Ирина Гирлянова *** Есть стимул жизни. Назван он – Любовь! Страданье он, и состраданье – тоже. Ведь человек, - косой, кривой, рябой, - любой – Любовью поражён быть может. Заряжен он, наряжен, - чёрт возьми! И в голову, как есть, нейдёт работа… Вот, приглядитесь, ходит меж людьми как полоумный, и лопочет что-то! Не ждал Любви! И не искал её! И вдруг она явилась, как принцесса. Есть страх: остаться при Ничто своём, и при своих, как в картах, интересах, и при своих болячках и грехах… А если так, то – в омут, с головою! Уж сыплется не порох, а труха, когда бойцы уходят с поля боя. Есть стимул – жить! Есть стимул – воевать за Трою, за Прекрасную Елену! …Вдруг скрипнула смешно и откровенно за стенкою соседнею кровать, и стимул усмехнулся: - Не дрова! Ничто не чуждо…По колено море… Любовь у всех, всегда, во всём – права. Да и никто с ней, с бешеной, не спорит. *** Должна б уже привыкнуть! Почему ж на сердце снова ссадина осталась? Ты – просто лишь мужчина. А не муж при чине и с причиной для скандала. Пощёчиной слова, и ты – ушёл. И на щеке – как след багрово-красный… А начиналось всё так хорошо! Но продолжалось, право же, напрасно. Ну, вот и всё. Не искушает бес. Он справно скушал порцию, мурлыча. Охотник ведь теряет интерес к недавно им же загнанной добыче. Вот жизнь – твоя, а это – жизнь моя! Мы собираем по полу игрушки. Слезам и грёзам отдана подушка… Да что же это, в самом деле, я?! Должна б уже привыкнуть! И зачем на завтрак собирать вчерашний ужин? Мне не забыться на твоём плече, и, боже упаси, ты мне не нужен! На ревность же права дают не всем. И это я не практикую сроду. Бросаются, офонарев совсем, на красное быки и пешеходы. А мне, - хотя бы добежать домой, забиться в щель и выплакаться вволю… Опять подделка! Ты герой - не мой, и не был им, спокойный и довольный! Должна б уже привыкнуть! Вздора сор не выносить из дома. Пусть пылится! Пусть милые бранятся! Дальше ссор им не уйти, они не прячут лица. А я за искушение – плачу! Как и за всё, что в жизни получаю. И с горя я напьюсь! На кухне чаю! И времени доверюсь, как врачу. Оно должно, бесстрастное, помочь. Кому-то ж помогает? Я – не плачу! …И даже кот ушел к чертям собачьим! Так одиноко! Наступает ночь. *** Ты – отдаёшь, но хочешь – получать! …Июнь, в дождях погрязнув, как в пороках, нам приготовит не цветочный чай, а горечь губ и очередь упрёков. Игра – всю ночь! Напропалую злюсь… Я отдаюсь, но получить хотела б взамен твою восторженную грусть и облаком прижавшееся тело. Ты так решил: меня – не провожать, опять в заботы быта окунуться… В дворах-колодцах дождевые блюдца мелки и жалки, как твоя душа. Ты провожай надежды, не меня! Я – оптом сдамся торгашам на рынок. Реально утро. Но слабо обнять тебе меня на лестнице за спину! Июнь уходит влажно, тяжело. Чуть обижаясь на дождливость лета, не продолжаю линию сюжета. Свежо и больно. Первое число. *** Под хмелем – любит. А тверёзый – ноль! Как будто мы едва-едва знакомы… Есть аксиома, что Любовь – есть боль. И женская та вечна аксиома. Все изрубив страдания к утру, закрученные чёртовы кручины, как сказочно и несказанно врут и обещают что-то там мужчины! В горячке шепчут: - Я навеки твой! Приходит утро после пьяной ночи. Любовь…Любовь…Проклятая любовь мне голову сжимает и морочит. Я сделала, что знала, не тая. Иди в мужья! Останься! Стирка будет, - я выстираю грязь у нас с белья, не буду вечной девочкой при блуде! Не сорок сороков до сорока, сороки нам накакали довольно. Любовь, она, - как новая строка. Но с новою строкой всё так же больно! Я женские стихи, увы, пишу. Меня поймут все женщины в округе. Рай – в шалаше? Прибейся к шалашу! Когда-то, ведь, мы вспомним друг о друге! *** Не вымучить, не вырастить, не вставить, стара, как мир, и бренна, как свеча, - любовь мне губы грешными устами священно размыкает по ночам. Скажу: - Люблю! – И шёпотом нарушу замызганную за день тишину. Спаси мою изглоданную душу! К тебе ладони жаркие тяну. Как страшно жить обманутой, изъетой, на вираже бессмысленных судеб, не ощущая знака иль приметы Любви, необходимой будто хлеб. Любовь – есть бог! Безбожно перепутав алтарь и спорт, награды и грехи, мы умираем с каждою минутой, исторгнув стоны в стены и стихи. Возьми меня с собой в свои полёты, спаси Любовь, пока любовь есть страсть. Пока любовь – есть подвиг, не работа, пока не вянуть ей и не опасть! Не вымучить, не вырастить, не вставить, пока звучит, как вечный гул в крови… Открой мне губы нежными устами… Что мы с тобою знаем о Любви?! *** Забрезжил свет в конце туннеля. Прельщают новые места. Мой шалопутный пустомеля сказал, что жизнь простым-проста. И что оглядываться, право? Пугать шагами белый свет… Проехали! Довольно браво. И прошлого – как будто - нет! Проехали, – и стало тихо. И замер крик. Удар – под дых. Но где-то там мерцает выход. Не вход для россказней худых. И полу-рёбра, полу-шпалы до точки края доведут. Я жить безумно опоздала, но бодро к выходу иду. А оглянёшься, - слава богу, какой-то