошадь в объезд станции. Через железнодорожный путь, Даша вела лошадь под уздцы, а Егор Савельевич с Александром, несли сани, перетаскивая их через рельсы. Станция осталась далеко позади. Лошадка стала увязать в глубоком снегу давно неезженой дороги, и всем пришлось идти рядом с санями, иногда их подталкивая. Дорога, которая в добрые времена занимала не больше часа, оказалась длиною в ночь. Ветер усилился, мелкий снег, больше похожий на крупу, обжигал кожу. Саша шел, низко наклонившись, стараясь под порывы ветра подставлять спину. На руках его были намотаны тряпки. Даша брела следом, пытаясь спрятаться от метели за его спиной. Один Егор Савельевич, казалось, был рад непогоде. Он, поглубже натянув мохнатую шапку на голову, шел впереди всех и тянул за собой лошадь. Дыхание его было прерывистым от усталости, изо рта вырывались клубы пара. Со лба скатывались капли и застывали где-то под подбородком. Огромные, белые, намороженные снегом ресницы, закрывали прищуренные глаза. Необузданно весело становилась у него на душе от этой метели, секущего снега, злого мороза и напряженной борьбы за выживание, которой он был лишен в последнее время, и появилась вера в свою счастливую звезду.

- Думаю, что где-то здесь должен быть дом Лешего, - крикнул сквозь ветер Александр. - Нам всем надо смотреть внимательней. Метель, плохо видно. Отойти надо в сторону.

- Нельзя, - сквозь шум прокричала Дарья. - Потеряться можем. Надо держаться лошади. Егор Савельевич, отпустите вожжи. Если лошадь почует, рядом жилье, она сама туда придет.

Егор Савельевич бросил вожжи в сани и стал вглядываться в темноту. В глаза летел снег, и увидеть, что-либо было не возможно. Вдруг лошадь дернула сани и, утопая в снегу, пошла вперед. Саша хотел подхватить поводья, но Даша его остановила.

- Нельзя трогать, - прокричала она ему на ухо, - только следом за ней, пока не остановится.

Лошадь остановилась минут через пять. Егор Савельевич, обходя лошадь слева, решил посмотреть, что там впереди и, сделав несколько шагов, упал, запнувшись за что-то. Он пошарил в снегу руками и понял, что это ступени. Подняв повыше воротник, он заслонился от ветра и стал вглядываться в белесую мглу. Наконец он увидел очертания дома, без единой искорки света.

- Эй! - закричал он в ночное молоко, - Пришли!

Дарья и Саша, увязая в снегу, подобрались к Егору Савельевичу. Дальше вперед пошел Александр. Он на ощупь поднялся на крыльцо и нашарил дверь. На двери висел огромный замок. Саша, размотал тряпку с одной руки и пальцами пошарил за косяком между бревен, примерно на высоте своего роста. Потянул за тряпочку и обрадовано почувствовал холодок ключа на своей ладони. Не смотря на мороз, замок открылся легко и сразу. После секущего снега и холода, в доме показалось натоплено. Даже печь по началу казалось теплой. Когда зажгли керосинку, стало понятно, что в этом доме давно уже никого не было. Не было сил двигаться, но надо было поставить в сарай лошадь, дать ей корма и натопить печь. Вскоре весело загудели дрова, и зашипел в ведрах таявший снег. Напоили остывшую от трудного перехода, лошадь. Поели хлеба с салом, запили кипятком из снега и разбрелись по полатям, выстроенным вдоль стен всего дома. Не снимая валенок и полушубков, уснули утомленные, но довольные, проделанной дорогой, беглецы села Заречного, оставшегося в тридцати верстах от их убежища.

Утро не улучшило погоды. Метель не унималась. Было понятно, что придется задержаться, пока не ослабнет мороз. К обеду ветер стих, но тяжелые облака едва не задевали верхушки деревьев, Свет солнца терялся за тяжелыми тучами и день больше походил на вечер. Егор Савельевич с Александром вышли осмотреть заимку. Насколько можно было видеть, сверкал белый нетронутый снег. Даже вчерашних их следов не было видно.

- Очень хорошо, - сказал Егор Савельевич, - что вчера прошла такая метель. Замело наши следы, и мы какое-то время можем чувствовать себя в безопасности. Но оставаться здесь надолго нельзя. Я не знаю, насколько продвинулся фронт на восток, но это единственное наше спасение.

- А если Красная Армия захватила уже всю страну? Что тогда? У нас нет никакой информации.

- Это худшее, что может случиться. Тогда иммиграция, и сбор сил, и средств, для нового этапа борьбы. Мы не можем, Александр отдать Россию на разграбление быдлу. Они ее погубят. Эта новая власть уничтожает лучших людей России. Как они собираются жить, когда закончится все награбленное ими. Они не умеют строить, не умеют создавать. Страны Европы никогда не признают новую Россию.

- Егор Савельевич, мне не хочется вас огорчать, но нам не добраться до Благовещенска. Нам не добраться даже до Иркутска. Мы одни. Колчак разбит и расстрелян. Это случилось в Иркутске. Нам надо искать другой выход.

- Ты прав Саша. Я все еще пытаюсь спрятать голову в мамкину юбку. Я хотел подбодрить тебя. Но ты оказался гораздо взрослее, чем я думал и все понимаешь. Недели две мы продержимся здесь, если нам никто не помешает. За это время все обдумаем. Сейчас бы в баньке помыться, - сказал он мечтательно.

- А кто нам может помешать это сделать? Я сейчас протоплю ее.

Александр направился к бане, увязая в снегу. Он вытаскивал ноги и топал вокруг себя, делая тропинку. В бане было морозно. Аккуратно перевернутые тазы и ведра стояли на лавке. Саша набил снегом бак и растопил печь. Когда вода закипела, он стал подсыпать в котел снег и сыпал его до тех пор, пока вода не дошла почти до краев. Он набил две бочки стоящие у входа снегом, чтобы разбавлять кипяток и пошел в дом. Дарья приготовила обед. В доме оказалось много съестных запасов. После обеда и смородинового чая, поиграли в города. Даша оказалась довольно начитанной, и Егор Савельевич не удержался и спросил:

- Откуда у тебя Даша, столько знаний? В этой деревни….

- Я из Москвы, - с тоской ответила Даша. Мои родители попали в опалу к Николаю второму и меня отправили к дяди в Сибирь. К Гончарову Ивану Григорьевичу, в его Заречное. Здесь я влюбилась в крестьянина Степана. Дядя не стал препятствовать. Выделил мне приданное. Дал лошадь, корову, денег и много чего по мелочи - колечки, сережки. Только я их после замужества не носила. Спрятала, а теперь вот с собой забрала. Они нам помогут. Степана потом на войну забрали. Дядя, через год бросил свое имение, и уехал тихо, никому ничего не сказал. Я бы в то время все равно бы без мужа не поехала, а его с нами не было.

- Да, Дарья, судьба. А знаешь, в этих местах есть поместье Назарово. Это мое поместье. Саша туда ехал. Сам я там никогда не бывал. Купил по дурости и отправил туда управляющего. Думал, что когда-нибудь приеду, посмотрю, что такое Сибирь и всем буду хвастаться, что у меня в Сибири поместье. Теперь вот знаю, что такое Сибирь и мне совсем не хочется ей восторгаться. Управляющего моего, сказал Саша, убил какой-то крестьянин. Просто так, по пьяне.

Саша ушел, проверить вышел ли угар из бани, и вернулся раскрасневшийся и довольный.

- Можно идти Егор Савельевич. Банька готова.

Даша набрала из печи золы, насыпала в таз. - Возьмите. Это вместо мыла. Здесь это щелоком зовут. Разведете, процедите через тряпочку и добавите в воду. Моет не плохо. Когда нет мыла, как у нас сейчас - это выход.

Егор Савельевич засомневался, а Саша закивал головой.

- Это правда. Я уже мылся так.

- Что ж проверю на собственной шкуре, - засмеялся Егор Савельевич.

Банька пахла дымом и березовыми вениками. Мужчины посидели немного раздетыми на лавке, вбирая в себя тепло и привыкая к горячему воздуху, а когда тепло перестало замечаться, выплеснули ковш воды на камни. Сгибаясь под парами, полезли на полок. Смачивая в горячей воде веники, они с наслаждением хлестали себя по разгоряченному телу. Потом по очереди хлестали друг друга по спине. Спрыгивали с полка, обливались прохладной водой и, отдохнув, снова взбирались на полок. Когда душа насладилась жаром, они приступили к помывке. Разведенная зола серым пятном плавала в тазу, и надо было набраться смелости опустить туда голову. Егор Савельевич поглядел на Сашу, но тот уже плескался и тер свое тело и голову серой жидкостью. Дядя последовал его примеру. Намоченные волосы сразу стали мягкими и послушными. Это походило на мыло, только без пены. Егор Савельевич пожалел, что ранее не знал о таком средстве. Его солдаты не имея возможности помыться с мылом, мучались от вшей.

- Вот Саша, мы считаем, что все знания сосредоточены в нас и не правы. Простые люди имеют свои, более глубокие знания, которыми мы пренебрегаем. А их знания выше наших. Их знания дают возможность выжить.

Чистая вода смывала серую щелочь, и тело становилось белым и чистым. Волосы мягкими прядями спадали на глаза от мокрой тяжести.

Одевались долго, и не спеша. Приятная усталость была во всем теле. Оба улыбались, посматривая друг на друга.

- Сейчас Дарью пошлем. Пусть тоже помоется, - сказал Егор Савельевич. Никак не пойму, как ее могли одну здесь оставить. Что скажет ее дядя родителям, когда встретится с ними. Это безбожно.

- Никто не знает, что с ним случилось, и куда он уехал, - сказал Саша, - Дарья сказала, что не было ни одной весточки от них после их отъезда.

- Тем не менее, Александр, я не представляю себе, как мы будем пробиваться до своим с такой обузой. Загубим ее, загубим себя.

- Мы не можем ее бросить, - сказал Саша, - она очень много для нас сделала.

- Я понимаю тебя. Чувства благодарности и твоей детской влюбленности не дают тебе принять правильное решение. Но ты должен хорошо подумать о том, что мы можем стать причиной ее гибели. Если мы попадем в руки новой власти - нас расстреляют. Но и ее тоже, если она будет с нами. Пристроив ее у кого-нибудь, возможно, мы спасем ее жизнь. Ты не думал об этом.

- Думал. Но я не могу с ней расстаться. Без нее мне ничего не надо в этой жизни.

- Глупый, глупый, Александр. Твоя жизнь только начинается. У тебя еще много будет влюбленностей.

- Нет! Никто и никогда не заменит мне Дарью. Я могу либо уйти с ней и с вами, либо остаться с ней. Простите, Егор Савельевич, но другого решения не будет.

- Извини, Саша. Может быть ты прав. Может, я уже настолько стар, что не могу представить себя на твоем месте. Пожалуй, я подумаю, как нам выжить всем вместе. Да с Дарьей и веселее. Так ведь? - спросил он смеясь.

Саша не ответил, а только улыбнулся счастливо, оттого, что дядя согласился с ним.

Разгоряченные с красными лицами и веселые вошли мужчины в дом, впуская за собой клубы морозного пара.

- С легким паром, - сказала, улыбаясь, Дарья.

- Спасибо. Банька отличная, - ответил Егор Савельевич, - можешь идти мыться.

- Нет, спасибо, я не хочу, - сказала Даша и отвернулась, чтобы мужчины не увидели ее лица.

Колкая дрожь прошла по ее телу, когда она представила, что войдет в эту баню, где она столько пережила. Где она первый раз в жизни испытала животный страх перед смертью. Егор Савельевич не понимал, как можно отказаться от такой бани и хотел даже уговаривать Дашу, не лишать себя такого удовольствия, но Саша опередил.

- Иди, Даша, а то Егор Савельевич замучает тебя своими рассказами, как мы хорошо помылись. Я посижу в предбаннике, посторожу тебя, чтобы тебе одной не было страшно.

Даша поняла, что ее отказ от бани, генерал не сможет понять, и ответила:

- Хорошо. Только если Александр меня посторожит.

- Вот и отлично, - оживился Егор Савельевич, - а вы Даша были правы насчет золы. Отлично промылись волосы и тело. Не ожидал, совсем не ожидал.

Даша не сразу смогла войти в баню. Страх подкашивал ноги. В сторону парилки она не могла смотреть. Налив воды, она начала быстро и судорожно мыться. Саша, что-то рассказывал из предбанника, она ничего не понимала, и быстрее терла свои непокорные волосы. Без всякой мочалки, одними руками, она плескала на себя щелок и растирала. Когда очередь дошла до чистой воды, обрадовалась, что мытье подходит к концу. Она даже крикнула Саше, что скоро выйдет. Но после этих ее слов, дверь из предбанника отворилась, и на пороге появился Александр. Он был совершенно голый и красный от смущения. Дарья отскочила к баку и зачерпнула кипятка в ковш.

- Ты что, так и будешь насильничать? - Крикнула она. В ее глазах было столько решимости, что мужчина отступил.

- Прости меня, - сказал он и вышел. Через какое-то время он снова вошел в баню весь одетый.

- Одевайся, - сказал он я, не помешаю, - мне просто показалось, что я тебе тоже нравлюсь. Если я ошибся, извини.

Даша оделась, вышла на мороз. Подошла к Александру.

- Ты нравишься мне, очень нравишься, но ты второй раз пришел ко мне в баню. Ты хоть немного меня понимаешь, как я себя здесь чувствую. Я едва помылась. Меня ноги не держали от страха, а ты со своими чувствами. Я себя в этой бани забыла, не только чувства.

- Прости, Даша я не подумал.

- Эх, - сказала Даша, и взъерошила его шикарный чуб.

Они были на улице, и Дарья уже ничего не боялась. Весь вечер прошел в приятных разговорах, и ночью они спали спокойно и без сновидений.

Со следующего утра, дни потекли размеренно и монотонно. Даша часто стала улыбаться Александру, была веселая, поддерживала разговоры с Егором Савельевичем. Их союз стал походить на семейный. Саша постоянно искал повод быть рядом с Дашей, дотронуться, как бы, невзначай, до ее руки, поправить упавшую на глаза прядку волос, скользнуть губами по ее щеке. Все это замечал Егор Савельевич и улыбался. Мирно было в доме, уютно. Далеко от борьбы, войны и смерти.

Но время шло, морозы стали слабеть, правда, метели стали чаще и жестче. Но скоро и метели должны были закончиться, солнце поворачивало на весну. Саша и Даша почти не расставались. Они, чуть освобождалось время, забивались на лавочку за печкой и щебетали. Егор Савельевич, слышал счастливый смех Дарьи и частые поцелуи в щечку Александра.

« Дети, какие дети, - думал он. - Кругом война, а у них любовь. Беды бы не наделали», - и он старался не оставлять их наедине. Как говорят: « От греха подальше»!

Сколько не сторожил Егор Савельевич молодых, а все-таки проглядел. Когда он очередной раз вызвался натопить баню сам. Как только закрылась за ним дверь, Саша с Дашей бросились в объятья друг другу, и это был такой накал страстей, что когда они очнулись, то почти ничего не помнили, что с ними произошло. И тогда они повторили все, нежно и трепетно, лаская друг друга и наслаждаясь своей близостью.

Вернувшись из бани, Егор Савельевич, видя, как молодые прячут от него свои глаза, все понял и только развел руками. Охранять больше было нечего. Дарья же с Александром, после этого дня, постелили себе лежанку за печью и больше уже не расставались ни на минуту. Жизнь в доме продолжалась, и никто не хотел думать о будущем.

Ночь на дворе темная, хоть глаз выколи, тем более после света, пусть и от тусклой керосиновой лампы, но все же света. Две фигуры, согнувшись почти до земли, продвигаются в сторону леса одна за другой, толкая друг друга и чертыхаясь. Наконец, глаза их стали улавливать очертания дороги и домов, выстроившихся по обе стороны от нее. Фигуры распрямились и пошли бодрым шагом, от здания милиции. Потом они все-таки побежали и бежали до тех пор, пока не выдохлись и не поняли, что находятся уже далеко от опасного места.

- Верка, я больше не могу, - запыхавшись, едва выговаривала Анастасия. - Давай хоть немного отдохнем.

- К изгороди подойти надо, чтоб не светиться на дороге. Пойдем, посидим, - сказала Вера и шагнула к высокому забору. Она тут же провалилась по пояс в снег и чертыхнулась.

Анастасия Петровна подала Вере руку и стала тянуть ее из снежного плена. Вера трясла валенки, вытряхивая из них снег.

- Руки замерзли, сейчас еще ноги закоченеют, а нам с тобой еще семь верст тащиться.

- Куда так далеко? - спросила Анастасия Мальцева.

- Скажу по дороге, - сказала Вера, натягивая валенки, - это единственное место, где мы сможем какое-то время быть в безопасности. Жалко сына не смогу увидеть. Оставит ли его родня у себя, когда узнают, что я исчезла или сдадут куда-нибудь.

- Что ты Вера, не возьмут они такой грех на душу. Что у них для него корки хлеба не найдется?

- Нашлось бы. Да ты что, сидела в камере и ничего не слышала, о чем все говорят?

- Продразверстка у них какая-то начинается. Посадочное зерно собирать у всех будут. И гужевой транспорт.

- Лошадей! Ох, и дура, ты Анастасия, - Верка вдруг рассмеялась, - мы с тобой Настя, первые все сдали. Теперь у нас ни дома, ни хлеба. Если нас сейчас не примут, значит, все! Идти будет некуда.

- Скажи же, куда мы идем, от станции уж на версту отошли.

- К родне. К дядьке Лешего. Он меня знает. Может в память о племяннике не выдаст.

- Ох, рисковая ты Верка. Далеко он живет?

- Очень далеко. Если прогонит, обратно нам не дойти будет.

- Может, вернемся на станцию.

- Тебе же сказал следователь, что у родни нас искать станут в первую очередь. Тогда уж и убегать не надо было. Торопись, не отставай.

Глубокой ночью они подошли к дому Никиты Безрукова, жившего одиноко на хуторе. К нему и летом-то гости редко ходили, далеко больно, а уж зимой и вовсе никого не было, пока племянник не организовал банду и не построил огромный дом на заимке еще верст на пять дальше в лес. Иногда заезжали по дороге на дело или возвращаясь со своих налетов. Но племянник погиб и теперь опять наступило одиночество. Изредка, наведывался Федор, который никак не хотел смириться со смертью любимого брата. Они пили самогонку и наперебой вспоминали, каким был Степан в детстве, в молодости, и когда стал Атаманом Лешим.

Вера осторожно постучала. Собаки до этого не обращавшие на них внимания, вдруг сорвались и захлебываясь, зашлись лаем. В окне появился свет, лязгнули засовы и с крыльца крикнули:

- Федька, ты что ли?

- Нет, Никита Антонович, это я, Вера.

- Вера? - удивился Безруков, спускаясь с крылечка и открывая ворота, - а это кто?

- Со мной это. Я потом расскажу.

- Проходите, гостями будете, - загородив ногой собачью будку, сказал Никита, пропуская женщин.

Когда двери в дом за ними закрылись, Никита потрепал собак за загривки, ласково говоря: « Умницы вы мои, молодцы, в дом без разрешения хозяина, никого впускать нельзя». Собаки виляли хвостами и терлись о ноги Никиты, выражая ему свою любовь и преданность.

В доме, Никита рассмотрел осунувшиеся лица женщин, и не о чем их не спрашивая, стал накрывать на стол.

- Поешьте сначала, чаю попейте, потом расскажете, откуда вы и куда.

Женщины ели с аппетитом, но не с жадностью, боясь показать, насколько они голодны. К концу ужина, Никита заметил, как у обоих закрываются глаза. Он был терпеливым и не стал расспрашивать. Отвел женщин на кровать и сам лег досыпать. Но сон прошел, и он пролежал в постели пока не забрезжил рассвет. Окна стали наполняться светлой белизной, и Безруков с удовольствием встал с постели. Женщины проспали долго. Это была защитная реакция организма, на перенесенный страх и переживания.

Пока они спали, Никита управился со скотиной и протопил баню. Она была сделана по черному. Посреди пола была свалена высокая куча тяжелых камней. Под ними, было отверстие, где разводили огонь и подбрасывали туда поленья, пока камни не раскалялись. Трубы не было. Потом огонь тушился, из бани выгонялся тряпкой дым, и можно было мыться. Вода грелась в тазиках расставленных на камнях. Бочка с холодной водой стояла у порога. Банька была хорошая, если в ней мыться аккуратно и не дотрагиваться до стен и дверей, кроме ручки, и лавок, которые перед мытьем протирались. Стены же были в черной саже от дыма и копоти.

Когда женщины проснулись, Безруков их сразу отправил мыться. Анастасии и Вере не раз приходилось мыться в таких баньках, поэтому они возвратились из нее свежие, чистые, не замарав даже кончиков пальцев.

Сидя за столом с кружкой молока в руках, Вера начала рассказывать, как они решились придти к Никите и почему.

- Мы, Никита из милиции сбежали, - и она посмотрела на него, чтобы увидеть его реакцию на сказанные слова. Но у Никиты не дернулся ни один мускул, и тогда она продолжила, - Нам помог один следователь, Виктор Белов.

При этих словах, Никита вскинул брови и посмотрел недоверчиво на Веру.

- Понравилась она ему, - вступила в разговор Анастасия, - полюбил, наверное.

Вера смутилась, а Никита кивнул головой, будто это объяснение его вполне удовлетворило.

- Кроме тебя нам идти не куда. Был бы Леший жив, я бы к нему пошла, - Вера замолчала и задумалась.

- А, почему вас арестовали. Что две бабы могли такого сделать? - спросил Никита.

- Мы Николку, сын вот ее, - Вера кивнула на Анастасию, - выхаживали после ранения, потом в больницу увезли. Говорят, что он исчез из больницы, и найти его не смогли. Взяли нас. Решили, что мы что-то знаем. А мы ни сном, ни духом. Следователь посоветовал в Томск как-нибудь уехать. Говорит, что в большом городе затеряться легче. Только как туда добраться, если ни денег, ни повозки нет. На поезд не проберешься, арестуют по новой. Может ты, чего посоветуешь? По сыну душа изболелась. Как я его оставлю одного.

Никита долго молчал, посматривая в замерзшее окошко и постукивая пальцами по столу. Потом вдруг обратился к Анастасии.

- Так куда, говоришь, твой сын ранен был?

- В голову и…, - Анастасия сверкнула глазами в сторону Веры, - и в плечо, в правое.

- Правильно, - сказал Никита.

Анастасия схватилась за его рукав и, заглядывая в глаза, с надеждой спросила:

- Вы знаете его, знаете? - в ее глазах было столько мольбы, что Никита не выдержал и сказал:

- Знаю. У меня он. Вон в той дальней комнате. Я ему сказал, чтобы он не выглядывал, пока я с вами не переговорю. Николай, выходи, - позвал он.

Дверь из комнаты отворилась, и на пороге появился Николка. Мать с криком бросилась ему на шею. Вера сидела не подвижно. Ей казалось, что это все похоже на сон и не может быть правдой. Но Николка стоял, стоял здесь, рядом с ними и улыбался. Потом, когда страсти поутихли, он рассказал:

- В тот день, когда я исчез из больницы, меня очень долго мучили вопросами, и я подумал, что могу не выдержать и что надо, что-то придумать, чтобы сбежать оттуда. Но я так ничего и не придумал. Ночью ко мне пришел Дергачев, друг мой ситцевый, колчаковец, который не дал мне погибнуть в том бою, на вокзале. Но тогда он мне помог, а теперь видно я для него стал опасен, и он пришел убить меня. Стрелять почему-то не стал. Может, шуму испугался. Ударил меня в висок пистолетом. Дальше ничего не помню. Но потому, что я оказался на улице, в нескольких десятках метров от больнице, думаю, что он меня из больницы и вытащил. Вытащил и бросил рядом с дорогой, чтобы уж наверняка, если от удара не умру, то уж от мороза точно окочурюсь. Только видно не судьба мне была умереть и в этот раз. Брат Никиты, Федор, к нему на хутор поехал, ночь была светлая, и он увидел меня. Я к тому времени опамятовался, и когда он ко мне наклонился, я попросил его о помощи. Он укрыл меня, чем мог и привез сюда. Никита поставил меня на ноги. Федор приезжает раз в два дня, рассказывает, что в мире делается. Вот сегодня должен приехать. А…, Никита, приедет он сегодня, - спросил он у Безрукова.

- Должон, - ответил Никита.

Весь день прошел в ожидании Федора. Без разговора с ним принимать решение не стали. И когда сани заскрипели под окнами, все выскочили на крыльцо. Никита разозлился и всех загнал обратно:

- Вы что меня под монастырь подвести хотите? - заругался он. И один пошел встречать племянника.

Лошадь была взмокшая, видно гнал ее Федор сильно. Торопился.

- Что-то случилось? - спросил Никита.

- Случилось. Две бабы, говорят, из милиции сбежали, всю Тайгу трясут. К вечеру устали видно, перестали ходить по избам. Я сразу сюда. К тебе видно завтра пожалуют. Слышал сам, как говорили, что хутора надо проверить. Еще слышал, что какая-то продразверстка начинается. Хлеб будут забирать на посев.

- Час от часу не легче, - сказал Никита. Помог поставить лошадь в сарай и там, утянув племянника в угол, он продолжил:

- У меня эти две бабы. Одна из них Верка, Степанова. Другая мать Николая, которого ты в прошлый раз ко мне привез. Их теперь здесь такая орава, что нам с тобой, не прокормить их, ни самим выжить, если их найдут здесь.

Может мы их на заимку, к Лешему перевезем. Туда вряд ли поедут.

После гибели Лешего, остатки банды мирно разошлись по домам, и больше о них никто не слышал.

- Не поедут, если мы туда дорогу не сделаем, - сказал Федор, - Если мы ночью их перевезем…. Смотри, какая погода. Ни одной снежинки. Вот они завтра по нашему следу, прямиком туда и прибудут.

- Здесь им тем более нельзя оставаться, - настаивал Никита.

- И здесь нельзя. А что делать не знаю.

- Знаешь, Федя, я чужих бы отправил. А как Верку бросить. Она нам вроде бы не чужая. Малец то у нее - Лешего. Она сильно за него переживает. Он у нее здесь, в Тайге у родственников. А забрать она его не может, не куда. Дома нет.

- Знаешь, дядь, а я бы забрал мальца к себе. Это все, что от Степки осталось. Я его любить буду, как сына. А Верка пусть едет куда хочет. Нарожает еще кучу. Я видел Тимошку. Ему пять лет. Чудо как хорош. И такой же не покорный. Весь в отца. - Федор глубоко вздохнул и опустил голову, чтобы дядька не увидел его слез.

- Давай поговорим с Веркой. Может согласится, - поддержал Никита.

- Слушай, дядь Никита, а ты не смотрел, что за сверток нам тогда Степан в сани бросил? Что в нем? Он ведь просил сохранить. Теперь, когда его нет, я думаю, нам можно посмотреть, что там.

- Сверток у меня на печи болтается. Я как-то забыл про него. Не до того было. Я сейчас принесу, а ты лампу, там, в коридоре возьми. В баню пойдем. Там почитаем, там и посоветуемся, - сказал Никита.

Он снял с печи увесистый сверток и, направившись к дверям, сказал всем:

- Пейте чай без нас. Мы скоро придем, - сказал Никита. Он вышел. А случайные гости заволновались.

- Без нас разговор ведут, - сказала Анастасия, - а если они нас сдать захотят?

- О чем вы, мама. Федор меня и тогда мог сдать, а привез сюда. Я верю им, ты не беспокойся, - сказал Николка и погладил мать по руке.

- Ой, сынок, тебя и Дергачев спас. А потом пришел убивать. Когда своя шкура против чужой стоит, всяк свою выберет.

Николка задумался: « А ведь мать права. Опять-таки, с Дергачевым совсем по-другому было. Он сам ему постоянно грозил, что сдаст его при первом же случае. Что тому оставалось делать? Вот и выходит, что только убить меня, - думал Николка. С этими же людьми наши дороги ни как не пересекались. Они ни белые, ни красные - чего им на нас зло держать. В крайнем случае, выставят из дома». Он решил, что боятся их не чего

- Давайте женщины чай пить. Придут и все расскажут, сказал Николка, и первым взял со стола кружку. Чай был горячим, ручка обжигала пальцы.

Горячая струйка приятно жгла язык. Спокойствие Николая передалось женщинам, и они также принялись прихлебывать ароматный смородиновый настой.

Федор и Никита, войдя в баню, зажгли лампу. Сели на лавку и положили между собой сверток. Стали разворачивать. Сверху лежали, какие-то бумаги. Они их сразу отложили в сторону и развернули еще одну тряпку.

Увидев, то, что находилось там, они ахнули. Даже в лучах, едва чадившей лампы, было видно какая красота лежит рядом с ними - колечки, брошки, ожерелья, цепочки и крестики из золота и переливающихся камней, золотые монеты, все это завораживало взгляд. Руки тянулись захватить, зажать в ладонях и пропустить между пальцев этот золотой дождь. Что Никита и сделал.

- Красиво! - наконец выдавил он из себя, - если конечно не знать, сколько на них крови. Душегуб был племянничек, мать его!

- Но не выбрасывать же эту красоту. Что сделано, то не вернешь, - сказал Федор. Да и не нам это принадлежит.

- А кому? - спросил Никита.

- Дак, Тимошки. Вырастит, пусть сам разберется. Наверняка, он для него и копил, иначе бы бабам своим раздарил. Сейчас спрятать надо, получше. Вдруг завтра нагрянут. Отберут все.

- Спрятать, спрячем. Что с постояльцами делать будем? Они голы, как соколы, и идти им не куда, - сказал Никита. - Бабам, следователь один посоветовал до Томска добраться. Сказал, что там их не поймают. Народу больно много. Что скажешь. Лошадь я свою могу дать. Но с возвратом. Хозяйство без лошади - не хозяйство. Однако отвезти их не смогу. Стар уже, и корову, на кого бросить. Она вот-вот отелится.

- Я отвезу их, - сказал Федор. - Если по ночи выехать, к обеду там будем, а к завтрашней ночи должен вернуться. Федор набрал в руку украшений и поднес к глазам. Дядь Никит, знаешь о чем я сейчас жалею?

- Что дочки у меня нет или зазнобы. Посмотреть бы, как это на человеке смотрится, - сказал Федор.

- А ты, Федька, на себя одень, - Захохотал Никита, и приложил бусы к шее Федора.

- Я ведь серьезно, - обиделся Федя.

- Да не обижайся. Может, будет у тебя дочь, или десять, - опять расхохотался дядька. Сколько не нарожай, этого добра на всех хватит. Так ведь? А? Федька, плюнь на меня, что-то я развеселился не к добру.

- Я вижу, - сказал Федор, улыбаясь, - мне самому ржать хочется. Вот лежит это богатство и все наше. Понимаешь, дядька - наше. Хочешь, возьми, хочешь, выброси. Давай бумаги посмотрим. Может написал нам что.

Никита стал разворачивать одну за другой бумажки и откладывать в сторону. Это все чьи-то документы. Он отложил почти все бумаги и только последний листок был написан рукой брата. Там было написано всего четыре предложения, каждое из них стояло под номером:

1. Если со мной, что случиться все разделить на четыре равные части.

2. Раздать их - брату Федору, дядьки Никите, Полигаевой Вере и моему сыну Тимошке.

3. Тимошке отдать, когда ему исполнится шестнадцать лет.

4. Тимошкину долю хранить брату моему, Федору.

Когда завещание было прочитано, Никита сказал:

- И то верно. Я не доживу, когда Тимошка вырастит. А Верка, баба - дура, замуж выйдет и спустит все на кобеля и свою долю и Тимошкину. Правильно племяш распорядился. Умный он был, царство ему небесное. Давай сразу и поделим.

- А Верку звать будем? - спросил Федор.

- Сами не обидим. Нечего ей знать лишнего.

Они отделили по кучкам колечки, браслеты, ожерелья, монеты, серьги, а затем каждую кучку разделили еще на четыре кучки. Осталось одно самое красивое ожерелье, которое они не знали, кому положить. Каждому из них хотелось иметь это ожерелье у себя, и они решили, разыграют на - «орел и решку». Дядя, вдруг остановил Федора с монетой в руке, не дал ему ее подбросить.

- Федька. Я думаю это ожерелье надо положить в кучку Тимошки. Все-таки это его батя насобирал. Как думаешь? - спросил он.

- Я согласен.

Они оба были довольны. Отдать друг другу такую красоту было почему-то жалко, а вот Тимошки нет. А про то, что можно было это ожерелье положить Вере им даже и в голову не пришло. Наконец, драгоценности были поделены и спрятаны. Они сели еще раз просмотреть бумаги.

- Документы. Видно тех, кого грабил, - сказал Никита и тут же спохватился, - но мне грех его судить, господи, он меня богатым сделал.

Федор тоже перекрестился и даже отвесил поклон в дальний угол. Потом собрал все бумаги, сказал:

- С этим дома разберемся. Пошли, а то нас потеряли, наверное.

Они зашли в дом. Федор со всеми поздоровался. Никита снова всех позвал за стол, теперь уже покушать. Он все носил и носил продукты на стол, и всем стало понятно, что это последнее совместное застолье. Ели все много и молча. Каждый думал про свое. После обеда, Никита собрал все оставшееся со стола и сложил в сумку. Принес из сенцев шмат сала, с кухни каравай хлеба и положил туда же.

- Это вам в дорогу, - сказал он. Федор отвезет вас сегодня ночью до Томска, а дальше сами. Здесь оставаться опасно. Федор говорит, завтра у меня власти в гостях будут. Через час-два стемнеет, можно будет выезжать. Вера, а с тобой мне поговорить надо, - сказал Никита. Он прошел в дальнюю комнату, Вера вошла следом.

- Ты только ничему не удивляйся и никому ничего не говори. Смотри, - сказал он и раскрыл перед верой маленький узелок.

Вера ахнула и тут же зажала себе рот.

- Это тебе Леший просил передать, если с ним что-нибудь случится. Теперь ты не пропадешь. Еще я хочу попросить тебя, чтобы Тимошка жил с нами. Хотя бы до тех пор, пока ты не устроишься. Он нам не чужой, за сына будет. Напиши родичам, чтоб не препятствовали. Мы его не обидим.

- Спасибо Никита, и Федору спасибо. Я буду спокойна, если Тимоша у вас останется. У родни своих детей куча и бедные они. Как только устроюсь, я сразу же его заберу, - сказала Вера.

- Еще. Остановитесь у моих. На день, на два не больше. А то они люди добрые, сами не скажут, а вы и не догадаетесь. Найдешь еврейчика, обменяешь какое-нибудь, попроще, колечко. На эти деньги снимешь комнату и проживешь первое время. А дальше работу ищи. Говорят по большим городам много работы, только не ленись.

- Никита, вы же меня знаете. Я любую работу могу делать.

- А коль умеешь работу делать, не пропадешь. С документами вот вашими можно погореть, - сказал он, и как будто, что-то вспомнив, хлопнул себя по лбу. - А ну-ка пошли. Он усадил снова всех за стол и положил на него бумаги, которые они нашли в свертке Лешего.

- Посмотри, Николай, может ты, в этих бумагах, лучше разберешься.

Николка стал рассматривать листки, читать их и раскладывать по разным кучкам, потом сказал:

- Это документы, на разных людей. Вот эти несколько листков на одну семью. У них у всех одна фамилия. Вот эти два листка на мужа с женой. Но, а эти все разные, говорил он, показывая на разные кучки.

- А ты покумекай своей головой. Может, что из этого пригодится. Ваши фамилии-то, поди и в Томске известны уже, - сказал Никита.

Николка подумал и отобрав три листочка, сунул их в карман.

- Все? - спросил Никита.

- Вот и хорошо.

Никита сгреб остальную бумагу со стола и бросил в печь.

Звезды одна за другой стали появляться на темнеющем небе. Со двора Никиты выехала повозка, на которой расположились четыре человека. Трое лежали в санях, тесно прижавшись, друг к другу, четвертый, стоя на коленях, погонял лошадь. Никита стоял на крыльце, пока повозка не исчезла из виду. Потом он перекрестил темноту, поглотившую уезжающих, и пошел в дом.

Небольшая поляна среди леса. Ели, с опущенными, белыми от снега, ветками, голые метелки берез, худощавые низкие осины и высокие тополя, толстые и вызывающие, но также жалкие и тоскливые. И только кедр, могучий и раскидистый, всегда в любое время года, внушает к себе уважение и поклонение.

Человек осматривает лес вокруг поляны. Он знает, что пришло время и весь этот лес, могучий и гордый, худосочный и голый, весь без сортировки по достоинствам, уйдет под сруб. Лягут рядами стволы, пообрубятся красивые кроны и превратиться он в строительный материал, под бараки для заключенных, таких же разных, но таких же уравненных жизнью и обстоятельствами.

Ярко светило зимнее солнце. Снег слепил глаза, своими цветными искрами. Легкий мороз и едва заметный ветер не мешали думать. «Что будет через месяц? Какие люди, и какие судьбы свяжутся здесь в неразрывный узел»? Через час наполнится эта мирная поляна визгом пил и стуком топоров, человеческим говором, лаем собак и окриками конвойных. Дергачев ждал прибытия первой партии заключенных. Он, волею судьбы, стал первым начальником еще не построенного лагеря для политических заключенных.

Ему на мгновение пришла мысль, что он сам мог оказаться в этой первой партии, если бы жизнь повернула по другому, и ему стало страшно. Страх за собственную жизнь, притупил обиду, нанесенную женой, бросившей его и сбежавшей. Он как бы спрятал ее до лучших времен, когда сможет спокойно все обдумать.

До его слуха донесся гудок паровоза. Он прислушался. Поезд сбавлял ход. Вот он остановился и тут же донесся лай собак. « Вот и прибыли первые постояльцы несчастной поляны».

Утопая в снегу, подгоняемая криками конвойных, и лаем собак, к поляне приближалась огромная толпа разношерстно одетых, измученных людей. Их сгоняли к центру, и Дергачев отошел на небольшое расстояние в сторону, ожидая, когда толпа успокоится. Наконец, наступила тишина, и Дергачев поднял руку, призывая к вниманию.

Не зная, как начать свою речь, вернее, как обратиться к заключенным, он немного замешкался, но потом все-таки подобрал слово.

- Осужденные! Посмотрите вокруг. Вы видите, Что здесь нет ни строений, ни дорог, ни обозов - один лес! А это значит, что если вы до вечера не построите себе временный барак, вас ждет смерть. Либо отсюда вам хода нет.

Ваша паршивая жизнь в ваших руках. Государство предоставило вам только орудие труда - это пилы, топоры, веревки и гвозди. Вы получите по пайке хлеба, если барак сегодня будет построен, и вы останетесь без еды, если не сделаете этого. Бежать отсюда некуда. За побег вас ожидает смерть. Вас растерзают собаки. И теперь вы можете приступить к работе. Дергачев отошел от толпы и подошел к своему помощнику.

- Можете начинать.

Завизжали пилы, застучали топоры. Понесся мат вслед падающим деревьям. Дергачев заскочил в сани и отправился по ближайшим деревням. Надо было предупредить население, чтобы впредь были бдительны, живя рядом с преступниками.

Яркие звезды рассыпались по небу. Выглянула луна. Снег завораживал своей красотой. Дергачев, лежа в санях и изрядно наугощавшийся у сельчан, смотрел на этот мир, и он ему нравился, уже хотя бы за то, что возвращался он в лагерь не заключенным, а начальником. Выезжая на поляну, которую оставил днем, он увидел, как она раздалась в размерах. Справа он разглядел строение, над которым вился дымок. Его встретили и проводили в только что выстроенный барак. Метров тридцати в длину, с трехъярусными нарами из тонких жердей с железными печками с двух концов барака, столом и лавками вдоль него, также из тонких стволов деревьев. На пол были брошены хвойные сучья. Заключенные, прижавшись друг к другу, вплотную лежали на нарах. Рядом с печкой, было выделено место для администрации, куда и улегся начальник. У дверей, оперевшись на винтовки, сидели дежурные конвоиры. Остальной конвой спал напротив начальника, в таких же позах, как и заключенные. Мороз пока сплотил всех. Весь день, конвоиры, сменяя друг друга, работали на рубке леса. Их жизнь также зависела от этого барака, потому как менять их или развозить по домам никто не собирался. Для них, как и для заключенных, как впрочем, и для начальника лагеря, этот барак становился домом.

Утром несколько человек не встали, они были мертвы. Начальник приказал отнести их в левую сторону от лагеря и оставить на снегу.

- Время на похороны, - сказал он, - тратить не будем. Чем быстрее мы построим лагерь, тем меньше будет смертей.

Всю следующую неделю рубили дом для служащих, и ставили забор вокруг лагеря. Трупы остались за забором. Каждый день прибавлялась куча из покойников. Когда в новом доме затопилась печь, Дергачев собрал своих помощников на совещание. Можно было в тепле и без посторонних ушей, наметить дальнейший план действий. На повестке стоял вопрос, что строить первым. Хороший теплый барак для заключенных или лесопилку, на которой впоследствии будут работать заключенные. Единогласно приняли, что первой будет построена лесопилка. Истощенные, обмороженные, плохо одетые зеки, умирали десятками. За забором высилась куча из трупов, со скрюченными руками, и остекленевшими глазами. Надо было что-то решать. И тогда начальник принял решение. Половина лагеря отправилась копать огромную могилу, одну на всех умерших. Весь день рубили лес, освобождая место под кладбище. Следующий день ломами отковыривали, смерзшуюся землю, копая могилу. К вечеру всех упокоившихся сбросили туда. Закапывать начальник запретил, чтобы не отрывать больше заключенных от работы. Всех последующих умерших просто сбрасывали туда же. Яму разрешили закопать только в конце марта, когда началась ранняя оттепель и лесопилка уже давала продукцию - деревянную тару. Ящики под водку и прочее.

Дергачев за месяцы работы заматерел, превратился в строгого хозяина чужих судеб, не терпящего ни малейших возражений. Он теперь, запросто, мог сунуть в лицо заключенному кулаком или в гневе избить до полусмерти. Мог с легкостью пристрелить или зарубить шашкой. Какими смешными ему теперь казались его терзания, когда он не мог решить, что сделать со своим бывшим командиром, а на кону стояла его жизнь. Не на минуту, он теперь бы не задумался и убрал бы любого, кто бы ни встал на его пути. Только в конце весны, были выстроены три новых барака, достаточно теплых с настоящими печками. Организовалась кухня. И хотя обеды были скудными, зато всегда горячими. Мор заключенных прекратился - то ли остались самые крепкие, то ли весна прибавила заключенным сил и надежды.

Приехавшее по весне начальство, заметило, что конвоиры довольно лояльно относятся к заключенным. Претерпев вместе с ними все тяготы зимы, конвой стал видеть в заключенных людей, а это было уже не по правилам. Была заменена вся администрация, кроме начальника. Дергачев их устраивал своей непримиримостью к заключенным. Кроме того, план по выпуску тары, перевыполнялся, и начальник строил планы по развитию производства.

Замена администрации произошла через день после отъезда начальства. В тот же день, после приезда новых конвойных, добрая половина заключенных, была избита, чтобы все поняли, что впредь никаких поблажек не будет.

Еще одна зимняя ночь, темная и тяжелая. От сильного ветра качаются деревья, с их веток с шумом падает слежавшийся снег. Стоять на улице зябко и страшно. Кажется, что лес грозит и о чем-то предупреждает. На небе ни одной звездочки. Завывания в печной трубе добавляют жути. Саша поежился и торопливо вошел в дом, плотно закрывая за собой двери. Егор Савельевич, сидя за столом, посмотрел на племянника и сделал предостерегающий жест.

- Тише. Дарья уснула, - сказал он. - Садись рядом. Надо обсудить. Долее здесь оставаться нельзя. Саша присел рядом, оперся локтем о стол, ладонью погладил себе лоб.

- Надо, я знаю. Но Даша больна.

Уже две недели изводила Дашу, какая-то непонятная болезнь. Она теряла сознание, не могла есть. То немногое, что она силой в себя впихивала, тут же рвотой выходило обратно. Она похудела. Глаза приобрели лихорадочный блеск. Слабые руки едва удерживали кружку с чаем. Мужчины разыскали в доме травы, пытались поить ее настойками, но ничего не помогало. Кроме того, к концу подходили продукты, в доме осталось совсем немного крупы. Корм для лошади тоже кончался. Еще день - два и начнется голод.

- Если мы здесь задержимся, оголодавшая лошадь не сможет выйти из сарая, не только везти нас куда-то, - сказал Егор Савельевич. - Даши врач нужен и хорошее питание. Я понимаю, что выбраться отсюда будет трудно, пройти кордоны почти невозможно. С нашими документами хватит одной проверки.

И все равно я считаю, что мы сегодня же должны собраться в дорогу. Пока установился наст после небольшой оттепели. Нам главное выйти на тракт. Вот смотри по карте, - он показал Александру синюю полоску. Это Томский тракт. Если мы вернемся той же дорогой что и сюда приехали, то от того переезда надо будет углубиться в лес на две версты, и мы будем на наезженной трассе. Как пройти эти две версты по лесу, вот в чем главная трудность. Дальше выйдем к железнодорожной ветке. Там можно попытаться уехать на поезде в сторону Иркутска.

- Дядя, - сказал Саша, - может, хватит бежать вслед за разбитым Колчаком. Может нам надо посмотреть в сторону Москвы.

- Видишь, Александр, там власть большевиков. А здесь, если богу угодно будет, мы доберемся до Иркутска, а дальше можно эмигрировать в Монголию или Китай. Я знаю переходы через границу.

Саша молчал. Он был не согласен с дядей. Он устал бегать, ему хотелось домой. Он боялся за Дашу. Но сам он ничего не мог предложить.

Они не заметили, как поднялась Даша и подсела к ним за стол. Она положила перед ними бумаги.

- Что это? - спросил Егор Савельевич.

- Это документы, моего мужа и моего свекра. Ваши документы и карту надо сжечь здесь. Одежду офицера тоже. Сашину одежду тоже надо сжечь, не подходит она для крестьянина. Мы поедем, как семья Дергачевых. Муж с женой и отец мужа. Жаль, что у нас нет денег. Но мы сможем продать лошадь, где-нибудь в Новосибирске, и купить билеты на поезд, если хватит. - Почему Запад, а не Восток, - спросил генерал Дашу.

- Потому, Егор Савельевич, что Москва мой дом. А я хочу домой.

- Но это безумие! Там большевики! - гневно сказал генерал.

- А мы крестьяне. И нам нет ни какого дела, какая в стране власть. Мы Дергачевы. Как только мы уедем подальше от Тайги, мы будем свободны.

- Даша. Ты очень смелая и умная. Саша, а что ты думаешь?

- Я согласен с Дашей. Я тоже, очень хочу в Москву. И деньги у меня есть. Хватит, чтобы проехать, если поезда ходят, хоть какую-то часть пути.

- Что ж! - Егор Савельевич встал из-за стола, - тогда в путь! Начинаем сборы?

Застоявшаяся лошадка, брала с места осторожно, будто пробовала, под силу ли ей будет груз. Протянула пустые сани и остановилась. Саша взял вожжи и повел лошадку дальше. В сани забрались, только после того, как убедились, что лошадь не проваливается в снег и идет легко. Только к рассвету они выбрались на трассу. Через лес провела Дарья. Дорога ей эта была знакома. Летом, в мирное время, на трассу выезжали, как на рынок. Что-то продать, что-то купить. На трассе оказалось очень много обозов. Люди ехали в разных направлениях, с женщинами, детьми. Ехали и по одному и семьями. Саша направил лошадь в сторону от Томска. К обеду выехали на небольшой железнодорожный полустанок. В маленьком здании станции скопилось множество народа. Купить билеты было невозможно. Но все были счастливы. Поезда ходили. Столь быстрое восстановление поездов, радовало и удивляло. По перрону ходили несколько человек в кожаных куртках, явно не простых граждан. У власти началась мода на кожанки. Они подходили к толпе вытаскивали, кого-нибудь из очереди и уводили. Потом испуганные люди возвращались и начинали почему-то говорить шепотом.

