Осень уже почти сдалась зиме. С крыш еще падали капли, но снег на ветках деревьев уже не таял, преобразив унылую улицу в сказочный лес.

В редакции заканчивался долгий рутинный день. Уже «смакетированы» были все полосы завтрашнего выпуска: последние «дырки» заткнуты. Телефоны звонили все реже. Кто-то опускал жалюзи, отгораживаясь от меркнущего пейзажа за окном, кто-то ставил чайник…

В коридоре уже мерцала наряженная ёлка – ёё установили рано в этом году, как сказала редактор: «Чтобы люди настраивались на праздник».

И никого не смущало, что через несколько недель, когда кончится декабрь, ёлка, возможно уже осыплется.

 

Наташа потянулась – стряхнуть нудную боль с шеи и плеч. Не компьютер, а убивец – за несколько лет превратилась в старуху, у которой ломит каждая косточка.

Позор.

От природы ей была дана большая гибкость и особенный талант к движению. В дедушку ли? Тот мальчишкой еще Волгу переплывал, зажав в зубах монетку, чтобы на том берегу заплатить перевозчику.

Когда он решил выучить плавать пятилетнюю Наташу, и на городском пляже зашел в воду неглубоко – девочке по грудь, и предложил ей: «Ложись ко мне на руки»… Наташа мигом уловила необходимый внутренний ритм движений, и с его рук поплыла сразу.

-Русалка, поди ж… - ошарашено сказал дед.

И воду, и тело свое чувствовала она прекрасно. Спустя время – в годы юности - подобно деду уплывала на другой берег Волги, а когда получалось съездить на море – приводила в трепет спасателей, когда ее темная головка исчезала далеко за буйками, растворялась в голубизне волн.

 

Молчаливая по натуре, нелегко сходящаяся с людьми – она любила природу: умела залюбоваться накатившейся волной, тонким рисунком ветки, разломом камня, блеснувшим на солнце…

Она окончила геологический институт, долгими месяцами была в экспедициях, так же легко, как плавать, научилась ездить верхом. И вообще ей легко давалось обустройство кочевого быта – из-за умения довольствоваться малым и особенной ловкости, таланта – сходу разжечь костер, сочинить вкусную еду, навести уют в палатке.

И работник она была хороший. А с друзьями и любовью по-прежнему не получалось… Вот книжки в рюкзаке возила – грешна. Стихов много помнила. Дивилась и наслаждалась красотой мест.

А разговоры что велись вокруг часто казались ей мелкими и пошлыми, и грубый смех – непереносимым.

Ближе к тридцати – не только душа, но и тело застонали от одиночества…

Но кто ж знал, что у того, единственного, которого из других выделила она, дома осталась такая же гражданская жена. Да еще сын.

 

…Рожать она уехала к бабушке. Деда к той поре в живых уже не было.

И понеслось.

 

В декабре, под Новый год на свет появились девочки-близняшки. А весною бабушку разбил инсульт.

И уже шестой год она лежит, и врачи говорят, что лучше не будет.

Из декретного Наташа так и не вышла, сразу написала заявление об увольнении.

Те годы, пока малышки были совсем маленькими вспомнить теперь страшно.

Бабушкина пенсия, детское пособие, да ее гроши за мытье двух подъездов.

На улицу выйти было стыдно – оборванка. Ни целых колготок, ни целых туфель. Если знакомые дарили ненужные уже вещи – праздник.

В трепет приводила каждая болезнь – на что купить лекарство? В магазине траты подсчитывались до копейки, а пословица «щи да каша – пища наша» - стала в семье ходовой.

 

Потом ей повезло – в редакции освободилось место, и после испытательного срока ее взяли. Сказалась любовь к книгам – писала она не хуже других сотрудников. Да и многие ее коллеги не имели профильного образования.

Теперь можно было не бояться голодной смерти, но вдруг нахлынула такая усталость…

Наташа поняла, что ни в одной экспедиции она так не уставала.