выверен итог. И монотонность диалога вдруг вырастает в диалог. *** Давай останемся чужими за сочетальными дверями, друг другом чтобы дорожили и все слова соизмеряли, с вниманием потенциальным сердца друг другу доверяли б, чтоб не дошло до сцен скандальных и кукольно-надутых свадеб, чтоб каждодневно и безбожно бросало нас с тобой друг к другу, касались губы осторожно и голова ходила кругом, чтобы овсяным суррогатом не наградил нас быт безвольный… Пусть бедность кажется богатой и будет сладостно и больно. Пусть всё у нас случится лучше. Но знаешь, - вечная отрава: мы близких и любимых мучить как будто получаем право! Давай же бросим, что нажили! Давай смеяться, будто дети… Давай останемся чужими, чтоб стать роднее всех на свете. *** Умение любить – уметь прощать. Оно приходит с возрастом, со сроком. Не злобствовать, не гнать, не верещать, не плакаться в жилетку ненароком. В природе и своих хватает гроз! Но, кажется, не будет переводу потоку женских оскорблённых слёз. Их – пруд пруди! И дуй себе на воду! Отправлюсь жить в свой «автономный» край, где заглушаю все шаги и звуки. Замри, Любовь! Во мне - не возникай для утончённой и сладчайшей муки. Замри на дне у памяти моей, исчезни для несведущего глаза, обманывай меня и не жалей! Ведь грусть в душе – болезненно заразна. Школяр в Любви, ты был не так богат, чтоб расточаться, спешно убегая. И зрелости бесполой аттестат тебе вручает женщина другая… А я давно не плачу и не жду. Желаю счастья. И любви в меду. *** Ты в глаза не смотрел никогда, будто что-то припрятал, будто что-то во времени смог от меня утаить… Может, те зеркала что кому и давали когда-то, но зачем же осколки на долгую память хранить? Пожалел ли кого, или был по-зловещему скромен, или просто об этом не стоит завязывать речь… Оказалось, что мир, как консервная банка, - огромен. Оказалось, что можно тушёною тушею лечь! Обалдеть, как от счастья, от чувства причастности к чуши и чужую ошибку, сшибясь, посчитать за свою… Ты в глаза не смотрел. Будто прятал поганую душу. Я же так их искала! И тот же вопрос задаю. Слёзы, павшие долу, уже проросли зеленями, и, надеюсь, не выдернут, не иссушат зеленя. Я забуду про всё: про долги и счета между нами, лишь на гривенник позже, чем ты позабыл про меня. Даже если б хотела – я чаши весов не нарушу. Ни по чём не приклеить опавшие листья с дерев. Но проклятый вопрос: где ж ты прятал поганую душу? – снова встал и повис. Возмужав и незаматерев. *** Мир путает и вертит им – любовь. Путёво и беспутно, с долей риска. Мне говорила мудрая свекровь: обязана быть женщина артисткой. Разыгрывать хоккеи на траве, искусы расставлять почище змея… Но бог вам дал одних лишь сыновей. Так кто же Вас по-женски пожалеет? И если даже пресловутый змей шипит и врёт, свернувшись в Вашем сердце, есть Ваша кровь у дочери моей. И никуда от этого не деться. Есть вечный риск – себя перемудрить. Соблазн – чужим премудростям поддаться, тандем разбить и конкурс объявить на счастье и весёлое богатство. Я вас простила… И сто раз прощу, сто раз ещё хорошее итожа. Я от бессилья рук не опущу. Я – выживу. Но всё же, всё же, всё же… *** Впереди ещё - целый август! И неважно, что холода. Оклемаюсь ещё и справлюсь, оправдаюсь, чтоб оправдать. Мне найдётся, надеюсь, место и расправится теснота, к Покровам молодой невестой постараюсь устало стать. Абрикосы, арбузы, астры – в август букву свою несу, все каталоги и кадастры, алфавитную всуе суть. И, любовь заменив на жалость, в осень тихо свою вольюсь. Это проще, чем мне казалось: не печалюсь и не боюсь. Знаю я, на исходе лета, отменив календарный гнёт, мне сторицею бабье лето теплоту и любовь вернёт. *** Берёзы и липы давно пожелтели, и осень подкралась… Ну, что же ещё? Холодная осень к холодной постели по влажной дорожке подсохнувших щёк. Ну, что же, моя домоседка, попробуй чуть-чуть обогреться уютом огня! Обманом вины и отравою злобы себя не тревожь и не трогай меня. Хочу отдохнуть, замерев и отмучась, а всё остальное – уже дребедень. В себе замыкаю случайность и участь, как в сумраке комнаты полночь и день. Ты, осень, явилась брюзжащей и квёлой. Такой к сожаленью я стала сама. Бывает ли осень, в природе, весёлой? Ты – только лишь осень. Но следом – зима. Я знаю давно все твои канители и слёзы, украдкой сгущённые в лёд. Холодная осень в холодной постели к разбитому сердцу, как благо прильнёт. *** Проскальзывая в плоскости скольженья до верной ноты редкой чистоты, я пью вино… И это – отрешенье в тот рай и ад, что мне устроил ты. Смотреть со стороны ? – Какое диво! Параден шаг. Изнанки не видать. Я – выпью всё! До капельки счастливой желаю стать. Попробуй всуе стать! Проскальзывая в горнем небосклоне, не замечая каверзных углов, тебе молюсь, как - боже мой! – иконе, тебе молюсь с подстрочника, без слов. В твоём краю беспамятно и тихо. Остался день у края на краю. Я – рыжей клоунессою, шутихой, саму себя злорадно обсмею. И буду, между прочим, ненароком, незримо и наигранно