Лимит(а)…

…или история, рассказанная Ангелом

 

Маленькое предисловие

 

Сразу оговорюсь, что Лимит(а) – это не собственное имя или понятие, а нарицательное, потому что…, ну, кому скажите интересно, как меня или его (Понятие) зовут на самом деле?

 

Наряд на Землю

 

Когда дух вознёс меня над Миром, показал ВСЕ – его, мне подумалось, что где-то я это уже видела. Не помню, где - может в кино или во сне… Дежавю, так ветер перемен зовут, крепко держит меня за крылья, зная мой характер – в любой момент ведь могу сорваться в мир, по одной, мне только явленной причине…

Да, такое было уже не раз – от начала мира, еще до того, как помню, своими волосами обтирала мокрые от сладостно-горьких слез ступни своего любимого Раввуни, оплакивая себя вечно раскаивающуюся и всегда согрешающую; когда возлежала на соломоновом ложе прекрасной юной возлюбленной, изнемогая от желания любить; когда, предав стихии и самою себя в неисчислимых обличиях жизни, вознамерилась вопреки Создателю не раз рушить свой земной храм души ради той единственной отходной молитвы, во имя…; предавая бессмертие глотком забвения и бросалась «в морские пучины» и возносилась затем к «розовым облакам» ради… и только для…

«Стоп, - прерываю поток своего сознания, - вернемся в начало».

- В начале было Слово…, - напоминает мне вежливый голос откуда-то сверху из пространственной сферы, лессируя бледными акварельными мазками мой мысленный флюид.

- Да, нет. Я не о том, - Самость пытается спорить со своей вечной Anima. Чувствую, что истина во мне неполноценна и решаю замять свои непроизвольные философские рефлексии, делаю знающий вид, важно и громко вопию в Пустоту:

- У меня задание из последней жизни, понимаете, о себе надобно написать – тематика и сюжетная линия малость иная!

Понимающее в ответ безвременное молчание - «добре», значится.

Итак, продолжаю далее:

Я над целым Миром.

Одежды мои вновь треплет ветер, который Дежавю, настойчивый и постоянный уже привычно крепко удерживающий меня на высоте неба, и я, словно Валькирия зависнув в клише воплощений, всевидящим взором обозреваю все сокровища мира, колыхающееся земными аллюзиями и реминисцентными пейзажами сознания. Черно-белая ретушь виртуального Бытия пропитывается красочными мазками моей памяти и на мгновение вспыхивает ярким брызгом и картина мира делается прозрачной, призрачной и вновь дух мой понимает, что в этом мало небесного, светлого, дабы быть реально видимым и нет нового, неосознанно-желаемого, что бы осязаться и эманировать в иное. Ничего, потрясающего основы мироздания – все чинно, размеренно, вечно… А душа просит не прекрасной вечности а жизни живой и смертной и от того еще более желанной …

Потому твердо решилась испытать-таки легкое падение, почему бы нет! Сказала: «Да!»… и, вдруг, все мгновенно исчезло! Где рекламный слоган вершинности «Я»: «Ты – властелин Мира!» и глянцевая перманентная позолота сокровищ? Не успела возмутиться, как в ответ разверзлась необъятная пасть времени и поглотила мои плески, облекая в плотное и уже осознанно-желаемое - «Я есмь».

«Ну вот, снова обманули», - только и успела произнести про себя, падая на камни глухим шлепком, словно лепеха манны с неба. «А то!», - вы думаете, – больно ведь, обещали, как всегда, что не преткнусь об эти самые твердолобые каменюки, да видно разнарядку ангелы вовремя не получили и как приходится не успели, полагаю, или я поспешила обратно.

Упала основательно – крылья разметали белый пух, покрывалом прикрывая землю. Лежу, тела не чую, очи не открываю. Душа вроде в теле - вочеловечивается, Сердчишко смертное мерцает – прислушивается. Я сложила руки на груди, Сердечко поглаживаю, подбадриваю; Душе тоже погладиться хочется – прильнула, ластиться, трется о ладонь, подрагивает.

Чуть в себя пришли втроем, я, как самая отважная глянула через щелку очей – вместо Мира всего – кусочек ограниченного пространства. Открыла шире – восемь квадратных метров с болтающейся кожей растресканных стен: «Слава Богу! - думаю, - Земля!».

Чувствую что-то живое рядом, слушаю - дышит, пахнет чем-то земным, хмельным. Потянулась потрогать, смотрю, вместо руки крыло тянется, дрожа от предвкушения. Я шлеп по перам звонко – нечего распускать себя, не у себя теперь дома, приличия надобно здесь соблюдать, а не то Лимит(у) отберут, что тогда?

Сама рукой – мац. Теплое, мягкое. Присмотрелась, вроде человек. Удивляюсь. Рукой веду:

- Оп-паа-а…!!! - неожиданно вырвалось, еще сомневаюсь, веду дальше, - Вау!!! Мужчина!!!? - поверить не могу, еще боюсь, но, несомненно, верю и…осязаю. Вот это попадание – сразу и в «зеро»!

Лежу, мысли, как мотылечки перед очами бликают, думаю, как и что, кто такой? Смутно припоминаю как-то… Душа внутри от неожиданности или от страха вытаращилась – она у меня такая, пугливая и кроткая, как зайченка маленький – всего пугается. С мольбой смотрит на меня: «Куда, мол, ма…тебя занесло… с нами?». Вся съежилась и забилась под «ложечку» или «вилочку», ну отколи знать мне – Ангел ведь, в общем, как я и сказала – напугалась глупенькая. Ну, я ее трогать не стала – недосуг, сама успокоится. Стала мыслить далее, припоминать. Вспомнила! Посмотрела на теплое, хмельное рядом – так это ж по объявлению! Все по порядку значит:

Упала я, как помнится, и лежу софизмом занимаюсь со своим «Я» - оно у меня страсть как любит поизмышляться, но когда начинает вести приватные групповые дискурсы с моими ипостасями – увольте, я в том действе не участвую – пусть сами - как-нибудь. Но тет-а-тет могу пооткровенничать, как сейчас. О чем?

- Не отвлекайтесь от заданной темы, пожалуйста, - слышится уже откуда-то сзади.

Оборачиваться не стала – мало ли кто там вещает – после узнаю.

А я о любви, можно? – непонятно опять у кого спрашиваю.

- О любви значится…, - ?! - Добре.

- Ну, так извольте.

Хотя если бы не моя извечная априори, то слова бы о ней не молвила – о любви что говорить, надо быть с ней, рядом, в ней, на миг или вечно – кому как свезет. Посмотрим.

Там, дома, ну что такое! Летаешь, летаешь – сознание шире, душа легче, а сердце. Его-то и нет у ангела. Крыла прислонишь к груди, а под ними покой и вечность. Ничто не бьется, не волнуется - все спокойно и мирно, любишь всеобъемлюще, ангельски – ни тебе всплесков, ни ветров, ни штормов, ни цунами; ничего не сжимается в груди, не болит, не просит, не молит и тогда мучительно начинает стенать Душа без теплой и лучистой Любви, доброго, теплого, живого Сердца. Тоскует безмерно и желает быть с ним, хоть на немного, на чуть-чуть, хоть на самую малость самой коротенькой жизни, еще разочек, ну последний, пожалуйста! Да не вопрос – извольте, и сама не прочь, даже очень, более чем, ну потом поймете, думаю.

