Неповторимый голос Джигарханяна известен всем без исключения, поэтому, услышав его в телефонной трубке, я, естественно, заволновался. Но Армен Борисович любезно поинтересовался, когда я хочу с ним побеседовать, и предложил перезвонить ровно через… час! Именно такой быстрой и положительной реакцией и был вызван мой первый вопрос к прославленному мастеру театра и кино:

 

 

- Армен Борисович, я прекрасно понимаю, что для вас общение с журналистами давно уже превратилось в рутинную часть работы, но, возможно, оно иногда может быть полезным и для вас?

 

- Здесь всегда происходит по-разному. Особой страсти, как вы понимаете, о чем-то рассказывать у меня нет. Я даже цинично говорю о том, что общаюсь с журналистами только из-за того, что знаю, это – их заработок. Если говорить о серьезных проблемах, то я бы это сформулировал так: все, о чем я думаю, по моему ощущению, я уже сделал – и на сцене, и в кино. Я очень не люблю, когда мы что-то начинаем комментировать. При этом мы обязательно привносим неверную интонацию. Вообще, когда нет комментариев, меня это больше всего устраивает. С другой стороны, я прекрасно понимаю, что общение с прессой нужно, в том числе, и для театра, а к журналистам я отношусь вполне терпимо!

 

 

- С 1955 по 1967 г. вы проработали в Русском драматическом театре им. К. С. Станиславского в Ереване. Вспомните, пожалуйста, ваши первые шаги на профессиональной театральной сцене.

 

- Я это очень хорошо помню, как сейчас: 25 января 1955 года я вышел на сцену Ереванского русского драматического театра имени Станиславского в спектакле «Иван Рыбаков» (автор – Виктор Гусев). И там у меня был следующий текст: «Товарищ капитан, вам телефонограмма!». Так произошло мое первое появление на профессиональной сцене.

 

 

- И какие у вас при этом были ощущения?

 

- Этого я уже, к сожалению, не помню, но вообще, вы знаете, пребывание на сцене (а я уже 53 года в театре) – это не очень нормальный акт. Это все равно, что, извините за грубое сравнение, заниматься любовью при народе. Помните такой гениальный роман Абэ Кобо «Женщина в песках»? Там была история, когда героя заставляли заниматься любовью при народе, и у него ничего из этого не получалось. Сравнение мое, конечно, весьма приблизительно, но в театральном искусстве всегда есть некое состояние – чуть выше, ниже, сбоку, – не знаю, но вообще пребывание на сцене – это не очень нормальное состояние. Я имею в виду – играть роль, так как просто выйти на сцену очень легко. Это – некий психофизический акт такого насилия над собой. Вот так можно коротко ответить на ваш вопрос, если попытаться все объяснить словами, хотя это почти невозможно.

 

 

- В 1967 г. были приглашены А. В. Эфросом в Московский театр им. Ленинского комсомола, где играли в спектаклях "Мольер", "Снимается кино", "Дым отечества" и другие. Каким вам запомнился Анатолий Васильевич Эфрос?

 

- Он был поразительный человек, можно даже сказать – великий режиссер, а в его театр я попал совершенно случайно…

 

 

- И каким образом это произошло?

 

- Это довольно длинная история. Актриса театра, в котором тогда работал Эфрос, Ольга Михайловна Яковлева была в Ереване, увидела меня на сцене, рассказала обо мне Анатолию Васильевичу. Он очень заинтересовался, меня пригласили в Москву и т.д. Но это, в конце концов, не так важно, потому что намного важнее дальнейшее развитие актера – насколько это приносит плоды – вот о чем действительно нужно думать! К моему несчастью или счастью, этого я точно не могу сказать, я всего несколько месяцев профессионально общался с Эфросом, но я все равно контактировал с ним, даже когда Анатолий Васильевич затем ушел в театр на Малой Бронной. Этот период был некой вспышкой, потому что Эфрос – великий режиссер, очень интересный. Для меня это все произошло неожиданно, и тогда я не мог понять, какое у меня на это есть право – вступать с ним с диалог. Взаимоотношения актера и режиссера – довольно сложное дело, особенно, если ты, как говорят в балете, «не у фонтана». Вы слышали такое определение?

 

 

- Честно говоря, от вас слышу его в первый раз!