слегка, давать себе уроки и зароки, сдувать свои хмельные облака. Хандрить ли, «рюмсать» перерослой тётке, плутать и путать, не найдя ни зги, в приватный час, где маятником чётким отсчитаны секунды и шаги? Не заниматься глупостью. Не верить. Сорву стоп-кран. Скольжению – отбой. Ведь это мука, - жить с открытой дверью. Но есть ещё и каторга – Любовь. *** В тебе порой буксуют все слова. Буксирую слова – в изгибы тела. Да, ты был прав! Была я – не права. И ничего понять не захотела. Оскомину мы сбили сгоряча и кисло-сладкость вся ушла куда-то. На сахарине и сорбите – чай. Вино – грешно. В ушах – вина и вата. И виноватость на своих ногах бредёт в бреду, как после злой болезни, в пыли дорог, строга и дорога, и, чем малопонятней, тем полезней. А я теперь не поступаю так! И впредь бросаться, очертясь, не буду! Слова? Я их расставлю по местам Назло всем заблуждениям и блуду. *** Грубишь - и обижаешь невзначай! Полкан с цепи сорвался, как с приколу. Ты – кофе пьёшь. Я – уважаю чай, глаза и руки опуская долу. Они грубеют от дурных работ. Докеле ж? Ни ответа, ни привета. Ты – мягкий и пушистый, будто кот. Но хочешь, чтоб никто не знал об этом. Грубишь. И рубишь под собою сук. Заборы ставишь, ямы споро роешь… И я тебе теперь не понесу одно из сокровеннейших сокровищ. Уже не состоится диалог. В душе – осадок. Мутная муляка. Ты сам не знаешь (а хотя бы мог!), кто ты по сути: кот или собака. *** Полночные гимны чумные звучат среди ночи, как «здрасьте». Напившись до чёртиков, чёрта гоняет в потёмках сосед. Вы жизнь эту, хоть серебрянкой, хоть розовой краскою красьте, - ан, нет, - она сонным ребёнком, споткнувшись, бредёт в туалет. Всё проще, и площе, и присно во веки веков в этом мире: стекает вода и в комодах заводится ушлая моль… Взвывая от скуки и бедствий, смывая и драя в квартире, изволь причесаться, одеться! И выспаться тоже изволь. Великие стирки устроить настроены хоть генералы, и в крепости крепкие драпать, как в наши дрянные дома… Разбитые шлёпанцы стольких с дорог для стольких убирала, - ан, нет, - спотыкаешься, будто споткнулась впервые сама. Ночная расплывчатость линий и отсвет, на рельсах блестящий… Куда и к какому туннелю оттащит последний трамвай? Ведь жизнь – это только прокладка меж будущим и настоящим, в ней крылышек сдавлено вдоволь, и критики – хоть отбавляй! Мой свет из подполья мерцает всё выше, и выше, и выше. И тени встают. И приходят ко мне полуночные сны… Крадётся счастливая старость.. И нынешний батя всевышний раздаст по серьгам и заслугам. Мы вечно кому-то должны. *** Я – готова стать твоей прислугой. Я – вторична, как ни щебечу. Я всю жизнь ждала тебя, как друга, чтоб не бил, а гладил по плечу. Мне, по сути, нужно слишком мало: навзничь, всмятку или кое-как… Дряхлый дом у дряхлого вокзала, и в глаза дохнувший полумрак. Я – привыкну, во-вторых и в-третьих, быть с собою здесь наедине. Здесь, как хочешь, не родятся дети и не скажут:- Мама – дура! – мне. Ничего, во-первых, ни убудет, ни прибудет от моей любви. Сплетницы и просто злые люди перемоют косточки двоим. Налегке, в очередной отлучке, ты не скажешь мне ни да, ни нет… Спит твоя прирученная сучка, калачом вкрутившись в чёрный плед. *** Он славно пел. Как будто кем заказан хорал для дур, - до дыр и верхних «до». Он междометья собственных рассказов на месте сердца складывал пустом. И надо ж было случаю случиться, - не совладать с восторгом молодым! Убили – влёт! Как будто в небе птицу, мелодией, растаявшей, как дым. Как будто ядом, зельем приворотным опоена, горю горнеё огня… Я – из оседлых. Не из перелётных. Зачем же было убивать меня?! Видать, большого подлеца личина в лице скрывалась …Или – под лицом? Мне не понять: как может быть мужчина в одном лице убийцей и певцом?! Вообразил, что ловок и свободен, что быстр на глаз и на руку не слаб, отстреливая сук из подворотен хмелеющим охотником до баб. Но сатана недаром зубы точит, - и грянет ночь расплатой за грехи. Я мёртвой птицей буду каждой ночью распугивать пришедшие стихи. Рыбье. Бьюсь рыбой об лёд, рыбой, и полную жду луну. Кому-то скажу «спасибо», кого-то непомяну. И, если расслаблюсь малость, не выплесну водоём. Полно ещё нас осталось: тасуемся, но живём. В моей захирелой луже – таращится бубырьё. Мне воздух, конечно, нужен и плавание моё. Чешуйка лежит к чешуйке, - ну, разве не хороша?! Поймаете – что же, жуйте без вилки и без ножа. Стрекательных клеток – нету! Зубов и подавно – шиш. Из тьмы пробираюсь к свету, там с удочкой ты стоишь! Лови, коль поймать охота, любитель мой, рыболов. Я, может быть, - для полёта! Но тычусь об лёд без слов. *** День отстоялся хлопьями на дне. Назавтра эту ересь взбаламучу. Почти счастливым мой несчастный случай покажется, охолодевшей, мне. Набрала воздух, и тяну, тяну – до глубины ныряльщицей исправной. Вот-вот глазами прикоснусь ко дну, узнаю что-то главное о главном. Но что же? Мне в лицо взлетает ржа, моим же ветром взбитая некстати… И я боюсь, всплывая и дрожа, что