Очерк

 

Рвусь из сил, изо всех сухожилий

Но сегодня опять, как вчера,

Обложили меня, обложили...

В. Высоцкий

 

«Закатный» роман Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита» по своей форме и содержанию произведение сложное, даже можно сказать, революционное, ломающее все устоявшиеся стереотипы и каноны литературоведческой науки. Не говоря уже о том, что произведение это – ну никак не вписывалось в рамки насаждавшегося тогда в литературе социалистического реализма. А что такое соцреализм? Разве в природе встречаются два реализма? Реализм – он и в Африке реализм. Получается, что соцреализм – это что-то вроде придуманной буфетчиком Варьете Андреем Фокичем «осетрины второй свежести». А свежесть у осетрины, как известно, бывает только одна – первая, она же и последняя.

Роман весьма сложен для восприятия и понимания. Не просто даже ответить на вопрос: к какому жанру относится «Мастер и Маргарита»? В романе органично соединены жанровые особенности как прозы, так и поэзии. Произведение Булгакова ритмизированно, щедро насыщенно образами. Картины исторические пластично вплетаются в современность – и наоборот. Что это, как не поэма в прозе, подобно гоголевским «Мертвым душам»?!

Произведение Булгакова, можно сказать, состоит из двух романов: исторического, о древней Иудее, и современного, сатирически бичующего окружавшую писателя действительность. Есть в «Мастере и Маргарите» фольклорные и сказочные мотивы и персонажи (шабаш нечистой силы, ведьма летающая на метле, вампиры, говорящий кот и т. д.). Читатель как бы сталкивается здесь с осовремененным Гоголем, с его «Вечерами на хуторе близ Диканьки». А яркие, запоминающиеся картины природы в «Мастере и Маргарите»?! Впечатляющая гроза над Ершалаимом? Это ли не одна школа, не одна традиция?

Коль уж зашел разговор об учителях Булгакова, вернее, об источниках, из которых он черпал вдохновение во время создания своего великого романа, хочется отметить преемственность традиций западно-европейской мистической литературы и прежде всего – влияние Гёте. Об этом говорит даже эпиграф в начале романа. По-видимому, некоторые черты главных героев «Фауста» Булгаков использовал при создании героев своего произведения. Так, в Мастере угадывается доктор Фауст, в Воланде – Мефистофель, о Маргарите и говорить нечего. Однако это не плагиат, а переосмысление темы. Ведь и «Фауст» отнюдь не оригинальное произведение – Гёте писал его, отталкиваясь от сюжета, позаимствованного в старинной легенде.

Если рассматривать влияние отечественных авторов, писавших на подобные темы, то прежде всего хочется отметить Александра Васильевича Чаянова, известного экономиста и оригинального прозаика, продолжателя лучших традиций русской романтической прозы XIX века. По свидетельству жены Булгакова Елены Сергеевны, на Михаила Афанасьевича большое впечатление произвела повесть Чаянова «Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей», в которой также фигурирует дьявол, появившийся в Москве в начале XIX века.

Булгаков хорошо знал и ценил «Божественную комедию» Данте. Вот еще один источник вдохновения и, возможно, не только вдохновения при написании «Мастера и Маргариты». По предположению некоторых исследователей творчества Булгакова, прототипом Коровьева-Фагота послужил ни кто иной, как сам Данте Алигьери, который в начале XXIV песни «Ада» вложил в уста Вергилия слова церковного гимна «Vexilla regis prodent» («Близятся знамена царя»), но добавил к ним слово «inferni» («ада»). В результате получилось как бы издевательство над церковным гимном. В подтверждение этой версии можно привести выдержку из романа Булгакова: «Рыцарь этот (Коровьев-Фагот – П. М.) когда-то неудачно пошутил, – ответил Воланд, поворачивая к Маргарите свое лицо...– его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось после этого прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал».

«Божественная комедия» Данте, вероятно, повлияла на сюжетное

построение Булгаковского романа. В нем просматриваются три смысловые части – аналогичные аду, чистилищу и раю. Через эти три ипостаси проходят все герои и персонажи романа. На «божественность» произведения Булгакова указывает и библейская линия, так называемое «Евангелие от Воланда» (первоначальное общее название этой главы в черновиках).