Так вот лежу покойно, но уже не по небесному – земному более. Сердечко ожило, прижилось, мирно покачивается ритмично на волнах тусклого, какого-то ненастоящего света, чувствовать и желать пробует, мечтает робко, страстно уже: про сжигающее желание быть там, где не возможно, с тем, кто не хочет, во имя, ради и вопреки и непременно навсегда, но по земному, по настоящему, по человечески; увидеть, и чтобы душа тоже досыта в любви; полюбить до боли, до срыва в пропасть, с самого неба - да снова в вечность, в дребезги и умереть – на все века, и даже безвременья! Чтобы только вспыхнуть, блеснуть в этих глазах – миг, а потом навсегда во тьме; чтобы все ей, ради нее – всю жизнь земную за одно лишь мгновение прикоснуться и проситься снова на веки! Вот в чем смысл жизни здесь на Земле!

Поглядела опять на лежащее подле меня – дышит. Толкаю, снова крылом – привычка, про себя думаю: «надо поупражняться, а то крылышки так пообломают ненароком». Поупражнялась. Рукой трогаю – живой, не отождествляется. Пусть спит – утомила я его, наверное. Лежу, дальше. Очи к вздутым потолочным пузырям возвела и мечтательно припоминаю. Память человеческая вернулась, тихонько на ушко суфлирует. Я, конечно, делаю вид, что вспомнила сама - все с объявления и началось:

Села я (после того как упала) за комп – без него никак Лимит(е) на Земле – где тогда можно повисеть спокойно и подумать своим расширенным сознанием - только в бескрайнем пространстве виртуального «Бития» (от «бит» – это термин такой Рунетовский, помните если).

Поняла наконец-то, в чем смысл человеческой жизни:

Одна в большом городе, непривычно, но знакомо до боли: смоговые туманы стали плотнее, сверху на них можно полежать как на облаках, раскинуть крыла по-человечески и помечтать через серо-сизую пелену на просвечивающие небеса. И, поди, откуда знать: ты – под небом или оно к тебе льнется застенчиво пушистыми боками и сердечко человеческое бьется, обрывается от волнительного прикасания, и я едва успеваю подхватить его, сама, опасаясь упасть, цепляюсь за мягкие выступы неба и остаюсь висеть, крепко держась за них, между небом и землей, потерянная меж мирами и думаю о земном и небесном, но больше о земном: о любви, любви земной …

И когда, помню, шла на Земле, по асфальтовым изломам и извилинам кварталов думала тоже о ней, смотрела на лица прохожих, на их души, иногда едва поспевающие за своими телами, заглядывающиеся на меня и радостно махающие мне своими папирусными пепельными крылами. И так упоительно-прекрасно становится, радостно и легко, и в тот же самый миг больно и неосознанно-печально – вот тебе: звездное небо – твое, звезды – твои, а хочется нестерпимо больше - одну маленькую земную звездочку, золотым светом мерцающую как живое сердечко и которое ярче всех солнц пылает и греет, и оно где-то непременно запряталось здесь, среди этих кривых улочек, выметенных и вымытых тротуарных ликов и выщербленных боков домов, молчаливо всматривающихся на мелькающие пестрые размытые пятна авто. И я иду в раздумье, в мечтанье, касаюсь пальцами шершавой кожи домов и чувствую их уже окаменелую плоть, но все еще живую, пропитанную жизнями и судьбами и слушаю, стараясь различить звуки и голоса, дыхания. Даже ради этого уже стоит сюда возвращаться, но грусть внезапно порывом ветра налетает сзади, обхватывает и сильно сжимает, накрывая своей прохладной ладонью мои очи, и сердца в груди становится больше и вот я уже сама с крыльями, – сердце…с крыльями, - иронично замечаю, ведя очами по расстресканному фасаду и рука цепляется за отсыревшие лохмотья бумажного листка, объявления или «объемления» так их, кажется, принято называть у людей, «Теплое название», - наверное, подсознательная чья-то призрачная надежда, приближенная мечта.

Заиграла мысль – я представила, сколько мечт вложено в эти растрепанные листики, а сколько исполнилось? «У меня тоже есть мечта», - переминая пальцами лоскутки на меня снизошло вдруг озарение, как это бывает всегда у ангелов: «Может мне написать такое же объявление?» - мелькнула спасательная тоненькая ниточка надежды, как паутинка на дуновении ветра, взлетевшая и, налетев на меня, прилипла к моим пальцам. Ну, конечно, так надобно, на стенах, чтобы трепались и манили взгляд, прочитать, а не так как я сделала в прошлый раз – вошла в «Нэт», полазила по чатам и бросила в одном, а потом и везде объявление примерно следующего содержания: «Меняю все свои: настоящие и будущие небесные жизни на одну земную человеческую, безумную Любовь. Ангелов прошу не беспокоить», - и подписалась, конечно, не своим именем собственным, а нареченным «Ангел». И что?! Ответа до сих пор нет, складывается впечатление, что кроме ангелов никого в этом виртуальном Битиепространстве нет. А может в чатах только они, и обитают – ангелы, ведь висеть в виртуальном эфире им привычней, вот и виснут в нем, словно в Вечности. А мне что ждать, вечно не могу – Лимит(а), сами понимаете.

Вот и думаю теперь, попробовать обычным путем, как люди. Взяла листики бумажные, в клеточку (видела, такие клеят на стенах) написала от руки, на человеческом, почти понятном языке, орфографию не исправляла, пусть, думаю, естественней будет крик души моей ангельской: «Хочу ЛЮБВИ!!! настоящей, земной, ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ!». Ну, и как полагается, телефончик свой приписала сотовый. Поклеила на остановках, у подъездов домов – там, где люди бывают-то, зачем ангелам на остановках толкаться – у них ведь крылья!

Спрос вывел мой телефон из состояния задумчивости, и от неожидаемой нагрузки мне пришлось самой отслеживать звонки – Ангел ведь – привычно.

Предлагали много любви (!?). я даже растерялась – не ожидала, что такой голод у землян на их же чувство человеческое. Странно все это подумала я, но удержаться не могла и поэтому с головой бросилась со своих возвышенных мечт в самые густые заросли неосознанных чувств и не до конца проявленных желаний. Не ожидала, что вот так запросто любовь можно найти, не неземную какую-нибудь, а самую что ни на есть настоящую, человеческую!

Выбирала старательно. Наитие отказало в самый последний момент – перегруз. Сбой в системе, понимаете. Пришлось вербально, немного тактиля добавила, но все равно Авось к себе приспосабливать как-то понадобилось. Ну, ничего, приспособила. Жду встречи, с Авосем – он притулился бочком, тоже ждет чего-то, мается. Думаю, зря его с собой потащила, зачем случайно рисковать – народа много выходит, какой здесь приват наедине.. Послала его на всякий случай… «Фух, пронесло, кажется» - вздыхаю легко. А сама в трепете - как оно будет, бывает – волнительно – Ангел ведь…

Томительное ожидание… и вот он – рядом: голос, взор, жест… «Боже», - трепетно воздыхает Душа, смущенно прильнув ко мне - стесняется, зарделась вся, а рука крепкая мужественная Того, «по объявлению» уже уверенно жмет, проникает в тело мое ангельское, и чувствую себя человеком и даже начинаю женщиной, призрачной немного, но живой. Очи прикрыла, растворяюсь в неге неясной, вот, думаю, вроде началось… Томлюсь, когда сжигающее все, когда небеса подо мной, а потом под нами и время лентой пестрой серпантиновой стружкой будет падать на пол подле нас и обрываясь, срываться вниз на условности моего прошлого ангельского, когда внутри Душа небесная трепещет – крылья тянут вверх, а сердце – вжимается в женскую самость и нет желания взлетать, только - остаться здесь в смертном теле, пока любовь в нем, и чтобы не навсегда и любить до смерти!

