Виктор Лихов с хмурым видом сидел в кресле, с двух сторон нещадно ободранного котом. Сейчас котяра состарился настолько, что не только перестал чесать когти, но даже ставить метки к великой радости супруги Виктора. Впрочем, то, что запаха крепкой кошачьей мочи стало в квартире меньше, радовало всех. Теперь котяра стал значительно спокойней и в основном спал, иногда лениво прохаживался по жилплощади, даже не пытаясь запрыгивать на шкафы, куда раньше забирался частенько, бесцеремонно открывая верхние дверки и сбрасывая на пол всё, что попадало под лапу. Жена принесла его в дом, когда Никитке, сыну, было… «Интересно, сколько же тогда пацану лет то исполнилось. В школу малец ещё точно не ходил. Значит, наверное, пять или четыре. Постой, постой, в то время мальчишка ещё только начал посещать садик. Значит года три было сыну, не больше.» Виктор наморщил лоб, пытаясь установить точную дату, как будто это имело принципиально важное значение. «В общем уже в годах котяра, наверное, скоро сдохнет», - с некоторой тревогой подумал Виктор. Спроси сейчас Виктора, что его так встревожило, он и не ответил бы сколько-нибудь связно. Скорее всего, не только привычка и любовь к этому животному играли роль, но и в немаловажной степени напоминание о времени, столь неумолимо приближающего и старость, и смерть. Именно поэтому Виктор интерпретировал годы кота со своими, мрачно подумав, что тоже стареет. «Сижу в комнате, как байбак и даже телевизор не хочется включать, - и тут же, казалось бы вне всякой связи, продолжил свои грустные размышления совсем уже странным образом, - А котяра тоже хорош, с хозяйкой паскуда на кухне сидит наверняка. А я для него, вроде, как и чужой. Скотина». Толи чувство глубокого одиночества, толи игнорирование его котом, заставило подумать Виктора о более приятных вещах, которой, несомненно, была его заначка, тщательно припрятанная им от вездесущей супруги. Подумал он и о том, что пора бы и достать законные, заныканные горловые, ибо момент был вполне благоприятный. Супруга гремела на кухне посудой и в данный момент войдёт в комнату. Воровато покосившись в сторону кухни, Виктор с моложавой прытью поднялся со своего ободранного кресла и, на цыпочках подойдя к серванту, бесшумно открыл створку и так же бесшумно приподнял сахарницу, которую водружали на стол лишь в праздники, да и то когда были гости. С удовольствием взглянув на свёрнутую вдвое купюру, быстро засунул её в карман. Потом, воровато оглянувшись и прислушавшись к звукам из кухни, проделал всё в обратном порядке. Опустив себя обратно в уютное ложе любимого им и котом кресла, он с удовлетворением вздохнул, откинувшись на спинку. Теперь необходимо было немного отдышаться и привести в норму сердцебиение. «И как только разведчики воруют из сейфов важные документы?»- подумал уважительно Лихов. Мыслить более низкими категориями было в данный момент просто невозможно. После ловко провёрнутой операции, да именно операции, потому что стоило это значительных напряжений его, несомненно расшатанных нервов, Виктор вправе был считать себя в некотором роде чуть ли не коллегой отчаянных шпионов. Поэтому, несколько расслабившись и чуток отдохнув, с некоторым самодовольством подытожил: «Рисковые ребята». Однако пора было отправляться из дома. Постаравшись придать физиономии индифферентно-ленивую мимику, пошёл на кухню. И, как ни хотелось побыстрее выскочить за порог, ибо купюра просто прожигала карман и под ложечкой сосало от томительного ожидания горячительного, веселительного средства, так помогающего в общении с друзьями, да, в общем, с кем угодно, всё же Виктор путь по коридору проделал аллюром сонного байбака. Имея большой опыт семейной жизни, он знал, что конспирация с супругой должна быть даже более жёсткой, чем с начальством. «Ох, ох, ох. Живу как в тылу врага», - подумал горестно Виктор. Не потому, что действительно так плохо жилось, но, скорее всего лишь для того, чтобы оправдать перед собой же столь постыдную трусость перед «слабым полом». И так повздыхав, он продолжил свой путь. Как человек поживший, в общем неглупый и даже умудрённый, он понимал, что, появившись на территории хозяйничанья супруги, будет тотчас изгнан оттуда, как ненужный элемент, от которого кроме помех ждать нечего. К тому же времени после ужина прошло менее часа и столь быстрое возвращение в столовую означало лишь вспышку праведного гнева супруги, чего хитрый муженёк в данном случае и добивался. После грозного изгнания можно будет ретироваться, оставляя противника в ложном мнении достигнутой победы. Так всё и произошло. Сначала Виктор потрогал рукой остывший чайник, а, немного потолкавшись на тесном пространстве, имел наглость заглянуть и в холодильник. А это уже была наглая демонстрация обжорства, что никогда не поощряется ни умными, начитанными, всезнающими медиками, ни рачительными хозяйками, заботящимися помимо семейного бюджета и о здоровье своих благоверных. Однако кот, спокойно дремавший на холодильнике, проявил некоторый интерес к действиям хозяина и приоткрыл слегка один глаз. Виктор мрачно взглянул на котяру, подумав, что этому любимцу семьи разрешается больше, чем ему, хозяину. И действительно, сразу же, едва захлопнулась дверца холодильника, супруга, метнула искоса грозный взгляд на своего суженного, словно подтверждая невысказанные мысли Виктора. Звук отмываемой от жира посуды стал напоминать мелкую барабанную дробь, которая по традиции всегда предшествует казни. Потом раздался суровый, словно оклик часового, вопрос:

- И что ты здесь забыл?

Виктор тотчас изобразил на своем мужественном лице испуганное смущение и невнятно, косноязычно забормотал:

- Да так, ничего. Да так, ничего.

После чего последовала дальнейшая жёсткая команда:

- Вот и сиди тогда в зале!

Виктор, выразив покорность, вяло поплёлся к двери и уже оттуда вяло, безучастно сообщил:

- К Петюнчику схожу. У него чего-то телевизор барахлит. Просил помочь.

Супруга, ошарашенная услышанным, даже не нашлась, что ответить и лишь когда Витёк удалился, громко продемонстрировала своё последнее слово:

- Это ты когда же телемастером стал?

Ответа обманутый «слабый грозный пол», который мнил себя сейчас победителем, так и не услышал. Муженёк уже был у лифта. Однако, не смотря на столь хитро проведённый психологический манёвр, Виктору в тот вечер выпить так и не довелось. И не потому, что излюбленного компаньона Петюнчика не оказалось дома, но совсем по другой, более серьёзной причине, о которой читатель сейчас и узнает. Обойдя ещё нескольких друганов из своего дома, Виктор в конце концов был вынужден отправиться в соседний к Вовану по прозвищу Ништяк. Я не могу с уверенностью сказать, был данный субъект со столь звучной кликухой дома или же не был, потому что Витёк перепутал этажи, поднявшись на один выше. И на этой чужой площадке, в коридоре неожиданно узрел двух совершенно обколотых или обкуренных наркоманов. Они сидели на корточках, прислоняясь к стене, и ритмично, словно два фарфоровых болванчика, такой стоял на трюмо в квартире у Виктора, раскачивались с тупыми, ничего не выражающими физиономиями. На некоторое время Виктор сразу лишился дара речи, возможности двигаться и даже соображать. Причина столь резкой реакции, привёдшей к полнейшему ступору ещё не старого и отнюдь не впечатлительного мужика, была вполне обоснованной. В одном из этих невменяемых он узнал своего сына. Вторым был дружок Никитки, с которым чадо училось ещё с первого класса. Когда способность соображать начала понемногу возвращаться к Виктору, он сразу же вспомнил первый прогул сынули в школе и как он защищал того перед учительницей. Вспомнились и слова классной:

- Вы поймите нас правильно, мы вовсе не сгущаем краски, но и не хотим, чтобы парнишка стал наркоманом или ещё кем хуже.