воздуха и смелости не хватит. А по воде – разбухшие следы, расставлены предшественником мило. Мой мир, на дне кувшина для воды, - ведом всё той же центробежной силой. В нём, как в Арале, не видать ни зги, мутны и бестолковы кривотолки, и от камней – круги. Как все круги, от мясорубки и то кофемолки. Мне Домовой и Демон по ночам мораль читают в кухне неприкрыто, как веско в весях взвесь не замечать, когда вода в кувшине не налита. *** Запретный плод, - он сладок изначально. Прелюбодейство тайное давно на белом платье женщины венчальном оставило заметное пятно. И, всё равно, любить чужого мужа, желать его, - такой уж тяжкий грех? А, может, он своей жене не нужен и – пешка в затянувшейся игре! Любить его таким, каким застала, - всклокоченным, замученным, - врасплох! А, может, с ним супруга жить устала, раз для неё не дорог он и плох. Как приказать себе: его – не трогать, и каждый раз, вздыхая, - Боже мой! – в холодный день холодною дорогой в холодный дом идти к себе домой! Запретный плод, он вечно искушает. Любовница, конечно, не жена. -Попробуй! Можно! – говорит душа ей. И, может, иногда права она? Любить – не запретишь. Такое дело. Когда, средь утешенья и утех, душа – молчит, и любит только тело, - тогда – беги! Вот это – страшный грех. *** Я не хочу в твоей судьбе занять гвоздём чужое место. Ведь где-то ждёт тебя невеста. Покамест, неизвестно где. А я, тобою дорожа, тебя молю и заклинаю, чтоб не сказал ты мне, дрожа: -Со мной останься, дорогая! Я знаю впредь и правлю в лоб: -Прости, но ничего не будет. Остолбенелый остолоп, тебя осудят злые люди. И нашей разности дыра поглотит годы и заботы… Я – друг тебе. А, может, враг. Но не площадка для полётов. Останови себя, мой свет. Со мною будущего нет. *** Любовью потребительских форматов заставлены все жизни этажи. Любовью – занимаются за плату и как «оплатой» за «другую» жизнь. Как на дежурство входят к ней в покои без спроса, как хозяин, - не стучась… Иль долго ждут, чтоб не обеспокоить, пока в чужом дому горит свеча. Любовь, поэты знают, будто воздух, и – разная! Узнай её поди! Она приходит рано или поздно, порой к концу беспутного пути. Она шумит в артериях и венах, собой частично заменяя кровь… Чем ни была бы, будь благословенна - последняя, как первая Любовь! Любовь нас выше делает и чище. Здесь ни при чём замызганность и рост. Мы застаём Любови пепелище иль памятью заброшенный погост, из мало-мальской искорки, из пены вдруг вырастает – Сущая, Она! Всегда, Любовь, ты необыкновенна и вышибаешь начисто! Без дна! Ты разрываешь цепь любых событий, устои рушишь все, куда ни кинь. О, берегитесь, девочки, но ждите! Тут никуда не денешься. Аминь. *** Ретроспектива. Горница. Светлица. И горлица воркует. Дом в саду. Марь. Розмарин. И барышням не спится. Круг жизни сужен. Суженого ждут. На выданье девицы – загляденье! Романов дамских нахватав взахлёб, Копируют манерность поведенья. В Любовь играют, не познав её… И – наши дни. Всё зная и умея, девахи делят сходу мужиков. Ждут приключений на неё… на шею… С постели начиная. Мир таков. Жизнь такова… И может даже лучше. Ведь ставки так безмерно велики! …Девичью ручку лобызал поручик, в комплекте к сердцу попросив руки. *** При преданной жене так скучно жить! Подбавьте-ка мужьям адреналину, чтоб из-за жён хватались за ножи и дорожили жёнами мужчины. Что, в самом деле, дома ты сидишь и ждёшь погоды с моря… Непогоды? Ни шагу не даёт ступить малыш… И так проходят месяцы и годы. А муж – на людях! При своих деньгах огурчиком вращается весёлым… Конечна жизнь. Хоть кажется – долга. Зашкаливая, школит будто школа. «Я предана душой и телом Вам! Верна - до гроба! Что, мой друг, хотите?» И вдруг - случилось! вдруг семьи глава уходит с первой встречной Нефертити. А, может, Клеопатра обвила его, как столб, руками и ногами… И вот любви не стало между вами. И все дела! Ты что-то поняла? Ну, милая! Хоть верность не порок, но верный путь к отягощённой лени. В Прекрасных Дам влюблялся Саша Блок, не клуш домашних воспевал Есенин. …Мужья! Очки наденьте! Ведь вполне изюминка есть - в собственной жене! *** Обабилась и малость располнела, снеряшнела, и блеск былой потух. И детки вдосталь высмоктали тела… А муж – гарцует, петухом-петух. И смотрит на хвосты павлиньи, мимо… Замажь весь замуж! Лишь за старика! Любовь мужская так неутолима, пока способна и легка пока. А ты идёшь в застиранном халате и сонно тушишь за собою свет… По-разному часы на циферблате нам прибавляют в одночасье лет. Обабилась…Теперь девичьим станом лишь только с фотографий удивишь; и под рукой по-детски неустанно агукает и дёргает малыш, а в ванне мокнут мысли и рубашки, давно завяли по углам цветы… Муж не изменит барские замашки. Изменишься, пусть внешне, только ты. Как оказалось, быть женой – непросто. Замечено ведь умными людьми: глаза любимых – уменьшают возраст… Иль прибавляют возраст, чёрт возьми?! *** Вам - молодость никто не отдавал! Вы этим бабским россказням не верьте! Жена, чем