Что хочет автор. Литературные конкурсы

Начал я свою музыкантскую деятельность 20-ти летним юношей в Хабаровской краевой филармо-нии. Проучившись три года в музучилище и успешно бросив его, полежав месяц в госпитале и получив военный билет (не годен в мирное время, в военное - к нестроевой), полетел на Дальний Восток. Там трудились три моих земляка - гитарист, басист и барабанщик. 0ни и соблазнили меня этой "джазовой" работой. Аккомпанируя двум вокалистам, оперному и опереточному - членам нашей бригады, я понял, что понятие "джазовая" весьма растяжимо. Первый - демонстративно отодвигал от себя микрофон, считая, что всегда сверкавший на лацкане концертного костюма значок о наличии высшего образова-ния (консерватория) восполнит отсутствие столь желанного голоса; второй - микрофоном не пренеб-регал, а отсутствие голоса компенсировал лихими пританцовываниями, сообразно требованиям жан-ра. Не скрою, что от такого "джаза" душу выворачивало. - Зачем я сюда приехал? - вопрошал я в эти минуты. Но не будем забегать вперед!

Итак, сбросив училищный и армейский балласты, ликуя от счастья, на присланные мне деньги ку-пил билет и из Астрахани через Москву с дозаправкой в Иркутске полетел в Хабаровск. Весь путь ни-чего не ел, чтобы избежать непредвиденного поведения желудка. На самолете летел впервые да еще так далеко и долго. Полет прошел успешно - пустой желудок не подвел!

В Хабаровске встретил меня администратор местной филармонии. У него переночевал, а на утро он меня посадил на самолет Хабаровск - Южно-Сахалинск. Нужно было догонять бригаду на маршру-те. Улетал я в ноябре. Дома было еще тепло, в Хабаровске мороз под двадцать. На острове оказа-лось значительно теплей, чем на континенте. Около ноля и сыро. Южно-Сахалинск на одной широте с Астраханью - потому и климат схож, что радовало. К тому же, кругом знакомые все лица (узкий разрез глаз, скулы). Только в Астрахани они называются татарами и калмыками, а здесь - корейцами, китай-цами и японцами. Южно-Сахалинск не был конечным пунктом моего путешествия, надо было ехать теперь поездом в Красногорск, догонять бригаду. Ехал всю ночь узкоколейкой, которую, говорят, строили еще японцы. Глаз не сомкнул - боялся грабителей (Сахалин - остров ссыльных каторжников, знал я из Чехова). Приехал в Красногорск и увидел нужную афишу. Пока добирался до клуба, где вы-ступали мои друзья, артисты уже садились в автобус, ехать дальше. Повезло - поспел вовремя. Тепло встретились. Вместе покатили в видавшем виды, маленьком автобусе по сахалинским "долинам и взгорьям", лавируя между заснеженных сопок и едва не срываясь с обрывов. Путешествия не из при-ятных - с детства укачивало в автомобилях, концерты – тоже. Выступали в клубах, напоминавших са-раи или свинарники. Жили в общежитиях все вместе в одной большой комнате или спортзале, спали на раскладушках. Но, несмотря на столь некомфортные условия, все очень довольны и веселы – по-тому что молоды и хотели играть джаз!

В ансамбле познакомился с саксофонистом Станиславом Григорьевым и его приятелем, москов-ским трубачом Димой Винокуровым. Последний, наверное, стараясь соответствовать своей вырази-тельной фамилии (слово "вино" в начале), обескураживал беспробудным пьянством. Меня, признать-ся, тогда шокировало частое лежание артиста в туалетах в обнимку с унитазом или постоянное забы-вание трубы везде, где только можно, начиная с автобусов и кончая сценами клубов.

Типичный возглас аборигена вслед отъезжавшему автобусу: - Товарищи артисты, не вы ли забыли дудочку? Трубач Дима, ведущий голос в нашем, так называемом, и модном тогда, "шведском" составе (труба, три саксофона и ритм-секция). Поэтому его алкогольные причуды с провалами памяти держа-ли всех в постоянном напряжении. Быть или не быть? Напьется или не напьется? Гамлет - одним сло-вом! Но заменить бедолагу не кем - он превосходный солист-импровизатор (по трезвости, конечно). Над ним постоянно брали шефство, оберегали и следили, чтобы не "нажрался". Таким был этот Даль-невосточный Джаз. Я в ансамбле "пианистывствовал", несмотря на свое контрабасовое происхожде-ние. Как ни странно, даже в сельских клубах стояли, хоть и часто расстроенные, но "Ямахи". Ощуща-лось "тлетворное" влияние близкой Японии. Самураи, помимо мечей, научились делать и рояли!

Играли мы музыку не очень простую: например, "Четыре брата" Джимми Джуфри. Никаких нот не существовало - все на слух, но игралось до тонкостей правильно. Запоминалось многократным про-слушиванием записей. Музрук. Стас объяснял достаточно сложную гармонию "Четырех братьев" мне, новичку, на пальцах. Шел 1962-й год, мир покоряла "Босса-нова" а вместе с нею - Аструд Жильберто и Стэн Гетц. Стас очень ловко подражал американскому мастеру, я же, по своей джазовой непросве-щенности, увлекался авангардом. На этой почве у нас с ним возникали конфликты, о которых помню даже по прошествии 30-ти лет. Думаю, что помнит и он. Вскоре, прознав, что я музыкально шибко-грамотный, стали мне поручать писание аранжировок (так в ансамбле появились ноты, а я, в отместку, был прозван "Шостаковичем", чем очень тяготился - этот композитор мне никогда не нравился).

По заказу худрука филармонии написал фантазию на темы народностей Дальнего Востока, эвен-ков, ханты, уйгуров и прочих чукчей. Фантазия привела в восторг заказчика и в замешательство кол-лег. Понятно, что те песни особым мелодическим богатством не отличались, так что пришлось попо-теть. Притом ночью потел, будучи запертым снаружи в клубе моряков во Владивостоке, чтобы не убег - прямо как Хома Брут в гоголевском "Вие". Наутро как очумевший - не привык еще ночами не спать. На дворе весна, и с океана непрестанно дует препротивнейший ветер. С ног валил. Это крайне раз-дражало. Как же здесь люди живут? А еще американская кинозвезда Юл Бриннер ("Великолепная се-мерка") родом отсюда! Но не будем раздражаться и снова вернемся на Сахалин в канун Нового года к тому же.

Характерной чертой там и тогда являлась продажа в магазинах питьевого спирта, притом даже очень дешево. Посему, Новый год встречали спиртом, смешанным с шампанским (коктейль "Белый медведь"). Я спирт попробовал впервые, и указанный коктейль тоже. Старшие товарищи к тому вре-мени - «стреляные» воробьи, им все нипочем. Я самый молодой в коллективе. "Белый медведь" сна-чала ударил в ноги - невозможно встать со стула, потом стало двоиться в глазах. Очень приятное ощу-щение: два выключателя на стене, две дверных ручки. Почти как в Ноевом Ковчеге ("всякой твари по паре"). На следующий день предстоял выездной концерт. Встал утром - голова разламывается! Тогда еще не был обучен опохмелению - пришлось терпеть. Поехали на концерт. Играл я, помимо ф-но на только что появившемся и бывшим большой редкостью, электроинструменте "Ионика" (производство ГДР). В фильме "Человек-амфибия" звучание этого инструмента характеризует подводный мир (для справки). Так вот, ведущий концерта вначале долго расхваливал достоинства "Ионики", а затем я ис-полнял концертную пьесу, "Серенаду" Арно Бабаджаняна, в оригинале игравшуюся на трубе и часто звучавшую по радио.

Ведущий отговорил, я заиграл. Прошло несколько тактов, вдруг моя правая нога, стоявшая на пе-дали громкости, самопроизвольно мелко задрожала, отчего мелодия зазвучала как бы в исполнении козленка или овечки. Пытаюсь удержать ногу свободной рукой, но все напрасно. Блеяние помеси коз-ленка с овечкой не прекращалось. Раздались злорадные смешки товарищей за спиной. Публика, оче-видно, приняв сей эффект за одну из бесконечных возможностей нового инструмента, по окончании пьесы наградила меня шквалом аплодисментов. Вот как накануне мешать спирт с шампанским. Слу-чился колотун!

Значительно позднее, в оркестре-университете пьянства (п/у Горбатых) объяснили, как знающие люди борются с этим недугом. У меня случилось с ногой, а у настоящих алкашей подобное происходит чаще всего с руками. Такая дрожь, что бедные не могут поднести стакан к губам, не пролив драгоцен-ной жидкости. Вот тогда-то и берется... полотенце(!). Сей предмет перекидывается через шею, пра-вым концом и рукой обхватывается искомый стакан, а левой - за другой конец полотенце плавно под-тягивается ко рту. Конечно, и в этом случае коэффициент полезного действия (КПД) не идеален - мож-но частично расплескать. Но, увы, более совершенного способа человечество пока не придумало. Мне прибегать к такому способу опохмеления не пришлось - не достиг в этом деле столь высоких ступеней - Бог миловал!

Ходили легенды о представителях старшего поколения, безвременно погибших от пьянства та-лантливейших аранжировщиках Арнольде Норченко и Генрихе Ляховском. Те, говорят, без полотенца жить не могли. Хватит о пьянстве, вернемся снова к джазу!

Кто-то из нашего ансамбля возил с собой небольшой ламповый приемник. Транзисторов или еще не было, или они считались "библиографической" редкостью. Почти каждый вечер после концерта всем составом слушали джазовые программы Виллиса Коновера, в тех краях вещавшего с ретрансля-тора из Гонолулу. Близко. Слышимость отличная. Как-то слушали, будучи занесенными бураном, в остывавшем автобусе, пока нас не спас, вытащив из сугроба, армейский бронетранспортер. Экзотиче-ские сахалинские гастроли неожиданно завершились в городе Оха - северная часть острова, - где мы застряли (затяжная нелетная погода), к тому же, без, так называемых "суточных" или точнее "шуточ-ных". Суммы смехотворно малы. Администратор пропил казенные деньги и скрылся в неизвестном направлении. Плюс к тому, что не на что есть, половина коллектива чихала и кашляла - на острове свирепствовала эпидемия гриппа. В числе больных, конечно, оказался и я, всегда заражавшийся в числе первых. Пора возвращаться на материк, но не поплывешь на плоту или лодке через Татарский пролив? Во-первых - зима, во-вторых, хоть пролив не замерзает, но вода холодная, и далековато плыть...

На помощь пришли добрые и доблестные советские летчики - предоставили артистам грузовой са-молет. И на том спасибо, ведь на "Боингах" мы летать не привыкшие! А это - такой внутри огромный пустой вагон без сидений. Места столько, что спокойно можно играть в футбол, чем мы и занялись в полете, дабы согреться. Футбольный матч в воздухе, над Татарским проливом. Такого мировая исто-рия джаза не знала! Когда приземлялись в Хабаровске, почти оглох. В полете бурно чихал и кашлял. Оказывается нельзя летать простуженному, да еще в холодном грузовом самолете! Коварные микро-бы под давлением (плохая герметизация) попали из носа и горла в среднее ухо, и начался двусторон-ний отит. Других почему-то сия беда миновала.

Пожаловался на глухоту товарищам и те мудро посоветовали, сразу после прибытия в гостиницу выпить перцовки и хорошенько попариться в горячей ванной или под душем. Немедленно последовал совету - перцовку купил, выпил, затем разделся, желая начать париться, но бдительная в подобных случаях советская власть воду отключила. Ишь чего захотел артист - попариться, да зимой! Вездесу-щая власть всегда знает намерения своих подданных - от помыться или по большому, до государствен-ного переворота. Какой "артист" нашелся!

Несмотря на хмель, жутко продрог. Лечение мое после такого начала продлилось, чуть ли не до весны. Ходил в поликлинику на прогревания. Благо, коллектив никуда не ездил, готовили новую про-грамму. Справедливости ради, замечу, что помимо всех, ранее перечисленных свинств, остались от Дальнего Востока и более культурные впечатления. Той зимой посчастливилось побывать в филар-монии на концерте экстравагантной пианистки Марии Юдиной. Её какая-то нечистая сила занесла в столь далекие края. Позднее, учась в Москве, узнал о причудах дамы… Когда публика, не поняв какой-то современной пьесы из ее репертуара, замешкалась с аплодисментами, пианистка исполнила оное произведение повторно. Известен ее принцип: - Ах, не поняли? Вот вам назло - еще раз послушайте! Впечатление осталось ошеломляющим.

Местная филармония содержала неплохой симфонический оркестр, укомплектованный, в основ-ном, молодыми выпускниками консерватории, приехавшими по распределению из Москвы. В исполне-нии этого оркестра и заезжего, столичного пианиста Рафаила Соболевского удалось услышать фор-тепианный концерт Джорджа Гершвина. И, несмотря на то, что благодаря регулярным прогреваниям, слух мой значительно улучшался, никакого джаза в услышанном концерте, к своему огорчению, почти не обнаружил. На этом, пожалуй, все культурные впечатления и завершаются, а дальше опять следу-ют сплошные "волочаевские", а точнее "сволочь-чаевские дни".

С наступлением весны наша бригада отправилась с концертами по Приморскому краю, по леген-дарным местам: Арсеньевск, Уссурийск, озеро Хасан, озеро Ханка, порт Находка. Тряслись в пыльном автобусе по "долинам и по взгорьям", плыли на катере в Японском море и, попав в "мертвую зыбь", в полной красе ощутили все прелести морской болезни (пожалуй, похлещи похмелья, будет!). Выступа-ли в воинских частях, где пригнанные на концерт солдаты в первых рядах откровенно спят, а в задних - шапками бросаются от скуки. Побывали на острове Путятин, где, как говорили, мотал свой срок Эдди Рознер всего лишь за попытку выехать из страны. Выступали, то у летчиков, то у моряков, то у рыбаков. Последние особенно щедры на угощения: горы вареных крабов или креветок сменялись горами жареной камбалы. Если с едой обстояло часто столь блестяще, то с жильем - не очень.

Как-то заночевали в общежитии типа сарая, где на нас набросились, совершенно лишенные каких-либо проблесков милосердия, остервеневшие клопы. Единственное спасение - всю ночь стоять под лампочкой на стуле, то на одной, то на другой ноге, периодически стряхивая наседавших агрессоров, и читать книгу. В те минуты гадкие насекомые казались страшнее самого хозяина тайги - уссурийского тигра. Коего, к большому огорчению, встретить так и не удалось. Поистине, подобные ночи были, как в песне поется - "штурмовыми ночами Спасска" в "волочаевские дни" моих первых профессионально-джазовых странствий "по долинам и по взгорьям".

2. АВАНГАРД-ДЖАЗ-КВАРТЕТ

Так случилось, учась на дневном отделении в консерватории, вынужден был подрабатывать вече-рами (стипендия смехотворная). Поступил в Московское Объединение Музыкальных Ансамблей (МОМА), в частности, в оркестр под управлением Владимира Смагина. Играли мы перед началом ки-носеансов в Доме Культуры завода "Серп и молот". В этом оркестре я и познакомился с 17-ти летним долговязым юношей, игравшем на контрабасе. Толя Соболев, учился в ту пору в Ипполитовском учи-лище по классу домры, увлекаясь джазом. На почве джаза мы подружились, стали музицировать и думать о создании собственного ансамбля, потому что оркестр, в котором мы играли, был, мягко гово-ря, скорее эстрадным. Импровизации там изумлялись, как привидению средь бела дня. В клубе име-лась возможность репетировать, и к нам с Толей на предмет музицирования стали захаживать двое других энтузиастов джаза.

Эдик Эдигаров, игравший, на модном тогда баритон саксофоне, и барабанщик Игорь Нуштаев, яв-лявший своей низкорослой фигурой комично-контрастное дополнение 2-х метровому Толе. Мы начали поигрывать, приходя задолго до начала работы. И все бы ничего, да вот вахтер отказывался нас за-поминать, и возникали постоянные сложности с проходом. Тогда решили прибегнуть к проверенному способу - выпить с ним, чтобы он нас лучше стал опознавать. Купили водки и колбаски (тогда еще свободно продавалась), пригласили виновника, налили ему полный стаканище и себе понемногу. Бди-тельный страж молниеносно "опрокинул" емкость в рот и, отказавшись от предложенной закуски, де-монстративно занюхал полой своего, не первой свежести, халата. Мы выпучили глаза. Вот это класс - даже не закусил! Неужели не противно? В таких вопросах мы были еще профанами.

Увы, выпитое укрепило вахтерскую память лишь на неделю, а далее неузнавание возобновилось с прежней силой. Пришлось смириться - регулярно поить вахтера разорительно.

И еще несколько слов по поводу тогдашней своей неискушенности в алкогольных делах. Работал я в другом оркестре, в ресторане "Будапешт". Придя на работу слегка продрогшим, решил перед нача-лом согреться, "пропустив" граммов сто. Предложил и коллеге-тромбонисту, старшему по возрасту, составить мне компанию. Старший товарищ, с сожалением посмотрев на меня, изрек: «Мне для со-грева надо граммов 700, не меньше, засадить!» Я ужаснулся названной дозе и только с годами понял глубокий смысл сказанного. Но пока продолжим о том, с чего начали.

Вскоре баритониста Эдика сменил альт-саксофонист Веня Федотов. Играл он довольно бойко. Од-но то, что человек умел играть без нот, на слух, делало его, чуть ли не мастером импровизации. С Веней мы подготовили целую программу. Цель, - сыграв ее комиссии МОМА, попытаться получить собственную рабочую "точку" (кафе или ресторан), отделившись от оркестра Смагина. Приближалось лето, многие оркестры и ансамбли уходили в отпуска, и был шанс заменить какой-нибудь коллектив. Прослушивание прошло удачно, - нам предложили "сесть" в кафе "Аэлита", находившееся недалеко от Самотечной площади на Садовом кольце (ныне разрушено). "Точка" являлась джазовой, наряду с кафе "Молодежное" и "Синяя птица". Игравший там квартет знаменитого гитариста Николая Громина уходил в отпуск, и заменить его было для нас, новичков, большой честью. Но обещавший с нами ра-ботать все лето Веня вдруг резко передумал и умотал на юг, подло подставив нас, - приступать, нужно было со дня на день. Замену надо искать срочно, и тут уж некогда выяснять, кто как импровизирует. "Выручил", учившийся в одном училище с нашим ударником кларнетист Лева Данеман, впоследствии одним из последних (аж в 9О-х годах!) эмигрировавший в Америку.

Лева с большим энтузиазмом приступил к работе, но с импровизированием по гармонии, а играли мы достаточно традиционную музыку, дело у него не шло - играл все больше "по соседям". Как я уже упоминал, "Аэлита" - место со своей джазовой аудиторией, и плохо играть традицию там стыдно. То-гда, поломав некоторое время голову над вопросом "быть или не быть», я решил взять "быка за рога" и наши недостатки превратить в достоинства - перестроиться всем под манеру кларнетиста, а у него непроизвольно получался самый настоящий авангард. Так и возник (не от хорошей жизни) наш "Аван-гард-джаз-квартет". Мы с каменными лицами играли какую-то ахинею, но начинали и заканчивали вместе. Главное - сохранять на лице серьезную маску до конца пьесы и, не дай Бог, не рассмеяться в середине. Не без некоторых усилий нам это удавалось и, более того, порой мы входили в такой раж, что, думаю, не уступали ни Сесилу Тэйлору, ни Энтони Брэкстону. Старания не прошли даром: после одного, особо рьяного, выступления к нам подковылял, восторженно потрясая своей клюкой, извест-ный московский художник-модернист и яростный ценитель передового джаза Юрий Соболев (опять мистические совпадения - басист Толя тоже Соболев).

Хромой художник стал осыпать комплиментами: «Да как вы хорошо играете! Ни на кого непохожи! Откуда вы?» И вопрос лично ко мне: «Вы Ганелин?» Пришлось почитателя огорчить, что пока еще нет, но стараюсь... Ганелин и Чекасин к тому времени начали "мутить воду" в Прибалтике, но в Москве прославиться, еще не успели. И пошла молва: появился новый джаз-ансамбль со "своим" лицом. К сожалению, работа в "Аэлите" оказалась недолгой - возвратились из отпуска музыканты Громина - и нас перевели в ресторан "Молодость" на Ленинских горах.

Если "Азлита" - джазовое кафе, то "Молодость" - обычный кабак, куда могла забрести любая шпа-на. Мы же принципиально никаких "цыганочек" не исполняли и денег не брали, что было нонсенсом. Работали на новом месте, отказываясь от заказов, и пропагандируя джаз, хотя от крутого авангарда пришлось отказаться (могли, ведь, и побить). Вскоре дошел слух: хочет нас посетить "ревизор", сам Герман Лукьянов. Заинтересовало его, что это за квартет такой объявился в первопрестольной?

И вот важный гость прибыл, да не один. А с ходившим тогда в его учениках Владимиром Василько-вым, недавно прибывшим из Ульяновска и успевшим наделать много шума своими барабанами. Учи-тель и ученик, наголо выбритые, сев за стол, принялись уплетать принесенные с собой проросшие зерна пшеницы. Гуру - в ту пору "сыроед" - и всех своих приверженцев заставлял страдать тем же недугом. Подкрепившись натуральным продуктом, гости изготовились к поединку, и джем-сэшн бурно начался.

Мы ранее наслышаны о том, что "ревизор" в качестве проверки любит играть специально поперек, чтобы запутать и сбить неопытного коллегу, и готовились к подобным "штучкам". Блюз, например, иг-рали следующим образом: в середине творится черт знает что, но начало квадрата всегда честно отмечается. Ревизор, начав нас испытывать, в итоге, сам "вылетел" из квадрата, а мы с невозмути-мым видом продолжали играть правильно. Он сразу зауважал нас. Я тихо торжествовал. После боево-го знакомства пришлось поступить к Герману в обученье, посему проблема поедания сырой пищи кос-нулась и меня.

Злостным сыроедом стал и упоминавшийся ранее, Эдик Эдигаров. Он тоже отходил свое в учени-ках. Считалось, что сыроедство, помимо всех прочих достоинств, позволяло быть невосприимчивым ни к жаре, ни к холоду. Вот и иллюстрация к сказанному: встретил как-то Эдика на улице зимой в силь-ный мороз в одном костюмчике. На мой каверзный вопрос: "Не холодно?" Он стоически ответил: «Нет!» Но огромный сине-малиновый фурункул на его внушительном носу красноречиво свидетельст-вовал об обратном… Из зимней стужи вернемся снова в лето.

Работа в ресторане продолжалась, и гости захаживали к нам. Как-то на сцену полез еле-еле дер-жавшийся на ногах лысоватый и неопрятный тип. Мы ему отказали, и он ушел огорченный. Тип ока-зался знаменитым певцом Владимиром Трошиным (помните "Подмосковные вечера"?), жившим по-близости и страдавшим в ту пору запоями. В другой раз подвалил на вид весьма культурный гражда-нин средних лет и, сделав нам комплимент («Мальчики, как вы хорошо играете!»), предложил устро-ить запись на радио. Одно то, что мы "хорошо" играем, насторожило. А предложение записаться - вдвойне. Подозрение оказалось не напрасным - гражданин поведал, что работает на радио во фран-цузской редакции (вещание на заграницу - значит кагэбэшник, к тому же). Мы должны ему аккомпани-ровать, а он споет французские песни. Вот и обозначился личный интерес. Так что, просто так, за "хо-рошую" игру, никто на радио записываться не позовет. Тем более авангардистов!

Так мы и работали в этой "Молодости" еще некоторое время. С кларнетистом Левой, не сделавшим успехов в импровизации, расстались. Сменил его саксофонист-баритонист Валера Кацнельсон. Лева не пропал, и позже стал работать на радио в оркестре Ю.В. Силантьева (!) Но и с новым членом со-трудничество длилось недолго. Квартет наш потерял актуальность и распался за ненадобностью.

3. МЕТАМОРФОЗА

После "авангардного" квартета я некоторое время работал в различных местах, пока Герман Лукь-янов не попросил сменить его. Он трудился пианистом и аранжировщиком в ансамбле танцора-солиста Владимира Шубарина. Имея в своем репертуаре для "отмазки" идеологически выдержанный "Танец красных дьяволят", Шубарин отдавал предпочтение джазовой музыке и лихо отплясывал под "Си джем блюз" и "Тэйк файв". Такая работа вполне интересна, и в ансамбле играли очень хорошие музыканты.

В основном, выступали по необъятной столице, но случалось, выезжали и за ее пределы - в об-ласть, а то и подальше. Я, учась на дневном, умудрился съездить в Ленинград и даже в Омск. Как-то в Москве ехали мы в машине на очередной концерт, долго блуждая закоулками в поисках очередного Дома Культуры. Отчаявшись найти, решили спросить у прохожего. Увидев у обочины гражданина, при-тормозили и, открыв дверцу, Шубарин обратился с вопросом: «Извините, не подскажете, где находит-ся...» Не дослушав окончания, прохожий неожиданно сел на снег (была зима), решив, по-видимому, что сидя беседовать сподручней. При этом ноги его оказались под колесами нашего автомобиля. Тут-то мы и заметили, что он мертвецки пьян. Какие уж вопросы!? Пришлось всем вылезти из теплого са-лона и тащить эту "репку", оказалавшуюся достаточно внушительных габаритов. На концерт чуть не опоздали, а ДК находился в двух шагах. Культурно отдохнувший гражданин как раз и шел оттуда. Вот такие, порой, случались забавные казусы.

Примерно в тоже время, я чуть было не поехал в Австрию на джазовый конкурс, проходивший в Вене в 1966-м году. Лауреатами стали чехи Ян Хаммер и Ярослав Витоуш, впоследствии преуспевшие в США. На эту поездку меня подбивал известный московский джазовый деятель и саксофонист-любитель Витя Алексеев (ныне израильтянин). Он имел какие-то "зацепки" в ЦК комсомола и с ним даже ходили туда на собеседования, но затея, к счастью, провалилась, и мы были спасены от неми-нуемого позора. В дальнейшем вместе работали в музучилище (г. Электросталь). В тот период при-ятель тоже отличился - за одну ночь научился играть на сопрано-саксофоне (как в русских народных сказках!). Потому что его к себе срочно пригласил в ансамбль ветеран барабанов Борис Матвеев. Молниеносное овладение инструментом отрицательно сказалось на здоровье - вскоре Витя в "нерв-ном" порыве уволился из училища. Но вернемся к танцам.

Кульминацией работы с Шубариным стали съемки фильма о танцоре, включавшем все его кон-цертные номера, объединенные незамысловатым сюжетом. Помимо "фирменных" мелодий, там зву-чала и моя музыка, и я впервые соприкоснулся с работой в кино. Опять же в первый и последний раз. Фильм этот, "Танцы в современных ритмах", до сих пор чудом сохранился в анналах телевидения и даже, говорят, снова демонстрировался, но увидеть мне его не довелось. Значительно позже, спустя тридцать лет, я снова вернулся к танцам, но уже без танцора. В 1997 году был напечатан первый мой авторский сборник "Старинные танцы в джазовом стиле" для ф-но. Издал ноты любитель джаза, Ру-дольф Ясемчик. Раньше, при коммунистах, такое было бы просто невозможно. Я не состоял в Союзе композиторов, а госиздательства печатали только опусы членов этой важной в ту пору организации.

Недавно в программе дневного "Времечка" (НТВ) я вновь увидел Шубарина, с ним беседовал ве-дущий. Сравнивая внешне себя и его (прошло столько лет!), отмечаю, что сравнение не в мою пользу. Он почти не изменился, а я чуть ли не седой старик. Зато он изменился в другом: вместо исполнения джазовых танцев стал сочинять и петь под гитару приблатенные песни, чем очень гордился.

- Мои компакт диски нарасхват даже у эмигрантов в Америке! - похвалялся он с экрана.

"Наслаждаясь" передачей, позвонил Лукьянову, чтобы и он порадовался за общего знакомого. Гер-ман также смотрел "ящик" и охотно разделил со мной радость.

И, если у ЖДАНОВА от "саксофона до финского ножа один шаг", то у Шубарина от "Танцев в со-временных ритмах" до блатных песен - 30 лет!

Такой, происшедшей с человеком метаморфозой, верный сталинец был бы очень доволен!

4. ПАТОЛОГИЧЕСКАЯ ЧЕСТНОСТЬ

- Алло! - поднимаю трубку.

- Это Герман. Привет! - говорят на другом конце.

- Да, привет, привет! Давненько что-то не звонил.

- Да, давненько, давненько... Я вот по какому поводу. Ответь на один нескромный вопрос: изменя-ешь ли ты своей жене?

- А почему это тебя интересует? - потупился я.

- Да я вот опрашиваю всех женатых. Брилю уже звонил, Козлову. Все отрицают, а ведь, наверняка, обманываете жен.

- Ну и что из того? Может, кто и обманывает...

- Хочу в этом вопросе честности. Надо заранее известить свою супругу и предоставить ей ту же свободу действий, - развивает мысль собеседник. - Тогда будет честно и справедливо.

- И что же дальше? - недоумеваю.

- Я предупредил свою Инну, что хочу изменить… и разрешил ей, если хочет, ответить мне тем же, - не унимается ловелас-теоретик.

- Ну и как? Изменил?

- Да, изменил! - в голосе появились строгие нотки.

- А она? - переживаю за жену.

- Нет. Лишь заплакала и сказала, что я патологически честен. Так что и вам всем советую также по-ступать.

- Спасибо за совет, - благодарю и пристыжено вешаю трубку.

Время весеннее, и этим многое объяснялось. Очумев от взрывов половых гормонов, забывали пре-дупреждать. Всего не упомнишь!

5. РАЗНОЕ ОБ УЧИТЕЛЕ

Герман Лукьянов всегда считался самым серьезным и авторитетным музыкантом среди джазме-нов. Не в пример многим коллегам, первоначально бывшим инженерами, физиками, химиками и прочи-ми технарями, Герман почти закончил Московскую консерваторию. Учился у А.И. Хачатуряна по классу композиции. Ушел с 4-го курса, дабы избежать распределения в Тмутаракань. Родом из Ленинграда, там и начинал учиться, а затем перебрался в Москву.

Многие считали и считают Лукьянова своим учителем. Очень многих он наставил на путь правед-ный. Однако встречаются так же недовольные, критикующие и высмеивающие.

Среди учеников и партнеров по разным ансамблям были: Владимир Васильков, ЛеонидЧижик (знамени-тое трио без баса); два Игоря (Яхилевич и Высоцкий), ныне живущие в США; Фред Григорович и, конечно, автор этих строк.

Когда я, студент 1-го курса консерватории, с моим другом Александром Раквиашвили впервые по-сетили кабинет-квартиру Германа и, показав ему свои первые джазовые опыты в композиции и импро-визации, некоторое время пообщались с ним, то испытали настоящий шок. Для того времени было почти невероятным иметь такие условия для занятий джазом, какие были у Лукьянова.