 

- Это те исполнители, которые находятся сзади, даже не кордебалет, а так называемый миманс (Мимический ансамбль – группа артистов, участвующих в массовых сценах оперных и балетных постановок. Прим. автора).

 

 

- С 1969 по 1996 гг. – вы один из ведущих актеров театра им. В. Маяковского. Главным режиссером этого театра долгие годы был Андрей Александрович Гончаров. Мне неоднократно приходилось слышать рассказы о его непростом характере. Всегда ли вам удавалось находить с ним общий язык, не возникали конфликты с Гончаровым на творческой почве?

 

- Как говорил один мой друг, – это не ваше собачье дело! Простите за грубое сравнение, но я 27 лет проработал в театре Гончарова и могу сказать вам без всякого пафоса: это были мои самые счастливые годы. Очевидно, к этому времени уже созрело и наше общее желание «родить», и все лучшее, что я сделал на театральной сцене – я сделал у Андрея Гончарова в театре имени Маяковского. Мы договорились, встретились и должны были с Андреем Александровичем «рожать детей». А если говорить о его непростом характере… Никогда не пользуйтесь в работе разными сплетнями и околотеатральными слухами!

 

 

- Но режиссер, по сути, и должен быть диктатором? В противном случае у него ничего не получится…

 

- Солнце мое, это нельзя рассматривать как пирамидон на все головы. В каждом случае речь идет о конкретном театре и режиссере. Мое глубокое убеждение заключается в том, что русский театр по своей сути – крепостной. Я в этом определении не вижу никакого оскорбления, а наоборот, это такой театр, в котором нужен крепостник – талантливый, сильный и умный. Вообще я должен сказать, что демократия – понятие весьма сомнительное, но в любом театре (а речь идет только о русском театре) демократия даже вредна. Великий Немирович-Данченко говорил по этому поводу: «Диктатура», причем, хитрец, добавлял – «Добровольная диктатура!» Понимаете?

 

 

- Конечно! Переходим к кино: с 1960 года вы снимаетесь в кино, дебютировали в роли Акопа в фильме «Обвал», а известность вам принесла одна из лучших киноролей – молодого ученого-физика Артема Манвеляна из картины режиссера Фрунзе Довлатяна «Здравствуй, это я!». На сегодняшний день вами сыграно более 200 (примерно 222) ролей в кино- и телефильмах…

 

- Злые языки утверждают, что мною сыграно около 300 ролей в кино!

 

-… и в народе давно стало крылатым двустишье Валентина Гафта: «Гораздо меньше на земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян!». Оно вас не обижает?

 

- Ни в коей мере! Я замечательно отношусь к данной фразе. Это – остроумно и очень хорошо сказано!

 

 

- Только в 2008 году вы уже успели сняться в девяти фильмах! Откуда такая необыкновенная работоспособность?

 

- Я люблю сниматься в кино, это – моя профессия. От нее я получаю не только моральную, но еще и финансовую поддержку. Это – очень хорошее ремесло, которое мне нравится. С годами, конечно, теряешь былую энергию и некоторую гибкость, но когда меня приглашают на съемки и снимают – я иду. Если мне предлагают роль, в которой, например, нужно прыгать с парашютом или плавать в Ниагарском водопаде, – я всегда отказываюсь и говорю: «Нет, ребята, для такой роли я уже старый!».

 

 

- И часто вам за последнее время приходится отказываться от киносъемок?

 

- Нет, сейчас мне стали меньше предлагать, они учитывают мой возраст. Я думаю, если я сам с собою буду разбирать свою жизнь, то смогу отметить, что прожил счастливую жизнь, поэтому я – очень сытый человек, естественно, в творческом плане. Я сыграл то, что хотел, много ездил по стране, так что жаловаться не приходится!

 

 

- В 1996 году вами был основан театр Армена Джигарханяна. Как появилась идея создания своего театра?