ближе к старости и смерти, тем больше ждёт вниманья и похвал. Она ж – такая! Знаете её. Возлюбленным вы стали ей когда-то, ей были генералом и солдатом, и верою, и правдой… Эх, бабьё! Когда стареет женщина, увы, - она у Вас в глазах поддержки ищет. Любовь горела ярко… Пепелище, зола из зол… Вы, сударь, не правы. Так жаль, что после стольких-стольких лет Вы – мальчиком несведущим остались. А сколько вместе гнулись, где скитались – вам, лишь двоим, известно на земле. Простите раздражённость ваших дам. Они хотят того, чего не знают. Они – стареют. Разве в том вина их? Нет, не вина. И даже не беда. Останьтесь парой страдною порой! А женщины – лишь бабы, не забудьте. Вы – зеркалом для них последним будьте… Вы шутите? – Старуха, дверь закрой… *** Чего- то ждёшь, а я старею. Скоро я стану бабкой, ведьмою с клюкой. Посмотришь с удивленьем и укором: -Чего ж такая? Глянешь, - сам такой! Но на себе ведь времени не видно, его не снимешь ниточкой с плеча… До боли жалко, и до слёз обидно, но лучше б нам друг друга не встречать. Ты опоздал на поезд. Разминулись. Умчала зрелость спальный свой вагон. Кружится мусор привокзальных улиц. Ты огорчён? А может, удивлён? Ведь знала я, что так должно случиться, - увы, не преступила. Не смогла. Тебя тянуло к взбалмошным девицам, и правильно! Но старость догнала. И скажут: - Дядя, вам чего? Кефиру? Как молодость по-своему права! Ты приплетёшься в пыльную квартиру и молча включишь что-нибудь впотьмах, и сядешь в кресло. Лысый, в старых тапках, причмокивая, сам себя кляня… Успей обнять как женщину, не бабку, стареющую, ждущую… Меня. *** Заради словца или славы, забавы забыв и бои, мужчины слагают лукаво на пол притязанья свои. Глядят, будто зеркало прячут, утроив затраты и труд. Искатели лёгкой удачи свой потный капот не протрут. Врут женщине, будто ребёнку, лукавят с лукавым в душе. И рвётся порою, где тонко. Рай адом стоит в шалаше. Так жарко надышат в затылок Средь вечнобегущей толпы, что пробки летят из бутылок, и мы, будто пробки, глупы. Случается лучше, иначе, но реже. У трёх или двух. И в жизни безмозгло-курячьей Возникнет святой, но не дух. Ему доведётся молиться, часы с ним и время сверять, и курицей или жар-птицей лицо и яйцо доверять. Так вид петухасто-параден, - спеши, ошалев, к шалашу! Христа или дьявола рад, Не ройся в навозе, прошу! *** Пройдет – немного. Фертили отброшу. И замкнутые разомкну круги. И буду – ведьмой, смирной и хорошей. О, господи! Спаси и помоги. Зачем мне чащи, плеши и низины, коты, хвосты и курьи ножки? Чтоб на образа глядеть из образины и взглядом ударять кого-то в лоб! Когда приспичит, помощи хотите? Есть спрос, и потому, - мой пробил час. Ведь нам людей велел спасать Спаситель, и, старых ведьм, вы не ругайте нас! Ведь мы нужны на этом свете, - ведьмы, все женщины, в какой-то мере – мы. А мы, - мы ими были!…Эх, суметь бы своею ворожбою беды смыть! За благо благодарность не считаю. Идите с богом! Чёрт пусть будет мне. Себя – не жаль. Ведь старость – вещь пустая, Засохнут кольца на корявом пне. Не в радость ощущение полета. Не надо! Восвояси ухожу. Пройдёт немного, и созреет кто-то. Такая же. И в этом жизни жуть. *** Слегка пьяна. Но разве в том вина? Носилась по горам за Дионисом. Прекрасны краски старого вина, сквозь кожу проступая живописно. Сатиры оттоптали ноги мне и растеряли средь кустов свирели… Я средь вина не помню о вине. Не думаю о будущем похмелье. Слегка пьяна, не сдуру в дрободан. Я в лёгком шуме на волне качаюсь… Белиберда! Но разве в том беда? Опоена приятными речами. А грязь стечёт, не прилипая впредь. Я отступаю, ступни все изранив. Но кажется, что легче не стареть, играя виноградными дарами. Слегка пьяна. Вся опьянённость в том, что все вокруг – такие же. Все пьяны. Вино на все допущенные сто Включает «форте», вырубив «пиано». Добавьте миг шального озорства И добродушность дружеской пирушки – И пушкинское что-то: где же кружка? – Прорвётся в нас, освободив слова. *** Теряю бдительность и солнцу на расправу бросаю кожу, подставляю плечи. древлянский бог, прищурившись лукаво, меня сжигает и уже не лечит. И карасём на сковородке голой не спрятаться в прожжённом насквозь мире. Окончен бал и позабыта школа, не научив, что дважды два – четыре. В который раз ошпарюсь и ошкварюсь. В который раз, на грабли наступая, не каюсь. Не хандрю и не ругаюсь. И солнца златокудрого не хаю. Терплю свои накожные заслуги и маюсь обречённо и безлюдно. Мы с солнцем не забудем друг о друге. И о твоих ожогах не забуду. *** Ещё в глазах остался сон последний, от бурной ночи всплески и круги… Вот, женщина. Она куда-то едет. Спаси её, Господь, и помоги. Спаси от зла, от грубости ходячей, от глаза от дурного и от слов. Пусть в ней сегодня с горя не заплачет, а засмеётся радостно любовь. Прости ей, в быт вкраплённую усталость, всё – суета и спешные дела… Она такой не родилась, а стала. И долго-долго грешною была. По-женски, всё растратив до упора, изранена, ободрана, драна, она в