А падать нельзя.

Впереди еще марафон на много лет.

Как выдержать?

Они и не выдержала бы, если бы не…

 

Пройдет еще около часа, и народ начнет собираться домой, а Наташу на углу будет ждать машина.

Дома и не догадываются об этом!

У нее ненормированный рабочий день, она сказала своим, что вечером будет «на задании».

 

Между тем Наташа точно знала – к чему вернется.

Ободранный коридор, выкрашенный зеленой краской.

Дети, которые тут же, не дав есть снять пальто, накинутся с тысячью проблем: и на завтра надо сделать аппликацию, и суп уже весь съеден.

А в кухне – гора немытой посуды.

И плачущий голос бабушки из комнаты – лежачей, исскучавшейся в одиночестве, жаждущей поговорить о своих болях.

-Наташа-а-а, посиди возле меня, куда ты всегда убегаешь? Я ж целый день одна…

И запах, тяжелый запах, неистребимый, не смотря на ее старания держать больную в чистоте – до стершихся, много раньше времени постаревших рук.

Ночь была – как короткий отпуск от службы, и никогда не ведомо – удастся ли он? Вдруг бабушке ночью станет плохо.

Она считала единственно возможным долгом своим задержать родного человека на свете – насколько можно, но уже ей трудно было вспомнить – кто сама она? Только ли тяжкий труд ее доля?

 

Но теперь, несколько раз в месяц ее ждали и другие вечера.

 

А началось все – кто бы предсказал?...

Ее послали написать статью о только что отстроенной больнице.

Здание получилось одним из лучших в городе, и прославить его можно было, не кривя душой.

Не обошлось и без смеха.

Рассказывали - новую хирургию посетил аж сам губернатор, прошелся по этажам, заглянул в уютные маленькие палаты.

-А почему телевизоры так неудобно поставили? Больным, наверное, плохо видно…

С тех пор следить, чтобы телевизоры стояли у больных под самым носом - сделалось такой же важной задачей сестер, как и выполнение назначений.

 

В приемной покое молоденькая сестричка выдала Наташе голубые бахилы, и она отправилась на второй этаж ждать главного. Как и везде здесь была своя иерархия – никто не решился бы и слова сказать без верховного благословения.

Коридор был пуст. Из столовой последние пообедавшие тянулись осторожными шагами – недавно вставших.

В ординаторской был только один врач.

Он писал быстро, энергично заполняя страницу и время от времени вздыхая – видно труд этот не любил.

Поднял на нее взгляд.

Наташе он показался мальчишкой.

Светлое, чистое лицо, голубые глаза…На какого-то артиста похож, кажется. Вроде бы она видела по телевизору… Хотя сериалы смотреть не очень-то получалось.

-Вам…

-Евгения Леонидыча…

-Сейчас будет, подождите.

Он кивнул удовлетворено, что значит не к нему – и можно продолжать – и поскорее отмучиться от нелюбимой работы.

-Саша, готов? – заглянула в дверь еще одна сестра. Какие они здесь все молодые и красивые…

-Вам сейчас идти оперировать? – решилась спросить Наташа, - И… как вы относитесь к этому?

Честное слово, ей показалось, что он едва не хихикнул на глупый вопрос:

-С душевным трепетом.

 

Потом пришел главный, и долго, обстоятельно рассказывал ей про дела больничные. Хорошо, что она взяла вторую кассету для диктофона.

Главный ей не понравился – обаяния в нем было ноль целых хрен десятых, и интереса к своей профессии столько же. Вот хозяйственник из него, наверное, был неплохой – про то, что еще планировалось сделать для благоустройства больницы, он рассказывал с увлечением.

Но под конец он сам притомился от своих монологов, и откровенно обрадовался её кивку - У меня все.

-Выход найдете?

Лифт, конечно, был занят. Но вниз – не вверх…

Она вышла на площадку пятого этажа, глянула вниз – на бесконечные ступени.