В то время та фраза глубоко оскорбила, насколько помниться, отцовские чувства Виктора. Теперь же, когда вся беседа всплыла в памяти, он вдруг поразился тому, что учительницу звали Кассандра. В школе история нравилась Виктору настолько, что он до сего дня помнил, кто эта дама. И то, что классную сына звали именно Кассандра вспомнилось ему сейчас как очень плохое предзнаменование. Не то, чтобы он верил в приметы, предсказания, но, как и всякий нормальный человек всё же сворачивал с дороги, когда путь переходила чёрная кошка. А прочие приметы он, в общем-то, и не помнил. Но имя предсказательницы, которой никто упорно не верил и не хотел верить он запомнил крепко и хотя в те годы, когда сын учился в школе, Виктор и не придавал этому какого-либо значения, сейчас этот факт неприятно поразил его. И теперь все эти мысли, и вид сыны в таком виде и в столь неожиданном месте заставили его застыть соляным столбом. Неизвестно, сколько продолжалось окаменение, но наверняка больше полутора минут, отведённых Гоголем для последней сцены в Ревизоре. Но вот Никита поднял глаза на онемевшего отца. Некоторое время он вглядывался в лицо родителя, не узнавая того и не понимая, кто же на него уставился так пристально и упорно. В конце концов проблеск сознания всё же стимулировал память и сынуля даже попытался привстать навстречу папаньки. Но несколько предпринятых попыток оказались безрезультатными и он снова замер в своей позе на корточках. Однако это шевеление подействовало на Виктора как ватка с нашатырём. Но сил ругаться не было совершенно, да и смысла в данном случае не было, поэтому он просто подошёл к сыну и сказал лишь одно слово:

- Пойдём.

Обхватив Никиту двумя руками, потащил того домой. Конечно, Виктор знал, что сын не работает, бросив школу, знал, что тот возвращается домой, когда придётся, видел и странный вид того, но подумать, что отпрыск принимает наркоту ему и в голову не приходило. Даже после пропажи некоторых вещей из дома они с женой ни в чём не обвинили сына, решив, что виноваты дружки ребёнка. Никите было строго настрого приказано более не водить никого в дом. Хотя приказывать чаду в таком возрасте стало уже довольно проблематично. Но, конечно, не проблемный возраст, а не желание верить в действительность явилось причиной тому, что они с женой даже передачи про наркоманов не смотрели. Это казалось им чем-то абстрактным, далёким, как другая планета. Да и не стоило, вероятно, осуждать Виктора за отсутствие наблюдательности, бдительности, ведь среди друзей нашего обычного российского работяги отродясь не было наркоманов. Были обычные выпивохи, были даже алкоголики которым всё равно что пить. И действительно пили зачастую всё, что ни попадя: Денатурку, шерлак, политуру, одеколон, лосьоны, спирт из аптеки, на котором написано для наружного употребления, но не наркотики же. И уж тем более честному российскому трудяги и в голову не могло прийти, что несколько необычный вид сынули объясняется не возрастом, не ни тем, что сейчас вся молодёжь чокнутая, но именно наркотиками. Теперь, таща сына на своих плечах, Виктор испытывал не столько стыд, не столько горечь, ни даже страх, сколько недоумение. Он не понимал, как ребёнок, который очень рано начал говорить, который уже в самом начале мог произнести правильно и отчётливо слово эрдельтерьер, теперь молча тащился у него за спиной, мыча изредка что-то невнятное. Виктор тоже ничего не говорил и не потому, что в данном случае в этом не было никакого смысла, но и от усталости, ведь детинушка часто просто повисал на широких плечах папаши. Уже подходя к своему подъезду, Виктор устало задал сам себе вопрос о том, как его супруга воспримет сейчас появление сына в таком виде. Но как бы она не восприняла. Подготавливать её к такому явлению уже не было возможности. Но, однако, ему было сейчас страшно за жену. Годы совместной жизни, несмотря на постоянные стычки, сблизили их настолько, что предвидеть реакцию своей второй половины он был в состоянии. «Боже мой, боже мой, это же убьёт Нину», - с ужасом подумал Виктор. Покачав головой, словно от мучительной боли, он вдруг обратил на сплошь исписанные разной похабенью стенки лифта. Впервые Виктору пришла мысль о том, что такую писанину мог, наверное, сделать и его сынуля. И хотя Виктор никогда не раздражался от выходок сына, снося всё с безграничным терпением, теперь же он с непривычным ощущением вскипевшей ярости, чуть ли не вслух произнёс: «Если уж такому ничего не стоит, обколовшись до одури, сидеть в чужом подъезде, то поссать в собственном лифте вообще труда не составляет, вообще нет ничто». Тут он обратил внимание, что думает о собственном сыне презрительно-отчуждённо, даже не называя того в мыслях по имени. И эта эмоциональная холодность, злость по отношению к сыну испугали настолько, что он стал бледнее бесчувственного Никиты. Невольно из груди вырвалось старческое долгое:

- Ох, ох, ох.

Не желая звонить в квартиру, чтобы всё же не пугать супругу, попытался вытащить из кармана брюк ключи, но усилия оказались тщетными. Руки тряслись, а разум не постигал того, что колечко зацепилось за материю. Робкими, короткими звонками, совсем не свойственными для него, всё же позвонил. На вопрос супруги: «Кто там?», - ответил столь неразборчиво, что той пришлось переспрашивать. Так плохо Виктору не было даже тогда, когда он в детстве, простудившись, в лёжку лежал с высочайшей температурой и даже решил, что умирает. Но вообще-то болел он совсем не часто. Именно поэтому жена и не поняла в первое мгновенье, что же случилось. Как ни странно, Нина всё же решила, что это с её дражайшим супругом произошла какая-то неприятность. Лишь когда Виктор, даже разувшись, прошёл в маленькую комнатку сына, поддерживая с трудом вконец обмякшее тело и положил парня на постель, прямо поверх покрывала как есть в одежде, до Нины Петровны наконец то дошло, что с мужем всё в порядке, не смотря на его неестественную бледность, но зато что-то не так с Никитушкой. Но она была настолько напугана всем этим кошмаром, что боялась даже выяснять подробности. Перебрасываясь короткими фразами, они кое-как, с большим трудом раздели сына, затем, подложив тому под голову подушку и прикрыв одеялом, молча вышли. В большой комнате, опустившись рядышком на диван, поглядели друг на друга. Во взгляде Нины Петровны кроме испуга и замешательства сквозил и вопрос, который она, однако, боялась задать мужу, чтобы не услышать смертельно пугающего ответа. Впрочем, и Виктор был в таком же состоянии и даже вопросительное мерцание также как и у супруги наблюдалось в глазах. Он просто не мог ещё как следует осмыслить случившееся. Нет, ему говорили приятели по выпивону, что Никита колется, что его видят в компании с такими же любителями иглы, но поверить в такое чудовищное обвинение у Виктора просто не хватало ни смелости, ни воображения, ни даже желания. Настолько его вера в абсурдность подобного была крепка. Вот и его Нина, даже сейчас, просто не верила в то, что её сынуля был обнаружен обколотым где-то в чужом подъезде. Супруги долго ещё сидели рядышком, прежде чем разобрать постель. Их пугала необходимость заходить в комнату сына, где находились постельные принадлежности. Хотя родители и неоднократно приоткрывали дверь в маленькую комнату, чтобы взглянуть на бесчувственное чадо и даже несколько раз поправляли одеяло. Наконец они всё же разобрали и свою постель. Но долго, очень долго не могли заснуть, тяжко вздыхая время от времени. Впервые, наверное, за всё время, кот, попытавшийся лечь как обычно на грудь хозяйке, был немедленно скинут на пол. Котяра озадаченно растянулся на паласе. А Нина Петровна тихонько всхлипнула. Кот напомнил ей далёкое время, когда Никита был ещё совсем малышом и всё просил, чтобы ему подарили котёнка. «Боже мой, как это давно было», - с тоской подумала женщина. До Нины Петровны тоже доходили слухи про Никиту, но она, как и Виктор, просто не хотела верить в такой, как ей казалось, абсурд. Но жестокая действительность заставляла поверить в немыслимое, хотя такая правда более всего походила на галлюцинацию, бред, на что угодно, но только не на правду. Нина Петровна помимо тяжких вздохов принималась тихонько, как ей казалось тайком, плакать. Слёзы сами лились из глаз, она не всхлипывала, не причитала но Виктор каким то образом понимал, что она плачет. Как утешить супруга в такой ситуации он не ведал и просто молча клал свою шершавую ладонь ей на плечо или на бедро, ничего не говоря. В конце концов, как это обычно и бывает с любящими родителями, они во всём обвинили Владька, который, несомненно, сбил с пути истинного такого милого и послушного дитятю. Возмущались они столь же долго, как и до этого молча лежали, тяжко вздыхая каждый сам по себе. Да и чему удивляться, ведь когда считаешь себя правым, эмоции выплёскиваются обильнее пены убегающего молока. Так как наступило воскресенье, то супруги и не пытались заснуть, держа совет всю ночь. Нина настаивала на лечении, Виктор же не видел в нём смысла.