Все жду, что вот она вспыхнет – рука «по объявлению» уже настойчивей требует, думаю, вот возгорит сейчас под ладонью мужественной плоть человеческая и станет больно и захочется, может от великого, прекрасного внутри исчезнуть навсегда!

Продолжается. Пальцы побежали вниз по моему боку ангельскому – потом обратно – задумались. Я с закрытыми очами, боюсь смотреть – вдруг спугну. Пальцы видимо растерялись, стали под белье мое женственное заглядывать, забились туда и быстренько по коже шелковистой за спину – юрк, а там, дак, сами понимаете – крылья!

Наткнулись: удивленно трогают, изумляются, чувствую, Испуг, словно тень мелькнул, глаз вытаращил и залег меж нами. Я невольно возмутилась – зачем, мол:

«Нет, Испуг нам не нужен – у нас ведь приватный вроде «Amore»!

Я, Того, «по объявлению» обняла и глажу по спинке, успокаиваю, ну, чтобы Испуг увидел, что он тут третий лишний и сам ушел. Ушел, вроде.

А мужественные руки совсем расстроились и уже от отчаяния что ли, чувствую, что что-то не то – рука по мне мечется, тыкается – растерялась, ориентацию потеряла, стала покровы с меня стягивать - рассерчала видимо. Думаю, так положено у людей, надеюсь еще, терплю, жду – вот оно сейчас начнется. Руки хватают меня, будто что ищут, натыкаются на меч – он всегда при мне в ножнах на талии болтается привязанный под одеждою, дабы народ земной не смущать – оторопели, застыли, не шевелятся – воздух вокруг нас напрягся, ожидает развязки.

Пальцы в шоке, Тот, который «по объявлению» онемело рот раскрыл, смотрит на меня глазами Страха, молвить не может только пальцем указует на меч, заткнутый за пояс, спросить хочет: «А это что?» - но не может, и тут же безмолвно добавляет: «Ты кто вообще?». А ему по дружески и ляпни, забыла, что people хоть и страсть, какой любопытный, но пугливый и ранимый:

- Так, вот, - вслух ему отвечаю, - Ангел я, небесный, воин – так, по призванию, а это…, - вытягиваю меч свой перед носом его, показываю, - меч мой для…, - не договорила еще – дверь: хлоп!

«Ну, так оно всегда…, - печально подумала я, - опять сама все испортила… А начиналось ведь, и могло бы быть, хоть как-нибудь…

Сижу одна, оперлась о меч свой, обняла его – призадумалась на ложе с помятыми своими желаниями, простынь перами крыла, теплую еще от Того «по объявлению», поглаживаю ласково – ей нравится, она, как и я, разочарованно вздыхает, тоже ведь ждала любви – обжигающей, кто же знал, что так все…

Грустно стало. Эх, думаю, нет на земле видимо любви настоящей, человеческой – все мечтают о любви неземной какой-то, а как встретят ее -боятся коснуться, в руки взять.

- Да, вот она такая, «неземная» может с мечом, может с крыльями!

Зря, думаю, все это затеяла. Плюнуть на нее, сколько же можно тело изводить и душу мучить, а сердце…, - то совсем исстрадалось, ссохлось родимое.

Вынула отчаянно свой меч из ножен, дверь с ноги настежь и пошла им рубить все без разбора – землю от нечисти всякой чистить – все работа. Много ее поразвилось здесь, пока я о любви мечтала.

Помашу мечом, рука устанет, присяду где-нибудь укромненько, тоска на плечи ложится и клонит расслабиться, я расчувствуюсь, поддамся слабости земной – Ангел-то я почти уже очеловеченный, погрущу о мечтах своих неисполнимых, утопических, да всплакну украдкой; достану папирусник свой ангельский, и писать, я ведь, кстати, и пишу еще только по-ангельски: про жизнь, любовь, но более в стихах, поэмах, а теперь и в прозе подвизалась, пробуюсь – все Душа при деле – пускай треплется.

Чуть отойду, от сердца отляжет – снова работа. Вот так жизнь моя лимитная и проходит быстро, как песочек сыплется сквозь чьи-то пальчики, (знать бы, чьи они…), все в трудах, трудах – не вечность, сами понимаете.

Давеча иду после очередной рукопашной, сил нет, просто меч поднять – видимо время-то выменянное кончается. Иду, голову понуро свесила, меч волоку по землице свой, думаю о жизни, о вечном, о себе, о ней, о нем… И тут вдруг нутро во мне возмутилось, Душа очеловеченная уже, права свои пытается мне предъявить видимо, в груди томит, жмет, шевелятся неясные желания и в трепетную дрожь повергают. Остановилась, не вытерпела, по Душе кулаком: «Бумс!», и важно (сурово почти):

- Доколе мучить будешь себя и меня!? Все, баста!

Схожу с тропинки натопанной и в лес ломлюсь, раздираю ветви, пальцы безжалостно в кровь рву:

- Надо уйти отсель обратно! Хватит – нажилась…

Выдралась кое-как сквозь бурелом, нашла место подходящее, мрачное – подумать неотвлеченно, помедитировать абстрагировано. Ветки пораскидала, легла, руки сложила покойно на груди, Душу удерживаю, чтобы с перепугу раньше времени не выскочила, а то оглядится, увидит, что в лесу, еще напугается – нервишки-то слабые стали, очеловечилась все-таки. Очи прикрыла, чтобы сознание Души неокрепшей не нервировать впустую.

Лежу тихо, печально – только хворосточек подо мной потрескивает. Хорошо лежу – век бы так не вставать – устала, видимо по земле блукать бестолку. Открыла очи – небо склонилось надо мной и прямо в Душу заглядывает. Звезды бриллиантовые поблескивают – домой захотелось нестерпимо – Сердечко сжалось и заскулило, тоненько, жалобно, видимо почуяло недоброе. Я его в кулак:

- Тсс-с-с…Цыц мне! Мокроту разводить. Раньше надо было, а теперь видишь, Небо так близко - ждет меня…

Закрываю снова очи, ищу внутри себя Душу – без нее домой никак нельзя, как можно-то без Души на Небо?!

Душа забилась в самый узенький темный уголочек нутра и огромными очами недоверчиво смотрит на меня. Как взять такую голыми руками. Души, они ведь как зайцы, забить ногами могут, коли перепугать сильно.

Смотрю на нее, не знаю чем выманить.

- Хочешь я тебе солнышко покажу, большое, теплое, смотри…, - обманываю – конечно, не верит, - а хочешь конфетку сладенькую? – думает, в «своем» ли я или нет, сомневается и я с ней тоже. Молчит. Очи еще огромнее сделались, не верит, словом.

- А хочешь домой…, - очи засветились, запереливались, улыбается, потихоньку на встречу тянется. Я ей про небо, про звезды, а она все ближе, ближе. Подползла, страх потеряла вовсе – я хвать Душонку за шкирку и из тела вон. Она упирается, кричать не может – немая потому что от сотворения, пыхтит, пузыри пускает, а я тащу ее через тело, сил уже нету. Сердце притихло, видит, произвол какой-то сверху чинится, не бьется даже – притихло, боится, думает, как бы ее черед не настал, очи свои зажмурило, смотреть не хочет.