себя придёт ещё не скоро, чтоб стать такой, какою быть должна. *** Белеет небо отраженьем снега. Болит душа, как отраженье дня. Моя зима с божественною негой приспит и убаюкает меня. Застелит мне пастель, лазурь и кобальт, белилами разбелит бельэтаж и скроет с глаз завистливую злобу, наподдавая оторопь и блажь. Опустит сень свою крупой пустынной, развеет по дорогам, по ярам… В который раз я жизни сердцевину за зимний сон и белизну отдам! И в мутный день, как будто год итожа, всю тяжесть сфер сливая на меня, белеет небо. У его подножья на что пенять или чего менять? У зимней спячки есть на то причины, чтоб навевать замедленные сны, в которых – сумасшедшие мужчины и вечное предчувствие весны. *** Переступи порог, не преступив черты. Мне надоело всё. Я расстаюсь со всеми. Не исключенье я. не исключенье ты. Беснуясь, унесёт притворное веселье. Я научусь ещё прощаться и прощать, хоть знаю наперёд, что ничего не будет. И дырку от гвоздя для твоего плаща замажут на стене совсем другие люди. Как знать, среди потерь и мерзкой суеты мы вылечимся все и разберёмся ль сами? Не исключенье я. Не исключенье ты. Иди. И нечего не оставляй на память. Круговорот Любви в природе. Ты станешь небом. Я твоим дождём, тобой рождённым, ставшим вдруг тобою. Ещё мы вместе рядышком идём, пощажены несчастьем и судьбою. Когда порой нам не хватает слов и пустота так явно ощутима, мне кажется – основа из основ раздражена и катит валом мимо. Зелёное понятие «тоска» На серость дня накладывает мутность, и вечность пролетает у виска, как будто тень или как день мой будто. И зряшность сожалений вдруг грызёт тамбовским волком. ( Чем плохи Тамбовы?) Вот – ворот, круг. Но я запомню всё, от первого до ключевого слова. Последний всплеск, на лужах пузыри… И мы – уйдём. Такие же, как были. Не стоит обижаться и корить самих себя в упрямстве и бессилье. Там топи, хляби, мокрость и вода – почти как мы, до странности живые. Мы будем вновь рождаться и рождать, и ждать: кто нам они и кто же мы им? Быть просто небом! Фоном трудодня. И задавать кому-то ритм в дороге. Сочту за счастье очерёдность многих дождей, что начинаются с меня. *** А, может, называемся людьми лишь оттого, что мы умеем плакать? Когда мы плачем – выпускаем душу; она вокруг нас кружит, и летает, и думает: на чьё б плечо присесть… Сама собой с лица сползает маска, и хочется, чтоб кто-то пожалел! На время превращаясь вдруг в ребёнка, беспомощно глядим вокруг, и слёзы непроизвольно катятся и льются, и на жилетку каплют… (Если есть.) Бывают слёзы радости… Но реже. А больше плачем от тоски и горя, от беспросветной боли и обид. И зеркало души, смутясь, мутнеет. На дне его лежат как горы камни от прошлых потрясений и крушений. Ведь мы их носим навсегда в себе. Ещё бывают слёзы состраданья. И жалость к ближним (что не так уж плохо) нас заставляет видеть их глазами, и чувствовать их боль своею кожей… Что б нам порой о том ни говорили, но это важно: просто пожалеть… Неправда! Жалость, нет, не унижает! Не каждому дано – уметь услышать, не издеваясь, пожелать добра; не сравнивать – «а у меня когда-то!», «другие тоже…», «так тебе и надо». Смеясь, физиологиею слёзы назвать: -Выходит лишняя вода… Тогда уж лучше плакать в одиночку. Забиться в угол, выреветься вдрызг, раз навсегда, не «стерео-» а «моно-». Истерика? Ты говоришь: - Не плачь. Всё это дурь и женские гормоны. Ты прав… Ты прав, вдруг – враг и врач… *** Тебя ревнует к молодости зрелость. Тут всё понятно: кто уверен в том, что получил всё то, чего хотелось, и ничего не взбрендится потом? А я, пойми, совсем не виновата, что рождена не «-надцать» лет спустя… В мужчины вышли те давно ребята, которых в детстве оставляла я. Хоть не малявка, но не одногодок, когда-то ты бежал за мною вслед… И вот теперь, сквозь годы и невзгоды, как возвращаясь, я пришла к тебе. Нажит ли опыт? Что мне годы дали, приобрели мне окромя морщин? Себя я вижу в зеркале печально, А рядом ты – как лучший из мужчин! Прости меня, что я старею раньше. И отойти, увы, не хватит сил… Я лишь прошу: пускай не будет фальши! И ты об этом зеркало проси. *** Мне снилось Счастье. Это – ты. Не веришь? Я сама не верю. Ты стал обиднейшей потерей, причиной вечной пустоты. В подвалах памяти лежит средь хлама спрятанное эхо. Ты – вечный мальчик, не мужик с тяжеловесностью успехов. В какой-то миг, в какой-то день красотка, хоть не та, так эта, мозги наденет набекрень и память вылущит при этом. Но знай, я за тебя – молюсь! Хоть в чём-то, может, не права я – любви малюсенький моллюск бесстрашно створки открывает. И, в море горя и проблем, неоценённо и забыто я шлю к твоей большой земле волну и пену Афродиты. Мне снилось… Я, ведь, не вольна ни в снах, ни в жизни брать преграды… Пусть добежит к тебе волна и скажет: - так тебе и надо! *** Не обойтись без строчек о любви. Для женщины любовь – на первом месте. Так белоснежно платье на невесте и фатумом фата… И визави… А для мужчины важен сам процесс. Процесс пошёл и всё