Даше стало плохо. Это заметили люди в кожаных куртках и подошли.

- Что с вами? - спросил один из них.

Ответил Егор Савельевич:

- Не знаем. Вот в больницу везем. В Новосибирск. Наши врачи не знают, что с ней. Посоветовали.

- А кто будете? Документы есть?

- Есть, конечно, есть, - сказал Егор Савельевич, и подал бумаги.

Мужчина посмотрел на бумаги, на Дарью, белую, как мел, и сказал:

- Пройдемте со мной. Нет- нет, - остановил он Александра, - вы смотрите за женой. Со мной отец ваш сходит.

Они ушли. Но вскоре Егор Савельевич вернулся. На его лице блуждала улыбка. Он показал билеты.

- Невероятно. Такой вежливый, такой почтительный. Это большевик! Я не верю. Войти в положение совсем незнакомых людей! Он все удивлялся и удивлялся, пока к перрону не подошел поезд.

Началась давка. Больше уже никто никому не улыбался. Отборный мат носился по перрону. Саша молодыми плечами пробивал дорогу к вагону, а Егор Савельевич следом вел Дашу. В вагоне стояла духота. Как только сели, и поезд тронулся, мужчины закурили. Даша едва сдерживала тошноту. « Как хорошо, что я уже сутки ничего не ела», - подумала она.

В Новосибирске всех высадили. Саша стал расспрашивать, где в городе больница. Им показали. Дашу увели на осмотр. Через некоторое время вышел врач и спросил:

Саша подскочил к доктору.

- Поздравляю вас, - сказал доктор, - скоро будете папой. Он улыбнулся и вошел в кабинет.

Егор Савельевич, привстав навстречу доктору, услышав новость, тяжело сел. Саша стоял в растерянности. Глаза его то наполнялись светом, то темнели, как омут. Генерал наблюдал за ним и молчал. Из кабинета вышла Даша. Лицо ее светилось. Она обняла Сашу. Потом взглянула ему в лицо и рассмеялась. Саша прерывисто вздохнул, будто его только, что отпустила сильная боль, и прижал к себе женщину так, что ее ноги оторвались от пола. Он покружил ее вокруг себя и поставил рядом с Егором Савельевичем. Оба посмотрели на генерала.

Многое хотелось генералу сказать молодым. Он мог и хотел прочитать им лекцию о том, как это не благоразумно и безответственно в такое тяжелое время для них и для Родины любить и главное рожать. Но Саша и Даша были так счастливы, так ясно светились их глаза, что генерал только и смог сказать:

- Я рад за вас. Поздравляю. В его голосе была горькая ирония, но молодые этого не заметили.

- А что с болезнью, - спохватился Егор Савельевич, обращаясь к Даше.

- Это от беременности, - ответила Даша, - доктор сказал, что скоро все пройдет.

Саша, как будущий отец, идя по улице и придерживая Дашу за локоток, старался быть солидным, но губы его не слушались и постоянно расплывались в улыбке. Егор Савельевич шел рядом, опустив взгляд в землю,

словно пытаясь найти ответ в грязном утоптанном снегу.

Ночью, садясь в поезд, они вдвоем отбивались от толпы, защищая Дашу от толчков. Все ближе и ближе была такая родная и долгожданная Москва.

Темная, глухая зимняя ночь. Улицы города пустынны. Полозья саней своим скрипом нарушают тишину и тревожат собак. На одной из узких улиц, у темного забора, за которым стоит большой двухэтажный дом повозка останавливается. Из окна верхнего этажа из-за зашторенного проема, пробивается свет. Это окно, комнаты, где поселилась уже давно, семья Никиты Безрукова. Дверь в дом была не заперта, и ночные гости поднялись на второй этаж. Постучали и увидели на пороге высокого юношу, который сразу же узнал своего кузена.

- Федя? - протянул он удивленно, - вот здорово. Проходите, - и он, пропуская гостей, посторонился.

Большая комната, со старыми грязными обоями, больше походила на больничную палату. Почти всю комнату занимали три кровати. Между ними стоял большой стол и всего один стул. На двери были набиты гвозди, изображая вешалку. Еще рядом с порогом стоял закрытый небольшой кухонный столик, с наваленной на него грязной посудой. На кровати у окна, лежала женщина.

- Федя, подойди сюда. Расскажи, как там Никита. Здоров ли? - позвала она Федора.

- Здоров, тетка Пелагея, привет вам передавал. Денег немного прислал , продуктов. И еще вот это, - сказал Федор и протянул женщине золотую цепочку. Сказал, что если ее обменять на деньги, вам до весны хватит. А сам он по весне приедет.

Женщина рассматривала тяжелую цепочку, вертя ее в руках и так и эдак, потом сказала:

- Что-то я не припомню у нас такой цепочки, - она сделала ударение на первом слоге.

- Да это он на картошку выменял, - нашелся Федор, - Картошку зимой до вас не довезешь. Померзнет. Вот он и выменял, чтобы здесь сами могли купить этой картошки.

- Он всегда был умным, - сказала Пелагея, и опустила руки вдоль одеяла. Чувствовалось, что этот разговор ей дался с трудом.

Немного отдохнув, она спросила:

- А это, что за люди?

- А это деревенские знакомые. Дядька просил, чтобы вы приютили их дня на два, на три, пока они жилье снимут. Они города не знают. Пусть им Костя с Григорием помогут.

- Помогут, - сказала женщина, - Гриша, походи завтра с ними по городу. Почитайте объявления.

- Не мам, я завтра не могу. У нас завтра профсоюзный комитет собирается. Костька пусть сходит, в университете завтра занятий не будет из-за нашего слета. Слышал, Костя, - обратился он к проснувшемуся брату.

- Слышал. Схожу, - он опять отвернулся к стене.

- Встань, Костя, - строго сказала мать, - постелите людям, а сами на полу поспите. Покормили бы вас, да не чем. Последнее доели.

- Да я же привез, - оживился Федор. Он побежал на улицу и вернулся с двумя мешками, висевшими на нем по плечам. Вот. Сало, хлеб, крупы немного, капуста соленая.

Тут уж и младший Костя оживился. Он выкладывал все на стол, при этом, не забывая пробовать. Затем подвинули стол ближе к кровати матери и сели вокруг. После ужина, Федор напоил лошадку, кинул ей сена из саней и привязал к перилам крыльца. Потом мужчины все улеглись на пол. Вере и Анастасии Петровне, мальчики уступили свои кровати. Вера долго не могла уснуть. Ее что-то мучило. Наконец она не выдержала и позвала в темноте. - Гриша, ты спишь?

- Нет, - шепотом отозвался Григорий.

- Гриша, а где ты обменяешь цепочку?

- У нас в доме ростовщик живет, дает деньги под проценты, Яков Обрамович. У него.

- Гриша, а ты бы не мог обменять и мое колечко? - спросила Вера.

- Пойдемте утром со мной. Я вас познакомлю.

- Спасибо, - Вера успокоилась и вскоре заснула.

Однако не могла уснуть Анастасия Петровна. Она и не думала, что у Верки может быть какая-то ценная вещь. Их в милиции обыскивали. « Видно следователь подарил, - думала она, - уж, больно масляными глазами, он на нее смотрел». И вроде не ее это дело было, но зависть не давала уснуть.

Еще ее мучила одна мысль, что Верка, шалава, которая родила ребенка в девках и жила с бандюгой, может окрутить ее сына. Уж больно она с ним ласковая. И он все чаще ей улыбается. « Как только устроимся, сразу же разобью ее помыслы, - решила Анастасия Петровна, - на его век хороших девок хватит».

Николка тоже не спал. Но он даже не задумывался, откуда у Веры колечко. Он думал о том, как странно потекла его жизнь, которая сейчас зависит от кого угодно, только не от него самого. Он одним из первых признал новую власть. Всем сердцем вступил в борьбу со старыми силами. Его ждало большое будущее. И вот так, в один миг все рухнуло. И он бежит и скрывается от всех. И не видит впереди ни какого для себя просвета. Ему остается только жениться на Вере, признать ее сына и опуститься до роли обывателя, который всю жизнь будет гнуть спину, чтобы прокормить семью. «Так живут миллионы, - думал он, - только не те, кто узнал вкус власти». Томск это только отдохновение перед его рывком. Он уедет. Уедет туда, где никто его не знает. И опять его жизнь приобретет смысл. Он не заметил, как уснул. Когда проснулся, Веры, Гриши и Константина уже не было дома. Федор Безруков уехал домой еще затемно. Мать собирала с пола постели. Он поднялся, стал помогать.

Вера вернулась радостная. Всего через два дома, она сняла две комнаты и уже навела там порядок. Можно было перебираться.

Распрощались, вышли на улицу. В глаза ударил солнечный свет. Николка прищурился и подставил лицо под ласковые лучи. Время повернуло на весну.

Небольшие двухэтажные дома, ровными рядами выстроились вдоль дороги. Поскрипывал уезженный наст под ногами. Снег сверкал на солнце, как миллионы цветных брызг. Дошли быстро, но в дом входить не хотелось. Они задержались на крылечке. Постояли, посмотрели еще раз на этот чудесный день, первый день, яркий и солнечный, нескончаемой вереницы, тяжелых и пасмурных дней, зимы. Подъезд дома оказался темным и мрачным. В него едва проникал свет с улице, через маленькое замерзшее оконце, расположенного у самого потолка. Николке захотелось развернуться и снова выскочить на улицу, но он постеснялся. Вера и мать, держась за шаткие перила, уже поднимались на второй этаж. Он пошел следом.

Вера открыла дверь. Они попали в небольшую прихожую, которая еще выполняла роль кухни. В ней находилась печь, на которой стояли чугунки и кастрюли и стол с несколькими табуретами. С другой стороны от дверей, к стене была прибита массивная вешалка. Вера бросила под вешалку сумку, на крючок повесила полушубок. Анастасия Петровна и Николай последовали ее примеру. В прихожую-кухню выходили две двери из комнат. Вера открыла обе и сказала:

- Выбирайте.

Анастасия Петровна, заглянула в обе комнаты. Вошла в ту, которая показалась ей попросторней. Вера, взяла сумку из-под вешалки и прошла в другую. Николай стоял между двух комнат и не знал, в какую войти. Обе женщины, вышли на порог своих комнат и с любопытством стали наблюдать за Николаем. Никто не хотел подталкивать его к решению. Наконец, Вера не выдержала и рассмеялась. Она ушла и закрыла за собой дверь. Анастасия Петровна облегченно вздохнула. « Верка, конечно много для нас сделала, - думала Анастасия Петровна, - но это все-таки не та женщина, которая будет женой моего сына».

- Что ты стоишь, как истукан, - сказала она сыну, - заходи. Выбирай, на какой кровати спать будешь.

- Мне все равно, - ответил Николка.

- Раз все равно, то я на эту лягу. На ней матрац помягче.

Вера, закрыв свою дверь, села на широкую кровать, на которой она все-таки надеялась спать с Николкой и задумалась. Ничего у нее не получалось с Николаем. Анастасия Петровна, как строгий страж, оберегала Николку от нее, как от чумы. «Что я им плохого сделала, что они меня так не любят? - задавала себе, мучавший ее постоянно, вопрос, Вера. - Я готова все для него сделать, отдать все, что имею, а он будто не видит ничего и ничего не понимает». Он никогда не вспоминал, как они любили друг друга. Как рыдали на плече друг у друга, когда расставались. Вера тогда была почти в истерике. Она знала, что у нее будет ребенок от Николая. Она так и не смогла ему рассказать. Побоялась его реакции. Он так и уехал, ничего не зная. Теперь, благодаря матери он знал, что у Веры ребенок от бандюги Лешего. Николка не осудил ее, но и не разу не спросил, как и почему это случилось. Сама она, давно решила, что расскажет ему о сыне, только в том случае, если они будут вместе. « Но, кажется, - подумала она, - мне этого никогда не дождаться».

В дверь постучали.

- Но как устроилась? - спросила, входя, Анастасия Петровна. За ее спиной стоял Николай. - Мы уже кровати поделили. А у тебя какая хорошая кровать. « Никак с Николкой спать собиралась, - усмехнулась про себя Анастасия, - нет уж, пока я жива, не видать тебе моего сына, как своих ушей, -подумала она, - не для такой девки я его растила».

- Кровать хорошая, - засмеялась Вера с горечью, - Теперь суженого найти надо. Какой мужик на такой постели спать откажется. Думаю не долго я мерзнуть в ней буду. А, как думаешь, Николай?

- А что ему думать, - вступилась за сына Анастасия, - он тебе не указ. У тебя своя голова на плечах. Приведешь, так приведешь. При чем здесь Николка?

Но Веру уже понесло.

- А если твой Николка, вдруг на этой постели поспать захочет? Что делать будешь? - спросила она и посмотрела на Николая, своим дерзким взглядом.

- Ты на Николку не рассчитывай, - зло заговорила Анастасия, - не пара вы с ним.

- Чем же не пара. Оба из деревни. Оба в бегах. Оба без работы, без денег, без дома. Мне, кажется, пара. Более равного брака и не бывает, - Вера злила Анастасию Петровну и ей это нравилось.

- Что ты молчишь? - вдруг Анастасия накинулась на сына, - скажи ей, нужна тебе она, после атамана, да еще с ребенком?

- Перестань, мать. Ты что не видишь, что Вера смеется, - сказал Николка и взглянул на Веру, ища поддержки.

Но Вера не поддержала его.

- Не шучу я. Я всегда тебя любила. И сын это не атамана, а твой. А с Лешим жила…. Так он у меня не спрашивал моего согласия. Кто бы смог ему перечить? Разве была у меня от кого-нибудь поддержка. Родителей не было. Ты уехал.

- Я бы на твоем месте, - перебила Веру Анастасия, - в прорубь бросилась, а с атаманом бы не стала якшаться.

- Много вас, желающих жизнью моей распорядиться. А сына моего ты бы стала кормить? Ты лучше всех знаешь, что Тимошка внук тебе, а всем говоришь, что от атамана. Конфетки ему ни разу не дала. Все боялась, что Николка узнает, да женится на мне. Вот и бегала всех убеждала. А мне теперь все равно, как он поступит. Теперь он все знает. И ты не сможешь ему нашептывать, про Леших и пеших.

Николка стоял ошарашенный, этой руганью, которую он не в силах был остановить и тем откровением, которое выплеснула Вера.

- Все равно не дам сыну на тебе жениться, - крикнула Анастасия Петровна, - только через мой труп, - она выбежала и хлопнула дверью.

Николка, молча, потоптавшись на месте, вышел следом за матерью.

Вера, упав на кровать, разрыдалась.

Анастасия Петровна тоже плакала. Николай гладил мать по спине и ничего не говорил. Когда она успокоилась, он спросил:

- Скажи, мам, что из сказанного Верой было правдой, а что нет?

Мать, вытирая глаза, сказала:

- Все сынок. Все правда - и что Тимошка твой, и что я про то знала, и что от Лешего не одна девка уйти не могла. Все правда, сынок. Но это не дает ей права липнуть к тебе. Я вижу, как она перед тобой вертится. Не о такой я невестке мечтала.

- Мама, о чем ты говоришь? У меня сын! Ему должно быть пять лет.

- Пять, пять. Чему ты радуешься?

- Мам, а какой он? На меня похож? - спрашивал Николай, едва сдерживая улыбку в угоду матери.

- Похож. Ты такой же в детстве был. Ты, когда устроишься, можешь помогать ему. Но жениться на Верке я тебе не дам, - сказала она, как отрезала. - Ты смотри, как к ней мужики липнут. А она их не гонит, а улыбается. Кокетничает с ними. Вот следователь нам помог. Думаешь, за просто так? Даром? Даром сынок и чирьи не садятся. Пообещала ему что-то, как пить дать. Женишься на ней и будешь всю жизнь мучаться.

- Да мама, ты права. Только пока Вера мучалась. Знаю я, что такое в нашей деревне, ребенка без мужа родить. Ей, поди, и из дома выйти нельзя было?

- Ну что ж сидела, пока к ней в гости Леший не заглянул. Потом уж все разговоры прекратились. Все поняли, что это ребенок Лешего и уже никто ни гу-гу.

- Сколько же она натерпелась? - сказал Николка, - и нет ни одного человека, кто бы пожалел ее.

- Ты пожалеть, смотрю, хочешь? Не смей. Потом не отвяжешься. Я в молодости вас кое-как разогнала.

- Это правда, хорошо постаралась. Только кому от твоей заботы лучше стало? Или, может быть, ты стала счастливее? Мама, мама, что ж вы за меня все решаете? - я ведь уже не мальчик. Николай поднялся, - пойду, поговорю с Верой.

- Не пущу, - крикнула Анастасия и встала у дверей.

- Слушай мать, я не собираюсь сейчас к ней свататься. Надо поговорить, как жить дальше. Надо же что-то делать. Пойдем вместе обсудим.

- Про это, - сказала Анастасия, - про это, конечно, надо поговорить.

Они постучали к Вере. Вера, уже успокоившись, как будто ничего не случилось, встретила их на пороге и пригласила.

- Проходите. Хорошо, что зашли. Надо нам всем по городу походить работу поискать.

- Может по чужим документам. Я взял с собой у Никиты, на каких-то Гороховых. Мать и сын с женой. Все как у нас. И по возрасту не очень расходимся. У меня никаких документов не осталось, - сказал Николай.

Вера подумала и отказалась.

- Тебе Николка, придется жить по чужим документам, а нам с Анастасией не зачем. У нас свои документы. Следователь нам сказал, что в городе нам бояться будет нечего. Так что ты будь Гороховым, а мы как есть останемся.

- Да, Николай она права, вступила мать в разговор. Зачем нам менять свои имена. Я баба глупая, еще запутаюсь.

- На том и порешим. Встретимся к вечеру ближе. Чтобы не заблудиться по темноте.

На улице также светило солнце и казалось, что в такой день все должно получиться. Расстались они на перекрестке дорог и, не сговариваясь, пошли в разные стороны.

Анастасия Петровна недалеко отошла от дома, когда ее заинтересовал длинный деревянный дом, из которого выходили дети. Она вошла внутрь и встретила на пороге пожилого мужчину.

- Здравствуйте, - сказала она, смущаясь, - это школа?

- Школа. А что вы хотели? - спросил тот.

- Я работу ищу. Из деревни я.

Мужчина осмотрел Анастасию Петровну с ног до головы и спросил:

- А что делать умеешь?

- Из деревни я, - еще раз повторила женщина, - я все умею.

- Учить умеешь? - спросил недоверчиво мужчина.

- Нет, - еще больше потерялась Анастасия Петровна, - я помыть, убрать.

- А…, - протянул человек, - это можно. Туда пройди, спроси у учительнице.

К удивлению, Анастасии Петровны, ее приняли очень легко и попросили завтра с утра быть на работе. Давать звонки и мыть полы. Ей полагался паек и небольшие деньги. Домой она не могла идти тихо, она почти бежала. Наконец она избавится от ненавистной зависимости, от Верки. Она сможет теперь прокормить и себя и сына, если он не сможет найти работу. Дома еще никого не было. Слоняясь из угла в угол, Анастасия Петровна, строила радужные планы. Ей согревала душу одна мысль, что она в городе и у нее есть работа.

Меньше всего в этот день повезло Вере. Пройдя немного в своем направлении, она почувствовала, что ее кто-то догоняет. Она оглянулась и увидела морду лошади. От неожиданности, Вера отпрыгнула с дороги, ноги ее поскользнулись, и она упала. Сверху раздался громкий смех. Вера, еще лежа на снегу, подняла глаза - с лошади спрыгивал мужчина. Когда он подошел к ней, она увидела красивую улыбку, смеющиеся глаза и черный чуб, выбивающийся из-под шапки. Он весь был такой большой и красивый, хотя Вера и отметила, что он лет на десять старше ее.

- Вам помочь, - спросил он, смеясь, и поднимая девушку, не дожидаясь ее ответа. Помог отряхнуться.

- Вы всех так пугаете? - спросила Вера сердито.

- Нет, - ответил мужчина, - только хорошеньких.

- Как можно разглядеть за такими одежками хорошенькая или нет, - сказала она и улыбнулась. Все-таки приятно, когда тебя называют хорошенькой.

Мужчина взял лошадь за поводок и пошел рядом с Верой.

- Можно я вас провожу? - спросил он.

- Нет не надо. У меня дела.

- Я не смогу вам помочь?

Вера задумалась, а потом решилась.

- Я из деревни. Работу ищу. Пока все неудачно.

- А какую вы ищите работу?

- Мне любую. Хоть полы мыть, - сказала Вера.

- А вы грамоту знаете? Писать умеете? - заинтересовался мужчина.

- А на машинке писать умеете?

- Что это? - спросила Вера.

- Понятно. Не умеете. Хотя у нас никто не умеет, - сказал мужчина, - А хотите попробовать?

- Что попробовать?

- Пописать на машинке? Пойдемте со мной?

- Куда? - Вера начинала волноваться.

- Не бойтесь, в милицию. Я покажу вам машинку, и если вы сможете на ней работать, то могли бы у нас устроится.

« Не бойтесь я из милиции, - передразнила про себя Вера мужчину, - успокоил. Только милиции мне и не хватало до полного счастья». А потом она вдруг подумала, что может как раз это и есть решение всех ее проблем. Она сможет быть в курсе всех событий, которые меняются сейчас со скоростью ветра. Вера взглянула на мужчину, будто еще раз проверяя свое решение, и встретилась с ним взглядом. Что-то оборвалось в сердце и перехватило дыхание, и мужчина быстро отвел свой взгляд и прерывисто вздохнул. Потом, довольно продолжительное время, они шли молча.

- Входите. Как вас зовут? Мы ведь даже не познакомились, - сказал мужчина, пропуская Веру в здание.

- Вера Полигаева. А свое имя скажете? - спросила она.

- Конечно, скажу. Я, Митрухин Иван Дмитриевич.

- Тогда я Матвеевна, - сказала Вера.

- Но вам меня можно звать Иваном , - сказал он.

Вера засмеялась.

- Тогда вам меня можно звать просто Вера, - сказала она.

- Вот и познакомились. Подождите меня здесь. Я зайду к начальнику, попрошу у него машинку пишущую.

Вера осталась одна и стала оглядываться. Длинный коридор и много дверей по обе стороны. Мужчины и женщины, в форме и в простой одежде, входили и выходили, из этих дверей, почти не обращая на Веру внимания. Они были такие сосредоточенные и занятые, что Вера позавидовала им. Как ей хотелось вот так же, с озабоченным видом, выйти из своего кабинета, и никого не замечая пройти по коридору. Как недосягаема и недоступна для нее эта работа. Она повернулась и пошла к выходу.

Когда Митрухин, уговоривший начальника, взять женщину на работу машинисткой, вышел из кабинета, с тяжелой машинкой на руках, ее не было.

Поставив машинку в общий кабинет, он выскочил на улицу. Увидел, как женщина повернула за угол. Он вдруг с ужасом осознал, что вот сейчас он может навсегда потерять ее. Он не зная почему, но твердо знал, что не должен этого сделать. Он побежал. Ноги скользили по накатанному снегу и разъезжались в разные стороны, но это мужчину не останавливало. Он догнал ее, схватил за рукав и долго не мог отдышаться.

- Не уходите, Вера, у вас будет хорошая работа. Начальник согласен. Вы должны приступить к работе прямо сейчас.

- Как, меня берут на работу? - Вера была счастлива и не могла стереть улыбки со своего лица. Она только, что мечтала об этом и была уверенна, что там работают люди особенные, к которым она не имеет ни малейшего отношения.

- Берут, Вера, берут, - мужчина взял ее за руки и смотрел улыбаясь. Ему было удивительно, как она радуется и не может этого скрыть.

- Спасибо Ваня, - наконец, сказала Вера, - пойдем.

Вера долго осматривала машинку. Потом села вставила лист и нажала на первую попавшуюся кнопку. На бумаге отпечаталась буква «и», тогда она осторожно добила «ван», и посмотрела на Ивана. Тогда он, перегнувшись через нее, одним пальцем выбил « Вера». Они опять рассмеялись.

Потом Иван сказал:

- Учись Вера. Рабочий день до шести. Я пойду, мое дежурство еще не кончилось. К концу дня я постараюсь успеть.

Вера осталась одна. Из кабинета вышел начальник. Не глядя на Веру, положил лист исписанной бумаги, сказал:

- Завтра два экземпляра.

Вера начала печатать, подолгу разыскивая буквы, только к концу дня она стала угадывать, куда ставить палец. Ей пришлось задержаться, чтобы напечатать второй экземпляр. Митрухин так и не вернулся. Она вышла на улицу. Темень. Дама сливались в одну черную массу. Вера пошла наугад. Где-то недалеко она должна была спуститься вниз. И она почувствовала этот поворот. Больше всего она боялась встретиться с лихими людьми, выходящими ночью на промысел. Но то ли Вере повезло, то ли время было, хоть и темное, но еще раннее, дошла она до дома без приключений. В прихожей, за кухонным столом сидели Николка с матерью. Они ждали Веру.

Николка, под именем Горохова Лаврентия, устроился развозить продукты по магазинам. И теперь у всех настроение было отличное. Вера подсела к столу и рассказала о своей будущей работе. Правда она и словом не обмолвилась, как нашла эту работу. Уснули рано, чтобы не проспать. Вера, лежа в постели, вдруг поняла, что ей уже не хочется быть женой Николки. Перед глазами стоял высокий красавец со смеющимися глазами. Она думала о нем, и сердце ее сжималось от давно забытого чувства. Анастасия Петровна, потерявшая страх за будущее, твердо пришла к решению, что Вере пора поменять квартиру, вместе им не жить. Она, не задумывалась, почему на воле, на чьи деньги снята квартира, кто все это время помогал ей и ее сыну. Есть такие натуры, которые воспринимают вокруг себя людей через призму личной выгоды. И когда эта выгода исчезает, в их сердцах не остается ни жалости от расставания, ни чувства благодарности. Добрейшие и милейшие люди - когда вы им нужны, и безразличные и подлые - когда нужда в вас отпадает. Но поверьте, когда у таких людей нужда в вас снова появится, они не постесняются приползти к вам на коленях и со слезами, а когда вновь отпадет плюнуть вам вслед. Анастасия Петровна, в силу ограниченности своего ума, не рассуждала о благодарности. Она думала, что если Вера съедет, ей с сыном будет лучше вдвоем. А там может, и невеста найдется, городская, конечно же, и молоденькая.

Несколько дней, Вера не видела своего покровителя. Спрашивать стеснялась. В управлении ходили разговоры о ее красоте, и все чаще и чаще вокруг стола вертелись сослуживцы. Начальник, наконец, тоже разглядел, какая у него секретарь и больше не кидал ей бумаг на стол, а обращался со словами:

- Пожалуйста, напечатайте к такому-то, - И подолгу задерживал на ней свой взгляд.

Вера видела знаки внимания, это ей льстило, но она ждала, того черного и веселого Ивана Митрухина.

Дома все чаще и чаще, происходили скандалы. Анастасия Петровна решила извести Веру своими замечаниями. Сказать впрямую, чтобы Вера съехала, она не могла, потому что та сама могла послать Анастасию Петровну на новую квартиру. Эту нашла все-таки Вера и расплатилась за нее своими деньгами. Оставалось создать в доме такую обстановку, чтобы самому захотелось сбежать. При Николке в доме была тишина, но стоило ему куда-нибудь выйти, и тут же у Анастасии Петровны появлялся повод для скандала. Не так стояли сковородки, не так висело белье. То Вера хлопнула дверью, то не обмела, как следует валенки. Вера почти не вступала в споры и только отшучивалась, чем еще больше злила Анастасию. Кроме того, мать заметила, что Николка ищет любой предлог, чтобы зайти к Вере и сидит там до тех пор, пока она не позовет его.

В выходной день Николка принес бутылку самогонки.

- Я думаю, - сказал он, - мы можем отметить начало нашей жизни в городе. Слава богу, все устроилось.

Анастасия Петровна поджала губы. Ей не хотелось пить с Веркой. Она почти дожала ее. Вера, как-то сказала, что если Анастасия не прекратит к ней цепляться, она переедет. Потом она подумала, что скандал, после выпитого, будет еще лучше, и она засуетилась.

- Давайте к столу. Что мы, правда, как чужие жить стали.

Вера недоверчиво поглядела на Анастасию. Но та была сама любезность. Сели за стол. Выпили по рюмке, потом, по другой. Языки помаленьку развязались и все наперебой стали рассказывать друг другу, что у кого на работе. Анастасия Петровна развеселилась и забыла, зачем пить начала. Она, смеясь, рассказывала, как сторож делает ей любезности. Как он приносит ей воду для помывки полов, а потом все чай приглашает пить.

- А я пью, пью чай-то, - смеется Анастасия, - а сама думаю, когда ж ты, старый пень, мне что-нибудь толковое скажешь? А он молчит. Ходит, смотрит, носит воду, но молчит. Но я его заставлю заговорить. Вот еще ведерко чаю выпью и заставлю.

- Может, мать замуж выйдешь, - сказал, смеясь Николка.

- А почему нет, - подхватила Вера, - Она еще вон, в соку.

Мать вдруг перестала смеяться и сказала:

- Сначала тебя женю. А ты Верка, глазки Кольки не строй. С тобой жить он не будет.

- Больно нужно, - обиделась Вера, - мне твоего сына и даром не надо.

Тут уже обиделся Николка.

- Это почему еще?

- А потому, что всю жизнь ты за мамкину юбку хватаешься, своего слова не имеешь. Не нужен ты мне ни как муж, ни как отец Тимошке, сыну моему. Вот она тебе жену подыщет, - указала Вера пальцем на Анастасию Петровну.

- А ты на меня пальцем не тычь, - закричала Анастасия. У него свои дети будут. А тот еще неизвестно чей.

- Это тебе-то не известно, - сказала Вера, - Да пошли вы, всю жизнь мне испоганили, и все никак не уйметесь. Пошла я, спать. На работу завтра. Спасибо за хлеб соль. - Она картинно поклонилась и ушла в свою комнату. За столом воцарилась тишина.

- Зря ты мама, Веру обижаешь.

- Я же за тебя сынок болею. Но какая она жена тебе? На нее все мужики пялятся. Женишься - изведешься.

- Это мое дело. Мы и так уже женаты и сын у нас есть. Пойду я к ней. Я теперь в ее комнате жить буду. И ни слова! - он стукнул по столу кулаком, и мать как-то сразу притихла и молча ушла к себе.

Николка, не постучась, вошел в комнату Веры. Света не было. Он на ощупь добрался до кровати, присел на краешек. Вера поморщилась, но Николка в темноте не заметил.

- Я решил жить с тобой, Вера. Ты довольна?

Вера едва сдержалась.

- А меня что не спрашиваешь? - сказала она.

- А что спрашивать. Я знаю, ты давно за меня замуж хотела.

- Вот именно, давно. Так давно, что и забыла, когда.

- Так ты что не хочешь за меня замуж идти?

- Не хочу. Поищи помоложе, и по краше. Да чтоб маме твоей понравилась.

Николка не ожидал, что ему откажут, и даже растерялся. Он был просто уверен, что Вера спит и видит его своим мужем, иначе чего ей было столько с ним возиться. Он встал, потоптался на месте и вышел. А Верка рассмеялась. Ей вдруг стало так весело. Она затолкала голову под подушку, чтобы не обидеть Николая своим смехом. Как у нее легко стало на сердце, когда она выкинула оттуда угасшую любовь. « Долго же ты мучила меня, моя любовь, - думала Вера, - а надо-то было всего - то пожить немного рядом».

- Что вернулся, - спросила Анастасия Петровна Николая, когда он вошел в комнату. - За вещами?

Николка молчал.

- Что молчишь-то? Язык проглотил?

- Отказала мне Вера.

- Что? - не поняла мать.

- Вера не хочет со мной жить. Говорит, что не любит больше.

- Что? Она тебя не любит? Врет все! Цену набивает. А ты верь, верь этой змеюке. Посмотри на нее. Ты ей не пара. Спасибо бы сказала, что ты ее взять решил. Ничего, сынок, еще прибежит. Ишь, сын ей мой не пара, - Анастасия Петровна разошлась не на шутку. Она совсем забыла, что должна радоваться такому обороту, но ее вдруг взяла обида за сына.

Вера лежала в постели и слушала, через тонкую стенку, как возмущалась Анастасия Петровна. « Что надо людям, - думала она, - Любила - не нравилась, разлюбила опять плохо». Вера залезло под одеяло и стала думать о Иване.

Рано утром, к Вере зашла Анастасия.

- Проснулась? Скажи, чем сын мой тебе не хорош? - спросила она с порога.

- Настя, ты же сама этого хотела. Извела меня. Сколько раз говорила, что не дашь сыну на мне жениться. Чего ты от меня теперь хочешь?

- А теперь хочу, чтоб женился.

- С какого перепугу?

- Он теперь со мной не разговаривает. Говорит, я во всем виновата. Говорит, что любит тебя. Я против сына не пойду. Я согласна, выходи за него.

- Она согласна, - усмехнулась Вера, - ты, что ли замуж собралась? Я лично не согласна и замуж за твоего Колю выходить не собираюсь. Оставь его себе, а меня больше не трогайте.

- Тогда съезжай с квартиры, - выкрикнула Анастасия, - я не дам тебе его мучить.

- Может быть, ты нашла эту квартиру? - возмутилась Вера такой наглости, потом вдруг успокоилась и сказала:

-А, черт с вами. Живите. Я сегодня же уеду.

Анастасии еще хотелось ругаться, она чувствовала, что проиграла, но на ее слова уже никто не отвечал. Вера не пришла домой ни в этот день, ни через день, ни через неделю. Николка заскучал, и дома почти не разговаривал. Анастасия Петровна во всем винила Веру. Сын не спорил.

Через месяц, Николка объявил матери, что уезжает на другую квартиру. Адрес сказать он отказался. Ему показалось, что за ним стали следить. Если придут на квартиру, мать обязательно забудет, что его теперь зовут Лаврентием и что он ей никто. Как мог, объяснил матери, чтоб не обидеть и исчез.

Анастасия Петровна опять осталась одна. Она даже подумала, что хорошо бы разыскать Веру, но побоялась, что та ее прогонит. Теперь она по долгу терла полы в школе, чтобы как можно позже возвращаться домой. Иногда оставалась дежурить вместе со сторожем. Они по всей ночи играли в карты. Под утро, сдвинув столы, Анастасия Петровна, засыпала часа на два. Однажды, зайдя в магазин, она увидела своего Николку. Обрадованная, бросилась расспрашивать его. Конечно же, она забыла, как его теперь зовут, и звала его Николкой. Сын улыбался и больше слушал, чем говорил, и все пытался быстрее уйти от нее. Наконец он сказал:

- Мама меня ждет работа. Я зайду к тебе в воскресенье.

Анастасия Петровна выпустила руку сына. До воскресенья она могла подождать. Николка быстро завернул за угол и исчез. Женщина еще какое-то время стояла в растерянности. Ее окликнули. Она обернулась, ища знакомое лицо, но никого не увидела.

- Это я к вам обратился, - перед ней стоял молодой мужчина и улыбался. Его улыбка была очень располагающей.

- Вы что-то хотели спросить? - сказала она.

- Нет, нет. Я просто сказал, какой у вас красивый сын.

- Да Николка всегда был красавцем, - с гордостью сказала мать.

- Я тоже считаю, что таким сыном можно гордиться, - сказал он и откланялся.

Анастасия Петровна, счастливая от встречи с сыном, шла, не замечая дороги. Дома, она начала готовиться к воскресенью, хотя до него еще было два дня. Она выскребла полы, столы. Перебрала продукты. Наметила, что приготовит к Коленькиному приходу. На следующий день, быстро помыла полы и побежала домой ставить тесто. Сторож был удивлен. Она не присела с ним даже чаю попить.

Все воскресенье Анастасия Петровна выглядывала в окно, ожидая сына. Николка не пришел. Не пришел он и в следующее воскресенье. И тогда у Анастасии Петровны заболело сердце, так заболело, что она не могла найти себе места. Материнское сердце точно знало, что ее сын в беде. Но она не знала, куда бежать и где искать его. И тогда она бросилась разыскивать Веру.

Анастасия Петровна выгнав Веру из ее же жилья, когда почувствовала, что может жить без ее помощи, теперь опять в ней нуждалась, и лихорадочно разыскивала ее. Если кто-то подумает, что Анастасия Петровна раскаивается, в том, что когда-то обидела Веру, то он глубоко ошибается. Анастасия Петровна даже не вспомнила, как она обижала женщину. Она разыскивала Веру, чтобы еще раз переложить на нее заботу о сыне. Таким людям, как Анастасия Петровна, должны все и больше всего близкие, при этом сами они себя должниками никогда не чувствуют. Но что делать с такими людьми? Они есть. Стыдить и воспитывать их бесполезно. Если от них нельзя избавиться, то их надо принимать, такими - какие они есть, и не носить обиды. Потому как вы, все равно, не дождетесь от них благодарности.

Вера давно поняла суть характера Анастасии Петровны, но когда та в один из дней, прибежала к ней с новой бедой, Вера бросилась на помощь.

Она разыскала его работу. Но там ей сказали, что он просто не вышел в один из дней. И о нем ничего не известно, кроме дома, где он жил, и то приблизительно. Но и дома его не было.

Грязными, разъезженными улицами, толпами оборванных, голодных людей, жуликами и проститутками, встретила Москва, измученных долгой дорогой, семью князя Назарова. Генерал Егор Савельевич и Александр были одеты по-крестьянски. У обоих на плече висели котомки. Даша, исхудавшая, с большими потухшими от усталости глазами, едва держалась на ногах. Наняли коляску и понеслись, рассекая лужи, в Замоскворечье, к родственникам Дарьи. Чем ближе подъезжали, тем тревожнее становилось на сердце. Томило предчувствие. Коляска остановилась. Даша вошла в открытые разбитые двери и остановилась. По дому сновали люди, с какими-то тряпками, ведрами, кастрюлями. Они громко окликали друг друга, еще громче о чем-то спорили. Дарья остановила пробегающую мимо женщину, осторожно спросила:

- Где мне найти Гончарову Марью Максимовну?

- А кто она такая? - вопросом на вопрос ответила женщина.

- Хозяйка, - громко рассмеялась женщина, - хозяев теперь нет. Они все за границу сбежали.

- Как? - не поняла Даша.

- Как крысы, - сказала женщина, - и вы шли бы отсюда.

Слезы жгли глаза, когда Даша вышла из темного и грязного помещения, когда-то такого милого и ухоженного. Саша, ничего не спрашивая, обнял ее за плечи и повел прочь от дома. Егор Савельевич ловил повозку. Нужно было искать новое пристанище. Дом старого друга, князя Львова, оказался также конфискованным новой властью. Сам князь выехал за границу. Колеся по Москве, Егор Савельевич, стал понимать, что город этот для них стал чужим и опасным. К вечеру, измотавшись в конец, зашли недалеко от вокзала, в столовую. Грязные столы, заплеванный пол, густой противный запах прокислых щей ударил в нос. Давясь от отвращения, все-таки поели. На улице вздохнули полной грудью, освобождаясь от смрада. Необходимо было найти безопасный ночлег. Вернулись к вокзалу, надеясь найти хоть какое-то место для ночлега, но все было забито. Люди спали на полу, на подоконниках, сидели на всех выступах. Из-за лавок то и дело происходили ругань и драки. Егор Савельевич увидел, что в одном углу сидел пьяный мужчина с перекосившейся шапкой на голове и пел песни. Рядом с ним оставалось небольшое пространство на полу. Он подошел к мужчине и с любопытством стал его разглядывать.

- Ну и что тебе надо? - с вызовом сказал тот, увидя перед собой человека.

- Вы очень похожи на моего друга, - сказал генерал, - только моложе.

Мужчина с интересом поглядел на Егора Савельевича.

- На какого? - спросил он.

Генерал наклонился к самому уху мужчины и прошептал:

- На генерала Сахарова. Он не знаком вам?

У собеседника враз улетучился хмель. Он с опаской осмотрел генерала и, решив, что может с ним говорить, спросил:

- А вам он как знаком?

- Очень хорошо. Мы вместе воевали, под командованием генерала Пепеляева. Вы очень похожи на генерала.

- Нет ничего удивительного, когда сын похож на отца, - сказал тот, - но не поздороваться же вы ко мне подошли? От отца весточка какая?

- От Омска мы разделились. Ваш отец передвигался по железной дороге, я обозами. С ноября девятнадцатого не встречались.

- А…. Тогда вы не знаете, что отца убили.

- Царство ему небесное. Бои были жестокие. Но он был мужественным человеком.

- Не успокаивайте меня. Его Пепеляев застрелил. Сюда много офицеров сбежало из Сибири, от доблестного Колчака. Рассказали. Я смотрю, вы не один? - спросил он, глядя на едва державшуюся Дашу и поддерживающего ее Александра.

- Это моя семья, - ответил Егор Савельевич, - вернулись вот и никого не нашли.

- Кто мог, уехал. Кто не смог того побили. Пойдемте, у меня есть уголок, переночуете. Дом тоже отобрали, едва ноги унес.

- Спасибо, - с поклоном сказал генерал.

На улице темнело. Извозчик вел лошадь по небольшим переулкам, пока не остановился у старого одноэтажного особняка. В комнате, куда их проводили, стояли три вещи - стол, стул и железная кровать. Сахаров, предложив всем сесть на кровать, стал молча ходить по комнате, собирая на стол. Ноги его ступали нетвердо. Хмель еще не прошел. Его плечи постоянно подрагивали от дрожи тела. Чай с несколькими кусочками хлеба пили молча. Когда самовар опустел, Сахаров сказал:

- В Москве теперь делать нечего. Господ гонят и убивают. Убивают по большей части, не власти, а бывшие знакомые, бедные соседи. Меня избил дворник. Я три дня пролежал в больнице. А ведь этому дворнику и отец мой и я часто давали за работу в два, а то и в три раза больше, чем он заслуживал.

- Люди изменились, - сказал Егор Савельевич, - война озлобила людей.

- Нет, генерал. Вы никогда не понимали истинного лица народа. Мы никогда им не были друзьями. Они ненавидели нас во все свое существование. И вся эта ненависть вылилась сейчас, когда мы ослабели, войнами и политическими раздорами. Для народа наступила благодатная почва. Режь, бей, воруй, грабь. Судопроизводства нет. Каждый сам за себя.

- Это скоро кончится.

Сахаров рассмеялся.

- Нет, батюшка, Егор Савельевич, это уже не кончится. Упустили время. Много либеральничали. Вместо виселицы отправляли на каторгу, а они с каторги готовили революцию. А наши недальновидные князья помогали им.

Князь Львов, помните, сколько он речей говорил в пользу реформ в России. Где он теперь. Сбежал. Надо отдать ему должное, где-то во Франции он организовал фонд помощи русским эмигрантам.

- Что же вас задержало в России, - спросил Александр.

- Деньги, батюшка. Все конфисковано. Ничего нет. Титул больше ничего не значит. Пью с горя и хожу на вокзал, авось, кого встречу знакомого да перезайму. Хотя бы добраться до Одессы.

- Чем же Одесса лучше Москвы, - спросил Егор Савельевич.

- Из Одессы можно морем выехать в Константинополь, а там вся Европа перед тобой.

- Но можно и из Петербурга перебраться в Финляндию.

- В Петербурге теперь чужая мышь не проскочит, не только мы с вами, классовые враги государству. Вот так-то. Одесса единственное место, где остается шанс. Город уже несколько лет переходит из рук в руки разных властей. В этой неразберихе, там имеют возможность проживать все классы и все национальности. Правда, думаю, что и там скоро все подберут большевики.

- Как же туда можно добраться?

- Если были бы деньги, то это не так сложно. Все погрязло в коррупции. Взятки делают невозможное.

- Если бы мы смогли оплатить расходы, вы бы смогли нам помочь? - спросил Егор Савельевич.

- Только при одном условии - я еду с вами и на ваши деньги.

- Мы согласны, - опять вступил в разговор Александр.

Егор Савельевич с удивлением посмотрел на него.

- Саша, у нас нет денег даже на себя, о чем ты говоришь?

- Я найду деньги, - сказал Саша.

Егор Савельевич недоверчиво покачал головой. На том разговор и закончили. Все были вымотаны дорогой. Дарью уложили на кровать, сами пристроились, кто как мог.

К утру у Даши поднялась высокая температура. Пришлось отложить все дела и отвезти ее в больницу. Врачи признали воспаление легких. Оставляя ее в белой неуютной палате, Саша долго держал ее за руку и смотрел, как заострился ее нос, и побелели губы. Глаза горели лихорадочным светом. Она была тиха и даже не стонала. Видно стон приносил ей еще большие страдания. Наконец их попросили выйти из палаты.

Два дня и слиток золота были потрачены на приобретение новых паспортов и виз во Францию. К Даше в больницу за это время заглянуть было некогда. Еще через день, все они должны были отбыть из Москвы.

В больнице их очень долго не пускали к больной. Егор Савельевич, разыскал профессора Митина, знакомого еще с детства и попросил его выдать им Дашу. Митин, изучив больничную карту, прошел в палату. Даша лежала без сознания. Ее короткое, хриплое дыхание, часто прерывалось длительными паузами. Лицо было красным, над верхней губой выделялся светло-серый треугольник. Он положил руку ей на голову и отдернул. Температура была запредельная. Митин позвал Егора Савельевича, показал на Дашу. Генерал все понял.

- Она не выживет? - спросил он.

- Да. Ей осталось не больше суток. Я могу разрешить родственникам посетить ее, попрощаться.

Он поговорил с сестричкой, та побежала в приемную и привела Александра и Сахарова. Сахаров не прошел дальше порога. Он стоял, как вкопанный и только качал головой. Саша бросился к Дарьи. Взял ее безжизненную руку, и прижал к своему лицу. Жар от руки прожигал щеку.

Слезы капали из глаз, но Александр не замечал этого. Егор Савельевич, кое-как поднял его с колен и сказал:

- Попрощайся, Саша.

Александр, взглянул на генерала дикими глазами. Но тот, обнял его и сказал:

- Да Саша. Нам разрешили попрощаться.

С тяжелым сердцем вышли из больницы. « Проехать через всю Россию, перенести столько страданий и погибнуть, не достигнув такого близкого освобождения», - с горечью думал Саша. В больнице умирала его любимая женщина, а он ничем не мог ей помочь.

В тот же вечер они выехали из Москвы.

Через неделю, Егор Савельевич, Александр и сын генерала Сахарова, навсегда покинули Россию.

Зима подходила к концу. Все чаще и чаще ярко светило солнце. С окон стал сходить намерзший за зиму лед. Дергачев, сидя у окна, читал новое распоряжение. Ему предписывалось, подготовить место и построить барак для новой партии заключенных - женщин. Дергачев прочитав такое, даже присвистнул. «Они что там свихнулись? - подумал он, - да если здесь появятся женщины, не один забор не удержит заключенных. Однако приказ выполнить придется. Надо место подыскать подальше от этого». И тут Дергачева осенило. Давно тяжелым грузом лежала на сердце память о хуторе двух старух. Страх за скрытое золото не давал покоя. Близились теплые дни. Месяц - два и пасечники поедут на поиски мест для установки улей. Обязательно, кто-нибудь поселится там. И тогда одного раза за водой сходить будет достаточно, чтобы найти этот клад. Задание выстроить новый лагерь было как нельзя к стати.

- Грязнов, - позвал Дергачев своего заместителя.

Тяжелый, коренастый, широколицый Грязнов, появился сразу же, будто ждал, когда его позовут.

- Читал? - спросил Дергачев, бросая исписанный лист на стол.

-Читал, - просто ответил Грязнов.

«Теперь понятно, почему этот увалень стоял под дверями, - подумал Дергачев. - Но и рожа у него, красная, масляная.

- Слушай Грязнов, когда самогонку жрать перестанешь? Ты свою рожу видел? Хоть папиросы прикуривай.

- Да я с детства с такой рожей хожу.

- Рассказывай. У тебя на лице написано - литр в день, не меньше.

- Да с литра меня никто не заметит. Для меня литр самогонки, все равно, что две кружки чаю.