А мне что сердце – оно земное, как его с собой забрать – оно ведь живет только для любви человеческой, а там, дома, где ей такую найти, если даже здесь вечно голодает – вон какое сделалось – сморщилось все, измучилось.

Устала уже Душу тащить – она за все что ни попадя, цепляется. Почти вытащила, а она……ухватилась за валежник, раскинутый вокруг, и на мне и не оторвешь – не взлетит ведь с корягами-то.

Рассерчала я, да и замахнулась мечом своим – рубануть с плеча, да по якорям! Да здесь неожиданно луч света откуда-то блеснул и в лик мой засветил настоятельно. Удивилась я, думаю: «Солнце? Нет. Ночь на дворе. Луна? Да вот она тускло светит над лесом – скучно ей. Что же боле тревожит нас?».

А луч света, из темноты лесной светит из Глаза какого-то,– интересуется, любопытствует мною. Бдительность потеряла на мгновение и Душа моя из рук-то вывернулась и снова забилась аж под правое ребро, затихла – перепугалась света яркого – это ведь не дома, не натуральный небесный, а электрический какой-то – равнодушный. С досады возмутилась, привстала, ну думаю, сейчас с Глазом потолкую приватно. Чего «отходную» мою перебил!? Меч рукою ближе подтаскиваю, готовлюсь толковать как бы. Глаз приближается. Скользнул вниз. Смотрю, толпа стоит: люди или кони, кто их разберет, - одним словом.

Ну, думаю. Тындец! Белое братство? Нет вроде, в простынях никто не наблюдается. Впереди на вороненом Рыцарь в сером плаще восседает «Главный», - думаю, - плащ-то на нем как королевская мантия по земле стелется за конем по крупу его, облегая, царственно – королевских кровей значится, будет – смотрю пристально, щурюсь – сумрачно или туманно. Кони Армии-то по колено в дымке таинственной ногами перебирают, на месте не стоится им, норовистые, ушами прядают, прислушиваются. У Рыцаря Глаз в руках. Держит его и по мне водит, словно поглаживает или ищет что.

Я с перепугу легкого как свистну, сама от себя, честно не ожидала, даже не знаю, как сумела. На мне видимо от их появления лица не было – вот он Глазом то светлооким и водит по мне, ищет его, лицо-то. От моего свиста рука рыцарская дрогнула и выронила Глаз всевидящий. Душа от страха до пяток уже добралась. Ну, думаю, опять тащить вон откуда придется. Рассерчала я конечно. Привстала, меч на готове держу. Главный с коня свесился, ищет внизу в траве сонной Глаз свой видящий, а тот уткнулся взором своим прямо в валежник и не моргает, притаился видимо. Встаю потихоньку, присматриваюсь. Серый Рыцарь не один, а с Армией человек сорок! Представляете, уставилось на меня восемьдесят округленных любопытствующих человеческих очей. Душа от страха уже из пяток пятится – я обомлела, села на землю полночную и ступни руками обхватила, держу, чтобы душа не выскочила-то. Она бьется, а мне ведь уже любопытно, что за Армия среди леса ночью рыщет, может Робин Гуд какой, спасать меня пришел со своей лесной братией, а может – это Армия спасения мой sos здесь запеленговали и сразу на зов? Как, думаю, про меня узнали-то в лесу.

Пятки держу – Душа бьется, конвульсирует, а сама с Рыцаря очей своих не спускаю. А тот свесился снова с коня своего благородного и рукой тянется, Глаз достать видимо желает. Конь дрогнул – уу-ухноло что-то поодаль, птица какая-то ночная пролетела, наверное – скучно ей тоже одной-то в лесу, рыцарь схватился за гриву, сел опять в седло изящно, чинно. Рядом оруженосцы его нетерпеливо переминаются и кони под ними танцуют. По правую руку юный совсем – нежный такой в лунном свете бледненький, но прекрасный как Анемон лунный оруженосец. Рыцарь помолвил ему на ушко и тот немедленно из седла своего спрыгнул на земь серебристую, в лунном сиянии утопленную со своего такого же юного коника. Продефилировал к замершему в валежнике Глазу и, взяв его двумя пальчиками понес своему Рыцарю, осторожно лик свое прекрасный в сторону отводя, дабы, видимо, опасаясь, от него «сглаза» своей прекрасности.

Я сижу Душу в пятках держу, Анемоном любуюсь. Он поднес к Рыцарю Глаз, тот вежливо голову склонил по этикету видимо – аристократия, одним словом.

А Душа меж палец моих тычется, не угомонится никак все, я плюнула и как крикну в сердцах на нее:

- Замри враз, а не то управу найду на тебя! – замахиваюсь на нее мечом, сама от себя такого самоуправства не ожидала. Та сразу почуяла, что я не шучу и обратно поближе к сердцу – вдвоем вроде не так боязно мое бесчинство сносить. Сбились в кучку – дрожат тихонько, помалкивают. Бог с ними думаю, теперь руки не заняты, потолкуем с Армией свободно, без протокола.

Встаю, на меч оперлась, очи прищурила, в лики их всматриваюсь. Лунные блики тоже любопытствуют по Армии туда-сюда - высматривают что-то. Армия смотрит на меня с подозрением, что я задумала, замыслила: то на Рыцаря своего, то на меня и наоборот очами в темноте поблескивая на мой меч ангельской работы недоверчиво как-то. Я его за спину завела – прячу как бы. В Армии ропот пошел, Рыцарь руку над собой возвел, слово будет оглашать, все на него взоры перевили, слушают, внимают немного испуганно. Мне тоже стало как-то не по себе, страшновато, но и любопытно одновременно. Медленно иду к коннице вместе со Страхом, подхожу, конь Рыцаря пятится, чует, видимо что-то замышленное мной.

Страх-то впереди меня упирается, глаза свои сделал великими, ну, чтобы Армию-то напугать. Я его в спину толкаю локтем или крылом, не помню уже, иди, мол, вперед, не задерживай движение, и рукоять меча ему показываю:

- Цыц, мне бояться! - говорю Страху. Остановился он перед мордой коня, обомлел. Конь от неожиданности даже не успел толком испугаться, лиловое око свое выкатил и смотрит в глаза Страху. А тем временем я к Рыцарю (пока Страх people его отвлекает-то), а он видимо хотел дать своей армии «ЦУ», да увидев меня, вышедшую из-за спины Страха сделал изумленный лик, а я не растерялась, меч свой из-за спины вытянула – в землю его - раз, оперлась и интересуюсь, так, небрежно:

- А вы кто такие будете, люди добрые? – а сама смотрю недоверчиво, - братство какое или как? – спрашиваю, а сама меч туда-сюда, - или орден какой рыцарский (может, надеюсь, масоны какие заезжие или тамплиеры реликтовые сохранились, а может, заныло, затосковало внутри – «Army Love» какая прибилась?).

Рыцарь улыбнулся величаво, с достоинством: «Мы, - говорит, обозревая взором и окидывая жестом, - «Братство Пера»! - не слыхивала о таком, но знающе закивала головой, знаю, мол, знаю. А сама вслух молвлю:

- Да ну, - присмотрелась и правда в руке каждого из оруженосцев по Перу-пике и на седлах свитки болтаются папирусные.

- А что в лесу делаете ночью-то? – деловито интересуюсь.

- Рыцарь своему «Я» загадочно улыбается достойно, полу своего плаща рукой белой своей на плечо закидывает, голову свою царственно поднимает с опущенным взором. Даже завидно мне стало и подозрительно – держится как бог какой, а в лесу-то со своим people(ом) что делает – подозрительно как… смотрю на него – кого-то он мне напоминает, сердце защемило, но припомнить не могу, но силюсь.