- Какое лечение? Какие врачи? – негодовал Виктор, - Если человек не хочет, не хочет избавляться от чёртова пристрастия. В армию его надо быстрее, в армию. Там из него дурь то выбьют. – А немного помолчав хмуро добавил, - В прямом смысле этого слова.

Нина, однако, поняла слова насчёт выбивания совсем в противоположном смысле. Виктор вкладывал в свою хитрою фразу совсем иной смысл. «Выбьют дурь» относилось лишь к дури, к наркотикам, но никак не к избиению, не к побоям. Нина уловила лишь слово «выбьют», в смысле будут избивать. Поэтому тут же жалобно запричитала:

- Вот именно, что выбьют. Бесчувственный ты все-таки. Собственного дитя да в солдаты.

- Так ведь по закону положено, - разозлился Виктор, - Ему же восемнадцать скоро.

- А мы его в диспансер положим, пусть лечат.

- Ну, да, запеленаешь и положишь. Так он и разбежался, - саркастически изрёк Виктор.

- А что же, Никитушка собственной матери перечить что ли будет? – с возмущённым недоумением спросила она своего бессердечного супруга.

Последнее замечание просто взбесило Виктора. Привстав на постели, он с сарказмом зашипел:

- Нет, не будет. Словечка не скажет. Просто молча пойдёт и обкурится или обколется. Не знаю, что у них там уж принято. Я то просто простой выпивоха, мне этих новых не понять. Не знаю, какую они там гадость принимают, - И, распаляясь ещё больше, подытожил, - Зато точно знаю, что потом насрёт прямо на лестнице.

- Да тихо ты, тихо. Дурень бесчувственный. Разбудишь сыночка.

Нина Петровна с несвойственным для неё проворством вскочила с постели и поспешно прикрыла поплотнее дверь. Виктор же весь кипел от бешеного негодования. Хотелось схватить стул и, как это часто делают в кинофильмах в таких случаях герои, разломать его об пол, а обломками сокрушить телевизор, сервант, торшер, всё, что попадётся под руку. Но Виктор не сделал ничего из желаемого. Каждая вещь ведь была куплена на кровно заработанные. Приходилось многократно выгадывать и выкраивать семейный бюджет перед любой мало-мальски крупной покупкой, которая становилась, естественно, событием. Каждая вещь приносила радость, удовлетворение на долгие годы и, разумеется, по традиции «обмывалась» и с друзьями и просто в семье. Поэтому широкий жест праведного гнева Виктор всё же умерил до разумного, хотя и яростного шипения, чтобы не разбудить, не дай Бог, своего оболтуса. У всех дети как дети. Конечно, есть и непутёвые, как Волдырь, к которому даже в квартиру не заглянешь, который весь опаршивел в прямом смысле этого слова, незаживающие язвы которого были усыпаны вшами. Да, к Волдырю не заглядывают даже бомжи, да, он доходяга и вероятно скоро окочурится, но ведь это же простой российский алкаш, простой как гривенник. Но ведь не наркоман. Да, пьёт всё, что ни попадя, но ведь пьёт, а не колется, не вдыхает, не глотает «колёса». А тут единственный сын… Виктор глухо застонал:

- Убью, как Тарас Бульба собственными руками. Имею право, и даже не столько потому, что породил, сколько потому, что допустил, проглядел.

Придя к такому неординарному выводу, Виктор оторопело задумался. Убивать за то, что не доглядел, надо было, наверное, его, а не Никитку. Словно прочитав его мысли, жена, всхлипывая и глотая слёзы, хлюпая носом, но вместе с тем и прижимаясь к мужу, возмущённо прошептала:

- Вот и убей сам себя.

Конечно, Нина Петровна понимала, что Виктор вовсе не собирается убивать ни себя, ни сына, поэтому так и высказалась. К тому же тут же, словно очнувшись, она забормотала:

- Прости, прости.

От слёз, от такой душевной боли, которая свалилась на них нежданно-негаданно, Виктор обмяк и обнял супругу. Обнимал он свою Нину сейчас не только потому, что хотел успокоить жену, но и втайне ища поддержки своему надломленному душевному покою. В голове у него была полнейшая неразбериха, слова, на которые он и раньше то был не особо мастак, не шли на ум. Да он и не привык много разговаривать. Работа на станках приучила прислушиваться к шуму работающих механизмов, к шелестящему гулу шестерёнок, к равномерному гудению электродвигателей, хлопающему шороху ременной передачи своего старенького, Бог знает какого года выпуска станка. Он даже в компании дружков прислушивался больше к звону стаканов, бульканью водки, в общем, к тому, что принято называть механическим шумом. Вот и оказалось, что он совсем не научился в жизни прислушиваться и присматриваться непосредственно к людям. Даже проглядел трагедию с собственным сыном. И вот сейчас, когда горе распирало грудь, словно вулканическая лава, когда ему хотелось высказаться, он не знал не только, что сказать своей супруге, но даже не знал, что и думать, как поступить. Не смотря на то, что супруга продолжала молча прижиматься и как бы солидарно пребывала с ним в состоянии скорби, Виктор, тем не менее, продолжал лишь молчаливо хмуриться. Кот опять залез на грудь хозяйки. Но на этот раз он не был изгнан со своего привычного места. Нина Петровна как бы и не заметила котяру. Она с чисто женской покладистостью прижалась посильнее к плечу супруга и тихонько проговорила, как бы подводя черту бессонному бдению:

- Ну что же, пусть идёт в армию. Может повестка действительно окажется рецептом для нашего непутёвого.

Проговорив такой вердикт Нина Петровна беззвучно заплакала. Слёзы потекли столь обильно, что плечо Виктора как бы попало под душ. Виктор не стал вытирать слёзы супруги, оросившие его, а просто взял супругу за руку. Они ещё долго лежали молча. Неизвестно, что каждый из них думал конкретно, но оба, несомненно, были уверенны в необходимости службы для сына, видя в ней панацею от жуткой действительности. В конце концов Виктор, с несвойственной для него нежной суровостью, проворчал:

- В понедельник сам пойду в военкомат, поговорю откровенно, чисто по-мужски с военкомом, пусть как можно быстрее забирают.

- Забирают, слово то какое нашёл, - проворчала Нина Петровна слегка шмыгнув носом.

- Призывают, конечно, призывают, - охотно согласился Виктор.

Давно уже супруги не были столь едины в своих помыслах и чаяниях.

- Понедельник то уже сегодня, - опять пошмыгав носом, напомнила Нина Петровна, - чего же ты не поспавши то пойдёшь?