тут. Слава богу. Девчоночка, кокетка, недотрога… И каждая, как будто из принцесс. Потом уж жизнь обломит все венцы, запачкает и вымажет подолы. В стенаньях стен прелюбодейской школы, зашкаливая, школят стервецы. Ох, цирк! Такая стерва вырастет, шутя, что вот – цепной реакции истоки! Но всё же больше женщин одиноких, душой уставших от житья-бытья. Любовь, она первичнее, чем свет. В лучах любви, на муки не взирая, несёт нас жизнь от края и до края, (порой до ада!) по одной канве. Но нет рецептов, как и панацей. Иди, смотри…Тебе душа подскажет. Увидишь под лицом и на лице, в самой себе, во встречной жизни каждой, что ничего не происходит зря… Любовь взлетает ошалевшей птицей. Переверну последнюю страницу. И оторву листок календаря. *** Мне скучно без тебя. Не спи. Не уходи в свои пенаты. Ведь не возьмёшь с собой меня ты, чтоб чашу вечности испить. Ты – там, я – здесь. Хоть рядом ты. Мы врозь, а там – подавно порознь. И время, хрупкое, как хворост, сожжет тебя средь темноты. Не спи… Вернись ко мне, прошу. Тебя будить я не посмею, чтоб искушать подобно змею. Ты – там… И это просто жуть, что не смогу я никогда войти в твой мир, где есть во сне ты, в твои планиды и планеты, в заоблачные города. Они – твои. И мне нельзя туда добраться, как не силься. И как бы люди не просили, по грани бытия скользя, есть «вето» Бога. Есть «табу» на посещенья сновидений. Есть эта собственность без денег, без права передач в гробу. И эти грёзы, и края – не отобрать, ни дать не вправе. Не переделать, не исправить никто не может. Что же я так на тебя в тоске смотрю, забывшегося сном устало? Как будто б дня с тобою мало! Ночь – есть обособленья трюк. *** Я поверю в какого угодно бога, заучу хитрых мантр основные звуки, лишь бы легче была у тебя дорога от разлуки одной до другой разлуки. Я любое найду для тебя лекарство, разыщу средь чащоб колдовские травы, лишь бы ты поскорей одолел мытарства, хоть дороги тебе, дорогой, по нраву. Я останусь здесь, никуда не денусь, целый день проторчу в коридоре снова, лишь бы ты не бросался в сердцах не стену от дурного глаза, слова худого. Буду другом, порукой, подобьем жалким, буду тайной мыслью иль словом колким… Только б ты был мужчиною, ёлки-палки! И всегда оставался им, палки-ёлки! *** История сменяема - другой. Еленин грех – грехами Магдалины. Одно лишь вечно: страстная Любовь и отношенья Женщины с Мужчиной. И от ношенья бусин и колец, и прочих украшений–пекторалей устали мышцы брошенных сердец и мышцы рук опущенных устали. История сменяема не раз: от кроманьонцев и неандертальцев до нас, разумных «sapiens», до нас, до притч, что кто-то высосал из пальца. Грань между «ночь» и «утро» не видна. А чуть слышна, как шорох шин машинных. Глядит на нас надменная луна, на притязанья Женщины с Мужчиной. И вечный бой. И в нас зарытый страх. И доблестность безумия инстинктов! В нас столько лун дрожало до утра, и столько дров наломано, вестимо! В шкафах хрумтит, всё подъитожив, моль. Истлел Каифа. Вся в раскопках Каффа. Всё хорошо. Любимый мой, изволь, не дрейфь. Вылазь тихонечко из шкафа. Чем не Парис? Дорвался и дрожишь, себе и то признаться не желая, что в чём-то правы в Спарте те мужи, разлюбленные горе-Менелаи! Есть выбор между остротой утех и прозябаньем бренным до рыданья. История, как каталог преданий, сдувает пыль в подлунной пустоте. *** Да! Без Любви, особенной и броской, или другой, размеренной с утра, жизнь превратилась в чёрную полоску! И где он, где забрезжит белый край?! Но возраст ставит и даёт запреты. проскальзывая будто, на бегу кричу-шепчу: - О, любящий мой, где ты? Я без тебя, как прежде, не могу. А душу – в душ! Андреями согреем, их, первозванных, спишем в рыбаки! Хочу тепла! Прижавшись к батареям, как к суррогату теплоты руки. И ты, угодник, мне не угождаешь: покинешь ли? Не хочешь покидать? Любимой стать запрещено годами. Они упрямы, годы и года. Утешусь разговором и дорогой. Всё, дорогой мой! Вырву из груди! Мне нужно мало или слишком много. Не уходи! А, впрочем, - уходи. ЖЕНА. Отброшу стыд. И, юркнув в одеялах, обеими руками – обниму. Прости, тебя я целовала мало и веровала в ханжескую муть. А ты вздохнёшь и выдохнешь, счастливый; для нашей ночи слишком много дня… Донельзя, до безумья, до надрыва полюбишь, как любовницу, меня. Друг к другу нас когда-то прилепило… «Да убоится мужа…» Боже мой! Я не на страх, на совесть полюбила. И так люблю, что страшно мне самой! Всё сделаю. Что нужно. Что сумею. Марая христианскую мораль. И если в голове «царя» имею, пусть будет третьим в наши вечера! Охота что ль подглядывать за нами, (Муж и жена, пардон, не сатана!) как обнимает ласково руками любимого любимая жена?! Отброшу стыд! Есть в этом смысл жестокой, но знай, когда вильнёшь в другом кругу: прощу все недостатки и пороки. Предательства простить лишь не смогу. Лошадиное. Ты прав во всём. Так будет проще и для тебя и для меня. На переправе хмурый возчик клянёт упрелого коня. Как не пытайся, не пытай-ка – манит