Луна волосы его перебирает своими серебристыми пальчиками, облачками воздушными сбивает. В очи мои смотрит свом прозрачным взором, и Луна вдруг блеснула у него в очах и сделала их голубыми васильками – еще сильнее защемило, затомило – не могу припомнить никак, но уже догадываюсь, но верится с трудом, возможно ли?

- А мы, - говорит Рыцарь, - «Вдохновение» собираем – травка такая, - поясняет он мне знающим видом, - трилистники волшебные такие, они самый раз в полнолуние и вырастают…

- Так, где здесь «Вдохновение»? – смотрю на Рыцаря и взор свой по лесу мрачному, непроглядному виду. Разочарованно по сторонам поглядываю, думала, что правда «Army Love» какая, любовь, как и я, ищут, а они тебе – «Вдохновение»! Да, разве в лесу таком есть оно это «Вдохновение» – оно ведь неземное, нездешнее.

- А где оно есть то? – уже у самого Рыцаря спрашиваю, а Темнота, видимо обиделась на меня и глаз мне колит - ничего не вижу, переживаю, как трилистник смотреть буду. Рыцарь благородный такой, своим Глазом посветил мне в лик и вокруг, Темноту отогнал от меня и дальше толкуем.

Он рукой ведет, смотрю от себя куда-то в глубь лесную непроходимую:

- Да везде, – Рыцарь улыбается, руки широко уже разводит, словно обнять что желает.

- А какое оно? – и тут меня понесло, - А как, каким способом, а где, за сколько…?

Рыцарь опять сам себе с еще большим достоинством, на каком-то чопорном языке, как англицкая королева:

- Некогда мне с вами толковать о том, видите… – благоговеянно рукой ведя по своей Армии, ладонью гладя будто, - меня моя Армия ждет.

А мне так захотелось с ними, увидеть эту травку волшебную, попробовать ее.

Душа, отойдя от испуга в стороночку, воспрянула от умысленного мой, потянулась к светлому, трепетно-зовущему, к «Вдохновению» – тоже посмотреть желает, видимо. Сердечко возрадовалось – ритмично забилось от желания с Душой обоюдного. Две во мне трепещут и меня, повергая в дрожь уже.

Чувствую Жизнь во мне забилась, словно родничок на детской головке, пульсирует – я крыло (pardon, руку, конечно) на нее – блаженно… Жизнь заструилась по всем членам и уголочкам моим самым потаенным и местам не проявленным до самых кончиков перышек моих и самого острия меча моего ангельского, ратного, который сразу залучился, засверкал - вот она какая оказывается травка чудная, даже от самого имени Жизнь пробуждается.

Так захотелось мне этой травки испробовать мочи нет, посмотреть хоть какая она, но думаю, сэр Рыцарь-то этот не простой, его «таком» не возьмешь: «Надо лесом зайти», - Душа на ушко мне нашептывает.

Я повернулась к лесу задом, то есть, pardon, спиной и шаг делаю навстречу Рыцарю – захожу, значится лесом:

- Вы, - говорю, - сами травку-то видели, о чем толк ведем, - и пренебрежительно так, равнодушно меч вынула из земли, подняла и лезвие как бы разглядываю, а оно играет на лучах лунных, переливается, искрит. Я воздух им резать давай: раз-раз, раз-раз, … и ему:

- Я Мастер…по мечам, скромно Рыцарскому слуху его глаголю, делаю перед его носом благородным фехтовальные па, а он даже позавидовал и тут же:

- А я тоже Мастер, - и наставляет на меня перо острое, как пика, - «Пера»! - восклицает и очами сверкает горделиво.

Ну, думаю, теперь мы на равных, но меня не проведешь, и снова:

- Вы, наверное, уважаемый Рыцарь-Мастер Пера, это самое «Вдохновение» сами-то не видели?

Опять очи его сверкнули по-рыцарски прямо, как молния пролетела меж нами, он самурайским жестом неожиданно распахивает плащ свой царственно-рыцарский и на груди его, смотрю, Звезда горит, пятилистная светом золотистым, словно фонарик в ночи светит ярко, солнечно – завораживает. Я интуитивно почувствовала, что мое – на Любовь похожа – потянулась вся, крыло самое первое перья свои растопырило и к Звезде. Я его одергиваю, тоже желаю первой – оно не уступает, началась полемика, шлепнула его, крыло на меня обиделось, я смущенно на Рыцаря смотрю, мол, извините, сэр, его – ангельское, культурой человеческой не очень прониклось еще. Он понимающе смотрит, странно, спокойно, будто ангелы в лесу не впервой ему попадаются. Махнула я на крыло рукой – пусть обижается, а сама к Звездочке опять ясной. Душа вздрагивает, смотрю, тоже трясущиеся ручонки свои тянет к Звезде моей (опять pardon, к Рыцаревой): «Еще одна страждущая выискалась», - думаю, - Сердчишко вдруг забилось от радости, поскакивает в груди почти человеческой – очередь уже выстроилась за Звездой. А Рыцарь-Мастер резко ладонью красоту накрыл и смотрит на нас всех, предупреждающе:

- Это моя личная, именная! Здесь у нас каждый свою сам себе добывает.

- Понятно – вопросов нет, - и спрашиваю тут же, - а почему пятипалая?

Он смотрит, говорить не желает, голову свою царственно пытается увести от ответа, но я не отступаю, опять перед его очами мелькаю, скажите, мол, не отстану ведь. Вздыхает, «достали», видимо мы его втроем:

- Это, - говорит, - трилистник-многолетник трансформированный по секретной художественной технологии, - и замолчал твердо. Чувствую, ничего больше не скажет о том. А мне более нравится его, на пентаклю мою похожа, но красивее. Я опять рот раскрыла спросить, а он посмотрел на меня сверху вниз, нет, думаю, бестолку, как не проси, не скажет, Ланцелот этот, вздыхаю. Ладно сама умом свои додумаю если Лимит(у)-то хватит.

Рыцарь что-то сказал своей братии, и они поплелись вперед, только сбруя позвякивает в сумраке, да в лунном свете переливается. Рыцарь-Мастер на груди своей Звезду прикрыл плащом (на всяки случай, наверное), наклонился ко мне и заговорщическим шепотом, чтобы никто из его Армии не услышал:

- Идите за нами. Что-нибудь придумаем.

Сердце сразу в груди заулыбалось. Душа на него недоверчиво зашикала, а я стала думать, о чем это он, ну, конечно решил-таки, пока никто не видит из его команды показать, где растет все-таки травка эта волшебная, и добавляет мне:

- Ангелы нам нужны. Только с оружием поосторожней – у нас дети… - и смутился.

Ну, я не растерялась, сделала вид, что все «путем» и меч свой за спину, прячу, вроде.

- А коня, - спрашиваю, - дадите?

- Конь – это не просто средство передвижения, - говорит, - это, понимаете, некое состояние души – измененное…

Душа услышала, что речь о ней как бы, встрепенулась, удивленно про себя ну, какой же она конь: «Фи-фи», - зафикала – я не хочу конем и ко мне очами с мольбой, но требовательно. Я тоже подумала: «Ну, какой из нее конь, действительно, так, получится какой-нибудь «Конек-Горбунок» сказочный».

- Эх, - похлопала по крутой вороненой шее скакуна рыцарского. Придется следом за ними ножками человеческими идти. А может на крыльях. Раскинула свои ангельские, похлопала по туману серому – ни на дюйм не оторвалась от землицы сонной – Лимит(а)-то, видимо уже на донышке.