Отдельная немаленькая комната с роялем, магнитофоном, с набором его любимых труб и альтгор-нов и чуть ли не полным набором ударной установки! Репетируй и записывайся, не выходя из дома!

А когда он преподал нам урок импровизации, начиная игру с минимального количества нот, и пред-ставил свои изобретательнейшие, оригинальные композиции, мой друг, будучи полностью ошарашен, смог лишь вымолвить: "Он - Ленин!" Я же добавил: "Лукьянов-Ленин! Вождь, одним словом!"

Я довольно долго ходил в его учениках, в числе достаточно обширной группы людей. Это были ин-тересные дни: бесконечные споры по поводу прослушанных записей или передач Виллиса Конновера, обсуждения концертов и выступлений. Безусловно, Герман прививал нам хороший вкус, а его мнения и оценки были строго категоричны. И дело не ограничивалось лишь джазом, возникали философские споры, обсуждалась литература, как проза, так и поэзия.

Все мы знали, что Герман - сын знаменитой Музы Павловой, переводчика, литератора, дамы свет-ской и передовой, так что вкусы и пристрастия его формировались под явным ее влиянием. Когда я сказал своему консерваторскому педагогу Родиону Щедрину, что познакомился с Германом Лукьяно-вым и его мамой, он как-то загадочно улыбнулся и заметил: "Да, я знаю, что у Музы Павловой сын известный джазист, - и добавил. - В свое время в светских кругах ее величали "Тенью Назима Хикме-та". К тому времени я знал, что Назым Хикмет - турецкий поэт-коммунист, укрывавшийся в Москве от реакционного режима на родине. Но почему она звалась его тенью, узнал значительно позже. Однако вернемся к сыну.

Наверное, понятно, что Герман придерживался самых передовых взглядов, как в музыке, так и в литературе. Кумирами джаза в его кругу были: Т.Монк, Дж. Колтрейн, Л.Тристано, Дж. Рассел и, конеч-но, Майлс Дэвис. В литературе - Д.Хармс (настольная книга), японская поэзия, Э.Ионеску (Муза Пав-лова первой перевела его "Носорогов"). Герман и сам писал в духе "хокку" и "танка", придумывал ка-ламбуры и, вообще, был весьма остр на язык. Славился и верлибром. Строчки, прочитывающиеся одинаково в обоих направлениях: МЫЛИ ЖОПУ ПОЖИЛЫМ, приписывают ему. Ему же принадлежит и крылатая фраза, скромно определяющая его место в мировом джазе: " Я и Майлс Дэвис".

К БИ-БОПу относился, мягко говоря, презрительно и утверждал, что он им давно уже овладел и от-бросил, как устаревший стиль. "Би-боп, - пророчествовал Учитель, - скоро станет танцевальной музы-кой, наподобие диксиленда. Однако сейчас этого все еще не произошло. Трудно быть Нострадамусом в джазе.

В кругу Германа было принято обязательно кого-то критиковать, а то и ругать. Например, таких "му-зыкальных пошляков", как О.Питерсона и С.Гетца. Последнего он называл "задворками джазовой сце-ны". Но Била Эванса уважал. Будучи в то время поклонником творчества Т.Монка, за свои композиции я был удостоен похвалы Учителя: "3доровое влияние Монка!"

Не только хорошему вкусу учил своих "детей" Лукьянов, но и хорошим манерам. Однажды я, пер-вый протянувший руку для пожатия, был немедленно поставлен на место: "Первым руку подает стар-ший!" Все же разница в целых восемь лет. Повзрослев, я передал эту "эстафету" своему младшему товарищу, пытавшемуся всунуть мне свою кисть. Он до сих пор боязливо косится в мою сторону при встречах. Подобные уроки остаются как рубцы от ожогов, на всю жизнь.

Непререкаемый авторитет Учителя и личный его пример позволили мне избежать дилеммы - бро-сать или закончить консерваторию, - когда пребывание в ней стало совершенно бесполезным. Герман сказал просто "Бросай!", и я последовал совету, несмотря на долгие беседы с Р.Щедриным и его ве-ликой супругой о неразумности подобного поступка.

Учителем Герман был настоящим, обладающим даром убеждения. И как Иисус своих учеников по-степенно подготавливал к тому, чтобы они, как бы невзначай, стали называть его "Господи", так и наш Учитель плавно подводил к тому, что называть его хотелось не иначе, как "Гений". Недоброжелатели, конечно, словосочетание "Герман-гений" использовали, скорее, как дразнилку. Очень многие хотели вывести его на чистую воду и уличить в шарлатанстве.

Вот, послушайте, как рассказывал о своем единственном уроке, взятом у Учителя, ныне американ-ский трубач Валерий Пономарев: "Подражая К.Брауну и Л.Моргану, я, поначалу, не вполне был уверен в правильности выбранного мной пути. Дабы разрешить все сомнения, напросился в гости к Герману, в надежде получить авторитетный совет. Для начала он попросил меня поиграть то, что я умею, и я начал "чесать" выученные ходы. Вскоре Герман прервал меня словами: - Это слишком традиционно, попробуй посовременней.

Тут мне пришла мысль разыграть его: я начал специально "выдавать" какую-то белиберду, нарочно извлекая из трубы случайные звуки.

- Вот, молодец, уже лучше, - похвалил Учитель. Мне многое стало понятным, я постарался побыст-рее зачехлить трубу, заплатил положенное и распрощался". Комментарии, как говорится, излишни.

Анатоль Франс говорил: "Не прикасайтесь к идолам, их позолота остается у вас на пальцах". Так случилось и с нашим Учителем. Позолота, увы, не только оставалась на пальцах многих, но с годами значительно поистерлась и осыпалась.

Те, кого в молодости он нещадно высмеивал и презирал, постепенно вошли в круг его друзей или он сам вошел в их союз (в частности, в Союз Советских композиторов, чем невероятно горд). Неза-метно приобрелась "тачка", затем другая, сегодня она превратилась уже в престижную "Grand Cherokee". Вдруг появился загородный дом.

Будучи убежденным атеистом, стал собирателем икон. Начал есть мясо и пить вино, которые боль-шую часть жизни изгонял из своего меню. Стал более терпим и умерен в оценках. Начал делать обра-ботки песен своих коллег, советских композиторов. Распавшийся за ненадобностью руководимый им ансамбль "Каданс" злые языки переименовали в "Декаданс", что вполне соответствовало сути - музы-ка зааранжированно-эстрадная: сплошные Latin и Bossa. По поводу чего работавший ранее в "Кадан-се" бас-гитарист Слободин заметил, характеризуя стиль: ДЖАЗ-РОК 40-х ( !?)

И изреченное когда-то Учителем предсказание, что джазмен в России созревает лишь к 60-ти го-дам, если, конечно, не помрет, тоже не сбылось. И, переиначив текст известной нам оперы, можно сказать напоследок:

"Уж семьдесят близится, а Германа все нет..."

Мирового признания и известности нет, как и не было, хотя бы потому, что основную часть своих жизней мы все прожили за железным занавесом, который, увы, слишком поздно для нас приоткрылся.

Напоследок, цитата из речи Хрущева: " Нынешнее поколение Советских людей будет жить при ком-мунизме!» То есть, при расцвете джаза, - истолкуем знаменитые слова по-своему. И вечная память нам, жертвам социализма!"

Ура! или Аминь! (Кому, что больше нравится).

6. ШИРОТА НАТУРЫ

Работаю у Шубарина. Спрашивает меня как-то Владимир: не могу ли сделать инструментовки для его друга, певца Гарольда Пирцхалава? Я, конечно, всегда содрогаюсь, когда нужно идти на эстрад-ные компромиссы, но часто соглашаюсь, потому, как говорят по-русски китайцы: «кусать-то хотца»! Согласился и на этот раз. Тогда, учась в "консе", жил в "общаге" на Малой Грузинской. Назначил певец встречу в ВТО часов эдак в шесть вечера. Я пришел без опоздания, без опоздания и он подъехал на своей "Волге".

- Зайдем в ресторан, там и побеседуем, - приглашает с легким кавказским акцентом друг Шубари-на. Входим, садимся за уютный столик. Я, бедный студент, впервые в таком фешенебельном месте. Вижу, что певец здесь свой человек. Официанты с ним заискивающе раскланиваются. Гарольд спра-шивает, пью ли я и что? Не церемонюсь - говорю, что пью все. Он скромно заказывает триста грам-мов коньяка, какие-то закуски, воду. Нас обслуживают молниеносно. Выпиваем по рюмочке, и начина-ем говорить о деле: какие песни, в каких тональностях и т. д. Он мне показывает принесенные ноты - жуя, пробегаю глазами. Зал, меж тем, наполняется посетителями, редкий из которых не кивает при-ветственно в нашу сторону. "Ну и знаменитость", - думаю. - "Почему же я о нем ничего не слышал"? Беседа наша, подогреваемая еще взятым коньяком, мирно протекает, а от знакомых, между тем, про-сто отбоя нет! Вот уже мелькают лица популярных актеров театра и кино. Все они, без исключения, ока-зываются хорошими знакомыми моего собеседника. Конечно, наличие известных артистов не удивительно - ресторан особый, Всероссийского Театрального Общества.

Наш разговор постепенно уходит от первоначальной темы, а количество закуски на столе и выпив-ки все растет и растет. Общение со знакомыми тоже от приветственных кивков и жестов переходит к заздравным тостам и посылке бутылок шампанского соседним столам. Вот уже и к нам кто-то подса-живается. Пьется на брудершафт. Беседа делается полифонично многоголосой. Голоса крепнут, на-ливаются силой - один другого не слушает. Наливаются и бурно опустошаются бесчисленные бокалы, фужеры и рюмки. Вот и объятия с поцелуями начались, а от них, как правило, рукой подать до мордо-боя... Исподтишка посмотрев на часы, понял, пора сваливать, иначе в общагу не пустят. Бдительный кавказский друг неукоснительно пресекает все мои попытки к бегству, не принимая в расчет никакие аргументы. Вынужден покориться. Тем временем сдвигаются столы, начинаются братания, хоровое и сольное пение, танцы и пляски, шум и гам! Прощай мое общежитие! Третий час ночи, а зал ходит хо-дуном. В центре буйного веселья мой новый знакомый. Надеюсь понятно, что всех угощает он. А ведь начали мы так скромно. Коньяк, водка и шампанское льются рекой! Наконец, какие-то пьяные дамы увлекают за собой щедрого Гарольда. Я понимаю - миг настал, и даю деру. Выбегаю на трезвящий морозный воздух, опасаясь погони. Но, похоже, настырные дамы полностью нейтрализовали моего приятеля. Теперь надо переться на вокзал - дожидаться утра. Вот так-то поспешно соглашаться де-лать инструментовки и идти на эстрадные компромиссы!

7. КМ-КВИНТЕТ

"Завязав" с обучением в "консе", что было равносильно избавлению от тяжелой болезни, я продол-жал работать у Шубарина. Работавший у него саксофонист Игорь, вдруг предложил мне перейти вме-сте в ансамбль пианиста Вадима Сакуна, игравшего в кафе "Молодежное". Притом, - в качестве баси-ста! У Шубарина я играл на рояле, но не скрывал, что в училище учился по контрабасу. Пойти рабо-тать в то самое кафе, возле окон которого простаивал часами, надеясь услышать сквозь толстые стекла обрывки чарующих звуков.

- На басе джаз не играю, - скромно ответил я на лестное и заманчивое предложение.

- Ничего, было бы желание, постепенно научишься, - успокоил Игорь, - Мы будем работать вторым составом, помимо квартета Фомы (Владимира Сермакашева).

Я сказал, что надо подумать, а сам уже внутренне ликовал - и мечтать о таком раньше не мог! Правда, помимо престижности работы в самом джазовом сердце Москвы, имелось и одно существен-ное "но". Если у Шубарина получал сравнительно приличные деньги, то здесь вновь возвращался к сумме, равной студенческой стипендии. Рискну, - решил я, да и дома отнеслись к подобному сума-сбродству как бы снисходительно. Срочно надо покупать инструмент, что вскоре и сделал, приобретя у кого-то по дешевке фанерный, советского производства, контрабас. На первых порах и такой сойдет, а дальше видно будет.

Первым и лучшим ансамблем, игравшем в кафе, был квартет саксофонист Владимир Сермакаше-ва. Остальные участники: пианист Вагиф Садыхов по прозвищу "маленький Мук", недавно приехавший из Баку, контрабасист Андрей Егоров и барабанщик Владимир Аматуни. Наш состав, похуже, включал Валерия Пономарева (труба), Игоря Высоцкого (сакс-тенор), ударника Владимира Василькова, уже напрочь разругавшегося с бывшим своим кумиром Лукьяновым и, наконец, пианиста и руководителя Вадима Сакуна. Понятно, что и я на фанерном контрабасе. Риск мой оправдался - в финансовом от-ношении не проиграл, заведя знакомство с театром "Современник", да изредка писал аранжировки для Москонцерта. Теперь на вечернюю работу ходил как на праздник, целый день поглядывая на часы - не пора ли собираться? То были счастливые времена, одно сплошное удовольствие, хотя занимать-ся приходилось много. С партнером по "ритму", Володей, познакомился ранее, когда он в свите Гер-мана, посетил наш Авангард-джаз-квартет! Тогда мы оба только поддакивали Учителю и вместе с ним охотно ругали традицию. Сейчас совсем другое дело - Сакун сориентирован на ортодоксальный "мэйнстрим". Мы, подчиняясь его авторитету, резко поменяли направление своих вкусов. Саксофонист Высоцкий (не путать с бардом!) - выпавший из лукьяновского гнезда птенец - неистово увлекался Кол-трейном, теперь вынужден несколько умерить свои передовые амбиции, чтобы стилистически соот-ветствовать трубачу "Парамону" (прозвище Пономарева), который кроме "содранных" соло Ли Морга-на ничего не признавал. Мы хорошо понимали, без знания традиции, все передовые искания будут сродни мошенничеству, поэтому решили основательно восполнить пробелы. Выдающийся самоучка, физик Вадим Сакун, стал нашим новым Учителем. Знал он массу джазовых тем, гармонии которых никогда не вызывали сомнений. Не дружа с нотами, все запоминал на слух, а слух и память у него отменные. Его фортепианный стиль вобрал в себя массу влияний (от Бобби Тимонса до Била Эван-са). Самым слабым звеном в ансамбле оказался я. Учеба в консерватории стала лишь отягчающим обстоятельством, Прекрасно понимал - музыка делается именно здесь, а не там. Поэтому старался, как мог, загладить свою "вину". Конечно, эпизодически и раньше случалось брать бас в руки, но то баловство. Здесь совсем иные требования. Следовало скорее достигать определенного уровня, а то выгонят! И я очень серьезно взялся за освоение джаза на басе.

Три года занятий в училище и владение ф-но, сказалось положительно. Дело быстро пошло. По-мимо домашних занятий, регулярно собирались с барабанщиком в подвале кафе (перед работой и в свободные дни) для занятий ритмом. Добивались синхронности в щипке струны и удара по тарелке. Васильков в вопросах метра и ритма профессор, и многие вещи, сказанные им тогда, стали мне по-нятны лишь значительно позднее. От него впервые узнал о различных полиритмических и полиметри-ческих хитростях, поэтому заслуженно ввожу его в ранг одного из моих джазовых Учителей! В игре нашего ритм дуэта он, конечно, был лидером, а я лишь следовал за его ведущей тарелкой, стараясь дергать струну одновременно с ударом его палки. Пальцы не успевали заживать от кровавых мозолей - нужно быстрее наверстывать. "Невидимые миру слезы" никого не интересовали. Помню, как-то раз Володя "учил" окаменевшей буханкой хлеба по голове, приговаривая: «Играй ритмичней, играй рит-мичней!» Не скрою, во время этого "урока" мы оба находились весьма под градусом, чем и было вы-звано такое болезненное для меня аргументирование. Разумеется, меня привлекала сольная игра больше, чем аккомпанемент. Очень хотелось виртуозничать. За это часто получал замечания от учи-теля, хотя очерствевшая буханка, к счастью, больше в ход не пускалась. Он добивался от меня ров-ных "четвертей" и точных "сбивок" к слабым долям такта, ставя в пример Андрея. Егорова, игравшего у Сермакашева. Ритмический тандем Аматуни-Егоров просто идеальный. В свободные дни специаль-но приходили послушать их игру. Егоров также занимался в подвале. Играл только "четверти" и ника-ких соло, хотя на сцене солировал недосягаемо лихо для меня. Сначала удивляло, как ему не надое-дает заниматься такой скукотищей? Лишь позже уяснил, что главная и основная задача басиста - ак-компанемент, а не соло. Трудно с этим смириться (хотелось играть, как Скотт Ля Фаро), но пришлось.

Несмотря на официально малые деньги, получаемой заплаты, случались и "халтуры", резко по-правлявшие финансовое положение. Эти мероприятия проходили в иностранных представительствах при содействии Управления по обслуживанию Дипломатического Корпуса (УПДК), откуда звонили и приглашали ансамбль к определенной дате. Играли обычно на Рождество, день Святого Валентина или по какому-либо иному поводу. На таких "играх" ненадолго погружались в иной, весьма отличный от российско-хамского, мир. Смокинги и фраки, вечерние туалеты дам, запах дорогих духов и сигарет, невиданные напитки, - сплошные "леди и гамильтоны". Если квартет Сермакашева "застолбил" амери-канское посольство, то мы играли во всех остальных - от Норвегии до Ирана. В последнем – посол назойливо просил исполнить известную песню про персидскую княжну, которую наш необузданный герой бросает за борт, и стал подпевать, когда его просьбу исполнили. Бесчинство Стеньки дипломат не только простил, но и заплатил вдвойне, когда мы по его просьбе переиграли 15 минут сверх огово-ренного времени. Не менее щедрым был Новый год и в посольстве Норвегии - викинги оказались даже добрее всех. Там я с удивлением заметил, как и западные люди способны не соблюдать меру в вы-пивке. Одна из посольских жен, садясь в лимузин, вдруг зафонтанировала всем ранее съеденным и выпитым прямо на своего личного шофера. Зрелище дико понравилось - и им, значит, знакомы наши пороки! Обычно в посольствах до начала работы мы развлекались, заглядывая в камины и печные вьюшки (все посольские особняки старинные) с криком: «Майор Пронин, ку-ку!» Или что-то в этом ро-де, стараясь позлить вездесущих чекистов. На столах, как правило, для гостей разложены сигареты вроссыпь рядом с фундаментальными зажигалками и, конечно, вкуснейшие соленые орешки. Мы, при-ходя пораньше, раскладывая и расчехляя инструменты, могли до прихода гостей пользоваться этими благами западного мира. Очень оборотистым в подобных вопросах проявил себя будущий америка-нец Парамон. Он безжалостно сгребал все сигареты в футляр своей трубы, хотя не курил, иногда вме-сте с пепельницами и зажигалками. Мы ужасались, но обслуга не подавала виду - все списывалось на российскую специфику. Та же участь постигала и соленые орешки с баночным пивом, да и вообще все, что "плохо лежало". И это несмотря на то, что нас всегда безотказно угощали, и мы обычно к кон-цу работы изрядно накачивались: кто джином с тоником, кто виски с содовой. Вот уж действительно - пусти козла в огород!

Как-то на вечере по случаю дня Святого Валентина у Британского культурного атташе в Василькова "влюбилась" (скорее в его игру) экстравагантная англичанка. Его друзья, понимая всю бесперспектив-ность подобного романа, ликовали и подзадоривали Володю: «Соглашайся, не раздумывай! На Лубян-ке и свадьбу сыграете...» Надо отдать должное товарищу - он вовремя спохватился, и мы все верну-лись восвояси целыми и невредимыми.

Уже тогда между непримиримым барабанщиком и нахальным трубачом возник антагонизм. Буду-щий артблэйковец прозвал врага - "крэзя" (от английского "сумасшедший"). Васильков, в свою оче-редь, называл недруга "парашей", имея в виду, конечно, тюремный сортир. Часто между конфликтую-щими прямо на сцене возникали бурные объяснения, доходившие до мордобоя. "Параше" казалось, что "крэзя" играет много лишнего в аккомпанементе и мешает солисту, что, увы, в большинстве случа-ев оказывалось правдой. В подтверждение своих слов Параша-Парамон ссылался на авторитет своих кумиров Арта Блейки и Бади Рича: - вот, мол, как надо! Со стороны Крэзи следовал всегда решитель-ный отпор, имевший словесный эквивалент: «Я твоего Бади Рича на хую вертел!» Надо признать - сказано сильно, вполне по-русски. Возразить у будущего американца слов не находилось...

Послушать импульсивную игру ниспровергателя Бади Рича приходило много поклонников. Прихо-дил, постукивая тростью, слепец в черных очках, и присаживался к столику музыкантов возле сцены. Бывал он часто, пока кумир не отвадил своего почитателя весьма оригинальным способом - сорвал с бедного инвалида очки и спросил напрямик: - Ты, правда, что ли, слепой? После этого вопроса бедня-ги и след простыл.

Дом сталинской постройки, на первом этаже которого располагалось наше кафе, гэбэшный - жили там сотрудники и их семьи. Не правда ли, лучшего места для джаза и не придумаешь? Всегда под присмотром! Были и отрицательные стороны такого соседства. Как-то подвыпивший сотрудник спус-тился из своей квартиры к нам, на "огонек", подошел к сцене и, достав пистолет, потребовал у пиани-ста сыграть "Мурку". Ну, прямо, как на Диком Западе! Только репертуар не тот. Неизвестно, чем бы закончился "вестерн", если бы бдительные комсомольцы-дружинники вовремя не подоспели и ласково не увели "старшего брата" от греха подальше домой отсыпаться. Кафе курировалось ЦК комсомола, представляя отдельно взятую "потемкинскую деревушку", куда регулярно приводили гостей с Запада - показать, что у нас тоже все есть и, даже, джаз. А гостей было хоть отбавляй: тут тебе и угнетенные африканцы, и дружественные кубинцы, и американцы - дезертиры Вьетнамской войны (здесь их чест-вовали как героев), и передовой Дин Рид собственной персоной, и Анджела Девис, и много-много про-чей разной шпаны, плясавшей под советскую дудку. Нас, конечно, интересовали и встречи с зарубеж-ными джазменами, которые, хоть и изредка, но посещали Союз. "Джемовали" на этой сцене с Бадом Джонсоном, но это было до меня. Я же помню "джем" с Джерри Маллиганом, который приезжал на очередной Московский кинофестиваль в качестве мужа супруги, кинозвезды. Прибыл он, естественно, без инструмента. Оно и понятно: баритон не Флейта - зачем везти такую тяжесть? Здесь, как из-под земли, достали… альт - но он замечательно на нем отыграл - будто бы всю жизнь только и играл на альте! Впервые услышали джазмена такого уровня живьем, но наш Фома ему ни в чем не уступал (ни в скорости, ни в тщательности обыгрывания гармоний), что и отметил заморский гость. Один примеча-тельный момент: когда гостю предложили сыграть тему Сонни Роллинса "0лео", он ответил, что не знает такой (?!). Все удивились, хотя мне было понятно - не хочет играть тему коллеги-конкурента. Не сыграв темы, прекрасно импровизировал на стандартную гармонию последней. Когда же заиграли его знаменитую "Лайн фо лайн", тут уж автор был "на коне"!

После потрясения Джерри Маллиганом ожидало и еще одно, даже более сильное. Состоялся в 1967 году в Таллинне международный джазовый фестиваль, для участия в котором прилетел из США, ярко заявивший о себе, квартет Чарльза Ллойда. В состав входили молодые звезды: пианист Кейт Джарет и барабанщик Джек Ди Джанет. На фестивале с их выступлением вышла некоторая заминка - власти долгое время не давали санкции на концерт, боясь, видно, что после этого Эстония непремен-но потребует отделения от СССР (шутка!). Квартет в Москве проездом и, кажется, по дороге туда, а не оттуда. Их, разумеется, собирались привезти в наш джазовый "уголок Дурова". Я пришел пораньше, как свой, проникнув черным ходом через кухню. У главного - творилось невообразимое (ажиотаж страшный, хотя никаких объявлений не вывешивалось), бедные дружинники с трудом сдерживали напор страждущих. И вот идут... Зная имена, мы еще не знали, как они выглядят. Впереди - высокий и худой, больше похожий на индуса, чем на негра-мулата, с саксофоновым футляром в руках. Ну, это, без сомнений, сам Ллойд. За ним остальные: басист с зачехленным басом (белый) - забыл имя. Ди Джанета узнали по принесенной им с собой тарелкой, как принято у барабанщиков. И, наконец, - по-следний, мелкорослый тоже мулат с маленьким футляром сопрано саксофона. Еще один саксофо-нист! Что же они без рояля? Где Кейт Джарет?! Гостей усадили за наш музыкантский столик. Хозяева, - кто где - прислонившись к стенам. Гости дорогие стали расчехлять инструменты и настраиваться, Ди Джанет привинтил свои тарелки. Публика замерла в ожидании. Пока ведущий, комсомольский дея-тель, вещал что-то вступительное, Ллойд демонстративно погрузился в чтение Библии, держа книгу на коленях. «Вот это класс!» - подумали мы, атеисты, Наконец, ведущий пригласил гостей на сцену и они "грянули". Заиграли в два саксофона (сопрано и тенор) без рояля, под барабаны и бас. «Кто же вто-рой саксофонист? Где же пианист, может, не приехал?» - ломали мы головы. Ллойдовцы, тем време-нем "залудили" на полчаса что-то очень передовое, поздне-колтрейновское, фугообразное, без опре-деленного метра и ритма. Не скажу, что это очень потрясло. Такую "современку" и мы могли "месить" не намного хуже, что значительно легче, чем правильно играть традицию! Наигравшись вдоволь на своей дудке (надо отметить, очень виртуозно), сопранист сел за рояль. Тут стало ясно, что это и есть "пропавший" Кейт Джарет. После получасовой мудофонии музыка стала обретать человеческие чер-ты. Справка: рояль в кафе второй, а то и третьей свежести. Более-менее сносно на нем мог играть, лишь изучивший все западающие и сломанные клавиши, Вагиф Садыхов. Однако и под пальцами американской звезды плохенький, отслуживший свое, трофейный Бехштейн вдруг зазвучал как пре-восходный, концертный Стенвей. Это действительно чудо! Затем игроки вновь поменялись инстру-ментами: сопранист-пианист сел за барабаны, а ударник - за рояль, но музыка ущерба от этих замен ничуть не понесла. Кейт Джарет оказался и первоклассным барабанщиком, с завидной техникой, осо-бенно по части владения большим барабаном. Джек за роялем тоже мало, чем уступал своему парт-неру. Тут мы с Юрой Ветховым не выдержали и с горя даже пустились в пляс, пораженные такой уни-версальностью. Потом сумбурный "джем". На сцене воцарился ниспровергатель всея и всех, Герман со своими "сыроедами". Как всегда, заиграл не те темы и не в тех тональностях, но очень "современ-но" (вне гармонии), дабы утереть нос заокеанским колтрейнистам - мы тоже не лыком шиты! Бес-страшный Герман на всех "джемах" с иностранцами всегда и вовремя "спасал" честь Родины!

Естественно, после таких потрясений мы сильно "надрались", В кафе продавалось только сухое, но сакуновские друзья (физики) частенько приносили водку, а то и спирт. Да и не только они... Ввиду ис-ключительности события, дело затянулось допоздна, и публика вывалилась на улицу Горького, когда уже светало. Ночи короткие. Начало лета. Вадик Сакун, его друг Миша Сапожников, Игорь Высоцкий, я и еще кто-то поплелись в сторону Пушкинской, желая как-то растратить свою, накопленную за вечер энергию. Повод вскоре представился. Дойдя до музея Революции, били ногами по мраморной, с золо-тыми буквами, вывеске. Такая форма протеста! Не разбив ее, но испачкав, поплелись дальше, отча-янно шумя. Когда вышли на бульвар и свернули к Никитским, совсем рассвело. Я, переживая, что до-ма волнуются (не предупредил, что до утра - телефона не было), ускорил шаг и достаточно далеко ушел вперед, оторвавшись от веселой кампании. Вдруг слышу и вижу: от Никитских едет навстречу "воронок". Ну, думаю, патруль как патруль - это их работа милицейская такая. Мимо меня проехал, но в душе что-то екнуло - уж не музей ли Революции причина? Иду, как можно, твердой походкой, не обо-рачиваюсь. Слышу - машина затормозила. Слышны и объяснения. Потом снова поехала. Оборачива-юсь: бульвар пуст. Сомнений нет - повязали! Связь с надругательством над музейной вывеской стано-вится все отчетливей. Наверное, кто-то, разбуженный шумом, увидел из окна антисоветское бесчинст-во и позвонил. Народ у нас бдительный! Но, слава Богу, что в противовес неуемной народной бди-тельности существовало и могущественное "телефонное право". Вадиков отец занимал какой-то важ-ный пост в верхах - недаром Сакун детские годы провел с родителями в Штатах. "Право" безотказно сработало и на сей раз - нарушителей отпустили с миром. От хулиганских выходок вернемся вновь к музыке. Вскоре нам предстояло выступить на джаз-фестивале. Проходил он в помещении Московско-го Института Инженеров Транспорта (МИИТ). Готовились заранее и тщательно. Я был удивлен, что мои коллеги написали каждый себе соло и старательно учили их, вовсе и не собираясь играть спон-танно. Заставили и меня. Пришлось подчиниться, написать и выучить наизусть. Как будто это импро-визация. Чтобы не рисковать, считали они. Я этого делать не любил, всегда надеясь на авось! Ответ-ственность большая – ожидался приезд самого Виллиса Коновера с супругой, что и случилось к все-общей радости. И даже выходка опекавшего джаз композитора Вано Мурадели не смогла испортить праздничность происходящего. А было следующее: в ответ на свист в зале, - как известно, в джазе это лучшая похвала солисту, - грузный телом "опекун" поднялся с кресла, грозно потребовав: «Если свист не прекратится, прекращу фестиваль!!!» Все очень перепугались, но свистеть не перестали. Его более передовые коллеги (Эшпай, Флярковский) объяснили деятелю, - в джазе так принято, и фестиваль продолжился. Очень интересно выступил оркестр Вадима Людвиковского, исполнивший "Дивертис-мент" Георгия Гараняна. Имел громадный успех и ансамбль "Крещендо", сыгравший "Былины-Старины" Алексея Зубова. Одна несущественная деталь. Перед началом каждого концерта в радио-записи звучали фанфары, сочиненные мною и записанные на три голоса Валерием Пономаревым. Сей факт имел место, хотя вряд ли об этом кто помнит и знает...

Вот на сцене КМ-квинтет п/у Вадима Сакуна. В числе прочих пьес, исполняется и обязательная, со-ветская, мелодия Андрея Эшпая из к/ф "Карьера Димы Горина" в обработке руководителя. Свое напи-санное соло, конечно, забываю, но "от фонаря" играю даже лучше. С тех пор, упаси Бог, никаких соло никогда для себя не пишу!