И наконец, влияние Гофмана, которое, подобно Чаянову, испытывал и Булгаков. Речь идет даже не о литературном влиянии как таковом, а о перекличке талантов, о приверженности одним и тем же творческим идеалам. В начале августа 1938 года, завершив работу над предпоследней редакцией романа, Булгаков писал Елене Сергеевне: «Я случайно напал на статью о фантастике Гофмана... Она поразит тебя так же, как и меня. Я прав в «Мастере и Маргарите»!» Речь шла о статье И. В. Миримского «Социальная фантастика Гофмана». Вот только одна выдержка из этой статьи, так поразившей Булгакова: «От венской школы романтизма Гофман унаследовал ее основную тему: искусство и его судьба в буржуазном обществе. Он превращает искусство в боевую вышку, с которой как художник творит сатирическую расправу над действительностью. Шаг за шагом отвлеченный субъективно-эстетический протест в творчестве Гофмана вырастает в оппозицию ко всему политическому правопорядку Германии».

Следовательно, роман Булгакова вовсе не о дьяволе, как считают некоторые исследователи, не о мастере и Маргарите, не о Понтии Пилате и не об Иванушке Бездомном – он об окружавшей писателя действительности. А окружавшая Булгакова действительность вполне могла быть названа «адом». (Отсюда и дьявол, и библейская линия; и отсюда же прямая параллель к гоголевским «Мертвым душам», которые Гоголь тоже задумывал как первую часть трилогии, подобно «Божественной комедии» Данте). И если «Мертвые души» Гоголя – это «ад» российской жизни прошлого века, то «Мастер и Маргарита» – «ад» России совдеповской. Но ад не принесенный извне, а наш собственный, и в этом аду мы сами себе и жертвы и палачи. Ад – это мы сами, говорил покойный ныне Сергей Довлатов. Не случайно сцену в писательском ресторане Булгаков сравнивает с адом.

Итак, Булгаков вершил сатирическую расправу над действительностью и орудием этой расправы был Воланд. Впечатляет спор Воланда с Берлиозом и Иваном Бездомным о Боге и дьяволе. Берлиоз с Бездомным напрочь отрицают существование того и другого.

«Ну, уж это положительно интересно, – трясясь от хохота, проговорил профессор, – что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!»

Здесь Булгаков обобщает, «у вас» приобретает смысл более широкий,

охватывающий всю советскую Россию. Иными словами, писатель намекает на нищету и убожество официальной марксистско-ленинской идеологии, отрицавшей многие ценности мировой культуры. Аналогично этому высказывание Воланда о москвичах во время сеанса черной магии.

« – Ну что же, – задумчиво отозвался тот (Воланд – П. М.), – они – люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их...»