Ну, да ладно, думаю, трудно быть человеком-то, да без коня еще. Вздохнула и побрела за ними в темени кромешной.

Плетусь за Армией. Рыцарь-Мастер едет, оглядывается, проверяет, как моя натура ангельская в теле земном мается.

Шли долго по тропкам лесным таинственным, зарослям диковинным лунным светом посеребренным. Кони ушами прядают, копытами траву обрывают. Армия тихо перешептывается, на меня оглядывается, обсуждают, видимо.

Вышли, наконец, на поляну, травка на ней синяя от света лунного. Спешились, думаю, привал, слава Богу, а то ноженьки мои человеческие приустали в пути земном.

Молодежь валежника насобирали, тащат, в кучки маленькие складывают – костры мастерят, догадываюсь. Котелки повесили водицы лесной поприносили, варить что-то собираются, видимо. Свитки свои порасправляли, пера достали, пишут, любуются. А я не далече присела на пенечек, вытянула меч свои и тоже любуюсь, как играет от костров пламени. Рукавом натираю до блеска, чтобы ярче в ночи горе – красота!

Братия суетится, что-то в котелки бросают, варят. Мое Любопытство заинтересовалось встало, ну, я за ним следом, тоже ведь любопытная, подошли осторожно, чтобы не напугать кого ненароком. Смотрим, а они из-за пазух своих травку-то голубую волшебную вынимают и в котел, как в колдовские горшочки какие. Ну, думаю, прямо шабаш какой-то ночной начинается, а у меня ни травиночки нет… я опять к Рыцарю. Подошла, челом бью:

- Не будете ли Вы, столь любезны, многоуважаемый господин Рыцарь-Мастер, не снизойдете ли Вы своим рыцарско-мастерским вниманием до меня простого Ангела, не покажите ли Вы где травку нарвать-то волшебную можно…

Посмотрел он на меня снисходительно, думает, что с нее, с Ангела взять-то. А я стою, переминаюсь, смутилась вся, крылья повисли – стесняюсь. Пожалел, видимо, повел в лес – завел, ничего не видать, остановился:

- Надо подумать, - говорит и рукой подбородок свой держит, думает.

Свет лунный на него падает и в волосенках путается - вспомнить помогает. Подумал, отошел в сторонку, стал под кустики заглядывать, но не под все, а интуитивно - под некоторые. Неожиданно лик свой ко мне подымает сияющий:

- Смотрите – вот она! Рвите, пока не исчезла!

Я в испуге кидаюсь к Рыцарю-Мастеру на колени ниц, заглядываю под кусточки, дрожа от волнения, собираю трилистнички. Ищу пятилистник – нет. Рыцарь-Мастер улыбается довольно и молвит интригующе:

- Их так просто не найти – в других местах искать надобно.

Я на него умоляюще смотрю, вопрошая: «В нужде, мол, я, сжальтесь».

- Такие только в местах повыше бывают, где Небо…

Я обрадовалась:

- Так я оттуда и есть, с тех мест! Мне бы адресочек узнать бы, а то Лимит(а) – сами понимаете, горит уже!

Он вид на себя загадочный напустил, мол, вспомнить никак не может, запамятовал:

- Всему свое время, - изрек.

А я опять челом, мол, времени-то нет у меня уже, не томите, скажите. А он поворачивается важно и идет отсель, будто не слышит.

Ну, думаю, зря я за ними плелась столько, травки собирала…

Вернулась на полянку, а там «тусня» во всю, молодежь «Пера» зажигают: кто «Вдохновение» заваривает и пьет его, кто пальцах мнет и вдыхает, кто отошел в сторонку – покуривает волшебную. Свитки свои порасправили, зачитывают друг перед другом, выступают.

Села я на камушек возле костерка трескучего, смотрю на все действо и думаю, как, наверное, им хорошо здесь на Земле в лесу этом на полянке друг с другом в Армии, хоть и не в «Love..».

- А есть ли вообще на Земле эта самая Love? – спрашиваю у Луны, задрав голову свою очеловеченную к небу. Луна грустно смотрит на меня, делает вид, что тоже вспомнить не может, запамятовала. Сижу печально: то на people поглядываю, то на звезды и те и другие тоже на меня косятся, как бы напоминая мне:

- Ты время-то наблюдай, Лимит(а)!

Еще печальней сделалось мне, сижу, задумалась, а тут не знаю, что на меня нашло, в отчаянии к Рыцарю-Мастеру, вопрошаю:

- А Вы скажите Рыцарь-Мастер, а на Земле Любовь-то есть?

Он возвел очи свои в небо, к звездам и на меня так посмотрел, будто я только что оттуда или он упали. Отвернулся и как-то грустно совсем молвил:

- А вы травку-то попейте и узнаете.

Я бегом к котелку. Припал устами, пью. Отпрянула и чувствую – по телу моему лимитному потекла вода живая. Сладко стало, словно в рай попала – хорошо! Смотрю кругом и все сладче делается мир и понимаю, что люблю! Но как-то по особому… Вот, значит, какая травка волшебная – «Вдохновение»! Расчувствовалась, расслабилась – человеческое во мне взмолилось, остаться жить больно хочется, а я то что, не от меня зависит то. Я его успокаиваю, ласково с ним будто с дитем малым, и понимаю, что Любовь во мне ширится и более уже становится, и выпирает, и дышать труднее делается от любви-то земной, человеческой. Точно понимаю уже, что люблю – всех! Смотрю кругом – каждого, даже коней.

Думаю: «Моталась по Земле в поисках любви и зря, искала повсюду и в чатах и по объявлению, а нашла перед «отходной» своей в лесу непроходимом».

Сижу подле костерка среди Армии, так грустно, очень грустно… Оруженосцы поглядывают на меня, а вокруг, словно хлопья снега летают, не пойму, что такое, а присмотрелась - это перья из крыльев сыплются: пух летает повсюду, забивает дыхание.

Рыцарь-Мастер подсел ко мне, молчит, но видимо сказать что-то желает, Пером-пикой в угольках ковыряет, на армию свою поглядывает. А звезды все ближе, ниже опускаются – неужели за мной уже?! Прямо плечей касаются, потискивают слегка, мол, смотри не засни ненароком, про Лимит(у) снова намекают негласно. Трудно дышать – небо давит на грудь, вжимается, желает слиться со мной, но я крепко держусь, не отдаюсь, даже вида не подаю, что худо уже.

Армия молодая села кругом нас с Рыцарем-Мастером и смотрят с нами, как костерок потрескивает, искорки отрываясь от пламенных язычков от свободы своей неожиданной взмывают резко вверх и до самого неба и там прикрепляются над миром звездочками – вот так и мне оторваться и взлететь, как искорка, да в небо, ждет уже меня оно, скучает – вон очами своими звездными подмигивает, зазывает нетерпеливое.

Анемон прекрасный подсел ко мне, видно понял, что и как спросить меня торопится:

- А скажите Ангел, а Маленький Принц тоже там, с Вами? – шепотом и рукой несмело вверх указует. В очах интерес звездами мерцает своей прекрасностью. Не могу отказать красоте такой: «Прелесть», - думаю и отвечаю правдиво, также шепотом, чтобы, видимо Рыцарь-Мастер не слышал:

- Так, насколько мне ведомо, вырос он уже, возмужал и вроде здесь на Земле вочеловечился, как хотел. Сама не видела, но молва такая идет.