И внезапно накатила усталость. Такая, что закружилась голова.

От постоянного переутомления такое с ней часто бывало. Наташа обычно умела скрывать это состояние – стоит выйти на свежий воздух, сесть на лавочку, откинуться, закрыть глаза и посидеть несколько минут… И вернуться, как ни в чем не бывало.

Но тут стены и пол как-то собрались поменяться местами. И еще лестничный провал впереди…

-Эй-эй-эй, - кто-то крепко взял ее под локоть…

 

…Она сидела на диванчике в коридоре. Молодой человек Саша заглядывал ей в лицо. Слава богу – не перепугано, как тетки-бабки, если бы она упала на улице… Смотрел доброжелательно и даже весело. С чего бы это хирургу пугаться обмороков?

-Что с нами – знаем? – спросил он.

-Знаем. Давление низкое, и вообще вегетососудистая, - в тон ему ответила она.

-Так лечиться надо.

-Сейчас пройдет, - она сунула руку в карман куртки, отломила кусочек своего «лекарства». Знакомая посоветовала – растопить плитку шоколада, всыпать туда растворимый кофе, и когда снова застынет – носить с собой на экстренный случай.

-Не беспокойтесь, идите по своим делам…

 

Четверть часа спустя она стояла на ступеньках больницы, привыкая к свежему зимнему воздуху.

Хлопнула дверь, он сбежал по ступенькам мимо нее, уже одетый – видимо его смена закончилась.…

Обернулся, и вроде искоса глянул, но взгляд был такой же быстрый, цепкий, все замечающий, как тогда, в ориднаторской.

-Давайте подвезу…

Машина у него была зеленая.

-Все уснули до рассвета,- тихонько напела она, -

Лишь зеленая карета,

Мчится, мчится в вышине,

Hе угнаться за каретой,

Ведь весна в карете этой.

Он улыбнулся и кивнул – помнил эту песню. Может быть, он был с нею даже одного поколения – просто жизнь его была легче, и он не состарился так быстро…

Мало ли, что видел он у себя в клинике. Глаза у него еще наивные, как у мальчишки. Сынок.

 

Пока они ехали – а путь был долгий, почти через весь город – они разговорились.

Она настолько не ждала какого-то мужского внимания к себе, что впервые задолго заговорила просто по-человечески, не оглядываясь на то – понравится ему или нет, не скрывая природного юмора.

Они действительно были почти ровесниками – и воспоминания о прошлом города, о школе были у них почти общие.

Он смеялся над тем, как она изобразила его главного, потом указал налево:

-А помнишь, тут стоял фонтан в виде слона?

-А то! Я еще много чего помню, я помню, что в этом дворе и кино показывали – передвижка приезжала.

И оставшееся время почти каждая фраза начиналась у них – « а помнишь?»

Остановив у ее подъезда – милая четырехэтажная хрущевка, где за два мера до подъезда уже пахнет подвалом: сыростью и мышами – он, отсмеявшись, наконец, попросил:

-Слушай, пришли мне статью, когда будет готова.

Достал дорогую барсетку, блокнот, черкнул свой электронный адрес.

 

…Статью она, конечно, отослала.

 

Но писать спокойно ей можно было только в ранний утренний час, когда спали дети.

Можно было еще натянуть одеяло на голову и – пока не зазвонит будильник.

Но ей необходимо было хоть немного свободного времени, чтобы чуть-чуть осознать себя человеком.

Встать, когда все еще видят последний сон.

Первым движением – мягко утопить кнопку компьютера. В ответ загорался синий огонек. Тихий шум – машина начинала оживать.

Она ставила на огонь турку, заваривала крепкий кофе. А на экране уже горела картинка, переносящая в другой мир: океанский прибой, прозрачные волны, накатывающиеся на прогретый солнцем берег.

А за окном – недавно она разорилась – и купила таки у мужика на рынке те голубые шторы – бил в стекло мелкий дождь.