По окончании фестиваля Коновер приглашает участников на банкет и показ джазовых фильмов в американское посольство, откуда потом отважные счастливчики выносили охапками джазовые пла-стинки – случилась щедрая бесплатная раздача. Наши комсомольские шефы, в чьем ведении находи-лось кафе, категорически запретили идти на поклон к капиталистам. Ослушание грозило увольнением! Мы покорно не пошли - потом кусали локти от зависти.

Фестивальное выступление КМ-квинтета попало в сборную пластинку, как тогда было принято (од-на лишь пьеса Эшпая). Мы стали лауреатами и продолжили свою работу в кафе, пока меня и Василь-кова не сманили в свой ансамбль Козлов и Пищиков.

В заключение скажу: общение с физиком-джазменом Вадимом Сакуном дало мне очень много в по-знании джазовой музыки. Это настоящие, почти как у Максима Горького - "мои университеты"! И са-мым лестным стали слова Вадика, сказанные, правда, "по киру": «Ты играешь сейчас лучше, чем Его-ров». Я поверил, что это близко к правде. Ведь, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Впослед-ствии мой тогдашний кумир Егоров пошел в народный оркестр Людмилы Зыкиной играть на треуголь-ной бас балалайке и объездил, чуть ли не весь мир (!).

8. БАЙКИ ПРО ФОМУ

Жил в 60-е годы в Москве музыкант по прозвищу Фома. Играл на теноровом саксофоне, считаясь лучшим из лучших. Играл как "штатник" и, разумеется, - джаз. Вечерами выступал со своим квартетом в известном в прошлом джазовом центре, кафе "Молодежное", что на теперешней Тверской, а тогда - улице Горького. Много народу приходило послушать Фому, приезжали и из других городов. Квартет прогремел на весь Союз, но за рубеж еще не выезжал. Как-то так случилось - их, наконец, решили послать на международный джазовый фестиваль в Прагу.

Там частые гости американские джазмены во главе с ведущим джазовых программ "Голоса Амери-ки" Виллисом Коновером. Это ли не верх блаженства – попасть туда? И вот встречает ликующий Фома своего пианиста, и спрашивает:

- Ты что будешь брать с собой в дорогу, раз едем не надолго?

- Ну, как что? Раз не надолго, - самое необходимое: мыло, полотенце, зубную пасту и щетку, смену белья...

- А! - прерывает Фома чистюлю пианиста, - Ну тогда я вообще ничего не возьму!

Коллега не удивился. Всем давно известно, - маэстро не дружит с Мойдодыром. Эта недружест-венность проявилась с еще большей силой в Чехословакии... После успешного выступления на фес-тивале наш герой решил себе сделать скромный подарок, обновить изрядно поношенную обувь, и отправился в магазин. Москва в те советские времена была столицей всяческих дефицитов. На этом фоне чешская обувь котировалась достаточно высоко. И, побывав за границей, даже в соцстране, не купить себе что-нибудь из шмоток, считалось бы непростительной глупостью.

Зашел Фома в обувной магазин, выбрал нужный размер и решил примерить, а в Праге, как никак Запад, хоть и социалистический. Подбегает к нему очаровательная, молодая продавщица, усаживает в кресло, что-то ласково лопоча по-ихнему, и начинает снимать с клиента его, видавшие все прелести социализма, чоботы, разношенные донельзя. У них так принято обслуживать клиента. Культура! Шуст-рая продавщица, быстро и ловко управившись, в изумлении держит в руках ископаемую обувь.

О, гонимый МОЙДОДЫР! Надо ли объяснять догадливому читателю, что спартанское отношение нашего маэстро к предметам туалета, распространялось и на носки. Сняв с Фомы его московский бо-тинок, девушка лишь на мгновенье отшатнулась под напором мощной струи характерного запаха, уда-рившей в ее нежный носик. Подавив свою слабость, она, как ни в чем не бывало, стала помогать кли-енту, надеть, выбранную им пару элегантных туфель. Отдадим должное мужеству и выдержке труже-нице прилавка: юная пражанка обслужила советского клиента, не прибегая к помощи противогаза или других средств химической защиты, а наш спартанец Фома вернулся в Москву в шикарнейших туфлях, будучи этим не менее гордым, чем успешным выступлением.

В начале 70-х приоткрылся эмиграционный клапан и потянулся народ на Запад: кто в Израиль, а кто и в Штаты. Джазу партия родная окончательно перекрыла кислород: закрылись кафе, перестали проводить концерты и фестивали. И решил Фома, как все умные люди, дать деру - назвавшись евре-ем, подался за океан, на его (джаза) историческую родину. Да вот незадача: хотя наш Фома и был лучшим саксофонистом, но играл очень традиционно, ориентируясь на своего кумира Джонни Гриф-фина, а кругом уже бушевали колтрейнисты, ладовый джаз и джаз-рок.

В музыке Фома соблюдал честность и принципиальность до консервативности - "современку" не любил и не играл. Но, оказавшись в Штатах, понял, что без «ладухи» не обойтись, и решил найти учи-теля, чтобы заполнить пробелы. Учитель отыскался достаточно быстро - под Колтрейна здесь не иг-рал только ленивый - и Фома явился на первое занятие. Преподаватель попросил ученика поиграть.. Фома заиграл в манере, которой так восторгались его поклонники в Москве, Играет и играет, а учитель слушает и слушает, не останавливая. Тогда ученик остановился сам и покосился на учителя - не уснул ли он? Учитель вместо того, чтобы упрекнуть в традиционности, как ожидал ученик, упал перед Фомой на колени и чуть ли не со слезами на глазах сказал: «Научите меня этому! Научите традиции! Я вас буду взамен учить тому, чему вы хотите научиться, и денег не возьму». Это вполне устраивало не отя-гощенного излишними баксами эмигранта - на том и порешили. Научился ли Фома "современке"? Не-известно. Говорят, что теперь играет все больше на ф-но. Но в то, что штатник традицией овладел, под руководством Фомы, охотно верим!

Хоть в чем-то сбылась мечта дорогого Н.С. Хрущева - догнать и перегнать США... В мясе и молоке - бесполезняк, а вот в джазе, что, почтя невероятно, один все-таки умудрился! Догнал! За это простим Фоме все его странности: нелюбовь к Мойдодыру и прочие спартанские штучки.

9. ТИШЕ ВОДЫ, НИЖЕ ТРАВЫ

На пике своей популярности квартет Козлова-Пищикова пригласили в Вильнюс на джазовые кон-церты. Помимо выше названных, в ансамбль входили: Васильков на барабанах и я на контрабасе.

1968-й год. Разгар лета. Ехали в купе. В вагоне пустовато. Лишь еще одно купе занято двумя муж-чинами. Притом по соседству с нами, а мы - возле купе проводника. Выехали под вечер. Чтобы было не так скучно, прихватили литра два сорокоградусной из расчета на троих. Козлов непьющий и неку-рящий, и вообще... архитектор! Он не в счет. Как только поезд тронулся, так сразу и началось откупо-ривание с разливанием. Очень не терпелось начать резвиться. Алексей Семеныч все-таки пригубил для приличия и стал рассказывать про какие-то запрещенные книги, про белоэмигрантов Савенкова и Шульгина, и еще что-то увлекательно-антисоветское.

А за стеной соседи, те самые мужчины, о которых мы забыли на время. Да они и не подавали ника-ких признаков своего присутствия поблизости. После увлекательных и серьезных историй, рассказан-ных Козловым, требовалось немного расслабиться, потому и последовали бурные выходки нашего барабанщика. Он бегал по коридору почти голым, бросался на пол, голову высовывал в коридор и, зажимая ее дверью, дико орал, имитируя совершенное преступление. Голова, торчащая из купе на уровне пола и зажатая дверью, должна была пугать идущих по коридору случайных пассажиров, что и происходило, приводя автора трюка в неописуемый восторг. Сюжет сей шутки навеян отрезанной го-ловой Берлиоза из недавно прочитанного в журнале "Москва" романе М.Булгакова.

Художества длились до самой ночи. Но, по мере улетучивания винных паров, наше поведение ста-новилось все более спокойным. Наконец, почти окончательно протрезвев, совсем угомонились и за-валились спать.

Мы то успокоились, но в соседнем купе, где те самые мужчины, началась какая-то возня, ругань, женские вскрикивания, повизгивания и хихиканье. Помним, что никаких женщин там сначала не было. По характеру звуков можно предположить одно из двух - режут или насилуют. Скорее - второе. В об-щем, спать искренне мешали, а то, что мы сами кому-то могли мешать целый день, как-то не приходи-ло в наши буйные головушки. В своем глазу бревно не заметив, - как говорится, - в чужом... За что и поплатились!

Алексей Семеныч, решительно натянув штаны, пошел выяснять причину шума. Отсутствовал всего несколько минут и вернулся с таким лицом, что в первое мгновенье мы его даже не узнали - столь был бледен и испуган. «В чем дело? Что случилось?» - стали допытываться, перебивая друг друга. Стар-ший товарищ, как-то ссутулившись и приложив палец к губам, стал подавать знаки, чтобы мы резко сбавили нюанс громкости. Послушно перешли на шепот. Тревога мгновенно передалась и нам. Страх - чувство стадное. « Леша, не томи! Что стряслось?» - не терпелось нам. Наконец, присев на койку - в ногах правды нет - Семеныч вымолвил надтреснутым голосом:

- Там КаГэБэшники каких-то баб ебут!

- Почему КаГэБэшники? - усомнился кто-то из нас.

- Да потому что только я рот открыл, как мне в нос малиновые книжечки с гербами тычут. Да и гово-рят: « Еще раз сюда сунешься - тебя и твоих дружков мигом из поезда вышвырнем! Понял? Мы - при исполнении, а ты нам мешаешь!»

Услышав такое, каждый из нас стал копаться в своей памяти, вспоминая все прегрешения пред родной Советской властью. На дворе конец оттепели, и гайки опять начинали закручивать потуже. Наше дневное веселье теперь выглядело как сплошное непотребство, а то и того хуже... Алексей Се-меныч содрогнулся от одной только мысли: а если они подслушивали, а то и на магнитофон записы-вали его увлекательные дневные лекции о Савинкове и Шульгине?

Васильков с тоской подумал, что нигде не прописан и живет в Москве на птичьих правах. Пищиков тоже нашел у себя какой-то грешок, и не один. Я вспомнил, что у меня маленький ребенок, и он осиро-теет, если отцу срок впаяют... Жутко стало от подобных мыслей. Всем известно всесилье "органов" и то, что они шуток не понимают. Занятие джазом является, конечно, отягчающим вину обстоятельст-вом. Вот с такими гадкими мыслями ожидали мы утра, - какой уж тут сон - казалось, вот сейчас рас-пахнется дверь и нам крикнут магическое: « Вы арестованы!»

Никогда еще не тряслись так поджилки - мы явно не годились ни в диссиденты, ни в правозащитни-ки. Но никто не врывался, да и за стеной все стихло. Спокойней на душе не становилось - скорей бы уж наступило это "утро стрелецкой казни". Часы тянулись как пункты бесконечного обвинительного заключения...

И только, увидев в окно перрон Вильнюсского вокзала и удалявшихся бойцов невидимого фронта, даже не оглянувшихся в нашу сторону, мы понемногу стали оттаивать, хотя с мест вставать все еще не решались. Вдруг все же подъедет "воронок" и нас вежливо, но строго попросят пройти. Немного успокоил по-утреннему бодрый голос проводника: - Вы что, выходить не собираетесь? Или решили назад ехать?

Проводник весел, а он то, наверное, в курсе дела. Значит, пронесло. Ура, не повяжут! Веселье ва-гонного служащего передалось и нам.

К счастью, история продолжения не имела. Слегка припугнули и только. Чекисты тоже люди и им иногда нужно расслабиться, а тут какие-то фраера вдруг мешаются под ногами - как не припугнуть! Но здравость суждений вернулась к нам на обратном пути в Москву. Надо ли объяснять, что вели мы се-бя, на сей раз, "тише воды, ниже травы".

Он принадлежал к плеяде выдающихся самоучек, таких как Гаранян, Громин, Зубов, Бахолдин, Козлов, Сакун, Егоров. Все они по основной специальности были "физиками", а "лириками" их сделала любовь к джазу. Они сумели себя проявить активно в обеих областях, большинство из них с годами сделалось профессиональными музыкантами и даже членами Союза композиторов (Гаранян, Козлов). Лишь один остался верен первой профессии и сделал карьеру ученого, это пианист Вадим Сакун.

Герой нашего повествования Валерий Буланов (Булкин - прозвище) тоже был физиком и без кавы-чек, но любовь к джазу взяла свое. "Барабаны, которые вальсируют тоже" (название знаменитой соль-ной композиции Буланова) стали для него в жизни всем. Буланов - представитель новой школы - по-теснил таких корифеев, как Лаци Олах и Борис Матвеев. Коронный его трюк - исполнение тремоло на малом одной левой рукой, в то время как правая "выписывала кренделя" по другим барабанам.

В числе других джазменов-самоучек он впервые представлял советский джаз за рубежом, неодно-кратно выезжая на международные фестивали. Валерий Буланов, наряду с Гараняном, Громиным и Козловым, приобрел европейскую известность. Его друзьями стали швейцарский барабанщик Пьер Фабр и польский - Тадеуш Бартковский. Да и с самим Виллисом Коновером он был "на ты". Вершиной признания успехов явилась ударная установка, подаренная ему одним из почитателей, богатым фин-ским меломаном. В ту пору, кроме чешской "Тровы", других моделей в стране не имелось (английские "Премьеры" появились позднее). И иметь американский "Грейтч" да с тарелками "Цильджиан" каза-лось невероятным чудом. Но с годами, по мере все большего погружения Буланова в мир Бахуса, ле-гендарная установка почти вся утерялась по частям...

В середине 60-х появился у Валерия конкурент. Из Ульяновска приехал Владимир Васильков, тоже самородок, ставший профессионалом, закончив Гнесинское училище. Первоначально будущего конку-рента старший товарищ "зачислил" к себе в ученики-сподвижники (вместе выпивали, слушали магни-тофон и пластинки, спорили). Булкин-Буланов, не зная практически нот - партию для него приходилось писать словами: здесь молчи, здесь ударь - держал в памяти огромный репертуар. Помнил массу тем и мог безошибочно напеть любое место из прослушанной записи (барабанщик с хорошим слухом!). Общение двух незаурядных исполнителей привело к появлению необычного ансамбля (фортепианное трио), в котором роль пианиста возложил на себя Васильков, Буланов остался при своих барабанах, а басистом стал автор этих строк, тесно общавшийся с первыми двумя.

Ульяновский уникум интересовался не только барабанами, но и списывал с магнитофона соло мас-теров (Колтрейна, Дэвиса, Сильвера), проверяя результат на всегда имевшимся под рукой плохеньком ксилофоне. Особенно тщательно в записи отражались все ритмические тонкости исполнения. Василь-ков подготовил несколько концертных номеров, включавших темы своего кумира, Хореса Сильвера, буги-вуги и что-то из Питерсона (!) Чтобы барабанщик так лихо "чесал" на ф-но, - большая редкость. А ритмической безукоризненности (это ставилось во главу угла) могли позавидовать многие "настоя-щие" пианисты, Когда давали кому-нибудь послушать наши записи, слушатели не верили, что на роя-ле так играет не пианист. Конечно, для Америки такое не в диковинку. Как известно, Арт Блэйки перво-начально - пианист, а Джэк Ди Джанет почти не уступает в пианизме своему постоянному партнеру Кейту Джаррету...

Выступали мы в кафе "Ритм" на Миуссах, и трио имело оглушительный успех. Тогда же Буланов отметил мои достижения в игре фразой: «За тобой, как за каменной стеной!» Имелась в виду пульса-ция, создаваемая мной на басе. Я на седьмом небе от счастья, а играли мы с большим "заводом", что передавалось восторженной публике. Для "завода" засаживали перед началом по полному стакану коньяка. По окончании концерта, хорошенько пропотев, абсолютно трезвели - хмель выходил во вре-мя игры.

Увы, жизнь трио оказалось краткой - друзья стали врагами. Поводом для ссоры, конечно, послужил спор о ритме и метре. У стойки бара в кафе "Печора", тогдашнем джаз клубе, конфликтующие стороны обменялись пощечинами и плевками, после чего отношения прервались навсегда.

С наступлением джаз-роковых 70-х наш маэстро стал постепенно сникать как музыкант. Появление в джазе бас-гитары и новых ритмов не принял и ответил на эти новшества лишь усиленным употреб-лением спиртных напитков. Одного из молодых джазменов, игравшего, на новом инструменте, назы-вал не иначе, как просто "бас-гитара", без имени и фамилии.

Регулярное пьянство джазовой звезды превратилось в серьезную помеху в общении с коллегами. Валерий стал ненадежным партнером. И у него появился друг-дублер, Валя Погожев, в критические моменты заменявший звезду, если та делалась невменяемой. Так вышло в один из приездов гитари-ста Громина из Дании. Николай, давно живя за границей и будучи несколько не в курсе многих москов-ских перемен, по старой памяти, пригласил Булкина выступить с ним.

На сцене возвышались две ударных установки, и, когда "звезда", будучи изрядно под градусом, не справлялась, то на помощь приходил безотказный ассистент Валя. А исполнялась популярная компо-зиция Пола Дезмонда в размере пяти четвертей, которую и трезвому играть нелегко...

Жил Валерий вдвоем с престарелой мамой, имел вполне взрослую дочь - жена давно его покинула - кормился редкими частными уроками да маминой пенсией. Как позже выяснилось, мать охотно со-ставляла компанию сыну в алкогольных вопросах и сама резво бегала в магазин за бутылкой. Вале-рий Юрьевич никогда и никому не признавался, что страдает "русским недугом", а если на это намека-ли, страшно возмущался и обижался. Был человеком гордым и помощи ни у кого не просил, поэтому о лечении не было речи. Долгие годы Булкин нигде не работал (по трудовой книжке) и, когда я в начале 80-х, предложил ему поступить преподавателем в Электростальское музучилище, то он охотно согла-сился. Душка-директор, будучи падок на имена и звания (Буланов был рекомендован как гордость со-ветского джаза), простил вновь поступившему большой перерыв в стаже. Обычно такой вопрос без объяснения в милиции не решался.

Валерий Юрьевич, насколько мог, горячо взялся за работу, но... порок вскоре напомнил о себе, и новый педагог стал появляться на работе все чаще в черных очках, как-то разговаривал в сторону, скрывая заплывшие глаза и перегар. А вскоре и совсем исчез на несколько месяцев, как раз после ранее описанного выступления с русско-датским гитаристом. Настолько это эмоционально выбило из колеи впечатлительного Булкина.

К этому периоду относятся и потери последних частей подаренной ударной установки. А вскоре и вовсе печальное известие: Валерий скоропостижно скончался. Притом произошло это вполне детек-тивно. Мать утром пошла в магазин за бутылкой для опохмеления. Старушке стало там плохо, и она умерла, не дождавшись "скорой". Когда об этом сообщили сыну, то помер и он. Не перенес шока от перспективы оказаться беспомощным! Вот так погасла в прошлом звезда первой величины! Валерию Юрьевичу Буланову было еще далеко до пятидесяти...

11. ОТКУДА БЕРУТСЯ ПРОЗВИЩА?

Дело было возле кафе "Времена года", в Лужниках. В то время там играли джаз, и работал состав под руководством Берлоги .

Берлога - могучей комплекции, роста не низкого, но хромал и ходил с палкой, а играл на басе. В со-став ансамбля входили, кроме прочих, известные - Данило и будущий трубач "Вестников джаза" Вале-рий Пономарев или, проще, Парамон.

Как-то летом сидели они в перерыве на свежем воздухе возле кафе, отдыхая. Внезапно появилась надежда правящей в то время партии и всего мирового пролетариата в лице уборщицы с метлой. Как и положено, в неизменном синем халатике, неопределенного возраста и пола. «Надежда» начала мести, поднимая клубы пыли. Клубы эти, как туман над Темзой, скрывающий из виду Тауэр, плавно поглощали тела мирно беседующих. И под энергичное шарканье метлы силуэты друзей окончательно скрылись из виду.

Берлога, пришедший сообщить, что антракт заканчивается и пора продолжать работу, никого не заметил и, начав аллергически чихать, поспешил ретироваться. Уборщица продолжала, неистово раз-махивая метлой, наступать на своих классовых врагов. Все-таки музыканты - представители культуры, хоть и ресторанные.

Из глубины серого облака первым раздался жалобно-примирительный голос Данилы:

- Нельзя ли мести в другом месте? Разве не видите, что мы тут сидим?

Рьяная ударница дворницкого труда хладнокровно проигнорировала реплику чуждого элемента. То-гда в поединок включился наглый от природы Парамон.

- Мать, иди-ка на х.. отсюда! - бескомпромиссно изрек будущий артблейковец.

Такого оскорбления не смогла вынести "раба любви" к метле и, замахнувшись на обидчиков, заво-пила в сердцах: - Молчи, рыжий пес! И ты, дятел, заткнись!

Слова эти, донесшиеся из эпицентра взрыва гнева, услышал вновь возникший руководитель Бер-лога, они ему очень понравились, точно соответствуя характерам и внешности правонарушителей. С тех-то пор в полку московских джазменов прибыло, и появились два новых титула: "Парамон-рыжий пес" и "Данило-дятел"!

Еще живя в Астрахани и учась в музучилище по классу контрабаса, я пытался на нотной бумаге отобразить нравившееся звучание джаз-оркестра. Зная несколько "красивых" и пряных нонаккордов, старался расположить их по инструментам - написать аранжировку. Радиопередачи Виллиса Конове-ра тогда уже слушал, а из грампластинок в моем распоряжении имелся лишь "Наш ритм", исполняе-мый оркестром Утесова с интригующим соло тенор-саксофона и не указанным солистом, что органич-но вписывалось в общую картину неуважения к личности в советской стране. Пьесу эту пытался пере-вести в нотную запись, попутно восхищаясь неведомыми мне оркестровыми приемами и звуковыми красками. Разумеется, считал - Утесов сам пишет музыку и инструментует ее (!). Спустя много лет, работая в его оркестре, понял, что сильно заблуждался, на сей счет.

В те времена (конец 50-х) в стране наблюдался настоящий бум больших джазовых оркестров. На гастроли к нам периодически приезжали: то Гос-джаз Азербайджана п/у Тофика Кулиева, то оркестр Бориса Ренского из Минска, то джаз из Киева и, наконец, Олег Лундстрем. Естественно, не пропускал ни одного концерта и старательно запоминал, даже зарисовывал, составы оркестров, их посадку на сцене, исполнителей и записывал репертуар. Наиболее близким к джазу, из всех гастролеров, оказал-ся Лундстрем. Его коллектив к тому времени, кажется, уже перебрался из Казани в Москву. Решил предпринять отчаянный шаг - показать маститому артисту свои опыты.

Набравшись храбрости, пришел в гостиницу, где поселились гастролеры, узнал номер комнаты маэстро и стучусь. Открыл дверь сам Олег Леонидович. Я представился: вот, мол, учусь по контраба-су, увлекаюсь джазом, пробую писать аранжировки. Не затруднит ли вас посмотреть?

Маэстро приветлив. Охотно взяв из моих рук нотную тетрадь, стал листать ее. Несмотря на нали-чие в номере рояля (жил в "люксе"), Олег Леонидович просмотрел рукопись лишь глазами. Меня это очень поразило: надо же, и без инструмента слышит (!). Мэтр вернул рукопись и сказал, что надо про-должать в том же духе, в общем, неплохо, но следует изучать созданное мастерами. Окрыленный, я покинул гостиницу, надеясь с еще большим усердием взяться за постижение тайн аранжировки. К со-жалению, в городе, не имелось ни одного человека, с кем можно было бы обсуждать интересовавшие меня вопросы.

Прошло несколько лет, и я приехал в Москву летом погостить у дяди. Кажется, тем летом и удалось попасть в Лужники, на концерт Бэни Гудмана, без проблем купив билет в обычной театральной кассе. Впечатление ошеломляющее, хотя джаз для меня пока - темный лес. В тот же приезд попал и на ор-кестр Лундстрема в Зеркальном театре сада Эрмитаж. Запомнилось, на концерте присутствовал, не-давно вернувшийся из космоса, Герман Титов. Он, приковав к себе всеобщее внимание при входе в театр, позволил мне, успешно перемахнув через ограду, оказаться в числе зрителей. В антракте и после концерта удалось попасть в поле зрения Олега Леонидовича и напомнить о себе. Возможно оттого, что не столь уж часто на гастролях заходят в гости начинающие аранжировщики, он меня вспомнил и был радушен.

Я спросил: «Нельзя ли попользоваться нотами из библиотеки оркестра для анализа?» Лундстрем представил меня библиотекарю оркестра, контрабасисту Александру Гравису, и тот любезно дал мне на дом несколько партитур (взамен я оставлял паспорт), которые я, ликуя, за ночь переписал. Среди них были: “I beginning to see the light” Эллингтона, "Юмореска" и "Экспромт" самого маэстро и ряд других, тогда мне не известных, джазовых "стандартов", привезенных непосредственно из Шанхая.

Эти работы очень помогли и я, учась в консерватории, показывал их своему педагогу по инструмен-товке, Евгению Петровичу Макарову. Он живо интересовался джазом, несмотря на свою кровную связь с военными духовыми оркестрами.

Следующая, третья встреча с Лундстремом состоялась в 80-х годах. К тому времени я успел доста-точно "наследить" в джазовом мире Москвы. Мэтр всегда ратовал за использование народных мело-дий в джазовых композициях и аранжировках, подтверждая это личным примером. Поэтому, когда я предложил для его оркестра свою фольклорную композицию "Богатырская поступь", он проявил ис-кренний интерес. Правда, первая репетиция прошла "блин комом". Встречает меня у входа контраба-сист и жалуется: «Вчера переезжал на новую квартиру, таскал мебель, повредил руку - играть не могу, извини!» Встречает барабанщик и вторит басисту: «Только что из больницы, - экзема. Поэтому играть не могу, извини!» Не отстает от первых двух и трубач: «Вчера перепил, подрался, губу разбили. Где уж тут играть? Извини!» Я в недоумении. Не оркестр, а лечебно-трудовой профилакторий... Неужели и у них там, "за бугром" тоже такое отношение к работе? Думаю, что "безжалостный" капитализм к по-добным вещам не располагает.

Но, несмотря на столь трудное начало и не очень удобный размер (пять четвертей), композицию все одолели и даже исполнили на фестивале. Дальнейшего творческого контакта, однако, так и не получилось. Оркестр являлся постоянным полигоном талантливого аранжировщика Виталия Долгова, а с ним соперничать сложно. Но обнаружилась и более простая причина. На репетиции я несколько раз сделал замечание за несмолкаемую болтовню одному из саксофонистов, который "блистал" ста-рательно выученным соло Колтрейна из "Гигантских шагов" (оно на все случаи жизни!). Колтрейнист, как потом выяснилось, состоял "тайным советником" Олега Леонидовича, и имел, как поговаривали, на него влияние, поэтому с той поры от оркестра я был прочно и надежно отлучен.

В заключение - снова о приятном. Общение с маэстро на репетициях было позитивным и в смысле энергетики: он для своих почтенных лет всегда юношески бодр, ясен мыслью и неравнодушен к юмо-ру. Поэтому, и аббревиатура в названии рассказа расшифровывается не как Неопознанный Летающий Объект, что привычно, а как - Неутомимый Лундстрем Олег, что вызывает восхищение!

13. ДВЕ БАЛЛАДЫ

Первая. "Баллада о невеселом кабачке".

В 19б7году, когда, распрощавшись с консерваторией, женился и осел в Москве, разыскали меня посланцы театра "Современник" - тогда он еще находился на Маяковке - и предложили писать музыку к спектаклю. На вопрос, откуда узнали обо мне, ответили, что им посоветовал Родион Щедрин, к кото-рому они первоначально и обратились с этим предложением. Сам он, по занятости, отказался, посове-товав ученика, и, таким образом, мне впервые в жизни предстояло написать музыку для театра и для какого (!).

Пьесу американского автора Эдварда Олби "Баллада о невеселом кабачке" ставил молодой ис-ландский режиссер, стажировавшийся в Москве. Драматург прославился нашумевший пьесой "Кто боится Вирджинии Вульф?" В Союзе ставился впервые, и ожидалась сенсация. Консерваторский учи-тель охарактеризовал меня ярым джазистом, что импонировало молодым постановщикам, и мы горя-чо взялись за дело. В театре тогда скопилось достаточно много любителей джаза. Из них самые ярые - Михаил Козаков и Валентин Никулин. Музыкальным руководителем работал, в прошлом джазовый ударник, Владимир Маганет. Рабочим сцены подвизался, в дальнейшем ставший ведущим джазовых программ Радио "Свобода", Дмитрий Савицкий. Он недавно в одной из своих передач поведал миру об этом. Так что, компания подобралась теплая и вполне одержимая. Я с увлечением включился в работу. Наконец-то, на практике можно воплотить свои джазовые идеи. Моя музыка имела успех, мно-гие даже напевали некоторые мелодии. И вот настал момент сделать магнитозапись - в театре, по бедности, своего оркестра не имелось, и спектакли шли под фонограмму. Обратились на радио. Джа-зовый оркестр Людвиковского пребывал в отпуске (лето), поэтому пришлось довольствоваться медно-саксофонной группой оркестра Ю.Силантьева (написал я для биг-бенда без струнных).

Такая подмена слегка огорчала, но сроки сдачи спектакля поджимали, и ждать возвращения из от-пуска людвиковцев мы не могли. Силантьевцы стали озвучивать мою партитуру. Конечно, манера игры у них не совсем джазовая, но, тем не менее, результат оказался вполне приличным. Оркестрантам музыка понравилась, хотя мое имя они слышали впервые. Солист оркестра, Товмас Геворкян, имев-ший звание заслуженного, даже попросил написать специально для него пьесу, на что, конечно, я с радостью согласился.

На этом и заканчивается история со спектаклем "Баллада о невеселом кабачке" и начинается дру-гая, тоже весьма невеселая.

Вторая. Баллада для саксофона-альта с оркестром.

Получив столь лестное предложение от солиста оркестра Силантьева, я принялся за работу. Ввиду того, что солист не был джазменом и не импровизировал, импровизацию пришлось для него написать. Манера игры тоже, конечно, была не бесспорной (старая школа А.Ривчуна с отчаянной вибрацией), но надо радовался и такому подарку судьбы. Пьеса заказчику понравилась, и он решил ее записать в фонд радио.

Дирижер тоже не был против, но вышла какая-то заминка с муз-редактором, главенствовавшим над оркестром. Мне аккуратно намекнули: чтобы запись состоялась, надо редактора угостить. «Но как? - подумал я. - Подойти и сказать незнакомому человеку: пойдемте, выпьем?» Но больше никто в этом деликатном вопросе мне ничего дельного посоветовать не захотел или не смог. День записи наступил, мне выписали пропуск, и я оказался в студии.