- Ах, как жаль, - прекрасный Анемон опустил свои очи и печально вздохнул. Люблю его очень.

Рыцарь-Мастер вдруг напрягся весь, посмотрел взволнованно на Анемона потом на меня и очи потупив, притих, украдкой самому себе опять улыбаясь. Поднял очи вновь на меня, а они опять у него – васильки! Обомлело все у меня, Боже, думаю, так ведь это… Он очи свои опустил и волосы золотистые волнами и сияют как солнце…

Вытерла я капли холодные со лба своего очееловеченного – померещилось верно. Смотрю, а Армия пишет перами в свитках своих, интересуюсь, что пишут, о чем. А Рыцарь-Мастер толкует мне, что задание такое у них о себе написать – надобно так – обучение такое.

- А мне можно тоже так обучаться вместе с Армией? – он рукой махнул, мол, валяй, и свиток пергаментный подает. Я дрожащим крылом-рукой беру, слезы на очи наворачиваются – трогает меня сильно внимание такое земное. Сейчас и начну, пока время есть. Он Перо мне свое одалживает:

- Благодарю! – говорю.

Сижу, пишу, пока рука слабеть не стала. А все вокруг вертится, живет, движется, а я уже не отвлекаюсь, стараюсь, пишу задание. Рыцарь-Мастер подсел опять, смотрит на меня волнительно и, наклонившись, дыханием своим касается и шелестящим гласом спрашивает:

- Скажите, как там дома? По-прежнему все? – я очи подняла на него – все оборвалось внутри, словно в пропасть сорвалась с Земли в Небо, что над нами звездное. Изумленно рот раскрыла, чтобы воскликнуть, а он уста мои ладонью своей белою накрыл и головой просительно кивает, мол, не надо восклицать, тайно потолкуем, а я покойно не могу, Душа разволновалась, удержать невозможно, но совладала с чувствами все же – я же - воин как никак. Поговорили мы с ним от души досыта, всласть. Раз просил меня не говорить, то не обессудьте, не могу тайное делать явным, смолчу.

Просидели с ним вечность, кажется, толкуем, а я пишу тут же, времени мало, а все успеть надобно. Почти дописала вроде. Смотрю на Рыцаря-Мастера – он разрумянился, как мальчишка. Вроде такой статный царственный, а здесь сделался юным Принцем сказочным - от воспоминаний, замечтался. У меня сердце сжалось о нем, не вытерпела и прошу несмело:

- А может Вы со мной, - и глазами на небо показываю, чтоб не заметил никто – тайно.

Рыцарь-Принц вздыхает грустно так, по-детски совсем, плечиками пожимает, недоумевая сам:

- Не могу…., - и через плечо бросает мельком взор свой на свою Армию, - На кого я их одних оставлю, заплутают без меня в лесу-то, - опять вздыхает уже смиренно, задумчиво.

- Пока не могу… и книгу пишу, - и осторожно, словно открывая мне тайну сотворения Мира, достает из-под полы своего рыцарского плаща свиток увесистый, - мое земное творение, - снова вздыхает, поглаживая влюблено папирус, - надо писать.

«Надо писать», - эхом вторит про себя Душа и Сердечко радостно внемлет: «Писать, писать!».

- Почитать дадите, - без надежды прошу.

- Концовки нет пока, - опустив очи, тушуется, сказать желает, но держит себя спокойно, по-рыцарски, - Никак нельзя - не дописано.

Мне от слов его печально сделалось. Я беру за рученьки его белые, жму по-товарищески, ободряюще:

- Так конца ведь не бывает! Понимаешь, понимаете?! Вы разве забыли? Здесь на Земле с нами происходит самое лучшее, что может быть.… И жизнь продолжается, и мы в ней нескончаемы и твоя, Ваша книга никогда не будет дописана до конца, даже смерть земная – это многоточие… Понимаешь, понимаете?!

- Как твоя, Ваша? - вопрошает он.

А я не пойму, что имеет в виду: про книгу или про жизнь. Отмахиваюсь от его слов – тоже мне о чем говорит: кто я, а кто он… Думаю, наверное он о книге все-таки.

- Да, но я почти тоже дописала, как Вы, до многоточия, но концовка тоже не получается, - очами уставилась тупо в лунный Свет, прибившийся к нашим ногам и зачарованно слушающий нашу с Рыцарем-Принцем речь. Тут мне совсем стало трудно дышать, хватаю устами воздух – Лимит(а) истекает.

- Концовки не будет - пусть все продолжается, - категорично на миг прижимаю свиток свой к груди, к сердцу, прощаюсь спешно. Отдаю Рыцарю-Мастеру:

- Это задание Ваше…

Он интеллигентно, вежливо взял, сказал:

- Спасибо! Прочитаю.

Я смутилась, думаю, но еще и по ангельски умеет, чудны эти люди, а может они тоже ангелы все как я, смотрю на Армию, но только другие – раз Сердечко защемило, вот, думаю жизни, где сколько, и вроде земная, но в тоже время и небесная одновременно. Он смотрит, взор его проникает в меня - волнительно. Потом опустил голову златокудрую свою. Я ему вернуть Перо-Пику протягиваю, А он ее мне отводит, молвит тихо:

- Подарок это мой – на память, - грустно.

Меня вдруг переполнило светлое, думаю, как же так свое Перо мне, Ангелу какому-то залетному, недоумеваю, а он видит мои треволнения чрезвычайные и, успокаивая рукой своей, касается и по-дружески:

- Все в порядке, - молвит.

Какой оно в порядке, раз Душа мечется уже во мне, как птица в силках -вылететь из тела, да полететь прямо в небо васильковое к облакам пушистым и упасть в них и наплакаться досыта, всласть!

Тронул меня подарок Рыцаря-Мастера. Чем отблагодарить его, думаю. Осенило! (как у ангелов всегда бывает). Из ножен Меч вытаскиваю свой ратный и ему, нате, мол, сэр Рыцарь-Мастер. Он косится на него, взять опасается, видимо. А я, наверное, с такой мольбой благодарственной на него смотрю, что не удержался, руки протянул и взял, голову склонив по этикету рыцарскому.

- Вы ведь Рыцарь, Вам полагается. На Земле мало ли что. Вон нечисти всякой сколько поразвелось. Он не подведет – проверено. Ну, а ежели что, то зовите, - и визиточку ему свою с телефончиком и e-mail(ом), ну, как полагается, протягиваю. Он берет нерешительно, вроде сомневается, но и отказать воспитание не позволяет. Под плащ свой спрятал, не смотрит. Меч в руках держит, наверное, уж думает, куда применить его правильно, в мирных целях. А потом взглянул на меня, очи свои сощурил и, покопавшись за пазухой, вынимает в кулаке зажатое что-то. В мою ладонь-крыло вкладывает и молвит шепотом:

- Это от нас всех, - непонятно еще кого, имея в виду, молвит, - Вы его на грудь к себе определите – приживется.

Я не удержалась. Разжимаю ладонь свою ангельскую, а там Пятилистничек малюсенький сверкает, красотой трогательной, вдохновленной. Так много меня вдруг стало и не умею уже совладать собой, чувствую, что реальное ускользает и не удержать мне его уже. Все поплыло передо мной, весь сумеречный мир наполнился светом, заискрился, будто ветер налетел вдруг, поднял надо мною все видимое и неизреченное, и кинул охапкой в лик, и стал по каплям стекать с моих щек, падая и разбиваясь об окаменевшую вдруг траву. Упала в нее лунную, крылья расправила уставшие от материи земной, поднесла к лику, вдохнула:

- Господи! Пахнет небом, домом, покоем.