Хотя семь недель оставалось всего до Нового года…

Где-то в Европе – заснеженная сказка. Нет особенных холодов, но дома укрыты пышным снегом, и огни горят, и «праздник к нам приходит»…

А тут снова дождь, на смену которому придет ледяное небытие природы. Немеет лицо, немеют от мороза губы – и за каждую ветку тревожно: доживет ли до весны?

Бесконечная осень, бесконечная зима. И – ни одного письма в почтовом ящике.

 

Щелчком мыши она открыла уже давно прочитанное – его благодарность за присланный текст.

И неожиданно для себя написала: «Привет! Сейчас, наверное, еще спят все кроме меня. А я пью кофе, и мне то грустно, то весело. И так хочется всей этой новогодней кутерьмы – даже не самой пьяной ночи, а ожидания!

Когда в магазинах все сверкает гирляндами и дождем. И эти копилочки с пожеланиями денег, открытки со свечами и шампанским…Такие наивные пожелания, прямо детские. И кажется – оттого-то они и сбудутся…»

Он ответил в тот же день – только ночью. Днем ему писать, видимо, было некогда.

«Детство – неповторимое время. Тогда мы были счастливее, много счастливее…»

Она откликнулась.

И письма эти вошли в привычку…

О чем только ни писали они! Взахлёб! О годах минувших, и о том, какой фильм смотрели,

, что снилось, и какая погода, и какой разгром устроило начальство

И настолько она стала видеть в нем родную душу, что когда он однажды спросил: в каком часу заканчивается ее рабочий день - и машина ждала ее на углу…

 

Она была уже настолько утомлена жизнью, что восприняла эту связь просто – как подарок судьбы. Без обязательств, без завтра.

Наташа переступала порог, чувствуя себя собакой, которую впустили из ледяной непогоди – в тепло. Здесь блаженно ей было все.

Она сидела на краешке кресла, и комнату его запомнила - всегда в полутьме. Мягкий свет бра – по левую руку, а по правую – сказочный мир большого аквариума.

Голубой проблеск неонов в нежной зелени водорослей, медленные, плавно колышующие хвостами золотые рыбы – они подплывали к самому стеклу, и круглые их глаза – может быть видели ее? И грот в виде затонувшего корабля. И невесомые пузырьки струящиеся, к поверхности.

Она сидела, и хотелось сидеть так вечно. Глядеть, как зажигаются огни на улице, как живут своей жизнью рыбы…

За одну причастность к здешнему, она готова была окаменеть, подобно жене Лота.

Он приходил из кухни вместе с запахом кофе, задергивал шторы, отгораживая их мир от улицы, присаживался перед ней на корточки.

-Устала?

Фиг вам, конечно - не так как он, выстаивавший в операционной помногу часов подряд. Ее усталость была иного рода.

Когда кажется, что можешь свернуться клубком и пролежать так несколько лет подряд, чувствуя, что время течет мимо тебя, как теплый песок в песочных часах.

Ей казалось, что усталость эта неисцелима.

 

Лишь постепенно она стала замечать, что начала оживать. Его глазами она стала видеть себя, а потом и любить.

Теперь в магазинах она замечала красивые вещи, которые хороши бы были на ней. Ей хотелось попросить подать те или иные духи, узнать их запах: простой или сложный, раздражающий или дарующий наслаждение.

Через него она снова начала чувствовать мир.

Проводила ладонью по поверхности стола – и приятна ей была эта прохладная гладкость.

Щемяще прекрасными казались ветки рябины, и шапки мокрого снега на последних ягодах.

И когда дома нужно было одну за другой отмывать кастрюли, или, моя полы, пробираться с тряпкой в те уголки, куда не могла достать швабра – не грязь была у нее перед глазами, а память этой красоты. И ей было легче.

Она похорошела, стала следить за собой много больше.

-Глазки-то как засветились, - говорили на работе, - Да ты, у нас, оказывается, хорошенькая! Влюбилась, что ли?