Это говорит Воланд о советских людях. Во времена, когда сталинская пропаганда утверждала, что в результате Октябрьской революции в России созданы все условия для воспитания человека нового типа – бескорыстного труженика, строителя светлого коммунистического будущего. Наиболее карикатурно этот пресловутый «новый человек» выведен Булгаковым в образе Шарикова («Собачье сердце»). Человек – он и в Африке человек, и называй его хоть сто раз «новым», он от этого новее не станет. Человек в принципе не изменился со времен Иисуса Христа. Вот почему так органично вплетается в современную ткань булгаковского романа библейский сюжет. История мастера в общих чертах похожа на историю Иешуа. И у мастера была своя Голгофа (заключение в лагерь), и у него был свой Иуда, предавший его (Алоизий Могарыч). Первый получил за предательство тридцать сребреников, второй – освободившуюся после ареста мастера квартиру в подвале. Мастер, это как бы Иешуа наших дней. В атмосфере тяжкого гнета тоталитарного режима он проповедует обыкновенные человеческие ценности, которые кажутся дикими и безумными окружающим, привыкшим к постоянному насилию и давлению сверху, сделавшим ложь и лицемерие нормами поведения. Есть у мастера свои смертельные враги (литературные критики), таившие ненависть к подлинному таланту, которая не уступала ненависти первосвященника Иудеи Каифы к бродячему философу. Но был у мастера и поклонник (Иванушка Бездомный), напоминающий последователя Иешуа, бывшего сборщика податей Левия Матвея. В связи с этим некоторые исследователи творчества Булгакова полагают, что вся история, разыгравшаяся в «Мастере и Маргарите», была специально предназначена Ивану Бездомному. Урок, полученный Иваном, послужил залогом его исправления и становления на путь истинный. Иными словами, как не пропало дело, начатое Иешуа Га-Ноцри, которое продолжил Левий Матвей, так не пропадет и начинание мастера. Это, несомненно, перспектива, но все равно ее омрачает пессимистический конец романа. Мастеру нет места на земле, люди не приняли его учение (роман не напечатан, он сожжен, хоть Воланд и уверяет, что рукописи не горят). Конечно, все, что записывается на бумаге в виде идей, мыслей и художественных образов, уже, так сказать, витает в воздухе, согласно учению трансцендентализма, – сжечь мысли и образы невозможно. Но простым смертным эти идеи становятся доступны только в том случае, если некий медиум, являющийся проводником между миром духовным и миром физическим, материализует их на бумаге. Вот почему Левий Матвей записывал каждое слово, сказанное Иешуа. Но – увы! – давно известно, что мысль изреченная есть ложь. И Иешуа ужасается той путанице и вопиющей бестолковости, которые возникают в результате переноса на бумагу его мыслей. Мир несовершенен, человек так же несовершенен, и слова Иешуа он истолковывает согласно уровню своего умственного развития. И согласно своему восприятию судит ближнего за его слова. Иешуа поплатился не за свои идеи, а за привратное их истолкование ограниченными людьми его времени. За это же поплатился и мастер. Отсюда, естественно, вытекает вопрос: кто же такой мастер? Да это же сам Булгаков. Он писал о себе, о своих злоключениях, о своей литературной Голгофе. Доведенный до отчаяния всеобщим непониманием и тотальной критикой-травлей Булгаков был готов призвать на помощь даже силы ада, что он иносказательно и осуществил в романе. Подобно Гётевскому Фаусту, мастер вступает в контакт с дьяволом, но просит у него не благ, а всего лишь покоя. Он не желает продолжать бороться за свои идеи, подобно Иешуа, который умер на кресте, но не отрекся ни от одного своего слова. Мастер сдался, он поставил крест на своем романе (то есть на своем учении) и потому он не заслужил света, как Иешуа. Он струсил, подобно Понтию Пилату (а трусость, по словам Иешуа, – самый тяжкий порок в мире), и потому ему достался только покой. Пройдя сквозь все круги ада, мастер оказался в чистилище.

У самого Булгакова, несомненно, были все основания для подобного финала. Он и сам отрекся однажды от своего романа и уничтожил рукопись. Он всей душой рвался за границу из тоталитарной России, но в телефонном разговоре со Сталиным смалодушничал и сказал, что русский писатель жить без России не может. И, наконец, Булгаков написал конъюнктурную пьесу «Батум», восхваляющую «отца всех времен и народов». Все это, без сомнения, не давало писателю покоя, подтачивало сознание, как червь. Все эти переживания писателя, в образной форме, перекочевали на страницы романа. Булгаков бичевал не только окружавшую его советскую действительность, но, отчасти, и себя.

Работая над романом, Булгаков, естественно, даже не помышлял о его публикации, да и не для печати он его писал. Это была, так сказать, авторская исповедь, эссе, дневник в образной форме. И в то же время это была беспощадная расправа и суд над пороками общества и правителей. Это был своеобразный бунт Булгакова против существующего порядка. Если Екатерина II за «Путешествие из Петербурга в Москву» назвала Радищева бунтовщиком похлеще Пугачева, то Сталин, прочитай он «Мастера и Маргариту», сравнил бы Булгакова, вероятно, с Врангелем или Деникиным.

Рассмотрим, например, некоторые традиционные литературные образы (народа, интеллигенции, чекистов), которые, согласно установке соцреализма, предписывалось всячески восхвалять и идеализировать. Советский народ представлен в романе набитой дурой Аннушкой и подобными ей обывателями, «испорченными квартирным вопросом»: председателем жилтоварищества Босым – большим любителем взяток, стукачом Алоизием Могарычом, дядей Берлиоза Поплавским и другими. А что собой представляет интеллигенция в изображении Булгакова? Директор Варьете пьяница Степа Лиходеев, так называемые писатели, дико выплясывающие в ресторане фокстрот «Аллилуйя». Ну а доблестные наши чекисты, смешно сказать, занимаются поимкой волшебного кота. Все образы в романе даны карикатурно, с большой долей сарказма. Некоторые ситуации доведены до гротеска в духе Салтыкова-Щедрина (еще одного учителя Булгакова). Например: сцены с говорящим костюмом, безостановочно поющими «Славное море священный Байкал...» сотрудниками городского зрелищного филиала, исчезновением из гроба головы покойного Берлиоза и т. д. Эти образы имеют скрытый символический подтекст и служат все той же цели – разоблачению и бичеванию всех тех недостатков, с которыми сталкивался Булгаков в повседневной жизни.