- Силен. А я слаб на это дело. Стакан и вся морда красная. Во, как у тебя сейчас. А с пол-литра песни петь начинаю и весь мир люблю. А добавь мне еще чекушку, и пропал этот мир. Всех ненавижу. Вот такой вот я. Потому и пью редко. Проходи, обсудить надо. Где этот лагерь наметить. Отсюда подальше надо. У меня есть место на примете. Верст шестнадцать будет. Там, правда старый дом стоит. Но его разобрать на дрова можно. Зато поляна большая широкая. Лесу много валить не придется. Возьмешь на себя стройку? - спросил Дергачев своего зама.

- Степан Федорович, я ж в стройке ни бельмеса.

- Но, а если я сам займусь стройкой - гарантируешь здесь порядок.

Грязнов обрадовался.

- Степан Федорович, здесь будет полный порядок и с планом и с заключенными. Волноваться не надо.

- Тогда отбери мне два надежных охранника и шесть самых лояльных заключенных. Да чтоб не совсем дохлые были. Пайки собери. Пока на неделю уедем. Потом ясно будет, сколько людей понадобится. Так что давай к утру, чтоб все готово было.

Чем ближе подъезжали к хутору, тем тревожнее становилось на душе у Дергачева. Показалась заснеженная крыша дома, забор, едва виднеющийся из-под сугробов, полураскрытые ворота, и поляна на полверсты в радиусе чистая, белоснежная, нетронутая. Когда поравнялись с домом, Степан сделал знак рукой, чтобы все оставались на своих местах. Он один вылез из саней и протиснулся в ворота. Оглядел двор. Все по-прежнему. Нет никаких признаков пребывания посторонних. Колодца почти не видно. Черной полоской торчит ворот из-под снега.

- Вылазь, - крикнул он через забор.

Охранники и заключенные вылезали из саней, и топтались на месте, разминая ноги, затекшие от долгого сидения. Начали с расчистки снега во дворе. Расчистили вход в сарай, загнали туда лошадей. Принялись очищать колодец. Дергачев наблюдал, стоя рядом. Когда подход был чист, он сказал:

- Теперь всем греться и есть. Ледовской, - сказал он охраннику, - устраивайте обед. И принеси мне ведро и лом из дома.

Ледовской протянул Дергачеву лом, ведро и не знал, что делать дальше.

- Чего стоишь? - Раздраженно, спросил Дергачев.

- Так, может помочь? - спросил охранник.

- Иди, ешь да грейся. Хватит тебе еще работы. Иди, иди в дом. Я немного разомну свои кости, а то тоже засиделся за дорогу.

Он проводил взглядом охранника до самых дверей и подождал, пока она за ним закроется. Затем сбросил крышку с колодца, подцепил ломом сено, отодвинул его и заглянул. Черный изъеденный лед предстал перед глазами. У Дергачева выступила испарина на лбу. Смазка от оружия всплыла на поверхность. Воду пить нельзя. Он стал с остервенением сбивать намороженный лед, когда закончил, по поверхности плавали масляные осколки льда, перламутром переливающиеся под лучами солнца. Расправив сено по поверхности воды, снова закрыл колодец крышкой. Набрал целое ведро слежавшегося снега, пошел в дом.

- Вода затухла, - сказал он, ставя ведро на печь, - после обеда будем рыть новый колодец.

- А может этот почистить, - сказал Ледовской.

- Я совета не спрашивал, - осек его Дергачев. Ледовской притих, с начальником спорить себе дороже.

« Сука! - сказал, про себя, один из заключенных, - лишь бы чужие спины погнуть». Вслух же никто не произнес ни слова. Попили чай из снега и вышли на улицу. Солнце светило не по-зимнему ярко. Слепило глаза от снежных искр. Заключенные подставляли лица под лучи солнца и улыбались.

Дергачев сам немного постоял, закинув голову, и впитывая в себя тепло от лучей. Потом пошел по двору. Нашел место под новый колодец, в десяти метрах от прежнего, и с силой вбил туда кол.

- Здесь будет новый колодец. Трое копают. Трое валят березы на сруб. Два дня вам на все про все. Землю, которую будете выкапывать, сбрасывать в старый колодец, чтобы в будущем никто в него не провалился. Приступайте.

Стариков, - обратился он к охраннику, - ты следишь за колодцем. Ледовской за рубкой леса.

Когда все распоряжения были даны и заключенные с охранниками разошлись по своим местам, Дергачев, достав кисет, сел на крышку старого колодца, закурил. Он просидел на этом колодце до тех пор, пока из нового не полетели комья земли.

- В ведра, в ведра землю насыпайте, - приказал он. - И сюда несите.

Первые ведра с землей, которые ему поднесли, он сам высыпал в старый колодец, и сыпал сам до тех пор, пока горка земли перестала скрываться под водой.

- Вот так и сыпьте, - сказал он заключенным, и пошел в дом. Теперь он мог отдохнуть и даже поспать.

И охранники, и заключенные удивлялись такому поведению начальника лагеря. Но, в конце концов, одни решили, что засиделся от безделья, другие - что с жиру бесится. Вопросов, по крайней мере, ему никто не задавал. Вечером, Дергачев порадовал всех, сказав, что дом разбирать не будут. Оставят его для администрации нового лагеря. А значит, как только будет готов колодец, они смогут вернуться. К вечеру следующего дня колодец был готов. Старый ворот закрепили на новые стойки. Прежний колодец сравняли с землей. Дергачев сам потоптался на старом колодце, проверяя крепость грунта, и удовлетворенно крякнул. Он похоронил свое золото до лучших времен. Осмотрел новый колодец. Заглянул вниз. На четырехметровой глубине блестела набирающаяся вода.

- Колодец завалить сеном, чтоб не перемерзла вода, и можем ехать, - отдал он последнее распоряжение.

С легким сердцем возвращался Степан Дергачев в лагерь. То, что его постоянно мучило, ушло в прошлое. Все следы его пребывания на хуторе старух в декабре прошлого года скрыты. Золото схоронено. Враги и свидетели его падений растворились. «Остался один Митрич, - думал Дергачев, - но мы с ним одной веревочкой повязаны. Он не сдаст. Да если бы и захотел, и то не смог бы. Самому ему золота не найти. Чужой человек для этих мест. На хуторе один раз всего был, и то все передвижения по ночам делались. Так что не найти ему ничего». Он забылся и затянул песню, но тут же спохватился и замолчал. Зато заключенные подхватили и загорланили во весь рот. Дергачев хотел осадить их сначала, а потом ему вдруг понравилось. До лагеря оставалось еще верст двенадцать. С песнями дорога показалась веселее и короче.

Глубоко за полночь вернулись в лагерь. Дергачев, находясь в хорошем расположении духа, объявил:

- Всем шестерым заключенным, завтра выходной. Пусть отоспятся.

- А мы, - подал голос Ледовской.

- А черт с вами, - сказал весело начальник, - спите и вы завтра.

Он вошел в дом и увидел на своей кровати человека. Тот, свернувшись калачиком, не сняв даже полушубка, хотя в доме было довольно тепло, спал.

Лица не было видно из-за руки. Дергачев постоял и вышел к караульному.

- Кто такой в доме?

- Проверяющий. Приехал из Томска. Сказал, что друг ваш, поэтому пустили.

- Друг, говоришь. Что ж, проверим, что за друг. А ты охраняй лучше. Чтоб ни одна живая душа сюда больше не вошла.

- Есть! - Отозвался караульный.

Дергачев войдя в дом, еще какое-то время рассматривал спящего человека. « Кто же это мог назваться моим другом и беспрепятственно попасть в лагерь? Таких друзей у меня нет», - думал он, изучая спящую фигуру. На всякий случай нащупал в кармане пистолет и не вынимая руки из кармана, потряс спящего за плечо. Тот подскочил, спросонья качнулся, потом закрепился на ногах и осмысленно взглянул на Дергачева.

- Степан, - выкрикнул он с радостью.

- Митрич, - сказал Дергачев с удивлением, - каким ветром?

Но Митрич, не отвечая, просто обнимал Дергачева. Степан же никак не мог вытянуть руку из кармана, где он держался за рукоятку пистолета. Потом рассмеялся, отпустил оружие и обнял Митрухина.

- Как дела, старина, - спросил он, отстраняя от себя Митрича и глядя ему в глаза.

А глаза у Митрича светились от радости.

- Я рад тебя видеть, Степан. У меня ведь, кроме тебя никого нет. Все чужие.

Митрухин - высокий, худой. Длинные руки обхватывают Степана и приподнимают над полом. Его неподдельная радость смущает Дергачева. Не такие уж они друзья были. Просто судьба свела. Объединила общая тайна. Он улыбается, глядя на Митрухина. Изучает его. « Какой-то Митрич стал другой, - размышляет Степан, - что-то в нем изменилось. Самоуверенность - вот что появилось у Ивана Митрухина, - наконец находит он подходящее определение, - самоуверенность и полное отсутствие страха».

- Рассказывай, каким ветром сюда занесло? - спрашивает Дергачев.

- Ты не поверишь мне, - говорит Митрухин и смеется, - я с проверкой к тебе. Приказано посмотреть, чем лагерь живет и какое место подготовлено для женской колонии.

Дергачеву действительно трудно поверить. Что беглый колчаковец к нему, советскому служащему с проверкой.

Митрухин опять смеется.

- Удивлен? Видел бы ты мое удивление, когда я узнал, что ты начальник лагеря. Сначала решил, что какой-то твой однофамилец. А потом и имя, и отчество твое увидел на приказе. Обрадовался. Едва сдержался, чтоб начальство не заметило. Вот как судьба сводит. Расскажи, как ты вдруг стал таким начальником. Мне было бы менее удивительно, если бы я тебя встретил среди заключенных.

- Тиши. Здесь кругом уши, - почти шепотом остановил Дергачев Митрича.

- Об этом завтра поговорим. В другом месте. У меня самогонка припрятана. Давай за встречу.

Степан достал объемную бутыль, наполовину наполненную мутной жидкостью.

- В соседнем селе, у старухи беру, - показывая на бутыль, сказал он Митричу. - Крепкая. Ни у кого такой нет.

- Наливай. Распробую.

Выпили по полстакана, разом крякнули, занюхали горбушкой хлеба, стали заедать капустой.

- Хороша! - оценил Митрухин. - Тепло так и растеклось по телу. - Он погладил себя по груди. - Наливай еще по одной.

- Согласен. Еще по одной можно. А потом отдохнуть немного надо, - сказал Дергачев, - а то у меня сил не будет хозяйство свое тебе показать.

Предупрежденный Степаном, Митрухин не задавал больше вопросов.

Уже засыпая, он не удержался, чтобы не сказать:

- А знаешь, Степан, я такую женщину встретил. Завтра расскажу. До того красивая, сердце в пятки уходит, когда вижу.

Степан ничего не ответил.

- Ладно, спи, - сказал Митрич, и отвернулся к стене.

Утро было ясное. Мороз слабый. Ветерок едва ощущался. Все говорило о том, что зима подходит к концу. Будут еще и морозы и злые метели, но все чаще и чаще выпадали вот такие долгожданные дни.

Дергачев приказал запрячь лошадь. Отказался от охраны, и вместе с Митрухиным выехал за пределы лагеря. Лошадка бежала споро. Сани катились по наезженной дороге легко.

- Доедем до соседней деревни. Купим самогона и обратно вернемся. Пять верст туда, пять обратно. Хватит время, чтобы обговорить все. Рассказывай. Как добрался до Томска? Как устроился? - сказал Дергачев, когда забор лагеря скрылся из виду.

- Ты правильно делаешь, что остерегаешься, - сказал Митрухин. - Времена, упаси боже. Доносы сплошные. Родители на детей - дети на родителей, об остальной родне и говорить нечего. Расскажи, как ты на такое место попал?

Дергачев задумался, с чего же начать. Потом сказал:

- Ну вот. Как только я тебя проводил. Домой поехал. Приезжаю. В окно сначала заглянул. А там чужой мужик шастает, но, сам знаешь кровь в голову. Давай долбить. Открывают. Дашка на шею. Слезы. Отец вышел. Но, в общем, я понял, что к Дашке тот мужик никакого отношения не имеет. Успокоился. И ты не поверишь, смотрю, а за печкой наш генерал Назаров лежит, которого мы с тобой по дороге потеряли. Его Дашка с этим мужиком нашли и к отцу привезли. А отец у меня на всю деревню славится своим лекарством. Он его выходил. Мужик этот, молодой который, оказался его племянником.

- Чьим племянником? – спросил, заинтересовавшийся рассказом, Митрухин.

- Да, генерала Назарова.

- А он как в Сибирь попал. То же воевал?

- Да нет. Он где-то учился. Семью то ли арестовали, то ли выслали, где-то рядом с Москвой. А он в бега, в Сибирь. Рядом с моей деревней, деревня Назарово. Там поместье его дядьки. Вот он сюда и ринулся. - Дергачев расхохотался, - А сейчас, что скажу. Одуреешь. Знаешь, кто помещик Назарово?

- Не догадался? Наш с тобой генерал Назаров Егор Савельевич.

- Вот это переплелось.

- А где они теперь? Неужели у себя прячешь? - Митрухин с уважением посмотрел на Дергачева.

- Нет. Слушай дальше. Поехал я в Тайгу, где мы с тобой последний бой приняли. А там на всех столбах, что Колчак разбит и война закончилась. И работать к себе зовут, бывших военных. Я пошел. Сказал, что воевал только с Германцами и вот вернулся. Наплел, что из-за бабы долго до дома добирался. Поверили. Предложили, стать председателем сельского совета. В своей деревне. Я согласился. А дальше, Мальцева, комиссара того помнишь - арестовали. Но все, думаю, и моя погибель пришла.

- Говорил я тебе, - перебил Митрухин, - говорил, давай стрельну. Ты, что говорил? Нельзя греха на душу брать? И что ты сделал?

- Но, слава богу. Решился.

- Это не все еще, - продолжал Дергачев. - После этого арестовали его мать и любовницу. А в мое дежурство им кто-то помог бежать.

- Нет. Я тут не причем. В общем, меня вызвали, надавали по шее, но пожалели. Не арестовали, а послали сюда строить лагерь. Построил. Теперь начальник. На днях приказ пришел - для женщин место подготовить.

- Меня прислали посмотреть, то, что ты выбрал и дать свою оценку. Но об этом мы после поговорим. Что стало с генералом?

- С генералом…, - задумавшись, продолжил Дергачев, - с генералом плохо вышло.

- Ты что и его убил? - спросил Митрухин, и в голосе его появились нотки подозрения и страха за себя.

Дергачев это почувствовал и успокоил того.

- Ты никак меня испугался? - спросил он с иронией.

- Да, признаться, мороз по коже пошел. Если ты всех убрал? Чего мне ждать?

- Мы с тобой Митрич и дружбой и тайной повязаны. Нам с тобой есть, конечно, что делить. Но нам на обоих хватит. Так, что избавляться от тебя у меня нет резона, как думаю и у тебя.

- Да я вообще к тебе, как к единственному другу отношусь. Тем более, что мы оба на одну власть теперь работаем. Расскажи, что стало с генералом?

- Генерал со своим племянником и моей Дашкой в придачу, сбежал и два кирпича моего золота спер. Вот такая барская благодарность.

- Не могу поверить?

- Верь, не верь, а так оно и было.

- А жена как же?

- Сам я, дурак. Сказал ей, что срочно от гостей надо избавиться, она запаниковала. Решила, что убить их хочу. Бросилась их предупредить. Я ее маленько стукнул. Она упала без чувств. Затащил домой. А батя, будь он не ладен, уговорил меня пойти погулять с молодухами у соседа. Всю ночь самогон жрали. А утром - дом открыт, лошади нет, Дашки нет, и генерала с его племянником тоже нет. И по сей день, как в воду канули. Может, погибли где. Да, еще и документы мои и деда исчезли. Сожгла наверно по злобе. Но вот, в деревне всем сказал, что к родственникам жену отправил. Поверили. А там и сам сюда перебрался.

- Степан, - сказал Митрухин, - а что на самом деле собирался с генералом сделать.

- Грешен, Митрич. Разные мысли приходили. И увезти подальше, лошадь отдать, самому вернуться. И бросить в лесу.

- То есть пристрелить?

- И такие мысли приходили. Знал я только одно не на какую войну я больше не поеду. А генерал, все долбил и долбил, что нельзя бросать Россию в трудное время. Надо бороться до последней капли крови до последнего дыхания. А на хрена мне его Россия. Мне моя нравиться. Чтоб дом. Чтоб жена. Были мысли. Но я не знаю смог ли бы я убить их. Честное слово не знаю. Теперь вот только думаю, хорошо, что бог руку мою отвел. Мне Мальцев по ночам снится. А то такая компания бы снилась, - Дергачев опять стал смеяться, потом сказал, - Но вот я тебе про себя все рассказал. Давай теперь ты валяй.

- Тебе Степан тяжелее моего досталось. Ты вот меня надоумил в город податься, спасибо тебе. Ты сказал мне лошадь по дороге бросить. А мне жалко было. Я на ней, так прям к вокзалу, подъехал. Меня там за белы ручки и айда расспрашивать. Я говорю, что лошадь на дороге без присмотра была. Дескать, взял. Винтовку еще раньше выкинул по дороге. А золото? - Митрухин залился смехом, - А золото до сих пор в уборной, под крыльцом валяется.

- В какой уборной? - не понял веселья Митрухина Дергачев.

- У вокзала. Не далеко. Разваленная уборная. Так я под крыльцо золото и бросил. И хорошо. А то нашли бы и все. Вот расспрашивают они меня, а я чувствую, жрать хотят. Кашу-то они нашли уже. Смотрят на нее, глаз не сводят. Я за всю дорогу так и не решился поесть. Вот я им и говорю, что, мол, люди добрые, милости прошу мою кашу отведать. Сам тоже присоединился. После каши все подобрели. Это оказался отряд милиции. Всю ночь мы с их начальником проговорили. Я много наплел, какой я несчастный. А утром он мне говорит, что я могу у них работать. Ох, и рад я был. Теперь у меня комната своя. Все называют Иван Дмитриевич. На днях назначили ответственным за все строящиеся лагеря от Томска до Тайги. Что к тебе еду, не верил. Думал однофамилец какой-то. Вот как судьба развернула. Были мы с тобой вместе на той стороне, теперь оба на этой.

- Не женился?

- Да, да, я же тебе про дивчину рассказать хотел. Понимаешь, встретил на улице. Идет - прямая, высокая. Лица не видно, но чувствуется, что молоденькая. Вот захотелось и все тут взглянуть ей в лицо. И все! Пропал! Какие глаза - утонуть можно. А коса - черная как смоль, ниже пояса. А талия тонкая, моими ладошками обхватить можно. И в то же время чувствуется в ней сила бабья.

- И как же ты все это разглядел то через шубу? - Дергачев смеется над восторженными словами Митрича. Тот спохватывается:

- Да я не сказал. Она теперь у нас в отделе работает. Оказывается, она в это время работу искала. Я, конечно, помог и пристроил ее в себе поближе. Вот только пришлось сюда уехать. Предупредить не успел. Не подумала бы, что она мне неинтересна.

- Я тебе Митрич завидую. В городе устроился. Бабу завел. А я здесь, в тайге, на морозе. Ни одной души рядом. Поговорить не с кем. Не станешь же изливать душу охраннику или заключенному. Я рад, что ты приехал. Рад, что все так получилось. Видно бог нас любит с тобой.

- При начальстве бога не вспомни. Тема эта теперь запрещена. Но ты прав. Был ли там, где ящики спрятаны? - наконец, спросил Митрухин о том, о чем хотелось спросить в первую очередь, но он сдерживал себя, давя любопытство.

- Вчера был.

- Да! - Митрич аж подпрыгнул в санях, - как так?

- Место искал под лагерь для женщин.

- Ты, что с ума сошел?

- Да не бойся ты. Заключенные два дня копали новый колодец, а старый землей забили. Пусть лежит наше золото до добрых времен. Там место хорошее под лагерь. Леса валить мало придется. Но тебе надо объявить на совещании, что оно не подходит. Далеко. И это правда. Найдем другое место. В двух верстах от моего лагеря, хорошая поляна. Там и стройку начнем. Тем более лесопилка рядом.

- Хотелось бы мне, побывать на хуторе, - сказал Митрухин.

- А мы летом туда съездим. Сейчас далеко и холодно.

- Что еще просили тебе передать. Лагерь будет необычным. Он будет как бы для вольных поселенцев, но без права выезда и переписки.

- Не понял. Лагерь вольного поселения. Что не вяжется такое сочетание.

- Сюда будут ссылаться женщины, у которых мужья арестованы или расстреляны. Ясно?

- Ясно. А как же следить за ними?

- А куда они убегут. Работать будут бесплатно. В бараках жить будут. Куда они без денег денутся. Да из под ока охраны убежишь разве. Нет здесь все просчитано. Ежедневные проверки. Мизерные пайки. Будут сидеть на месте, как миленькие. Так, что не забивай себе голову.

Возвратившись, Дергачев показал Митрухину работающую лесопилку, тарную дощечку, уложенную в штабеля, приготовленную для отправки. Показал и поляну для будущих поселенцев. Поляна, укрытая нетронутым снегом, который слепил своей белизной глаза, была расположена выше лагеря. Плотной стеной окружал ее смешанный лес. Тяжелые ветки гнулись от налипшего на них снега. С нее был виден весь мужской лагерь, как на ладони.

- Да, - сказал Митрухин, опасное соседство. - Опять же, чего бояться. У вас собаки, охрана, наблюдательные вышки.

- Я тоже думаю, что ничего страшного, - поддакнул Дергачев. Вот это место и представим для строительства барака.

Вечером, Дергачев угощал Митрича всем, что у него было в запасах. Он ставил на стол разносолы и поглядывал, как он реагирует на это. Митрухин Иван, сидел молча и с любопытством посматривал. Первое, что сделал Дергачев - поставил на стол большое блюдо с копченой лосятиной. Потом поставил чугунок с вареной картошкой. Достал штоф с кедровым маслом. Поставил рядом с картошкой. Охранник принес с кухни горячий хлеб и бидон молока, которые также были водворены на стол. Дальше появилась чашка с квашеной капустой, по кроям, которой были разложены огурцы. Как особый деликатес были поданы грибы, которые лежали на единственной фарфоровой тарелке, нежные, чуть желтоватые. Маленькие соленые грузди притягивали взгляд.

- Извини, - сказал Иван Митрухин, - можно мне начать с горячего хлеба и молока.

Дергачев рассмеялся.

- Давай вместе.

Они разлили по кружкам молоко. Руками разломили горячий хлеб на большие куски и с аппетитом стали есть. Когда желудок насладился желанной едой. Мужчины сели перекурить.

- Нет ничего вкуснее горячего хлеба с молоком, - сказал Митрухин, - я этот вкус из детства помню.

- Я тоже помню. В день, когда мать пекла хлеб, я ничего больше не ел, кроме хлеба с молоком. Она ругалась, заставляла, есть суп. Но я не мог себя заставить. Единственно на что я соглашался - это помакать хлебом в мед. Вот черт! - подскочил он с места. - Про мед то я забыл! Сейчас - он выскочил за двери и занес маленькую кадочку с медом. - Вот теперь все, - сказал он, - хотя нет. Он зашел за печь и вышел оттуда с бутылкой самогона. - Вот теперь все, - сказал он, ставя ее на стол.

Они вновь сели напротив друг друга и уже степенно не торопясь, стали отрезать себе куски ароматного мяса. Класть рядом с ним горячую картошку, грибочки, все это поливать пахучим кедровым маслом.

И опрокинув самогон в рот, крякнув, передернув плечами, начинали закусывать. Вкус картошки разбавлялся вкусом нежного мяса и хрустящих грибочков, хлеб придавал пресность, и хотелось долго ощущать этот вкус на языке, задерживая глотание.

- Ах, ах, - причмокивая языком, и качая от наслаждения головой, говорил Митрухин. - Я теперь долго твой обед помнить буду. В городе и хлеб не такой и молоко разбавлено. Про грибочки, да масло кедровое, вообще молчу. Ни то ни другое еще не видел. Зима на исходе. Люди уже подобрали все свои запасы. Откуда у тебя такое изобилие?

- Из деревни приносят. Просят подкормить «сердешных», как они говорят. На кухню отправляем, но и себя не забываем. Мы ведь тоже «сердешные». Так же в лесу живем. На тех же нарах спим. Также дома своего не видим. Чуть-чуть больше свободы, а так все едино.

- И надолго тебя сюда направили? - Спросил Митрухин.

- Когда направляли, спрашивать было равносильно петлю на себя надеть, я же тогда проштрафился. А потом не спрашивал. Сам вижу надолго. Вот отстрою барак для женщин, тогда и спрошу. Вырваться хочется. Ты там, приглядывай для меня место.

- Место я тебе всегда найду. Самое главное, чтобы тебя отпустили. Сейчас не уйдешь по собственной воле.

- Вот и я говорю. Попал, а как выбраться не знаю. Потерплю до лета. А там может, что придумаю. А ты не забывай меня. Просись, почаще, с проверкой приезжать. Весной на охоту походим. Места здесь очень хорошие для охоты.

- Приеду. А может, и ты в город выберешься. Я тебе свою кралю покажу. В жизнь такой красоты не видел.

- Обязательно приеду. Поглядеть на твою красавицу. Как уж ты ее хвалишь, прямо, как я свою Дарью в свое время. Смотри, не ожгись как я.

Сильно задел Дергачев Митрича, приведя ему себя в пример. Спало веселье. Задумался Иван. И вдруг, не дожидаясь утра, засобирался в город.

- Ты что спятил, Иван. Ночь на дворе. Завтра утром выедешь, после обеда будешь в городе.

- Нет, не могу, Степан, - сказал он, - что-то сердце защемило. Как бы беды у моей зазнобы не было. Спасибо за хлеб соль. Позови моего сопровождающего. Прикажи лошадь подготовить.

Дергачев сделал распоряжения и снова вернулся к другу.

- Скажи адрес. Буду в городе, зайду.

- Обязательно заходи и другого места не ищи для ночлега. Буду рад.

Он написал адрес. Поцеловал Дергачева и вышел. Следом на улицу вышел Степан. Тяжело ему было расставаться с Митричем. Опять оставаться в лесу, где смерть и голод уничтожают все человеческое не только в заключенных, но и в нем.

Даша очнулась от забытья. Она почувствовала, что ноги, и руки ее связаны. С трудом, повернув голову, она стала осматривать помещение, в котором находится. Очень быстро поняла, что это узкий и длинный коридор.

Она почувствовала, что ей холодно. Легкое одеяло свесилось с лавки и почти не прикрывало ее.

- Кто-нибудь, - позвала Даша. Никто не откликнулся на ее призыв. Даша попробовала освободить руки. Боль заставила ее прекратить попытки. Обессиленная, она опять ушла в забытье. Второй раз Даша очнулась, когда ее пытались переложить на носилки. Она открыла глаза, увидела возле себя людей и тихо прошептала:

- Как хорошо, что вы пришли. Я замерзла.

Взвизгнувшая сестричка вбежала в открытые двери, и там начала, что-то громко объяснять. Но Даша никак не могла уловить смысл ее слов. Два молодых санитара, торопясь, развязывали веревки, стягивающие Дашины руки и ноги. Быстрым шагом из кабинета вышел доктор и подошел к ней. Он пощупал пульс, посмотрел, приподняв веки, глаза. Растер рубцы от веревок на руках и ногах. Сказал очень коротко санитарам:

- Мне холодно, - сказала Даша.

- Укройте двумя одеялами, - добавил доктор.

Дарью уложили в постель. Укрыли одеялами. Принесли несколько грелок и обложили тело. Вскоре ей стало тепло. Она убрала грелки и побросала их на пол. Дальше одно за другим полетели одеяла. Ей опять стало жарко. Подошедший доктор, выслушал грудь, сказал рядом стоящему ассистенту:

- Кризис прошел. Она, вопреки всем прогнозам, будет жить, - и потом обратился к Даше, - а вы, барышня, не хотите ли покушать?

Она прислушалась к себе. Ответила:

- Молока чуть-чуть.

- Принесите, - распорядился доктор.

После молока, Даша почувствовала, как к ней возвращается жизнь. Она подумала, что надо у кого-то спросить, когда придет ее Александр. В палату вернулся доктор с какими-то микстурами, и она спросила его. Он немного помолчал и ответил:

- Через три дня. Так что вам придется потерпеть. У них какие-то срочные дела. Меня предупредили.

Как не горько было Даше, что целых три дня она не увидит близких ей людей, но все-таки нашла в себе силы ответить одним единственным словом:

- А вот плакать вам вредно, - сказал доктор, видя ее слезы.

- Не буду, - ответила Даша и повернулась лицом в подушку.

- Вам радоваться надо, - сказал доктор, - вы живы. Взгляните в окно, сегодня чудесная погода. Завтра вы сможете выйти на солнышко. Оно еще зимнее, но уже греет. А сегодня у вас еще, милая, постельный режим. И думайте только о хорошем. Я зайду к вам вечером.

Профессор Митин, выйдя из палаты в узкий коридор больницы, посмотрел на лавку, на которой недавно лежала Даша. Как он мог ошибиться. Как он мог не поверить в молодой, рвущийся к жизни организм. Вчера, когда у больной начались галлюцинации, она пыталась куда-то бежать, рвала на себе одежду. Кричала, что ей жарко. Профессор принял это состояние за агонию. Оказалось, что так проявился кризис при пневмонии. Чтобы не травмировать остальных больных, он приказал вынести женщину из палаты в коридор и связать, чтобы она не нанесла себе ранений. Он был уверен, что до утра она не доживет. Сказал об этом родным. Как же ему было сейчас стыдно. Ведь скоро они придут забирать тело. «Конечно, они обрадуются такому повороту в жизни, но что Егор Савельевич подумает о моих способностях»? - рассуждал профессор. Всю жизнь они были знакомы, и тем неприятнее было профессору обнаружить свой просчет. Он решил не покидать больницы, пока Назаров не приедет за Дарьей. Он все время готовился к разговору с ним. Подбирал фразы, которыми он встретит старого друга и с которых начнет объяснять, что произошло. Он так себя измучил, что разозлился и сказал себе: « О чем я думаю. При любых обстоятельствах, я должен получить благодарность. Женщина жива и это главное».

За трупом Дергачевой Дарьи, пришли после обеда. Худой взлохмаченный мужик, протягивал лист бумаги, рядом стояла дородная женщина с красным лицом и кулаком подталкивала мужика к доктору.

- Мы за трупом Дергачевой, - говорила она, выглядывая из-за спины мужчины, - вон у него разрешение от родни.

Митин взял листок, прочитал: « Дорогой друг, Константин Сергеевич, по не зависящем от нас причинам, вынуждены покинуть Москву в срочном порядке. Обращаюсь к Вам с большой просьбой позволить похоронить Дарью семье Рогожиных, столь любезно согласившихся выполнить эту миссию. Деньги им оставлены в достаточном количестве. С вашего разрешения я напишу вам в скором будущем. Ваш друг Назаров Е.С.». Доктор долго рассматривал листок, потом сложил его и засунул себе в карман.

- Ну что доктор, время много уже. Ехать надо, - опять заговорила женщина.

- Уважаемые господа, - заговорил Митин. Женщина хмыкнула: «Господа - когда мы им нужны, и быдла - когда в нас нужды нет». - Уважаемые господа, - еще раз повторил доктор, - наша больница выполнит все, что положено делать в этих случаях. Вы можете не беспокоиться.

- А деньги, - взорвало женщину, - деньги мы все потратили.

- Это не важно, - сказал Митин, - все деньги, которые у вас остались, оставьте себе. Все будет сделано за счет больнице.

- Хозяева просили сообщить им, где похоронена будет, - наконец вставил слово мужик.

- Они, что адрес оставили?

- Нет. Сказали, что напишут и спросят.

- В таком случае отпишите им, чтобы писали на больницу.

- Так мы свободны? - Рогожины все еще не могли поверить, что, получив деньги, им оказывается не надо ни о чем беспокоиться, - Ну так мы пойдем, - пятясь к дверям, спрашивал, все еще сомневаясь, мужик.

- Да, да, - сказал доктор, - спасибо вам великое за беспокойство, больница все сделает сама.

Профессор был в душевном смятении. По своей вине он оказался в таком положении. Надо было как-то расспросить девушку, есть ли куда ей идти по выздоровлении. Но как он скажет ей, что ее покинули близкие люди. Константин Сергеевич, пытался найти оправдание для своего друга Егора и не мог. Что могло заставить их бросить больную, еще не умершую девушку, хотя и без надежды на выздоровление. Разве что черствостью души, можно было объяснить такое поведение.

Был субботний вечер. Завтрашний день, профессор Митин решил провести дома. У него много накопилось записей по медицинской тематике, и он решил привести их в порядок. Уже несколько лет он готовил книгу по медицинским проблемам. Сегодня он внесет в книгу случай с больной Дергачевой. Столь чудесное выздоровление после тяжелейшего воспаления легких, на его практике впервые. «Надо понаблюдать за этим случаем, - думал Митин, - процесс может стать обратимым, если сейчас не поддержать ослабленный организм. Необходимо усиленное питание и теплый свежий воздух. Ее бы сейчас на юг. Зимняя Москва не подходящее место для легочных больных». Перед уходом он заглянул в палату, к Дергачевой. Девушка сидела на кровати, подтянув под себя ноги, и негромко что-то рассказывала своей соседки. Ее длинные волосы, долго нечесаные, были скручены в калачик на затылке и сильно пушились. Большие зеленые глаза горели болезненным блеском. Красивое бледное лицо осунулось, нос заострился, но на усталых губах блуждала улыбка. Она возвращалась к жизни и несказанно этому радовалась.

Доктор осмотрел Дашу. Послушал дыхание, проверил пульс, стал легко надавливать на живот. Она поморщилась.

- Вам больно? - спросил он.

- Нет. Просто осторожнее, доктор, - сказала, смущаясь, Даша.

- Вы беременны?

Лицо девушки покрылось краской. Она кивнула головой. «Час от часу не легче», - подумал Митин.

- Скажите, милая, с кем вы живете?

- С генералом Назаровым и его племянником Сашей.

- Вы их родственница?

Даша молчала. «Кто я им?» - впервые за все это время она задала себе этот вопрос. И сама себе ответила: «Никто!» Ей стало страшно и неуютно.

- Спросите у Александра, - сказала она, - я не знаю, как ответить.

Митин принял этот ответ без замечаний и продолжил:

- Есть ли у вас Дарья еще родственники в Москве?

- Были. Но теперь все уехали. Дома конфискованы.

- Где же вы жили в Москве?

- Мы остановились у друга Егора Савельевича, но он сам, кажется, не у себя живет. Мы ненадолго в Москве.

- Куда же дальше?

- Не знаю, как решит Егор Савельевич.

- Он вас не посвящал в свои планы?

Даша заволновалась.

- Что случилось? Почему вы меня спрашиваете? Спросите у Егора Савельевича или у Саши.

- Не волнуйтесь, - сказал Митин, конечно же, я спрошу у них. - Отдыхайте.

Окна были уже черны от ночной мглы, а Митин все не мог уйти домой. Он заперся в своем кабинете. Запретил его тревожить. И ходил из угла в угол, растирая холодные руки. В больнице плохо топили. Не хватало дров. Он решал для себя очень трудную задачу. Злость на своего друга Егора и себя не давали ему сосредоточиться. Он казнил себя разными гадкими словами: « Но зачем, зачем я сказал, что девушка умирает. Кто тянул меня за язык. Но как могли они, ее близкие люди, не дождаться ее смерти, бросить и уехать. Какой же я осел. И что теперь прикажете мне делать?» - задавал он в сотой раз себе один и тот же вопрос. В дверь настойчиво постучала медсестра.

- Я же просил не беспокоить! - раздраженно сказал Митин, распахивая двери.

Медсестра с испуганными глазами, отскочила от него, но все же не ушла.

- Там, - сказала она, показывая рукой в сторону палат, - истерика, у Дергачевой. Мы ничего не можем сделать.

- О боже праведный, - схватился за голову доктор и бросился к палате.

Вокруг Дашиной кровати собралась толпа больных. Они пытались ее успокоить. Но девушка, ничего не слыша, билась в рыданиях.

- Всем выйти! - резко, входя в комнату, сказал доктор, - я сказал всем! - закричал он, когда увидел, что медсестра в нерешительности задержалась у дверей. Она тут же выскочила и захлопнула дверь.

- Что с вами? - разворачивая Дашу за плечи, спросил доктор. Но та не могла говорить. Ее рыдания стали еще громче. Она стала вырываться из рук доктора. Тогда в палате прозвучала звонкая пощечина. И вмиг наступила тишина. Глаза Даши с удивлением смотрели на доктора. Она как-то вся обмякла и затихла. Из глаз катились слезы, но Даша не издавала ни звука. Смотреть на эти слезы во сто крат было больнее, чем на громкие рыдания.

Митин прижал голову девушки к своей груди и стал гладить ее волосы. Плечи ее вздрагивали, он стал чувствовать, как мокрое пятно холодит его грудь.

- Успокойтесь. Прошу вас, успокойтесь. Ведь все хорошо. Вы пошли на поправку. Скоро все у вас в жизни наладится.

Даша молчала, постепенно успокаивалась. Она перестала дрожать и хлюпать носом. Осторожно отодвинулась от доктора. Вытерла глаза и сказала:

- Извините доктор. Больше этого не повторится, - говорила она тихо и спокойно. Как будто ничего не случилось.

Митина поразил столь резкий переход от буйной истерики к совершенно спокойному тону. « Очень сильный характер», - отметил он. И вдруг предложил:

- Даша, а не хотели бы вы провести воскресенье на свежем воздухе. Гулять вам еще рано, но посидеть на веранде, было бы очень полезно. У нас очень хороший дом и красивая большая веранда. Думаю, у вас много найдется тем с моей Дуняшей. Соглашайтесь, Даша. В понедельник вместе вернемся в больницу.

- Я, - сказала она, - хотела бы хоть ненадолго выйти отсюда. Меня давят эти стены.

- Вот и хорошо. Сейчас вам принесут одежду, и мы с вами поедем ко мне в гости.

Сестричка помогла Даше одеться и проводила ее к выходу, где Митин подхватил Дашу под ручку и осторожно повел.

Когда подъехали к дому, во всех окнах горел свет. Митин засмеялся, и, показывая Даше на окна, сказал:

- Дуняша всегда так делает, когда я запаздываю. Говорит, что боится одна в таком большом доме.

- Дом действительно большой.

- Это так кажется. В нем всего пять комнат вместе с кухней.

Дуняша, увидя гостью, поджала губы, и без того узкие, как полоски. «Такие губы бывают у злых людей», - подумала Даша, и ей сразу расхотелось гостить у доктора.

- Проходите, - сказал Митин, - Дуняша помоги девушке раздеться.

Дома доктор совсем не походил на того строгого врача, которым он был в больнице. Он быстро двигался по комнате и приносил Даше, то где-то найденные тапочки, то теплый халат. Он подбросил дров в печь. Подвинул ближе к ней кресла и усадил обеих женщин рядом.

- Вы пока посекретничайте, а я сам на стол накрою.

Дуняша хотела подняться помочь, но доктор настойчиво усадил ее обратно. Она была женщиной лет тридцати пяти. Тонкая талия ее, была подчеркнута пояском от фартука. Тонкая косичка лежала вокруг небольшой головки. И вся она была такая маленькая и миниатюрная, будто балерина. Единственно, что было большое на этой женщины, это носки, высокие и пушистые. Она заметила Дашин взгляд на ее ноги, и засмеялась, и смех этот был очень располагающим.

- Эти носки мне привезли с Кавказа. Один из друзей Кости. У них там какие-то особые козы. Чем чаще их стираешь, тем пушистее они становятся. И тепло в них очень. И что хорошо, входят в любую обувь, несмотря на их огромный вид. Я их очень берегу. Таких носков нигде не купишь. А друга Костиного, давно не было. А то бы еще попросила.

- Ты, Дуняша, изрядная попрошайка, - засмеялся Митин, услышав последнюю фразу.

- Зато ты никогда ничего не попросишь, даже если надо будет до зарезу, - парировала она.

- Я Дуняша считаю, что если ты не можешь чего-то иметь, то значит по большому счету оно тебе и не нужно.

- Оно, конечно, думать так можно, когда твоя сестра все сама выпросит и принесет. Посмотрела бы я на тебя, когда бы ты один жил. Насколько бы тебя хватило придерживаться своих правил. Продукты надо достать? Надо! А чтобы хорошие продукты достать, что надо сделать? Попросить мясника соседа. Вот, дорогой мой братец. Перечислять могу долго.

- Нет уж, избавь, Дуняша. Я согласен с тобой. Что можно попросить только в крайнем случае.

- У нас сейчас, Костя все случаи крайние. Куда не пойди, куда не глянь - все край, будь она не ладна эта мировая революция.

- Она не Мировая, она наша, русская.

- Кто спорит. Конечно Русская, только все равно мировая. Смотри, весь русский мир с ума сошел.

- Но, в этом смысле ты права.

- А я Костя всегда права. Потому как всю эту революцию на себе испытала. Через нее проклятую и дома у меня не стало и мужа не стало.

- Погиб? - осторожно спросила Даша.

- А, - махнула рукой Дуня, - погиб.

- Я сочувствую вам, - скорбно сказала Дарья. А Митин расхохотался.

- Не скорбите, Даша. Эта моя сестренка так шутит. Муж ее комиссар по продовольствию. Свой дом огромный государству подарил, сам в квартиру переехал. Она ему этого простить не может. Не понимает, что он поступил правильно. Все равно бы отняли. И его могли обвинить в нелояльности к Советской власти.

- Могли бы продать и уехать за границу. А теперь как жить? Грязь, нищета, голод. А время упущено. Тебя Костя не трогают, потому что ты врач хороший, и то пока. А на продовольствие много желающих найдется. Ему еще вспомнят его происхождение, попомни меня.

- Не каркай Дуняша. Я все-таки надеюсь на благоразумие правительства. Все еще наладится.

- Блажен - кто верует, - с насмешкой сказала Дуняша.

- Все, - сказал Митин, - приступаем к обеду.

- В двенадцать ночи! - сказала Дуняша. Казалось она не могла не оставить ни одной фразы без ответа. Последнее слово всегда было за ней и в прямом и в переносном смысле.

На столе, накрытом красивой белой скатертью, стояли красивые фужеры и тонкого фарфора тарелки. Даша подумала, что она вечность не садилась за такой стол. Совсем молоденькой девчонкой ее отправили в Сибирь, где обеды проходили за большим выскобленным столом ничем не укрытым. Были у дяди и красивые скатерти и красивая посуда, но ее ставили только на праздники. Она села за стол и подсознательно выпрямила спину. Она вдруг все вспомнила. Как сидеть, как пользоваться приборами. Как попросить или отказаться от блюда. Митин в полглаза наблюдал за Дашей. «По крайней мере, воспитание в ней присутствует», - сказал сам себе Митин.

Утром воскресного дня Дуняша пригласила Дашу прогуляться по городу. По бульварам ходили праздные люди. Магазины по большей части были закрыты, и только мелкие лавочки без устали впускали в свои темные помещения разношерстный люд. Они вошли в одну из таких лавочек. Даше понравился маленький серебряный кулончик. Но ей не на что было купить.

- Как жаль, - сказала она, - Саша не оставил мне денег. Мне очень нравится этот кулончик. Я бы подарила ему на память. Он у меня такой хороший и красивый.

- Ты его сильно любишь? - спросила Дуняша.

- Так люблю, Дуня. Как же мне не любить его, он ведь отец моего ребенка.

- У вас есть дети? - удивилась та.

- Пока нет. Но совсем скоро будут, - Даша осторожно погладила себя по животу.

- И сколько? - спросила Дуня, показывая взглядом на живот.

- Скоро три месяца будет, - Даша ушла в себя и улыбалась каким-то своим мыслям.

- А давайте Даша, я вам куплю этот кулон. А вы после деньги вернете.

- Правда? - обрадовалась Даша. Она чмокнула Дуню в щечку и застеснялась. Все-таки они были знакомы совсем немного.

Девушка, улыбаясь, держала в руках небольшой, серебряный кулончик, и беспрестанно улыбалась. Она видела своего Сашу с этим кулоном на шее, как он будет его рассматривать и как потом вставит в него ее портрет. Солнце светило по-весеннему. На крышах таяли сосульки, и две счастливые женщины со смехом огибали лужицы под крышами домов. Вернулись они усталые и довольные. Лица их, посвежевшие от мягкого теплого ветра, светились радостью. Из кабинета, навстречу им, вышел Константин Сергеевич.

- Погуляли? - спросил он. - С чего так весело?

- Погода хорошая, - сказала Дуняша, - а еще, Дарья своему мужу кулон купила. Говорит, что красивый он у нее, без кулона никак нельзя, - Дуня смеялась. А Даша стояла и не знала обидеться ей на нее или нет. Потом она тоже рассмеялась и показала кулон Митину.

Константин Сергеевич, рассмотрев его, сказал возвращая:

- Очень приятная вещь. Наверное, ему понравился бы.

- Почему понравился бы, - спросила, обидевшись, Даша, - он непременно ему понравиться.

- Да-да, конечно, - заторопился Константин Сергеевич. - Раздевайтесь. Обедать будем.

За столом, Даша то и дело вопросительно взглядывала на Митина. Но он делал вид, что не замечает этого, и говорил, говорил о своей больнице, больных. Дуняша наблюдала за ними, видела, что они никак не решаются заговорить о чем-то очень важном, подкладывала в тарелки еду, и молча переводила взгляд с одного на другого. Когда обед был закончен, все расположились на диване. Константин Сергеевич, хотел почитать девушкам стихи одного из своих пациентов. Тот написал их в знак своей благодарности. Стихи были слабые и состояли из разнообразных эпитетов, восхвалявших доктора за его золотые руки. Дуняша, слушая стихи, смеялась. Говорила:

- Слабо, но все верно Костя.

Но Даша, как будто ничего не услышала. Она сидела задумчивая и отрешенная. Митин понял, что разговора не избежать.

- Даша, - начал он. Я должен вам сказать, что за вами никто не придет и в том моя вина.

Даша испуганно и недоверчиво взглянула на Митина, но ничего не сказала, а только опустила голову и стала ждать продолжения.

- Вы были очень больны. Очень. Я доктор с большой практикой, не верил в ваше выздоровление. У вас начался кризис болезни, который я принял за агонию. Вас пришли навестить Егор Савельевич с Александром, я с полной уверенностью сказал, что вы умираете. Что проживете вы не больше суток. Я посоветовал им не оставаться с вами. Не мешать вам, покинуть этот мир спокойно. Они послушались. У вас через какое-то время начались галлюцинации и сильный бред. Мы, чтобы вы не нанесли себе каких-либо увечий, вынуждены были вас связать и поместить в коридор. Вам было очень жарко. Там было прохладнее, чем в палате. После тяжелой ночи, вы пришли в себя, и болезнь отступила. В обед того же дня пришли ко мне Рогожины.

- Вы их знаете? - спросил доктор Дашу, которая, опустив руки меж колен, все ниже и ниже опускала свою голову.

- Нет, - почти шепотом ответила она.

- Так вот. Пришли Рогожины. У них было разрешение от Егора Савельевича на ваши похороны, и записка для меня, в которой они извинялись, что не могут сами похоронить вас, потому как вынуждены срочно покинуть Москву. Искать их нет смысла. Куда они выехали не известно. Я виноват Даша перед вами. Я прошу вас поселиться у нас. Дуня будет вам хорошей подругой. Будем ждать от них весточки.

- Они не напишут, - сокрушенно сказала Даша, - ведь они считают, что я умерла.

Доктор промолчал. Он также не надеялся, что сможет связаться с ними. Дуня гладила девушку по спине, будто окаменевшую от услышанного. Она пыталась растормошить ее, но Даша не разгибалась. Она уткнулась лбом в колени и затихла. Митин вскочил и побежал за солью. Он поднес ей бутылек к носу. Даша вдохнула, вскочила с дивана и, закачавшись, упала на него без чувств. Дуня схватила со стола графин и плеснула водой в лицо девушке.