Обернулась на полянку, на Армию, на Рыцаря-Принца, на Луну, запутавшуюся в волосьях дерев, на звезды, падающие на меня сверху серебряным дождем, а мимо меня пролетают свитки, рыцари, кони,….

Тело стало слабым, податливыми, захотелось уснуть – я смертельно устала…

А тем временем на полянке people стал заниматься своими трудами армейскими: краем глаза потухающим зрю, Рыцарь-Принц сел у огонька струящегося.Костерок небо звездное язычком своим пробует, заигрывает, раскрыл он свиток мой и читает задумчиво, изредка по сторонам поглядывая, ища словно чего-то. Прочитал несколько строк и вздрогнул неожиданно, посмотрел на небо, плечами пожал, вздохнув, мечтательно. Звездочка ярко над ним вспыхнула, напряглась вся и, подумав секунд несколько прямо на полянку сверху, зажмурившись, и спикировала. Успела я подумать только: «Вот отважная какая, на меня похожа малость…».

Душа во мне встрепенулась тоже, потянулась несмело, заглядывает в очи мои задумавшиеся о великом, нетленном, осторожно вылезла из меня и присела сверху на груди моей еще теплой человеческой – на дорожку, как полагается (примета такая земная есть, если помните). Я по инерции ее за рукав:

- Постой! – молвлю, - Пятилистничек и Перо не забудь… - голосом слабеющим.

Душа, уставилась на меня, растрепанная, растроганная вся, огромными очами, слезы в них поблескивают, видно меня жалко или еще чего – кто разберет души-то эти – ранимы они больно, все их трогает.

- Ну, ладно не томи, бери вещи и домой, - машу ей слабой рукой-крылом, ступай мол.

- Угу… - безмолвно.

Пятилистник на грудь себе повесила, как орден заслуженный какой, в руке Перо-пика – ну, прямо как большевичка маленькая, воинственная – вот, Маличиша-кибальчиша или Гавроша какого напоминает мне смутно.

- А Любовь? – молвит Душа, слезинки роняя на рукав свой, взор потупила в ноги мне.

Вот те на – заговорила! А я думала она у меня безмолвная от сотворения. Видимо от потрясений моих глас прорезался – измучилась бедненькая моя, думаю ласково, безучастно уже и отвечаю полушепотом:

- Любовь с собой нельзя. Людям оставить полагается, вместе с Сердцем – порядок такой здесь.

Душа смотрит, не понимая, или не желая, и снова молвит – разговорилась, смотри:

- Как Сердце? Прямо оставить? – ручонками разводит в очах отчаяние плескается, переполняет и сбегает струйками по щечками пухленьким, да на меня – мочит, окаянная.

- Так надо. Ему здесь лучше будет. Понимаешь? - толкую Душе, - Ему дома привычнее среди людей. Пускай остается на Земле – порядок такой.

Душа к лику своему ладошки малюсенькие прислонила и плечиками подрагивает, плачет милая.

- Не плачь, - с досадой уже, - Все будет хорошо, - и по золотым волосенкам ее поглаживаю,

- все будет…

Закрыла свои очи я, полянка вздыхает подо мной, лунным светом прикрывает меня, хорошо, думаю…

Чувствую, кто-то гладит по лику моему. Распахнула очи, а подле меня… Маленький Принц, присел, улыбается, золотистые волосики по плечам рассыплись, гладит меня своей ручонкой малюсенькой, любуется, а очи как у Души моей огромные, нежные.

- А я за тобой. Еле нашел тебя. Куда в этот раз забралась-то…, - и очами лес оглядывает.

А ночь уже на исходе, как силы мои человеческие. Утро кое-где уже из расщелин небесных пробивается, светлеет в мире – жизнь-то она всегда продолжается, ничего не кончается сразу...

- Думала не придешь на этот раз за мной, - нет сил очи отвести от волосенок его золотистых, все глажу и глажу прядки шелковистые.

- Я ведь за тебя в ответе, разве забыла? – смотрит васильками своими. Пойдем.

За крыло-руку тянет. Поднялась, не знаю, как, и пошли мы прямо на рассвет в утро. Ведет меня уверенно, царственно, как и Принцу полагается. В плаще рыцарском на плечиках развивающемся, в одной руке Перо-пику держит как стяг, а в другой папирус мой пергаментный, который Рыцарю-Мастеру дала читать, удивляюсь, показывая на свиток, а Маленький Принц важно молвит:

- Дописать надобно сказал и велел передать, - в руки-крыла мои вкладывает, а я очей отвести не могу – на груди его Пятилистничек мерцает, а в волосенках свет играет золотистыми бликами и от нас всех светлее делается в лесе целом, да и в мире, что уж там...

 

… (многоточие)

 

…Далее ничего не помню, как шли, долго ли, как все было. Пришла в себя только дома. Вот и все собственно, что писать еще, не знаю, пару строк если. Дописываю, значится:

Душа по-детски умиляется – вот так бывает на Земле-то, никогда не забуду, расскажу еще об этом непременно. В руках Перо-пика, пишу, в общем, все то же самое – если читать с начала, а самое главное я все-таки поняла, живя на Земле: Любовь есть, (глажу, влюблено Пятилистничек на груди) надо только ее найти! В следующий раз обязательно найду, а сейчас буду писать о ней, что касаемо концовки, так ее и правда нет на самом деле, разве у вечности бывает конец?

 

не конец…

 

- Не дави так сильно! Не упаду! – кричу Дежа-вю, ветер перемен так зовут, если помните. Ухватил меня за крылья, боится отпустить, зная мой характер-то. Я Пером-пикой многоточие в папирусе: тук, тук, тук… - дописала вроде задание.

Передать как-то надобно будет на Землю с оказией, какой или, сверкнуло вдруг внутри, самой слетать, расписание посмотрю ангельское, когда моя разнарядка следующая. А пока, как обычно:

Вишу опять над Миром…

Где-то я уже это видела. Ну, конечно, в «Нете»! На сайте Дали Сальвадора, художник такой из наших, ангельских. Картину его скачала, как называется, сейчас вспомню. Вспоминаю – есть! «Христос святого Хуана де ля Крус». Я его на флеш себе сбросила. Смотрю файлы: «Клево!», - думаю, - над Миром так висеть, вот только томительно – это вам не на Земле, а здесь Вечность, сами понимаете.

Значится, вишу опять я над целым Миром. Одежды мои вновь треплет ветер Дежавю, настойчивый и постоянный уже привычно крепко удерживающий меня на высоте неба, и я… ну далее как в начале в первых абзацах (см. выше по тексту) словно Валькирия зависнув в клише воплощений, всевидящим взором обозреваю все сокровища мира, колыхающееся земными аллюзиями и реминистцентными пейзажами сознания. Черно-белая ретушь виртуального Бытия пропитывается красочными мазками моей памяти и на мгновение вспыхивает ярким брызгом и картина мира делается прозрачной, призрачной и вновь дух мой понимает, что в этом мало небесного, светлого, дабы быть реально видимым и нет нового, неосознанно-желаемого, что бы осязаться и эманировать в иное. Ничего, потрясающего основы мироздания – все чинно, размеренно, вечно… А душа просит не прекрасной вечности а жизни живой и смертной и от того еще более желанной …

И тянет Душа упасть в этот Мир снова с неимоверной неподвластной мне силой, и я понимаю – это Любовь зовет меня, земная, настоящая!

Я закрываю очи крылами …и падаю…