На дирижерском пульте перед Юрием Васильевичем возвышалась внушительных размеров кипа партитур - не я один желал быть исполненным и записанным. Тем временем доброжелатели указали на невысокого, коренастого человека с гривой седеющих волос и неприступным выражением лица.

- Вот, - сказали доброжелатели, - это тот самый!

«Как же подойдешь к такому? - подумал я в отчаянии. - Да он и значительно старше меня, к тому же!» А время неумолимо приближалось к началу. Куда надо было пригласить для угощения, мне тоже посоветовали. В двух шагах от Дома звукозаписи (Садовое кольцо перейти) находилось популярное в народе кафе "Олень", где на розлив продавалось шампанское и коньяк.

Борясь со своей природной застенчивостью, я с неимоверным трудом "взламываю" свой рот сло-вами: «Не хотите ли пройти в кафе "0ленъ", напротив?» За точность слов не ручаюсь, но смысл их суровый редактор уловлил и, вместо «как вы смеете» вдруг, расплывшись в улыбке, согласился и да-же стал торопить: «Пойдем быстрее, а то не успеем!» Мы галопом домчались до "Оленя" и вот я уже заказываю два по 250 "Бурого медведя", убойной смеси коньяка с шампанским. Торопливо закусив конфеткой, бегом назад - запись начнется с минуты на минуту. Суровый и молчаливый редактор пре-ображается на глазах - теперь я чуть ли не его лучший друг. Он, весело хохоча, успевает поведать, что семь раз попадал в вытрезвитель, но на службе никто не знает, потому что его верная подруга вовремя перехватывает почту, Я дивлюсь такой откровенности, но не долго - вот мы и в студии.

Ким Иваныч (кажется, так звали редактора) бросается к дирижерскому пульту и, отыскав в куче нот мою пьесу, кладет ее сверху. Значит, с нее и начнем. Силантьев согласен - с начальством спорить не привык. Запись проходит успешно, и все остаются довольны. В перерыве мне все те же умные люди объясняют дальнейший сценарий.

Теперь вместе с другими исполненными авторами нужно идти в ресторан Дома архитекторов, что поблизости, и заказать столик. Туда через некоторое время, как бы невзначай, заглянет сам "лохма-тый", так за спиной называли дирижера за его неуемную копну волос. "Лохматому" надо подать знак, мол, сюда, Юрь Василичь, к нам, к нам! И, оказавшегося "случайно" в нужное время, в нужном месте маэстро, следует хорошенько угостить. Прямо детектив!

Столик мы, авторы, заказали, а дальше шло все как по нотам... и ушли мы из ресторана под закрытие.

Вот так завершилась вторая баллада, превратившись из баллады для саксофона в балладу о ставшем в тот вечер весьма веселом, кабачке "Дома архитекторов".

14. ДЖАЗ В ТЕАТРЕ И НА ТЕЛЕВИДЕНИИ

« ...И МУЖА ВАШЕГО ПОМНЮ».

После успешного дебюта с "Балладой..." поручили мне писать музыку и к следующему спектаклю "Декабристы". Хотели сначала Шостаковича, но тот отказался (слишком мелко, наверное, для него), а тут я под рукой, да и платить меньше - не велика птица! Музыка, на сей раз, нужна серьезная, симфо-ническая, что мне тоже жутко интересно. По ходу пьесы требовались: мазурка, марш, вальс и полонез.

Я взялся за дело с большой охотой, написал быстро и постановщик остался доволен, а ставил сам Олег Николаевич. Запись музыки осуществлял теперь оркестр Кинематографии под управлением Эмина Хачатуряна (один из представителей знаменитого семейства). Очень меня поразили тогда два обстоятельства. Первое - записывали практически без репетиций - глазами просмотрели, что называ-ется "с листа". Второе - в группе тромбонов играла женщина (!) да притом концертмейстер, т.е. глав-ная.

Впервые встретился с живым симфоническим оркестром, но, увы, в первый и последний раз. "Де-кабристы", как и "Баллада", долго еще не сходили со сцены и я даже получал какие-то копейки в виде авторского гонорара… Вскоре и Михаил Козаков занялся режиссурой, и, реализуя свои джазовые сим-патии, решил поставить на телевидении спектакль "Черные блюзы Лэнгстона Хьюза". Он сам хотел читать стихи негритянского поэта на фоне джазовой музыки, написать которую попросил меня. Работа опять увлекла, и я с удовольствием отдался ей. Увы, фонограмму снова пришлось поручить записы-вать медной и саксофонной группам оркестра Ю.Силантьева. Людвиковцев почему-то, как и прежде, заполучить не удалось. Но вышло не плохо, и все снова остались довольны. Помимо большого орке-стра, потребовался также малый состав и живая певица, изображавшая, по замыслу, негритянку. Это попросили сделать популярную в то время джазовую вокалистку Лолу Хомянц. Аккомпанировали ей Вадим Сакун (ф-но), Валерий Пономарев (труба), Игорь Высоцкий (тенор саксофон) и я на контрабасе. Таким составом мы вечерами играли в кафе "Молодежное", московской джазовой Мекке.

Трубач и саксофонист, помимо игры, также и снимались в этом спектакле в роли музыкантов-статистов. Поэтому, когда они с общим потоком эмигрантов оказались в Штатах, бдительная служба немедля пленку с записью спектакля размагнитила. Наказанными оказались все! Также поступали и с кинофильмами. Поэтому тоже уехавший народный любимец, Савелий Крамаров, надолго исчез с со-ветских экранов.

Значительно позже Козаков снова вернулся к этой теме и сделал повторную версию, но уже на фирме "Мелодия" (вышла пластинка) с музыкой Бориса Фрумкина и с "негритянкой" Ларисой Долиной, тогда еще баловавшейся джазом.

Я к тому времени с этой, достаточно высокой социально-культурной полки успел свалиться почти на пол - играл в ресторанах. Связь с театрами и телевидением утерялась навсегда. Но вернемся опять в то хорошее время. "Засветившись" столь удачно на телевидении с Козаковым, я был вскоре замечен и другими режиссерами. Познакомился с Александром Прошкиным и Константином Худяко-вым, тоже большими ценителями джаза.

С первым мы стали работать над спектаклем по детективному роману Грэхема Грина "Третий "че-ловек". На главную роль режиссер собирался пригласить, входившего тогда в моду, Армена Джигар-ханяна. И девицы из постановочной группы визжали от восторга, ожидая, что восходящая звезда даст согласие. Но до этого, как и до многого другого дело так и не дошло...

По части музыки, режиссер хотел получить от композитора главную тему, лейтмотив. Я долго при-носил ему все новые и новые мелодии, но они неумолимо отвергались. Когда подобная ситуация затя-гивается, невольно задаешься вопросом: «Или я полный бездарь или просто не понимаю, чего хотят от меня?» Я лез из кожи до тех пор, пока не понял, что требовалось нечто "запоминающееся", т.е. похожее на все, что звучало в советских фильмах тех лет. В дальнейшие годы мастерами таких "лейт-мотивов" стали Андрей Петров и Микаэл Таривердиев. Принеся нарочито пошлую, на все похожую мелодию и, внутренне краснея, я неожиданно был похвален возгласом режиссера: «Вот это то, что надо!» Но "продажа души дьяволу" не состоялась - вмешались более могущественные силы: совет-ские танки вошли в Прагу, а писатель Грин что-то вякнул в защиту чехов. Сразу же спектакль сняли, а я был спасен от позора, не став автором пошлой мелодии.

С режиссером .Худяковым все было значительно плодотворнее. Решил он поставить не что-нибудь, а "Алису в стране чудес" Льюиса Кэролла. Музыка планировалась джазовая, и я написал пар-титуру для биг-бенда. Но события в Чехословакии произошли и партия, нагадив в чужой стране, как обычно, начала закручивать гайки в своей. Напуганный и танками, и звучанием биг-бенда, музыкаль-ный редактор Михаил Бланк умолял заменить медь деревянными духовыми, по-видимому, считавши-мися политически нейтральными - флейтами, гобоями, кларнетами. Я не стал упорствовать, получи-лось даже очень оригинально, хотя и это не спасло... Но о печальном чуть позже.

А пока происходила запись музыки в Доме на улице Качалова. Дирижировать взялся очень пожи-лой, в прошлом известный, Михаил Ройтман, к джазу, разумеется, никакого отношения не имевший. Но ладно бы - к джазу! На репетиции выяснилось, что он очень туговат на ухо и все время переспра-шивает (человек давно на пенсии, а тут халтура подвернулась). Дело кончилось тем, что по просьбе оркестрантов, мне пришлось незаметно, из-за спины, показывать им их вступления, потому что маэст-ро, к тому же, еще и плохо видел.

Второй забавный эпизод на этой записи: я осмелился, будучи сильно развращен джазом, в одном из музыкальных номеров, в партии фортепиано проставить лишь буквенные обозначения аккордов. Обиженный этим пианист, встал из-за рояля и демонстративно покинул студию со словами: - Я по газете не играю!

Так что аккомпанировать Вале Никулину, проникновенно исполнявшему джазовую балладу, при-шлось мне самому.

Теперь об обещанном печальном. Спектакль прошел в эфире и даже повторялся, но, когда через несколько лет, двое из снимавшихся в нем, мои друзья Валерий и Игорь покинули Союз, то пленку... правильно! - размагнитили. Очень уж распространенным это было методом воздействия на непатрио-тичное поведение.

В дальнейшем телевидение возобновило спектакль с таким же названием, но с музыкой Евгения Геворгяна и новым режиссером.

Тем временем или чуть раньше угораздило меня снова написать музыку для "Современника", и опять джазовую. То была пьеса Эдуардо де Филиппо "Искусство комедии" в постановке молодого ста-жера Людмилы Голубковой. Записывали музыку Герман Лукьянов (труба), Андрей Русанов (саксофон), ставший позднее преуспевающим американцем, Виктор Дорохин (барабаны), ставший в дальнейшем преуспевающим попсовым композитором, и я (контрабас), так никем и не ставший.

Еще чуть раньше, в промежутках между телевидением и "Современником", приятель Владимир Ма-ганет сосватал меня (из лучших побуждений, конечно) с театром Советской Армии. Понятное дело, название театра отпугивающее, но я, по слабости воли и тяге ко всему неизведанному, согласился. Долго встречался с солидным, ходившим с тростью, дядечкой, режиссером Александром Шадриным, и обсуждали музыку к пьесе Лопе де Вега "Овечий источник" (Фуэнтэ Овехуно). Музыка, разумеется, должна была быть испанизированной, и пришлось некоторое время изучать народные испанские пес-ни и романсеро, чтобы проникнуться нужным колоритом.

Режиссеру понравилось написанное, но спектакль по каким-то причинам так и не был поставлен. У меня, как память о том периоде, сохранился "Испанский вальс". Но режиссер на этом не успокоился и решил ставить пьесу комсомольского поэта Михаила Светлова "Бранденбургские ворота" на военную тему. Режиссер бывший фронтовик, да, к тому же, инвалид, потому и ходил с тростью. Сами понимае-те, с джазом тут выходит натяжка и опять попахивает "продажей души", так как музыка, в основном должна состоять из песен, стилизованных под песни военных лет. Скрепя сердце, все же решил по-пробовать и захотел даже джазировать подобные песни. По мере написания, показывал заготовки ре-жиссеру, приезжая в известное своей пятиконечностью здание.

Там и столкнулся, притом вторично, с достаточно известным впоследствии композитором Влади-миром Дашкевичем. Первая встреча произошла в начале 60-х, когда я приехал в Москву на разведку - узнать, как поступают в консерваторию. Зашел и в Гнесинский институт. Там и встретился с общи-тельным, словоохотливым абитуриентом, который, успев закончить ВУЗ по химии, теперь собирался учиться на композитора. Что же, стремление похвально, Бородин тоже химик! Показав на радостях будущему Бородину свою юношескую сонатину в духе Моцарта, получил ряд поучений, не со всеми из которых согласился, но промолчал, учитывая более зрелый возраст нового знакомого. В тот год быв-ший химик и поступил в гнесинский к Николаю Пейко, а я, спустя два года - в консерваторию к Щедри-ну.

И вот в стенах театра Советской Армии вторая встреча, когда я принес на суд режиссера очеред-ную порцию джазированных военных песен. Шадрин (почти Щедрин, мистика!) чем-то неудовлетворен в моих эскизах, и призвал в качестве третейского судьи музыкального руководителя театра, коим и оказался вездесущий Дашкевич. Опять я выслушал ряд поучений, впрочем, вполне справедливых (неуместная джазовость портила дело). О той, первой встрече он, разумеется, не вспомнил и видел меня как бы "впервые". Режиссеру понравились дельные замечания музрука, а я подумал: «Вот, пус-кай он вам и пишет». Последующее сотрудничество Дашкевича с мелодекламатором Еленой Камбу-ровой подтвердило, что подобные пафосные, псевдогероические опусы и были его стихией.

Придя домой, осознал, что взялся не за свою тему и опять стою на пороге "продажи души дьяво-лу". Жил я тогда без телефона - связь односторонняя, что порой спасало от ненужных контактов. В то время почти от дома, с Пресни, до площади Коммуны, где театр, ходил уютный трамвай. Положив подмышку пухлый сценарий и решив прервать затянувшийся, ненужный контакт, воспользовался удобным транспортом. Войдя в пятиугольное здание, вручил сценарий тосковавшему привратнику и попросил передать сей талмуд хромому режиссеру.

Естественно, что меня больше никто не разыскивал, но и в театральном репертуаре знакомое на-звание так и не появилось. Примерно похожим образом завершился новый роман и с "Современни-ком". Решила Галина Волчек поставить "На дне" Максима Горького (о как далеко от джаза!), а тут я опять болтаюсь. Ну, она и ко мне: напиши музыку. Я, понятно, встрепенулся: какую? неужели джаз? Ан нет! Говорит, надо использовать мелодию каторжно-тюремной песни "Солнце всходит и заходит», и чтобы она, видоизменяясь, звучала на протяжении всего спектакля, передавая различные состояния героев.

Я, загасив как окурок робкий голос подсознания - опять не за свое дело берешься - принялся за ра-боту. Решил - коль не джаз, то пускай будет "современка". Написал вариации на тему этой мерзкой песни в духе Шенберга для струнного квартета. Результат, конечно, предугадать не трудно. Замысел оценен не был - тему песни Волчек узнать не смогла и подумала, что ее разыгрываю.

Так вот дважды дьявол мою душу не принял. Видать, не вкусной показалась. Этой последней исто-рией и заканчиваются похождения по телецентру и театрам. Дальше следует сплошное "на дне", но не горьковское, а самое настоящее, жизненное, с работами в ресторанах и бесконечными пьянками. Всплыть удалось, но ой как не скоро! Ряд лет спустя, в Лаврушинском переулке столкнулся нос к носу с Олегом Табаковым. Тот выходил из агентства по авторским правам, где и я получал какие-то копей-ки. Тогда не подозревал, что Табаков помимо исполнителя, может оказаться и автором. А он таки был им, и весьма преуспевающим.

На мой вопрос, сопровождаемый, вероятно, не слабым перегаром: - Леонид Ильич, я Крупская. Вы меня помните? Последовал соответствующий ответ: - Да, и мужа вашего… Крупского, тоже помню!

15. КАК Я ХОТЕЛ ПРОДАТЬ ДУШУ ДЬЯВОЛУ.

Был на радио в 60-е годы замечательный джаз-оркестр п/у .Вадима Людвиковского, официально именовавшийся Концертно-Эстрадным. Слово "джаз" резало слух партийным бонзам. Играли в орке-стре лучшие музыканты страны: Геннадий Гольдштейн, Константин Носов, Алексей Зубов, Владимир Чижик (трубач, не путать с пианистом), Борис Фрумкин, Александр Гареткин и др. В тот период музы-кальным руководителем являлся Георгия Гаранян, а Людвиковский считался художественным руково-дителем. Базировались и репетировали в клубе министерства финансов, расположенном недалеко от Красной площади. Многие музыканты захаживали в гости. Центр города - удобно! Захаживал и я, при-нося иногда пьесы, в надежде, что сыграют.

Я тогда работал тоже в оркестре, но п/у Утесова. Из множества пьес, приносимых мною, ни одна так и не прозвучала в эфире. Мне объясняли, что пишу слишком сложно и не похоже на ту звуковую гладь, которая должна, по мнению музыкальной редакции, услаждать неискушенный слух простого советского человека. Требовалось мажорное, бодрое, а у меня все не то. Зачем посвящение какому-то Хоресу Сильверу? Да и диктор запнется, произнося непривычное, несуразное имя! Музыканты ор-кестра переиначили название в "херес" Сильвера. Херес, как известно, сорт вина, и очень этим забав-лялись.

Не хотелось писать как все, в бодро-советском стиле. Считал подобное уступкой принципам, изме-ной джазу и вообще продажей души дьяволу. Но Жора Гаранян стал убеждать: напиши одну пьесу попроще, для отвода глаз - редакция пропустит, а дальше легче будет и дело пойдет. В ту пору был я весьма морально неустойчив: пил, безобразничал, потом раскаивался, просил прощения и пр. Короче - дал себя уговорить!

Решил: продам один раз душу дьяволу, посмотрю, что из этого получится. И вот, буквально насилуя себя, сочинил какую-то пьесу в стиле тех, что звучали в эфире. Мало того, еще и партии сам из парти-туры выписал - так хотелось, чтобы побыстрей сыграли. Пришел на репетицию, раздал ноты. Все ка-кие-то сидят насупленные, мрачные, но сыграли и Жора говорит: «Теперь то, что нужно, но, увы - нас разгоняют...» Я слегка опешил. Вскоре выяснились и подробности: на днях Людвиковский по пьянке угодил в милицию и на Радио незамедлительно пришла "телега", а этого только и ждали. Руководство во главе с Лапиным давно точило зубы на этот рассадник джазовой заразы, и повод представился.

Собрал я ноты, положил в портфель и пошел гулять по Москве. Шел и размышлял: хотел продать душу дьяволу, а тот не принял. Значит, делать мне это противопоказано! Меня же и наказали. Раз-мышляя, вышел на набережную Москвы-реки.

«И зачем теперь нужны эти ноты? - думал. - Куда их деть?»

Затем раскрыл портфель, достал партитуру, партии (сколько потрачено времени, сил!). Пустил их по ветру. И полетели над водой белыми чайками нотные листы в сторону Крымского моста.

16. ОТРЕЧЕНИЕ.

В разгар бушевания моего джаз-рок ансамбля "Шаги времени" поступило предложение записаться на радио (!). Для бедного, неизбалованного советского джазмена это всегда большая честь. Вдруг великое ракетно-ядерное государство нисходит до того, чтобы потратить на какую-то идеологически сомнительную мелюзгу драгоценное время и метры дефицитной магнитной ленты. Понятно, надо дрожать от счастья и биться в радостной истерике. Мы и бились, и дрожали, не думая, как весь ос-тальной капиталистический мир, о каких-то там (тьфу ты!) деньгах. Не в деньгах счастье...

Естественно - запись записи рознь. При всей лояльности держава, конечно, не могла допустить, чтобы нечто подозрительное внезапно вырвалось на просторы непорочного советского эфира, и про-стой советский человек услышал бы какую-то крамолу. Говоря без выкрутасов, ничего подобного не могло зазвучать из радиоточек, находящихся на кухне в каждом доме, т.е. по первой программе. По приемнику - еще, куда ни шло! Но всего надежней - вещание на заграницу, в традициях потемкинских деревень: мол, у нас все есть... кроме секса, конечно! Из-за того, что в программе ансамбля имелась пьеса "'Образы Испании", нам и предложили записываться для испанской редакции Иновещания.

Когда, по прошествии нескольких дней, радостная дрожь в коленках, наконец, утихла, я объявил о грядущем "счастье" ребятам. Дрожь передалась им тоже. Но, когда и они отдрожали (через неделю), отправились мы на эту запись. Договорились встретиться у дверей гостеприимного дома Радиовеща-ния и Звукозаписи на улице Качалова.

Народ добирался, кто откуда. Я и трубач Дима поехали из училища, из Электростали. Прибыли ча-са за два и поплелись от Курского пешком через весь город, надеясь по дороге отобедать. Повезло: зашли в пельменную недалеко от ЦК ВЛКСМ. Насытив желудки, и идеологически очистившись лишь близостью к указанному зданию (ЦК), отправились дальше по маршруту. Пришли вовремя, а тут и ос-тальные подоспели.

Выписали пропуска по заранее предоставленному списку, и мы переступили порог "радио-храма". Ласковые, но непреклонные милиционеры произвели неназойливый досмотр футляров и чехлов на предмет обнаружения оружия и боеприпасов. А чему удивляетесь? Вдруг, войдя в студию, захотим устроить государственный переворот, начав орать в микрофоны: «Большевики, сдавайтесь! Наши в городе!» Но, слава Богу, мы не те, за кого могли нас принять бдительные стражи. Нам лишь бы сыг-рать без ошибок!

Сидим в просторной студии, настроились и изготовились к игре. Звукорежиссер дает команду, на-чинаем играть... - Стоп! - звучит неожиданно. - Начните сначала. У нас неполадки.

Начинаем снова. Примерно на том же месте - опять "стоп" и так еще несколько раз. Понятно, что подобные остановки отрицательно сказываются на исполнителях. Тем более, на неопытных (в ан-самбле - студенты). Если до того останавливались не по нашей вине, то теперь придирки посыпались и в наш адрес. «Стоп! Вторая труба подстройтесь», - звучит из режиссерской рубки порядком подна-доевший голос. Послушно подстраиваемся, и запись продолжается до следующего властного окрика...

Попутно надо заметить, в звукорежиссуру идут не по призванию. Как правило, это люди с музы-кальным образованием (училище, а то и консерватория) и с хорошим слухом (часто с абсолютным). Не став исполнителями, они делаются безжалостными судьями тех, кто ими стал. Я и раньше имел опыт досадных стычек со звукорежиссерами. Вот и примеры.

В середине 60-х, еще, будучи неплохим басистом, принимал участие в записи с певицей Гюли Чо-хели. Играем-играем и вдруг раздается: - Контрабасист, у вас инструмент не строит!

Бдительный, по несведущий в джазе, звукорежиссер так отреагировал на глиссандирующие "подъ-езды" к нотам. То, что для него ужасная фальшь, в джазе являлось распространенным приемом игры. Конечно, справедливости ради, признаюсь, что "подъезды", возможно, получались излишне длинными - перед записью с товарищем опорожнили по бутылке популярного тогда в народе "Солнцедара".

Второй случай - уже в 90-х. Играл я на рояле в КаГэБэнде (Джаз-оркестр погранвойск), записывали на радио программу джазовой классики. Сыграли, записали, тишина. Раздается голос звукорежиссера: «Все хорошо, только вот пианист отстает (?!)» Я сразу понял, в чем дело и ответил: «Всю жизнь учил-ся играть с отставанием, свинговать!!!» Опять джазовый прием не понят и не оценен, привыкшем к классическим маршам звукооператором. На сей раз я перед записью ничего не пил, но, как и в прошлый раз, выслушав замечание, незамедлительно покинул студию. Но продолжим нашу хронику.

С грехом пополам мы все-таки завершили запись "Образов Испании", вдоволь наслушавшись за-мечаний требовательного звукотирана. И тут объявляется откуда-то из-за "кулис" новый персонах тра-гикомедии. Персонаж оказывается представителем этой самой, испанской редакции. Переминаясь с ноги на ногу (так и хочется сказать "на руку"), от явного или напускного смущения, сей представитель стал совать мне под нос листок бумаги и авторучку. Я сначала не понял и, по своей доверчивости, решил: уж не договор ли об оплате мне предлагают подписать? Ан нет! Так только в сказках братьев Гримм, если бы они описывали наше время. Экономная ракетно-ядерная держава хотела получить от меня расписку в том, что никаких к ней материальных претензий не имею (!).

"Экономика должна быть экономной" - говорил наш родной, дорогой Леонид Ильич. Ладно бы, не платили (достаточно лишь одной чести), а то еще хотели обезопасить себя то всяких случайностей, требуя от автора отречения. Я, конечно, подписал с пылкой готовностью истинного социалистического раба, сознавая всю высокую нравственность подобного акта: а то ведь, если бы мне заплатили, - гля-дишь, на очередную ракету денег-то и не хватит...

17. ПРОСТО, ЕФРЕМЫЧ.

Прежде всего, он был работодателем - кормил большую армию джазовых музыкантов (как солис-тов, так и рядовых), давая им работу. Он один умел, прибегая ко всем правдам и неправдам, доказывать околомузыкальным начальникам необходимость создания джазовых или (мягче) эстрадных оркестров.

А все начиналось с Одессы, хотя наш герой по рождению бакинец. В конце 50-х он создал там, про-гремевший на всю страну, "Зеленый джаз". Я тогда жил в Астрахани и учился в старших классах обыч-ной школы, но уже бредил этой музыкой. Висели в городе яркие афиши, но оркестр так и не посетил город на Волге. Позже узнал - коллектив распался к тому времени.

Следующий свой оркестр Ефремыч создал в столице, в рамках Москонцерта. Как только не вели-чали злопыхатели оркестр, склоняя необычную фамилию создателя: горбатых, глухих, слепых, хро-мых, сутулых. Да и приговаривали: «горбатых могила исправит!» Но самым точным - назвать оркестр снова "зеленым", но не джазом, а... «змием»! Подобный намек, как будет видно из дальнейшего, впол-не обоснован.

Еще с одесских времен за Ефремычем закрепилось прозвище "санитар", потому что он, гастроли-руя по стране, очищал города от слабых или пьющих музыкантов, приглашая к себе на работу. По-видимому, ими было легче командовать. Хотя в Москве у него работали отнюдь не слабые. Чего стоят, например, Герман Лукьянов или Леонид Чижик. По части пьянства, правда, преемственность сохрани-лась. Вспоминая тот период, смело могу сказать, почти как у Горького: то были "мои университеты"... пьянства!

Если, поступив, человек имел лишь склонность, то уходил (все только "по собственному желанию") за-конченным алкоголиком, нуждающимся в лечении. Имелись случаи и летального исхода. Тогда "универси-тетский диплом" присваивался посмертно. Но не будем о грустном и вернемся назад во времена...

Во времена "разгибания" саксофонов (см. статью тов. А.Жданова "От саксофона до финского ножа - один шаг") прозорливый Ефремыч скупал гонимые инструменты за бесценок. Когда времена потеп-лели, выдавал их исполнителям напрокат за некоторую мзду. Говорят, в зелено-джазовую бытность всё, начиная с концертных костюмов и кончая декорациями, являлось личной собственностью нашего героя. В советские времена такое не приветствовалось, и Ефремыч всегда сетовал, что не в той сис-теме живет, что на Западе он бы развернулся. Но до общественных перемен было еще далеко, а жить-то как-то надо.

Ефремыч, помимо руководства и дирижирования, не расставался с трубой и часто, сидя в глубине полутемного зала, извлекал из дудки (под сурдинку) малопристойные, жужжащие комарино-осиные звуки, умилявшие весь оркестр и, особенно, трубачей. Интенсивность его "игры" резко возрастала, когда репетицию посещало какое-либо начальство. Причина исполнительской активности проста: Еф-ремыч получал деньги еще и как трубач, поэтому всячески при свидетелях подчеркивал, что играет на любимом инструменте чуть ли не день и ночь, и деньги получает за совместительство не зря.

Часто он демонстрировал, как занимается даже, будучи больным. Рассказывали: как-то кто-то на гастролях постучал к нему в номер, о чем-то спросить, и, после традиционного "кто там?", долго ожи-дал в коридоре, пока дверь не распахнулась, и на пороге не предстал хозяин. На дворе лето - хозяин лишь в одних трусах, с мокрым полотенцем на голове, но с неразлучной трубой в руках. Печаль на лице, казалось, говорила: «Смотрите, я даже больным занимаюсь - не то, что вы, бездельники!» Прав-да, визитер заранее наслышан о причудах и хитростях маэстро. Поэтому знал, что тот репетирует "болезнь" перед зеркалом, прежде чем открыть гостю дверь.

Ефремыч многим жаловался: перенес, мол, операцию по удалению одного легкого. Но на его теле никто и никогда не замечал никаких шрамов. Злые языки утверждали: легкое вытащили через аналь-ное отверстие.

Возглавляя орду пьяниц и курильщиков, именуемую оркестром, дирижер сам стерильно чист - ни-когда не брал в рот ни вина, ни табака. В Москонцерте являлся даже председателем комиссии по борьбе с пьянством, и успешно проявил себя на этом поприще. Но в своем коллективе изменить си-туацию бессилен.

Еще, когда разговор заходил о воинской службе, он, делая таинственное лицо, намекал, что имеет удостоверение, открывающее любые двери и, что ему даже генералы не страшны. На дальнейшие расспросы и уточнения никогда не поддавался. Действительно, Ефремыч часто "отмазывал" своих провинившихся подчиненных (от милиции - элементарно!).

Как правило, гастроли не обходились без конфликтов. Если не с администрацией гостиниц, то с милицией непременно. Случалось, и с железной дорогой ссорились. Существовала дурная традиция выбрасывать из мчащегося поезда огнетушители, дорожки, коврики, пепельницы и вообще все, что попадалось под горячую руку (артисты резвились!). Посему на станциях и полустанках встречали с эскортом. Тогда-то и прибегал наш защитник, как к волшебной палочке, к своему таинственному удо-стоверению. И оно, не поверите, действовало безотказно.

Любил дирижер также рассказывать невероятные истории. Когда американцы высадились на Луну, Ефремыч так прокомментировал это событие: "Бывший муж моей жены, адмирал-подводник, на своей субмарине переметнулся к американцам и выдал секрет топлива, которым владел. Поэтому они на этом топливе и смогли успешно долететь". Никто, конечно, с рассказчиком не спорил и лишних вопро-сов не задавал. Тема, сами понимаете, к шуткам не располагающая.

Кстати, о супруге. Она, в прошлом опереточная певица, считалась главной солисткой оркестра. Обычно, жены дирижеров сильно влияют на мужей. И здесь не было исключения. Учитывая частые смены настроения капризной солистки, все номера ее обширного репертуара писались в 2-х тональ-ностях. В обычной, если настроение хорошее, и на полтона ниже, если - плохое. Прибавив сюда но-шение лишь пятака в кармане (на метро) и дирижирование с грудным ребенком на руках, можно дога-даться, что жизненный путь маэстро усыпан не только розами. Бывало, Ефремыч жаловался на свою тяжкую долю одной лишь фразой: - Из кухни не вылазю!...

В период бурного расцвета всевозможных вокально-инструментальных ансамблей (ВИА) наш маэ-стро тоже решил не отставать от моды и озадачил всех идеей превратить оркестр из только играюще-го еще и в поющий. Пьющим оркестр был всегда, а вот поющим не пробовал.