Константин Сергеевич остановил ее. Он приоткрыл рот Даши и высыпал в него порошок. Мучительно долго приходила в себя Даша.

Тело ее было тяжелым и не хотело двигаться. Глаза отрешенно блуждали по комнате, не на чем не останавливаясь. Митин сидел рядом и держал ее за руку, измеряя пульс.

Три дня пролежала Даша в доме Митина. Она не говорила, не ела, иногда пила воду судорожными глотками и что было всего опаснее, она не плакала. Слезы дали бы ей, хоть какое-то облегчение. В доме была тишина. Даже Дуняша перестала цеплять брата. Митин же чувствуя свою вину перед девушкой, приходя из больницы, почти не отходил от нее. Однажды он рассказал случай, который произошел в больнице: Двое мужчин привезли рожать очень молоденькую и невероятно красивую женщину. И когда женщина в криках стала рожать, два мужика на улице начали драку, оспаривая каждый свое отцовство. Они так метелили друг друга, что дворник бросился их разнимать. А потом оказалось, что у женщины родилась двойня. И мужики успокоились. Дуняша негромко рассмеялась. И Даша вдруг, неожиданно улыбнулась. Она подвела черту под всей своей прошлой жизнью и решила жить дальше.

- Дуня, не найдется чего-нибудь покушать? - спросила она. Дуню как ветром сдуло. Через минуту она стояла с чашкой чаю и небольшим бутербродом с колбасой. Даша, не вставая с постели, поела. Потом еще немного полежала и затем, глубоко вобрав в себя воздуха, выдохнула и встала. Вечером она обратилась к Митину:

- Константин Сергеевич, возьмите меня к вам в больницу работать. Мне теперь надо думать самой о себе. Найти где-то комнату. У хороших хозяев. Когда появится ребенок, чтобы не выгнали.

- Понимаете, Даша, - сказал Митин, - я чувствую свою вину перед вами. Я прошу вас поселиться у нас. Комната для вас готова. Дуня тоже будет рада, если вы согласитесь. У Дуняши никогда не было детей. Она рада будет помочь вам, когда придет время. Она сама меня об этом просила.

- Мне неудобно обременять вас, - сказала Даша.

- Нет-нет, вы окажете нам честь, если согласитесь. Прошу вас не заставляйте меня всю жизнь быть перед вами виноватым. Оставайтесь с нами. Нам втроем будет веселее. Да? Дуня, - обратился он к сестре.

- Даша. Вы мне будете как сестра, - сказала Дуня и погладила ласково ее по руке. « И при чем здесь тонкие губы? - вдруг ни с того ни с сего подумала Дарья, - вовсе это не определитель зла. Да и не такие они у нее тонкие, когда конечно не обижается».

- Спасибо вам, - сказала она, - только я не могу чужой хлеб есть. Константин Сергеевич, на работу меня все-таки возьмите. Прошу вас.

- Хорошо, - согласился доктор, - но сначала вам надо окрепнуть. Вы теперь ни о чем не должны думать, кроме как о здоровье ребенка. Он и так у вас настрадался. Ваша тяжелая болезнь... У вас очень здоровый организм Даша, если до сих пор не произошло выкидыша.

Но рисковать больше нельзя, если вы хотите этого ребенка.

- Очень хочу. Это все, что у меня осталось от Александра.

- В таком случае вы полностью слушаетесь моих советов. И кушаете все, что вам предложит Дуняша.

- Согласна, - засмеялась Даша. Она решила никогда больше не возвращаться в прошлое.

Весенний косой дождь крупными каплями бьет в окно, смывая со стекол застоявшуюся зимнюю грязь. Вера выглядывает через мутную завесу на улицу. Неистовый ветер, гнет слабую, тонкую рябинку под окном почти до земли. С огромного хрупкого тополя отлетает тяжелая ветка и летит прямо в Веру. Она в страхе отскакивает от окна. Ветка падает рядом и только скребет по стеклу своими метелками с большими набухшими почками. Вера снова смотрит в окно. Серое месиво дороги и мутные лужи с большими пузырями, обещают долгую непогоду. Сумрачно и холодно на душе. Из дома не выйти. Опять ее ждет тяжелый вечер в одиночестве. Иван заходит редко, ссылается на занятость. Анастасия Петровна, обидевшись на то, что Вера не может разыскать ее сына Николку, уже третий день глаз не кажет. Муторно, очень муторно на душе. Разве ж в деревне своей, была б она так одинока? С утра б уже у колодца все новости узнала. Со всеми бы повидалась. Тимошка бы не дал тосковать. С ним всегда дел хватало. Вера помнит его золотые вьющиеся волоски на маленькой головке. Его ласковые чмоканья по утрам. Слезы выступили из глаз от воспоминаний.

Вера отошла от окна, и пошла ставить самовар, купленный ею совсем недавно на базаре. Вода кипела, говоря о готовности. Она встала, и, вдруг, услышала резкий громкий стук в дверь. С бьющимся сердцем она подошла и прислушалась, кто это мог быть. Ей очень хотелось, чтобы пришел Иван, но по шороху за дверьми она поняли, что пришла Анастасия. Вера откинула крючок.

- Входи Настя, - сказала она.

- Что-то запираешься среди дня, - сказала та.

- С ночи еще не открывала. Куда пойдешь в такую погоду. Как тебя вынесло под дождь? Или дело, какое срочное?

У Веры с Анастасией Петровной давно разладились отношения. Терпела она ее только из-за Николки. Да и то не из-за любви к нему. Какая любовь? Все прошло. Обиды источили душу и, однажды проснувшись утром, Вера с облегчением поняла, что думает она не о Николке, а об Иване. Ее будто отпустила тяжелая и долгая болезнь. Она помогала Анастасии в поисках Николая, только по тому, что он был отцом Тимошки. Хотя вся деревня считала отцом Лешего. Эту версию с усердием поддерживала и Анастасия Петровна, прекрасно знающая правду, чтобы отгородить сына от Веры. Если бы спросить Анастасию Петровну за что она не любит ее, та не смогла бы ответить. Вот просто не любит и все. Так тоже бывает.

- Проходи, чай пить будем, как раз поспел.

- Чай можно. На улице метелит. Дождь хлещет, как из ведра.

- Что ж в такую погоду вышла.

- Так завтра ж на работу. А мне с тобой край, как поговорить надо.

- Говори, коль дело есть, - сказала Вера.

Но в это время в дверь опять забарабанили и на пороге, весь мокрый и веселый появился Иван Митрухин.

- Здорово бабоньки, - сказал он, - не ждали в гости в такую погоду.

Анастасия насупилась. А Вера, вихрем подскочив с табурета, бросилась помочь Ивану раздеться. Ее пасмурное настроение сменилось бурной радостью. Она усадила мужчину за стол и стала выставлять закуски. «Мне чай, а мужику каравай, - зло подумала Анастасия. В ней появилась какая-то ревность. - Где Николка еще не известно, а она уже мужиков принимает. Шалава Зареченская». И вроде бы, чего ревновать женщину, от которой они с сыном столько лет открещивались, ан, нет, все равно злобит чужая радость. Поджатые губы вытянулись в тонкую струнку. Глаза заискрились ненавистью. Она подыскивала слова, которые могли бы наповал убить этих двух счастливчиков, но в голову ничего не приходило, и от того злость еще больше распирала душу. Наконец, она громко сказала:

- Муж за дверь, а жена стерва в постель!

- Что? - не сразу понял Митрухин.

- Да я пословицу говорю, - пояснила с удовольствием Анастасия. Муж, говорю, за дверь - а жена в постель.

- А к чему такая пословица? - сказал Иван. - Вроде не к месту.

- К месту, еще как к месту.

Иван Митрухин вопросительно взглянул на Веру.

- Ну, чего ты мелешь, Анастасия? - вступила та в разговор. - Какая жена, какой муж? Объясни, пожалуйста.

- А разве мой Николка не отец твоему Тимошки? - Анастасия решила, во что бы то ни стало, разрушить Веркино счастье. Не может Верка радоваться жизни, если не известно, где ее Николка. - Может, что против скажешь? - продолжила она.

Иван встал и направился к двери. Вера загородила выход.

- Нет, не уходи, - попросила она. - Уйдет эта ведьма. Я тебе все расскажу. Не уходи, пожалуйста.

Митрухин снова сел на табурет и стал ждать, когда Вера проводит гостью. А Вера, молча подошла к Анастасии, подняла ее за рукав и толчками вывела за двери. Следом выкинула ее мокрое пальто. Хлопнула покрепче дверью и накинула крючок.

- Шалава! Шалава! - крикнула Анастасия и с силой пнула дверь. - Правильно я не давала сыну жениться на тебе, стерва. Она еще что-то кричала, выходя из подъезда. Наконец голос ее стал не слышен. Вера подвинула кружку с чаем ближе к Ивану.

- Давай пообедаем, потом поговорим. А там сам решишь, придешь ты еще сюда когда-нибудь или нет.

Обед прошел в полном молчании. Так же молча, Вера убрала со стола. Моя посуду она все думала, с чего начать разговор. Поймет ли ее Иван. Не уйдет ли после ее рассказа. И как они потом будут встречаться на работе. Работают-то они вместе, хоть он и редко там появляется. Он больше в каких-то разъездах, о которых никто ничего не знает.

Митрухин наблюдал за Верой. Она мыла посуду, медленно протирая чашки. Он понял, что Вера старается оттянуть разговор. Ему становилось тревожно. Он не хотел терять ее, и надеялся, что она найдет себе оправдание. Он встал, подошел к ней. Она почувствовала его за спиной, но не обернулась. Тогда он обнял ее, потом забрал из ее рук чашки и развернул к себе. Долгий и нежный поцелуй успокоил ее. Она поправила свои волосы и, взяв его за руку, посадила на кровать. Сама села рядом.

- Мне было восемнадцать лет, - начала Вера, - я и Николка, сын Анастасии, полюбили друг друга. Но он мой ровесник и мать решила, что жениться ему еще рано и отправила его куда-то. А я осталась беременная. Ты не жил в деревни, не знаешь, что такое родить без мужа. Соседи со свету сживут.

- Знаю, Вера. Я сам деревенский, - сказал Митрухин.

- Тогда ты, может быть, поймешь меня. Я несколько ночей ревела. Похудела. Хотела руки на себя наложить. А тут управляющий пришел. Попросил увезти в Тайгу два мешка зерна на посадку родственникам своим. Он занят был сильно. Я поехала. Привезла. Они меня хорошо встретили. Это были два брата Безруковых, Федор и Степан. Возвращаться было поздно. Я осталась у них ночевать. Ночью ко мне в комнату пришел Степан. И я не смогла от него отбиться. Хоть утром он и был весь искорябан, но свое он получил. Я сказала ему, что домой я не поеду. Где-нибудь на ветке повешусь. Он испугался, стал говорить, что давно меня заприметил. Давно, по мне сох. И, что сам просил родственника, отправить меня к ним с зерном. Проводил меня до дома и сказал, что женится. Жениться не женился. Но всех запугал так, что рта никто не мог открыть в мое осуждение. Родился Тимошка. Он его своим сыном считал, а я молчала. Когда власть сменилась, он банду сколотил. Стал атаманом «Лешим». Меня никогда не забывал. Но приезжал потом только по ночам. А в декабре девятнадцатого его убили. Там какой-то бой был на станции, народу уйму поубивало. Говорят, что там и белые и красные и бандиты в одном бою сошлись. Похоронили их всех в одной могиле. Я опять осталась одна. Но на душе стало легче. Я его сильно боялась. Про него много дурных слухов ходило. А потом появился раненый Николка. Как он ночью до дома дошел, одному богу известно. Зима. Мороз. И он с разбитой головой. Анастасия попросила у меня в доме спрятать его. Я так и сделала. А потом его пришлось увезти в больницу, он сбежал оттуда, а нас арестовали. Он комиссаром был у красных и что-то там потерял. Не знаю. Нам тоже удалось сбежать. Дежурный милиции крепко напился и мы ушли. Встретились здесь в Томске. Одну квартиру сняли. Но Анастасия опять не дала нам жить вместе. Меня выгнала из дома, а Николка сам от нее ушел. А потом пропал. Она пришла ко мне. Просила, чтобы я разыскала его. Я все обошла, весь город. Но он как в воду канул. Не знаю, может, его опять арестовали. Ну не могу я его найти, а она меня со свету сживает. Так, что нет у меня мужа Ваня, и не было. Ребенок есть - это правда. Ее внук, которому она за все время конфетки не дала и всячески открещивалась. Теперь ты все про меня знаешь. Решай. Ты, Ваня, уважаемый человек, а у меня такое прошлое.

- Цвет ты мой ясный, - сказал Иван, обнимая Веру. - Моя жизнь тоже не по прямой шла. Когда-нибудь, может, и я расскажу тебе о ней, но не сейчас. Где же сейчас твой сын? - У дяди Лешего. Он его за родного почитает.

- Что ж не заберешь?

- Заберу. Вот еще чуток потеплее станет и поеду. Мне бы Николку разыскать, чтоб Анастасия от меня отстала.

- А у этого Николки, как фамилия? - Митрухин спрашивал Веру, заранее зная, что она скажет. Он давно понял о ком идет речь. Более месяца назад, он встретил его у магазина, разговаривающего с женщиной. Узнал сразу и испугался за себя.

Когда тот отошел, Митрухин подольстив матери, подтвердил свои догадки. Устроить арест не составило труда. На счастье Митрухина у того оказались чужие документы на имя какого-то Горохова. Он, боясь за свою жизнь, сам проводил допросы. Мальцев не узнал его, ухоженного, начищенного, в форме вызывающей трепет у любого арестованного. Несколько дней назад он отправил его в лагерь Дергачева.

Вера услышав вопрос Ивана, заколебалась. Какую назвать фамилию? Наконец, она выдохнула:

- Горохов, говоришь. Или Мальцев? - сказал Митрухин и посмотрел на Веру. Лицо ее стало бледным, а глаза, как у затравленного зверька. Сощурились и испуганно заблестели.

Он взял ее за руку и крепко сжал.

- Ты не должна меня бояться, Вера. Иначе, какая же у нас с тобой будет семья, и скрывать от меня ничего не должна.

Вера глубоко вздохнула. Ей нравился Иван, очень нравился. Но уже подспудно, как было уже однажды с Лешим, в ней поселился страх. Страх, который иссушает душу и тяжелым камнем висит на шее. Она улыбнулась.

- Да Ваня, я верю тебе, - сказала Вера, - но эти слова уже были продиктованы страхом. Митрухин, однако, этого не заметил.

- Я знаю, где этот Мальцев-Горохов, Вера. Его отправили в лагерь. За пользование чужими документами. Ты сама, совсем недавно печатала эти списки. И не заметила знакомой фамилии.

- Я печатаю и стараюсь не вдаваться в смысл документов. Мне так легче.

- Чисто женский подход.

- Что делать, я женщина.

- К тому же глупая женщина. Но ты мне нравишься. Если мне понравится твой Тимошка, мы поженимся. Согласна? - Митрухин говорил весело, беспечно, но на душе скребли кошки. Он уже заочно не любил этого мальца, который всю жизнь будет напоминать ему о его подлости. Но и от Веры отказаться у него тоже не было сил.

- Согласна. Ты только не обижай его.

- Конечно, не буду, - легко согласился Митрухин.

- Ваня, а куда отправили Николку? - осторожно спросила Вера.

- Тебе это зачем? Ты ничем ему помочь не сможешь. Отсидит, вернется, - он немного помолчал, - через пять лет.

- Что я Анастасии скажу?

- А разве ты ее не выкинула только, что из дома, - спросил Иван, смеясь.

- Это ненадолго. Да завтрашнего вечера.

- Что, опять придет?

- Конечно, придет. Она сына ищет. А тут, к кому хочешь пойдешь.

- Хорошо, скажи, что узнала, что он в лагере без права переписки. Сведений никто не даст. Сам через пять лет вернется.

- Ох, боюсь, не отстанет она от меня. А что, Вань, в тех бумагах, которые я печатала, и лагерь был указан?

- Конечно. Теперь понимаешь, насколько женщины глупы?

- Понимаю, Вань, понимаю. Но разве нельзя посмотреть сейчас.

- Нельзя. Это хорошо, что ты не внимательная. Если бы обратила внимание, узнала, да еще бы той женщине рассказала, а та бы разыскивать начала, в скором будущем и на тебя бы список составили. Это государственная тайна. Не будем больше об этом говаривать.

- Ладно. Ты останешься или пойдешь? - Вера о чем говоришь, я тебя вечность не видел, - сказал Иван и подхватил Веру на руки. Стал кружить по комнате. - Я подарок тебе привез. - он поставил ее на ноги и побежал к вешалке, - смотри! - Он крутил в своих руках серебряный кулончик. - У торгаша купил. Нравится?

Вера взяла в руки кулончик, прижала его к сердцу, потом поцеловала Ивана.

- Спасибо, очень нравиться.

Иван оглядел Веру. Она, такая красавица и без единого украшения. Он взял кулон и надел ей на шею. - Погоди Вера, ты еще такие украшения иметь будешь, королевы позавидуют. Я тебе обещаю. В соболях ходить будешь.

- Ой, Ваня, как говорят, не по рылу каравай.

- Дурочка ты, поверь, нам по рылу.

Они рассмеялись над своим каламбуром.

Темная ночь опустилась на город. Дождь затихал. Сквозь разорванные тучи стали появляться звезды. Сквозь щели в окне дул свежий весенний ветерок.

- Завтра будет хорошая погода, - сказал Иван.

Вера прижалась к нему и спросила:

- Ваня, если я завтра отпрошусь съездить за Тимошкой. Как думаешь, меня отпустят?

- Я помогу тебе. Поговорю с начальником. Думаю, он согласится, - засмеялся Иван.

- Думаешь, я не вижу, как он с тебя глаз не сводит?

- Перестань. Для тебя все с меня глаз не сводят.

- Дак, оно так и есть. Ты не бойся, я не ревную. Просто я тебя за это еще больше люблю. Я всегда думаю: « Вон сколько мужиков на нее смотрят, а она меня выбрала. Значит, стою я чего-то в этой жизни. И хорошо мне становится. Ясно?»

- Ясно, сокол мой ясный. На тебя тоже женщины пялятся.

- Значит мы с тобой квиты.

Ночь пролетает бурно и быстро. Вставать не хотелось, но надо. Почти полусонные они выпили чай, оделись и вышли на улицу. Лужи впитались в землю. Рядом с тропинкой пробилась нежная зеленая травка. Почки на тополях за ночь проклюнулись и напоили воздух клейким запахом. Вера прижалась к Митрухину.

- Как хорошо, Иван, как покойно. Шла бы и шла вот так по тропинке, никуда не сворачивая. Но впереди ждет работа и тебя, наверное, опять куда-нибудь пошлют, и буду я одна в тоске и печали.

- А ты не печалься. Пока меня не будет, привези своего Тимошку. Познакомимся.

- Если отпустят, - опять в голосе Веры появились нотки сомнения.

Вере дали неделю отпуска, устроить все свои домашние дела. Она была счастлива. Скоро увидит сына. Прижмет его к груди и зацелует до беспамятства.

Ночь подходит к концу. В ушах звенит от усталости. Крики конвойных и лай собак не дают возможности даже чуть задержать бег. Ряды поредели. С ним уже не те с кем он начал свой бег. Совсем другие. Но тоже измотанные, едва держатся. По рядам идет слух: « Кто падает - того добивают, бросают в телеги и везут следом за ними». Это известие заставляет людей извлекать из своего организма последние запасы энергии. В голове одна мысль: «Только не упасть».

Никто из заключенных не знает, сколько еще продлится маршрут. Наступает апатия и ожидание, этого освобождающего от мук, выстрела. Кто-то услышал, как переговаривались конвойные, где один другому сказал, что до лагеря не больше версты осталось. Сообщение тут же было передано по рядам. Совсем уже почти упавшие люди стали распрямляться. Заплетающиеся ноги обрели твердость. В глазах появилась надежда. Тихий рассвет весеннего утра, нарушал шаркающий бег заключенных и лай собак. Вскоре, издалека, к этому лаю присоединился лай лагерных питомцев. Все это слилось в один нескончаемый вой, который леденил душу. Николка огляделся вокруг. Все так близко и знакомо. Он попытался вспомнить, что же это за места. Прямо по дороге, слева стоял не очень высокий, но могучий кедр. Пять огромных развилок развесились от ствола в разные стороны и почти касались земли. « Знаю, - сказал сам себе Николка, - еще одного такого кедра в жизни не сыскать. Всю дорогу до дома знаю. Каждое деревцо, каждую тропинку. За столько лет, конечно, изменилось что-то, но у охотника свои приметы». Отлегло от сердца. Появилась надежда. Он, еще не прибыв в лагерь, стал думать о побеге, и это давало ему силы. По прибытии в лагерь, долго еще стояли на пронизывающем весеннем ветру. Ждали начальника лагеря. Он завтракал. Когда появился начальник с толпой сопровождающих, добрая треть заключенных лежала на смерзшейся за ночь грязной дороге. Николка стоял. Он вглядывался в приближающуюся толпу, стараясь выделить из них начальника. И когда определил, волосы его встали дыбом. Он узнал, своего ненавистного врага, Дергачева. Хватило сил успокоить себя и подавить дрожь. Он по примеру большинства лег на дорогу и свился клубком. Оттянуть время, хоть ненадолго. Собраться с мыслями. Сейчас они просто раздирали голову и ничем не помогали. «Смириться и затаиться - все, что сейчас необходимо, чтобы выжить», - думал Мальцев.

- Встать! - услышал он грозный голос Дергачева. « Надо же, - подумал Николка, - не знал, что он может так грозно кричать, аж кровь в жилах стынет. Быстро научился». Заключенные - кто сам, кто с помощью рядом стоящих, стали подниматься. Встали все. Начальник поднялся на помост, построенный специально для выступлений перед заключенными.

- И так, - крикнул он в толпу, - объяснять вам не надо, что ваша жизнь теперь принадлежит нам! Хорошая работа! Полное повиновение! Вот все, что вам нужно, чтобы по окончании срока выйти отсюда. Вас разместят по казармам, и сегодня вы освобождаетесь от работы. Завтра с утра, ваш режим такой же, как у всего лагеря. Перекличку сделает мой заместитель.

- Начинайте, - сказал он, повернувшись к Грязнову. Грязнов, тяжело переступил с ноги на ногу. Вытер большой темной ладонью свое широкое красное лицо и начал читать список, каждый раз ожидая ответа:

- Здесь. И потекли минуты изнурительной переклички. Мальцев с ужасом ждал своей фамилии. Если Дергачев услышит, он непременно это отметит. Но на его счастье, Дергачев пошел к себе в контору, бросив на ходу: «Продолжайте».

Чашка жидкой похлебки вернула желание жить. Заключенные, ругаясь, отстаивали свои места в бараке. Мальцев ходил ко всему безучастный. Он готовил план побега. Передвигаясь, погруженный в мысли, из одного конца барака в другой, он, в конце концов, наткнулся на здоровенный кулак, от удара которого, согнулся пополам. Дыхание перехватило, ноги стали заплетаться друг за дружку, и Мальцев упал.

- Еще раз мелькнешь перед глазами, убью!

Услышал он над головой. Встать было трудно. Дыхание никак не могло установиться. Кто-то стал его поднимать. Он с трудом разогнул ноги. Поднял голову и встретился с самодовольным, презрительным взглядом Косача. Здорового, под два метра, уголовника. Николка и сам был не из низкорослых, но он едва доставал ему до плеча. Косача считали цепной собакой охраны, стукачом и негодяем. Он всегда имел, что поесть и что покурить. Охрана с ним заигрывала. Его ненавидели и боялись. В начале этапа ему даже позволялось проехать немного в телеге, пока те не заполнились, по мере продвижения, труппами. Вступить с ним в драку - равносильно подписать себе смертный приговор.

Мальцев, держась за живот, отошел к выходу и сел у небольшой печурки.

- Вот ты там и спать будешь! - крикнул ему через весь барак Косач, - следить будешь, чтобы печь не тухла. По бараку прошел заискивающий смешок, в поддержку главаря. А что Косач главный теперь в бараке, ясно было всем. Николка молчал. Он также отрешенно смотрел на мелькающие огоньки в печи сквозь заслонку, и казалось, не о чем не думал. Но, если бы кто-нибудь мог заглянуть ему в душу, то ужаснулся бы от пылающих в ней страстей. Его ненависть к своей жизни и к некоторым из людей, окружающих его, особенно к Косачу, рвалась наружу, и он едва ее сдерживался. Чтобы его не выдали руки, он затолкал их подмышки и с силой прижал к груди. Перед топкой стояла баночка с какой-то жидкостью, и он перекатывал ее с ноги на ногу. Она легко позвякивала под ногами и успокаивала его. Зато раздражала других. Косач поднялся с места и стал надвигаться на присевшего Дергачева. Его свирепый вид не предвещал ничего хорошего. «Убьет! В лучшем случае покалечит!» - решили все, кто это видел. Морда Косача покраснела от злости, он нервно перебрасывал во рту дымящуюся папиросу из одного уголка губ в другой, постоянно сплевывая. В бараке наступила гробовая тишина. Все ждали развязки, боясь вмешиваться. Один Мальцев ничего не замечал. Он также смотрел на мелькающие огоньки и мыслями был глубоко в себе. Кто-то из заключенных не выдержал, когда Косач высоко над головой Мальцева поднял свой огромный кулак.

- Защищайся! – крик, срывающийся на визг, вывел из оцепенения. Мозг в мгновение осознал опасность. Николка кубарем скатился с табурета. Огромный кулак, никого не задев, прошил воздух. От неудовлетворенного чувства, Косач совсем рассвирепел. Глаза налились кровью и он, разбросав толстые руки в стороны, пошел на присевшего от страха Мальцева.

Николка стал искать хоть какое-нибудь оружие защититься и кроме небольшой баночки ничего не нащупал. Тогда он решил хотя бы плеснуть той водой в лицо и попытаться сбежать от расправы. Рука его резко поднялась и опустилась. Жидкость плашмя упала на лицо Косача. И к ужасу всех окружающих, огромное красное, свирепое лицо с изжеванной папиросой в зубах, вспыхнуло. Дальше загорелась одежда. Вопли горевшего замораживали мозг. Он метался, ища выход, и натыкался на нары, которые тут же занимались пламенем. Заключенные тушили и убегали от живого костра. Мальцев пришел в себя первым. Он схватил толстую палку лежащую у печи и с силой толкнул Косача к выходу. Тот упал телом на улицу, так и не переступив порога. Никто не бросился тушить его. Все гасили пламя в бараке. Огромное обожженное тело, лицом вниз, лежало на выходе. Оно уже не дергалось и не стонало. Все было кончено. Косача не стало.

В бараке начались допросы. Все как один утверждали, что Косач хотел запалить мокрые поленья и неудачно плеснул керосин в печь, брызги попали на лицо. Конечно же, никто в это не поверил, но это объяснение было выгодно всем. На том и порешили. Всех прибывших заключенных оставили без ужина, чтобы впредь соблюдали осторожность.

Четверых по списку: Андреева, Ангелова, Бабенко и Мальцева отправили хоронить сгоревшего. Из еловых веток, которых горой было навалено у лесопилки, соорудили волокуши. Они легко скользила и по грязи и по не растаявшему в лесу, где помещалось кладбище, снегу. Подвезли волокуши к огромной не зарытой могиле. По верху были навалены свежие труппы. Это те, кто не дошел до лагеря. Их уже мертвых привезли на подводах и побросали в яму. Все четверо, перевернули волокуши, обезображенный труп Косача, навсегда нашел себе пристанище. От огромной могильной ямы несло тошнотворным запахом.

- Когда они собираются зарыть эту могилу? - спросил Андреев, ни к кому конкретно не обращаясь. Светлый и худой, почти подросток.

- Это не твое собачье дело! - сказал, наблюдавший за ними конвоир. - Бегом в лагерь!

Ноги затопали по грязным лужам. Забежали в ворота. Конвоир отстал. Они сбавили шаг. Но тут, новый окрик заставил их продолжить бег. Прошел почти месяц. Мальцев решил, что пора заводить друзей. Одному выживать было трудно. Скудная еда и изнурительная работа, от рассвета до заката, лишали последних сил. Он решил продолжить более близкое знакомство с теми, кто участвовал в похоронах Косача. В один из вечеров он пригласил их попить вместе кипяточку с сухарями, которые он несколько дней копил для этого случая. Все трое с радостью согласились. Кто ж откажется от дармового сухаря. Разговор начался с более близкого знакомства. Мальцев начал с себя. Он рассказал, что служил в Красной Армии, но проштрафился и угодил в лагерь. Андреев с Ангеловым захихикали.

- Что здесь смешного? - спросил обиженно Мальцев.

- А мы не про тебя, - сказал Андреев, - Мы про себя. Мы с ангелом у беляков служили и тоже проштрафились. Домой сбежали. Теперь вот, стало быть, все вместе здесь. И белые и красные.

- И уголовники, - добавил Ангелов, кивая на Бабенко.

- Этот порося у соседки спер, - Андреев сдержанно засмеялся, так, чтобы не слышали остальные заключенные.

Мальцев взглянул на Бабенко, но тот, опустив голову, молчал, будто ничего не слышал. « Понятно, - подумал Николка, - никто из этих троих не подходит». Для него беляки до сих пор оставались врагами. Про вора же вообще говорить нечего. Вор он и есть вор. Выходит, что других искать надо. Зря только сухари извел. На кого? Он стал перебирать каждого в своем бараке. И понял, что он слишком долго собирался создать союз. Все уже разделились на группы. И теперь уже не создавать, а к кому-то пристраиваться надо. Даже эти трое, с которыми он пил сейчас кипяток с сухарями имели свой союз. Он понял, что других не найти, везде он будет лишним. С этими, хотя бы в первый день в лагере, было общее дело. Похоронив Косача, они вроде, как породнились. Вообще все друг друга боятся. Кругом стукачество. Начальство знает все и про всех. Николка решился.

- Мужики, - сказал он, - я предлагаю нам всем, здесь собравшимся поддерживать друг друга. Как вы считаете. Даже в обыкновенной драке, и то мало кто полезет на четверых.

Все согласились. На следующее утро, они всячески старались работать как можно ближе друг к другу. В обеденный перерыв, староста, заподозрив сговор, отослал Ангелова с Андреевым в другой конец лесопилки. Бабенко остался рядом. Остаток дня прошел в работе, под строгим надзором охраны. Почти никто не разговаривал. Разве что, иногда прорывались маты, когда, что-то не клеилось. Бабенко - плотный рыжий мужик, с маленькими свинячьими глазками, работал не останавливаясь. Пухлые щеки его горели румянцем, круглая борода, обросшая рыжим легким пушком, выпячивалась на лице полу-мячиком. «С чего он такой гладкий и сытый? - думал, толкая бревно в гудящие пилы, Мальцев. - Не иначе стукач, или провокатор, а может и то и другое. « Он огляделся вокруг - Вытянутые худые лица, отсутствующий взгляд и механические движения рук. Бабенко, полная противоположность остальным. «Надо быть осторожнее в разговорах при нем», - решил Мальцев. Но поздно вечером, когда по бараку на разные голоса стал раздаваться храп, и разговоры сами по себе стали затухать, Николка сквозь сон почувствовал, что его кто-то теребит за плечо. Он открыл глаза и увидел перед собой круглую рожу Бабенко.

- Чего тебе? - сердито спросил он.

Бабенко приставил к губам палец.

- Тсс... - сказал он, и махнул рукой, приглашая Мальцева следовать за ним.

В тамбуре барака, Бабенко оттащил Николку в дальний угол и шепотом сказал:

- Слышь, що щас я у конвоя услыхал. Мы ж тепереча в уместе. Вот слухай.

- Подожди, - остановил его Николка, - ты стукач? Откуда ты их секреты знаешь?

- Да тишь, ты. Без меня есть, кому стучать. Место у меня есть секретное, куда конвой мочиться ходит. За бараком, в аккурат через стену за моим лежаком. Я там паклю вынимаю и слухаю. Дак, вот слухай. Жена тебя разыскала с сыном и мать. Приехали, нашли как-то. Их близко не подпускали. А потом сам начальник разрешил их в лагерь запустить. Завтра свидание устроят. Ну, все, айда, пока не словили.

Николка шел следом за Бабенко вдоль лежанок. Ноги не слушались. Казалось, что сердце своим стуком, может разбудить спящих. « Мама, приехала мама. Неужели и вправду им дадут увидеться. А жена и сын? Конечно же, Вера и Тимошка. В первый раз в жизни он увидит своего сына. Жалко, что сын в первый раз увидит своего отца в таком виде, но что поделаешь. Вера молодец. Жалко, что ему не дали на ней жениться. Хорошая жена бы была. А может все еще сложится. Пять лет не так много. Может, ради сына и дождаться». - Николка лукавил сам себе. Чувства прошли. Он был благодарен Вере, за все, что она делала для них и не более. Но сейчас ему казалось, что он искренне любит ее. «Как дожить до утра?» - повторял и повторял про себя Мальцев, пока не уснул.

Дергачев же в это время принимал гостей. Не званых, как говорят, негаданных. Ему еще днем донесли, что у ворот в лагерь ходят две женщины и мальчик, с корзинами. Он ответил:

- Но ходят и ходят, что такого. Здесь часто ходят. Колбу собирают. Ее вокруг лагеря хоть косой коси.

- Эти колбу не собирают, - ответили ему. - Они просят начальника увидеть.

- Гнать прочь! - сказал он. Хотя нет, чего еще хотят?

- Заключенному Мальцеву продукты передать хотят. Может, возьмем продукты-то и тогда уж прогоним.

- Корзины возьмите и гоните в три шеи! Хотя нет, - опять остановил ретивых солдат Дергачев, - как вы фамилию назвали?

- Мальцев. К нему это.

- Тогда стоять! Сначала все бумаги ко мне на стол по Мальцеву. Немедленно! - У Дергачева стала подергиваться щека.

« Неужели опять Николка. Убил же я его. Правда, потом его никто не нашел», - размышлял суетливо Дергачев. Принесли папку. С первых же строк, Дергачев понял, что Николка жив и у него в лагере. «Как же за все это время я не увидел его, наверняка прячется от меня, зараза живучая!» Опять у Степана засосало под ложечкой от приближающейся опасности. До позднего вечера он не знал, как поступить, надеясь, что женщины устанут и уйдут. Но те не уходили. Он несколько раз сам поднимался на вышку и видел, как они сидели на бревне, брошенном вдоль дороги. Чтобы успокоиться, он пил понемногу самогон и к вечеру, смотря с высоты смотровой вышки на женщин, он вдруг начал себя жалеть и завидовать, врагу своему - Мальцеву. Зависть переросла в ненависть. И после очередного глотка самогона он крикнул:

- Грязнов! А приведи ко мне этих баб.

- Может прогнать все-таки лучше? - спросил осторожно тот, стараясь не вызвать гнева начальника.

Но Дергачева обидело обсуждение его приказа. И он почти завопил:

- Пошел вон! Я сказал, женщин сюда! - Он хлопнул кулаком по столу.

Грязнов выскочил и побежал к воротам. За воротами женщины, сидя на бревне тихо переговаривались. На руках молодой спал ребенок, мальчик лет пяти-шести. Грязнов оглядел женщин. Они встали. Одна - лет под пятьдесят, в платочке, повязанном вокруг головы, почти закрывающем глаза и в темном платье с белым воротничком. « Наверняка праздничное», - подумал Грязнов. В руках она держала свернутое пальто. Было начало лета, но ночи были холодными. Вторая женщина выглядела лет на двадцать пять. На ней была черная шерстяная юбка, прямого покроя. На плечи была накинута красивая кроличья шубейка. На голове был невысокий соболиный блинчик. « Ее глаза, как омуты. Утонуть можно», - подумал Грязнов, встретившись с ней взглядом. Ему захотелось защитить ее, и он сказал:

- Шли бы вы отсюда, женщины. От греха подальше.

- Никуда мы не пойдем, - сказала старшая, - пока не увидимся с начальником. Взгляд ее был достаточно решительным, чтобы Грязнов понял, что уговоры не помогут. Он отступил.

- Что ж, пойдемте к начальнику. Он ждет вас.

- Вот, Верка, а ты не верила, что он нас примет. Охота ему что-ли, нас каждый день под воротами видеть? А мы бы отсюда не ушли.

- Анастасия. Ребенка жалко. Зря мы его с собой взяли.

- Чего зря? Ребенку-то быстрее отца покажут. Думай о чем я тебе говорю. Думаешь нас - это его пожалели, ребенка, вот начальник и согласился с нами встретиться. А как ты думала. Я все ранее подумала. Без Тимошки не пустили бы. Это я знаю.

- Ладно, тихо ты! - Вера дернула Анастасию за рукав. Они подошли к дому. На крыльце стоял мужчина, облокотившись рукой о перила и скрестив ноги. Голова его была высоко поднята. Глаза едва виделись из-под козырька. Он ткнул пальцем в Веру и сказал Грязнову:

- Эту ко мне.

- А этих? - спросил Грязнов.

- А этих к тебе, - засмеялся Дергачев, - спать пока положи. Я с ними потом поговорю.

Грязнов повел Анастасию с Тимошкой к себе. Дергачев же картинно махнув рукой в сторону двери, пригласил Веру войти. При свете они сразу узнали друг друга. У Веры появилась надежда, у Дергачева зависть и злость. Перед ним стояла красивая, статная, ухоженная женщина, любящая его врага, из-за которого он собственно и вынужден находиться здесь в этом паршивом лагере. А его собственная жена сбежала неизвестно куда.

- Садись, - сказал он, - пей и ешь.

- Я не буду пить.

- Будешь! - сказал Дергачев резко, - будешь. Вы теперь все у меня здесь! - Он вытянул руку и сжал пальцы перед носом у Веры. - А ты Полигаева, если не дура, конечно, спорить со мной не станешь. Или станешь? Или дура? – засмеялся он с издевкой.

- Я не дура, - смиренно ответила Вера.

- Вижу. Все понимаешь. Сын твой теперь у меня. Тут дурой быть опасно. Значит не дура? - Наклонив свою голову, и посмотрев ехидно из-под сдвинутых бровей, еще раз, спросил он.

- Не дура, - еще тише ответила Вера.

- Ну, тогда ты знаешь, что тебе надо делать..., - сказал, вставая из-за стола Дергачев, стаскивая с себя рубаху.

На стук в двери, он почти зарычал:

- Пшли вон! До утра не тревожить!

За дверьми сразу же стало тихо. Осторожные шаги беззвучно спустились по ступенькам крыльца и затихли.

Всю ночь Тимошка потихонечку плакал. Он не любил бабу Настю, и боялся большого страшного дядьку, который привел их в этот дом. Мама все не приходила, и никто не говорил, где она и когда вернется. Он уснул уже под утро, свернувшись калачиком. Головка его лежала на мокрой от слез подушке, кулачки подперли щечки. Губки оттопырились от не прошедшей обиды. Грязнову стало так жалко мальца, что он, пошарив у себя в кармане, достал не рубленый кусок сахара и положил на подушку, рядом с Тимошкиными губами. И Тимошка почувствовал и проснулся. Он не увидел мамы, и это его обидело, но потом, он увидел большой кусок сахара и обрадовался.

- Это мама принесла? - спросил Тимошка.

- Нет, - сказал Грязнов, - это я принес, - и, видя, как темнеют от досады, глаза ребенка, добавил, - но попросила меня передать тебе сахар твоя мама. Она скоро придет.

И засветились глаза у Тимошки, и он с благодарностью посмотрел на Грязного. Большой дядька больше не был для него страшным. А Грязнову все тревожнее становилось за ребенка. Было уже совсем светло, а мамка его все не возвращалась.

Грязнов пошел к дому Дергачева. Тот встретил его на крыльце, остановил, не дав войти в дом.

- Всех за ворота, - сказал он.

- Кого? - не понял Грязнов.

- Бабку и пацана. Мать уже за воротами. Скажи, пусть ждут. Скоро выйдет к ним Мальцев.

Анастасию с Тимошкой выпустили через решетчатые двойные ворота. Вера обняла сына, прижала к себе.

- Ну что, договорилась. Покажут нам Николку? - теребила ее за рукав Анастасия.

- Настя, пойдем отсюда. Боюсь я, не доброе Дергачев задумал. Зря мы сюда приехали. Не надо было искать его, пока бы сам не вернулся.

- Это не твой сын. Тебе до него, конечно дела нет. На твой век кобелей хватит. А сын у меня один. Мне его хоть одним глазком увидеть. – Она, оттолкнув Веру, стала глядеть на лагерную дорогу, хорошо просматриваемую сквозь решетчатые ворота. Дорога уходила вниз под гору, где и располагались бараки. Дома администрации находились по обе стороны от нее, не далеко от ворот. Но из домов никто не выходил. Все были на работах. Кто в лесу, кто на самой лесопилке.

Слышно было, как валились огромные деревья, со стоном ломая ветви. Жужжание пил и стук топоров не прекращался ни на минуту. Уже больше часа стояли под воротами лагеря женщины. Наконец в конце дороги появились две мелькающие головы. По мере приближения люди подрастали и вот уже две фигуры шли к воротам. Охранник увидя начальника заволновался. Закинул на плечо винтовку, поправил шашку, и вытянулся в струнку.

Анастасия вцепилась в решетку ворот и глядела, не сводя глаз, как подходит ее Николка. Исхудавший, обтрепанный. Глаза глубоко запали. Он остановился за вторыми воротами со стороны лагеря, в трех метрах от тех ворот, за которыми стояла мать. Рядом с матерью, стояла Вера, прижимая к себе Тимошку. Вера, развернула сына, и показала его Николке. Тот улыбнулся. Тимошка смотрел на него, а Вера шепотом говорила сыну на ушко:

- Смотри Тимоша - это твой папа. Понял?

- Понял, - серьезно отвечал Тимошка, и старался побыстрее затолкать в рот уже довольно похудевший кусок сахара. Ему гораздо больше нравился тот страшный дядя, который дал ему сахар, чем этот. Тем более, что у него есть папа, большой и красивый, и добрый и зовут его по смешному «Леший», и зачем ему еще один папа, но сахар мешал спорить с мамой и он со всем соглашался, лишь бы быстрее его оставили в покое.

- Николка, мы тебе гостинцы передали, - кричала мать, хотя расстояние между ними было небольшое и можно было говорить спокойно. Ты не переживай. Я теперь часто буду ездить. Подкормлю тебя маленько. Какой худой стал. Не кормят здесь что-ли? - она осуждающе покачала головой и с укоризной посмотрела на Дергачева, который стоял рядом и не отходил далеко от Мальцева. Он что-то шепнул тому и Николка крикнул матери:

- Мама ничего не надо. Слышишь, не приезжайте больше, пока сам не вернусь.

- Это кто мне запретит с тобой видеться? Нет, сынок, я теперь дорогу знаю. Я теперь каждую неделю здесь буду, ты приходи к воротам-то не забывай.

- Мама, это тюрьма. Нельзя сюда. Вас больше не пустят, - Николка старался всем видом показать, что пора уходить и больше никогда не возвращаться. Но Анастасия ничего не видела и не замечала. Вера тянула ее за руку от ворот, но та рвалась обратно и кричала:

- Коленька, никого не бойся, я к начальству пойду... , - но тут голос ее оборвался. Она увидела, как взлетела шашка над головой сына и покатилась его головушка по грязной дороге.

- А-а-а, - закричал ребенок и засучил ножками, пытаясь спрятаться на мамкиной груди. Остолбеневшая от увиденного, старая женщина, с застрявшем криком в горле, снопом упала навзничь. Вера, все крепче и крепче прижимая к себе сына, никак не могла оторвать взгляда от головы отделенной от тела. Из оцепенения ее вывел громкий и грозный голос:

- Пошли прочь отсюда, пока ваши головы не полетели! - Вера почувствовала, как ее толкают в спину. Она еще раз оглянулась, но встретилась с ужасной ухмылкой Дергачева. Это привело ее в ужас. Она, опустив сына на дорогу, схватив его за ручонку, побежала прочь от проклятого места. До самой железной дороги, она бежала, не останавливаясь, то, подхватывая сына на руки, то, ставя его опять на дорогу, чтобы он бежал сам. Добежав до насыпи, она упала на нее всем телом. Рядом лег Тимошка. Повзрослевший и молчаливый.

Солнце покатилось к закату. Анастасии все не было. Вера, соорудив шалаш и замаскировав его ветками, посадила в него Тимошку.

- Сынок, сиди здесь и никуда не уходи. Я посмотрю, где баба Настя, и мы пойдем домой.

- А ты скоро?

- Скоро, скоро сынок. Ты только не уходи никуда.

Когда стали видны ворота лагеря, Вера спустилась в кусты и стала передвигаться перебежками. Метрах в пятидесяти от лагеря, она наткнулась на мертвую Анастасию. Рядом с телом была воткнута лопата. Вера все поняла. Дергачев знал, что она вернется, и приказал оставить ей лопату. Она больше не скрываясь, вырыла яму рядом с дорогой, и похоронив Анастасию, заровняла землю. Набросала веток. Рядом также воткнула лопату. Посмотрела вокруг и, опять почувствовав страх, бросилась бежать.

Немного погодя, из леса вышел Дергачев. Выдернул лопату и закинул далеко в кусты. Посмотрел вслед убегающей женщины.

- Теперь сюда никто не сунется.

Еще пять километров прошли Вера и Тимошка, пока вышли к станции. Поздно ночью приехали в Томск. Спать легли, не зажигая света. Вера обняла сына и так проспала, не выпуская его из рук, до утра.

Митин шел домой , вдоль заросшей канавы, проходящей рядом с железной дорогой. Он с начала лета стал ходить этим путем, потому что он на целых полчаса сокращал дорогу. Последнее время он очень остро ощущал свое счастье. Его ладони захватывали на ходу метелки трав. Он растирал их в руках, и восторженно вдыхал в себя запах этой смеси. Свежий, теплый ветер ласкал его грудь под вздувшейся рубашкой. Развивал его чуть волнистые светлые волосы и добавлял радости и бодрости. К Митину, будто молодость вернулась. Шаги его были тверды и упруги. Голова высоко поднята. Он наслаждался своей жизнерадостностью, и давно забытым чувством влюбленности. Да, он был влюблен! Он был влюблен, как мальчишка. Он забыл, что ему сорок и, что его возлюбленная вдвое младше него. Дарья, в начале грустная и потерянная, сейчас вдруг преобразилась. В глазах ее появилось счастливое чувство ожидания нового человечка. Она пополнела. Дуняша сшила ей ситцевый сарафан. И Даша, осторожно расправляя складки на юбке, будто невзначай гладила свой живот. Она вскрикивала иногда от толчков младенца и потом застенчиво смеялась. Все это было так мило, что Митин постепенно стал жить такими же ожиданиями появления нового человека, как и женщины. Несколько дней назад он решил, что должен сделать Даше предложение. Он был уверен, что она ему не откажет. Ее всегда милое и доброе лицо стояло перед его взором. « Не может, - думал Митин, - человек равнодушный к чувствам другого, так смотреть». Всегда светлый и радостный взгляд Даши при встрече с ним, темнел и становился грустным при расставании. Митин расценивал такое поведение Даши, не иначе, как только влюбленностью в него. Постепенно он сжился с этим чувством и сам все чаще и чаще стал думать о ней. И, наконец, Даша стала занимать все его мысли. Он заметил, что ждет будущего Дашиного ребенка, как своего. И волнуется о его здоровье, как бы волновался о здоровье своих детей. Сейчас вдыхая запах травы со своих ладоней, он думал, что не мешало бы Дашу привести сюда на прогулку. Здесь, далеко от жилых строений, можно было, не отвлекаясь, наслаждаться запахами лета и теплом солнечных лучей, проникающих сквозь одежду и ласкающих иззябшее за долгую зиму тело. Именно здесь он объяснится Даши в любви и попросит ее стать его спутницей жизни. От этих мыслей, Митин счастливо засмеялся и почти побежал к дому. На крылечке он заметил озабоченную Дуняшу.