 

- Мы хорошо жили с нашими ребятами, и нам было жалко, что четыре года быстро пробежали (я имею в виду студенческие годы во ВГИКе, где я преподавал и вел курс), и мне показалось, что с ними можно продолжить творческую работу, тем более это было такое странное время, когда выделялись деньги на культуру, и каждый, кто хотел, этим занимался. И я тоже ввязался в эту историю, хотя сейчас я очень многое понял – что такое создавать театр. Это – очень странное занятие. Даже сейчас я вам не смогу внятно сформулировать – что же это такое. В самом начале у нас не было ни помещения, ни труппы. Гораздо проще, когда ты приходишь в устоявшийся театральный коллектив, его можно «почистись» и т. д. Из подобных моему примеров можно назвать только театры Александра Калягина („Et Cetera“) и Фоменко (Мастерская Петра Фоменко). Это очень трудно, и я до сих пор еще не понимаю – сформировались мы уж как театр или еще не до конца. Здесь есть проблема, о которой говорил великий скульптор Микеланджело – нужно отсечь все лишнее. Этот длительный процесс продолжается до сегодняшнего дня…

 

 

- Какую эволюцию театр прошел за 12 лет существования?

 

- Эволюция связана только с возрастом актеров. Они ко мне пришли девочками и мальчиками, а сейчас это – мужья и жены, я говорю только о творчестве. Они что-то переосмыслили, у них изменилась жизнь – она стала иной. Вы знаете, артисты вырастают и умирают на этом возрастном переходе, потому что, в принципе, как кто-то утверждает, человек живет один возраст. Может быть, когда дети рождаются, в первый день мы сразу же видим, каким ребенок будет. Иногда он рождается уже стариком.

 

 

- Есть ли в вашем театре какие-либо особенности репертуарной политики? У вас идут как классические пьесы («Три сестры» Антона Чехова, «Ревизор» Николая Гоголя, «Безумный день, или Женитьба Фигаро» Пьера Бомарше), так и современные («Возвращение домой» Гарольда Пинтера, «Molly Sweeney» Брайана Фрила и «Сказки ученого кота» Родиона Овчинникова).

 

- У нас нет каких-либо предпочтений, ведь театр всегда остается театром, когда сегодня тебе смешно, завтра – хочется есть, а послезавтра ты плачешь. Я не знаю, как его определить – как романтический театр или интеллектуальный. Я думаю, что такое искусственное разграничение ведет лишь к тому, что зрителю просто становится скучно. Я всегда привожу такой пример: Бетховен написал песню «Мой сурок со мною». Это был серьезный композитор, который писал великие симфонии. Или, к примеру, другой серьезный композитор Дмитрий Шостакович – автор знаменитой блокадной симфонии № 7 – написал единственную в жизни оперетту «Москва, Черемушки». Театр – это явление, когда сегодня – смешно, завтра – трагично, послезавтра – пошло, – это все живет и тесно переплетается в театре.

 

 

- Ваш театр не так давно вернулся с гастролей из Армении – вашей Родины. Как прошла эта гастрольная поездка?

 

- На мой взгляд, естественно, предвзятый и необъективный – просто блестяще! Нас встречали переполненные залы – мы провели девять аншлаговых спектаклей и, самое главное, почувствовали, что интерес к театру шел по нарастанию, а кроме того, мы ощутили настоящий, неподдельный интерес со стороны зрителей: люди спрашивали, говорили, спорили, то есть наше творчество никого не оставило равнодушным!

 

 

- Как Вас воспринимают в Армении – «своим среди чужих или наоборот- чужим среди своих»?

 

- Вы знаете, такого нет. Это – придуманные категории, которые сочинили какие-то недобрые люди. Я – армянин Джигарханян, работающий в Москве. И этим все сказано! Повторяю: нужно быть очень недобрым человеком, чтобы в этом копаться.

 

 

- Ваше жизненное кредо вы сформулировали так: «Я ни в чем не считаю себя обделенным. Очень люблю жизнь, хочу удивляться, радоваться...» Что сегодня может вас удивлять?

 

- Если честно отвечать на этот вопрос, то скажу так: сегодня я удивляюсь лишь тому, чему хочу удивляться. На «чисто сливочном масле» меня очень удивляют дети и животные.

 

 

- А чему вы можете искренне радоваться?

 

- Меня радует то, что не огорчает, извините за невольную тавтологию!

 

 

- Дорогой Армен Борисович, я вас сердечно благодарю за этот интересный разговор!

 

- И вам, Женя большое спасибо!

 

(«Русская Германия» № 47, декабрь 2008 года)