Пригласили настоящего хормейстера. Ему поручили заниматься с будущими певунами. Но основ-ная тяжесть ложилась на аранжировщика, которому следовало в партии каждого инструмента преду-смотреть, где играть, а где петь. Например, трубач сначала играет, как положено, в строе В, а затем тональность меняется и он должен петь в строе С - канитель ужасная! Но, чем бы дитя не тешилось... Репертуар тоже был выбран особый. "Полюшко-поле", "Эх, тачанка!" и далее в том же духе. Премьера готовилась к круглой дате. День рождения комсомола. Длилась хоровая эпопея, чуть ли не полгода, пока здравый смысл не восторжествовал, и хормейстера благополучно уволили, а к юбилейной дате подготовили обычный концерт. Но все же замахнулись грандиозно, на уровне высадки американцев на Луну за счет чужого топлива. Аж дух захватывало! После несостоявшегося вокально-инструментального бреда долго не могли оправиться от морального потрясения и пить стали с еще большим остервенением.

Вот такой он, неуемный на выдумки, никому не дающий скучать, наш Ефремыч. Вспоминаются и многие его житейски-мудрые высказывания, а то и просто "приколы" типа: "Стой там - иди сюда!" или "Ты себя из зала слышал? Иди, послушай". Когда его что-то смущало в партитуре, а автор не согла-шался, то следовал вопрос: «Разве это золотом по мрамору написано?» Такое обезоруживало, и при-ходилось критику признавать справедливой.

И в заключение, самый знаменитый афоризм, характеризующий автора как неистребимого оптими-ста: - На каждую хитрую жопу есть х…с винтом!

18. ЗАПЛЫВ И САТИСФАКЦИЯ.

Приехали мы как-то по весне - был ранний май - с нашим оркестром на гастроли в город, где, как в песне поется, "ясные зорьки". Приехали после полудня, когда "зорек" и след простыл! Поселившись в гостиницу, пошли незамедлительно гулять по городу, дабы продолжить выпивон, длившийся всю ночь, пока ехали из Москвы.

С едой в городе имени великого советского писателя явно слабовато. Впрочем, как и в других горо-дах, вне зависимости от того, именем кого из великих они названы. Но зато по части алкогольной про-дукции дело поставлено на широкую ногу. Наверное, злые инородцы решили споить Россию. Ах, они такие-сякие!

Нас это вполне устраивало, посему, накупив "стеклянной продукции" в большом изобилии, отпра-вились на берег Волги к тому месту, где в нее впадает Кама. Расположились на живописном берегу. В честь соединения двух рек, стали соединять, вернее, смешивать водку с пивом. Долго наслаждались воздействием этого "ерша" на наши, утомленные пьяной, бессонной ночью, организмы. Воздействие оказалось странным. Двоим непреодолимо захотелось, переплыть Великую реку. Не принимая во вни-мание никаких доводов, они быстро разделись, и бросились в холодные воды.

Я и мой товарищ по прозвищу "туркмен" (русский, но родился в Туркмении), остались на берегу ох-ранять шмотки. Разогретые алкоголем пловцы быстро удалялись от берега. Присутствовавшие побли-зости местные жители выказывали нездоровый интерес к необычному зрелищу. Под веселое улюлю-канье толпы две бесшабашные головы постепенно становились все более трудно различимыми в волнах. Дело начинало приобретать дурной оборот. Затянувшаяся шутка вскоре могла превратиться в трагедию. Мы с "туркменом" стали, что есть мочи, кричать и жестикулировать, но вряд ли "спортсме-ны" нас видели и слышали.

Я припомнил виденную сцену в Астрахани. То было в летний полдень, в 30-ти градусную жару. Двое забулдыг сидели на травке, на берегу тамошнего канала, вода в котором настолько непроточная, что имела зеленый цвет. Один из них - инвалид с протезом вместо ноги. Инвалид и его собутыльник, опорожнили поллитровку "табуретовки" (денатурата) и, судя по смеху и матерщине, пребывали в ве-селом расположении духа. Солнце припекало немилосердно, пот градом катился с разгоряченных физиономий. Инвалид решил освежиться, снял лохмотья, отстегнул протез и бросился в зеленые во-ды. Собутыльник инициативу не поддержал, оставшись на берегу. Пловец, доплыв до середины, скрылся вдруг из виду. Прошли минуты, которые являлись пределом пребывания любого ныряльщика под водой, но гладь воды чиста. Товарищ на берегу, вместо того, чтобы позвать на помощь, стал дико хохотать, показывая рукой в направлении, где несколько минут назад торчала из воды голова горе-пловца. Я, в ту пору младшеклассник, шел, ведомый мамой за ручку через мост и был невероятно потря-сен увиденным.

Когда я закончил рассказывать "туркмену" эту печальную историю, наши, сами по себе одумавшие-ся товарищи, повернули "оглобли" и приближались к берегу, к явному неудовольствию местных зевак. Мы обрадовались - на сей раз обойдется без утопленника. Посиневшие пловцы, дрожа, вылезли из воды - хмеля как не бывало - нужно снова употреблять согревательное зелье. И мы опять отправи-лись на поиски очередного винного магазина.

По пути наткнулись на очень популярное в те времена культурно-спортивное, развлекательное за-ведение с военным уклоном под коротким названием "Тир". Заведение находилось на пустыре. Двери широко и гостеприимно распахнуты. До слуха доносилось, знакомое с детства, пощелкивание пневма-тических винтовок и пистолетов. Мы, в плохом настроении после неудачного заплыва, ввалились туда. Стреляли, стреляли, но, в основном, мимо. Выигрывание какого-либо приза нам, явно, не светило. Почему-то на это все сильно обиделись, и дело дошло до ссоры с хозяином заведения. Он нам указы-вал на нашу нетрезвость, а мы посчитали, что прицелы специально сбиты, чтобы усложнить стрелку задачу. Не найдя с хозяином общего языка, рассерженные покинули заведение. Свежий воздух ничуть не успокоил. Ущемленное самолюбие требовало удовлетворения, что незамедлительно и последова-ло. На пустыре кругом валялось множество камней. Ими стали бросать в открытую дверь тира, стара-ясь сбить непокорные мишени. Из глубин заведения доносился сначала гневный, но постепенно сни-зошедший до жалобного, голос, наказанного за нелюбезность "тировика".Наконец, получив эту самую САТИСФАКЦИЮ, взяли ноги в руки так, что ни одна бы милиция не догнала, и были таковы.

Этими "происшествиями" и ознаменовалось начало гастролей в славном волжском городе, где, по-стоянно пребывая в хмельном угаре, нам так и не удалось увидеть эти самые, "ясные зорьки".

19. ВСТРЕЧА В САДУ

В начале анекдот. Сидят вечером в парижском ресторане двое белоэмигрантов. Сидят долго, ожи-дая Федора Ивановича Шаляпина, который после спектакля обычно заходит ужинать. Одного из них совсем разморило - голова вот-вот упадет в тарелку.

- Ванька, не спи, Федора Ивановича пропустишь, - тормошит один другого.

Захмелевший Ванька, не в силах бороться со сном, так и клюет носом.

- Не спи! Слышь? Федор Иваныч скоро придет, - тормошит снова собутыльник. И в тот момент, ко-гда Ванькина голова рухнула в объедки, пробежал по залу шепоток, какое-то волнение случилось у входа, и означилась в толпе знакомая импозантная фигура.

- Ванька, Ванька, проснись! Вот он, Федор Иваныч, глянь-ка, - будит сосед. - Собственной персоной!

Ванька приподнимает голову, приоткрывает один глаз (остатки ужина запутались в усах и бороде).

- Фед-дыр Ив-ва-ныч? - икает он, - Да-а-а-а? ...Ну и гони его на х..!

Теперь о несколько ином, но похожем случае, происшедшем в наши дни. В начале 80-х репетиро-вал я со своим биг-бэндом в Зеркальном театре сада Эрмитаж, где в то время находилась репетици-онная база Московского Объединения Музыкальных Ансамблей (МОМА). Не то май, не то июнь. Сад в буйной зелени, а по аллеям гуляют отдыхающие. В антракте иду с трубачом Колей Титовым по до-рожке и вижу: на скамейке, греясь на солнышке, сидит сам Леонид Осипович Утесов. Жил он по со-седству, поэтому постоянно отдыхал здесь. Сидел маэстро, опершись на палку, как обычно сидят все старики его почтенного возраста. Все-таки глубоко за восемьдесят. Сидел Народный Артист, заду-мавшись. Мы прошли мимо, и я говорю Николаю примерно как в ранее изложенном анекдоте: - Смот-ри, сам Утесов, собственной персоной!

Николай, как и тот Ванька, отвечает равнодушно: - Кто, кто? Утесов? Ну и пошел он на х..!

Вот они какие, неблагодарные потомки.

Байка про Утесова.

Однажды Леонида Осиповича спросили: - Как вы относитесь к Эллингтону?

Чуть помедлив, он без ложной скромности ответил: - У них - Эллингтон, а у нас - я!

20. ПОЧЕРНЕВШИЙ ОТ ТРУДА

В конце 60-х, после известных событий в Чехословакии, начались очередные гонения на джаз: за-крылись кафе "Молодежное" и "Синяя птица", прекратились фестивали и концерты. Надо было как-то трудоустраиваться, и многие (я в том числе) подались в Москонцерт. Устроились в легендарный ор-кестр п/у Горбатых, бакинца, в прошлом трубача и вообще экстраординарной личности. Стали там рабо-тать: трубачи - .Лукьянов, .Аваков, тромбонист - Сухих, саксофонисты - Шеманков, Панов, Журов, Высоцкий (но не тот), пианист Чижик, и ваш покорный слуга на контрабасе.

Пытались пристроить туда и будущего артблэйковца В.Пономарева, но ничего не вышло, потому что он практически не читал с листа и киксовал непрестанно, а о высоких нотах и говорить не прихо-дилось. Так что, не подойдя в оркестр п/у А.Горбатых, он подошел в дальнейшем Арту Блэйки. Бывают такие чудеса!

Настал черед трудоустройства и барабанщика Василькова - он долго сидел без работы, проживал в квартире ученика-товарища Андрея Русанова на улице Станкевича бесплатно, питаясь колбаской и водкой, кои регулярно приносили друзья-товарищи.

Оркестр имел приличный репертуар. В основном, "снятые" Левоном Мерабовым, музыкальным ру-ководителем, фирменные аранжировки. Для такой музыки нужен был хороший барабанщик. Мы с Иго-рем Высоцким аттестовали, Василькова как выдающегося экстра-класса музыканта, что вполне соот-ветствовало действительности. На что музрук. сказал: - Хорошо, приглашайте!

Заблаговременно дали Василькову партии ударных на дом заранее ознакомиться, потому что были они не простыми. Времени на просмотр, как выяснилось потом, у нашего виртуоза не нашлось (между попойками практически не было перерывов). Володя считал всех оркестровых музыкантов жлобами неритмичными, что было недалеко от истины, а себя, разумеется, эталоном, что тоже приближалось к ней. Притом всех, с его точки зрения неритмичных, именовал «мразью белокожей».

На резонный довод "ты и сам белый" отвечал решительно: «Я черный, а почернел от труда!» (И вправду, о трудолюбии его ходили легенды).

Решительный час настал. Идет долгожданная репетиция. Все сидят на местах. Володя - за ударной установкой. Мерабов дает темп очередного опуса. Зазвучала пьеса Каунта Бэйси. Гость за барабана-ми, что называется, "глядя в книгу, видит фигу" - играет мимо, никак не взаимодействуя с остальными. Отыграли одну пьесу, затем другую - та же картина. Всё - "мимо денег". Наконец, антракт, и народ вы-ходит в фойе, кто в сортир, кто покурить, кто - и то и другое. В зале остались двое - испытуемый и ис-пытатель. Проходит несколько минут. Из открытой двери доносятся истеричные крики испытателя и истошные вопли испытуемого. Все возвращаются на шум. В зале чуть ли не драка: Васильков сидит за роялем и, демонстрируя эталон ритмичности, наяривает буги-вуги, попутно укоряя Мерабова, за то, что тот так не может. Как выясняется, все, кроме Володи, играли неточно, неритмично и, вообще, он бы преподал всем урок метра и ритма, да жаль время тратить на каких-то "мразей белокожих".

Подводит конец дискуссия контрдовод музруководителя: - Заткни свое самомнение в жопу!

Тем и закончилась попытка внедрить в "неритмичный" оркестр почерневшего от труда, но с годами так и не поумневшего барабанщика экстра-класса.

21. ТОЛСТОВЕЦ И СУРДИНА ДЛЯ ТРУБЫ.

Находились мы с оркестром Горбатых в Новосибирске на репетиционном периоде, готовили боль-шую программу с кордебалетом и прочими радостями. Было роскошью везти оркестр, певцов, балет, костюмы, декорации и прочий реквизит в другой город, расселять в гостиницах, платить (и не мало) за аренду сцены оперного театра, чтобы, отрепетировав и показав там премьеру, лететь обратно в Моск-ву и оттуда, уже после московской премьеры, начинать гастроли по Союзу. Тогда, при советской вла-сти, Москонцерт являлся очень богатой организацией!

Но наш рассказ не о богатых организациях, а о забавных случаях, имевших место в то время. В ор-кестре из звезд первой величины трудился лишь один Герман Лукьянов. Леня Чижик к тому времени поехал сдавать сессию (заочно учился в Горьковской консерватории). Вместо него с нами отправился какой-то неизвестный, заурядный пианистик. Я играл на контрабасе и писал аранжировки. Но вернем-ся на сцену Новосибирского театра.

Сцена не просто огромная, а гигантская, да и зал вместительнейший, но особенно впечатляли ку-лисы. Там вполне можно заблудиться, не имея компаса… Придя на репетицию, я у служебного входа заметил весьма необычного человека. Высокий, крепкий, статный старик с большой седой, окладистой бородой, в русской косоворотке навыпуск, подпоясанный узким ремешком. Вылитый Лев Николаевич - впору писать портрет с натуры. Тут навстречу Герман идет, я и говорю ему:

- Видишь у служебного входа осанистого старца?

- Вижу, - отвечает Лукьянов в обычной своей олимпийско-спокойной манере.

- Он толстовец. Не пьет, не курит, вегетарианец, - импровизирую я. - Не хочешь ли с ним познако-миться?

Герман, будучи "сыроедом" (не ел вареной пищи, сыр здесь ни причем), - а все сыроеды народ до-верчивый, - устремился к незнакомцу и, подойдя, сразу - быка за рога: - Вы толстовец? Не едите мя-са? Я тоже...

- Какой еще толстовец? - басит возмущенный псевдо-Лев Николаевич. - Я член партии, заслужен-ный пенсионер!

Герман, теряя олимпийское спокойствие, в гневе бросается ко мне, а меня уже и след простыл!...

Это случай первый, а второй - чуть позже, в день Новосибирской премьеры.

... За полчаса до начала концерта все разбрелись, кто куда. Кто в буфет, кто в туалет, кто на улицу воздухом подышать (август, тепло), кто еще неизвестно куда. А я брожу в закулисье, среди пыльных, громоздких декораций и случайно нахожу некую штуковину. То ли фигурную ножку от шкафа, то ли от стула деталь, то ли черт знает что - некий деревянный конус, похожий по форме и размеру на сурдину для трубы. Хоть вставляй и играй!

Музыкальные инструменты приготовлены для концерта и лежат на стульях возле нотных пультов. Я с этой штуковиной в руках, подхожу к крайнему стулу. Здесь сидит кто-то из трубачей, но не помню кто. Вовсе без злого умысла, а так по дури, вкладываю сей предмет в раструб одиноко лежащего ин-струмента. Предмет точно входит в раструб, как сурдина. Кладу инструмент на место, ухожу и напрочь за-бываю о содеянном.

Проходит некоторое время, раздаются звонки к началу, музыканты занимают свои места. Герман садится на стул (он и оказался крайним), берет в руки трубу, пробует, нажимает клапаны - звука нет. Как и все, не употребляющие в пищу варенное, он недогадлив и принимает простейшее решение: раз-винчивает клапаны, ища причину молчания инструмента. Олимпийское спокойствие его покидает, он нерв-ничает, но причину не находит, а уже звенит третий звонок и гаснет свет в зале.

- Все на месте, все готовы? - спрашивает появившийся дирижер.

- Не играет труба! - шепотом "кричит" сыроед.

- Как не играет? Что еще приключилось? - дирижер тоже нервничает. - Что там из раструба торчит? Никак ножка от кресла! (Со стороны-то виднее.)

И под дружный хохот окружающих, злосчастная деревяшка извлекается. Теперь нужно снова со-брать весь механизм, а нетерпеливая публика чуть ли не ногами топает. Вместо того чтобы первым делом заглянуть в раструб, незадачливый «сыроед» стал развинчивать клапаны. Эх, Герман, Герман! «Уж полночь близится», а ясности все нет и нет…

- В коллективе вредитель, - причитает приверженец сырого, поспешно водружая на место непокор-ные винтики и пружинки. - Кто этот негодяй?

Окончилось благополучно. Задержали начало лишь на несколько минут, как и положено, на пре-мьерах. Концерт прошел с большим успехом. Вредитель так и не был найден. Сознался только сей-час.

22. БОЛЬШАЯ УКРАИНСКАЯ ГАСТРОЛЬ.

С той самой программой, которую так долго готовили в Новосибирске, мы, наконец, отправились в поездку по Союзу. Речь идет об оркестре Москонцерта п/у А.Горбатых образца 19б9-70х годов, в кото-ром мне довелось работать в ту пору. Маршрут таков: Киев, Кишинев, Черновцы, Одесса. Места от-нюдь не плохие, а летом - почти курортные.

Летим в Киев. В самолете, как обычно, началось бурное взаимоугощение коньяком, взятым преду-смотрительно в дорогу по традиции. Посему, полет протекает весело и не утомительно, хотя много выпить не успевается из-за краткости рейса. Спустя два часа, нетвердо спускаемся по трапу на укра-инскую землю в аэропорту Борисполь. Мой товарищ, саксофонист, с кем мы "уконьячивались" в поле-те, внезапно обнаруживает непреодолимое желание облегчить мочевой пузырь. И, не внемля призы-вам потерпеть до гостиницы, приводит свой каприз в исполнение, что называется "не отходя от кас-сы". Зайдя под трап, по которому дружно семенили радостные пассажиры, он с наслаждением пре-дался аморальному занятию. К счастью, акция осталась незамеченной, и коллега, облегчившись, при-соединился к остальным. Если таково начало, то догадываетесь, каким будет продолжение? Но тер-пение, читатель, и едем с нами на Крещатик, к гостинице "Москва", куда намерены поселиться мос-ковские артисты.

Гостиница, что надо - новая, многоэтажная. Входим с Игорем, тем, что под трапом ..., в 2-х местный номер на 11-м этаже. Он первым делом распахивает окна. Думаю, проветрить хочет, а друг хватает со столика телефон и - в окно! Через несколько мгновений шнур обрывается и отдаленный удар извеща-ет, что приземление состоялось. Высоко все же! Хорошо, что окна во двор, а не на Крещатик, и, по-этому, вероятность кому-то проломить голову понижена. Крика не было - никто не убит. Ну и, слава Богу!

У Игоря типичная "агрессивка". Так у нас называлось состояние озлобленности после выпитого. Он также, пока мы ехали в автобусе, вызывал на конфликт нашего пианиста, неприлично варьируя его птичью фамилию и без того доставлявшую ее владельцу массу неприятностей. А фамилия и не Ор-лов, не Лебедев, не Воробьев или Птичкин, и даже не Уткин или Курочкин, а соответствующая еще более мелкому подвиду пернатых. Пианист так рассержен, что грозился отомстить. Месть не застави-ла себя долго ждать. Не успели, наверное, еще останки телефона остыть после падения, как на поро-ге нашего номера возникла фигура свирепого, но малорослого мстителя. Вид мести весьма необычен: мститель прямо с порога стал писать на ковер, застилавший пол. Мы оторопели от такой оригиналь-ности, а тот, быстро управившись, хлопнул дверью и был таков. Вот оно, продолжение, и последова-ло.

Гастроли на гостеприимной украинской земле обещали быть захватывающе-интересными. То-то еще будет!

Далее следовали обычные гастрольные будни: вечером выступление, днем гулянье по городу с обязательным заходом в какое-либо питейное заведение. Набрели как-то на кафе, где под вареники и галушки подавалась настоящая горилка в бутылках с плавающим внутри красным перчиком. Решили ее, непременно, отведать. Крепость больше 40 градусов. Пили с надеждой на какой-то новый кайф. Но ничего особенного не ощутили: перцовка она и есть перцовка, и более пригодна для компрессов, чем внутрь. Были молоды, и ничто нас не брало! Как-то, бродя по городу, остановились у мрачного, внушительных размеров здания, отделанного гранитом и мрамором. Подойдя поближе, разглядели странную вывеску "Державна беспека". Наших скудных знаний украинского хватило, чтобы перевести это как "Государственная безопасность". Тогда не поняли, что это намек или знамением, а дальней-шие события вскоре это подтвердили.

После шумного и большого Киева, маршрут звал нас в тихие и маленькие Черновцы. Отправились на автобусах с остановкой в местечке Бельцы, где я на рынке зачем-то купил свиную ножку или копыто (из чего делают холодец). Не став делать никакого холодца, и не найдя копыту лучшего применения, засунул его, - когда шофер отвернулся, - в радиатор одного из автобусов (не нашего), стоявших на автовокзале. Вот, - надеялся и радовался я, - вонь-то будет, когда он поедет. Но это сущий пустячок, невинная шалость. Кстати, о шалости: за телефон пришлось заплатить, и дело замяли, а ковер, думаю, выветрится не скоро, и долго еще будет дразнить обоняние новых постояльцев.

Под вечер, запыленные и хмельные, прибыли в уютные Черновцы. Дух здесь какой-то не совет-ский. Оно и понятно - Западная Украина! Раньше здесь румыны правили. Городок чистенький, уто-пающий в зелени, скорее - большое село. Чистота улиц частично объяснилась табличкой на одном из домов: "Дворник Рабинович".

Подъехали к старинной гостинице. Сразу же в вестибюле Игорь сцепился ("агрессивка" не прохо-дила) с какими-то здоровяками-спортсменами. Кто-то кого-то толкнул, кто-то кого-то послал ... и, слово за слово. Но, к счастью, все утряслось и даже, более того, узнав, что мы артисты, спортсмены сами напросились к нам на концерт, чему мы были очень рады. В городке винное дело поставлено на широ-кую ногу (круглосуточно), и мы не просыхали. Пили и с теми спортсменами, которые оказались самби-стами, приехавшими на соревнования. Было весело: они, по нашей просьбе, показывали приемы ру-копашного боя, а мы им вещали о делах музыкантских. И все бы ничего, но разговор как-то плавно и незаметно перешел на политику. Поясняю, что мы - это я, Игорь и еще Виталик, тоже далеко не трез-венник.

Мы тогда по очереди читали некую крамольную книжицу. "Раковый корпус" Солженицына, напеча-танную в эмигрантском издательстве "Посев". Автор давно был выслан "за бугор", и чтение его произ-ведений на родине расценивалось, как дерзкая антисоветчина. Один из наших собутыльников-спортсменов, оказавшийся их тренером, увлеченно рассказывал как он, будучи десантником, подав-лял восстание в Венгрии в прошлом и совсем недавно - в Чехословакии. Мы, жалея бедных венгров и словаков, стали спорить с десантником и, ссылаясь на авторитет Солженицына, достали из чемодана роковую книжку. Рассказчик, казалось, не удивился наличию у артистов подобной литературы. Наш спор, не выходя за рамки дружественного, постепенно угас, и мы полюбовно расстались. Они пошли к себе спать, а мы еще долго не могли успокоиться и развлекались тем, что лили из графина воду в открытое окно, чтобы попало соседям внизу - там тоже жили наши. Соседи не разделяли нашего ве-селья. Далеко за полночь мы, наконец, угомонились и заснули тяжелым похмельным сном.

Утром стук в дверь. Горничная, назвав каждого по фамилии, сообщила, что нас просят зайти в ка-бинет администратора и немедленно. Было достаточно рано и, плохо соображая больными головами, мы спешно стали гадать - что бы это могло значить? Сошлись на том, что, наверное, это последствия ночного литья воды - дружки настучали! Опечаленные таким началом дня, быстро одевшись, напра-вились к указанному кабинету. Там нас поджидали ранее не встречавшиеся в гостинице лица. Они, разведя нас по отдельным комнатам, сунули под нос удостоверения КГБ. Помните в Киеве? Державна беспека! Затем потребовали объяснить: откуда у нас взялась зловредная книга? Ночная вода оказа-лась ни причем (какая наивность!). Тут, подымай выше - пахло политикой!

Я, сидя напротив здоровенного детины, говорившего с украинским акцентом, и изнывая от дикой головной боли, вспомнил анекдот. Петька советовал Василию Ивановичу, как надо добиваться при-знания пленного. Того надо сильно напоить и на следующий день не дать опохмелиться. «Это же бес-человечно!» - воскликнул добрый народный герой. Похожее происходило и со мной. Гэбэшник просил написать объяснение (откуда и чья книга?), иначе снимет с маршрута и коллектив продолжит гастроли без меня. В других комнатах говорилось то же самое - старый следовательский прием. В моей же баш-ке свербело одно: где достать и немедленно выпить! При такой внутренней пытке нет никаких сил на внешнюю. Что-то придумать "во спасение" и как-то вывернуться из создавшегося положения моим мозгам не под силу. Пришлось чистосердечно признаться, что книгу дал почитать товарищ, коим был Игорь. А кто ему дал, выяснялось у Игоря. Получив объяснительные, чекисты отпустили нас с миром. Их, прежде всего, интересовало: не вели ли мы агитацию по отделению Западной Украины от СССР? Они, как люди опытные, поняли, что никакие мы не политики, а просто мудаки, выпившие не в меру. А может быть, сделали вид, что поверили. Мы, конечно, понимали, - продолжение не заставит себя ждать в Москве (обычно такие дела пересылаются по месту жительства, в районное отделение род-ных и любимых органов). Когда первый испуг прошел, естественно встал вопрос: - Кто заложил? Вне-запное исчезновение из гостиницы друзей-самбистов красноречиво отвечало на него. Удивляться нечему: десантники, пограничники, комитетчики - звенья одной цепи. Они выполнили свой долг и не будем их строго судить за это. Мораль - не надо впредь быть такими не в меру общительными.

Надо ли говорить, что после такого морального потрясения, мы с удвоенной прытью бросились в объятья зеленого змия. А город, казалось, создан для пьянства: во дворах всех частных домиков вин-ные погреба. И, если у тебя есть куда налить, приходи хоть среди ночи, тебе нальют. Морально по-давленные и физически не просыхающие, мы и отправились дальше по маршруту - впереди ждал Кишинев.

Пребывание там ничем выдающимся не отмечено. После истории в Черновцах резвиться больше не хотелось, но пить меньше не стали. В один из свободных дней пошли в том же составе (втроем) на живописный, молдавский базар. Купив живого гуся, чеснока и разной другой зелени, поехали за город, чтобы там, на природе, этого гуся зажарить и съесть под водку. Не помню, кому из нас пришла эта дикая идея, но она всем понравилась своей экзотичностью. Стыдно сейчас вспоминать про это живо-дерство! Гуся умертвили, общипали и стали жарить на костре, который все время тух. Блюдо получи-лось неважным: мясо плохо прожарилось, было жестким, хотя под вино и водку съели дотла. Этим сомнительным пиршеством и исчерпываются молдавские впечатления. Следующий пункт на гаст-рольной карте - Одесса. Город показался пыльным, грязным, обветшавшим. Концерты проходили в летнем театре приморского парка под открытым небом. Единственное спасение от городской неухо-женности - пляж. Там и пребывали в течение всего дня. Винный поток тоже не кончался.

Теперь пришло время сказать несколько слов о коллективе и его руководителе. Начнем с руково-дителя. Александр Ефремович Горбатых - в прошлом трубач, перебрался в столицу из Баку. Баку, как известно, выделялся из всех городов, как и Одесса, типом своих жителей. Считалось, бакинец, как и одессит - это национальность. Наш Ефремыч, как ласково мы называли дирижера, ярчайший пред-ставитель этой «народности». Мужик он добрый и пакостей никому никогда не делал. Какой бы степе-ни серьезности в оркестре не возникал конфликт, виновник всегда увольнялся с работы по собствен-ному желанию, но никогда - по статье. На сей раз, Ефремыч взял с собой в поездку жену и малое дитя. Наверное, не с кем дома оставить. Ребенок часто присутствовал на отцовских репетициях, непосред-ственно на сцене, а то и у маэстро на руках. Мамаша тем временем моталась по магазинам. «Папа, сын твой - ты и присматривай за ним!» Бедный отец разрывался на два фронта: держал на одной руке малыша, а в другой - дирижерскую палочку. Пожалуй, это уникальное явлением в мировой дирижер-ской практике - Тосканини и Стоковскому такое вряд ли бы по силам! Часто случалось, дитя, играя возле папы, невзначай переворачивало страницу-другую партитуры, лежавшей на низком столике перед маэстро. Репетировал он, сидя на стуле. Детская шалость вызывала в оркестре буйную нераз-бериху: написано в нотах одно, а звучит другое. Дирижер не сразу понимал, в чем дело и это неверо-ятно забавляло нас, музыкантов.

Забавляло и еще кое-что. Ефремыч долгое время не мог понять, в чем дело, когда сидевшие прямо перед ним саксофонисты (5 человек) явно пьяны, но спиртным почему-то от них не пахло. Пахло вос-точной пряностью, но какой? Он долгое время не мог понять. Ребята перед выходом на сцену жевали мускатный орех (старая уловка автомобилистов), и эта хитрость спасала, пока дирижер не вспомнил запах, знакомый ему с Бакинского детства.

И еще о группе саксофонов. Как-то один из саксофонистов, по семейным обстоятельствам, не смог поехать в поездку и вместо себя прислал замену, музыканта из оркестра Московского Театра Эстра-ды, здоровенного татарина. Поехал этот здоровяк с нами на гастроли. Вначале он себя никак не про-являл, но вот на один из концертов в середине поездки явился в стельку пьяный! Сидел на сцене весь вечер, звуков не издавая. Надо было и этому радоваться, но, как известно, лучшее - враг хорошего. Сосед сделал запившему татарину нескромное замечание:

- Почему не играешь?

- Если еще спросишь, - зарежу! - услышал неосторожный сосед.

И действительно, после концерта, в гостинице, обидчивый татарин гонялся за обидчиком, размахи-вая топором, - наверное, из дома захватил - и кричал: «Зарублю, сука!» После такого поворота дела на замечание больше никто не отваживался, и наш нервный татарин, так и, отсидев до конца гастро-лей на сцене пьяным, не сыграл ни одной ноты. О лучшем и не помышляли - хорошо, что никого не зарубил.