- Ничего, не засну. Мне и спать то вот совсем не хочется.

- Мне тоже, хотя уже и утро скоро.

Супруги ещё не ведали, что так и не заснут в эту ночь, что судьба приготовила им самое тяжкое испытание в их жизни. Но звонок, прозвучавший длинно и требовательно, уже был предвестником горя, хотя супруги и не ведали об этом. Они лишь недоумённо переглянулись между собой. Нина Петровна опять скинула кота на пол, а Виктор, сжав зло зубы, процедил тихо и гневно:

- Если это Владёк, зашибу сволочь.

- Ты уж поосторожнее, - скорее с одобрением, чем с осуждением ответила супругу Нина Петровна.

Вместе супруги пошли к двери. Сын продолжал спать. По крайней мере в коридор он не вышел. Виктор, не спрашивая, кто и зачем пожаловал в столь неурочное время, настолько он был уверен, что это притащился, придя несколько в себя после наркоты друг их несчастного сына, открыл дверь. Действительность была намного хуже. В коридоре находилась милиция. Причём было их много. Те, что были ближе, держали оружие. Быстро отодвинув Виктора в сторону, заполонили коридор, и сразу прошли в комнату сына, который продолжал спать тяжёлым бесчувственным сном.

- Вы чего делаете? – только и сумел растерянно выговорить Виктор.

- Да нет, папаша, это не мы, это твой сынок делает, - криво усмехнувшись, ответил один из вошедших.

Ответив, как казалось милиционеру вполне полно, он спрятал в кобуру оружие.

- Что он сделал то? – серея лицом, еле выговорила Нина Петровна. Она хотела сказать натворил, но всё же выбрала более мягкое, как ей казалось, слово.

Как ни тихо она спрашивала, её услышали. И тот, что отвечал Виктору, опять криво усмехнувшись, пояснил весьма туманно:

- А ничего хорошего. Ничего.

Понимая, что от него ждут более исчерпывающего ответа, столь же тихо, но весьма внятно пояснил:

- Убийство не менее чем троих.

И хотя слова говорившего падали словно кувалда на души несчастных родителей, те просто не в состоянии были поверить услышанному. И даже через несколько дней, когда следствием было установлено, что жертв было гораздо больше и среди убитых оказались и женщина с маленьким ребёнком, которые были зарезаны в собственной квартире, несчастные родители просто были не в состоянии поверить в то, что их Никитка сотворил такое. Да и с экономической точки зрения, если можно так выразиться о подобном промысле, убийства были весьма непродуктивны. Никаких особых ценностей у убиенных не оказалось, хотя на наркоту хватило с избытком. Супруги Лиховы от всего случившегося состарились в одночасье лет на двадцать пять. В эти ужасные дни они по-прежнему мало говорили друг с другом, но не было отчуждения в таком зловещем немногословии. Виктор и Нина стали как никогда близки, хотя и жили как во сне, в какой-то непонятной и как бы даже не реальной действительности. В конце концов сердце Виктора не выдержало. Он скончался не дожив до суда и на пять недель раньше Волдыря. Нина Петровна прошла и через процесс и через оглашение приговора и даже, что наверное ещё более страшно, через ненависть родственников жертв. Впрочем, смотреть совершенно по другому на неё стали абсолютно все, как на сына выродка, буквально ни за что порешившего столько народу. Нина Петровна скончалась сражу же на другой день после окончания суда у себя в квартире. Хотя сына и его другана не приговорили к высшей мере из-за несовершеннолетия. Тем не менее сердце матери не выдержало лавины таких переживаний. О кончине хозяйки возвестил кот, который орал истошно перед запертой дверью. Коту повезло в этой истории больше всех. Его, вероятно из-за редкого окраса, приютили соседи. Да и в чём была виновата животина, которая скончалась через три года после описываемых событий, так же как и хозяева в одночасье, никому не доставляя хлопот, на кухне, спрятав голову между стеной и тумбочкой.