- Что случилось? – с тревогой спросил Митин.

- У Даши начались роды. Она уже в больнице.

Митин, резко развернувшись, выскочил на дорогу и стал махать проезжающим повозкам. Остановился хмурый мужик на разбитой телеге. Митин, подтянувшись на руках, сел на край широкого ложа. Поторопил возницу. Скрип мотающихся на осях колес вскоре стих за поворотом. Дуняша перекрестила вслед исчезнувшую коляску и вошла в дом.

Тревога Митина передалась вознице, он стал нервно подгонять лошадь. Однако любопытство заставило мужика спросить у Митина, что их заставляет так торопиться.

- Умер что ль кто-то? – спросил он.

- Цыпун тебе на язык! – суеверно проговорил Митин, - Родился! Человек родился! Понимаешь?

- А…, - протянул мужик, - однако первый ребенок будет?

- Заметно? – засмеявшись, спросил Митин.

- А то, - так же односложно сказал возница и покрепче хлестнул по крутому боку лошадки.

Митин с хрустом разминал пальцы, готовясь выпрыгнуть на ходу перед больницей. Ему хотелось успеть и первому подхватить на руки новорожденного. Соскочив с телеги, он не удержался на ногах и рухнул на пыльную дорогу. Возница, хмыкнул и осуждающе покачал головой. Он то знал, имея четырех детей дома, что радость у папаши кончится после первой же бессонной ночи, проведенной у постели младенца.

Отряхнувшись на ходу, Митин забежал в кабинет. Помыл руки, накинул халат и бросился в родовую. Даша лежала на кушетке, прижимая к груди младенца. Увидев Митина, она застеснялась. Рука ее стала шарить по постели, ища одеяло.

Он сам укрыл ее простынею и присел рядом.

- Кого же нам бог дал? – спросил он.

- Дочка, - сказала Даша и ласково посмотрела на маленький сверток на груди.

- Имя придумала?

- Пусть будет Сашей. Как ее отец.

- Хорошее имя, - сказал Митин.

Он осторожно взял на руки ребенка и не смог удержаться, чтобы не прикоснуться губами к розовой щечке. Лицо у ребенка сморщилось и глазки быстро - быстро заморгали. Назревал конфликт и Митин также осторожно, вновь положил ребенка на грудь матери.

- Правда она хорошенькая, - спросила Даша.

- А то…, - сказал Митин, словами мужика, и рассмеялся.

Даша устало улыбнулась. Митин погладил ее по руке и вышел. Он прошел по коридору, не заглядывая в свой кабинет. Потоптался на крыльце больницы. Потом быстрым шагом пересек дорогу и стал собирать на обочине крупные белые ромашки.

Дашу переложили в палату. На ее тумбочке стояла банка с огромным букетом цветов. Она грустно смотрела на веселые ромашки, и ей хотелось заплакать. Как бы она была счастлива, если бы эти ромашки принес ей Саша. Но этого не может быть никогда. Ему сказали, что она умерла. Слезы смешали цветы в один расплывчатый дымный шар и горячей струйкой обожгли щеку. Она отвернулась.

Несколько раз в палату заглядывал Митин. Даша спала. Наконец он решил пойти домой. Надо было рассказать Дуняше, какой очаровательный ребенок родился. Вечер покрывал туманом засыпающую Москву. Митин шел по той же дороге, что и днем. В темноте, запахи трав чувствовались еще сильнее. Прохладный ветерок забирался под рубашку, и он постоянно поеживался. Улыбка не сходила с его лица. Он думал о своей будущей семейной жизни.

У крыльца дома его ожидала Дуняша. Увидев его, она молча поднялась с крылечка и, протянув Митину конверт, пошла в дом. Митин вошел следом.

- От кого? – спросил он.

- От генерала, - сказала Дуняша.

Митин почувствовал, как вспотел его лоб. Он ладонью смахнул испарину и мокрыми пальцами вскрыл конверт.

« Дорогой друг, любезный Константин Сергеевич, - писал генерал Назаров. Я и Саша, чувствуем себя обязанными перед вами, за Дашу. Напишите, пожалуйста, где она похоронена. Нужны ли средства на памятник. Вложились ли Вы в ту сумму, что была Вам оставлена? Мы устроились неплохо. Я пока нахожусь во Франции. Саша уже перебрался в Америку, его взяли на работу в Нью Таймс. В скором времени я тоже переберусь туда. Прошу Вас не задерживайте ответа. В октябре должен буду из Франции уехать.

Ваш друг Е.С. Назаров».

Перед Митиным открылась бездна. Он топтался на месте, боясь войти в дом. Они с Дуняшей свыклись с мыслью, что Даша с ребенком их семья. Невыносимо было даже думать о расставании с ней. - Что делать? – спросил он у сестры, войдя в дом.

- Ты не можешь скрыть от них, что Даша жива, - ответила она.

- Я не могу этого сделать, - резко сказал Митин.

- Ты не можешь сделать по другому, - устало парировала Дуняша, - иначе ты не найдешь себе покоя.

- Пойми, Даша станет рваться за границу. А сейчас такое время. Она просто погибнет.

- Ей решать, что делать. Не хочешь же ты, в самом деле, лишить родителей их ребенка? Я привыкла к Даше. Очень надеялась, что вы будете вместе. Но я против того, чтобы они оставались в неведении.

- Не могу! – тихо, но твердо, повторил Митин, - не могу.

- Отпиши им, что Даша жива. Когда получишь следующее письмо, тогда и примешь решение. Сейчас ей лучше не о чем не знать. А у тебя будет время подумать.

- Ты права, - ухватился за подсказку Митин, - Возможно у них не будет возможности увезти Дашу из Москвы и тогда для нее это станет еще одним ударом. Сегодня же я отвечу.

- Садись, тебе надо покушать.

- Дуняша, о чем ты говоришь. Я не смогу есть, пока письмо не будет готово. Попозже.

Митин ушел в кабинет. Ходя из угла в угол, он сочинял письмо, проговаривая его вслух. Письмо получалось длинным и путанным. Наконец он сел за стол и быстро написал:

« Дорогой друг, Егор Савельевич, произошла счастливая врачебная ошибка. Даша жива. Сегодня у нее родилась дочь Саша. Буду счастлив, если Даша останется в Москве, со мной. Впрочем, не смею принимать решение за нее. Напишите, как я должен поступить в связи с открывшимися обстоятельствами? В стране не спокойно. Боюсь, что выехать к вам она не сможет. Я чувствую за нее ответственность и до следующего вашего письма, не стану ее обнадеживать. Прошу прощения, что я стал виной всего случившегося.

Ваш старый друг Митин».

Он запечатал письмо и еще долго сидел за столом, опершись на руку с пустым, блуждающим взглядом. Сердце сжимала тупая боль. До сегодняшнего дня, до этого письма от друга, он считал, что Даша, хорошая добрая девушка, может стать его женой. Ему казалось, что они нравятся друг другу и этого достаточно. И только сегодня, сейчас, когда надежда на счастье оказалась такой призрачной, он понял, что любит эту девушку. Любит так сильно, так безмерно, что расстаться с ней равносильно смерти. Он может получить это счастье, только маленькой подлостью. Такой маленькой, что никто этого не заметит и никогда не осудит. Надо просто выбросить оба письма и никогда не вспоминать о них. Один взмах руки и все. Счастье с тобой. Но вот как раз этого он и не мог сделать. Внутреннее благородство не даст ему оступиться. Самый большой палач – это собственная совесть. С обреченным взглядом он вышел к Дуняше.

Она взглянула на него и сказала:

- Ты не сможешь этого сделать.

- Ты все поняла?

- Что ж тут не понять, если мне самой приходили такие же мысли, пока я тебя поджидала. Не смогла я не спрятать, не выбросить этого письма.

- Вот и я не могу. Дождемся ответа. Даша пока ничего не должна знать.

Через несколько дней дом Митина огласился детским плачем. Суетная беготня двух женщин, смешила его. Они почти не замечали присутствия мужчины. Митина это поначалу даже обижало, но впоследствии, когда ему чаще стали доверять младенца, он перестал замечать свою второстепенность.

Пошел уже второй месяц, письма не приходили, и Митин стал надеяться, что их и не будет. Но в начале сентября, Дуняша снова встретила его на крыльце и передала письмо. Оно было из Америки и адресовалось Даше. Митину до боли в стиснутых зубах, хотелось прочитать его, но он удержал себя и, войдя к Даши, молча протянул конверт. Даша взяла письмо в руки и не смогла удержать, оно, раскрутившись, упало на пол.

- Прочитайте, - попросила она дрожащим голосом, - я не смогу.

Чувство ревности больно полоснуло по сердцу. Митин стоял неподвижно. Дуняша вынырнула из-за него и подняла письмо с пола.

- Я прочитаю, - сказала она, вскрывая конверт, - садитесь.

Даша и Митин, покорно сели. Дуня начала читать:

« Дорогая, любезная, свет мой, Дашенька, как я счастлив, что ты жива и здорова. Целую сразу же, много раз свою доченьку, Сашеньку. Твоя любовь не прошла ко мне, раз наша дочь получила мое имя. Я никогда не говорил тебе, что ты для меня значишь. Дашенька, я вернулся к жизни, только когда узнал, что ты жива. Скоро, совсем скоро мы будем вместе. Передай мою благодарность доктору Митину. Он спас не только тебя, он спас всю нашу семью. Сожалею, что лично не могу засвидетельствовать доктору свое почтение. Очень много хочется тебе рассказать, но более длинное письмо придет тебе с посылкой, которую я выслал с детскими вещами и еще с кое-какой мелочью. Это тебе на первое время. Сейчас и в Америке и во Франции наши друзья, ищут пути, как переправить вас за границу. Будьте здоровы мои родные. Целую вас обеих и жду с нетерпением нашей встречи.

Ваш Александр».

Письмо закончилось, но в доме еще несколько минут стояла тишина. Митин взглянул на Дашу. По ее счастливому раскрасневшемуся лицу, он понял все. Даша любила своего Александра и была счастлива. Он же потерял даже надежду. Ему надо было, успокоится и принять беспристрастный вид, чтобы продолжить разговор. Митин вышел. Слеза быстрым ручейком обожгла щеку. « Черт! – ругнулся он, - этого только не хватало!» Он ладошками осушил щеки. Митин долго не возвращался. Дуня, забеспокоившись, пошла к нему в кабинет. Тот, положив голову на стол, спал. Так организм Митина реагировал на потрясения. Дуняша прикрыв за собой дверь, пошла к Даше. Счастливая Даша, поджав под себя ноги, читала малютке письмо ее отца. Та хлопала глазками и улыбалась голосу матери. Дуняша, всем сердцем ощущая страдания своего брата, не смогла глядеть на эту картину. Обида за родного человека чуть было не выплеснулась в обидные слова к Даше, что та ничего не видит. Чтобы уберечься от горьких слов она почти выскочила из комнаты. И вскоре в столовой зазвенела посуда. Так она выражала свое недовольство.

На две недели растянулось ожидание посылки. Когда Дашу пригласили на почту, Митин пошел с ней. Им вынесли посылку. Но не успела Даша протянуть к ней руки, как за спиной раздался мужской голос:

- Это ваша посылка?

От неожиданности она вздрогнула.

- Все посылки из-за границы проходит досмотр, - сказал мужчина.

- Если так надо, - улыбаясь, сказала Даша, - смотрите.

- Понятые подойдите сюда.

Только теперь Митин обратил внимание, что на почте необычно много народа, которые просто ходили по помещению. Поставленную на стол посылку вскрыли. Один за другим стали выкладывать свертки. Красивые цветные вещи радовали глаз. Даша улыбалась, представляя в этих вещах свою дочь.

- А это что? – суровый мужчина почти под нос совал Даше сверток.

- Не знаю. Откройте.

- Нет, дамочка. Разве вы не слышите, что там, что-то тикает. Понятые, подойдите поближе. Вы слышите?

- Да, - отступая от свертка, с испугом сказал один из понятых.

- Вам придется проехать с нами, - строго сказал мужчина. И два человека, будто выросших из-под земли, встали с двух сторон от Даши. Митин забеспокоился.

- Вы не можете ее забрать. У нее дома грудной ребенок.

- А вы кто? Муж? Родственник?

- Нет, - смутился Митин.

- Тогда вы свободны. Пока, - с усмешкой сказал мужчина и сделал знак, чтобы увели женщину. – Мы проверим, что в этом свертке и если все в порядке, она очень быстро вернется домой.

Митин вышел на улицу. Даша уже сидела в машине. Она приоткрыла дверь и сказала.

- Пожалуйста, не волнуйтесь. Я скоро вернусь. А вы покормите без меня Сашеньку, если не успею к кормлению.

- Не беспокойся. Дуняша накормит, - крикнул Митин вслед отъезжающей машине.

- Где Даша? – встретила вопросом сестра.

- Понимаешь, Дуняша, оказывается, все посылки из-за границы проверяют органы. Даша поехала с ними. Один из свертков показался им подозрительным. Сказали, что ее долго не задержат. Но тебе придется как-то покормить Сашеньку самой.

- Покормим. Что же было в посылке, - полюбопытствовала сестра.

- Я видел только детские вещи. Очень красивые. Яркие такие. С бантиками. Сашенька очень красиво будет смотреться.

- Письма я не видел. На дне, наверное. Не успели достать.

- Придет, расскажет, - сказала Дуня, и пошла греть молоко для малышки.

По прошествии двух часов, Митин стал волноваться. Даша не возвращалась. Она не вернулась и к вечеру. По темным улицам Митин дошел до милиции, но там ничего о его Даше не знали. Ночью весь дом не спал. Сашенька плакала. Дуняша бегала с ней по комнатам, пытаясь успокоить. Митин сокрушенно вздыхал, ожидая утра, чтобы возобновить поиски. Ночью пошел дождь, и еще тревожнее стало от дроби капель по стеклу. Рано утром он вновь стоял у дверей милиции. Потом несколько часов ждал, когда дежурный выяснит, что-нибудь о пропавшей женщине. Наконец его подозвали к окну.

- У вашей знакомой нашли взрывчатое вещество. Думаю, что она не скоро вернется к вам. Скорее вам придется пойти туда же.

Митин хотел задать еще вопрос, но был остановлен взглядом дежурного.

- Я все сказал, - повысил тот голос, - остальное сам додумай, если есть чем думать.

Перед носом Митина, захлопнулась стеклянная дверца.

В последующие три дня, он разыскивал всех, кто когда-либо лечился у него и имел хоть какое-то отношение к власти. Его просьба была опасной, но все же ему передали, что Даша уже осуждена и отправлена этапом в Сибирь. Очень быстро проходили суды. Митин был сражен этим известием. Он решил сделать передышку, собраться с мыслями, и выяснить, куда Даша отправлена. Но в одну из ночей в дом постучали. Незнакомый человек, укрытый широким плащом, с натянутым, почти на глаза капюшоном быстро проговорил:

- Вам надо уезжать. За вами скоро придут.

Митин не успел ни о чем спросить, так как тот мгновенно исчез.

Дуняша, услышав сказанное, в испуге бегала по комнате.

- Уезжай, прошу тебя, уезжай, - без остановки повторяла она.

- Куда же я уеду? У меня больница, - все еще не веря в происходящее, говорил Митин.

- Ты же знаешь, что людей увозят, и они пропадают.

- Но я ни в чем не виноват. Почему я должен бежать из собственного дома. Даже если бы я был виноват и то я бы никуда не уехал. Я не могу бросить тебя и ребенка.

- А если тебя заберут? Нам с ребенком будет еще хуже. Уезжай, прошу тебя.

- Нет, нет и еще раз нет. И оставим эти разговоры.

- Ты можешь не говорить со мной. Но когда за тобой приедут…

Ночную улицу осветил свет фар. Четыре темные фигуры отделились от машины, и пошли к дому. Никто не ответил на стук. Ни в одном окне не загорелся свет. Лязг железа. Откинутая дверь, и глухие шаги по квартире.

- Что никого?

- Сбежали сукины дети! Предупредил кто-то!

- Завтра приедем.

Но ни завтра не в следующие дни хозяев дома не оказалось. Митин с сестрой и ребенком больше никогда не появились в этом доме.

Прошло лето. Дергачев готовился принять первую партию женщин. Для них уже были готовы бараки. Он выстроил их выше мужского лагеря. И теперь со сторожевой вышки он мог обозревать оба лагеря. В бараках из труб шел дым. Протопить печи, было приказано еще рано утром. Все-таки у Дергачева к женщинам было особое расположение.

В полдень, он услышал длинные гудки паровоза. Состав прибыл. Через полчаса на дороге появилась вереница ссыльных. День был осенний, но теплый и солнечный. На лицах женщин не было ни страха, ни усталости. Скорее горькая радость, что наконец-то они прибыли на место. Их прогнали через мужской лагерь и вывели к дороге к новым строениям. Конвой больше не покрикивал, чтобы толпа убыстряла шаг. Женщины торопились сами. Дергачев наблюдая с вышки за толпой, заметил знакомую фигуру. Горячая волна прошла по телу. Он оглянулся на Грязнова.

- Срочно списки заключенных, - сказал он, и, стараясь не выдать своего волнения, пошел в свой дом.

Рассматривая списки, он долго смотрел на свою фамилию. «Дергачева Дарья – прошептал он, - вот и встретились».

Грязнов наблюдал за начальником. Тот молчал, и все больше хмурился.

- Принеси самогона, - вдруг сказал Дергачев, - и побольше, - добавил он.

Грязнов, не вставая с лавки, пошарил рукой за спиной и вытащил большую бутыль.

- Хватит? – спросил он, ставя бутыль на стол перед Дергачевым.

- Потом увидим, - сказал тот, - наливай!

Молча разлили по стаканам, выпили. Дергачев втянул в себя воздух. Дождался, когда приятное тепло согрело грудь. Молча наполнил свой стакан, не наливая больше Грязнову, и залпом влил в себя. Еще, спустя несколько минут, он протянул списки через стол и ткнул пальцем в одну из фамилий. Грязнов, заглянув под палец, вытаращенными глазами посмотрел на Дергачева, ожидая, что тот скажет. И тот сказал:

- Жена, жена. Убежала с любовником. И вот теперь как свиделись. Дай-ка мне ее дело.

Он открыл папку. Долго читал неразборчивый почерк и вдруг застонал, как раненый зверь.

- Что с тобой, Степан? – испугался Грязнов.

- Она дочь родила. Где ребенок, ничего не писано.

- Так не твой же.

- По сроку – мой.

- Да это хуже. Что делать будешь? Может позвать ее?

- Нет! Сегодня я пьян. Убить могу. А мне знать надо, где дочь моя. Я с ней завтра разберусь. В казарме ее завтра оставь, на уборку. Одну! Не переломится. Остальных – лес валить! И иди уже. Мне подумать надо.

Грязнов ушел. Пить больше Дергачеву не хотелось. Он убрал бутыль. Лег, не раздеваясь, на постель и пролежал до утра с открытыми глазами.

Дарья мела полы, огромной березовой метлой. Пыль в бараке стояла столбом, но она, измученная и больная не могла заставить себя, разбрызгать по бараку воду. Знала, что накажут, если увидят, но ей было все равно. Неизвестность, что стало с дочерью, отнимало у нее все душевные силы. Она превратилась в рабочий объект. Молча выполняла все приказы, двигалась, будто во сне и не с кем не разговаривала. Уверенная, что она не сможет прожить в лагере пять долгих лет, определенных ей судом, Дарья решила умереть, как можно быстрее. Физический труд, она еще терпела. Унижения убивали ее. Сквозь пыль она увидела, как кто-то вошел в барак. « Сейчас будут маты или побои», - безразлично подумала Дарья. Фигура стала приближаться, но она отвернулась, чтобы не видеть, как взлетит плетка. Втянув голову в плечи, она ждала удара. Хриплый голос за спиной, заставил ее побледнеть.

- Ну, здравствуй женушка. Не ожидал я такой встречи. Думал, навсегда пропала. Ан, нет. Может, повернешься ко мне?

Даша стояла не двигаясь. Сердце готово было выскочить из груди. Еще минуту назад, ей казалось, что она ко всему готова, а теперь она не знала, как поступить. Степан, взял ее за плечи и грубо повернул к себе.

- Чего молчишь? – спросил он, сильно тряхнув ее. И встретил ее взгляд –растерянный и беззащитный. Он почувствовал, как сдавило грудь и перехватило дыхание от жалости к ней. Все-таки перед ним была его Даша. Ни ненависти, ни злости не осталось в его сердце.

Он усадил ее на нары и сел рядом. Дрожащие пальцы никак не могли справиться с самокруткой, а курить хотелось. Наконец он поджег кончик газеты и затянулся. Даша не отвернулась от дыма, как бывало раньше, а только взглядом проводила отлетающее колечко. Дергачев заметил этот взгляд и молча протянул ей горящий окурок. Она не отказалась, всеми легкими втянула в себя дым.

- Где ты так курить научилась? – спросил он. Голос его был спокойным и мягким. Не было в нем и тени осуждения. И Даша так же просто ответила:

- Разговора у нас сейчас не получится. Вечером ко мне придешь.

- Куда? – спросила Даша. – ты кем здесь будешь? На заключенного не похож.

- Я здесь, начальником лагеря буду. Вот так-то Дарья, - сказал он.

Даша с любопытством взглянула на него. Дергачев встал. Он очень изменился за это время. У него появилась начальственная осанка и колючий пронизывающий взгляд. Он уже не был, тем растерянным мужиком, ее мужем, который метался и не мог принять решение, как избавиться от опасных людей. Этот не остановится ни перед чем. Ей стало страшно. Все ее существование зависело теперь от него. Она была в полной его власти, и даже не сомневалась, что он уничтожит ее, хотя бы ради собственной безопасности. Постоянно желая себе смерти, Даша, почувствовав настоящую опасность, вдруг осознала, как ей хочется жить. Безразличие к собственной жизни сменилось животным страхом, который сковывал все ее существо и не давал мыслить. Она долго еще сидела на нарах, после ухода Дергачева, не в состоянии продолжить работу. Никто больше не входил и не подгонял ее. Когда тело устало от страха, она успокоилась. Верх начал брать инстинкт самосохранения. Надо было придумать легенду для Дергачева. Такую легенду, которая не заденет его самолюбия. « Знает ли он о дочери? – думала она, - кто отец ее? По сроку, она и за его дочь могла сойти. На этом и надо настаивать. Теперь – почему сбежала? Здесь правду надо сказать. Не хотела, чтобы муж убийцей стал ее спасителей. Почему не вернулась? – Боялась, что он ее убьет». Решив, Что она будет говорить Дергачеву, Даша успокоилась. Все остальное от нее не зависело.

В одиннадцать часов вечера, когда объявили отбой, Дарью повели к Дергачеву. Солнце все еще светило, скользя по верхушкам деревьев, хотя вечер уже принес свою прохладу. Плечи ее дрожали, и она не могла понять от страха это или от холода. И вдруг она с ужасом поняла, что перед лицом собственной смерти она ни разу за весь этот долгий день не вспомнила об Александре, да и о дочери она вспомнила только, как о варианте для своего спасения. Горький стыд захватил все тело. Но она тут же нашла оправдание. Ни дочери, ни Александру не грозила опасность. И все-таки ей было горько, от этого.

Даша прошла в комнату и села на краешек табурета. Дергачев сидел за столом напротив. Оба молчали. Грязнов тихо вышел, без шума закрыл за собой дверь. Дергачев встал, раскурил две папиросы и одну протянул Дарьи. Она взяла, и с благодарностью взглянула на него.

- Может и выпьешь?

- Можно и выпить, - сказала Даша, - но лучше не надо. Ты ведь не для этого меня сюда привел?

- Угадала. Хочу знать, что с тобой приключилось, после того, как ты сбежала от меня. Я знал, что это добром не кончится. Я оказался правым. Не предполагал только, что ты в лагерь угодишь. Рассказывай. Сама понимаешь, что и я теперь в тяжелой ситуации. Тебя из Москвы этапом гнали. Значит, до Москвы вы все-таки добрались. Что дальше случилось?

Где твои спасители? Бросили тебя?

- Нет. Я не знаю где они. Я долго болела.

- Что с тобой было?

- Может, о дочери расскажешь?

Даша смутилась.

- Что говорить. Родилась дочь. Я на квартире жила. Когда меня забрали, она у них осталась. Где теперь не знаю.

- Не советую тебе, Дарья шутки со мной шутить. Отец кто?

- Кто же кроме тебя, - выдавила из себя Даша, боясь поднять глаза. Но Дергачев поверил и удовлетворенно хмыкнул.

- Какая она?

- Красивая. На тебя похожа, - уже с большей легкостью продолжила Дарья.

- Наша кровь сильная. Люди то хоть хорошие, у которых дите осталось?

- Хорошие. Врачи.

- Значит, не помрет. Ты мне адрес напиши. Батю отправлю. Привезет. Почему домой не вернулась?

- Тебя боялась. Ты ведь убить их хотел, а они мне жизнь спасли.

- За то теперь твоя жизнь ломаного гроша не стоит. А узнают, что ты моя жена, так и моя ничего стоить не будет.

- Убьешь меня?

- Пока не знаю. Завтра тебя на кухню определят. Живи как немая. Чтобы не слова от тебя никто не слышал. Вечером тебя ко мне приводить будут.

- Помнится, жена ты мне. Или забыла? Может, другой был?

- Никого не было. Но и тебе нельзя. Донесут кому выше. Сам же говорил.

- Здесь ты не беспокойся. Сюда многих водят.

- Если многих водят, зачем же я еще.

- Затем, что мне так хочется. Рассказывай, за что взяли.

- Александр посылку из-за границе прислал. В ней что-то запрещенное было. Мне не сказали, что в ней нашли. Даже с дочкой попрощаться не дали.

- Значит, все-таки за границу сбежали? Что ж тебя не прихватили? Вот они тебя и отблагодарили, за доброту твою глупую. Жалел я тебя, дуру. Может, если бы бил, как других баб бьют, так не посмела бы такое натворить. Теперь понимаешь, что наделала.

- Поздно, Степан, понимать уже.

- Вот то-то и оно, что поздно. А с чего им вздумалось посылку тебе слать? Знали же, чем это может кончиться. Мне теперь, что прикажешь делать?

- Убей, если хочешь, только не мучай.

- Здесь без меня найдутся мучители. Никто тебя не убережет, если сюда водить по ночам не будут. Если ко мне ходить не будешь, к другим водить будут. Так что выбирай.

- Не надо меня водить, я сама приходить буду.

- Не получится. Из барака вечерами выходить запрещено. Грязнов тебя водить будет. Он человек верный. Увидят, что ко мне водят, остальные отстанут. Если молчать будешь, может смогу на поселение тебя отправить. Теперь уходи. Завтра придешь.

Выпроводив Дарью за двери, Дергачев долго стоит в раздумьях, потом падает на кровать лицом вниз и начинает, остервенело, всаживать кулаки в подушку.

- Что натворила, сучка, - шепчет он в бессилии, - что натворила! Где найти теперь выход. Всю семью загубила. Убить! Единственный выход, чтобы самому не сгинуть. А дочь найду. Найду. Вырастит. Знать ей про наши дела необязательно. – Он кулаком размазывает по лицу слезы и даже не слышит, что рядом стоит кто-то.

- Степан, плюнь ты на все. Давай выпьем, я тебе выход подскажу, - говорит Грязнов, переминаясь с ноги на ногу.

- Ты, Грязнов, всегда рядом, и когда нужен и когда не нужен.

- Не знаю, как ты, Степан, а я себя твоим другом считаю.

- Не обижайся, Грязнов. Лихо мне. Что же ты предлагаешь?

- Пошли за стол, объясню.

Они садятся за стол напротив, выпивают мутную жидкость. Одновременно бросают в рот по щепотки капусты и вытянувшись замирают, ожидая приятного тепла в желудке. Потом, обмякнув, смотрят молча в глаза друг друга. Грязнов начинает:

- Скажи мне только сначала одно. Она тебе живая или мертвая нужна?

- Сам не знаю.

- А ты определись. Я знаю, что делать и в одном и в другом случае. Так чтоб тебе не навредить.

- Ну что ж, расскажи. Я может потом и выберу.

- Ну, первое, это похоронить. Здесь мрут, как мухи. Так что одной больше, одной меньше, никто и интересоваться не станет, отчего сгинула. Второй – сделать вид, что умерла, но на самом деле вывезти ее отсюда подальше. На какой-нибудь заимке жить будет. Ты навещать ее станешь. А там, может, еще что придумаем. Главное, чтобы она никуда не высовывалась.

- Заключение на смерть доктор дает. Если его посвятить, можно похлеще этого угодить в пропасть. Мразь еще та, - говорит Дергачев.

- Припугнуть можно.

- Нет, Грязнов, это не подходит. Сейчас только мы с тобой знаем, что она моя жена. А доктор узнает, все руководство посвятит. Это не подходит.

- Да я его спою. Я и на этот случай знаю, что сделать. Ты только решись, и мне предоставь все остальное.

- Тогда пусть живет!

- Вот и лады. Забудь теперь про нее. К себе не вызывай больше. Пока я все не сделаю. Вот так сожми сердце, - Грязнов стискивает кулак и сжимает зубы, - вот так. И все! Вот нет ее, и все! На меня распоряжение напиши, чтобы я дальние делянки под вырубку осмотрел на послезавтра. Чтоб лошадь телега были готовы. Сопровождения не надо.

- Грязнов, если поможешь, по гроб жизни твоим другом буду. Давай выпьем еще за удачу.

- Нет, Степан, я больше не буду. Я к профессору допивать пошел. Только прошу тебя, чтобы не случилось сегодня, не вмешивайся. Лучше напейся, чтобы от тебя толку никакого не было. Пьянку тебе всегда простят. Работа твоя не из легких. Понял?

- Понял, - сказал Дергачев, и вылил себе в рот на глазах Грязного стакан самогона.

- Можешь еще стакана два хватить.

- Обязательно.

- А вторую бутыль я с собой захвачу. Давно с доктором не пил.

Дергачев выходит на крыльцо и, немного подумав, на всякий случай, закрывает дверь на тонкую палочку. Войти побоятся – видно, что в доме никого нет. И Дергачев при желании легко дверь откроет. Он направился к дому доктора.

Худой, небольшого роста, почти лысый, доктор приветливо улыбается, появившемуся в дверях, Грязнову.

- Что-нибудь случилось, батенька? – говорит он, чуть наклонив голову вправо.

- Да, Яков Елизарович. День рождения у меня. А вот никто не поздравляет.

- А что ж начальник?

- Да пьяный в мат. Себя не видит, не только меня. Может, составишь мне компанию, Елизарыч.

Грязнов видит, как загораются глаза доктора от предвкушения приятного вечера. По натуре своей, доктор труслив и часто пьет в одиночестве, чтобы не сказать ничего лишнего. В дом его в такие дни попасть невозможно. Дергачев закрывает на это глаза, так как сам не без греха.

Грязнов ставит на стол бутыль, кладет шмат сала и копченую лосятину. Яков Елизарович, достает из своих запасов огурчики, грибочки и только что сваренную картошку. Потом роется в своих вещах и подает Грязнову новую косоворотку, расшитую по отвороту.

- Это подарок тебе Гриша. Купил давно уже, по случаю, да где здесь такую красоту оденешь. А тебе пригодиться. Ты молодой, красивый. Все девки твои будут, - засмеялся довольный доктор.

Грязнову становится не по себе. Он видит, как радуется Яков, оттого, что нашел подарок для него. Как суетится, чтобы угодить гостю. « А гость-то пришел не с добрыми намерениями, - думает Грязнов, – да отступать теперь не куда». Он улыбается, и садиться за стол.

- Что ж Гриша, с Днем ангела тебя. Здоровым будь и счастливым, а все остальное приложится.

- Спасибо, Елизарыч. Хоть ты меня сегодня одного не оставишь.

- Нет-нет, Гриша. Хочешь, до утра просидим.

- И я хочу, - захихикал доктор.

Они выпивают залпом по целому стакану, обильно закусывают. Доктор быстро хмелеет и начинает просить Грязнова примерить его рубаху. Тот не отказывается. Одевает ее на свое большое тело и улыбается. Доктор бы, в такой огромной рубахе, выглядел бы совсем нелепо.

- Давай за рубаху, - говорит он, и наливает еще по стакану.

- Мне бы поменьше, - зная свою слабость, неуверенно сопротивляется доктор.

- Следующая будет поменьше, - говорит Грязнов, и, подняв стакан, ждет, когда тот допьет до дна. Выпивает сам. Но даже после второго стакана он не чувствует в себе хмеля. – Давай споем, Елизарыч.

- Давай. Про чайку знаешь?

- Которую охотник подстрелил?

- Про нее. – Доктор начинает петь: « Вот брызнуло утро, румянятся воды. Над озером быстрая чайка летит…». « Ей мало простора, ей мало свободы. Лучом ее солнце своим серебрит», - подхватывает Грязнов.

Песня льется и тревожит душу. Елизарыч растроганно смахивает слезу, а Грязнов радуется, что теперь весь лагерь знает, что доктор ушел в загул. Он следит, чтобы тот не заснул раньше времени и подливает ему по чуть-чуть, поддерживая его хмель на одном уровне. Сам давно уже не пьет. Когда окна дома покрылись чернотой, Грязнов заводит разговор, что не мешало бы в свою компанию пригласить женщин.

- Где ты их здесь возьмешь? – тяжело отрывая голову от стола, говорит доктор.

- Но ты скажешь, Елизарыч. Целый лагерь баб.

- Не! – испуганно говорит тот, - с ними нельзя. Не положено.

- Не положено, потому что не ложим, - рассмеялся своим словам Грязнов, - а я такую цыпочку здесь знаю, глаз не отведешь, как в сказке. Пойдем, покажу.

- Не я не могу, - сопротивлялся доктор.

- Да кто узнает. Что бабы пойдут жаловаться? Ты кого боишься, Елизарыч. Меня? Да я после того, как ты мне день рождения устроил, стану твоим лучшим другом. Уважь меня. Приведи сюда эту бабу.

- Не могу. Пойми, не дойду я.

- Хорошо. Напиши записку, что срочно ее вызываешь. Чтобы все знали, что идет она не куда-нибудь, а к доктору.

- Давай карандаш. Только сам пойдешь.

- Тебе, Елизарыч она страсть, как понравиться.

- А себе бабу хочешь? Я на двоих напишу, - раздухарился доктор.

- Не надо. Нам одной на двоих хватит.

- Да не очень она в мужиках разборчива.

- Может не надо такую.

- Красивая больно. Не пожалеешь.

- Фамилия как?

- Дергачева, - Грязнов делает ударение на втором слоге. Выхватывает лист из-под руки доктора, и быстро уходит.

Спящую Дарью снимают с нар и выводят из барака. Она молча ждет.

- К доктору тебя. Нашли у тебя что-то, - говорят ей, и она облегченно вздыхает. Про доктора молва в лагере хорошая, не обижает.

У дома доктора их встречает Грязнов. Он забирает записку из рук охранника и говорит:

- Можешь идти, обратно сама дойдет.

Когда охранник скрывается в темноте, Грязнов наклоняется к уху Дарьи и говорит голосом, не терпящим возражений:

- Жить хочешь?

Дашу начинает трясти от страха, едва слышно, она отвечает:

- Тогда будешь делать все так, как я скажу. Сейчас ты должна понравиться доктору. И дать ему понять, что ты с ним на все согласна. Понятно?

- Пошли, коль понятно. И чтобы ни одного вопроса. Сделаешь, как я велю – будешь жить. Хоть на шаг в сторону – похороним.

Когда вошли в дом, доктор почти спал.

- А ну вставай, - закричал весело Грязнов, - смотри, какую кралю тебе привел. Прям не у меня, а у тебя день рождения.

Доктор отрывает голову от стола и смотрит на Дашу.

- Хороша! – говорит он с восторгом. А она согласна?

- Согласна! Садись бабонька за стол. Выпей с нами. Доктора уважь.

Дарья безропотно выполняет все, что говорит Грязнов. После самогона, страх уходит. Она с надеждой смотрит то на одного, то на другого. У обоих глаза масленые, ничего хорошего Дарьи не предвещающие. Грязнов опять разливает самогон, до краев наполняя стакан доктора.

- А ну, девка, распусти волосы, - приказывает Грязнов.

Даша стягивает с себя платок, и от кивка головы волосы рассыпаются по плечам.

- Хороша! – говорит доктор и, держась за стол, привстает, - подойди ко мне. Рот его в сладострастной улыбке. Он уже не похож на маленького доброго доктора. Это просто пьяный похотливый мужик, тянущийся своими засаленными руками к своей безответной жертве. – Сюда, говорю, иди, - приказывает он.

Даша опасливо подходит ближе. Он дотягивается до ее волос. Запускает в них растопыренные пальцы и, крепко захватив волосы, притягивает Дашу к себе. Его блестящие от жирной пищи губы начинают искать рот женщины. Комок отвращения подступает к горлу Дарьи и она, нащупав на столе бутыль из-под самогона, со всего маху бьет доктора по голове. Тот, враз обмякнув, опускается на пол, не выпуская Дашиных волос из сжатых кулаков. Даша гнется за ним, под болью, пытаясь разжать его пальцы. Грязнов, не ожидая такой развязки, какое-то время стоит не двигаясь. Потом, бросается к доктору. Хватает его на руки и вместе с идущей за ними Дашей несет его на кровать. Он разжимает пальцы доктора, освобождая из плена Дарью.

- Натворила ты, бабонька, - говорит Грязнов. – Сядь подальше и молчи. Даша подчинилась. Он, наклонясь к лицу доктора, стал прислушиваться. Потом, проведя рукой по голове, улыбнулся и подмигнул Дарьи.

- На голове шишка приличная, но живой. Теперь слушай меня внимательно.

Даша кивнула головой, смотря на развеселившегося Грязнова.

- Доктор теперь до утра спать будет. Сиди здесь. А когда услышишь, что идет кто-то, кто бы это ни был, ляжешь здесь на полу, и что бы с тобой не делали, ни звука, ни движения. Конечно, еще раз повторяю, если жить хочешь.

- Ну что ж, тогда бог нам в помощь.

Грязнов ушел. Даша, с опаской поглядывая на кровать, где лежит доктор, стала прислушиваться к шуму за окном. Там было тихо. Ночь брала свое, и она стала потихоньку засыпать. Голова ее стала тяжелой, тело слабым. И, уснув окончательно, она с грохотом падает вместе со стулом на пол. От шума пришел в себя доктор. Он встал с кровати, огляделся мутными глазами и увидел на полу женщину. В доме больше никого не было. Женщина лежала без движений. В это время на крыльце затопали сапогами. Громкие голоса о чем-то разговаривали. Дверь отворилась. В дом вошел начальник лагеря и Грязнов.

- Что здесь случилось? – спросил Дергачев. Доктор молчал. Грязнов стал объяснять. По мере того, как говорил Грязнов, у доктора вытягивалось лицо, и он быстро-быстро моргал своими маленькими глазками.

- Доктор бабу пригласил к себе. Осмотреть ее хотел. Подозрение на сыпь у нее была. А она его соблазнять начала. Во, видишь, волосы распустила. Но Елизарыч оттолкнул ее, она вишь головой об стол шарахнулась и все, с концами. Какой теперь диагноз на смерть ставить?

У доктора отвисла челюсть. Дергачев, посмотрев на распластанное тело женщины, равнодушно сказал:

- Пиши доктор, что хочешь. А эту, - он брезгливо ткнул пальцем в пол, Грязнов убери сейчас же, чтоб доктора не загружать. В могильник прямо сегодня. Да, доктор, задал ты мне задачку. Грязнов! – окрикнул грозно Дергачев, - я сказал убрать это немедленно.

Грязнов подхватил женщину за ноги и потащил к выходу. Когда дверь закрылась, Дергачев подошел к столу и налил два стакана.

- Выпей доктор. В жизни всякое бывает. Не бойся, не выдадим.

- Степан Федорович, я, я – по гроб жизни.

- Вот и ладно. За наше здоровье!

Судорожными глотками, доктор до дна выпил самогон.

- Как же я так смог? Ничего не помню. Ох уж эта горькая.

- Не скули! Всем тошно. Отсыпайся. Завтра рапорт подашь на смерть этой бабы. Я подпишу. Да не бойся ты, - успокоил он испуганного доктора, - ее уж сегодня зароют. Никто про то знать не будет.

- Спасибо. Век, век…

- Да понял, понял, что век…, - сказал Дергачев, а про себя добавил: «Мои сапоги лизать будешь. Небось, втихую бы, без свидетелей убил кого, так, так бы не трусился. Противно все!» Дергачев вышел и отправился к себе. Грязнов просил его не во что не вмешиваться, и он полностью доверился ему, сказав себе: « Что будет, то и будет».

Смотря в окно вагона на бескрайние брошенные необработанные поля, на черные крохотные домики с неухоженными палисадниками, на одинокие согбенные фигуры в невообразимо причудливых изношенных одеждах, Митин, все более и более, впадал в уныние. Согласившись на уговоры и доводы Дуняши, которая очень боялась ареста, он решился бежать из Москвы. Они на несколько дней перебрались к друзьям, взяв с собой самое необходимое. Приобретя билеты, стали готовиться к отъезду. Оказалось, что в спешке, доктор забыл в доме дорогие медицинские инструменты, подаренные ему одним из его иностранных пациентов. Необходимо было вернуться в дом. Друг не позволил этого сделать Митину. Он сам пошел туда, и застал разграбленную квартиру. Однако инструменты были просто высыпаны на пол. Видно в них не увидели никакой ценности. Митин был бесконечно рад и, тряся руку друга, со слезами на глазах благодарил того. В то же время стало понятно, что Дуняша была права. Оставаться в Москве стало опасно. В тот же день, ночью, они покинули Москву. Дорога их лежала на Урал. Беспокойная Саша, мешала отдыхать всем в вагоне, и пассажиры давали бесконечные советы Дуняше, как успокоить ребенка. За несколько дней поездки, сестра осунулась, лицо ее почернело и Митин всерьез стал опасаться за ее здоровье. Поезд шел медленно, стоял на станциях по нескольку часов. И поездка затягивалась. На остановках, Дуняша бегала стирать пеленки, потом сушила их, выставив в открытое окно. Обтирала ребенка мокрой тряпкой и выслушивала укоры, за запахи идущие от младенца. Они были счастливы, когда поезд наконец-то остановился на их станции. Войдя в грязный заплеванный вокзал, Дуняша расплакалась. Митин же первое, что сделал, стал расспрашивать, где здесь есть баня. Баня была рядом с вокзалом. Оставив вещи на хранения, они отправились смыть с себя двухнедельную грязь. Вернувшись на вокзал, Дуняша устроившись на лавке с ребенком, заснула крепким сном. Митин дремал рядом, боясь за вещи. К вечеру, отдохнувшая и порозовевшая Дуняша проснулась и с удивлением заметила, что Сашенька все еще спит.

- Костя, она не просыпалась? – спросила она у брата, кивая на ребенка.

- Нет. Мытье ей на пользу пошло. Теперь Дуняша ты справишься, а мне надо, что-то подыскать. Где жить.

- Можно снять комнату.

- Я тоже так считаю.

Митин ушел. Он шел по темным улицам и стучался в дома. Никто не соглашался сдать жилье в наем. Митин устал. Ноги перестали слушаться, и он решил вернуться на вокзал. Он развернулся и вдруг с ужасом понял, что не знает куда идти. Впереди него, неторопливо шел человек, часто оглядываясь на Митина. Доктор ускорил шаги и вскоре догнал идущего.

- Уважаемый, прошу, подскажите, как добраться до вокзала.

Мужчина, какое-то время, разглядывал Митина из-под низко опущенных густых бровей, потом ответил вопросом на вопрос:

- Доктор, - сказал Митин, и легкий холодок пробежал у него по телу от звериного взгляда незнакомца.

- Пальтишко у тебя доброе, - говорит мужик, - отдашь, покажу дорогу.

- А не отдам? – спрашивает Митин.

Мужик гогочет.

- А не отдашь, все равно возьму, только дорогу не покажу.

Митин в замешательстве. Пальто – единственная верхняя одежда. Отдать его нет никакой возможности. Но он видит, как на него надвигается огромное тело мужика с огромными сжатыми кулаками. Ухмылка того не предвещает ничего хорошего. Митин оглядывается по сторонам. На темной улице – не души. И тогда он встает в нелепую стойку боксера. Мужик начинает ржать. Берет доктора за одно плечо и приподнимает над землей. Митин чувствует, как его ноги теряют опору и, не осознано бьет свободной рукой мужика в шею. Тот, не выпуская Митина, валится снопом на землю, увлекая его за собой. Кое-как расцепив огромный кулак, доктор подскакивает и бежит в сторону от злополучного места. Он успокаивается только тогда, когда почти рядом слышит гудок паровоза, и уже безошибочно находит вокзал. Перед дверью он отдышался, отряхнулся и только тогда вошел. Но Дуняша не была бы Дуняшей, обожающей своего брата, если бы не заметила его встревоженности.

- Что случилось, Костя? – задала она первый вопрос.

- Ничего, Дуняша, я думаю, нам придется ехать дальше. Я ничего не нашел.

- Можно поискать и завтра.

- Нет. Городок небольшой. Нам здесь ничего не найти. Надо узнать, когда следующий поезд. Долгое пребывание на вокзале вызовет подозрения. Нам это не к чему.

- Куда же нам ехать? Денег совсем немного. Нам надо где-то остановиться. С нами ребенок. Сколько беды нам принес твой друг Егор Савельевич.

- Ты, Дуняша не права. Все по моей вине. Если бы я не объявил Дашу умирающей, ничего бы этого не случилось. Видно это судьба. А вот, что про Егора Савельевича вспомнила – ты молодчина. Он рассказывал, что в Сибири у него поместье. Теперь оно пустует. Думаю нам надо туда пробираться. Хотя бы крыша будет над головой. Он говорил, что поместье большое, значит, я смогу заниматься практикой. Не разбогатеем, но прожить сможем. И ребенку там хорошо будет. И нам лишних вопросов задавать не будут.

- А если там теперь так же, как в Москве?

- Дуня, мы с тобой ничего не нарушали. Если нас не нашли в Москве, вряд ли нас станут искать еще где-либо. Что у них других дел нет? Пойду, узнаю о поездах.

Митин вернулся расстроенный. На вопросительный взгляд Дуняши ответил:

- Прямых поездов до Тайги нет. Билеты купил до Омска.

- Чего тогда расстраиваешься. Мы же с ребенком. В Омске в баню сходим и дальше.

- Опять ты права. Немного дольше получится, но ничего, запасы еще есть. Только Дуняша ты заметила, чем дольше мы едем, тем дороже становятся продукты, и тем дешевле наши золотые безделушки.

- На молоко бы хватило, мы как-нибудь на сухарях с тобой выживем.

Дуняша ласково прижимает к себе ребенка. Всем сердцем она привязалась к этому неспокойному созданию.

Рано утром они покидают неуютный уральский городок. За окнами те же тоскливые поля и та же нищета. И чем дальше вглубь страны, тем тоскливее на сердце Митина. Москва снится по ночам. Москва стоит перед глазами днем. Только плач Сашеньки выводит его из оцепенения и заставляет суетиться.

Когда они вошли на небольшой вокзал узловой станции Тайга, прошло ровно два месяца, как они выбежали ночью из своего московского дома, и навсегда покинули столицу.

С утра, Митин пошел искать подводу и знатоков, кто бы мог их отвезти в усадьбу Назаровых. Недалеко от вокзала он нашел небольшой рынок, где жители близлежащих деревень торговали своими запасами. Вдоль всего базарчика стояли подводы. Переходя от продавца к продавцу, Митин расспрашивал, откуда они и нет ли кого из Назарово. Из Назарово были, но в этот день никто домой не собирался. Было заведено, что после торговли все ехали по родственникам, живущим в Тайге, повидаться и заодно погулять вдали от дома, вдали от укоризненных взглядов семейных.

Митин запнулся о чей-то мешок. Пытаясь устоять на ногах, он снес с прилавка, стопкой выставленное, сало. Однако удержаться ему все-таки не удалось, и он накрыл это раскиданное сало своим телом.