Но вернемся в солнечный город-герой. Днем жарились на пляже, вечером парились в костюмах на концерте. Ничего выдающегося, если не считать мою ссору из-за какого-то пустяка с Ефремычем, ко-торая привела к крайней мере - депортации провинившегося. Гастроли, так или иначе, заканчивались и не дать мне доработать последние концерты, являлось со стороны дирижера весьма эффектной мерой воздействия на строптивого контрабасиста.

Я был посажен в плацкартный вагон, и покатил в Москву. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. На следующий день дома услышал по радио сообщение: в Одессе холера и объ-явлен карантин.

- Вовремя они меня отправили, - ликуя, подумал я.

Все вернулись в Москву спустя месяц, намучившись в этом карантине. А как же "державна беспека" - назревает законный вопрос. Не забыла ли она, родная, про наши Черновицкие выходки? Нет, "бес-пека" ничего не забывает! Как мы и предполагали, материалы об антисоветских деяниях прибыли сле-дом в столицу. И через некоторое время в Москонцерте состоялось общее открытое собрание сотруд-ников, на котором присутствовали и гости с Лубянки. Один из них прочел лекцию о бдительности и рассказал, о вопиющих случаях, имевших место, назвав наши имена. Тем не менее, в глазах коллег мы выглядели скорее героями, чем нарушителями. Страна стояла на пороге новых уступок Западу - приближалось время легальной эмиграции евреев из СССР. Тут уж не до каких-то книжек - новых за-бот властям по горло.

Ну, а причем же здесь джаз? А не причем! Джаза временно просто не было. Мы от него отдыхали во время этой Большой Украинской Гастроли!

23. "...МЫ ТЕБЯ ПРЕДУПРЕЖДАЛИ"

КАК МНЕ АЛЕКСАНДР БОРИСЫЧ НЕ ЗАПЛАТИЛ.

Поступил я в оркестр Утесова в начале 70-х. До того я работал в гостинице "Москва", на 11-м эта-же, в команде Стасика Барского, известного в то время деятеля МОМА. Находился в "глубокой завяз-ке", - да к тому же только-только вернулся после двухлетних скитаний в семью, к жене, сыну и теще. Как-то приходят ко мне ходоки, вернее, один ходок, известный мне со времен работы в оркестре "сле-пых, хромых и горбатых". И говорит, что работает он теперь у Утесова, и требуется им срочно пианист. Не соглашусь ли я?

Я встрепенулся. Там же гигант Чижик работал! Как же я, бывший басист, смогу после него? Хотя, у Горбатых случился похожий расклад: Чижик работал пианистом, я - басистом; Чижик ушел, я занял его место у фортепиано, а басиста взяли нового. Оказалось, Утесов сделал Чижику московскую прописку, затем - квартиру, а тот, неблагодарный, вскорости ушел. После этого случая "Иванов" (так звали Уте-сова между собой музыканты) больше в жилищных вопросах никогда никому не помогал. Оценив предложение как лестное, я согласился.

Оркестром Утесова руководил в то время Константин Певзнер, композитор, автор некогда популяр-ной "Оранжевой песенки", бодро спетой грузинской девочкой Ирмой Сохадзе. До того Певзнер воз-главлял эстрадный оркестр Грузии "Реро". Имел квартиры в Тбилиси и Москве (в столице - квартиру похуже, в Марьиной Роще). Все вокруг называли его ласково "Котиком", а костюмерша, женщина из простых, - Пензером.

Приняли меня на работу. База (репетиционная, а не военная) находилась в помещении клуба фаб-рики по пошиву одежды "Вымпел", где-то в районе улиц Юннатов и 8-го Марта, сравнительно недале-ко от моего дома. Естественно, я был использован не только как пианист, но и как аранжировщик, тут же получив несколько заказов. Программа готовилась новая, в честь 80-летия Леонида Осиповича. Отметим попутно, я всегда попадал в коллектив, готовящий новую программу, и все тяготы подготовки обычно ложилось на мои плечи. Поручили написать вступительную пьесу, что я сделал. Работу при-знали удачной, всем понравилось. Помимо меня, в оркестре имелось еще два пишущих музыканта: Миша Бойко, игравший на тенор-саксофоне и, также играющий на теноре, Боря Ривчун, сын Алексан-дра Борисовича Ривчуна, героя нашего рассказа и автора первой отечественной "Школы игры на сак-софоне". Однако написание вступительной пьесы Певзнер поручил почему-то именно мне. И еще не-сколько номеров, написанных мной, также признали удачными.

Как-то подходит ко мне на репетиции Ривчун-отец и начинает рассыпаться в комплиментах: и пишу-то я ох как хорошо, и играю-то как замечательно... Я насторожился: "Куда старик клонит? Ведь хвалит-то явно неспроста, что-то, видать, ему от меня нужно". Слово за слово, картина проясняется. Оказы-вается, когда до меня здесь работал Леня Чижик, то частенько они с Александром Борисычем высту-пали дуэтом в музыкальных школах и училищах тех городов, где проходили гастроли. Я поежился, не любя играть без поддержки ритм-секции. «Не такой я виртуоз, как Леня", - говорю Александру Борисо-вичу. Он успокаивает: " Вы Лене ни в чем не уступаете!" Начинаю краснеть, но не могу придумать, как убедительнее отказаться от этой затеи. Ощущая мое упорство, А.Б. применяет тактику "не мытьем, так катаньем" в сочетании - "с паршивой овцы, хоть шерсти клок".

"Знаете, Юра, у меня есть пьеса для саксофона. Не смогли бы Вы аранжировать ее для оркестра?" "Час от часу не легче", - думаю, - "Представляю себе, что это за музыка!" "А почему бы Вам не пред-ложить сыну?", - применяю контрудар. Но А.Б., отменный фехтовальщик, ловко парирует мой выпад: "Его не допросишься!" Все, мне крыть нечем, не могу же я отказать второй раз. Покорно беру ноты и на прощанье слышу: "Не волнуйтесь, я заплачу". "Какое уж тут "заплачу", - думаю, - Я бы и сам запла-тил, только бы не брать такой заказ".

На следующее утро спрашиваю музыкантов, заплатит ли А.Б. "Жди! Он известный шаровик! - сме-ются в ответ. - Удушится, а не заплатит!" Подхожу к сыну: "Боря, почему не хочешь отцу пьесу сорке-стрировать? Он даже ко мне обратился". "Не вздумай! Не соглашайся и вообще, гони его на х..!"- от-вечает сын. Я удивился такой реакции чада: "Что это, Эдипов комплекс?" Но меня успокоили - между ними давняя вражда, сын отца ни во что не ставит. Даже рассказали забавный случай: как-то, во вре-мя концерта, А.Б. сделал Боре замечание и услышал в ответ: "Молчи, солдафон!" Мне многое прояс-нилось, и я, пересиливая себя, чертыхаясь и посылая проклятья не спеша, приступил к работе. Нако-нец, с грехом пополам, закончив партитуру (давно не было более мерзкой работы: музыка – неинте-ресная и пошлая), несу ее на репетицию. Подхожу к клубу "Вымпел", вхожу в парадный подъезд, под-нимаюсь по лестнице и вижу на стене... Что бы Вы думали? Портрет А.Б. в траурной рамке.

История, конечно, очень печальная. Но, тем не менее, вот таким оригинальным способом – не со-чтите за кощунство - А.Б. уклонился от уплаты. За неимением автора и исполнителя (в одном лице) написанная мной отнюдь не маленькая партитура осталась никому не нужной.

На поминках коллеги напомнили: "Мы тебя предупреждали..."

24. ЛЕНИНГРАДСКОЕ ДЕЛО.

Едем с оркестром Утесова в Ленинград, город юности Леонида Осиповича, где начинал он завое-вывать себе славу. Гастроли ответственные. Заранее предупредили, чтобы отнеслись к этому серьез-но, чтобы никаких там пьянок и прочего непотребства. Все всё поняли, и я в том числе, да я и так, сам по себе, давно в завязке: ничего ни грамма, ни-ни!

Люто прохладный май. "Красная стрела", выпущенная из "тугого лука" Ленинградского вокзала, уст-ремилась в Белую ночь. Сижу на откидном стуле в проходе (когда в завязке - всегда бессонница) ку-пейного вагона, а напротив на таком же откидном - наш первый альт-саксофон Карасев - Александра Борисовича Ривчуна к тому времени не стало. Карасев или просто Карась, как называли в обиходе, - пьян в дрибадан или в усмерть, как кому больше нравится. Дышит на меня перегаром, лыка не вяжет, но мучительно упорно что-то рассказывает. Когда трезв, он слегка заикается, так что представляете какая дикция у пьяного.

Терпеливо слушаю эту "Шехерезаду" всю ночь до самого прибытия. Наконец, Московский вокзал - прибыли без опоздания "Шехерезада" устала и умолкла, я счастлив. Добираемся до Октябрьской гос-тиницы и расселяемся в номера. Карася, почему-то, никто не засек - решили, что двое, страдающих от бессонницы, трезвенника коротали путь.

До начала гастролей несколько свободных дней. Прибыли заблаговременно, прорепетировать. Коль свободное время, можно ознакомиться с достопримечательностями города-героя, повидать дру-зей и знакомых. Уменя в Питере дружок по имени Костя, земляк, женатый на широко известной в узких кругах композиторше, ученице Шостаковича. Я у них ранее бывал, и снова набираю знакомый номер. Трубка ответила. Костя на месте. Договариваемся о встрече.

Погода, надо выдалась в то утро "водочная". Серые клочковатые облака, гонимые сильным ветром с Финского залива, казалось, так и призывали: «Купи, откупорь, налей!» И некоторые слабаки подда-лись атмосферным призывам. Купили, откупорили, а налить, точнее разлить на троих, попросили ме-ня, находившегося в то время в завязке, как я уже говорил. Давняя традиция - быть виночерпием вре-менно непьющему. Потому, как и ему приятно, и всем остальным спокойней - дозировка будет беспри-страстно точной - трезвая рука не дрогнет и ни одной капли не прольет. "Развязывали" в то утро тру-бачи во главе с их лидером, носившим странное прозвище "Чипа". Он внешне колоритен: лицо - блин, голова круглая как глобус с редкими перышками русых волос, роста небольшого, с животиком. Персо-наж, сошедший со страниц известной сказки Джанни Родари «Чипполино». Сокращенно – «Чипа».

Благополучно, не пролив ни капли, я отправился по своим делам с чувством выполненного долга. Встретились с Костей, и пошли гулять по городу. Посетили Александро-Невскую лавру, были на моги-лах великих композиторов. На постаменте над могилой Мусоргского заметили изображение магендои-да, звезды Давида. Этому сильно удивились: неужели и Мусоргский был евреем? А впрочем, почему бы и нет?!

Потом бродили по местам Достоевского. Костя оказался настоящим знатоком города и превосход-ным гидом, хотя родился и вырос вдали от этих прекрасных мест. Насладившись вдоволь памятными местами, добрели, наконец, до рюмочной. Она тоже могла претендовать на достопримечательность, поскольку в белокаменной таких заведений открывать, еще не отваживались. Как тут устоишь? Да и тучи стали еще более лохматыми, а и их призывы - еще настойчивее: выпей рюмку, выпей рюмку, выпей рю...

Не устоял гость, потому что и хозяин стал на сторону атмосферных искусителей. Решительно захо-дим внутрь! Система оказывается очень милой: заказываешь рюмку водки, а к ней прилагается кусо-чек черного хлеба с ломтиком масла и селедки. Культура - просто Запад!

Примерно после десятой рюмки уговорили бармена отпустить нам целую бутылку без закуски. Все-таки не на Западе! И началось: после первой бутылки - вторая, потом – третья. Одним словом "заве-лись", да и мокрый снег, переходящий в дождь пошел. Погода подтверждала свою "водочность" на все сто.

Нечаянно глянув на часы, Костя понял, опаздывает на работу в кабак - пришлось прервать виноиз-лияние и срочно ловить такси. Тачку достаточно быстро поймали и успели к началу почти тютелька в тютельку. На ходу переодеваясь, мой друг схватил бас-гитару и прыгнул с завидным проворством (столько выпито!) на сцену. Гость прислонился к стене напротив - свободных мест не оказалось. Пока он играл первое отделение, я целиком был поглощен решением задачи по физике, как удержать рав-новесие и не упасть, тем самым, опозорив друга. Меня явно разобрало сильнее, чем его! В школе по физике учился хорошо, и с задачей справился.

Отделение закончилось. Устоял. Костя подвел ко мне одного из коллег. Тот ранее слышал обо мне, как об известном джазмене. Теперь изъявил желание лично познакомиться. Познакомились. При этом я чуть не упал, неудачно оторвав руку для рукопожатия от стены. Почитатель о чем-то спрашивал, а я, помня, что главное сейчас - равновесие, что-то отвечал невпопад. Так до конца костиной работы и демонстрировал "застенчивость", боясь оторваться от стены.

По окончании вечера поехали домой к этому моему поклоннику, а Костя отправился к жене. С но-вым другом пили коньяк по 6 рублей за сто грамм, что по тем благостным временам считалось нево-образимо дорого. Цена бутылки 60 руб. По нынешним ценам где-то около 600 тысяч или, примерно, около 100 баксов. Не дешево и весьма сердито!

На следующее утро - тяжелейшее похмелье. Что пили, помимо коньяка, трудно вспомнить, но вспомнил число и то, что сегодня Утесов дает вечером первый концерт в Манеже. Я и мой новый зна-комый не транспортабельны. Звоним Косте: спасай! Спаситель соглашается отвезти меня в манеж, и прибываем почти к началу. Все в панике! Обыскались! Я не ночевал в гостинице. Как же без пиани-ста? И вот явился… Но в каком виде?

Под белы рученьки ведут в душ, прямо в одежде ставят под струю, советуют - два пальца в рот - может, полегчает. В ответ на безумное предложение произнесена историческая фраза:

- Вы что, мудаки? Я пил "Наполеон", а вы - два пальца... Нашли дурака!

Короче: первое отделение отыграли без меня, Певзнер неистовствовал, а Иванову давали вали-дол. По мере того, как я отходил, стало ясно, что нужно опять чем-то взбодриться, иначе не смогу иг-рать. И в тайне от всех, прямо из душа послан мною "гонец" в магазин (рабочие сцены всегда в таких случаях выручали). Наконец, закончив водную процедуру и слегка отрезвев, нарядился в концертный костюм и приблизился самостоятельно к сцене, случился антракт. Тут и гонец подоспел и, улучив момент, незаметно вручил мне 0,7 портвейна, так называемый "огнетушитель" (воскресенье и напитки крепостью 40 градусов тогда не продавались).

"Избавление" за пазухой! Где глотнуть? Всюду глаза да глаза. «Безвыходных положений не быва-ет», - говаривал фельдмаршал, товарищ Суворов. И в данном случае он оказался неопровержимо прав! Сцена в Манеже временная (лишь для концертов изготовлялась), представляла наскоро сколо-ченный деревянный остов, покрытый коврами. Под ковры я и шмыгнул, улучив момент. Там, сидя на четвереньках, достал бутыль и как-то боком, скрючившись, стал поглощать спасительную влагу, слы-ша вокруг возгласы: «где он, где он?»

Так же незаметно выполз из укрытия и к началу второго отделения был на месте как бы трезвым. Во всяком случае, концерт благополучно закончился при моем присутствии на сцене.

Потом тягостное собрание, где подверглись суровой товарищеской критике не только я, но Карась и Чипа с трубачами. После долгих раскаяний, извинений и заверений, дело спустили на тормозах, при-знав главными виновниками дурную погоду и ветер с Балтики. "Ленинградское дело" закончилось так, что и волки целы, и овцы сыты!

Снова летит сквозь Белую ночь "Красная стрела", выпущенная из тугого лука Октябрьского вокзала, в сторону Белокаменной, и снова сижу на откидном стуле в коридоре купейного вагона (опять в завяз-ке и опять бессонница), а напротив - на таком же стуле...

25. ВОЗДУШНЫЙ БОЙ.

В марте 197... года находились с оркестром Утесова в Алма-Ате на гастролях. Казахи - народ гос-теприимный, на сей раз превзошли себя. Нечасто в их края приезжает такой заслуженный коллектив: - Государственный Эстрадный Оркестр РСФСР, художественный руководитель народный артист СССР Л.О.Утесов. Солидняк! Это вам не какой-нибудь вокально-инструментальный ансамбль...

Гостеприимные казахи поселили нас не в городскую гостиницу, а в шикарный пансионат их ЦК в го-рах, по дороге к озеру Медео, где находится знаменитый каток, и проводятся международные сорев-нования. Места исключительной красоты - местная Швейцария! Погода отличная - легкий морозец, солнце, ослепительный снег, чудесный воздух. Жаль только, об этих красотах мало кто знает, и ни о каком туризме речи нет. Но вернемся в пансионат. Расселили музыкантов в двухместные номера. "Начальство" (дирижер и вокалисты), как обычно, - в одноместные.

Я оказался с Васильковым. У нас период дружбы. Он выбрал кровать у окна, бросил вещи и взо-брался на подоконник, открыть фрамугу - в номере душновато. Не успел прикоснуться, как та с грохо-том обрушилась, чуть не придавив ему ноги. Вот вам и пансионат ЦК! Здесь, также как и везде, в пе-риод знойного застоя процветала халтура. Настроение испорчено и никакие альпийские прелести за окном не могли его улучшить. Пришлось прибегать к старому как мир способу - срочно бежать в рес-торан (там и свой ресторан имелся) за бутылкой. Сбегал я - не бежать же пострадавшему. Одной, конечно, дело не ограничилось. Щадя пострадавшего, я сгонял еще пару раз. Напрочь забылась упавшая фрамуга. Звучал из кассетника оркестр Квинси Джонса, и горячо обсуждалось услышанное.

Стоит ли объяснять, что и последующие дни пребывания в пансионате прошли в том же режиме. Вечером концерт, с утра и весь день сплошной К.Джонс! На концерт возили, конечно, специальным автобусом. По горным дорогам, над пропастями и ущельями трезвому ездить жутковато и мы трезво-сти успешно избегали. Гастроли длились несколько дней, и в один из них, послушав совета знатока местных достопримечательностей, решили с Володей посетить ресторан национальной кухни. Заве-дение располагалось высоко на горе, и попадали туда лишь с помощью подвесной, канатной дороги. Экзотика! Как не побывать?

Знаток объяснил, в ресторане блюда только из конины. Этим он окончательно заинтриговал нас, и мы поехали. Хлюпкий вагончик плавно поплыл в сторону указанной горной вершины. Это, конечно, не Эверест, но все-таки гора как гора. Это к тому, что дверцы вагончика складные как жалюзи большой надежности не внушали. Надо стоять не шелохнувшись. Чувства комфорта, а тем более безопасно-сти, не ощущалось. До земли не менее метров ста, а то и больше. Если оборвется - пожалуй, похлещи фрамуги станет! Но пронесло. Гондола припарковалась на вершине горы, и мы, счастливые, входим в экзотический ресторан.

Удивляемся, несмотря на сложность доступа, зал почти полон. Оказывается, сколь много их, люби-телей конской колбасы и кумыса. Кумыс мы точно пить не будем! Углубляемся во внушительного вида и объема (золотое тиснение, народный орнамент) меню. Действительно, что ни блюдо, то конь или кобыла, а то и жеребенок "табака" промелькнет. Жаль, что ни всмятку и ни вкрутую конских яиц так и не обнаружили. Не меню, а пастбище! Ишь они какие, эти скотоводы, гурманы. Из всего " табуна" вы-брали мы себе скромненькое конское ассорти как холодную закуску, а на горячее - жаренного в собст-венном соку «Конька-Горбунка». Стоил недешево… Конечно, никакого кумыса, а море водки!

Сознаемся (пусть казахи не обижаются): блюда эти в горло не лезли и пили мы, практически, не за-кусывая. Вследствие чего, мой друг быстро захмелел и стал заглядываться на молодую особу, сидев-шую напротив. Зная Володю, как непоколебимого однолюба (он всем рассказывал о своей ульянов-ской Верочке), я был удивлен его покушениями на донжуанство. Вроде бы и кумыс мы не пили. Неу-жели так конина действует?

Между тем, новоиспеченный "Дон Жуан" более активно стал подавать даме знаки. Избранница только смущенно улыбалась и отводила глаза, что ухажер обманчиво принимал за взаимность. По-следние надежды на взаимность рухнули, когда возле дамы означился верзила-кавалер.

Пока тот справлял нужду, Володя успел влюбиться в его подругу... Ко всему прочему, кавалер ока-зался офицером, а с военными шутки плохи. Я провел краткую разъяснительную беседу о вредности амурных похождений в условиях горного рельефа местности. Казалось, друг внял разумным доводам и, успокоившись, целиком погрузился в процесс тщательного пережевывания успевшего остыть "Конь-ка-Горбунка". Я занялся тем же, и мы молча, сосредоточено жевали, казалось, окончательно забыв об "этих глазах напротив". Вскоре водку допили и, несмотря на невкусность, закуску доели. «Пора, чува-ки! У вас вечером концерт», - призывали стрелки часов. Расплачиваемся, щедро награждая чаевыми вежливого официанта (он не виноват, что кухня нам не понравилась), и неуверенными шагами удаля-емся. Снова фуникулер. Перспектива болтаться высоко над землей в зыбком вагончике сейчас не пугает - выпито литра два, не меньше. Какой тут страх!?

Плавно движемся вниз. В салоне немноголюдно. Оглядываемся по сторонам и - О счастье! Напро-тив - тот самый офицер со своей дамой. Не успеваю ничего предпринять, как неудачливый ухажер, побагровев и испустив воинственный клич, бросается в атаку.

- Мой отец на фронте погиб, а такие, как ты, по тылам отсиживались! - обрушивается он на сопер-ника. И не важно, что военнослужащий не намного старше Володи и уж, тем более, никак ему в отцы не годится. Надо найти зацепку, а дальше больше: "мстя" за отца, Володя кинулся с кулаками на пред-полагаемого тыловика. Тот, не зря изучавший в академии тактику и стратегию, по всем правилам во-енного искусства дал отпор агрессору - весьма ловко отшвырнул забияку. Вагончик заходил ходуном, дверцы заколыхались, дамы взвизгнули. Так и вывалиться недолго... Если бы, хоть выдавали пара-шюты, а то камнем на землю. Наш Дон Жуан, теперь, больше походивший на Дон Кихота, не унимался и продолжал наскоки. Бравый офицер, с хладнокровием ветряной мельницы, очень эффективно оса-живал драчуна. Наскок, отпор, содрогание вагончика, колыхание дверок, визг дам. Так продолжалось до окончания поездки. К счастью, офицер оказался менее пьян и более добродушен, чем его супостат. Приземлившись, не стал продолжать конфронтацию, а благородно ретировался с дамой под ручку. «Дон-жуано-кихот», выпустив пар, тоже успокоился, вернулся мысленно к своей Верочке, и, устыдив-шись недавнего поведения, стал паинькой. На вечерний концерт поспели и, несмотря на трудный "ло-шадиный" день, отработали нормально. Никто ничего не заметил.

Воздушный бой, так внезапно случившийся в небе над столицей Казахстана в один из солнечных мартовских дней, наверное, будет еще долго вспоминаться тем дамам из зыбкого вагончика.

26. ФИЛ ВУДС И ПОЛУМЕСЯЦ.

Работая в музучилище, по старой дружбе, продолжал сотрудничать с оркестром Утесова, писал аранжировки. Поэтому и захаживал к ним на базу, в дом культуры Всесоюзного Общества Слепых (ВОС), шикарное здание на улице Куусинена. Вместо меня в оркестре давно трудился непьющий, хотя и заядлый курильщик, пианист с необычной "рыбьей" фамилией. От него узнал - оркестр приобрел, наконец, электропиано "Родес". Разговор о приобретении заходил еще в мою бытность пианистом, но я этого счастья так и не дождался. Сменивший меня коллега сказал, что пока на этом "Родесе" он не играл. Инструмент стоит под сценой, где складируются и другие инструменты, ождидая своего часа. Не скрою - питал слабость к электропиано, к его таинственно завораживающему звуку. Игра Чика Ко-риа и Херби Хэнкока звучала в ушах. Очень хотелось прикоснуться к этим клавишам, издав хотя бы несколько звуков.

Пришел как-то на утесовскую базу в день получки (мне тоже причитались какие-то деньги за аран-жировку). Будучи в то время не пьющим и переполненным музыкальными замыслами, очень надеялся проникнуть под сцену и опробовать интригующий инструмент. Но, получив деньги, сразу попал в при-вычно жаркие и цепкие объятия бывших коллег-собутыльников. Они, конечно, "соображали", снаряжая "гонца" в соседний продуктовый магазин. Предложили войти в долю. Я, не так твердо встав на путь трезвенника, малодушно принял их предложение. Добившим аргументом в дилемме - пить или не пить - стало то, что "кирять" придется под сценой, дабы не попасться на глаза боровшемуся с пьянством руководству. Там я тайно надеялся прикоснуться к заветным клавишам.

Гонец молниеносно примчался с внушительным количеством спиртного и закуски. Пора забираться под сцену, скрываясь от посторонних глаз. Мы друг за другом, как бывалые спелеологи в пещеру, про-никли в подвал. В нашей "экспедиции" трое: гонец-рабочий, я и Леонид Григорян, игравший на барито-не-саксофоне. Последний своей могущественной комплекцией весьма соответствовал этому громозд-кому инструменту. В подвале светло, тепло и уютно, а на дворе поздняя осень, и день склонялся к вечеру. Несмотря на уютность, чего-то подобного столу, куда можно было поставить бутылки и стака-ны, не оказалось. Единственной относительно горизонтальной поверхностью стала крышка мною во-жделенного электропиано.

Я, по наивности, хотел открыть крышку, но мой пыл друзья быстро остудили, сославшись на то, что надо подключать усилитель, искать шнуры, а это целое дело!

- Поиграешь в другой раз, - резонно заметил Леонид, постелив на крышку газетку и кладя на нее нарезанную колбаску с батоном. Первый выпитый стакан заметно ослабил мой романтический порыв, а второй вырвал его с корнем. Играть не хотелось. И без игры стало на душе хорошо и спокойно. По-лились беседы о джазе. Григорян большой любитель этой музыки и, хотя сам не импровизирует, но неравнодушен к игре мастеров. Особенно им ценился неподражаемый Фил Вудс. Его игрой Леонид мог восторгаться часами. Имея "снятые" соло своего кумира и сравнивая различные пьесы, поклонник замечал неизбежные повторения одних и тех же фраз, что свидетельствовало о подготовленности импровизаций. Но это на трезвую голову! Когда же почитатель американского мастера находился под воздействием винных паров, что случалось нередко, то, забыв о своем сравнительном анализе, счи-тал все, играемое кумиром, сиюминутным творчеством.

- Это от Бога! - кричал он громовым голосом, не терпящим возражений, и в эти минуты было бес-полезно и даже опасно (мог и ударить). Еще одной темой для спора, в котором Леонид всегда "побеж-дал", являлась мусульманская символика с полумесяцем и звездочкой. Григорян утверждал, - звез-дочка находится внутри полумесяца, между его концами, - ссылаясь на якобы многочисленные изо-бражения. Я доказывал, что она там не может находиться. Это противоречило бы законам физики, ведь между концами полумесяца предполагается невидимая часть Луны. Как же сквозь тело Луны может просвечивать неугомонная звездочка? «Она, по идее, должна находиться рядом с полумеся-цем», - твердил я. Но никакие аргументы моего друга не убеждали. Быть звездочке между концами полумесяца - и все тут!

Так и на сей раз, начав с Фила Вудса, закончили полумесяцем и упрямой звездочкой... Посмотрев на часы, понял, в помещении мы, наверное, остались одни (час поздний). Через главный вход выхо-дить, пугая сторожей, мягко говоря, не совсем этично. Поведал об этом распалившемуся в споре со-беседнику. Сообщение его заметно охладило и вернуло, можно сказать, с Луны на Землю. Он оценил ситуацию и предложил по-хорошему расходиться по домам. Мы выбрались из убежища и стали (на сцене темно), натыкаясь друг на друга, искать пути к отступлению. Наконец, за кулисами нащупали большую (до потолка) дверь, которая открывалась прямо на улицу. Через нее грузились громоздкие декорации.

Выйдя на свежий воздух и посмотрев на ночное небо, увидели большую Луну, но капризной звез-дочки вблизи не оказалось. Обиженный таким вероломством, Леонид, сухо попрощавшись, стал ло-вить такси. Я воспользовался общественным транспортом и по дороге вспомнил, что газетка с остат-ками колбаски, хлебными крошками, пустыми бутылками и стаканами осталась лежать на крышке так и не опробованного мною таинственного инструмента. Да и дверь толком не прикрыли... украсть могут электропиано!

27. СТАРАЙТЕСЬ РЕПЕТИРОВАТЬ ВЕЧЕРОМ.

Езжу, чуть ли не к девяти утра в ресторан "Белград", репетировать до начала работы заведения по-ка нет посетителей (открытие ресторана в 11 часов). Состав ансамбля: Панов - сакс-тенор, флейта, Кудряшов - барабаны, Соболев - контрабас и я - фортепьяно. Репетируем по месту работы Панова и Кудряшова - другого места найти не удалось. Наша музыка явно нервирует снующих по залу официан-тов (им нравится что-то более душевное), но что делать: Господь терпел и нам велел! Репетируем в таких неблагоприятных условиях, чтобы выступить в традиционных весенних концертах у Козырева, в ДК "Москворечье". Готовим весьма серьезную программу: моя композиция, композиция Панова и ка-кой-то стандарт. Нет ни «Цыганочки», ни «Семь сорок». Поэтому официантам и не нравится!

Готовимся целый месяц, а то и дольше... и долгожданный день настает. Правда, одно существен-ное "но": Соболев и Кудряшов одновременно репетировали и в другом ансамбле, с альт-саксофонистом Цуриченко. Собирались выступать с ним в тот же вечер. Нагрузка для исполнителя большая и, как известно, артисты борются с подобными трудностями старым проверенным способом. Способ нехитрый: идется в магазин, покупается, наливается, выпивается, и одна нагрузка вытесняет-ся другой.

Собрались заблаговременно, чтобы репетнуть напоследок. Нашему ансамблю выделена комната по соседству с комнатой, где разместился квартет Цуриченко. Соболев с Кудряшовым как два Фигаро, мелькают то здесь, то там. Вскоре это мельканье, заменившее собой нормальную репетицию, стало приобретать какой-то странный характер. Мелькающие все более и более пьянели ...

Я в то время в завязке, Панов практически непьющий, а вот Толя с Мишей очень неустойчивы по этой части. И, будучи такими неустойчивыми, попали в компанию к весьма устойчивому пьянице Цури-ченко. Как и положено, они "приняли" перед выходом на сцену изрядно, отыграли нормально и после выступления еще добавили. И к моменту нашего с Пановым выхода на сцену, Соболев еле держался на ногах, и даже его бдительная и вездесущая мама, бывшая партизанка, не уследила. В таком непо-требном виде Толя попался Козыреву на глаза и Юрий Павлович, выпучив от изумления очи, сказал: такого пьяного выпустить на публику не может.