разнузданный кабак. С весёлым блеском молодайка пронырлива и не слаба. И что оглядываться, право! Какая чушь! Живи, пока новопрестольная шалава по-кобылиному ловка. Гарцуй, красуйся, любодействуй, желанный миг лови, лови… Отец разбитого семейства, опохмеляясь от любви. В галоп, аллюром, иноходью по стервизне из края в край, по греховодью-половодью конечностей не замарай. Но если лопнут вдруг подпруги при чёрном дне, на чёрном дне – ты вспомнишь о нелюбом друге, о лошадюге. Обо мне. *** Не мудри высоко. Фальшь прощу не одну я. Не в заплаканных рощах встречать огневую зарю. Вам, поэтам, легко прославлять красоту неземную. А земная – попроще. Об этом не зря говорю. Средь кастрюль и борщей, и другой старины преисподней, тягомотины дней и недель круговой череды, цело что вообще, абсолютно и вечно сегодня? – То, что спрятал во мне не слепой, но не видящий, ты. До базара и до тупиков грязноватого сленга, и куда что подделось под слёзные капли дождя? Некрасивые женщины смело являют коленки. Что же, пяльтесь на смелость! Не бойтесь, глаза не съедят. И на смену ненастий не врите, поэты, хоть сивы. Вы, в итоге – нормальны. Нормальны, как всё мужичьё. Некрасивые женщины, (где ж вам набраться красивых?) теплорукое счастье, как голубя, кормят своё. А когда улетает, (увы, перелётная птица, хоть отборным зерном поднапихан и выкохан зоб!) некрасиво рыдаем. И долго не спится, не спится. Долго чувствуем страшный озноб. Все мы разные, но однозначно бесстыдно рискуем и в любовь наиграться спешим… Некрасивые? Да! Но на вдруг полюбите такую. Полюбите за бездну души. *** Как будто стараюсь собою согреть эти стены, закрыть сквозняки, оглашенные веры собою. Ни в чем не повинна, отчаянно обыкновенна, осталась рабою и нищей, и женщиной: нищей рабою. Пусть где-то кокетками тают Прекрасные Дамы, вальсируют с кем-то беспечно в своих маскарадах… Наивные сказки для юных воздушных созданий! Красивые сказки, для золушек милых отрада! Но падает занавес наспех сколоченной пьесы: стою в пустоте, с пустотою сгущённой давнишней. Как глупо поверить в любовь молодого повесы. На вешалках старых висят в гардеробе пальтишки. А, полно! Домой! Ведь не вечно торчать в гардеробе. Мне больно. Довольно и слёз, и жальбы, и простраций. Во временном доме, как будто живая во гробе, боюсь не его, а отсутствия линий пространства. Трещит моя крепость, по швам расползаются стены. расшивкою швов не спасти и не выправить душу. Ни в чём не повинна, отчаянно обыкновенна… Чего же я трушу?! *** Любовь – по лезвию ножа… Любовь – на острие иголки… Любовной болью втихомолку к стене готова жизнь прижать, чтобы не встать уже, ни лечь, и не подняться вовсе чтобы… Снегов огромные сугробы бросают в доменную печь. И, левою одной круша, и подхихикивая даже, как мойра, жизненную пряжу рвёт оголтелая душа. Любовь – бом, бом… Любовь – бим, бим… И на стене стенанья с боем в дому уже не успокоят любом – бом, бом…С любым – бим, бим… Ты был любим… Я поднимаюсь, как девочка, до тех высот, где черт вздымает колесо средь парка, не внимая маю. Любовь – боль, боль… Любовь – бой, бой… С собой, с тонами и тенями, себе безмерно изменяя и в жерле жертвуя собой, я в свой Везувий возвращаюсь, в такую бездну пустоты бросаюсь, потому что ты всё упрощаешь, упрощаешь… СОДЕРЖАНИЕ. 1.Всё о любви, да о любви… 2.Есть стимул жизни. Назван он – Любовь! 3.Должна б уже привыкнуть! Почему ж 4.Ты – отдаёшь, но хочешь – получать! 5.Под хмелем – любит. А тверёзый – ноль! 6.Не вымучить, не вырастить, не вставить… 7.Забрезжил свет в конце туннеля… 8.Давай останемся чужими… 9.Умение любить – уметь прощать… 10.Ты в глаза не смотрел никогда… 11.Мир путает и вертит им – любовь… 12.Впереди ещё целый август! 13.Берёзы и липы давно пожелтели… 14.Проскальзывая в плоскости скольженья 15.В тебе порой буксуют все слова… 16.Грубишь - и обижаешь невзначай! 17.Полночные гимны чумные… 18.Я – готова стать твоей прислугой… 19.Он славно пел. Как будто кем заказан… 20.Рыбье. 21.День отстоялся хлопьями на дне… 22.Запретный плод, - он сладок изначально… 23.Я не хочу в твоей судьбе… 24.Любовью потребительских форматов… 25.Ретроспектива. Горница. Светлица… 26.При преданной жене так скучно жить! 27.Обабилась и малость располнела… 28.Вам - молодость никто не отдавал!... 29.Чего- то ждёшь, а я старею. Скоро… 30.Заради словца или славы… 31. Пройдет – немного. Фертили оброшу… 32.Слегка пьяна. Но разве в том вина? 33.Теряю бдительность и солнцу на расправу… 34.Ещё в глазах… 35.Белеет небо отраженьем снега… 36.Переступи порог… 37. Круговорот Любви в природе. 38.А может, называемся людьми… 39.Тебя ревнует… 40.Мне снилось Счастье. Это – ты… 41.Не обойтись без строчек о любви… 42.Мне скучно без тебя. Не спи… 43.Я поверю в какого угодно бога… 44. История сменяема - другой… 45. Да! Без Любви, особенной и броской… 46. ЖЕНА. 47. Лошадиное. 48. Не мудри высоко… 49. Как будто стараюсь… 50. Любовь – по лезвию ножа… | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