- Разьязьять тебя, урод кривоногий, - услышал он над своей головой.

- Простите, простите, - смущенно говорил Митин, собирая куски сала, стоя на коленях и складывая их на согнутую руку.

- Кто у меня теперь купит эти огрызки, - ругался мужик, выгребая из его рук продукт.

Когда руки освободили, Митин поднялся и робко взглянул на продавца.

- Ну, чего зенки таращишь. Купи уж тогда что-нибудь. Искупи, так сказать.

- Да-да, обязательно куплю. Экий я сегодня неудачный. В утра хожу в поисках, кого-нибудь, кто довез бы нас с ребенком до Назарово. И никого не могу найти.

- И не найдешь. Сегодня Тайга гуляет. Ярмарка. Завтра тебя мил человек, хошь куда увезут, а седня ни-ни. Обычай – мужик смотрит на Митина смеющимися глазами. Он уже простил незадачливому доктору его оплошность и рад был поговорить с ним.

Митин успокоился, и, наконец смог рассмотреть мужика: не высокий, худощавый, лет за пятьдесят. Из-под красивой косоворотки, выглядывала тонкая морщинистая шея. Расстегнутая безрукавка, давала увидеть всю вышивку на русской рубахе. На ногах добротные сапоги, обильно смазанные жиром. Штаны из плотного отбеленного льна. И тонкий плетенный поясок, свисающий почти до колен. Веяло от мужика чистотой и это расположило Митина. Он взглянул тому в лукавые, смеющиеся глаза и решил расспросить того о поместье.

- Вот возьмите деньги за сало, - протянул Митин бумажную стопку.

- О, господин хороший. Эти бумажки вы себе на память оставьте. Такие деньги здесь не в почете. Что-нибудь еще есть?

- Что? – не понял тот.

- Обменять что-нибудь.

- Обменять есть, только не со мной. Все на вокзале.

- Проездом или в гости к кому, - пытливо спрашивает мужик и Митин начинает быстро соображать, что ответить. Потом решает, что выбора у него все равно нет, дальше ехать – нет, ни сил, ни желания, и он говорит:

- Едем издалека. Со мной сестра и ее ребенок.

- Бегите от кого?

- От ее мужа, - находится Митин, - бил ее окаянный, убить грозился.

- А что же власти, - спрашивает мужик и тут же сам себе отвечает, - хотя у властей других забот хватает. Мужика с бабой мерить – народ смешить. Ты их разнимать, а они тебя вместе лупцевать.

- Ребенка жалко стало, вот и решили уехать, - продолжает лгать Митин, уже почти сам поверивший в свою историю.

- Поди, на отца не похож? – хохочет мужик.

- Угадал дед. Но она сестра мне, сам понимаешь, - соглашается доктор.

- Что ж не понять. Чей бы бычок не прыгал – теленочек все равно наш.

Митин вдруг понимает, какую славу он создает для своей сестры, если вдруг они здесь задержатся, и начинает исправлять положение.

- Да вы меня не так поняли. Муж у нее сумасброд дикий был. Черные они оба. А девочка с белыми волосиками родилась. Вот он как напьется, так и гоняет ее по дому, почему у дочки волосики белые.

- Но так это он дурак. Почитай у всех детей сначала волосы светлые. Годам к десяти только цвет и определиться.

- Да и я ему про это же говорил. Да ему видно правда не очень нужна была. Узнали потом, что зазнобу он себе завел, вот и изгалялся над сестрой.

- Кобель, значит, был добрый, - сочувственно сказал мужик. – А теперь куда же.

- Сказали мне люди добрые, что Назарово – село большое. А я врач. Хотел там поселиться. Практику бы открыл. Пожил бы, пока муж сестры про нее не забудет. Мы из Москвы. Жалко было уезжать, только муж сестры, пока бы ее не убил, не успокоился бы.

- А что так далеко заехали, - с подозрением спросил мужик, - ближе нельзя было задержаться?

- Мой друг когда-то жил в Сибири. Отзывался очень хорошо о народе. Говорил, что в Сибири такой народ, что не даст сгинуть.

- Был народ, - правду говорил твой друг, - да весь вышел. Теперь и здесь помереть дадут, не постесняются. Все перевернулось в этом мире. А ты говоришь, доктором будешь? Это, каким же? Что можешь-то? Зубы лечить? Еще что? – заинтересовался мужик.

Митин почувствовал, что старик его не спроста расспрашивает, и стал отвечать.

- Нет, зубы как раз я лечить не могу, зато могу все остальное.

- А что ж остальное?

- Операцию сделать могу. Роды принять могу. Лекарства выписать могу.

- Так чего ж тебе, милый человек, в глушь забираться. Вон больница напротив. Туда иди. Там доктора на днях убили, царство ему небесное, - перекрестился мужик. Сейчас нет у них доктора. Може, ты сгодишься.

- За что доктора то убили? – Митину уже расхотелось быть врачом больницы, где убивают докторов.

- Да кобель был, такой же, как у твоей сестры муж. Муж застал его с бабой своей, но и порешил обоих.

У Митина отлегло. Он на женщин не заглядывался. Была одна Дашенька, да и той не стало. А теперь вовсе никто не нужен. Он заинтересовался. Это была несказанная удача – получить место в городе, хоть и совсем крохотном. В городе, где ходят поезда, и вести со всей страны распространяются со скоростью газет. В городке, где есть настоящая больница. Он мучился без своей работы, боялся потерять навыки. И сейчас к нему возвращалась надежда, что они выживут в столь смутное время.

Мужик заметил нерешимость доктора и спросил:

- Чего испугался? Али есть, что за тобой?

- Вы не так поняли мою нерешительность, - сказал Митин, - меня ведь никто не знает. И вряд ли согласятся взять на работу.

- Можно подумать, что врачи на дорогах разбросаны. Еще как ухватятся. А я тебе помогу, если лечить меня после бесплатно будешь.

- Да я и так вам уже задолжал за сало.

- Вот и не забудь долг, когда работать станешь. Пошли. Я тебя представлю. – Он обернулся и крикнул: « Митька, пригляди за салом. Я щас». « Ладно!» - крикнули ему в ответ. – Пошли.

- Что же вы скажете? – сомневался Митин.

- Да уж не буду буробить, как ты мне. Скажу, что сродственник ты мой. В гости приехали, и остаться решили. Мне поверят. У меня сын в органах работает.

- Как же родственник, если я даже имени вашего не знаю?

- И впрямь чуть не обгадились, мужик рассмеялся своей оплошности, - что ж, давай знакомиться. Я Дергачев Федор Михайлович, из Заречного. Запомнишь? Дядька твой… троюродный. Сына моего Степаном зовут. Он лет на десять тебя младше, но очень большой человек. Не подведи меня. А то он тебя из-под земли достанет.

Митин чувствовал, как побледнело его лицо от слов, сказанных мужиком. « Дергачев!» - вот и замкнулся круг, - подумал он и отвернулся, чтобы его бледность не была замечена.

- Че, молчишь-то? Тебя-то как?

- Митин Константин Сергеевич, Митина Дуня, и Митина Сашенька, дочка.

- Ну, Митик у нас своих хватает, так что не забуду.

Больница обдала тяжелым запахом лекарств и гниющих тел. Митин поморщился. Грязь, не ухоженность. К ним вышла женщина, в сером халате с тазом в руках. Мутная жидкость почти до краев. Она идет, медленно переступая, чтобы не расплескать. Митин сторонится. Кроме больных, в больнице больше никого нет. Возвращается женщина, на ходу вытирая руки о халат. У Митина зреет протест. Он заглядывает в одну палату, в другую и вдруг остановившись, резко говорит: « Хватит! Я такого безобразия никогда не видел!»

Дергачев же наоборот смеется:

- Ну что идем к начальству? С больницей ты уже познакомился.

- Идемте, Федор Михайлович. Я просто не имею права теперь уехать отсюда.

- А я по тебе сразу понял, что ты не прост. И одежонка твоя на нашенскую не похожа. И говор акающий. Говоришь вроде правильно, а все не так. Нет в тебе слов мужицких, из барских будешь?

- Это что за нация?

Митин задумался, как ответить попонятнее, и сказал:

- А это, когда образование есть, а слуг нет.

- Дак, это совсем хорошо. У нас богатые не в чести. Почитай все поразбежались.

- А кто куда. Нам не сказывали. Вот видишь дом большой?

- Так вот там, все наше начальство заседает. Есть там комиссар Савкин. Если понравишься ему, будешь врачом.

- А если нет?

- Тогда я тебе не подмога. Дальше поедешь.

Дергачев, чувствуя себя в управе своим человеком, первым заходит в кабинет и с порога говорит:

- Доброго вам здравия, товарищ Савкин. Я с доброй вестью к вам.

- Проходи, Федор Михайлович, раз с доброй вестью. Рад вас видеть. Как там ваше Заречное. Что люди говорят?

- Всякое говорят. Только все больше радуются, что стрелять перестали. О бандитах ничего не слышно. Народ что – он завсегда порядок любит. Будет порядок и ропота не будет. А я вот сальца вам принес. Свежее. Моим способом посоленное. Никто так солить не умеет. Да я своих секретов не раскрываю.

- Спасибо, Федор Михайлович. А что еще для нас припасли. Вы ведь к подарку всегда чего-нибудь еще несете. О сыне, наверное, узнать хотите? Знаю, давно уже домой не наведывался. Но не беспокойтесь. У него все хорошо. Он у нас на хорошем счету.

- Спасибо за Степку, очень за него доволен. Мне что, если ему приехать нет времени, я ничего. Для меня жив, здоров, больше ничего и не надо. Наглядимся еще, когда полегче станет. А я вам, еще одного работника привел. Доктор.

- Что? Доктор? Да где ж вы его откопали? – Савкин был и обрадован и удивлен.

- Приехал. Мы вроде как дальние сродственники. Но такие, что и не роднятся особо. А раз уж приехал, то я его сюда привел. У его сестры муж бандюга. Не признал своего ребенка и чуть бабу не убил. Вот они и двинулись по Россее.

- Бандит? Настоящий? Что ж в органы то не заявили?

- Да какой настоящий. С бабой своей бандит. А каким органам такой бандит интересен.

- Ты прав, Федор Михайлович. До семьи у нас руки пока не доходят. Но ничего. Скоро и эту часть жизни возьмем под охрану. Не надо будет женам убегать от мужей через всю Россию. Но, а доктор? Какой он? Хороший? Или так себе?

- Хороший. Это поверь мне. У меня на таких людей глаз наметан. Хороший. Говорит, все умеет – и резать, и роды принимать. Да! Зубы дергать не умеет. Это конечно плохо. Но говорит, если уж сильно надо будет, то и с этим справится. Так, что, пригласить его?

- Зови, Федор Михайлович, нам доктор ох как нужен. Больница пуста. Все от страху поразбежались. Одна бабка Лида осталась. С ног валится. Этого ревнивца в Томск отправили. Думаю, больше мы его не увидим.

- Дурак! – сказал Дергачев, - ухлопал бы жену, кто б его осудил. А то доктора убил.

- А, твой-то знает, что с прежнем доктором случилось?

- Я рассказал, как водится, - Федор Михайлович рассмеялся. – Ему теперь это уроком будет – на чужих-то баб смотреть. Приведу щас. Познакомьтесь, а я на крылечке покурю.

- Веди, - сказал Савкин, и, спрятав кусок сала, сел за стол и принял важный вид.

Митин, входя в кабинет, мысленно, перекрестился. Ему очень была нужна эта работа. Уже несколько часов, Дуняша, одна с младенцем сидела на вокзале. Она могла забеспокоится, и начать его разыскивать.

- Проходите, - сказал Савкин, рассматривая посетителя. « Хоть и с просьбой пришел, а держится с достоинством, - отметил он про себя. – И еще - дворянские корни, как уши у зайца торчат. Да где сейчас найдешь доктора-то из рабочих. Посмотрим, что скажет». Он стал расспрашивать доктора, не сводя с того колючего взгляда. Видел, как тот ежится под его взглядом, и был доволен. Он в себе этот взгляд ни один день перед старым зеркалом тренировал.

Разговор длился долго. Дергачев старший не одну самокрутку уже выкурил, когда открылась дверь, и на крыльце появился раскрасневшийся доктор и следом довольный и улыбающийся Савкин.

- Так говоришь, сродственник он тебе? – обратился Савкин к Дергачеву.

Федор Михайлович хитро засмеялся.

- Я ж для народа. Что доктора упускать, если сам прибыл. Извиняйте.

- Ничего. Доктор все про себя рассказал. И как твое сало на рынке перевернул. Ты мне случаем не с полу кусок-то передал?

- Да боже упаси. Самый что ни на есть, наилучший выбрал, - испугался Дергачев.

- Да знаю. Я попрошу тебя, Федор Михайлович, отвести его в больницу и помочь поселиться. Там с торца дома две комнаты небольшие с отдельным входом. Доктор пока там поживет. А задержится, дом ему выстроим.

- Это будьте покойны. Раз уж взялся, все сделаю.

Отойдя подальше от начальственного взора, Дергачев сказал:

- Знаешь, доктор, ты на вокзал иди и жди меня там. А то мое сало на базаре из-за тебя протухнет. Я, как только управлюсь, прибегу и устрою тебя.

- И то верно. Моя сестра тоже волнуется. Столько времени она одна с ребенком. А сало, что останется, неси с собой. Найдем на что обменять. Нам все равно продукты нужны.

- Я тебе и то, на котором ты валялся, принесу. Оботрешь. Ему что сделается.

- Неси все, Федор Михайлович. Только не задерживайся. Ребеночек с нами маленький. Ему бы домой скорее.

Дуняша, качая ребенка на руках, ходила вокруг лавки. Отойти далеко от вещей боялась. Увидя Митина, она разрыдалась, и чуть не выронила ребенка. Митин подхватил, одной рукой ребенка второй едва удержал на ногах Дуню.

- Как я испугалась, Костя. Сидела и думала, что если с тобой что-то случилось? Куда я одна с ребенком, в незнакомом месте, без дома, без еды.

- Дуняша, милая моя сестричка. У меня такая радостная весть для вас. Мы остаемся здесь. Мне дают больницу и две комнаты при больнице для проживания. Я только, что был в управе. Мне дали работу. Дуня я всю дорогу молился и благодарил бога.

- Как, как ты решился.

- Дуня, это невероятное везение. Я все тебе потом подробно расскажу. Ты не поверишь. Я на базаре снес у одного крестьянина сало с прилавка, а потом мы разговорились, и он привел меня в управу. Где мне предложили стать главным врачом больницы этого городка.

- Что ты им наговорил, что они взяли тебя на такую ответственную работу, не зная нас.

- Дуня, прости, но я сказал, что мы убежали от твоего мужа бандита, который хотел тебя убить, потому что заподозрил измену. И то, что рожденная тобой дочь не его.

- Не знаю. Но какая разница, Дуня, если у нас с тобой есть дом и работа.

- Ты прав, Костя. У меня нет больше сил двигаться. Когда же мы пойдем туда?

- Сейчас, придет этот крестьянин и поможет нам устроиться.

- Опять ждать?

- Это не долго. Вот увидишь. Он очень шустрый. Кроме того, я просил его, принести нам все сало, что он не продаст. Нам ведь все равно надо делать запасы.

- У нас мало денег. Чем мы будем расплачиваться?

- Здесь, Дуня денег этих не берут. Пусть, что хочет, то и выбирает из наших вещей и твоих украшений.

- Я согласна. Я не отдам только тот серебряный кулончик, что купила Даша, для своего мужа. Я его оставлю Сашеньки, как память.

На вокзал с увесистой котомкой, шумно, почти вбежал Дергачев.

- Это ваша сестра? - Спросил он у Митина, подойдя поближе.

- Да, моя Дуня.

- А вы похожи. А это дочка ваша? – спросил он уже у Дуняши.

- Да. Устали мы.

- Это сейчас. Берем все сумки и идем за мной. Он подхватил, сколько мог унести. Остальные вещи взял Митин, Дуня, прижав ребенка, последовала следом.

Комната встретила новых жильцов прохладой и покоем. Митин раскрыл все баулы и сказал:

- Вот, Федор Михайлович, выбирай все, что захочешь за сало. Сам выбирай. Я не знаю цен обмена.

- За кого ты меня доктор принимаешь. Ничего я с вас не возьму. Еще картохи привезу. Но уговор наш с тобой в силе. Лечить меня завсегда бесплатно будешь. Согласен?

- Спасибо, добрый человек. В гости, прошу, заходите. Вы теперь у нас единственный родственник в этих краях. Хотя комиссар меня в минуту раскусил, что мы с вами не родня.

Дергачев рассмеялся:

- И меня тоже. Он такой, от него ничего не укроется. Но мужик хороший. Живите с богом. Зайду когда, попроведаю.

Оставшись одни, первое, что они стали делать – это искать хорошее место для ребенка. Тяжелая деревянная кровать, стоящая у окна, была с трудом передвинута к стене. Сашеньку развернули и снова укрыли пеленками.

- Костя, нужно срочно помыть ребенка. Воды раздобудь.

Сашка, улыбаясь, лежала в теплой воде. Она морщилась от брызг. Митин почувствовал, что у него болят скулы, от улыбки, которая не сходила с его лица. Они помыли ребенка. По очереди сбегали в баню. И, наконец, присели напротив друг друга с кусками хлеба и сала.

- Как это прекрасно, - сказала Дуня, - есть в своем доме хлеб с салом.

- Угу, - только и смог сказать Митин, увлеченный едой.

В этот день решили в больницу не заходить, а устроится самим. Дуня с ребенком легла на кровать, а Митин примостился рядом на полу. Одним мгновением пролетела ночь. Даже ребенок ни разу не проснулся. Солнечные лучи разбудили их. Начиналась новая жизнь. Но начало новой жизни в такое светлое теплое утро давало надежду на добрые времена.

Нью-Йорк, жил своей жизнью. Разнонациональные толпы рабочих, выходящие по утрам из разных кварталов города, смешивались у проходных заводов и фабрик, и начиналось общение. Языки десятков народов смешивались в один рабочий всем понятный язык. Александр Назаров прислушивался к гулу голосов, на одном из таких заводов, куда его направили от газеты, для освещения работы профсоюзов, пытаясь услышать родные русские слова. Нет. Ни одного русского слова. То ли русские были более молчаливы, то ли не было их на таких заводах. Русские эмигранты сплотились вокруг православной церкви, которая первое время поддерживала эмигрантов. Но их было немного. Основной поток эмигрантов остался в Европе. Америка для русских была страной чужой и не понятной. Здесь не ценилось великое происхождение князей, генеральские погоны, дворянское происхождение. Русские для Америки были никто. Америка для русских – чужая, непонятная, равнодушная страна. Александр задыхался без родины. Разговоры собратьев о Великом предназначении России осточертели. Надежда, что власть большевиков долго не продержится, рухнула. Редактор отказывался печать статьи о России, говоря, что это уже никому не интересно. У американцев была своя жизнь и их не интересовала чужая революция. Два года прошло, как он покинул Москву. Если бы не Даша с ребенком, оставшиеся в России, может он и стал бы уже настоящем американцем. Был бы хорошим семьянином. Сейчас на него заглядываются премиленькие княжны и графини, эмигрировавшие, как и он из России и давно мечтающие о семье. Их отцы наперебой приглашают Александра на обеды, но он всегда вежливо холоден. Теперь он превратился в красавца. Его русые волосы волнами лежат на крепкой голове. Его высокий рост и широкие плечи выдают в нем недюжинную силу. Образование и знание четырех языков, делают его приятным и интересным собеседником. В газете, его считают лучшим репортером. У него прекрасный небольшой дом и машина, на которой он любит уезжать далеко за город, где поля и редкие деревья, хоть как-то напоминают ему родину. Из редких переводных статей, он узнает, что в России не прекращает литься кровь. Голод собирает свой страшный урожай. И еще сильнее и острее он чувствует свою вину перед Дашей и ребенком. Егор Савельевич, пишет редко. Он так и не добрался до Америки. Европа затянула его подготовкой к новым битвам за Россию. Про Дашу и доктора, у которого они ее оставили, он написал, что арестованы и сосланы в Сибирь. Это все, что он смог узнать. Но он решительно ничего не знает, за что и куда. И все реже он обещает в своих письмах, что его друзья помогут разыскать Дашу. Еще Егор Савельевич с горечью пишет, что китайцы, практически открыли границы для большевиков. И сами помогают тем переправлять бывших военных в Россию, где их, без всяких судов, расстреливают на месте. Он уповает на благоразумие Европы и Англии, но уже не так уверенно, как прежде.

Вечером, Александр дописывает статью о профсоюзах в центральную газету Нью-Йорка, ложится в чистую постель и засыпает. « Помоги мне…. Помоги мне…», - слышит он чей-то зовущий голос и просыпается в холодном поту.

- Даша? Даша? – почти кричит он спросонья и садится в кровати.

- Помоги мне…, - опять слышится за окном. Он подскакивает, подходит к окну и видит, как соседка американка, пытается развернуть, кем-то ночью, свернутый на бок столб с почтовым ящиком. Ее муж уже спешит к ней на помощь.

Можно успокоится. Но он все равно не попадает в гачины брюк, потом роняет на пол часы. « Помоги мне…» - звучит у него в ушах. « Это был Дашин голос. Какая нелепость, спутать голос соседки с Дашиным», - думает он и садится пить кофе. Он отпивает глоток, и вдруг подскакивает из-за стола, опрокинув чашку.

- Русский, русский, - шепчет он, - я слышал, « Помоги мне…», на русском языке. И только потом, за окном прозвучало «help me».

Александр с лету заскакивает в кабинет редактора. Бросает статью на стол и почти падает в свободное кресло.

- Бил, ты должен меня понять. Ты женат. У тебя есть дети. Моя жена и ребенок в России. Прошу тебя, сделай мне туда командировку. Пошли меня осветить все события с места. Я обещаю тебе сенсаций на полгода. Помоги.

Главный редактор Бил Смит невозмутимо читал статью о профсоюзах. Дочитав, он отложил ее, вызвал секретаря, указав пальцем на статью, отрывисто сказал:

- В печать, в завтрашний номер.

Секретарь исчезла так же бесшумно, как и появилась. Только после этого он пристально посмотрел на Александра.

- Ты хочешь опять в Россию? Стоило бежать сюда, чтобы опять возвращаться?

- Я хочу найти свою жену и вывезти их оттуда.

- Ты работаешь в газете, и ты знаешь, что границы уже закрыты. Тебе не дадут и шага ступить без наблюдения. А ты сам говорил, что твою жену сослали в Сибирь. Посмотри на карту. Вот она на стене. Посмотри, какое расстояние до Сибири. Тебе никогда туда не добраться. Ты погибнешь. Ты знаешь, я бы не стал с тобой так разговаривать, я бы просто выкинул тебя за двери. Но моя жена русская. Ты это знаешь и пользуешься. Я не могу даже заикаться о твоей поездке в Россию с заданием от газеты. Ты еще не американец. У тебя не будет защиты, как у иностранного гражданина. Ты там будешь русским, который убежал от наказания за границу. Тебя даже не станут судить. Тебя шлепнут прямо в порту.

Александр сидел, опустив голову. Он молчал, но Бил уже понял, что его не остановить.

- Я могу тебе помочь. И это единственный путь, который возможен. Ты слышишь? Возможен, но не наверное, даст тебе шанс вернуться обратно. Думаю, ты понимаешь, о чем я?

- Разведка? – тихо спросил Александр.

- Я согласен.

- Я даю тебе отпуск на сегодняшний день. Иди домой. Я позвоню тебе.

После обеда, раздался звонок. Голос Била восторженно объявил:

- Жду тебя через полчаса. Успеешь?

В кабинете Била, в его кресле сидел человек, ничем не примечательный. Он спокойно сошел бы за сотрудника газеты. « Значит не по моим делам», - решает Александр.

- Я здесь. Что-нибудь со статьей?

- С тобой хотят поговорить, - сказал Бил и вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.

- Садитесь, - пригласил человек, указывая на кресло напротив себя. – Я друг Била. А Бил, как я понял ваш друг. Он рассказал нам вашу историю. Мы можем вам помочь. Но, как вы понимаете, вы тоже должны будете нам помочь.

- Шпионаж? – спросил Александр, и лицо его передернулось. Он попытался скрыть свои эмоции, но человек заметил.

- Очень плохо, что ваше лицо выдает ваши мысли.

Александр смутился.

- Вам придется пройти небольшую подготовку. Вы знаете Россию, и вам много времени не понадобиться.

- Но я не знаю никаких государственных секретов. Кроме того, если я не буду иметь возможности разыскать свою семью, я откажусь.

- У нас есть люди, они постарше и поопытнее вас, для таких дел. Ваша работа будет заключаться в сборе информации о состоянии общества после столь долгожданной революции. Для этого вам не понадобиться даже вести дневников. О вашей памяти я наслышан. Вам просто после возвращения надо будет написать несколько очерков, а лучше книгу, о том, как живет ваша страна после революции. Думаем, что и этого будет достаточно, чтобы охладить некоторые умы лидеров наших общественных организаций, сочувствующих большевикам.

- Смогу ли я вывезти сюда свою семью – жену и дочь.

- Это будет зависеть от вас. Вам никто не будет помогать. Если вы сможете через всю Россию перевести вашу семью и войти в посольство. Значит все в порядке. В посольстве на вас будут храниться документы.

- Да. На вас, на жену и дочь.

- Как скоро я смогу выехать в Россию.

- И это будет зависеть от вас. Как скоро вы сможете подготовиться к этому.

- Я готов, хоть сейчас начать подготовку.

- Мы пригласим вас. Пока можете продолжать работать в газете.

Мужчина встал, показывая, что разговор окончен. Александр вышел. Через какое-то время мимо него быстрым шагом прошел Бил. Уже взявшись за ручку двери, он оглянулся и сказал:

- Твой отпуск продолжается. На сегодня ты свободен.

- Пока, - сказал Александр, понимая, что продолжения разговора не будет.

- Вера, в конце концов, где мои тапочки?

- Сказать, или сам знаешь, - смеясь, отозвалась та.

- Ох, Верка, получишь ты у меня когда-нибудь.

- Ну да, испугал мужик бабу…

- Договори, договори. Может, и вправду испугаешься?

Из комнаты вышел Иван Митрухин, сгреб женщину, взвалил ее на плечо, понес в спальню. Женщина визжала и смеясь стала лупить его по широкой спине.

- Ну, так что? Испугал мужик бабу, аль нет?

- Сдаюсь, сдаюсь, - смеется Верка, - испугал. Поставь на пол. На работу опоздаем.

- Тимошка где?

- В школу уже убежал.

- Положила ему что-нибудь на обед?

- Ох, Ваня, каждый день ты задаешь мне один и тот же вопрос. Будто ты, а не я мамка. Что ж я лохудра какая.

- Хлеб, сало всегда кладу. А, остальное дома поест. Что детей смущать. Не все ж себе могут что-то еще позволить. Ты так Тимошку любишь и он тебя. Я вот думаю, может нам еще ребеночка родить? Живем мы, слава богу, не плохо. Вань, как думаешь?

- Верка, не хитри. Говори сразу. Ждешь кого?

- Жду! – Верка смеется, - а ты испугался?

- Да что бояться. Жизнь вроде налаживается. Я даже рад буду, если ты с работы уйдешь, и дома сидеть будешь. Что-то тревожно мне. Сама знаешь, аресты постоянные.

- Тебе-то чего бояться? Ты в почете.

- Васька Петров, тоже был в почете. Арестовали. Даже мне с ним поговорить не дали. А мы ведь с ним друзьями считались. Вот и тревожно мне. Не могу поверить, что Васька шпион.

Верка обнимает Ивана за шею, целует его в макушку и грустно говорит:

- Вань, а знаешь, я же родить хочу, чтобы мне там не работать. Печатаю списки на аресты, или еще что, и руки дрожат. А виду нельзя показать. Да еще начальник твой – так на меня смотрит, будто раздеть хочет.

- Да пусть смотрит. Ты же красивая у меня. И умная. У других видела баб. Курицы - одно слово. А ты шубку наденешь – королева!

- Умеешь ты Митрухин бабе угодить. Я ж после твоих слов, по управлению не хожу – летаю.

- Так и ты угодить умеешь.

Верка опять смущенно смеется.

- Люблю я тебя, Ваня. Так люблю. За себя люблю, за Тимошку. За все люблю.

- И я тебя за все то же самое, - смеется Иван Митрухин, глядя на жену.

« Вот как жизнь повернула, - думает Иван Митрухин, - встретил на улице, и какая любовь пришла. И сына ее полюбил, и она меня любит. Но точит, точит грудь думка о той другой семье. О жене не особо вспоминается. А вот о дочерях душа болит. Голод кругом. Разруха. У них пайки, зарплата. А что у тех? Не будет мне покоя, пока не узнаю, что с ними».

- Вань, Вань, что с тобой?

- Что со мной? – спросил Иван.

- У тебя сейчас такой взгляд был. Я испугалась. Ты не заболел?

- Есть маленько. Пустяки, - сказал Митрухин, чтобы как-то оправдать свою вдруг наступившую тревогу.

- Тогда пойдем. Время уже много.

Они вышли из дома. Кончалась зима двадцать третьего года. Снег был грязный и липкий. Сквозь прогалины виднелась пока еще желтая прошлогодняя трава. Блестели небольшие лужицы. И запах весны заполнял легкие и щекотал нос.

- Вань, так что с ребеночком-то?

- Да что с ним? Если уже есть, родим, конечно.

- А если нет? Сделаем?

- Вера, скажи, чего ты хочешь?

- Вань. Не обижайся. Я не хочу там работать. Но я не могу уйти оттуда просто так. Ты же знаешь, это невозможно.

- Ты слишком много знаешь, чтобы тебя отпустили просто так. Ты права. Но даже если ты родишь ребенка, ты получишь отпуск на месяц не более. Поэтому это не решение задачи. Нам надо искать другой выход. Я подумаю. А ты не делай пока глупостей. Сейчас, когда арестован Васька, мы не должны ошибаться.

- Вань, ты не бойся. Я все сделаю, как ты скажешь. Приготовить тебе сегодня курочку.

- Себе приготовьте. Я поздно сегодня вернусь. А может и не смогу вернуться. Объезд сегодня по лагерям.

- В Китатскую шарашку поедешь?

- Возможно. Кстати, почему ты запрещаешь мне пригласить в гости своего друга.

- Начальника лагеря. Дергачева. Я у него десяток раз в гостях был. А он у меня ни разу. Ему очень хочется с тобой познакомиться. Я ему про тебя все уши прожужжал, какая ты у меня красивая.

- Заикнулся один раз, что хочет тебя увидеть.

- И все! Наверное, понял, что я не очень хочу, чтобы он приехал. Вот он больше и не спрашивает. А мне, поверь Вера, очень неудобно перед ним. Друзья все же.

- А ты когда-нибудь говорил, кто твоя жена. Ну, там имя, фамилия.

- И что он тебе сказал на это?

- Вообще ничего?

- Вера, да я не помню уже. Это давно было. А вы что знакомы?

- Нет – нет. Это я просто. Может, ему имя бы мое понравилось.

- У тебя хорошее имя. Так сказать, самое, что не на есть, актуальное по нашим временам. Куда мы без веры. Только головой в омут.

- Что с тобой сегодня, Ваня. Ты как будто сам не свой. Проснулся, вроде веселый, а теперь совсем сник.

- Не люблю я Вера по лагерям ездить. В каждом лагере знакомые лица. И понимаю, что враги. А сделать с собой ничего не могу. Ну не верю, что эти босяки на какие-то разведки работали. Да они и слова разведка-то не понимают. Вот шпион им понятно, а разведка нет. Вот, что тут думать. Но ведь все признаются.

- Раз признаются, тебе-то что думать? Не станет же человек сам себя оговаривать?

Митрухин внимательно смотрит на Веру и замолкает. Его смущает ее простота. « Вера, Вера – думает он, - дай бог, чтобы нам не пришлось не в чем признаваться. Уж я-то знаю, как можно получить признание».

В фойе управления они расстаются. Вера машет рукой Ивану и идет в приемную. Из кабинета начальника выходит человек. Вера по привычке оглядывает его с головы до ног, и отмечает: Еще молод, но уже как-то обрюзг, располнел не по годам. «Одинок», - отмечает она. Не ухожен. И что-то еще в нем, чего Вера никак не может определить. Мужчина также рассматривает ее и не уходит. Он улыбается. Улыбка Вере очень знакома. За спиной посетителя открывается дверь и радостный голос начальника:

- Товарищ Белов, как хорошо, что вы еще не ушли! Вера – это наш новый следователь. Оформи ему поездку на Китат. – Он снова обращается к мужчине, - зайдите, пожалуйста, ко мне. Нам надо еще кое-что обсудить. Оставьте Вере Матвеевне документы, она подготовит бумаги.

- Здравствуйте Вера, - мужчина немного запинается и продолжает, - Матвеевна, - он кладет свои документы перед ней и, улыбаясь, уходит за начальником.

« Виктор Белов. Как же я его не признала. Да он просто немного располнел за эти годы. Улыбка та же. Добрая и немного смущенная. Как следователь может сохранить такую улыбку?» - думает Вера. Ей страшно. Очень страшно. Прошло почти три года, как этот человек помог ей с Анастасией бежать. «Какой он сейчас? Тогда его заставила сделать такой поступок любовь. Сейчас то же самое чувство может погубить меня. Ведь я вышла замуж. Недаром несколько последних месяцев я так хотела бросить эту работу. Предчувствия меня не обманули. Надо смотреть, что скажет, что будет делать. Бежать мне уже некуда. Другие времена».

Ее пальцы бегают по клавишам, она часто ошибается, забивает свои ошибки и в итоги выдергивает лист и рвет его на мелкие части. Над новым листом она сосредотачивается и медленно выбирает буквы. Наконец все правильно. Белов выходит из кабинета. Забирает свои бумаги и низко наклоняясь к уху Веры, почти шепотом говорит:

- Надеюсь, Вера, у нас будет с вами время вспомнить прошлое?

Вере страшно. Она испуганно смотрит на Белова и видит его добрую смущенную улыбку. Как-то сразу появилась уверенность, что он никогда ее не сдаст.

- Конечно, - говорит она, улыбаясь в ответ.

- Я так долго ждал этой встречи, вы и представить себе не можете, через что я прошел. А вы стали еще прекрасней прежнего. Раньше в вас была красота деревенская, а теперь вы настоящая городская.

Вере нравится его комплемент и она, чтобы как-то поощрить следователя, говорит:

- А я вас тоже никогда не забывала. Вы изменились чуть-чуть.

- Потолстел? – рассмеялся Белов.

- Нет-нет. Чуть-чуть пополнели. Но я вас узнала.

Белов улыбается. Он видел, как Вера мучительно старалась вспомнить, что за человек перед ней. И все равно ему было приятно слышать ее маленькую лесть.

- Тогда до встречи?

- До встречи, - говорит Вера.

Белов, взяв ее руку, подносит к своим губам. Вера чувствует на своей руке горячее тепло его губ, и молча улыбается.

После ухода следователя, она еще долго не может начать работать. Перед концом рабочего дня, забегает Тимошка и с порога кричит:

- Мам, мне Дина Владимировна пять по арифметике поставила! Я один задачку решил!

Из кабинета выглядывает начальник.

- Ну, Вера Матвеевна, ради такого праздника, я отпускаю вас домой пораньше. Первую пятерку обязательно надо отметить. Она ведь у тебя первая? – улыбаясь, задает Тимошке вопрос начальник.

- Ну и что, что первая, - обижается ученик, - теперь много будет.

- А вот это правильно. Хорошо будешь учиться, я тебя на работу возьму.

- Не-ка, - говорит Тимошка, - я паровозы водить буду. Везде, чтоб ездить.

- И, чтобы на паровозах ездить, тоже хорошо учиться надо. Но думаю, когда подрастешь, ты свое мнение изменишь, и все-таки придешь работать к нам.

- Не-ка, - опять говорит Тимошка. - Пусть мамка у вас работает с папкой, а я на паровозе. У-у-у…, - гудит он, собрав губы трубочкой.

Вера, уже одевшись, берет Тимошку за руку, и, оглянувшись на начальника, виновато улыбается.

- Извините. Он всегда такой шумный. До свидания.

- До свидания, Вера Матвеевна.

- До свидания, - вывернув голову, чтобы увидеть начальника, говорит Тимошка.

На улице, Тимошка получает увесистый подзатыльник от мамы.

- Чо, бьешь-то, - хнычет Тимошка, больше не от боли, а от обиды.

- Я сколько раз тебе говорила, чтобы ты не приходил на работу. Здесь серьезная работа и серьезные люди.

- Мне скучно одному дома.

- Может мне из-за тебя работу бросить?

- А можно? – с радостью спрашивает Тимошка.

- Можно. Только тогда тебе надо будет забыть про колбасу, конфеты, котлеты и многое другое.

- Не, я так не хочу.

- Тогда слушайся. Говорю нельзя приходить на работу, значит нельзя. Мы с тобой, как договаривались? На работу ты можешь придти, только если что-то случится особое.

- Так сегодня особое. Я же первую пятерку получил.

- Ну ладно. Сегодня я тебя прощаю.

Тимошка вертится как юла, мать едва удерживает его. Наконец она забирает у него сумку и выпускает руку. Тимошка, как собачка, сорвавшаяся с поводка, начинает исследовать все лужи на глубину. Руки его давно уже покрыты цыпками, но он все равно месит ими снег и пуляет клубки в стволы деревьев. Дома Тимошка еще раз получает по затылку. Его новые сапожки, оказались насквозь промокшими. Тимошка опять сидит какое-то время, насупившись, но мама готовит ужин и не обращает на него никакого внимания. Тогда он решает, что обижаться нет смысла, раз этого никто не видит. Да и мама бьет совсем не больно. Просто ему обидно, почти каждый день получать эти подзатыльники. Вот папа Ваня, тот никогда не бьет, но если обидится, Тимошке в сто раз тошнее. Мама шлепнет и тут же забывает и говорит с ним, как будто ничего не случилось, а папа Ваня молчит долго. А для Тимошки молчание хуже подгорелой пшенной каши без молока, какую он однажды сам сварил. Он начинает бегать по квартире и приставать к матери:

- Ма, давай я пироги делать буду.

- А уроки сделал?

- Мы в школе все сделали. Мне скучно. На улицу идти не в чем.

- Мой руки и садись. Я с радостью твою помощь приму.

Тимошка сопит, усердно слепляя неуклюжий пирожок. Но мама, подхватывает пирог, катает его меж ладоней, немного прихлопывает и Тимошкин пирог становится солидным и красивым. Ему нравится, и следующий пирог он пытается разукрасить сам. Он тискает его до тех пор, пока начинка не начинает вылазить по всему пирогу наружу. Мама смеется. Она опять подхватывает Тимошкин пирог в ладони, делает несколько защипов, и снова прокатив по ладоням и приплюснув, кладет пирог раскрасавиц на противень. Тимошка с восхищением смотрит на мать. « Ни у кого такой мамки нету, - с гордостью думает Тимошка, - повезло мне».

Объевшись пирогов с молоком, он засыпает прямо на лавке на кухни. Вера, закончив дела, берет его на руки и уносит в маленькую, дальнюю комнатку. Это Тимошкина территория. Там все его. И он, как хозяин изредка приглашает к себе в гости родителей. Почти всегда это бывает, когда он наведет в ней порядок. Тимошка вообще не может ничего делать, если этого не увидят другие и не оценят. Он даже плакать не может, когда этого никто не видит. Вера давно заметила эту черту характера у сына и с успехом пользовалась ей. Особенно, когда сын был чем-то не доволен. Она уходила и делала вид, что не видит, как ему плохо. Тимошка быстро заканчивал хныкать и принимался за другие дела.

Была уже глубокая ночь, а мужа все не было. Можно было ложиться спать и самой. Теперь уж до утра не приедет. Но что-то ее тревожило. То ли сегодняшняя встреча со старым знакомым, Беловым, то ли то, что утром игривое настроение Ивана резко перешло в задумчивое и отрешенное. Она заставляет себя лечь в постель и начинает считать цифры, где-то слышала, что так быстрее засыпаешь. Однако уснуть ей не пришлось. Она услышала за дверью топот ног, сбивающих грязь с обуви и мужской смех. Вера подскакивает. Натягивает на себя платье и, поправляя его на ходу, бежит открывать. В квартиру вваливаются мужчины, разгоряченные выпивкой и дорогой. Иван, виновато улыбаясь, представляет своих гостей:

- Познакомься, Вера: Мой друг – Степан Дергачев.

Степан протягивает руку. Вера свою. Легкое рукопожатие и растерянные взгляды. Иван ничего не видит, он тут же представляет второго гостя:

- Виктор Белов, - говорит он, положив руку тому на плечо. – Наш новый следователь. Оказался веселым и дельным мужиком. Знакомьтесь.

И опять Верина рука оказывается в мужской руке. Но это рукопожатие более нежное и более длительное. Она настойчиво тянет свою ладонь из руки Белова, но тот нарочно ее не выпускает. И опять Иван ничего не видит, зато видит Дергачев и делает у себя в памяти отметку: « Они знакомы».

Шумная компания садится за стол. Вера хлопочет, выставляя тарелки с едой. Ставит на керосинку чайник. Мужчины, переглянувшись, опять начинают смеяться, и Иван достает четвертную бутыль с самогоном.

- Садись с нами, Вера. Выпьешь? – спрашивает он у жены.

- Без хозяйки мы пить не будет, - кричит Дергачев.

- Тиши вы. Тимошку разбудите, - прикладывая палец к губам, говорит Вера.

- Тимошка здесь? – спрашивает Дергачев и понимает, что он выдал себя.

Иван вдруг останавливает на Дергачеве пристальный взгляд, ожидая объяснений.

Дергачев принимает виноватый вид и говорит:

- Прости Иван. Я тебе не говорил, потому что не знал, о той ли ты Верке говоришь, какую я знаю. Мы с ней с детства знакомы. Деревни наши рядом были.

- И ты молчал?

- Да не знал я, что это она.

- Тесен мир!

- Еще как тесен, - грустно говорит Вера.

- А ты что, жена, не рада бывшим знакомым?

- Как я могу быть не рада, если собрались все свои, - отвечает с иронией Вера. И через мгновение в ее глазах появляются лукавые бесята. – А давайте выпьем за мир, который так тесен, что и не знаешь, что делать.

- За мир! – говорит Белов, поднимая стакан.

- За мир, - повторяют остальные, и Вера первая пьет прозрачную жидкость до дна.

Иван удивленно смотрит на жену, но ничего не говорит. Какое-то время, все занимаются едой. Вера не ест. Но и хмеля она не чувствует. Она боится за Тимошку. Если он проснется и увидит Дергачева. Того дядьку, который три года назад на его глазах отрубил голову человеку о котором, его мама говорила, что это папа. Долгие месяцы после того случая Тимошка не мог разговаривать нормально. Вера водила его к бабкам. Те отливали его страхи на воске, но ничего не получалось. И тогда Вера, нашла один единственный способ вернуть сыну покой – это ложь. Она стала убеждать его, что это был фокус, и никто не умер. Просто их хотели напугать, чтобы они там не ходили. Поверил ли сын, она не знала, но, тем не менее, к нему стало возвращаться душевное равновесие. А когда они подружились с Иваном, большим и сильным, он, почувствовав свою защищенность, впервые засмеялся весело и заразительно. Сейчас же Вера боялась, что, увидев Дергачева, он может все вспомнить, и тогда неизвестно чем это кончится. Теперь ему восемь лет и его уже не обманешь. Она прошла в комнату сына, поправила одеяло и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

- За столом шла оживленная беседа.

- Слушай, как ты справляешься с этим сбродом? Тебе же еще план спускают на выработку леса. А у них там, в чем душа держится?

- Скажу честно. Трудно было. До одного момента. Жалость вот здесь стояла, - Дергачев проводит по горлу. – Потом все, как отрезало. Работа и план. Понял, что просто так их ко мне не отправляют. Сам читал их дела.

- Ну, - ждет Иван продолжения.

- Что ну? – не понимает Дергачев.

- До какого момента? Ты не сказал.

Дергачев бросает взгляд на Веру, и только им двоим понятно, что это был за момент, когда характер Дергачева полностью сломался и он превратился в бездумную государственную машину по уничтожению врагов народа. Но он не собирается рассказывать о том, как был убит Мальцев, как он самолично снес ему голову. И не потому, что его гнетет вина. Он боится, что над ним начнет смеяться Иван Митрухин – Митрич, который в свое время, предлагал этого Мальцева пристрелить от греха подальше. Но Дергачев тогда хотел быть благородным и не позволил этого сделать. А потом сам, испугавшись за себя, уничтожил его.

- Да понял я, что не дождешься от них никакой благодарности. Вот как понял, так вся жалость у меня и прошла.

- И когда это случилось, - не унимался Иван.

- Когда случилось, тогда и случилось. Что к человеку пристал? – остановила Вера своего мужа.

Иван уже порядком подвыпивший, переключившись на Веру, тут же забыл, чего он хотел услышать от Дергачева.

- А, мужики, хороша у меня жена?

- Ну, все, началось, - сказала Вера, и пошла стелить на всех постель.

- Очень красивая, - сказал Белов, - очень.

- Смотри, не влюбись, а то обижусь. Я, страсть, какой ревнивый.

- Ладно, ревнивец, иди спать, - Вера пытается поднять мужа, он упирается, они вместе начинают смеяться. Встают Белов с Дергачевым и начинают помогать Вере. Наконец все входят в комнату и валятся на пол, где постелено для сна.

- Теперь расползайтесь, кому как удобно и спокойной ночи.

- Вера, а ты куда, - спрашивает муж.

- Туда! – с упором говорит Вера, - может мне с вами улечься?

- Хорошо бы, - говорит Дергачев и получает ласковый тумак в лицо от Ивана.

- С моей женой не шути.

- Да хватит вам, обормоты, спите уже. Я к Тимошке пойду.

- Давай, - говорит Иван, и замолкает.

Вера моет чашки и прислушивается, что делается в комнате. После небольшой возни, наступает тишина. «Слава богу, угомонились, - у Веры отлегло от сердца, - вроде ничего лишнего не сказано». Она заканчивает с уборкой и ложится к Тимошке, под бочек. Он прижимается к матери, она его целует в макушку, и как три года назад не выпускает его из своих рук до самого утра.

Проснувшись, Вера готовит завтрак сыну и радуется, что сын уходит раньше в школу, чем это делают родители. Ей очень не хочется, чтобы кто-то из мужчин проснулся, пока Тимошка не уйдет в школу. Она помогает ему одеться и торопит его.

- Тимоша, давай быстрее, опоздаешь, - подгоняет его Вера.

- Ма, ты чо? Еще рано.

- В школе подождешь. Некогда мне. Отца собирать на работу надо.

- Папка приехал? – радуется Тимошка и направляется в родительскую комнату. Но Вера, в ужасе, хватает его за рукав.

- Не буди. Он поздно приехал. Пусть поспит, вечером увидитесь.

Недовольный Тимошка уходит в школу. Вера с облегчением вздыхает. Из спальни появляется Иван. Он тихонько смеется:

- Вера, мы вчера нормально себя вели?

- Нормально. Поднимай гостей. Время уже много. Завтракайте.

- Не, Степана будить не надо. Ему через два часа в управление. Мы с Беловым пойдем. Нам пораньше надо. А ты уходить будешь, разбудишь его. Объяснишь ему, куда ключ положить. Он сам доберется.

- Ваня не надо никого оставлять. Забирай всех.

- Вера, но чего он будет там два часа слоняться по управлению. Не спорь, пусть спит. Неудобно же перед человеком.

Вера замолкает. Поднимается Белов.

- Спасибо, Вера Матвеевна за гостеприимство. Надеюсь, что мы теперь часто будем видеться?

- Конечно, товарищ Белов.

- Виктор. Зовите меня Виктор. Я все-таки ваш друг.

- Хорошо, Виктор. Садитесь, поешьте.

- Мне что-то не хочется.

- И мне тоже, - говорит Иван, - мы побежали. Вера не забудь перед уходом Степана разбудить.

- Хорошо, Ваня, не беспокойся.