Выходит, репетировали целый месяц зря, собираясь в такую рань, что особенно обидно. Никакие уговоры не помогли. Козырев остался непреклонен. И какие тут уговоры - играть Толя не в состоянии. Не в состоянии он и самостоятельно добраться до дому, что констатировала, выросшая, как из под земли, мама. Она обратилась ко мне с просьбой, как к другу семьи, помочь довезти Толю. Ее он поче-му-то гонит прочь. Тут я стал свидетелем этих гонений.

- Уйди, б..., убью! - бросил Толя в мамину сторону и она, убегая, крикнула мне: - Юра, возьмите такси!

Пришлось ловить такси, тащить грузного друга на себе (он на голову выше меня), долго усаживать в машину, уговаривая шофера, потом еще дольше высаживать (разморило), тащить к лифту, а мама за всем этим наблюдала из укрытий, не даром - партизанка. Когда она случайно попадала в поле зре-ния сына, то следовало неизменное:

Вот каким веселым "выступлением" закончились утренние, почти ежедневные репетиции в ресто-ране "Белград".

Мораль: старайтесь репетировать вечером!

28. ПОЛ-АРБУЗА.

Середина 70-х. Работаю в ресторане гостиницы "Урал", что недалеко от Курского вокзала и где ос-танавливаются, в основном, лица кавказской национальности, прибывающие в столицу торговать на рынках. Туда, с туалетами в коридорах, оказался поселенным некто Оскар Питерсон, лицо негритян-ской национальности. Он, не оценив сервиса и обидевшись, махнул прямиком из коридорного туалета к себе, в Канаду, так и не дав в Москве ни одного концерта. Поклонники чуть ли не два месяца отме-чались в списках, дежуря в неимоверной ночной очереди возле Театра Эстрады.

Я палец об палец не ударил, чтобы позаботиться о билете и весьма злорадствовал, когда все так обернулось. Но сейчас речь не об этом. Это всего лишь фон тех дней, а разворачивались совсем дру-гие события.

Оркестр Олега Лундстрема отправлялся на гастроли. Август, время созревания всяческих плодов. В оркестре работали тогда иногородние (разрешалось!). К коим, в частности, принадлежали Володя Васильков и Сережка Мартынов. Жили они в этой самой гостинице "Урал".

Как-то вечером играем: Стасик Барский на трубе, я - на пианинке, Валерий Распопин - на бараба-нах. Кто-то еще не помню, да и не важно. Зал полон, все прилично одеты, все чинно и спокойно, выпи-вают, закусывают. Мы «пилим» что-то задушевное, официанты снуют между столиками. Словом, все как обычно.

Рядом со сценой, дверь в гостиницу. Через оную обитатели отеля могут попасть в ресторан. Вне-запно дверь с шумом, как от удара ноги, распахивается, и на пороге появляется по пояс голая длинно-волосая, бородатая личность с половинкой арбуза в руках. Личность оглядывает боевым взором зал, потом сцену и, завидев меня, кричит нехорошим голосом: «Юр-р-р-р, угощайся!» И протягивается ар-буз. Ввиду того, что мои руки заняты игрой на клавишах, южный плод водружается на крышку пианино.

Я, мягко говоря, несколько смущен столь оригинальной формой угощения, хоть арбузы люблю. Ви-жу боковым зрением, - посетители шокированы необычным зрелищем, особенно дамы, а через весь зал к нам мчится побледневший метрдотель.

Володя тем временем, освободившись от ноши, решительно взбирается на сцену. Уж не петь ли хочет?! Обнимает меня, беспомощного (руки, по-прежнему, на клавишах). По всему видно, он в хоро-шем расположении духа.

Разгневанный метрдотель тоже возле сцены. Дело пахнет милицией. Но вновь открывается дверь из гостиницы и является наш спаситель, в лице басиста Сережки Мартынова, отличавшегося бога-тырским сложением. Он, мгновенно оценив ситуацию, хватает в охапку мелкотелого, но буйного кол-легу и как безжалостный паук Муху-Цокотуху уволакивает его через ту же дверь в недра гостиницы.

Тут и антракт. Следуют длительные объяснения с метрдотелем: - Ну и дружки, однако, у вас! - уко-ряет он.

Арбуз попробовать не удалось, унес метрдотель, как улику и трофей. Инцидент исчерпан. Мы на-чинаем очередной «заезд». Валера, барабанщик и певец, затянул заказанных кем-то "Дроздов" Шаин-ского. Но, как оказалось, сюрпризы этого вечера арбузом не исчерпались. В зале мелькнула долговя-зая фигура Толи Соболева (тогда еще катастрофически худого) и его дружка Мишки Кудряшова, вер-ного ученика Василькова, называвшегося учителем не иначе, как "Михрютка". Они, естественно, про-сочились в зал из той же двери. Но на сей раз, все более или менее благоразумно. Уселись за сво-бодный столик, заказали выпить и закусить.

В очередном антракте выяснилось, зачем явились эти двое. Вновь прибывшие ждут Володю. Они желают отметить его отъезд на гастроли в город Горький с оркестром Лундстрема. Как известно, в Горький ездят именно с Курского. Володя не заставил себя долго ждать. Он вошел через ту же много повидавшую за один вечер дверь, но в цивильном виде и в сопровождении соседа по номеру, богаты-ря-басиста Мартынова.

Уселись за стол рядом со сценой и меня пригласили. Сразу же налито по фужеру водки, и первый тост за отъезд! Количество тостов с наполнением фужеров до краев повторялось и повторялось... Володя, находясь в хорошем, игривом расположении духа, неоднократно пытался залезть под стол и именно оттуда произнести очередной тост. Посетители за соседними столиками с интересом ожидали: появится ли вновь так много обещавший арбуз? Метрдотель, чтобы не обострять ситуацию, сделал вид, что смирился и тихо наблюдал из укрытия.

Особых безобразий в дальнейшем не последовало, если не считать, как два дружка Толя и Мих-рютка тоже полезли под стол со словами:

- Володя! Мы тебя так уважаем! Давай в знак этого тебе ... отсосем!

Володя проявил вдруг не свойственное ему в подобных ситуациях благоразумие и скромно отка-зался от подобного знака внимания. Чем тот вечер закончился, никто не помнит. Но рассказывают: когда Мартынов с Васильковым вернулись в свой номер, собрать вещи, то барабанщик неоднократно пытался выброситься из окна, благо невысоко (3-й этаж). Успехом попытки не увенчались. Героя ло-вил богатырь-сосед. Якобы, те же попытки предпринимались и в поезде Москва-Горький, но так же успешно пресекались могучим другом. Все это продолжалось до тех пор, пока прыгун не устал и не уснул мертвецким сном.

29. НЕХОРОШИЙ ГОРОД.

С трудом отвертевшись от увольнения "по статье" из оркестра Утесова (спас французский коньяк), я был вскоре трудоустроен моим знакомым благодетелем Виктором Прудовским в областное музучи-лище города Электросталь, где тот сам как бы учился для получения "корочек". Когда в первый раз туда съездил на электричке (1,5 часа в один конец), был в шоке: ну и докатился, - в Москве работы для меня не нашлось!

Но, несмотря на такое первое горькое (кстати, горьковское направление с Курского вокзала) впе-чатление, сумел отбарабанить там целых 13 лет, притом в классе №13, и ничего! Особенно "приятно" ездить зимой: из дома выходишь - еще ночь, а когда возвращаешься - уже ночь! Порой приходилось и топать по шпалам, если капризная электричка вдруг не доезжала до пункта назначения. Как потом понял, место работы мне предопределилось судьбой. В дошкольном возрасте меня привозила мать из Астрахани в Ногинск (по соседству с Электросталью) на лето погостить у дяди, военного, часто коле-сившего с семьей по стране, меняя гарнизоны.

Так что место работы подсознательно мне было уже знакомо, но главным фактором, позволившим так долго засидеться на одном месте, стал фактор человеческий. Подобрался очень хороший коллек-тив: многие педагоги окончили Московскую консерваторию, и загородные поездки ссылкой не считали. Один из них до этого, по распределению, ездил в Калугу и, став работать в Электростали, счел это за счастье.

Насмотревшись на такие судьбы, вскоре и я "оттаял". Главное, что всех удерживало на этой рабо-те, - директор. Несмотря на свою "ужасную" фамилию (Шмуленсон), Роман Натанович просто ангел, душка, добрейшим из людей. Я, в припадке нежности говаривал ему: - Если вас переведут в Калугу, то придется и туда за вами ездить!

Начало, как уже говорил, оказалось тяжелым. Поступив в училище, решил - начинаю новую жизнь, и больше ни грамма! Став преподавателем, надо показывать пример учащимся. Какие тут выпивки? Настроен решительно и бесповоротно, но дьявол-искуситель не дремал...

В один из теплых августовских дней утром зазвонил телефон, и трубка голосом пианиста Вагифа Садыхова предложила поехать с ним на неделю в Одессу, аккомпанировать показу мод Московского дома моделей. Все последние годы (у Утесова) работал пианистом. А сейчас надо играть на бас-гитаре. Требовалось заменить внезапно заболевшего Сергея Мартынова. Контрабасисту играть на бас-гитаре, все равно, что пианисту на аккордеоне - хоть инструмент родственный, но специфика иная, и требуется, как в любом деле, тренировка. В бытность в оркестре Горбатых, как-то приходилось иметь дело с бас-гитарой, но с тех пор... Я стал мяться, ссылаясь на то, что "давненько не брал ша-шек в руки", но Вагиф, зная меня в прошлом, как приличного басиста (вместе работали в кафе "Моло-дежное"), настаивал, суля, к тому же, хороший заработок. Малодушно дал себя уговорить, не слушая протест внутреннего голоса. Ехать на следующий день. Жена от предстоящего вояжа не в восторге. Я клялся, что больше ни грамма, и еду заработать. Первая зарплата на новом месте очень нескоро. Остальные участниками рейда, помимо меня и Вагифа - Иван Юрченко (барабаны) и Владимир Коно-вальцев (саксофон). Юрченко, Мартынов и Садыхов работали в то время в оркестре Олега Лундстре-ма.

Мчимся на такси в аэропорт. В машине Садыхов, Коновальцев и я с казенной (лундстремовской) бас-гитаркой. Взял еще лишь «дипломат» - поехал налегке. Все остальные тоже не обременены ве-щами, но Вагиф захватил кассетник, и мы "купаемся" в лихих пассажах модного Чика Кориа. В припод-нятом настроении прибываем в аэропорт. До полета есть некоторое время и - прямиком в буфет. Из оркестра Лундстрема с нами поехал также певец Дмитрий Ромашков (ему-то дьявол и поручил роль главного искусителя). Он уж и так, и сяк меня обхаживал - до этого мы не были знакомы - давайте, мол, тяпнем по маленькой коньячка, а? И, когда на подмогу настырному певцу пришел жизнерадост-ный Юрченко, я полностью изготовился к капитуляции. Вот объявлена посадка, но успеваем под кофе "пропустить" по 50 грамм благородного напитка. И ... забыты все утесовские страдания, клятвенные заверения и обещания - коньячный "лоцман" сделал свое гнусное дело (курс проложен) и организм готов к принятию следующих порций.

Взлетели, музыка Чика Кориа продолжает сопровождать, настроение веселое. Естественно, иску-ситель и его помощник не сидят, сложа руки. Предлагается продолжить возлияния. Я больше не со-противляюсь. Миловидная стюардесса приносит нам еще коньяка. Не успели "уговорить" бутылку, как пошли на посадку, и светящееся табло предложило пристегнуть ремни. Вылетали под вечер, теперь стемнело. Внизу пляшут веселые огоньки южного города. Приземлившись, ощущаем разницу темпе-ратур. В столице осенняя прохлада, здесь, по-прежнему, летняя жара. На специальном автобусе (с нами и манекенщицы) всей командой - в город. Аэропорт недалеко и едем недолго.

Поселяемся в старую гостиницу, в 2-х местные номера. Я, почему-то, оказываюсь в компании ра-бочего сцены. Ну, ладно! Расселившись, бегом в ресторан при гостинице. До закрытия - ровно 5 ми-нут. Оборотистый Коновальцев умудряется "принести в клюве" две бутылки водки, а закуски никакой. Понимаю, питье без закуски даст дикое похмелье, но остановиться невозможно - "процесс пошел"! Отмечается прибытие, участвуют Коновальцев, Садыхов, я и рабочий. Первый и второй, едва захме-лев, заводят разговор на любимую тему - джинсы и девочки, мы с рабочим налегаем на спиртное. Кажется, литром дело не ограничилось. Посылался "гонец" (бедный пролетарий), который чудесным образом приволок еще литр. Далее всеобщий провал в тяжелый сон и кошмарное пробуждение на утро. Голова раскалывается, вид помятый (спал в одежде), и - на поиски буфета. И вот в руках стакан с кислым столовым вином - час ранний, а крепкие напитки отпускаются с 11 часов. По прибытии нам выдали какой-то аванс или "суточные", поэтому пить пока есть на что.

В 11 часов должна состояться первая репетиция в зале местной филармонии, куда мы и отправля-емся на автобусе. Кое-как отрепетировав, устремляюсь на поиски чего-то крепкого, притом, единолич-но - остальные музыканты, не считая рабочего, люди нормальные и похмельного синдрома не испы-тывают (рабочий оказался тоже запойным!). Выступление вечером, день свободен - слоняюсь по го-роду, не пропуская ни одного питейного заведения. Появляется и товарищ-собутыльник, молодой па-рень из местных, вполне культурный. Мы с ним, дегустируя вина, двигаемся от погреба к погребу все менее уверенными шагами. В ту пору выпив, любил я становиться "каратистом" и не к месту демонст-рировал приемы, которые якобы знал. На сей раз, демонстрация закончилась потерей часов, которые слетели с руки и разбились. Обиженный предательским падением, я публично и окончательно растоптал их. Очевидцы одесситы в диком восторге: - Во дает!

Вечером на концерте плохо соображал и все больше играл мимо. Мало того, что с бас-гитарой "на вы", да еще и столь пьяный. Это вызвало справедливый гнев Вагифа и он в антракте в сердцах сказал мне: «А еще аранжировщик и композитор!» Очень стыдно, но, что поделаешь, ни голова, ни руки не слушались. На следующем концерте я "блистал" с не меньшей силой. К тому же, непорядок в рядах артистов заметил и директор филармонии. Чувствовал себя отвратительно, а деньги на исходе - про-пил и то, что взял из дома. Теперь мы скооперировались с соседом-рабочим и "загудели в два смыч-ка". Ввиду того, что толку от меня никакого, а директор возмущен (на сцене небритый и качается), ре-шил Вагиф, а он за главного, отправить меня назад и вызвать замену. Вручил билет на поезд и - ни копейки на дорогу, несмотря на мольбы и просьбы. В то тяжелое утро, пытаясь, наконец, побриться электробритвой, впервые, умирая от похмельного синдрома, употребил одеколон не снаружи, а внутрь. Экая гадость, однако!

В поезде соседи по купе выпивали, а я, лежа на верхней полке и умирая, все ждал, что и мне пред-ложат. И, когда предложили, то стало вершиной счастья. Облегчение краткое и требовалось еще. Со-седи оказались людьми нормальными, и пили, соблюдая меру. Мое умирание продолжалось вплоть до Москвы, а там позорная встреча дома. Вместо заработанных денег - грязный, плохо выбрит, без часов и перегаром разит за версту. Жена как в воду глядела!

Так что, Одесса для меня нехороший город. Дважды высылали: первый раз - перед эпидемией холеры, когда работал в оркестре Горбатых, и второй - перед началом "новой жизни" педагогом музучилища.

30. ЧУДО - КЕФИР.

Начало 80-х. Поездка в Ригу на джазовые концерты. Участники: Товмасян - труба, Буланов - бара-баны, Данилин - фортепиано, я - на контрабасе и Савельев, ученик Буланова, - общим телохраните-лем. Главный, конечно, Товмасян с его легендарным прошлым и былыми заслугами. Несмотря на долгое неучастие в музыкальной жизни по ряду деликатных причин, он сохранил завидную творческую мобильность. Отправились на гастроль под вечер, как и положено, с Рижского вокзала. Пора летняя. На дворе тепло. Однако все трезвы или завязавши, как я. Данила и подавно - привычно "зашит" на год. Не джазмены, а просто ангелы!

Что касается меня, то вообще начал новую жизнь: работал преподавателем музучилища в г. Электросталь, где, впрочем, также работали Буланов с Савельевым. Всем надо непременно поспеть вернуться к начинающимся в училище экзаменам… Мерный стук колес. Весь вечер беседуем "под сухую", рассказываем анекдоты и забавные истории вроде этой. Особенно исходил красноречием Тавмося, сыпля рассказами как из рога изобилия и, стараясь развеселить. Чуть ли не на голове ходил! Знающий его давно и хорошо Данила, объяснил, что это нервное перевозбуждение, связанное с дли-тельным воздержанием. Веселый вечер пролетел незаметно и, вдоволь нахохотавшись, все как-то внезапно уснули. Наутро в окнах замелькали пригороды Риги. Пока мы нежились в койках, ранний Тавмося совершал туалет - плевал на ладонь, растирал плевок по щеке и соскребал ржавым бритвен-ным станком с тупым лезвием. По выступавшим на щеках и горле капелькам крови, можно догадаться, что важен не результат, а зрелище.

Так бреются настоящие мужчины в тюрьмах, казалось, втолковывал нам, неискушенным юнцам, бывалый "зэк" Андрюша. Вчерашний неистощимый весельчак исчез. Его сменил угрюмый тюремный брадобрей.

Зрелище никому не понравилось, оставив неприятный осадок...

Ну, ладно. Приехали. Встречает председатель местного джаз-клуба. Все-таки Андрей звезда, как-никак! Сразу на автобусе везут в центр города и расселяют в приличной гостинице. На пороге нас за-ключает в свои объятья контрабасовый виртуоз Анатолий Бабий. И он приехал выступать. А вот и джазовый деятель Гера Бахчиев вырастает как из-под земли. И еще кто-то из москвичей появляется. Ба, знакомые все лица! Гостиница, с виду показавшаяся приличной, оказалась весьма старой, с сор-тирами в коридоре, но, несмотря на этот минус, уютна - и все остались довольны. Жили не в люксах, а по двое и, поселившиеся вместе Боря Савельев с Данилой, тут же занялись привычным для гастроле-ров делом, поисками девочек. К Тавмосе вернулось прежнее веселье, он щедро сыпал шутками с при-баутками – из кожи лез, показывая, к чему приводит длительная «завязка». Не в пример разбалагу-рившемуся трубачу, Валерий Буланов, будучи трезв, строг и неприступен. Он тоже звезда Советского джаза первой величины.

Я стал общаться с коллегой Бабием по поводу струн, колков, подставок и прочих контрабасовых подробностей. Так и коротали время. Но вот, наконец, происходит то, зачем сюда приехали - выступ-ление на сцене какого-то клуба. Прошло успешно, но ничем выдающимся не запомнилось. После кон-церта - не то банкет, не то фуршет, не то какой-то сабантуй. Я неожиданно для себя "развязал" и пил портвейн, притом не мало. Далее в общем угаре играл на пианино джазовые темы, а Гера Бахчиев пел, подражая Элле Фитцжеральд и Луи Армстронгу, обоим одновременно. Гулянка закончилась глу-боко за полночь. Шумная кампания возвращалась в гостиницу по спящим улицам Риги пешком.

Мертвецкий сон, а на утро, понятное дело, раскалывается голова, хотя, кажется, ничего ни с чем не мешал, пил только портвейн. Наверное, слишком много! Отправляюсь на поиски чего выпить.

«Начинается, - мысленно осуждаю себя, - опять залетел! Горбатого могила..., а еще хвалился, что начал новую жизнь. Теперь педагог музучилища». Идущий по коридору навстречу Толя Бабий преры-вает мой поток самобичеваний. Нет ли у него, чем подлечиться?

- Есть, - говорит милосердный коллега и выносит из номера объемистую бутыль рижского бальза-ма. Я благодарю, захожу к себе, наливаю густую тягучую жидкость в стакан, подозревая, что этот на-питок не для похмелья. Но что делать? Спасибо за то, что Бог, вернее Бабий, послал. Буфет уже, а ресторан еще – закрыты. Магазин неизвестно где, да и с финансами не все в порядке. Выпиваю зал-пом - какая бяка! Жду оздоровительного воздействия - ведь бальзам. Ни в одном глазу, как говорится. Тогда наливаю второй стакан, опрокидываю и... едва успеваю в прыжке достигнуть раковины - благо умывальник есть в номере. Целебная жидкость исторгается стремительным фонтаном. Да так, навер-ное, и лучше! И, несмотря на легкое разочарованье (не удержал - печень восстала), хоть и не физиче-ски, но морально чуточку полегчало. И можно более целенаправленно продолжить поиски. Поиски увенчались успехом. А дальше все смешивается в один клубок, который никак не поддается распуты-ванию… Незнакомая пристань, какой-то латыш, местный житель, уговаривающий в течение нескольких часов поверить в то, что я эстонец. Сначала спорю, но потом соглашаюсь. Конечно, пьем портвейн.

Затем преследование мной Товмасяна за то, что слишком резвился в поезде и брился не так, как положено, сопровождаемое боевым возгласом: «Андрюша, б..., замочу!» Тавмося напуган всерьез и ищет защиты у окружающих.

Покатываюсь со смеху, считая, что всем понятно, что шутка. Но Андрей принимает за чистую моне-ту. Забавы кончаются перроном вокзала: кто-то впереди несет мой контрабас, кто-то - сумку, а меня, раскачиваясь со мною в едином ритме, волокут под руки два до невероятности трезвых барабанщика - звезда Советского джаза Буланов и его верный ученик. С большим трудом тело вносят в купе и укла-дывают на нижнюю полку. Поезд трогается - гастроли завершены.

Просыпаюсь утром, разбуженный криками разносчицы кефира. Состояние неопределенно-непонятное. На всякий случай покупаю две бутылки (слышал, что кефиром тоже похмеляются). Выпи-ваю обе целиком и снова погружаюсь в сон до самой Москвы. И, о чудо, просыпаюсь как огурчик. Такого раньше не было со мной. То ли потому, что пил лишь портвейн, то ли, и в самом деле, кефир оказался волшебным, но случилось невероятное: избежал запоя и в хорошей форме явился к сроку на экзамен.

31. БУТЫРСКИЙ ЗАТВОРНИК.

Встречаю как-то по осени в училище Борю Савельева.

- Тавмося сегодня звонил, - сообщает Боря. - Он без денег и в "штопоре". Просил навестить и кир привезти.

С нетерпеньем дожидаемся, окончания занятий и бегом на электричку (работаем в Электростали - до Москвы езды полтора часа).

- Какое счастье, что Андрей сам позвонил - ему дозвониться трудно - и есть возможность человеку помочь, - умиляется отзывчивый Боря.

Я разделяю его радость. Ведь Товмасян человек-легенда и, к тому же, звезда Советского джаза, хотя и рано погасшая. Большая честь чем-то помочь такому музыканту.

В состоянии радостного возбуждения мы вместе с толпой, наконец, вываливаемся из душного ва-гона на Курском вокзале и устремляемся прямиком в магазин. Есть в продаже только лимонная (тогда начались перебои со спиртным). Ну и хрен с ней! Покоряемся судьбе. Лимонная даже лучше - легче пьется! Берем сразу четыре бутылки (два литра) впрок, чтобы потом не дергаться, если не хватит и не посылать гонца.

Удача сопутствует - быстро ловим "мотор" - и на Бутырский вал, на помощь к другу. Подъезжаем к дому, я волнуюсь - никогда у него не был. Боря - бывал и не раз - звонит из автомата, соблюдая ус-ловное количество звонков.

- Добро получено, - сообщает он. - Пошли!

Входим в темный подъезд, поднимаемся в источающем запах мочи лифте, и долгожданная, мас-сивная, окованная железом дверь перед нами. Условный стук. За дверью тишина. Боря стучит еще и еще. Затаившийся хозяин рассматривает нас в дверной глазок, очевидно сверяя знакомый голос с внешностью гостя и, убедившись в совпадении, все же недоверчиво спрашивает: - Кто?

- Это мы. Я и Маркин! - волнуясь, сообщает Борис.

Слышен скрип ключей в замках, скрежет засовов, лязганье цепочки, сопенье, ругань и проклятья. Ощущаем себя рыцарями, ожидающими у ворот средневекового замка. Не хватает только факелов и ржанья коней. Наконец, дверь приоткрывается, оставаясь на цепочке, и сквозь узкую щель видим лицо знаменитого затворника.

- А, это вы? - цепочка откидывается, дверь открывается пошире. - Я немного не в себе...

Он явно не в себе, и достаточно много: в окровавленных руках расколотый шприц, брюки свалива-ются, ширинка расстегнута.

- Заходите, - предлагает радушный хозяин.

Как оказалось, устав нас ждать, он решил прибегнуть, к наркоте, раз выпить нечего, поэтому водка ему теперь, вроде, и не к чему. Мы огорчены, что не поспели в срок, но с другой стороны... Нам же больше достанется.

На глазах хозяин меняется в лучшую сторону (доза действует) - кровь вытер, шприц выбросил, брюки подтянул, ширинку застегнул. Затем он усаживает нас за стол, достает какую-то еду, ставит стаканы. Глядя на закуску, вспоминаю классика: посещение Чичиковым Плюшкина. Все-таки Гоголь тем и велик, что писатель на все времена. Разливаем по первой. Хозяин тверд и участия не принима-ет. Выпиваем. Жизнь обретает большую осмысленность! Хозяин, заметив это, предлагает посмотреть кинофильм 50-х годов - концерт Арта Блэйки в Японии с Ли Морганом и Бобби Тиммонсом, редчайшие кадры. Мы в восторге!

Мы и ранее знали, что Андрей давний обладатель узкопленочного кинопроектора (подарок богатого папы), но чтобы, побывав у него в гостях, еще и джазовый фильм посмотреть, о таком и мечтать никто не мог. Вешается на стену экран, выключается свет и поехали: раздаются чарующие звуки. Мы, успев принять еще по стакану, прыгаем от счастья. Теперь понимаю, у кого и как учился Товмасян. Учитель находился у него все время перед глазами. На экране сгорбленная, сутулая фигура известного труба-ча. Ужимки давно знакомы. Это же Тавмося, один в один. Целыми днями с Ли Морганом - лучшего учебника и быть не может. Вот так открытие! Я потрясен, но... открытие и потрясение не мешают нам с Борей, опрокинуть не по одному стакану желтой жидкости.

По окончании просмотра понимаем, что основательно наклюкались, а вернее «налимонились». "Плюшкинская" закуска никак не тормозила опьянения. Трезвеющий хозяин и пьянеющие гости до того возбудились фильмом, что, подойдя к пианино, расстроенному, конечно, дальше некуда, стали выяс-нять гармонию знаменитой композиции Тавмоси - "Господин Великий Новгород". С трудом, пробиваясь сквозь частокол фальшивых звуков, как показалось, что-то выяснили. В завершение вечера гостепри-имный хозяин стал нам дарить пластинки, журналы, чуть ли не самого себя, окончательно обретшего видимость полной трезвости.

Вежливо от даров отказавшись, под энергичные звуки "Блюз-Марша", никак не попадая в такт, ста-ли прощаться с бутырской знаменитостью. Забыв про лифт, спускаясь по лестнице, вновь услышали свист, скрежет, визг, скрип ключей, цепочек, засовов, и неимоверную ругань с проклятиями.

И как потом уверял Боря, ему послышалось неистовое ржание коней, привиделось, как яркий свет факелов на мгновенье разрезал кромешную темноту подъезда. Чего только не услышишь и не уви-дишь, если выпить по литру лимонной практически без закуски.

32. МАЙСКАЯ НОЧЬ.

Решил восточный друг Сердар меня угостить, и пригласил в кафе «Валдай", что на Калининском.

На календаре красовалось 9 мая 198... года. Навряд ли, поводом послужил день Победы. В те роман-тические времена поводом выпить могло стать что угодно, а в такой всенародный праздник ходить трезвым считалось, по меньшей мере, преступным. Уселись за стол достаточно рано, часов в 6 - 7 вечера, отстояв значительную очередь у входа. Кругом сплошь ветераны, с "аккордеонами" орденов и медалей во всю грудь. Их праздник, оно и понятно.

Но не будем о политике и, тем более, о войне. Ну, их в болото! Лучше о музыке!

Общая атмосфера в те дни в московских музыкальных кругах была нервная. Даже, более того, взвинченная. Связано ли это с недавним приездом в Союз квартета Гарри Бертона, или еще с каким, столь же важным событием, сейчас сказать трудно. Но, как известно, нервная атмосфера очень даже располагает, сами догадываетесь, к чему. Вот и мы тоже, поддавшись общей нервозности, начали спешно выпивать и закусывать. Тут же и беседа завязалась. Говорили, конечно, о музыке и, в частно-сти, о джазе, понимая всю неисчерпаемость данной темы. Прошлись по квартету Бертона, помыли кости отечественным джазменам, вспомнили общих знакомых - Василькова и Пищикова, которые как раз в ту пору находились в очередной ссоре. Говорили, говорили и, не исчерпав и сотой доли необъ-ятной темы, успели опорожнить пару бутылок коньяка, что для начала вечера - для затравки - совсем неплохо. В конец ослепленные блеском ветеранских орденов и медалей, исходившем от всех столов, решили сменить обстановку.

Выйдя на воздух, продолжили увлекательную беседу. Но, понимая, что не допили, а душа еще про-сит, направили стопы в ресторан "Арбат". Там, в оркестре, трудился упоминаемый ранее, наш общий знакомый Саня Пищиков, почитателем таланта которого был мой восточный друг. Быстро дойдя до цели (от "Валдая" рукой подать), столкнулись с непредвиденной сложностью. Ресторан закрыт на спецобслуживание - гуляли ветераны. Но где наша не пропадала?

Сердар, пустив в ход всяческие уловки и восточные хитрости, сумел очень ловко запудрить мозги не вполне трезвым швейцарам, и те (сплошь бывшие военные) вполне любезно впустили нас. У музы-кантов перерыв - удачно пришли - Саня радушно встретил гостей.

Подобные визиты всегда означали, пришли добавить, и хозяева, соблюдая традицию, беспреко-словно удовлетворяли желания гостей. И на сей раз, принесенная из буфета бутылка водки бережно разлита по кофейным чашкам. Разливали в чашки, чтобы ввести в заблуждение дотошную админист-рацию (музыкантам в рабочее время пить не полагалось). Понятно, что это секрет Полишинеля, но канон строго соблюдался.