Помимо вскрытия и высмеивания пороков, роман затрагивает глубокие исторические и философские вопросы. Булгаков рассматривает проблему происхождения христианства и реальности существования Иисуса Христа как личности, проблемы власти, жизни и смерти, предопределения, переселения душ.

Христос предстает в романе не как легендарная фигура, не как сын

Божий, мессия и прочее, а как обыкновенный живой человек, отличающийся от других только своими удивительными, намного опередившими время, мыслями. Булгаков наделил Христа плотью и кровью, приземлил его, снял с пьедестала, на который его возвели церковники. Даже имя его в романе более простонародно, свежо. С имени Иешуа Га-Ноцри, так сказать, искусно счищен слой глянца, образовавшегося в результате двухтысячелетнего употребления. И никаких чудес Иешуа не совершает (все это, вероятно, плод путаницы при многократном переписывании его речей, о чем сам же Иешуа и предупреждает в романе). А что до способности утолять головную боль, то ею обладает любой заурядный экстрасенс. Нет, не чудесами прославился Иешуа («чудеса» – удел цирковых фокусников), он прославился своими идеями, которые разрушили «храм» прежней античной цивилизации и послужили основой цивилизации новой – христианской. Иешуа, по сути, был революционером своего времени. Он был прирожденным вождем, оратором и слово его обладало такой убедительной силой, что сборщик податей, послушав его, бросил на дорогу деньги и пошел за ним на Голгофу.

Но был у Иешуа в Ершалаиме и другой поклонник – римский прокуратор Понтий Пилат. Как всякий правитель ненавидевший своих подданных (постоянное упоминание об Ершалаиме, – ненавистном прокуратору городе), он в то же время был всецело в их власти. Желая спасти понравившегося ему бродячего философа (Пилат, как известно, был страшно одинок и, возможно, увидел в Иешуа родственную душу), он всё-таки не смог вырвать Иешуа из рук Синедриона и возглавлявшего его первосвященника Каифы. Казалось бы – безграничная, власть над Иудеей римского прокуратора на самом деле была ограничена. И ограничивали ее те самые люди, над которыми он был поставлен властвовать. Получался замкнутый круг. Римский прокуратор не мог скомпрометировать себя открытым заступничеством за человека, утверждавшего, что «всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти». По сути, Иешуа посягнул на незыблемость и авторитет власти римского императора. Ссылаясь на это, Синедрион во главе с первосвященником Каифой и потребовал его казни. Иными словами, Булгаков хотел здесь иносказательно показать зависимость правителя от системы, им же самим созданной. Вполне знакомая ситуация. И не Сталина ли имел в виду Булгаков, создавая образ Понтия Пилата? Все указывает на это. И страшное одиночество прокуратора, и его расположение к Иешуа (Сталина – к Булгакову?), и фатальная зависимость от окружения. А сцена встречи Пилата с начальником тайной службы Афранием после казни Иешуа и их эзоповская беседа по поводу «предотвращения», предполагаемого убийства Иуды из Кириафа?! Это ли не прямой намек на ведомство Берии (Ягоды, Ежова), на инсценированные процессы над «врагами народа», на иезуитский характер сталинского режима. (Ведь Афраний по наущению Пилата убивает доносчика Каифы, возможно, даже штатного, то есть по сути – своего человека). И хоть Афраний как будто бы совершает благой поступок – наказывает предателя – делает он это вовсе не из любви к справедливости, а ради денег, полученных от Пилата. Убивать – его профессия, и при необходимости у него, вероятно, не дрогнет

рука и перед убийством самого прокуратора.