Вера провожает мужчин и садится к столу. Ей страшно остаться наедине с Дергачевым, но мужу не объяснишь. Она собирается на работу. Надевает на себя платье, прикалывает брошь, теперь они в моде, смотрится в небольшое зеркало. « Красивая, что скажешь», - с удовольствием отмечает она, и вдруг видит в зеркале улыбающееся лицо Дергачева. Она резко оборачивается и оказывается в его объятьях.

- Пусти, пусти, окаянный, - пытается вырваться она из его рук. – Пусти, Ивану все расскажу.

- Не расскажешь. А если расскажешь, так я ему тоже расскажу, какая ты ласковая была, когда в лагерь ко мне приезжала.

- Он не поверит.

- Поверит. Я ему расскажу там про родинки, про шрамики. Еще как поверит.

- Ну, ты скотина!

- Ну и что? – ухмыляется Дергачев, при этом, не выпуская Веру.

- Скотина, пусти, говорю. Если не отстанешь, я сама твоей жене расскажу.

- Моей жене ты можешь, что угодно рассказывать. Во – первых, ей наплевать – я так думаю. Во – вторых, ее еще найти надо. – И Дергачев смеется зло и истерично.

- Ну и где ж она у тебя, - отбиваясь от цепких лап Дергачева, спрашивает Вера.

- Я ее на скотный двор сослал. Хочу, чтоб поняла почем фунт лиха ноне.

- Злой ты Дергачев. Чего лютуешь? За что Николку убил? Тимошку отца лишил. Теперь его второй раз обездолить хочешь?

- А ты не сопротивляйся, и никто не про что не узнает. И ты в хороших женах ходить будешь, и Тимошка отца иметь будет.

- Не бывать этому Дергачев! – она, собрав свои последние силы, оттолкнула его и он, неожиданно для Веры, покачнулся и упал.

Вера, едва переводя дыхание, бросилась к двери. Она оглянулась на ходу и остолбенела. Дергачев лежал на полу, и вокруг него расплывалась лужица крови.

- Степан, ты живой? – спрашивала Вера, приподняв его голову. Чистым полотенцем она прижимала ему рану на затылке.

- Что со мной? – услышала она слабый голос Дергачева.

- Да упал ты, вставай уже. Голову об лавку разбил. Перевязать надо.

- Крепка ты Верка. Будем считать, что свою свободу ты отвоевала в бою.

- Он еще издевается.

- Да нет. Завидую. Мне бы такую жену как ты.

- Да хорошая у тебя жена, хорошая. Я же знаю ее.

- Ничего ты не знаешь. Я б ее прибил, если бы не ребенок.

- Ребенок, - спрашивает Вера, наматывая бинт на голову Степана.

- Ребенок. Бросила где-то.

- Что-то ты наговариваешь на жену, Степан.

- Ничего не наговариваю. Пусть теперь поживет, как живет.

- Ты что запер ее где?

- А тебе что?

- Да мне ничего это ваша жизнь.

- Правильно, моя жизнь, но не ее.

- Как страшно ты говоришь это. Ты что убил ее?

- Пока нет. Но она сама скоро….

- Зачем ты мне это говоришь?

- Знаешь, Вера, была бы ты моей женой, в золоте бы ходила.

- С чего надумал?

- А вот смотрю, как с тобой Иван живет и завидую.

- Я ж о тебе, все понаслышке, мнение-то составлял, а теперь впервые увидел, баба ты хоть куда. И для хозяйства справная, и в люди тебя не стыдно вывести.

- Я Степан уже никогда в деревню жить не поеду.

- А я и не собираюсь тебя в деревню везти. Меня самого пообещали перевести в город. На ответственную работу. Может, еще выше твоего Ивана по должности буду.

- А жена будет в деревни хозяйство вести для нас. Так я ей место в жизни определил.

- Поговорили мы с тобой Степан, и прошу больше не затевать никаких разговоров.

- Я не обещаю, что отстану от тебя со своими чувствами, но предупреждаю, если хоть одна душа узнает о нас или Николке, я приготовлю нары для тебя у себя в лагере, персональные.

- Никто не узнал и никто не узнает. Пугать меня не надо. Я и так вся перепуганная. Тимошка и тот молчит, не разу не заикнулся о том, что он видел. Так что тебе опасаться нечего.

- Тогда и ты живи спокойно. А любовь это дело отдельное, - ухмыляется Дергачев.

- Да нет Степан. Коль не отстанешь от меня со своей любовью или Ивану вредить начнешь, обещаю, мне уж тогда все равно будет, на все пойду.

- Давай, мир пока заключим, - смеется Дергачев. На него не действуют угрозы Веры, они как будто его подстегивают на борьбу.

- Хорошо. Я ухожу. Ешь, пей, уходить будешь, ключ на косяк положи.

- В управлении увидимся?

- Мимо меня не пройдешь. Я в приемной у начальника.

- Тогда увидимся. Не держи зла на меня Вера.

Степан Дергачев улыбается, смотря вслед уходящей Веры, и зло говорит:

- Никуда ты от меня теперь не денешься.

Недалеко от заимке дядьки атамана Лешего, сгинувшего в декабре двадцатого года, идет оживленный разговор двух ягодников.

- Слышь, дядь Никит, сказывают, что к тебе молодуха шастает. Чо не женишься. Говорят баба справная.

- Не тебе меня учить, племяш. У Пелагеи еще могилка не зацвела.

- Да уже два года прошло.

- Ты о себе болей. Четвертый десяток, а все бобылем ходишь. Вот кому сейчас ягоды собираешь? Разьязвить тебя, корзину, корзину держи! Ягода высыпиться, - кричит на весь лес Никита, запнувшемуся за валежник племяннику Федьки. – Вот уродина. Кто так падает. Я сколько не падаю у меня корзина завсегда вверх горлом.

- Так на сук мог налететь, - оправдывается Федор.

- Ага, бок поцарапать жалко, а что день не к хвосту собачьему потратил, не жалко. Да что ты теперь возишься, собираешь с полу малину. Из нее теперь одна каша осталась. Это ж тебе не кислица. Вылазь уже. Еще часа два пособираем и домой. Вечереет. Вон люди уже аукаться перестали, по домам пошли. И мы могли, если б тебя черти не перевернули.

- Ох, и сварливый ты дядька. Не даром тебя Пелагея не любила.

- Тетку не тронь, царство ей небесное. Слаба оказалась для деревни.

- Сыны не зовут в город?

- Зовут. Давно уже зовут, да что мне в городе делать? Я там враз зачахну.

- Найдешь городскую. Деньги у тебя есть, любая пойдет.

- А тебе-то самому любая нужна? Тоже не бедный.

- А лучше б не было этого богатства. Куда с ним? Я раньше на своих баб смотрел. Выбирал, какая покрепче, для хозяйства чтоб. А теперь, увижу бабу и примеряю мысленно на нее колечки, да браслетике. Пойдет или нет.

- Ну и что. Идет.

- Ага, как корове седло. Руки потресканы, в мозолях. Лица красные, морщинистые. Ну что на такую навешаешь.

- А ты, молоденькую выбери.

- Через год-другой, с хозяйством, и молоденькая такой же будет. Нет, я в город хочу уехать и там себе найти.

- А, для городской, ты уже старик будешь.

- Дядька, смотри какая делянка. Малина, гроздьями висит. Айда туда, обберем и до дома, - кричит Федор, оставляя без внимания колкое замечание Никиты.

Трещит, ломается бурелом под ногами двух мужиков. Каждый норовит, быстрее добраться до малиновых брызг. Молодость берет свое, и Федька первым дотягивается до чудесных ягод. Он охватывает верхушки и лезет вглубь густого малинника, оставляя для дядьки, более мелкие ягоды.

- Вот леший, - кричит дядька, торопясь догнать племянника и, оступившись, летит через корягу, как совсем недавно, летел племянник.

Федор слышит, как падает дядька, и любопытство заставляет его вернуться, и поглядеть – как это у того выйдет, корзинка горлышком кверху. Он наклоняется через бурелом и видит: дядька лежит на спине, а на пузе, как тот и говорил, стоит корзина с ягодой, полная, почти до краев.

- Чо, пришел? Убедиться? – смеется Никита, и гордо приподнимает корзину. – А, ты, – корзину бряк, сам на нее задницей. Кто только вас учит?

- Если еще падать буду, попробую удержать, - говорит серьезно Федор, чтобы угодить дядьке. Хотя его душит смех от вида, как пытается подняться Никита, не выпустив корзины.

- Руку-то дай, что ржешь-то?

- Да я не смеюсь, - говорит Федор.

- Ага, не смеется он. Глаза-то как щелки, взорвешься сейчас от смеха.

И впрямь Федька больше не выдерживает и начинает гоготать на весь лес. Он сгибается пополам и, содрогаясь от хохота, протягивает руку Никите. Никита хватается за Федькину ладонь и видит, как тот подавился своим хохотом. Лицо у Федьки бледнеет, вытягивается, глаза округляются, и он с остервенением начинает вырывать свою руку из ладони Никиты, но тот, заподозрив что-то не ладное, держит Федьку крепко. Что тот ничего не может сказать, Никита уже понял, поэтому он и не выпускает руки племянника. Тихо приподнимается и глядит в ту же сторону, что и Федор. Огромная медвежья морда, метрах в пяти, смотрит прямо на них, не мигая. Никита чувствует, как у Федьки ходят ходуном коленки.

- Спокойно, Федька не дергайся. Може уйдет. Нам все одно не убечь. Здесь расстояния на пол прыжка.

- Чо, ружье не взяли? – начиная приходить в себя, говорит Федька.

- Так конфисковали ж все. Мать их. Забыл? – также шепотом напоминает Никита.

Медведь, еще, какое-то время, стоит, не двигаясь, потом, подпрыгивает на месте, и разворачивается на девяносто градусов в сторону. Отбегает еще метров на десять и, встав на задние лапы, начинает идти на мужчин.

- Вот и кабздец нам Федька. Беги хоть ты, пока он мной заниматься будет. Ты сможешь убежать.

- Не могу, Никита, ноги не идут.

- Беги, говорю! Не то вместе сгинем.

Федька, как прирос. Никаким усилием воли он не может оторвать ногу от земли.

- Беги ты дядька. Видно это мой час.

- Пока я буду подниматься, он обоих нас подомнет. Беги! – Никита начинает креститься и читать молитву.

Федор, опустив руки, не молится – не крестится. Его губы лишь беззвучно повторяют молитву следом за Никитой. Бездумно, слово в слово он повторяет «отче наш».

Медведь уже рядом, он запрокидывает голову и его грозный рык студит кровь в жилах. Федор закрывает глаза, а Никита, пытаясь прикрыться, высоко поднимает свою корзину.

Никто из них не слышит выстрела. Только хруст ломающегося бурелома. Федька приоткрывает один глаз и видит рядом с Никитой лежит огромный медведь, вытянувшись во весь свой огромный рост.

- Господи, господи, спасибо тебе. Помог, помог, - заглядывает Федька под корзину к Никите.

- Кто помог? – спрашивает дядька, ставя корзину на колени.

- Бог, бог помог. Мы ведь с тобой молились. И медведь бац и все, - говорил скороговоркой Федька и горстями глотал малину из своей корзины.

То же самое делал и Никита. Он слушал Федьку и, загребал малину из своей корзины, отправляя ее в рот, не замечая ни вкуса, не запаха. Федькина малина кончилась, он подсел к Никите и, в несколько минут, вся ягода в обеих корзинах закончилась. Пошарив по пустой корзине рукой, Никита с удивлением спросил:

- А где ягода? Я что просыпал ее?

- Не знаю. Может быть, - говорит Федька удивленно.

И тут они услышали смех. Перед ними стоял мужчина и, глядя на них, смеялся.

- Ну и сильны. Столько ягоды съесть, за раз.

- Ты кто? – спросил Никита, и, вглядевшись в лицо, опять начал истово креститься, - свят-свят-свят!

Федька повторял следом, как попугай:

- Свят-свят, - говорил он, но крестил почему-то мужика, а не себя.

- Да чего вы испугались? – не понял мужчина.

Наконец, Никита выдавил из себя:

- Еремка, - утверждает Федька, - как же так? Вас же всех положили в двадцатом, на станции.

- Да живой я. Перестаньте креститься. Меня ж Леший за самогоном отправил, пока я вернулся, уже все было кончено. Убег я со станции.

- А где ж ты скрывался? Здесь все на дыбы поставили. И заимку развалили.

- Я на тракт вышел, там меня подобрали. Недалеко, в деревне жил.

- Везучий, - сказал Никита, наконец, поверив, что перед ним живой человек.

- Так это ты медведя положил? – не столько спрашивая, сколько утверждая, сказал Федор. – А мы и выстрела-то не услыхали от страха.

- Я долго наблюдал за ним. Думал, уйдет. Летом медведи почти никогда не нападают. А это медведица оказалась. Вон там недалеко два медвежонка.

- Спасибо тебе, Еремка. А уж, как мы обделались… Я всю молодость на медведя ходил. Не одного положил. А здесь смотри, - он обвел рукой вокруг себя. - Ничего - ни дерева, ни палки крепкой. Один гнилой бурелом. Одним словом малинник. Ни ружья, ни ножа. Все, ложись и помирай. За всю жизнь такого страха не знал.

- Вот, не бог, а человек помог, - сказал не с того не с сего Федор, чем очень разозлил Никиту.

- Как был ты дурак, так дураком и помрешь видно. Не просили бы бога, может, человек бы мимо прошел и не заметил в какой мы беде. Прости меня господи, - перекрестился Никита, - и этого дурака прости, не понимает что говорит, это он от страха.

- Прости господи, - говорит Федор и тоже крестится, - и вправду прости меня дурака.

- Что с медведем-то делать будете?

- Он твой, что хочешь, то и делай. А мы поможем. Мы тепереча в большом долгу перед тобой.

- Мне он не к чему. Дома у меня нет. Семьи тоже.

- А где обитаешь-то? Али все по лесу шасташ. Банды уж все разбили. Даже, говорят, Семенова грохнули.

- А я, мужики не бандитствую.

- А чем же живешь.

- На заимку иногда наведываюсь. Есть там кое-что припрятанное. Вот ружье кстати нашел. Пригодилось. Припасы, правда, закончились. А выходить в город опасно. Не могли бы помочь.

- Поможем. Ты, Еремка, если не против, поживи у меня. Мы теперь спокойно жить стали. Так из гостей у меня только племяш и бывает.

- А, молодуха? – подначил Федька.

- А, молодуха, потерпит пока. Вот ты ей и передашь, что меня недельку дома не будет. Скажешь, в лес ушел, петли ставить, да шишки бить. Поверит.

- Никита, мне бы вас по отчеству, да не знаю как. А то как-то не удобно, - сказал Еремка.

- Назови хоть горшком, как говорят, только в печь не суй. Никита Антонович меня зовут, а вот Федька, дядькой Никитой. Выбирай, что больше нравится.

- Тогда Никита Антонович.

- Но так и договорились. Идешь ко мне?

- Вот и хорошо. Сейчас баньку протопим, попаримся, самогоночки выпьем. Страх зальем. Федька, - штаны то как, стирать придется? – Никита залился смехом.

- Ты свои проверь? – Федька тоже начинает смеяться.

Еремка улыбается, глядя на них. Для него это большая удача. Теперь они не смогут отказать ему в помощи, если он их попросит. И скрывать ему от них нечего. Все знают.

- А как же с медведем?

- Завтра. С телегой приедем и все сделаем. Не пропадет. Медвежат жалко. Ну да, бог даст, не сдохнут. Большие, аль нет? – спрашивает Никита Еремку.

- По году есть.

- Ну, берлоги уже готовы, и без мамки залягут. Пошли, а то скоро темнеть начнет.

Всю дорогу, мужики подтрунивают друг над другом, за свои страхи, и за пустые корзины, болтающиеся за плечами.

Еремка идет следом, улыбка не сходит с его лица. До того хорошо в лесу. Деревья уже начинают кое-где менять цвет своих листьев, украшая и без того буйную красками природу. После первых небольших заморозков, исчезли комары и мошки. Воздух напоен густым запахом трав и леса. И еще ароматом малиновых зарослей, сладким, приятно дурманящим. И покой, такой покой от ощущения безопасности, какого Еремка не ощущал с того самого момента, как покинул Нью-Йорк.

Покинув управление, Дергачев вдруг решил навестить свою жену, Дарью. Два года назад, после инсценировки ее «смерти» на глазах у доктора, помощник Грязнов вывез ее на заимку старух, и посоветовал Дергачеву устроить там скотный двор, так сказать лишнее питание для заключенных. Начальство одобрило Дергачевское начинание. Туда завезли десяток поросят, две коровы, лошадь. Весной туда пригоняли заключенных. Они вскапывали поля, садили картошку. Заготавливали сено и по осени убирали урожай. Все остальное время хозяйство лежало на плечах Дарьи. Она стала одеваться в черные старческие одежды. Платок на голове почти закрывал полностью ее лицо. Ходила она тихо и молчаливо. Сначала, там почти постоянно находился Грязнов. Но когда стало понятно, что Дарья сломлена окончательно, и ничего не станет предпринимать, чтобы убежать, Дергачев оставил ее одну. Наведывался редко, но каждый раз уезжал оттуда злым и раздраженным. Дарья с ним не разговаривала. Она как будто онемела. Не ругань, не побои не могли ее заставить говорить. Походило на то, что она тронулась умом. Документы он давно уже ей выправил, и можно было бы вывезти ее, хотя бы в свою деревню, Заречное, там все-таки был отец, и ему бы помощь Дарьи не помешала. Но Дергачева устраивало нахождение жены именно на хуторе старух. Так, его скрытое богатство в заброшенном колодце было охраняемо. Люди, зная, что на заимки находится лагерное подсобное хозяйство, обходили это место далеко стороной. Почему ему именно сегодня захотелось увидеть Дарью, он и сам не понимал. Может быть зависть, которую он испытал, побывав очередной раз в гостях у своего друга Ивана Митрухина. У того все хорошо. И Верку он превозносит, и работа у него ответственная и даже сын, которого тот обожает, хоть это и не его. И квартира у Митрухина, большая и чистая, не то, что его дом, посреди лагеря, где каждый день он вынужден наблюдать за чужой ничтожной жизнью. А ведь в начальниках лагеря, он оказался из-за Верки, которая сбежала из-под стражи. Сейчас может быть, и он бы уже был в уважаемых начальниках, и жил бы также в городе. И квартира была бы не хуже, чем у Митрича. Они с Иваном все обговорили. Испугавшись за Верку, пообещал тот, помочь ему перевестись из начальников лагеря в управление. Дергачев верит Ивану. Слишком много тайн их связывает.

Дергачев, подъехав к заимке, привязывает лошадь к воротному столбу. Никто не выходит его встречать. Это тактика Дарьи. Кто бы ни приехал, она никогда не выходит. Он, не заходя в дом, осматривает хозяйство. Все в порядке. « Как ей удается со всем управляться, - думает Дергачев, - у самой, в чем только душа держится». Он испытал едва заметное чувство жалости, и тут же появилась злость. Никогда он не сможет простить ей ее предательства. Отец ездил в Москву, разыскивать их дочь, но вернулся ни с чем. Хозяева дома, как в воду канули. После этого он сильно избил Дарью, и она замолчала. Дарья слушала его приказы, безропотно выполняла, но он уже никогда не слышал ее голоса, даже когда избивал. Его злило все, и что она не прячется от его ударов, и что не просит о пощаде, и что даже после побоев молчит.

Дергачев входит в дом. Даша встает из-за стола и смотрит в сторону. Глаза потухшие, пустые. Ни дать не взять сумасшедшая. Обтрепанное черное платье висит на ней мешком. Худые плечи торчат из-под материи плоскими уголками. Худое лицо, почти полностью закрыто платком. В огромных провалившихся глазах пустота.

- Тебе только косы не хватает, - зло шутит Дергачев.

Ни движения, ни взгляда. Дашины руки крепко сцеплены спереди.

- Пожрать собери. Лошадь в стойло поставь. До утра я здесь. Поговорить с тобой хочу.

Даша идет к плите. Ставит рядом с чугунком чашку. Достает большой кусок мяса, перекладывает в чашку, докладывает сверху картошку. Отрезает кусок хлеба. Ставит все на стол. Двигает ближе к Дергачеву крынку с молоком и направляется к дверям.

- Может, сядешь рядом с мужем, повечерием вместе, как раньше.

Даша молчит, даже не оглянувшись на его слова.

- Молчи, молчи, - злится Дергачев, - самогон ставь тогда на стол. Пить буду.

Дарья также молча берет с полки бутыль и кружку, ставит рядом с Дергачевым и быстро выходит.

Он пьет, долго и смачно ест. Так и не научила его Дарья не чавкать, но это ему никогда не мешало. Казалось, что если причмокнешь, то еда, гораздо вкуснее, кажется. Он самодовольный откидывается на стену. К нему возвращается благодушное расположение духа. Теперь ему страсть, как хочется с кем-нибудь поговорить. Но на заимке одна Дарья, и он кричит во все горло, чтобы та услышала через закрытые двери.

- Жена, иди в дом! Я говорю.

Дарья входит и садится к столу.

- Я не разрешал тебе сесть, - говорит Дергачев, теперь ему хочется покуражиться над ней.

Дарья встает. Опять ее мозолистые руки сцепляются на юбке, и взгляд устремляется в противоположный угол.

- Вот так и стой! – говорит Дергачев, - если муж приказывает. – Любил я тебя, а ты мне злом отплатила. В германскую, дня не было, чтобы я тебя не вспоминал. Детей хотел. А ты и ребенка где-то бросила. Никого отец не нашел. Может, просто где-нибудь оставила, а?

Нет ответа на его вопросы. Дергачев начинает заводиться. Ему очень хочется избить непокорную Дарью. Он знает ее душу. Ее молчание тоже от не покорности. Не верит он, что она дар речи потеряла после его побоев. Но власть, над себе подобными, сладка и он сам себя распаляет.

- Ты будешь мне отвечать, сучка, или мне опять вожжи взять?

Молчит Дарья, не шелохнется.

- Я для тебя документы выправил. Завсегда в планшетке ношу. Думаю, поумнеешь ты, так к отцу тебя отправлю. Жизнь попробуем наладить. Простить тебя не смогу, но вспоминать не буду. Слышь? Ответь Дашка, не доводи до греха.

И опять от нее ни звука. Дергачев подскакивает и сбивает жену с ног. Он уже не ищет вожжи, он бьет ее ногами, теребит за волосы. Дарья сжимается на полу в клубок, чтобы хоть как-то отгородиться от ударов. Но Дергачев не может остановиться, он только сатанеет с каждой минутой. Это продолжается до тех пор, пока он в запале, не ударяется со всего маху своей ногой о печь. Он скручивается от боли и садиться рядом с женой на пол. Только теперь он видит, что Дарья без сознания. «Убил что ли, - без сожаления думает он, - а черт с ней». Он встает, наливает стакан самогона, заливает себе в рот и, затолкав остатки в карман, выходит не оглянувшись.

«Надо уезжать. Пусть ее потом Грязнов найдет». Он выводит лошадь и скачет по темным лесным тропам к себе в лагерь. Он пьян и ему пока никого не жалко.

В лагере он требует к себе Грязнова. Тот приходит заспанный и встревоженный.

- Степан Федорович, что случилось? Среди ночи подняли.

- А ничего, Грязнов не случилось, выпить хочу с тобой. Поддержишь начальника?

- Спрашиваете. Я всегда рад.

- Тогда садись, и разливай. Вот так. За нас?

- За нас. Согласен, - Грязнов пьет и смотрит на Дергачева. Он видит, как дрожат у того руки.

- Вот, скажи, Грязнов, что бы ты сделал со своей бабой, которая не хочет с тобой разговаривать?

- На заимке был? – вопросом на вопрос ответил Грязнов.

- Был. И, кажется, убил ее.

- Ты с ума сошел. Ты же под суд пойдешь! Во первых, она ж там без документов жила.

- Искать начнут, кто она такая. Найдут.

- Да ее теперь мама родная не узнала бы.

- Но тебя-то спросят кто она.

- И что я должен буду ответить?

Грязнов молчит.

- Слушай, ты не молчи. Я пьяный, я ничего не могу придумать. Может ее закопать и с концом. Делась куда-то и все.

- Теперь это не пройдет. Время не то. Сейчас до всего докопаются. Думаю, что документы надо ей отвезти. Что твоя жена за хозяйством смотрела, это только плюс тебе. Радеешь за дело. А вот убил ее кто-то другой. Тебе отмыться надо. Весь в кровище. И жить, будто ничего не случилось. Дня через три, пошлем туда людей, стайки чистить. Вот они пусть ее и обнаружат.

- Грязнов, какой же ты умный. Отдай мое белье постирать.

- Я сам его выстираю. Спи. Никто не должен знать, что ты был там.

- Грязнов, а почему ты мне всегда помогаешь? Мне что-то подозрительно. Сам у меня ничего не просишь, а мне всегда приходишь на помощь.

- Так я считаю, что мы друзья.

- Друзья. И все-таки это подозрительно. Ладно, я сплю. Ты мне потом скажешь, чего ты от меня хочешь.

- Скажу, скажу, - говорит Грязнов, закидывая ноги Дергачева на кровать.

Постирав одежду начальника, Грязнов топит печь и сушит ее. От нечего делать, он открывает планшетку и находит в ней документы на Дергачеву. «Проблема, - говорит он сам себе, - они должны быть у нее. Если верхом поскакать, туда обратно, за три часа можно управиться».

Небо уже стало светлеть, когда, Грязнов доскакал до подсобного хозяйства на заимке. Войдя в дом, он увидел на полу скрюченное тело, с лужами крови вокруг. Он бросил бумаги на стол и выбежал. « Какая жестокость. Можно же было просто пристрелить». Он гнал лошадь до самых ворот лагеря. Никого не удивило возвращение Грязнова утром. В деревню к вдовам часто ездили на ночь. Он сразу зашел к Дергачеву. Тот стоял с помятым лицом, но в чистой одежде.

- Все, - сказал Грязнов, - документы там.

- А она? Не пришла в себя?

- На полу у печи лежит. Ты где ее оставил?

- Там и оставил.

- Значит все.

- Проси, Грязнов, что хочешь, я все для тебя сделаю.

- Попрошу, Степан, слова только свои не забудь.

- А может, сразу скажешь, что для тебя сделать?

- Нет немного попозже. Вот, с женой твоей разберемся, и попрошу. Чтоб сейчас голову лишним не забивать. Сейчас следователи понаедут. Все-таки жену начальника лагеря убили. Искать будут. Тебе нелишне будет скорбный вид иметь.

- Скорбный и будет. Знал бы ты, как я сейчас жалею о ней. Я ведь ее так любил. А потом так ненавидел. А за что?

- А, правда, за что?

- Сам не знаю. Но вот хоть за то, что в лагерь угодила.

- Так в лагерь сейчас угодить проще простого, сам знаешь.

- Не береди душу, Грязнов. Все нет ее и проблем больше нет.

- Все. Больше ни слова.

- Дуняша, сегодня тебе опять придется мне ассистировать. Привезли больного с острым аппендицитом. Тянуть нельзя, у него уже прекратились боли, а это может означать только одно – отросток лопнул.

- Куда мне Сашку деть?

- Во второй палате легкие больные, попроси их приглядеть. Они ее любят.

- Ее все любят.

Сашке через четыре месяца будет только три года, но она уже считает до пяти и знает несколько небольших стишков, которыми веселит больных, когда Митин с Дуняшей заняты тяжелыми больными.

- Сашка, к теть Варе пойдешь? – спрашивает девочку, Дуня.

- Пойду. Она мне песенки споет. Еще у нее ягодка.

- А ты что ей подаришь?

- Куклу, - говорит серьезно Сашка.

- Нет, Сашенька, ты ей лучше платочек вот этот подари.

Дуняша сует в маленькие ручки шелковый платочек, когда-то привезенный из Москвы, и глаза ее становятся грустными. Все меньше и меньше остается вещей от той московской жизни. В начале они менялись на продукты, а потом уходили на подарки временным Сашиным нянькам. Теперь уже Сашка была большая и самостоятельно гуляла по больницы, когда папа и няша были заняты. Митина она назвала папой сразу и бесповоротно. Дуняша пыталась заставить ее говорить дядя, но Сашка упрямо говорила – папа. Дуняша стала подозревать, что брат учит ее этому, когда ее нет дома, и была права. Но зато она не смогла заставить Сашку называть себя мамой. Та упрямо звала ее «няшей». То есть по последнему слогу ее имени. И опять Дуняша заподозрила в этом брата и даже устроила ему скандал. Митин показал, что он не причем. Он показывал пальцем на Дуняшу, привлекая внимание девочки, и говорил:

- Мама, мама.

И Сашка следом повторяла:

- няша, няша, - она даже старалась угодить.

Дуняша перестала обижаться на брата, после одного случая. Как-то, показывая девочке на собачку, бегающую по двору, Дуняша стала учить Сашу говорить – собака. Она показывала на нее и говорила:

- Со-ба-ка, со-ба-ка, - после нескольких повторений, девочка поняла, чего от нее хотят, и сказала:

И сколько Дуня не повторяла «со-ба-ка», столько раз Сашенька повторяла: «Ав-ав-ав». Наконец взрослые поняли, что Саша говорит так, как этот предмет ассоциируется в ее прелестной головке. Дуняши пришлось смириться. Митин был счастлив. Дуня успокоилась, а он остался папой. Трудности первого времени пребывания в Сибири стали забываться. Больных в последний год стало меньше, за счет того, что поубавилось раненых. Жизнь входила в мирное русло. Зато стало много появляться людей истощенных. Митин, под разными предлогами держал этих людей в больнице не меньше недели. Немного подкармливал и выписывал. Давал простые микстуры, чтобы это походило на лечение. Его ругали за перерасход средств, но он всегда доказывал, что использовал все по минимуму. Так как в медицине, никто ничего не смыслил, ему сходила его благотворительность.

- Ну что, после баньки, как подобает? – говорит Никита, и ставит на стол бутылку. – По маленькой и отдыхать.

Еремке не хочется пить, но он не хочет обидеть хозяев. Все трое садятся за стол. Разгоряченные, расслабленные баней.

- За тебя, Еремка, - говорит Никита.

- Да, за тебя, - подхватывает Федор, - что живой остался в двадцатом, и что нас уберег от смерти лютой сегодня. У меня до сих пор коленки дрожат, как вспомню.

- Все господом предписано, - завершает тост Никита, и выпивает одним глотком самогон. Отправляет в рот щепотку капусты, и привычно крякнув, начинает смеяться. – Вот, что интересно, в магазинах водки нет, а все пьют. Что-то новые власти недокумековывают. Это ж, какие деньжищи собрать можно. Я вот сам подумываю, не заняться ли мне этим.

- Займись, Займись, коль спокойно жить надоело. Вот старая Матрена, решила так разбогатеть. Выгнала и продает понемногу. А к ней мужик приходит. Трясется весь с похмелья. «Продай,- говорит, - бабушка, помираю».

- Ну и что? – заинтересовался Никита.

- Что! Продала. Вчера только из кутузки выпустили. Он этот. Как его? А! По борьбе с самогоном оказался.

- Вот зараза. Больным прикинулся. Кто ж не дал бы, если человек от похмелья помирает. Это не по-человечески.

- Все говорят не по-человечески. Грозятся. Говорят, вот придет время, будет вправду с похмелья помирать, никто не даст.

- Да у него, если пошукать, дак, и у самого самогонка дома. Пусть не брешут, что они не гонят. Всю жизнь все гнали, а теперь не гонют. Враки.

- А как ты думаешь Еремка, может русский человек без водки прожить?

- Думаю, нет. Во всем мире пьют. Правда, не так много, как русские.

- А откуда тебе знать, как пьют в другом мире? – насторожился Никита.

- В книгах много о чем написано. Я читаю. Сравниваю.

- И тоже пьют? – с восторгом задает вопрос Федор.

- Да пьют же, конечно.

- Вот Никита, везде пьют, так что наливай еще по одной.

- А че раздухарился-то, Еремка же говорит, что там пьют мало. А ты наливай, наливай.

- Слухай, дядька. Я так, кумекаю, не в чем нас не должны побеждать буржуи. И я не позволю, чтобы меня какой-нибудь там капиталист перепил. Наливай.

- Мне бы поговорить с вами, - сказал Еремка, не надеясь, что мужики перестанут пить.

- Поговорить? – спросил Никита, - а разговор-то сурьезный, аль так, можно и под рюмку.

- Серьезный, Никита Антонович.

- Федька, поставь стакан, сказано. Послушаем сначала. Говори Еремка, что хочешь, все сделаем, все поможем. Не стесняйся. Что скажешь – все здесь и умрет.

- Жена у меня, где-то в этих местах.

- Так-так, - превращаясь, весь во внимание, - говорит Никита. – Где ж она?

- Что? – не сразу дошло до Федьки.

- В лагере, как их называют – в шарашке.

- Так ты повидаться хочешь, - спрашивает неуверенно Никита.

- Как получится.

- А получится, мил человек, так – тебя сгребут, да в другую шарашку и посадят.

- В других лагерях получалось. Находились добрые люди, говорили, что там ее нет.

- Може врали.

- Может и врали. Только я уже много мест проехал. Не могу я дальше двигаться, пока не узнаю здесь все. Слышал я, что рядом где-то лагерь. Мне бы добраться до него.

- Дак, здесь много лагерей. Между Тайгой и Томском один вроде, где-то посередке, люди бают. А за Томском и не сосчитаешь. Федька, перестань меня теребить, - оглянулся Никита на племянника. Но у Федьки были такие глаза, что тот решил спросить, - чего ты меня трясешь?

- Дак, Верка ж наша в управе, в Томске работает. Она все лагеря знать должна.

- И то верно. С тобой-то она говорить не станет, - повернулся он к Еремке, - а мне скажет. Сын у нее наш, от Лешего. Привозит его иногда погостить. Малец разумный, весь в нашу породу.

- Как же мне с ней увидеться?

- А я смотрю, ты уж и ждать не можешь?

- Не могу, Никита Антонович. Она ж не одна, с ребеночком.

- Час от часу не легче. Федька, посмотришь за хозяйством?

- А может, я поеду?

- Я сам. Здесь мудрость нужна.

- Как решишь, - сказал Федька, и добавил, - а молодуха придет, не обессудь, - он загоготал во все горло и тут же получил крепкий подзатыльник.

- Скажешь ей, как договорились. В лес ушел на неделю.

- Скажу. Лошадь запрягать?

- Запрягай. Осень ноне ох хороша. Сентябрь начался, а две недели ни одного дождя. Не помню, когда такое было. Иногда, бывало к такому дню, уж и листьев на деревьях нет. А нонче смотри. Даже не все еще пожелтели. Благодать. Но не седня завтра, дожди начнутся, так что нам действительно тянуть нельзя. Поедем, сейчас прям. В дороге поспим по очереди.

Вера, счастливая открыла глаза.

- Ванька, у нас три дня отгулов. Пойдем, сходим куда-нибудь, - крикнула она.

- Куда? – отозвался, улыбаясь, Митрухин.

- В лес. Тимошку возьмем. А то скоро дожди начнутся.

- Согласен, Вера. Надевай рабочую одежду. Буди Тимошку. Удочки возьмем.

- Ты поваляйся еще. Я в магазин схожу, куплю что-нибудь с собой. И Тимошка пусть еще немного поспит.

Вера выскальзывает из-под одеяла. - Ух, по утрам-то уже прохладно.

- Одеваюсь. У тебя под бочком тепло.

- Иди ко мне, еще погрею.

- Сейчас, - смеется Вера. Она быстро одевается и бежит в магазин, на ходу размышляя, что купить в дорогу. Они так редко остаются всей семьей дома вместе, что сегодня настоящий праздник.

Иван Митрухин, решил еще немного поспать, пока жена бегает в магазин. Он сладко зевает и накрывается одеялом с головой. Но заснуть он не успевает. В дверь нетерпеливо стучат. « Забыла, что-то», - думает он о жене, и вылезает из теплой постели. Шлепая босиком по полу, открывает дверь. В дверях стоит Дергачев.

- О, Степан! – восклицает обрадовано Митрухин, - Ты, что не уехал вчера? Проходи. Вот здорово. Мы семьей на рыбалку собрались, пойдем с нами, - Иван тянет за руку Степана в квартиру и даже не замечает, что Дергачев чем-то встревожен.

- Вань, мне с тобой поговорить надо. Собирайся, пойдем, погуляем по городу.

- Что-то серьезное?

- Мы можем и здесь поговорить. Вера в магазин пошла, раньше чем через полчаса не вернется. Тимошка спит. Пойдем в спальню.

- Посмотри ребенка, а то может, проснулся?

- Да его палкой не разбудишь, тем более в выходной день.

- Все же посмотри.

Иван осторожно заглядывает в спальню к сыну. Тимошка легко и спокойно посапывает.

- Все в порядке, - говорит он Дергачеву, - пойдем в спальню. Что могло случиться со вчерашнего дня?

- Я, к жене своей поехал, на заимку старух. Я тебе говорил раньше. Она там за хозяйством лагерным присматривала.

- А что ты ей другой работы найти не смог?

- Да не в этом дело. Провинилась она передо мной. Вот я по злобе и отправил ее туда. А вчера приехал…

- Ну и что? Приехал, а дальше что?

Иван подскочил с кровати.

- Ты что с ума сошел?

- Да как видно разум помутился. Я с ней разговариваю, а она молчит! Я с ней разговариваю, а она молчит! Но и не сдержался я. Когда в себя пришел, она уж готовая.

- Что ты теперь намерен делать?

- Не знаю. Вот посоветоваться приехал. Завтра, послезавтра, на заимку людей отправлю, ей вроде в помощь. Они и найдут ее мертвой. Может, до меня и не докопаются. Мало ли по лесу сброда ходит. Я не об этом пекусь. Ведь если, сразу убийцу не найдут, все перевернут. И до золота докопаться могут. А я не хочу терять такой куш. Власть она седня есть, а завтра другая придет. Как отдать такое?

- Но и задал ты мне задачку.

- Может подставить кого? Послать туда парочку заключенных и на них все повешать. Все равно доходяги, не сегодня - завтра, богу душу отдадут. Следствие, наверняка, этот новый сотрудник, Белов вести будет. Ты ж с ним в хороших отношениях.

- Как и ты. Мы с тобой в одно время с ним познакомились. Так мужик хороший, но захочет ли он подставлять себя за нас. Припугнуть его не чем. Я за ним никаких грехов не знаю.

- Есть у него один грех. Это он твою жену, Верку, из управы тогда выпустил.

- Что, что. Влюбился он тогда в нее. И выпустил. Это я уже потом допер, кто меня подставил. Из-за этого меня и отправили начальником лагеря. Сейчас может, уже как ты был бы, где-нибудь в управлении. Припри его фактами, он согласится.

- Ты что говоришь, Степан. У тебя все в порядке с головой. Как я ему в вину поставлю, что он мою жену когда-то спас?

- Жен на твой век хватит. А золота не будет. И будем мы с тобой нищие, а еще хуже, расстреляют нас, или в такой же лагерь, как у меня отправят.

- Что с тобой сделалось, Степан. Когда-то ты комиссара жалел. А теперь свою жену не пожалел и мою погубить хочешь.

- Вот потому, что я когда-то кого-то пожалел, вот я сейчас в таком дерьме и оказался. А комиссара я того, Николку, собственноручно убил. Голову ему шашкой снес. Не веришь? Спроси у Верки. Она видела. На ее глазах все было. Вот после того, я понял, что сейчас такая жизнь, только о себе думать надо. Придумай что лучше. Я на все согласен.

Увлеченные разговором, они не услышали, как легкие шаги Тимошки побежали от их дверей.

- Что-то мне показалось, там что-то скрипнуло, - сказал Дергачев, показывая на дверь.

- Да что там может скрипнуть. Мышей много, - но он все-таки вышел, прошел к комнате Тимошки, заглянул, и успокоенный вернулся, - Тимошка спит. Вера должна вот-вот вернуться. Придется рыбалку отменить.

- Какая рыбалка. Собирайся, пойдем к Белову. Может рассказать ему про золото. Взять в долю.

- Ага, наделай еще беды больше. А если он выслужиться захочет. Надо хорошо подумать, с чем к нему идти.

- А может Верку заслать. Он же ее любит.

- Про Веру даже не заикайся, а то я сам тебя сдам.

- Ладно, ладно.

- Вань, - услышали они голос Веры, - помоги мне. Смотри, чего я купила.

Мужчины оба вышли из комнаты навстречу женщине. Увидя Дергачева, у Веры побледнело лицо. « Не с добром пришел», - сразу отметила она для себя.

- Здравствуй Степан Федорович, в гости или с делом, - сказала Вера, всматриваясь в лицо гостя.

- С делом, Вера. Вот Ивану нужно по срочным делам отбыть.

- На долго? – Вера давно уже не спрашивает мужа, куда он уходит, если он сам не говорит ей об этом.

- Дня на два на три, - отвечает Иван, прикидывая, сколько займут его Дергачевские дела.

- Тогда и мы с Тимошкой сидеть дома не будем. Мы к деду в Тайгу поедем.

- К Никите? – спрашивает Иван.

- К кому ж еще? – говорит Вера, но голос ее злой и не довольный.

Но Иван предпочитает в перепалку с женой не вступать и на все соглашаться.

- И впрямь, Вера, съездите. А то скоро дожди начнутся, учеба Тимошкина, тогда уж до следующего лета не выберемся никуда.

- Вот и хорошо, что я продукты купила. Гостинцы Никите отвезу. А вы когда собираетесь.

- А мы уже уходим, - говорит Дергачев вместо Ивана.

Вера внимательно смотрит на мужа, он старается не глядеть ей в глаза.

- Вер, не злись, правда, надо.

- Но поесть-то у вас время есть?

- Нет, Вера, - говорит Иван, я вот буханку хлеба с собой возьму, да шмат сала. Вот лука еще пучок. Нам хватит.

После ухода мужчин, Вера садится на стул и обхватывает голову руками. Всем сердцем она понимает, что Дергачев принес беду в дом и она бессильна, что-либо изменить. Из комнаты, босиком, в одних трусиках, выходит Тимошка. Он обнимает мать и дрожит всем телом.

- Замерз, иди, оденься, - говорит она ему, отстраняя от себя.

- Ма, пойдем ко мне в комнату, я что-то тебе скажу.

- Что ты мне скажешь? – Вера встает и идет следом за сыном.

Он залазит на кровать, укрывается одеялом и просит Веру сесть рядом.

- Рассказывай. Во сне что-то увидел? – спрашивает она.

- Нет. Я дядьку того видел.

- Но который ты говорила фокусник.

Вера начинает волноваться.

- Он папе сказал, что он жену свою убил. Она их золото сторожила и с этим дядькой не хотела разговаривать. А он разозлился и убил ее. И папе сказал, что если он не захочет ему помочь он тебе, что-то сделает.

- Сыночка, с чего ты такое взял. Ты же спал. Это сон?

- Я не спал. Я хотел к папе в постель. Подошел к двери, а они там говорят. Вот я послушал. А потом мне страшно стало, и я убежал к себе в комнату. А папа потом зашел, а я сделал вид, что сплю. И они опять стали о чем-то говорить, но я уже не слышал. Боялся.

В дверь постучали. Вера подскочила, как ужаленная.

- Сыночек, никому никогда не говори про то, что ты слышал. Даже папе не говори.

- А папе почему?

- Сыночка, если ты не хочешь, чтобы маме было плохо, никому не слова не говори. Забудь, как будто никогда ничего и не было. Ты понял меня?

- Лежи, это папа, наверное, вернулся. Но мы с тобой договорились?

- Да не бойся, я же понимаю.

- Вот и ладно. Я бегу открывать.

Вера никак не может выбить крючок на дверях, который всегда так легко открывался. Потом она понимает, что сама упирается в двери и не дает крючку свободного хода. Наконец тот выскакивает из петли и Вера распахивает двери.

Перед ней, улыбаясь, стоит Никита.

- Здорово булы, - смеется он, - А где внук мой.

Из детской выбегает Тимошка и слету запрыгивает к деду на руки.

- Ох, какой ты большой и тяжелый, - он оглядывается на открытую дверь и кричит, - заходи, посмотри какой внук у меня, весь в батьку.

Через порог переступает, красивый молодой мужчина. Его смущенная улыбка, что-то напоминает Вере. Она улыбается ему, как положено улыбаться любому гостью, и вдруг вскрикивает, крестится и садится на стул. Никита хохочет.

- Во-во, Верка. Мы тоже с Федькой всех святых вспомнили.

- Еремка? – шепчет Вера.

- Да, Вера Матвеевна.

- А ты красавцем стал, - говорит она, осматривая его с головы до пят, - ты раньше не складным был, когда записочки мне от Лешего привозил.

- А вот вы Вера не изменились, только еще красивее стали.

- Ох, льстец. А что на вы-то перешел. Разница в возрасте небольшая. Раньше Веркой звал.

- Дурак был, - просто сказал Еремка и улыбнулся.

У Веры аж сердце екнуло от его улыбки.

- Ох, не одну, видно, девку спалил, - сказала Вера.

- Да где ему, - вступил в разговор Никита, - он жену свою ищет.

- Жену, - переспросила Вера с недоверием, - где ж ты потерял ее?

- Ты бы Тимошку отправила в магазин за чем-нибудь, - говорит шепотом Никита, чтобы не обидеть внука.

- Сейчас. Тимошка, сбегай в магазин за хлебом и конфет купи себе. Только выбери получше.

Тимошка любит ходить в магазин, но сегодня дед в гости приехал и ему не очень хочется уходить.

- Иди Тимошка, я без тебя не уеду.

- Я быстро, - кричит уже на ходу мальчишка, выбегая из дома.

- Магазин далеко? – спрашивает Никита, чтобы определить время для разговоров.

- Минут пятнадцать ходить будет.

- Но нам этого хватит, чтобы вкратце рассказать. Вера, ты же в управе работаешь. А его жену из Москвы этапом, в какой-то из наших лагерей отправили. Может, ты что знаешь?

- Я часто печатаю списки осужденных. Фамилия-то как.

- Дергачева. Дарья Дергачева.

- Ну, ты парень сказал. Смотри, у меня загривок сразу взмок.

- Это ж жена начальника лагеря, Дергачева, - сказала Вера.

- Значит он теперь начальник лагеря. Тогда вряд ли у него Даша.

- У него, - продолжила Вера, - ее из Москвы прислали, поэтому никто их вместе не связал. Только не очень понятно, как он ее вызволил.

- Да. Не раз хвастал, что он ее на скотный двор сослал. А Тимошка вот сейчас говорил, что Дергачев мужу моему сказал, что убил он свою жену. Говорит, что на заимке старух он золото прятал, а она охраняла. Но Тимошка мог что-то не так понять.

- Может расспросить его? – спросил Никита.

- Нет-нет, - замотала отрицательно головой Вера, - сын и без того напуган. Он же сказал, что она на заимке старух. Там и надо искать, живую или мертвую. Я мужу сказала, что мы с Тимошкой в гости к вам на два дня уедем. Он согласился. Я могу показать вам заимку эту. Я в детстве часто туда бегала.

- Тогда поехали. Где Тимошка-то? – заволновался Никита, что время уходит.

Вера, во время разговора с Никитой, поглядывала на Еремку. Тот, сидя на стуле, молчал, но лицо его выдавало. Он то становился бледным, то резко краснел.

Тимошка несказанно обрадовался, что они едут к деду. И даже еще куда-то по пути заедут.

Проезжая Заречное, Вера сказала:

- Здесь уже рядом. Версты три. Дорога повернула в лес. Телегу стало трясти. Тимошка попробовал развеселиться, но мать скоренько усадила его подзатыльником. Разговоры закончились. Все напряженно ждали, когда появится дом. За версту услышали визг некормленых свиней и мычание коров.

- Правильно едем, - сказала Вера.

Когда подъехали к воротам, слушать, разноголосый вой стало, невыносимо. Еремка соскочил с телеги и бросился к дому. Черное пятно на полу, привело его в ужас. Он перепрыгнул его и заглянул в комнату. На кровати лежала женщина. Лицо ее было черно от кровоподтеков, волосы слиплись от крови. Глаза почти не открывались. Трудно было узнать в этой женщине его милую хрупкую Дашу.