 

Она не влюбилась.

Полюбила.

Его – и свою жизнь через него. Радостно отвечала на объятия детей, смеялась с ними…

И о бабушке теперь – не просто заботилась, но хватало сил и жалеть, и делать в этой жалости больше, чем просила старуха.

 

Конец дня. Можно выключать компьютер.

Запахнуть мягкую синюю шубку, и - в хоровод летящих снежинок.

А в полутьме – призраком – очертанья машины.

В машине совсем темно.

Но она видит короткую его улыбку – не может сдержаться, рад.

Дотронулся – ты? Здесь? Это я…

Гулкость высокой лестницы, поворот ключа в знакомой двери. И уже в прихожей можно обнять его, и несколько минут блаженно стоять, прильнув.

Никогда раньше она не испытывала таких чувств и никогда больше ей не было дано подобное испытать.

Ощущение реальности – вот он, и обрывалось сердце, пересыхали губы.

Счастье, на земле, кажется невозможное!

Счастье в каждой секунде, в каждом движении – своем и его, в каждом прикосновении друг к другу..

Он касался губами ее виска, ее волос – на этом ли свете она еще?

В любом случае это был подарок оттуда.

Когда уже совсем не веришь, что рай – есть, Бог дает знак… Верь!

Отсвет рая…

 

…Будем пить кофе? – спрашивал он после.

В этот раз он решил похвалиться.

-Смотри, что я приготовил…

Это что-то было – целый казан фантастического плова.

Дымился рис, желтели кольца лука, много было и сочной моркови, и поджаренного до темной корочки мяса. А еще она узнала шампиньоны, и ёлки-палки – ананасы…

-Ты - трезвым готовил?

-Вполне. Повар из меня, конечно, хреновый. Но скучно же каждый раз одно и то же.

-Да-а, - сказала она, попробовав, - Тут одним словом не определишь. Чего там – поэма…

Он засмеялся. Он сдержан был в смехе, но уж когда… совершенно по-мальчишечьи…

-У меня все такое, в стиле джеромовского «ирландского рагу…» А, сыпь что есть…Ничего ведь?

-Вполне. А вот я интересуюсь – с техникой ты не экспериментируешь? Суп в электрическом чайнике не варишь? Мы в институте пробовали… Там так долго плита разогревалась - старая, одна на всю общагу. Мы и взялись за чайник…

-Так там же…

-Точно. Вермишель к спирали прикипала.

 

Они могли быть друг для друг всем.

Любовниками…

А за столом уже сидели- как друзья со студенческих лет…

Как два ветерана.

Когда-то от нее ушел - друг, от него ушла - жена…

Он не раз звал ее замуж, но - потрясенная вначале- она потом всегда говорила: «Нет».

 

Пока у нее был праздник, чудо в жизни, дававшее ей возможность везти свой воз дальше. А съехаться, лишить себя чудесных мгновений, много отяжелить быт ему…

И такого как сейчас не будет!

Ей – делить время между детьми, тяжелой больной, хозяйством, ему – со всем этим мириться. Даже если он не бросит её – неужели она настолько хороша, чтобы при таком «приданом» составить его счастье?

Лучше так.

Бриллиант в кармане дешёвого пальто.

Минута счастья – да разве этого мало на всю жизнь человеческую?

 

…Он проводил ее и долго стоял у подъезда.

Ее ждали. Светились окна в доме, дверь открылась ей навстречу, взлетели, приветствуя, девчоночьи голоса…

Можно уезжать.

Она не могла понять, чего стоило ему возвращение - в одиночество.

Снова тоска, с которой он не может справиться. Острая, захватывающая всё существо его.

Будто он ребенок и ждёт не дождется родных, которые пришли бы за ним.

Закрылась дверь – и он опять один, на темной улице.

Холодно.

И во имя избавления от этого холода он всерьез задумался : та молодая сестричка, что всегда старается быть возле него в отделении – она давно хочет за него замуж…