Пилат – одинок, не понимаем людьми и глубоко несчастен. Бремя власти давит и угнетает его. Облеченный огромной властью, он превратился в глазах окружающих в некий символ римского могущества, в абстрактное понятие властелина, в величественного идола, перед которым надлежит трепетать и поклоняться. Пилат настолько оторван от людей, что единственное живое существо, к которому он по-настоящему привязан, – собака Банга. Вместе с тем прокуратор, по замечанию Га-Ноцри, производит впечатление очень умного человека. Это свидетельствует о том, что Иешуа тоже заинтересовался Пилатом, оценил его, понял. Он говорит Пилату: «Беда в том... что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон». Если под «игемоном» древним подразумевать современного, чувствуются симпатия и искреннее человеческое участие, которые, вероятно, испытывал писатель к последнему. Не странно ли: встречаются два совершенно разных человека, разных по национальной принадлежности, воспитанию, вероисповеданию, образованию. Один из них стоит на самом верху социальной пирамиды, другой – на самом низу. Один из них судья, другой подсудимый. И вдруг вопреки всем различиям и предрассудкам времени их охватывает чувство обоюдной симпатии. И неземное, мистическое чувство это настолько сильнее их самих, что почти заставляет одного, наделенного правом казнить и миловать, пренебречь чувствами служебного долга, верноподданичества, страха. Правда, страх, в конечном счете, побеждает, но в наказание за трусость Пилат лишается покоя и наказание это длится почти две тысячи лет. Единственное, на что хватает смелости прокуратору, – бессильные угрозы в адрес первосвященника Каифы, убийство Иуды из Кириафа и признание Левию Матвею в симпатии к Иешуа.

Причина этой обоюдной симпатии не только в одиночестве того и другого, хотя и в одиночестве тоже. Она значительно глубже и незримей, она из области ирреального. Просто, вновь встретились две души, когда-то давно, в прошлых инкарнациях, уже бывшие вместе. Встреча их, как и любовь, внезапно поразившая мастера и Маргариту, вещи одного и того же порядка. И не потому ли был столь терпим к Булгакову Сталин? А ведь писатель помимо произведений и в другой, более конкретной форме высказывал свое негативное отношение к сталинскому режиму. Так, в письме правительству от 28 марта 1930 года Булгаков писал: «...Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, – мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати... Вот одна из черт моего творчества, и ее одной совершенно достаточно, чтобы мои произведения не существовали в СССР». Далее писатель говорит о своем глубоком скептицизме в отношении революционного процесса, которому он противопоставляет процесс эволюционный, о бесчисленных уродствах социалистического быта, о страшных чертах русского народа. Уже за одно это иной писатель на месте Булгакова поплатился бы головой. Однако через год Булгаков пишет письмо уже самому Сталину – более смелое и крамольное, чем предыдущее. Вот только небольшие выдержки из него: «На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя. Со мной и поступили, как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки...»

Невиданные по смелости и правдивости слова Булгакова, вероятно, задели черствую душу «хозяина» и удержали от прямой физической расправы над писателем. Однако и Булгаков не избежал своей Голгофы. Сохранив физическую – его лишили жизни литературной. А духовная смерть для писателя куда страшнее смерти материальной. Тем более, что Булгаков, по-видимому, вообще не верил в смерть как таковую, придерживаясь традиционных восточных представлений о переселении душ. Булгаков, без сомнения, не был материалистом по своим убеждениям. Он был романтиком, фантазером и мистиком. Действительность существовала для него только как объект для беспощадного высмеивания и пародирования. Булгаков жил в мире своих фантазий и мистических озарений. Реальность служила ему лишь строительным материалом для создания «Мастера и Маргариты». Он водил свою супругу Елену Сергеевну на Патриаршие пруды и показывал скамейку, сидя на которой, Берлиоз с Иваном Бездомным разговаривали с Воландом. Елена Сергеевна была для Булгакова Маргаритой, ведьмой, а себя самого он считал мастером. Как истинный провидец, знающийся с потусторонними силами, Булгаков предсказал год своей смерти. Он верил в пророчества Нострадамуса, определившего на 1943 год некие глобальные катаклизмы. (События в романе «Мастер и Маргарита» разворачиваются именно в этом году). И наконец, Булгаков, вероятно, верил в предопределение свыше, или попросту говоря – в судьбу. Вложенные в уста Воланда, спорящего с Берлиозом, мысли о предопределении заставляют задуматься. Воланд говорит Берлиозу: «...вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою... и вдруг у вас... саркома легкого... и вот ваше управление закончилось!.. Тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи».

Булгаков посвятил созданию романа «Мастер и Маргарита» весь остаток своей жизни. Он писал его двенадцать лет, с 1928 года по 1940. 30 октября 1934 года в одной из черновых тетрадей романа рукой Булгакова выведено: «Дописать раньше, чем умереть». В предсмертном завещании Елене Сергеевне Булгаков просил опубликовать роман после его смерти. Завет писателя исполнен, точка в конце его трагической судьбы поставлена. Пройдя сквозь все круги Дантова ада в российском исполнении, поднявшись на литературную Голгофу, «умерев» для отечественной словесности и вновь «воскреснув» в наши дни, мастер наконец-то обрел долгожданный покой.

1994 г.