Он подбежал к ней, приподнял за плечи. Женщина застонала от боли. Еремка растерянно оглянулся. В дверях стояли Никита и Вера. Вера плакала. Никита, поглядев на нее, вдруг сказал:

- Пойди скотину накорми. Тоже живые. Дай, что найдешь. А мы пока решим с Еремкой, как ее везти. Быстрее только. Нет времени.

Вера выскочила в сенцы, схватила ведра, налила коровам и лошади пойло. Вылила три ведра воды в кормушки свиньям, и пока животные соображали, что же им дали, она стала разносить сено. Приготовленную мелкую картошку, не разрезая, засыпала свиньям. Запыхавшаяся, села под корову и начала быстро тянуть за соски. Потом другая корова, получила освобождение от переполнявшего ее молока. Вера с ведрами молока заскочила в дом. Зачерпнула ковшиком молоко и поднесла ко рту Даши. Та с жадностью стала пить молоко, возвращая себе силы.

- Вот что значит баба в хозяйстве, - тихо говорил Никита Еремке, - разве мужик бы так резво управился. А разве мы с тобой подумали, что она здесь лежала без еды, без воды.

Тимошка лежал в телеге. Ему запретили входить в дом. Теперь, когда мама управилась с хозяйством, она, наконец, подошла к нему.

- Слушай, сынок. На твои восемь лет, много тайн досталось, я прошу тебя сохранить еще одну. Все что ты сегодня увидел, или увидишь, не кому не рассказывай, даже папе. Мы сюда не заезжали. Мы сразу поехали к дедушке Никите. Ты хорошо меня понял.

- Я уже взрослый, мама. Я бы и сам не рассказал.

- Хорошо, что ты у меня умный и понимаешь какое сейчас время.

- Мы сейчас повезем тетю Дашу в больницу. Ничего не спрашивай, и не говори, - сказал подошедший Никита. Пойдем Вера, поможешь. Ей с женщиной спокойнее будет.

Вера вошла в дом. Дарья так же отрешенно лежала в постели. Глаза ее блуждали по потолку.

- Подойди к ней, - сказала она Еремке, - может, узнает тебя и у нее сил прибавится.

Еремка подошел, наклонился над Дашей, пытаясь поймать ее взгляд. Она посмотрела на него. Губы стали что-то шептать. Он наклонился ниже и услышал:

- Саша? Я умираю? Ты пришел за мной? Я знала, что ты придешь за мной. Я люблю тебя, Саша. Теперь мы всегда будем вместе.

- Конечно, Дашенька, всегда. Никогда я больше не отпущу тебя от себя.

- Это она о ком? – спросил Никита, услыша имя – Саша.

- Да бредит она, - сказала Вера, - Я набросала в телегу сена, чтоб не так трясло. - Она отозвала мужчин в сторонку и тихо сказала:

- До города не довезем. До Тайги двадцать верст отсюда не меньше. Есть здесь, в Заречном, лекарь один. Хороший. Вот он может и вытащит ее с того света.

- Я знаю его, - сказал Еремка. – Но ведь это отец Дергачева.

- А что он сделает? Если ему рассказать, что это сын такое сотворил, не побежит же он на своего сына доносить. А значит и нам он не навредит.

- Есть в ее словах правда, - сказал Никита, - три версты не двадцать три. Он хоть скажет, довезем мы ее до больницы, или нет.

Дашу осторожно положили на телегу, Никита взял вожжи и стал выезжать из ворот. Потом он вроде как, что-то вспомнил и поманил к себе Тимошку.

- А ну Тимошка, раствори - ко все ворота у скотины. Пусть сама пасется. Когда сюда придет еще кто. Река рядом. Воду найдут, а корма – вон весь мир.

Тимошка с радостью выпустил всех животных, а лошадку даже подстегнул, чтобы она выбежала из конюшни.

У ворот Дергачевых остановились. Вера забежала первая и через минуту, Федор Михайлович, сам завел лошадь на свое подворье. Огромный забор защищал от посторонних глаз двор. Дашу занесли. Вера помогла ее раздеть. Дергачев - старший, Еремку узнал сразу. Сверкнул на него злым взглядом, но промолчал. Вера уже сказала, что женщину избил его сын, Степан. Он сам видел, насколько были сильны побои, потому как в этой женщине не сразу признал свою невестку, Дарью. Вопросов у него было много, а времени мало. Даша горела и стонала. С Верой они обмыли тело от крови. Выстригли волосы, на разбитой голове. Раствором из медуницы обмыли раны. Дергачев старший, сам влил в рот Дарьи какой-то раствор. Накрыл ее одеялом и вышел к мужчинам.

- Она уснет сейчас. Ей будет чуть полегче, но мне ее не вылечить. Там внутри могут быть серьезные повреждения. Думаю, что ей нужна операция. Если хотите, чтобы она выжила, везите в Тайгу. Там доктор хороший. Я его знаю.

- Слушай, а ты не боишься, что если узнают, что это сделал твой сын, то его отправят в такой же лагерь, каким он сам заведует, - спросил Никита.

- Боюсь. Сын он мне. Но я с вами поеду. Доктор этот мне обязан немного. Может так вылечит, не станет сообщать в милицию. - Он опять поглядел злым взглядом на Еремку и сказал, - А с тобой я потом с глазу на глаз поговорю.

- Я тоже жду этого разговора, - ответил Еремка.

Дергачев – старший, удовлетворенно кивнул.

Выехали они через час, на двух подводах. Хозяин дома запряг и свою лошадку.

Глубокой ночью въехали в Тайгу. Обе подводы направились к больнице.

Когда, доктор Митин, увидел на пороге своего дома, ночью, Дергачева, он почувствовал беду.

- Что-нибудь случилось?

- Да, - Федор Михайлович Дергачев, немного задумавшись, спросил, - Помнишь ли ты, Константин Сергеевич наш уговор, что поможешь мне, когда попрошу тебя об этом?

- Помню. Вы заболели?

- Нет, очень плохо моей невестки. Ей, мне кажется, нужна операция.

- Но чего ж мы стоим. Ее надо осмотреть.

- Погоди, доктор. Здесь не все так просто. Ее избил мой сын, и я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал об этом.

- Я не имею права о таких больных не сообщать в милицию. В этом вопросе мне трудно будет вам помочь.

- Доктор, я почти три года у тебя ничего не просил и дальше не попрошу. Уважь. Сын он мне. Осмотри, сделай операцию, если надо, и мы сразу увезем ее отсюда. Перевязки я и сам могу делать.

- Давайте сначала осмотрим. Заносите ее в больницу.

- Может, прям здесь, посмотришь? Если что серьезно, тогда уж туда.

- Хорошо. Заводите и уложите вот на эту кушетку. Пойду, надену халат и возьму инструменты.

- Понесли, - выбегая, махнул рукой Федор Михайлович.

Они осторожно подняли одеяло с Дашей и понесли. Доктор уже ждал. Он испугался, когда увидел, в каком состоянии находится женщина, но промолчал. После осмотра, он зашел в комнату сестры. После разговора с ней они вышли вместе.

- Кто-то должен остаться здесь с маленьким ребенком. Женщина пойдет помогать нам. Мужчинам лучше подождать во дворе, кроме одного, кто присмотрит за ребенком.

- За ребенком Тимошка присмотрит, - сказала Вера.

- Это мой сын. Ему восемь лет, но он очень ответственный. Кроме того мужчины будут на улице, если не справится, они помогут.

Два часа шла операция. Митину ассистировали – Дуняша и Еремка, на лица, которых были надеты маски. Вера отказалась. Ей было страшно. Она, в халате, ходила по коридору и следила, чтобы у других больных не появилось нездоровое любопытство. После операции, Дашу, по распоряжению доктора, на носилках отнесли в его квартиру и уложили на твердую кушетку за ширмой. Дергачев не знал, как благодарить доктора, за то, что тот не станет сообщать в органы.

- Константин Сергеевич, как только скажете, мы сразу ее увезем.

- Ей надо будет здесь пробыть неделю не меньше.

- Тогда я продукты привезу.

- Ничего пока не надо, Федор Михайлович. Сейчас главное не привлечь внимания посторонних. Вы уж не подводите меня. Приедете ровно через неделю. Сейчас пока всем лучше покинуть больницу.

Дуняша сняла с себя халат и заглянула в комнату к девочке. Мальчик, которого оставили присмотреть за ребенком, спал, не раздевшись рядом с девочкой. Ее ручонка крепко обнимала его за шею.

Дуняша вышла и устало, но с улыбкой сказала Вере:

- У вас очень хороший сын, - загляните, посмотрите на них.

Вера приоткрыла дверь и тоже улыбнулась, за ней потянулись мужчины. Вид спокойно спящих детей немного разрядил обстановку.

- Поезжайте. Уже светает, - сказал доктор.

- Разрешите мне остаться, - попросил Еремка, - за ней надо присматривать. А я, и за ребенком пригляжу, и за больной.

- Один может остаться. Нам действительно понадобится помощь, но остальных прошу, как можно скорее уйти.

Дуняша, убрала ручку девочки с Тимошки, и Вера, взяв сына на руки, понесла его к телеге. Они разъехались. Веру с Тимошкой Никита повез к себе. Дергачев старший, с тяжелыми думами, поехал домой в Заречное. Его волновал сын - не пострадает ли он от своей ярости. И доктор – сдержит ли он свое слово, не сдаст ли их.

Степан Дергачев и Иван Митрухин, выйдя из дома и найдя укромное место, долго советовались, как поступить в данной ситуации. Подключать ли к своим проблемам следователя Белова. Все равно впоследствии, ему придется заниматься убийством женщины. И он может нарыть против Дергачева много. Хоть и пили они вместе, но человек он новый и как обернется разговор с ним, еще неизвестно. Дергачев боясь за свою шкуру, все возвращался и возвращался к тому, что с Беловым должна поговорить жена Ивана, Вера. Но Митрухин был категорически против того, чтобы втягивать в это гиблое дело свою жену.

- Я бы, Иван, ради дружбы ничего не пожалел, - говорит Дергачев, как самый веский аргумент.

- Я тоже ничего не пожалею, - говорит Иван, - кроме своей семьи. Я могу распорядиться своей жизнью, но не жизнью Веры и Тимошки.

- Пойми, без нее мы не сможем договориться с Беловым.

- Разговор окончен. Я не собираюсь торговать своей женой.

О, как захотелось рассказать Дергачеву, о той ночи, когда Вера приезжала к нему в лагерь с просьбой повидать Николку. Он бы мог распалить Ивана, рассказывая о Веркиных ласках. Но он все-таки решил оставить это на потом, когда уже совсем не сможет с ним справиться. Он опять заговорил:

- Ну, тогда подскажи, что делать?

- Мне первый вариант больше понравился, когда ты хотел подставить каких-то доходяг из лагеря. Сделай так.

- Ты думаешь?

- Конечно. Только тянуть не надо. Любой следователь поймет, что по времени не сходится смерть и пребывание твоих доходяг на заимке.

- Думаешь надо отправить прямо сегодня?

- Да, сегодня. Под вечер. Значит, только завтра начнется все крутиться. Подогнать просто время. Вот об этом мы сможем поговорить с Беловым. Сам не захочет искать ветра в поле. Быстро раскрытое преступление – ему плюс.

- Что ж, на том и порешим. Я уезжаю. Белов, Иван, на твоей совести. – Дергачев посмотрел на Митрухина долгим взглядом. И тот понял, что друг его, Дергачев, пойдет на все, чтобы отвести от себя опасность.

Темный лес смыкался с черными тучами, наплывающими на мир и поглощая последние остатки вечерних сумерек. Приближалась гроза. Телега громыхала по лесной дороге. Вместо возницы сидел Грязнов. В конце телеги, прижавшись, друг к другу, сидели двое осужденных. Они тихо, чтобы их не услышал впереди сидящий, переговаривались.

- Не знаешь, с чего это нас, на ночь глядя, на заимку везут?

- Зачем не знаю. Но чувствую, что без подлости не обойдется. Не спроста это. Надо быть осторожными. Если что, действовать надо вместе. В общем, так, один глаз на нем, другой на мне.

Грязнов сидел впереди, погоняя лошадь. Он даже не оглядывался на тех доходяг, которые сидели в конце телеги. От пули далеко не убежишь. Он решил для себя, что обратно никто из них не вернется. Как только они обнаружат труп жены Дергачева и натопчут достаточно на месте ее гибели, он их расстреляет, как убийц. Эта мысль пришла к нему в дороге, когда он обдумывал, как спрятать следы преступления. Этот вариант ему понравился больше других.

К дому подъехали, когда стемнело окончательно. Тишина на заимке насторожила. Не кормленая скотина не могла молчать. Грязнов приказал доходягам войти в дом и не выходить, пока он не проверит подворье. Они, ничего не подозревая, вошли в дом. Грязнов накинул щеколду на дверь. «Пусть подольше там потопчутся», - решил он. Зажег, висевший на стене дома фонарь. Обойдя подсобные строения, удивился. Все двери были открыты, но вся живность была на месте. Но вникать особо в то, что он увидел, у него не было времени. Не хотелось задерживаться здесь до утра. Вот-вот пойдет дождь, и тогда отсюда не вылезешь. Он заторопился. Осталось дело на пять минут. Но самое неприятное. Убить доходяг. Он подошел к рыльцу и поставил фонарь на пол. Открыл щеколду. Отошел в тень. Теперь все было хорошо. Он сразу увидит выходящих, они же его не заметят. У него будет возможность, и прицелиться и выстрелить. Он набрал в легкие воздуха и громко крикнул:

- Эй, мужики, быстро сюда! Бегом!

Дверь распахнулась, и оба заключенных выскочили на крыльцо.

- Фонарь, - не крикнул, а простонал один из них.

Два выстрела, не дали другому, ни сообразить, ни ответить.

Грязнов вышел из темноты и прошел мимо распластавшихся трупов в дом, захватив с собой фонарь. Он сразу же увидел на полу засохшее пятно крови, следы от которого шли в дальнюю комнату. Перешагнув через него, Грязнов прошел рядом с отпечатками следов. Поднял высоко фонарь, огляделся, выискивая тело, и ничего не обнаружил. Он начал волноваться. Заглянул за печь. Осмотрел другие помещения. Женщины не было нигде. Он вышел на крыльцо, оставив все двери открытыми. Сел на телегу и задумался. Как же теперь объяснить, что здесь произошло. От волнения, теперь уже за свою шкуру, Грязнов никак не мог ничего придумать. Наконец решив, что додумает все по дороге, стегнул лошадь. Она рванула с места, и по ночному лесу загромыхали разъезженные колеса. До самого лагеря, он придумывал и отвергал разные версии. Все они не годились. При любом раскладе выходило, что заключенные были убиты зря. Разозлившись и на себя и на начальника, из-за которого он попал в этот передел, Грязнов решил, что будет справедливо, если они вместе обсудят, как выкрутиться из этого. Въезжая в ворота лагеря, он остановился перекурить с охраной.

- Что нового произошло за время моего отъезда? – спросил он, затягиваясь дымом.

- Особо ничего, - ответили ему.

- А не особо? – усмехнувшись, спросил Грязнов, чтобы как-то продолжить разговор с неразговорчивой охраной.

- Медведь двух заключенных заломал.

- Они дерево пилили. В общем, пока на крики прибежали, они уж готовые. Конвойные стреляли. Но медведь ушел. Говорят, что попали. Может где сдохнет.

- Да, если сдохнет, - сказал Грязнов, - а если не сдохнет и ранен, он еще не одного заломает. Завтра надо усилить охрану. Ладно, пошел я братцы отдыхать.

От рассказа охраны, он сразу успокоился. План созрел мгновенно. Он вошел к Дергачеву. Тот лежал на кровати, не сняв сапог, но в одной рубашке. Увидев Грязнова, сразу торопливо поднялся.

- Вернулся? – спросил он.

- Вернулся, - он хотел продолжить, но вдруг запнулся. Ему показалось, что за старинным шкафом, отделяющим комнату от кухни, кто-то шевельнулся. Это, конечно, могла быть и мышь. Но Грязнов не был бы Грязновым, если бы стал так запросто подставлять себя. Он решил, что для него будет безопаснее, если он не станет говорить начальнику, что женщины он не обнаружил. Можно оказаться лишним свидетелем.

- Чего замолчал? – настороженно спросил Дергачев, - случилось что?

- Да, Степан Федорович, случилось. Я взял с собой двух доходяг, помочь хозяйки на заимке. Подъехали к дому. Я отправил их спросить у нее, что нужно сделать, а сам пошел конюшни, да стайки осмотреть. Услышал, через какое-то время ее крик, выскочил. Смотрю, а эти два ублюдка, все в крови из дома выскакивают. Но я даже подумать не успел. Вижу, сбегут сейчас, но и положил их там, на крыльце. Обоих на смерть. Заскочил в дом, а она сердешная тоже мертвая. Вот, вскочил на телегу и сюда. Надо следователей вызывать. Ехать туда срочно. На улице такой ветрище. Дождь сильный будет.

- Уже пошел. Ты успел доехать, а то до утра бы не выбрался, - сказал Дергачев и устало сел снова на кровать. – А следователи уже здесь. Сегодня медведь двух заключенных заломал на смерть. И ушел раненый. Знакомься, товарищ Белов. - Из-за шкафа вышел мужчина, молодой, светловолосый, с круглым добродушным лицом. Только взгляд его был глубоким и пронизывающим. Грязнов поежился под его пристальным взором.

- Здравствуйте, - сказал он и первым протянул руку.

Рукопожатие Белова было слабым и равнодушным. Грязнов был достаточно умен, чтобы понять, что над ним сгущаются тучи. Не без основания, он заподозрил, что начальник хочет списать на него свое преступление. Иначе, зачем прятать следователя за шкаф при их разговоре. Подозрения укрепились, когда следователь обратился к Дергачеву с вопросом:

- Степан Федорович, будет ли завтра здесь оперативный уполномоченный уголовного розыска?

- Да. Митрухин прибудет к утру. Грязнов, до утра вы свободны, - сказал Дергачев, не взглянув на того.

Лицо Грязнова передернулось, он быстро вышел, забыв попрощаться. Было ясно, начальник что-то затевает против него. Но, не зная, что тот задумал, Грязнов не знал, как себя обезопасить. В конце концов, он решил, если почувствует, что ему конец, он утащит за собой и Дергачева. Напишет в Управление обо всех беззакониях творившихся в лагере. Предательства Грязнов прощать не собирался.

Утром, дождь немного стих, и когда приехал представитель от уголовного розыска, все выехали на заимку. Несколько часов пришлось добираться до места. Колеса утопали в грязи. Приходилось постоянно их чистить от комков травы и глины. Чтобы скрасить путь, ездоки пили самогон, рассказывали скабрезные истории и ругались матом. Дергачев, постоянно забывая, что он должен скорбеть о погибшей жене, громко хохотал. Смех его коробил даже его друга, Митрухина. Белов же, не посвященный в дела, списывал такое поведение Дергачева на нервное перенапряжение и самогон. Когда увидели черную крышу дома и распахнутые настежь ворота, все замолчали. Подъезжая к заимке, лошадь стала храпеть и упираться. Все насторожились и достали оружие. Дергачев передал вожжи Белову и первым спрыгнул с телеги. За ним последовали Грязнов с Митрухиным. Они осторожно подкрались к забору и заглянули во двор. То, что они увидели, потрясло. Огромный медведь, рыча и фыркая, подпрыгивал на теле одного из убитых, вырывая когтями куски мяса. Все трое разом прицелились и по команде Дергачева выстрелили. Медведь, захлебнувшись своим рыком, приподнял свою голову и, немного постояв, рухнул на землю, придавив своим телом труп заключенного.

- Ну и дела? – со страхом сказал Белов. – Впервые вижу такую ярость медведя.

- А ты вообще-то медведя когда-нибудь видел? – усмехнувшись, спросил Митрухин.

- Нет. Откуда. Я в городе вырос.

- Ты на медведя посмотрел. Чтобы ты сказал, если бы увидел, как коровы топчут своего сородича.

- Разве такое бывает?

- Бывает. Мы однажды корову подстрелили и ушли за телегой, чтобы домой отвезти. А когда вернулись, увидели, как большое стадо коров, ополоумев, топчут тушу ногами. От той коровы тогда ничего не осталось. А стадо ушло, только после нескольких выстрелов и криков людей. Вот и разберись, что на них действует.

- А тут и разбираться нечего, - сказал, слушавший рассказ, Дергачев. – Запах крови бесит животных. Как, впрочем, и людей. Преступайте, товарищ Белов. Пройдемте в дом. Начнем с женщины.

Опасливо оглядываясь на медведя с открытой пастью, они прошли в дом. Там было все перевернуто и поломано. Кровавые медвежьи следы были везде. Женщины в доме не было.

- Где же женщина? – спросил Белов.

- Видно медведь уволок. Теперь уже не разыщешь. Всю ночь дождь хлестал. Ее видно утащил и опять вернулся, - объяснил Грязнов.

- А зачем он ее утащил?

- Ты что и этого не знаешь, что медведь только тухлое мясо ест? Он теперь так запрятал, что ни одна живая душа не сыщет. Да и искать опасно. Теперь здесь неподалеку не только медведи шастают. Теперь сюда и волки сбегутся и другие твари.

- Но рыси, например. На ночь оставаться точно нельзя.

Белов заторопился.

- Тогда надо быстрее закончить с этими делами.

- Давай. Пиши, а мы животин поищем. Может, что осталось от хозяйства.

Дергачев, подойдя к Белову, спросил:

- Что с мертвыми прикажешь делать? С собой везти или здесь захороним?

- Как решишь начальник. Протокол мы завизируем.

- Слушай, что я хочу сказать. Ты слышал рассказ Грязнова, что он этих двоих убил за женщину. Но ты посмотри. Они совсем не там находятся, где он их оставил. Может, они и не были убиты. А что если он их только ранил? Может, и женщина была жива?

- Не пойму я, Степан Федорович, к чему вы клоните, - Белов оторвался от бумаг и взглянул на Дергачева.

Рядом с тем, стояли Грязнов и Митрухин. Глаза их не предвещали ничего хорошего. Белов почувствовал, что его рубашка становится мокрой. Он вдруг понял, что и его смерть здесь, очень легко спишется на медведя. Кое-как совладав с собой, он спросил:

- Что вы хотите?

- Понимаешь, Виктор, - обратился к нему по-дружески Митрухин, - мы здесь все друзья, включая тебя. Что будет, если ты напишешь в протоколе, что Грязнов убил этих бандитов? Это значит, что его замучат допросами. Сам знаешь. Может лучше списать все на медведя? Тем более, что факт смерти никто не устанавливал. Может, они были только ранены? А медведь и привел их всех к смерти.

- А женщина?

- А кто устанавливал, что женщина была мертва? Это же все, со слов Грязного. Он, в страхе, ничего и не понял. Помчался опрометью в лагерь. Но если узнают в управлении, что он бросил раненых, пусть и заключенных…. Напиши о несчастном случае. Жизнь долгая, может и тебе наша помощь понадобится.

- Протокол, должен завизировать врач, - неуверенно сказал Белов, но было уже ясно, что он на все согласен.

- Врач подпишет, - твердо сказал Дергачев.

- Тогда я согласен. Тем более, что действительно я сам видел свирепость медведя.

- Вот и хорошо, - легко вздохнув, сказал Дергачев.

- Меня только смущает одно обстоятельство, - опять залепетал Белов.

- Какое? - уже более раздраженно спросил Дергачев.

- Насколько я понял, это была ваша жена?

- Да. Но ее не вернешь. Что же подставлять товарищей. О жене я один погорюю. Вот сегодня вместе со мной помяните ее, и мне будет легче.

- Я вам соболезную.

- Спасибо. Нам надо торопиться. До ночи мы должны вернуться в лагерь.

- Мне работы на час не больше.

- За это время мы похороним всех в одной могиле. На кладбище поставлю памятник для жены. Отнесу туда земли отсюда. Это все, что я могу для нее сделать.

- Я вам сочувствую, - сказал Белов, - и помогу.

Возвращаясь в лагерь, Дергачев молчал всю дорогу. Остальные тоже притихли. Все-таки у начальника было горе. Он потерял жену. Дергачев, который все это время боялся за себя, сейчас, когда лично для него опасность миновала, он вдруг остро ощутил, как нужна была ему его Дарья. У него будто из-под ног выбили скамейку. Ему так сильно захотелось завыть на весь лес. Но рядом сидели люди, и он только морщил свой лоб и тер его кулаком до боли. Хотелось напиться, но самогон выпили еще по дороге на заимку.

Вечером все собрались у Дергачева в доме. Доктор подписал, не спрашивая ни о чем, бумаги и тоже примостился за столом. Каждый сказал слова соболезнования Дергачеву. Пили вначале понемногу, боясь обидеть начальника. Потом стаканы стали наливаться все чаще. Разговор оживился. И, когда Дергачев молча напился до того, что его голова упала на стол, остальные осторожно унесли его на кровать и продолжили. Теперь разговор был веселый, с крепкими словами, с прибаутками, а потом затянули песню. Как всегда на Руси. Горе ли, праздник ли – все едино.

Еремка проснулся от легкого прикосновения чьих-то рук. Кто-то легко подергивал его за волосы. Он повернул голову и приоткрыл глаза. Перед ним стояла маленькая девочка. Ее головка была густо покрыта светлыми колечками волос. Зеленые глазки хитро прищуривались. Прелестные губки улыбались. И вся она была такая миленькая, что Еремка тоже заулыбался.

- Ты кто, прелестное создание? – спросил он, и, не сдержавшись, погладил девочку по головке.

- Я Саса, а ты кто, - ответила она, мило склонив свою головку к плечику.

- Саса? А может, Саша?

- Я зэ сказала Саса.

- А ты шипеть умеешь, как гусь, когда он сердится?

- С-шс-ш, - девочка старательно стала изображать шипение, путая звуки.

- А давай вместе шипеть, - сказал Еремка, - и, помогая девочке, стал выводить, - ш-ш-ш.

Девочки очень понравилось шипеть вместе дядей. Он посадил ее себе на колени, и они самозабвенно стали шипеть. Через несколько минут, Еремка снова задал девочке вопрос:

- Ну и как тебя зовут?

- Саса, - так же быстро ответила девочка.

- А теперь давай вместе. Са-ша.

- Са-ша, - повторил ребенок.

- Какая ты умница, - похвалил ее Еремка, - давай еще раз. Как тебя зовут?

- Са-ша, Са-ша, Са-ша, - мотая в такт головкой, повторила несколько раз девочка.

- У тебя красивое имя. Саша.

- А как тебя зовут? – спросила она.

- И меня Саса, - смеясь, ответил он.

- Саша, Саша, - поправила его девочка.

- Молодец. Теперь мне надо встать и заправить постель. Где твоя мама?

- Все ушли лечить. Смотри, какой у меня кулончик, - сказала девочка, и приподняла на себе серебряную цепочку. Достала из-под платьица маленькое серебряное сердечко.

- Ой, какое красивое, - похвалил Еремка.

- А смотри, оно открывается. Только я не могу сама открыть.

- Смотри, здесь маленький листок.

- Я знаю, - сказала девочка, - только его трогать нельзя.

- Мне папа сказал, что смотреть можно, а трогать нельзя.

- А можно я прочитаю, что там написано?

- А я знаю, - засмеялась девочка.

- Меня любит папа.

- Так и написано?

- Ну-ка, - он поднес поближе к себе кулончик и прочитал, - «Я люблю тебя, Саша». Как-то очень по взрослому написано, - сказал он.

- А я уже большая, - ответила на его замечание девочка.

- Конечно. Я сразу увидел, что ты большая. Давай кулончик закроем и спрячем его в платьице.

- Я сама, - сказала девочка и с удовольствием защелкнула крохотный замочек. – Пошли, - потянула она его за руку, - Няша сказала, чтобы ты ел. И чтобы тетя ела. Я позову тетю.

- Нет-нет, - забеспокоился Александр, - ей надо лежать.

- Тогда я отнесу пирожок.

- Подожди, я умоюсь, и мы вместе отнесем пирожок.

Александр пошел в коридор, где висел рукомойник умыться. Но Саша не могла ждать столь долго. Она забежала в комнату, где лежала женщина. Дарья смотрела на девочку и улыбалась. Лицо ее было еще в синяках, но они уже превратились в светло зеленые пятна. Голова была перевязана. Сашка часто видела перевязанных людей, и это ее ничуть не смущало. Прямо с порога она заявила:

- Хочешь, я тебе кулончик покажу?

- Хочу, - улыбаясь, сказала Даша.

- Смотри. Красивый?

- Очень, - сказала Даша, увидев серебряное сердечко.

- А знаешь, что там?

- Нет, не знаешь, нет, не знаешь, - засмеялась девочка.

Александр, стоя за дверями с полотенцем в руках, прислушивался к разговору.

- Там написано, - осторожно сказала Даша, - «Я люблю тебя, Саша», так?

- Да, тебе папа сказал, я знаю, - разочарованно сказала девочка.

- Подойди сюда, - сказала Даша и протянула к девочке руку, - можно я тебя по головке поглажу.

- Можно, меня все гладят.

- Как тебя зовут?

- Са, - девочка задумалась немного и потом уверенно выдохнула, - ша.

- Очень красивое имя, - Даша обняла и прижала к себе девочку.

- А ты что? Плачешь? – спросила Саша.

- Нет. Это я от радости.

- А…. Хочешь, я тебе пирожок принесу.

Девочка вприпрыжку побежала на кухню и столкнулась с Александром. Он схватил ее на руки и высоко поднял. Девочка засмеялась и стала болтать ножками.

- Тетя пирожок хочет.

- Беги за пирожком, - сказал Александр и поставил ее на пол.

Он вошел в комнату. Даша сидела, прислонившись к спинке кровати. Она смотрела на Александра, часто надолго закрывая глаза. Потом ее ресницы вздрагивали, она поднимала их и снова закрывала, будто ей в глаза бил сильный солнечный свет. Он подошел ближе, сел рядом с ней на краешек кровати и взял ее руку. Она не открывая глаз, спросила:

- Это не сон?

- Нет, - сказал Александр и легко прикоснулся горячими губами к ее безвольным пальцам.

- Я не верю, - прошептала она, - этого не может быть. Это сон.

- Это явь, любимая Дарьюшка. Я искал тебя больше трех лет. Я нашел. Прости меня. Тебе столько пришлось пережить.

- Не надо об этом. Где мы?

- В больнице, в Тайге.

- Он найдет меня.

- Не найдет. Никто не знает, что мы здесь.

- Я, наверное, брежу?

- Почему ты так думаешь?

- Тебя не может здесь быть. И Сашенька. Наша с тобой дочь, тоже здесь. Скажи. Мы умерли?

- Даша, Даша, прекрати. Мы в реальности, - крикнул Александр и сильно тряхнул Дарью за плечи, испугавшись, что ее мозг не выдержит напряжения.

Даша застонала от боли.

- Вот видишь, тебе больно. Значит, ты жива. И мы все не приведения. Мы все живы и все вместе. Открой глаза. У Саши есть папа и мама. Она не наша дочь. Но мы найдем свою. Обязательно найдем.

- У девочки кулон.

- Это твой. Когда-то я купила его для тебя и положила туда записку со словами: « Я люблю тебя, Саша». У девочки кулон с такой же запиской.

В комнату зашла девочка, в руках у нее была чашка с пирожками.

- Давай есть пироги. А то папа рассердится, что я вас не кормила.

- Умница, - сказал Александр, - ставь чашку на табуретку, и будем есть пирожки. Даша, не обижайте ребенка.

Даша, кажется, начала верить, что она жива. Она никак не могла решиться откусить пирожок. Ее взгляд останавливался то на лице Александра, то на лице маленькой Сашеньки. Ей трудно было сосредоточиться. Александр забеспокоился. Доктора все не было. Он не знал, что делать.

- Сашенька, - обратился он к девочке, - а как позвать папу?

Сашка от радости аж завизжала.

- Вот-вот, смотри, - она подбежала к висевшему на веревочке колечку на стене и стала за него дергать.

- Что это? – спросил Александр.

- У папы колокольчик звенит. Я всегда его так зову. Папа сам сделал, - с гордостью сказала девочка.

Через две минуты доктор уже входил в дверь. Александр вышел навстречу и объяснил, что он очень беспокоится за Дарью. Доктор быстро прошел в свою комнату и вышел с микстурой.

- Выпейте, - сказал он, и очень умело влил в рот Дарьи лекарство.

- С ней все будет в порядке, - спросил Александр.

- Ничего нет, чтобы угрожало ее жизни. Она немного поспит, успокоится, и ей легче будет оценивать ситуацию. Сашенька, пойдем. Тете надо отдохнуть, - он осторожно подтолкнул всех к выходу.

Пришла Дуняша. Девочка тут же забралась к ней на руки.

- Ты тетю кормила?

- Она не хотела, - сказала девочка.

- Тогда я пойду, покормлю ее.

- Я дал ей успокоительного, - сказал доктор.

- Только что.

- Тогда она успеет попить бульона.

Дуня прошла в комнату, где лежала Даша и вскоре вышла.

- Все в порядке. Она выпила целый стакан куриного бульона. Думаю, что теперь ей уже ничего не угрожает.

- Кроме открытий, которые свалятся сейчас на ее голову, - сказал доктор.

- Что за открытия? – спросила Дуняша.

- Тебе самой надо присесть. И хорошо посмотреть на этого человека, - доктор указал рукой на Еремку.

- Что Еремей тоже болен? – Дуняша внимательно посмотрела в лицо Еремке, - что-то я не вижу у него никакой болезни.

- Извини, Дуняша, я забыл, что вы незнакомы. Это Александр. Племянник генерала Назарова. Егора Савельевича.

Лицо у Дуни, враз, стало белым. Слова застряли в горле. Она отпила из стакана воды и, едва справившись с собой, спросила, указывая на соседнюю комнату:

- А там, Дарья?

- Да, - сказал, упавшим голосом, доктор.

- Ее лицо было неузнаваемым.

- Да. Но сегодня, когда я уходил в больницу, я внимательно посмотрел на них обоих и все понял.

- Я не отдам, - выкрикнула Дуняша и прижала к себе девочку.

- Няша, мне больно, - оттолкнулась та от женщины.

- Прости солнышко. Пойди, поиграй с игрушками.

- Даша была права. Она наша дочь? – Александр с мольбой и надеждой взглянул на доктора, - Константин Сергеевич, умоляю вас….

- Да, это ваша дочь. Но она и наша дочь. Потерять ее, для меня с Дуняшей, равносильно смерти. Вы не сможете меня понять. Вы ее не растили. И все же, я считаю, что нам нельзя сейчас решать судьбу девочки, пока мы все не успокоимся и не осмыслим случившееся. Тебе, Дуняша, я рекомендую также выпить успокоительного.

Дуняша, поняв, что брат не станет больше поднимать тему о ребенке, вышла, забрав с собой Сашеньку.

- Нам о многом надо поговорить, Александр, - сказал доктор, - но у меня сейчас работа. Меня ждут больные. Вечером все обсудим.

- Спасибо Константин Сергеевич.

- За все. И за Дашу и за дочку.

Митин промолчал. Он встал, слегка поклонился Александру и вышел. Александр прошел в комнату к Даше. Она спала. Он взял ее руку, поцеловал, потом укрыл ее одеялом и сел напротив. Несколько часов, пока спала Даша, Александр не отходил от нее. Дуняша с ребенком не возвращалась. Он задремал, но сразу же почувствовал, что Даша проснулась. Встал. Подошел к кровати и присел на край. Даша, не открывая глаз, спросила:

- Саша, ты все еще здесь?

- Да, я здесь моя любушка.

- Значит все правда. Ты нашел меня. Я не верила, что когда-нибудь увижусь с тобой.

- А я верил. Я знал, что найду тебя и дочку.

- Саша, эта девочка наша. Я знаю. Я чувствую это. Я понимаю, что такого не может быть. Но сердце говорит мне, что это моя дочь.

Даша начала волноваться. Александр поспешил ее успокоить:

- Даша, ты права. Это наша дочь. Успокойся.

- Ты говоришь, чтобы успокоить меня?

- Я говорю правду. Это наша с тобой дочь. Мы сейчас с тобой у Митина Константина Сергеевича. Это он тебя лечит.

- Митин? А Дуняша, Дуняша?

- И Дуняша с ним.

- Как они могли попасть сюда из Москвы.

- Не знаю Даша. Пока ничего не знаю. Поправляйся быстрее.

- Я почти здорова. У меня уже ничего не болит. – Даша попыталась встать, но Александр осторожно уложил ее обратно.

- Доктор сказал, что у тебя нет ничего серьезного. Просто большая потеря крови. Поэтому тебе надо набраться сил.

- А бинты на голове?

- Там были небольшие рассечения, их зашили. У тебя все будет хорошо.

- Саша, ты опять нас оставишь?

- Нет. Никогда, никогда в жизни я больше не оставлю вас, чего бы это для меня не стоило.

- Я люблю тебя, Саша.

- Свет мой, Дашенька, послушай мое сердце. Оно готово взорваться от счастья. Я люблю тебя, всем сердцем, всем своим существом.

Они оба, так были поглощены своим счастьем, что не заметили, как в дверях долгое время стоял Митин и смотрел на них. Грудь его горела от обиды и ревности. Ему хотелось разорвать свою грудь и, вырвав сердце, выбросить его, чтобы избавится от этой сжигающей боли. У него резко заболела голова. Он ушел. Сел в своей комнате за стол и, положив голову на руки, заснул.

Вернувшаяся домой Сашка, враз отвлекла всех от их раздумий. Она разбудила Митина. Пристала с пирожками к Даше. Попросила Александра, покидать ее высоко - высоко. Беспрестанно подбегала к Дуняше и подставляла щечку для поцелуя. Весь вечер, пока ребенок не уснул, взрослые не вспоминали о своих заботах. Это их отвлекло, немного успокоило и примирило с ситуацией.

Была глубокая ночь. Высокий мужчина, в черном одеянии пробирался небольшими перебежками по городу, почти сливаясь с темнотой. Он очень торопился. Однако, подойдя к нужному дому, он затаился на противоположной стороне, прислушиваясь и оглядываясь. Ничто не нарушало тишину спящего города. Через несколько минут, успокоив дыхание, мужчина резко оторвался от забора, к которому он прижимался и почти бегом пересек улицу. Еще вкрадчивее были его шаги, когда он поднимался по лестнице. Дверь он открыл своим ключом. Войдя в квартиру, он на цыпочках, не зажигая света, пересек кухню и вошел в спальню.

- Ваня, это ты? – спросила сонным голосом, лежащая на кровати женщина.

- Тихо Вера, - сказал Иван Митрухин, приложив палец к ее губам. – Беда у нас. Вам с Тимошкой надо прямо сейчас уехать куда-нибудь.

- А ты? Что случилось? – шепотом спросила она.

- Белов. Белов сдал нас всех. У Дергачева был заместитель, Грязнов. Он доносил обо всем, что происходило в лагере. Эти бумаги попали к Белову. Тот все сопоставил и сделал заключение. В управлении уже известно, что Степан сам убил свою жену. Мне было приказано немедленно выехать и арестовать его. Но я тайком пробрался домой, чтобы вас предупредить. Думаю, что как только я арестую Дергачева, меня тут же постигнет его участь. О чем хочу попросить тебя, я про это никогда не рассказывал. Вот здесь адрес деревни, где живет моя первая семья.

- У тебя есть семья?

- Не задавай Вера вопросов. Я все хотел объяснить тебе потом, а сейчас уже нет времени. Возьми, - он сунул бумажку в ее руку. – У меня там две дочери остались. Помоги им, если со мной что случится.

- Ваня, я отдам им все, что у нас есть.

- У нас немного Вера. Тебе самой жить надо. Есть у вокзала брошенная уборная. Там под развалившимся крылечком, должны лежать два слитка золота. Тимошка у нас смышленый. Попроси его достать их. На ребенка внимания не обратят. Один для вас с Тимошкой, другой для дочерей. Когда все успокоится, обменяешь у кого-нибудь еврейчика. А теперь я ухожу. Через час выезжаем в лагерь. Прощай Вера.

- Ваня, как же так? – цепляясь за рукав мужа, - всхлипнула Вера. – Что ж это такое. Только счастье пришло и опять беда. Вань, может, вместе убежим?

- Нет, Вера. Может еще все обойдется.

- Ой, Ваня-Ваня. Погибнем мы с Тимошкой без тебя.

- Не каркай, Вера. Я пойду поцелую сына. А вы сразу же, как я только уйду, собирайтесь, и чтоб вас дома не было.

Крепко прижав к себе на прощанье Веру, Иван также тихо выскользнул из квартиры и растворился в темноте.

После она забежала в комнату сына и растормошила его.

- Вставай сыночек, едем к дедушке.

Тимошка, проснулся. Он увидел, как сильно волнуется мама, и, умудренный своим жизненным восьмилетним опытом, молча стал собираться. На вокзале, ожидая поезда, Тимошка побежал в старую уборную, он что-то выронил из рук, долго искал и, наконец, обнаружив пропажу, затолкнул ее в карманы. Подойдя к матери, он по взрослому кивнул головой и отвернулся, рассматривать обветшалый вокзал.

Митрухин с Беловым и несколькими ребятами из особого отдела, прибыли в лагерь к полудню. Их встретил Грязнов. Он гостеприимно пригласил их в дом начальника. Однако Дергачева там не оказалось.

- Где Дергачев? – спросил строго Белов.

- Еще вчера уехал на заимку, где подсобное хозяйство было. Еще не вернулся.

- С кем поехал?

- Один, - сказал Грязнов, - Мне, кажется, он почувствовал, что круг замкнулся.

- Почему не остановил. Он может скрыться, - говорил Белов, и желваки ходили на его пухлом лице. Такого следователя раньше не видели. Он всегда был вежлив и спокоен.

- Как же я начальника остановить могу. Он же еще не арестован, - оправдывался Грязнов.

- Мог бы что-нибудь придумать, чтобы задержать его в лагере.

- Его никто не смог бы остановить. Вся охрана ему подчиняется.

- Ладно. Он сказал, когда вернется?

- Мы на заимку. Вот распоряжение. Если вернется сюда раньше нас – арестовать.

- Да уж постарайтесь, - сказал Белов. – И подводы немедленно для нас приготовьте.

- Это один миг, - угодливо сказал Грязнов и помчался готовить подводы.

- Не погладят нас по головке, если мы его упустим, - Белов почти не глядел на Митрухина.

«Следующий я», - сделал для себя вывод Иван. Но что-либо изменить он уже не мог. Оставалось ждать и надеяться на бога.

Степан Дергачев, ходил по заимке, оглядывая брошенное хозяйство. В дом он только заглянул, увидел черное пятно крови у печи тут же вышел. Сердце сжалось от жалости к себе. И тут же из глубин сознание стала всплывать обида и злость на жену. На его, когда-то так любимую Дашу, которая сгинула, но так и не покорилась ему. Маленькая, хрупкая. Откуда в ней брались силы выносить его побои и оскорбления. Ну, сказала бы: « Прости Степан». И упал бы он к ее ногам и сам бы просил о пощаде. Нет, гордыня не позволила ей этого сделать. Он так распалил себя воспоминаниями, что сожаление о Даше вновь переросло в ненависть к ней. « Из-за нее, из-за нее, вся жизнь моя загублена», - думал он.

Подошел к старому колодцу и сел на землю. « Видно никогда мне не придется попользоваться тем богатством, на котором я сейчас сижу, - размышлял Дергачев, - а ведь как могли бы мы счастливо жить с Дашей. «Жди Даша, если простила меня на том свете, скоро, наверное, встретимся». Вчера, когда в лагерь завозили продукты, один возница, старый его знакомый, шепнул ему на ухо, что не сегодня-завтра должны арестовать его. Он поверил в эту страшную новость сразу. Степан даже не посчитал необходимым спросить у того, откуда у него такие сведения. Он тут же собрался и как его не отговаривал Грязнов, уехал на заимку. Он решил еще раз поглядеть на то место, где лежало золото и подумать. Может выкупить свою жизнь за то золото. Но после тяжелых размышлений, пришел к выводу, что золото заберут, а его все равно расстреляют. Знал он эти допросы, на которых из тебя вытянут все, что таится в твоих тайниках души. И службы у Колчака, и спрятанное золото, и убийство Дарьи хватит, чтобы отправить его душу на небеса. И как-то само собой пришло решение. Он успокоился. Осеннее солнце светило ярко и тепло. Пожухлая трава с разбросанными на ней опавшими цветными листьями привораживала взгляд. Деревья мягко шелестели. Беззаботно пели птицы, перелетая с ветки на ветку. Дергачев вдыхал в себя этот запах осеннего леса и не мог надышаться. Он запрокинул голову и, прищурив глаза, посмотрел на небо. Из-за горизонта выплывали огромные кудрявые тучи. Но они приближались очень медленно и солнце, торопясь, испускало последние жаркие лучи. « К вечеру будет дождь, - равнодушно подумал Дергачев, - и придет долгое ненастье». Он услышал звуки громыхающей телеги. «Вот и гости, - сказал он вслух, но даже не привстал, - добро пожаловать!».

Первыми с телеги спрыгнули Белов и Грязнов. Оба стояли не двигаясь, и глядели, на Дергачева, сидевшего прямо на земле. Степан взглянул на них равнодушным взглядом и посмотрел в упор на стоявшего за ними Митрухина. По его глазам он понял, что это конец. Дергачев усмехнулся, поднял руку, приставил дуло пистолета к виску и, прежде чем опомнились его конвоиры, выстрелил себе в голову. Какое-то время никто не мог посмотреть в сторону свалившегося на бок Дергачева. Первым заговорил Белов.

- Больше тянуть нельзя, - сказал он.

Митрухин хотел переспросить его, о чем это он, но в тот же миг руки его были заломлены за спину. Оружие снято. Самого его волоком дотащили до телеги и забросили на нее, грубо и больно связав. « Вот и мне конец. Какой дурак. Можно же было поступить также как Дергачев. Теперь уже поздно». Он застонал от бессильной ярости.

- Лежи не дергайся, - сказал Белов, садясь рядом, - думали, самогоном попоили и купили.

- Да ты ж гад, - скрепя зубами, - прорычал Митрухин, - не по идейным соображениям меня повязал. Тебе баба моя сильно по душе пришлась. Я то видел, как ты на нее смотрел.

- Заткнись, рожа Колчаковская, - прошипел Белов и со всей силы ударил Митрухина по лицу.

Иван Митрухин надолго замолчал. Человек всегда ищет спасения – если не от смерти, то хотя бы от боли. Он заставил себя успокоится, и стал понемногу дергать ногами, проверяя крепость веревок. До лагеря еще было далеко и времени было достаточно. Через какое-то время, он смог вытащить одну ногу из веревок, но руки, связанные за спиной не поддавались. Он совершенно выдохся, борясь с тугими веревками. Когда до лагеря оставалось не больше версты, Митрухин сосредоточился, сжался, как зверь, приготовившийся к прыжку, и когда ездоки увлеклись разговорами, выкатился из телеги. Он не почувствовал удара о землю. Собрав все силы, подскочил и побежал к лесу. Пуля Белого догнала его. Митрухин споткнулся и, развернувшись, упал на спину. Глаза его в последний раз увидели небо, уже наполовину затянутое тучами.

В Тайге шли похороны Человека, истинного революционера, достойного сына народа, отдавшего свою жизнь на служение Отечеству, Дергачева Степана. Оратор говорил так складно и жалостно, что по толпе любопытных то там, то здесь слышались всхлипывания. У гроба стоял сгорбленный и растерянный старик. Он не плакал. Он, казалось, не понимал, что происходит, и почему в гробу лежит его сын, такой молодой и красивый. Немного в стороне стояли две женщины. Головы их были покрыты платками настолько низко, что трудно было узнать кого-либо из них. И, тем не менее, чувствовалась связь этих двух женщин с уходившим в лучший мир мужчиной, навсегда оставлявшего этот жестокий грешный свет.