Выпивалось обычно без закуски. Конфеточка или яблоко не в счет. Поэтому после испития не-скольких чашек подобного "кофе" наступало завидное опьянение. Наступило оно и сейчас. Не замети-ли, как отгремел праздничный салют, как оркестранты, отдудев программу, заспешили по домам. Но заспешили не все. Некоторые присоединились к нам. Компания заметно разрослась. Присоединились какие-то молодые ребята, студенты-гнесинцы и еще какие-то любители джаза.

Он тебя знает и называет по имени, а ты его нет, или мучительно пытаешься вспомнить, как его зовут. Бывает, что и тебя упорно называют не тем именем, и ты, чтобы не огорчать своего почитателя, легко соглашаешься. Сейчас тоже происходило подобное. Но это никак не могло испортить празднич-ного вечера.

Долго еще "гудели". После окончания работы можно пить открыто. Администрация добрела, на все закрывая глаза. Лишь бы только до драки не доходило. Наконец, вдоволь наотдыхавшись, наша ком-пания решила выбраться на воздух. Ресторан давно завершил работу, огни погашены. Полусонный сторож-швейцар, ворча, отпер нам входную дверь. Глубоко за полночь, но город еще не уснул. На Кали-нинском мелькали редкие силуэты припозднившихся прохожих.

Хоть до Филей от ресторана "Арбат" не столь далеко, совет решили держать здесь, а не там, как Кутузов перед Бородино (Знаменитое полотно «Совет в Филях»). Постановили достать еще! Но где в столь поздний час? Решили идти через мост... К тому моменту компания наша значительно поредела. Восточный друг благоразумно поймал такси, кто-то пошел домой пешком, кто-то решил вернуться в ресторан и заночевать там на стульях. Осталось нас, самых стойких, четверо: Саня, я и двое гнесин-цев, один из которых бас-гитарист, а второй играл неизвестно на чем, но пил виртуозно. И пошли мы вчетвером через мост к Киевскому вокзалу.

Нет, мы не собирались никуда уезжать. У поджидавших прибытия поездов, таксистов надеялись достать еще. Но поход оказался неудачным. Нелюбезные таксисты сказали, что у них ничего нет, и посоветовали отправиться на Белорусский, как раз к приходу поезда из Бреста. Якобы, брестские про-водники нас обязательно чем-то порадуют. Поверив советчикам, поплелись назад через этот беско-нечный мост. Хорошо, что в Москве мосты на ночь не разводят, а то и вплавь бы пришлось... Конечно, от Киевского до Белорусского не так далеко, если ехать, например, в метро по кольцевой, а пешком да ночью - сами понимаете! Но, гонимые внутренним жжением (душа просит), мы как-то добрели до же-ланной цели. Небо заалело, и поливальные машины принялись за свой ежеутренний ритуал.

Порадуйся с нами, читатель! Шоферы не обманули и брестские проводники не подвели - в руках у нас сверкала долгожданная поллитровка. На две денег не наскребли. Одна на четверых - не густо. Чуть больше чем по сто грамм на нос. Но что поделаешь? На безрыбье и рак - щука!

Жаль только, закусить нечем или, хотя бы запить. Без запивки пить опасно. Может все назад воз-вратиться, а добру пропадать - грех! Кинулись с последней надеждой к газировочным автоматам, но и те, кроме гнусного шипенья ничем не одарили. В качестве мести реквизировали стеклянные стаканы. Тем временем, проезжавшая мимо поливальная машина обдала нас мощной струей.

- Вот и запивка подъехала, - заметил кто-то из сообразительных гнесинцев.

- Ты - гений! - воскликнули мы с Саней в унисон.

Спешно откупориваем и разливаем. Морщась, пьем (ой, какая бяка!), подставляем стаканы под струю - запивка что надо, пенится как шампанское. Тронутый нашей находчивостью шофер даже слег-ка сбавил ход и уменьшил напор, чтобы нам удобней было. Такого он, наверное, на своем веку еще не видел! А мы, наконец осознавшие, что пора и честь знать, и что вся праздничная программа целиком исчерпана, да и денег ноль, стали как-то терять интерес друг к другу и, распрощавшись, поплелись по домам. Наиболее отважные воспользовались начавшим работу метрополитеном. Я, как живущий по-близости, - пешком на полусогнутых (сильно разобрало), почти ничего не видя перед собой. Спас ав-топилот, привычка бродить знакомым маршрутом.

Вот так закончилась теплая, короткая, праздничная, майская ночь 198... года.

33. ЖАРКАЯ ДИСКУССИЯ О ДЖАЗЕ.

Кто не знает песни "Степь да степь кругом"? Дальше там про то, как замерзал ямщик.

Холодно - вот и замерзал! А запасся бы заранее, то и не замерз. Чем запасаться, теперь каждый таксист знает. И если бы те ямщики, как смекалистые таксисты в недавние советские времена, при-торговывали по ночам водкой, то проблемы бы не было. На время оставим в покое таксистов и ямщи-ков, окунувшись в атмосферу зимних отчетных концертов студии джаза Ю.Козырева середины 80-х годов. Пошел я на один из концертов, послушать игру коллег. До начала полчаса. Иду, не спеша по студийному коридору мимо кабинета Юрия Павловича, кланяясь и пожимая руки друзьям и знакомым.

Дверь класса по соседству с кабинетом приоткрыта, и чья-то рука гостеприимно машет, предлагая войти. 3ахожу. Хозяином любезной руки оказывается Михаил Игоревич, известный музыкант и педагог, игру которого я и хотел услышать в тот вечер. Кроме него обнаруживается и еще один, тоже извест-ный деятель джаза - педагог Георгий Вячеславович. Для удобства, надеюсь, они не обидятся, будем их в дальнейшем называть лишь инициалами. Следуют взаимные приветствия. Давно не виделись.

Задаются положенные вопросы и следуют ответы. Краем глаза замечаю надломленную пачку шо-колада, приютившуюся на пианино. Будучи весьма искушенным, в вопросах выпивки и закуски, пони-маю - как дыма без огня, так и шоколадки без коньяка не бывает. Догадка подтверждается извлекае-мой из тайника початой бутылкой и бумажным стаканчиком. Стаканчик стибрен из буфета на втором этаже. Жаль, стеклянный стибрить не удалось. Да уж чем богаты...

Друзья успели слегка "засадить" и находятся в первой, гостеприимно-радушной стадии опьянения. А тут и я под руку случился - как не угостить!? Бумажный стаканчик тревожно темнеет от наливаемой в него жидкости, но течи не дает. Браво! Молодец, стаканчик! Крепкий, подлец!

Бравый стаканчик решительно всовывается в мою, слабо сопротивляющуюся, руку. Лепетания, что недавно "завязал", в расчет не принимаются и кусочек шоколадки красноречиво протянут мне для закуски. Слабо утешая себя тем, что не часто приходится пить со столь уважаемыми особами, опри-ходываю предложенную дозу. Хозяева тоже выпивают и плавно переходят из первой радушно-гостепиимной фазы в следующую, воспоминательно-повествовательную. Увлекательный рассказ од-ного из них бесцеремонно прерывается звонками. Концерт начнется с минуты на минуту, и надо вре-менно закругляться. Недопитая бутылка снова ставится в укромное место, а все еще недоеденная шоколадка обещает продолжение. Вот и третий звонок.

Я бегу в зал, а они на сцену. Скоро выход М.И. и Г.В. желает слушать друга из-за кулис. Усевшись на свободное место, радуюсь, что снова принадлежу сам себе - "развязывать" не входило в мои пла-ны сегодня. Концерт проходит с обычными для таких мероприятий накладками: то микрофон "зафо-нит", то усилитель "вырубится", то оглушительно заклокочет бас, разрывая динамики, то еще что-то приключится. В общем, концерт как концерт - ничего необычного. Номер следовал за номером - один хуже, другой лучше и, наконец, под одобрительное улюлюканье зала на сцену вышел сам М.И. Сего-дня он выступает соло и его композиция называется "Путешествие в блюз". М.И. увлекает зал своей игрой, публика топает в такт мастерски исполняемых "буги-вуги". Артист в ударе (коньяк оказывает благотворное воздействие). Это, явно, одно из самых удачных его выступлений. В зале истерика - выступление триумфально завершается. Следуют нескончаемые "бис" и "браво". Я, вспомнив об оси-ротевшей шоколадке, сулящей продолжение (положено после такого успеха!), от греха подальше - окончательно покидаю зал и отправляюсь восвояси.

Догадываюсь, после такого выступления дело допитием остатков не ограничится. И, как потом рас-сказали очевидцы, дело ох как не ограничилось! Если помните, была зима и весьма снежная. Возле клуба, где проходили концерты, намело немыслимые сугробы. Утопая по колено, а то и по пояс, в суг-робах, глубокой ночью - в 3 или 4 часа – триумфатор-маэстро и его верный друг-почитатель стояли и пили. Но уже не коньяк, а водку, и не из бумажного стаканчика, который, не выдержав бурной передо-зировки, давно расклеился и выброшен за ненадобностью, а из "горла".

А откуда же бралась водка в столь поздний час? У ямщиков-таксистов, чьи зеленые огоньки при-зывно мигают в ночной мгле. Наши герои издали тоже напоминали ямщиков из песни, замерзавших в степи. Но напоминали лишь издали! Вблизи картина совсем иная. Снег вокруг даже растаял от разго-ревшейся жаркой дискуссии о джазе, подогреваемой обилием горячительной жидкости, принимаемой внутрь.

34. Я ЕМУ СОЛО НАПИСАЛ!

Поступив на работу в Электростальское музучилище, я потянул за собой туда бывшего утесовца и горбатовца Владимира Калинина - нужен педагог по гитаре. Владимир Николаевич немного старше меня, имеет огромный жизненный опыт. Особенно по части вхождения в "штопор" и выхода из оного (авиация здесь ни причем - речь о запое). В тот период он, как и я, после роковой поездки в Одессу, находился в "завязке". Мы, поэтому охотно предавались осуждению гнусного порока, трясясь в вагоне электрички Москва-Ногинск. Два раза в неделю утром встречались на платформе Курского вокзала под часами, садились в поезд и - 50 км до училища.

Я, выходя из дома без четверти восемь, доезжал на метро до площади Ногина, выходил на свет божий и завтракал в открывавшемся в 8 часов ближайшем кафе или пельменной на улице Богдана Хмельницкого (ныне Маросейка). Затем шел пешком до Курского, где встречался с коллегой-гитаристом. По пути, если было нужно, заходил в булочные и аптеки.

Как-то зайдя в аптеку, купить лосьон или одеколон, увидел у окна калеку на костылях. Костыли вы-стукивали по паркету «Болеро» Равеля (мелкую дробь). Сюжет ясен – колотун! Бедняга страдает от похмельного синдрома, а безжалостные молодые продавщицы отказываются ему продать что-либо из настоек на спирту - инвалиду не хватало нескольких копеек. Видя такое дело, выбиваю в кассе за два флакона "тройного". Один - себе для бритья, другой протягиваю страдальцу. Он онемел от счастья и лишь "обдал" меня теплой волной признательности без слов, которую я почувствовал всем телом. На душе стало хорошо - спас человека! Вскоре почти таким же образом пришлось спасать и коллегу-гитариста. В семь утра - телефонный звонок. В трубке знакомый голос:

- Умираю! Нет ли у тебя, чего-нибудь выпить?

- Только одеколон, - отвечаю я спросонья.

- Вези! - требует трубка.

Встречаемся, как обычно, под часами без четверти девять (поезд в 9.07). Входим в вагон, вручаю "залетевшему" товарищу почти полный флакон. «Больному» не терпится, но кругом люди, и неудобно прямо так «из горла». Идет в тамбур. Поезд трогается, шумно набирает скорость, создавая звуковое прикрытие. Владимир нервно закуривает и под сигарету (вместо закуски) высасывает из узенького горлышка целый пузырек.

«Ну и гигант, - думаю. – Теперь ему хорошо!» Хорошо и мне - еще одного спас! Начал подлечив-шийся коллега рассказывать бесчисленные истории из своей жизни - полтора часа незаметно проле-тели. Пребывая в прекрасном самочувствии, рассказчик входит в училище, слегка покачиваясь. Тут, как назло, возникает директор. Вот и "засветился" Вовик, а был такой импозантный (солидняк!). На сей раз, обошлось. Случайно выпил, с кем не бывает. Работа шла своим чередом. К тому же Владимир Николаевич в качестве реабилитации начал писать "школу гитарного аккомпанемента". Дело нужное и актуальное, заметим!

Его кумир - гитарист из оркестра Каунта Бэйси Фредди Грин. Солирование и, тем более, импрови-зации, не являлись стихией моего друга. Он оркестровый музыкант. Просмотрев труд, я посоветовал, в качестве напутствия молодым, добавить главу, как выходить из "штопора", основываясь на богатом личном опыте, включая и недавний эпизод (питье одеколона в тамбуре). Он согласился и обещал до-бавить столь существенный материал.

Время шло: завершились весенние переводные экзамены, прошли и вступительные. Неожиданно вызывает меня директор (я заведующий отделом) и говорит:

- Пришла женщина, жалуется: столько денег заплатила вашему педагогу по гитаре, а сына в учи-лище не приняли! Сколько еще надо заплатить и кому? Приносила, говорит, деньги три раза, а педагог требует еще. Теперь, мол, - директору и заведующему.

Мы "тронуты" до глубины души такой подлостью и свинством. Сам замарался - зачем же других пач-кать? Получается, похлещи всякого "штопора" и выходов из него - тюрьмой попахивает. Бедную, но не очень, мамашу (муж все-таки работает мясником) успокоили, посоветовав впредь требовать расписку! Взяточнику "строгий" директор предложил уволиться по-собственному...

Нужно снова искать гитариста. Вспомнил о человеке, с кем познакомился совсем недавно. Он пыл-кий рыцарь джаза. Раньше играл и на саксофоне, и на аккордеоне, и на контрабасе, и, наконец, стал гитаристом. Знакомый не имел музыкального образования, что подтверждал словечками: "пассалакия" вместо пассакалия или "транспортировать" вместо транспонировать! Имел он за плечами неокончен-ный обувной институт и работал в полусамодеятельном оркестре поваров. Предоставлялась возмож-ность встать на более высокую ступеньку - педагог музучилища (!). Хотя не каждый захочет мотаться за город. Миша, решился. Он из числа первых московских джазменов - начинал с Германом Лукьяно-вым, с коим отношения продолжал поддерживать, заходя поиграть в шахматы. Мог рассказать и много забавных вещей о своем партнере. Вот одна из этих "забавностей".

- Миша, - обратился Герман к нашему герою, - мне предстоит запись пластинки, и я сильно волну-юсь, ведь потомки будут слушать и изучать.

Находчивый Миша быстро успокоил: - Не волнуйся зря - потомки не тебя, а Клиффорда Брауна изучать будут!

Вот таков на язык Миша-гитарист. Резал матку-правду в глаза, невзирая на авторитеты. Эта его черта полностью проявилась в стенах училища и карьере педагога не способствовала. Но пока еще продолжим о Германе.

В ответ на Мишин рассказ и я вспомнил одну "забавность". Зашел как-то к корифею показать свою музыку. Сижу за роялем, хозяин – рядом. Играю, хозяин-корифей попутно делает замечания, я мотаю на ус. Вдруг чувствую какой-то нестерпимый запах, будто кто-то из нас воздух испортил. Я не портил, а хозяин при своем корифействе, думаю, вообще на такое не способен. Откуда зловонье? Начинаю нервно вертеться. Герман тоже заволновался. Оборачиваюсь. За спиной открыта форточка (ранняя весна). Думаю, что запах с улицы. Обращаю внимание хозяина, на сей факт. Может, форточку за-крыть? Дышать нечем! Герман смотрит на форточку, потом случайно на пол. На ковре, возле рояля, чуть ли не у самых наших ног, возвышается внушительных размеров куча, источавшая миазмы. Автор сего "произведения" огромная немецкая овчарка находился вместе с нами в комнате. Герман испыты-вал слабость к животным и слыл заядлым собачником. Хозяин удивлен и раздосадован. Никогда ра-нее такого не случалось с любимым питомцем. Наверное, съела какую-то гадость на гулянье! Уже не до музыки. Надо заниматься уборкой и чисткой ковра. Позже узнал: отличившаяся собачка подохла. Действительно, бедная, отравилась на гулянье. Очень жаль несчастную! Печальная "забавность" вы-шла, но вернемся к гитаристу-правдолюбцу.

На работу его приняли, закрыв глаза на отсутствие специального образования (рекомендовал я его как отличного музыканта), и Михаил приступил к занятиям. В те времена он неистово увлекался рели-гией, штудировал библию и по любому поводу сыпал цитатами. Любимый "прикол" по телефону - сло-во "прощай" в конце разговора. Когда собеседник удивленно поправлял на "до свиданье", библиовед торжествующе завершал: « И тебе прощено будет!» После чего смачно вешалась трубка.

Мишины занятия с учениками часто и плавно переходили с тем музыкальных на религиозные. Об этом вскоре стало известно директору (ученики настучали), которого это не очень радовало – все-таки член партии и депутат местного совета, а тут под носом такое… Не любил Миша и композиторов, по-стоянно подкалывая меня за пристрастие к сочинительству. Подобно безжалостному контролеру об-щественного транспорта, он распахивал дверь моего класса и громовым голосом вопрошал: «Пи-шешь?!» Это звучало, как: «Гражданин, ваш билет?!» Листы рукописи падали с рояля, я краснел и мямлил в оправданье: «Балуюсь помаленьку... извини…» Чувствовал себя в тот момент закоренелым безбилетником.

Помимо нетерпимости к композиторству, друг прославился и неординарным поведением в общест-венных местах. В электричке мог вдруг спокойно растянуться на скамье или начать снимать ботинки, ме-нять носки. Число пассажиров, находившихся в вагоне, значения не имело.

Одной из причуд являлось ношение двух(!) шапок. Одна, более теплая, для улицы, другая - менее, для помещения. Шапки аккуратно менялись в зависимости от изменений температуры окружающей среды. (О пристрастии коллеги к теплому нижнему белью читайте в другом рассказе).

Часто случалось, прибыв на конечный пункт, в Электросталь, Миша ощущал непреодолимое жела-ние очистить свой кишечник. Дотерпеть до училищного туалета не мог - столь силен позыв - и приво-дил желание в исполнение немедленно, залезая под платформу или присев в ближайших кустах (ле-том), а то и в сугробе (зимой). Опять-таки, проходившие мимо студенты и педагоги, включая женщин, ничуть не уменьшали решительность моего товарища. Но закончим с этими гнусностями и вернемся к ис-кусству.

На эстрадном отделе была хорошая традиция – новый педагог выступает перед студентами, дабы стало ясно, с кем им предстоит иметь дело. Предложили выступить Михаилу, тем более что он похва-лялся недавним участием в "джеме" со знаменитым барабанщиком Луи Белсоном и удостоился его похвалы.

Американские гости посетили в то время Москву, дав концерт в резиденции посла. Прозвучавшая из уст знаменитости похвала "гуд гитарист" мгновенно стала достоянием общественности, и нашего героя стали величать только так. Собрались мы с "гуд гитаристом" порепетировать в зале училища, наметили программу, обговорили условности формы - где чье соло, кто за кем играет и т.д. Ансамбль включал педагогов: Олег Степурко - труба, Владимир Чернов - бас-гитара, Борис Савельев - бараба-ны, я на фортепиано, и гуд-Михаил (не путать с Робин Гудом!) на гитаре.

Хорошо прорепетировав, пошли на обед в ближайшую столовую, купив по дороге несколько "чеку-шек" - стоило отметить заодно и "прописку" нового члена нашего гуд-коллектива. Культурно выпив и отобедав (я, правда, не пил, но разливал), вернулись в училище и в хорошем настроении вышли на сцену. Концерт начался, музыка зазвучала! Но, как только очередь играть соло доходила до "виновни-ка торжества", его гитара безмолвствовала, а сам он сидел не шелохнувшись, потупив взор.

Такой поворот дела оказался для нас неожиданной "подлянкой", но программу пришлось доигры-вать, меняя все на ходу. Слушатели тоже в недоумении: чему же будет учить этот «гуд-педагог», если сам ничего не играет?

Спрашиваем по окончании: - Миша, что же ты ни одной ноты так и не сыграл?

- Зрители сидели слишком близко к сцене, это меня парализовало, - чистосердечно признался ос-рамившийся гуд-гитарист. Вот ведь как бывает: американцев не испугался, а близость родных студен-тов так парализовала, что и водка не помогла! Взаимоотношения после такого знакомства не очень то и складывались со студентами. Поэтому гуд-Михаил большую часть педагогического пыла тратил на коллег и, в частности, на меня. В электричке, по дороге на работу и с работы, читались неутомимым «гуд-учителем» лекции о джазе и о Боге. Иногда «гуд-лектор», идя по улице в окружении коллег, вдруг подвергался приступу гомерического смеха. При этом он непременно останавливался и, приседая, бил себя по коленям. От оглушительных раскатов хохота испуганные вороны взлетали с деревьев и долго в страхе кружили над крышами, пока весельчак не успокаивался или не исчезал из виду. Часто на педсовете или на каком-либо собрании неугомонный «гуд-правдолюбец» засыпал выступавших каверзно-провокационными вопросами. Директора бросало в дрожь, когда он слышал звучный, по-ставленный голос, доносившийся из глубины зала. Чаще всего вопрос касался религии или политики, тем наиболее скользких.

Возможно, причиной столь пылкой экзальтированности Мишиной натуры являлись непорядки в личной жизни. Жена - официантка и в вопросах музыки бескомпромиссно категорична. Вот пример: по радио звучит опера Мусоргского "Хованщина". «Миша, выключи - я такую муть сама могу сочинить!» Покладистый Миша уступает строгой супруге. Когда же он, гостя у родителей жены в Подмосковье, долго засиживался за столом над писанием теоретических трудов по джазу, подозрительные родичи спрашивали дочь с тревогой: - Он у тебя яврей, наверное? Все пишет, да пишет...

И, наконец, самое главное, что выбивало гуд-героя из душевного равновесия, это сфера интимных отношений. Часто супруга, приходя с работы пьяной, приносила и прятала в укромное место бутылку для утренней опохмелки, прежде чем захрапеть в мертвецко-богатырском сне (она женщина крупная). Хитрый Миша отслеживал процесс сокрытия и специально перекладывал емкость в другое место.

Утром "раненая" жена в бешенстве не могла никак отыскать заначку, а злорадно-торжествующий супруг начинал ставить несчастной ужасные условия: «Давай займемся любовью, тогда налью!» По-рой жена сдавалась, не выдержав подобной пытки, и уступала любвеобильной половине. Но случа-лось, прогоняла шантажиста с гневным криком: - Изверг, тиран! Иди е... дочь!

Это, господа, согласитесь, уже слишком, посему оставим вульгарную тему. Наше увлекательное повествование плавно, но неотвратимо приближается к концу. Миша так бы себе тихо и работал, да бес попутал - угодил в вытрезвитель, откуда незамедлительно пришла "телега" по месту работы. Ди-ректор благородно, но с чувством великого облегчения предложил строптивому «гуд-работнику» по-дать "по собственному". Наш друг последовал совету, понимая, как бывалый шахматист, что партия проиграна - мат! "Мат" он услышал и дома от разгневанной супруги, недовольной таким поворотом дела. «Не умеешь - не пей, придурок!» С тех пор гуд-страдалец стал разбавлять крепкие напитки во-дой - пить "по-гречески" и непременно крестить рот перед тем, как опрокинуть стаканчик. Говорят, это стало помогать...

А мы, опять остались без гитариста, как будто должность заколдованная.

С той поры прошло немало лет, но до сих пор стоит в ушах зычный баритон прямолинейного гуд-друга, отпускающего очередную колкость в мой адрес:

- Юрь Иваныч, твой студент импровизирует лучше тебя!

- Я ему соло написал, - отбиваюсь обреченно.

35. О ПОЛЬЗЕ ТЕПЛОГО БЕЛЬЯ.

Один мой знакомый гитарист, известный консервативными взглядами, но сделавший много полез-ного в области джазовой теории, как-то рассказал историю, приключившуюся с ним.

Тогда еще функционировало, как джазовое, знаменитое кафе "Синяя птица". Мой знакомый - час-тый гость этого заведения. Он, хоть и не был запойным, как я, но выпивал регулярно. Предпочитал пить по-гречески, разбавляя крепкие напитки водой. Это весьма забавляло свидетелей подобной про-цедуры. Отдавал он предпочтенье портвейну. Водку пить побаивался и употреблял лишь в редких случаях. В отличие от некоторых, он всегда закусывал и, если не был гурманом, то толк в пище знал. Еще любил демонстрировать набожность. Прежде чем выпить и закусить, непременно осенял себя крест-ным знаменьем, что также веселило окружающих.

Он отличался фанатичной приверженностью би-бопу и, конечно, Чарли Паркер его кумир. Несмот-ря на то, что любимая его присказка - евангельское "не судите, да не судимы будете", - судил игру коллег очень строго, за что получил прозвище "палач би-бопа".

"Палач", испив любимый портвейн, прилег отдохнуть. Обычно, поработав с утра над теорией им-провизации (писал учебник) и заметно устав, в качестве отдыха награждал себя стаканом доброго вина, конечно, разбавленного водой из-под крана. Сон праведника прервал телефонный звонок. Труб-ка извещала: сегодня вечером в "Синей птице" состоится интересный джем и желательно быть. Пре-доставлялся повод от души покритиковать. Как тут не поедешь?

Наскоро собравшись и чувствуя, что еще не протрезвел, «палач» заспешил к метро. Жил далеко от центра, а до начала оставалось совсем немного. Подходя к кафе, заметил шикарный интуристовский автобус, стоявший неподалеку. Значит, привезли иностранных гостей. Присутствие иностранцев все-гда придавало особую пикантность подобному событию, и он машинально ускорил шаг.

Беспрепятственно вошел, несмотря на значительную толкучку. Его тут же окружила толпа друзей и знакомых. Уважая за строгость и справедливость суждений, каждый стремился усадить за свой сто-лик. Последовало щедрое угощение импортным пивом, от которого отказываться грех, тем более что паркерист-гитарист играть не собирался. Свою гитару, ласково называемую "шкварка", он предусмот-рительно забыл дома. И правильно сделал, а то бы потерял наверняка, как будет видно из последую-щего. Хоть инструмент не дорогой - потому и шкварка, а терять жалко.

Джем забушевал. На сцене заиграли в очень быстром темпе. Забушевали и за столами. В темпе не менее быстром что-то спешно разливалось под столами в стаканы. Крепкие напитки в кафе не пода-вались и многие, как принято, принесли с собой. Какой же джаз без водки!

А джаз был хорошим! Играли в тот вечер: Гурбелошвили, Бутман с братом, Закарян, Гусейнов, и многие другие. За столами ликовали и американские туристы. Помните автобус у входа?

Чуть не забыл про еще одну черту нашего героя, которая и позволила истории окончиться вполне благополучно. Это - ношение теплого нижнего белья, начиная чуть ли не с августа. И в тот октябрь-ский вечер приверженец би-бопа, разумеется, парился в кальсонах. Но не спешите осуждать его за это! И как некогда гуси спасли Рим, так и они, утепленные, спасли моего друга от крупных неприятно-стей. Но вернемся к пиву. Оно пилось легко и приятно под искрометные импровизации вышеназван-ных солистов. Как известно, пиво всегда разбавлялось в советских пивных тех благостных лет, поэто-му отличное импортное пили таким, какое есть. Наш друг это понимал и пил по-скифски. Не исключе-но, что друзья-искусители уговорили его отведать и чего-то более крепкого, ведь бдительность была ослаблена выпитым дома портвейном.

По мере приближения джема к концу, приверженец би-бопа все более пьянел. Наконец, музыканты стали зачехлять инструменты, а благодарные слушатели - покидать уютное кафе. Поднялись и гости-американцы, потянулись к выходу, показывая в знак одобрения большие пальцы. И тут, как потом рас-сказывал мой друг, что-то ему ударило в голову и приказало: следуй за ними! Он и последовал. Аме-риканцы в автобус и он за ними. Прошел в самый конец, сев на последнее место. Ко всему в России привыкшие туристы никак не отреагировали на появление нового пассажира. "Кей Джи Би", - смекнули они, - "умом Россию не понять..." Автобус тронулся, замелькали грязные полутемные московские ули-цы и переулки. Поездка быстро завершилась - вот и гостиница. И не какая-нибудь, - "Россия". Туристы бодро выходят и толпой к дверям - наш... вместе с ними. Там строгая система пропусков, и посторон-нему проникнуть сквозь заслон охраны невозможно, но наш, слившись с толпой, сошел за иностранца (в очках и одет прилично) и оказался в вестибюле. Туристы - к лифтам. Он, ведомый тем же голосом, - за ними. Лифт, останавливаясь на этажах, все более пустеет. Последняя группа покинула кабину. Вслед за ними – искатель приключений. Все рассасываются по номерам. Вот и последняя парочка захлопнула за собой дверь.

Бедняга оказался один в пустом коридоре. Внутренний голос ехидно молчал. Но ничто человече-ское не чуждо даже самым преданным адептам би-бопа! Адепт почувствовал, что нестерпимо хочет в туалет. Пиво, как известно, активизирует работу почек, а выпито, ой как, не мало. Что же делать, где искать сортир? Не стучаться же в номера: извините, можно здесь у вас пописать? А как будет по-английски "пописать"?

Здесь следует провал в памяти. Адепт "отключился" или "вырубился". Кому как больше нравится... И слышит он у себя над ухом строгий голос: «Гражданин, вы из какого номера? Где проживаете?» Под аккомпанемент неоднократно повторяющихся вопросов и тормошение за плечо, сознание неохотно возвращается. Что пристали к человеку? Поспать спокойно не дадут!

Бедный "палач" почувствовал себя жертвой, сидящей на полу возле лифта на первом этаже в гос-тиничном холле. Строгий и назойливый вопрос исходит от склонившегося над ним блюстителя поряд-ка. Спасло минимальное знание английского. Что-то буркнул милиционеру по-ихнему и тот, поверив, что пред ним не соотечественник (в очках и импортном плаще). Блюститель не стал поставлять оче-редного клиента гостеприимному вытрезвителю, а гуманно вывел подвыпившего "иностранца" - с кем не бывает - на свежий воздух. Здесь, наедине с осенней прохладой, бедолага начал понемногу воз-вращаться в реальность. Понял, что он не в автобусе, да и "Синяя птица" упорхнула. На часах три ночи и надо ловить такси, чтобы добраться в Чертаново.

- А как же разрешилась проблема с туалетом? - спросит внимательный читатель. - Ведь пиво, как известно, ...

Очень даже оригинальным способом разрешилась. Как некогда гуси спасли Рим, так и кальсоны спасли от позора их владельца. Все впитали, не дав пролиться ни капле. Вот и смейтесь теперь над теми, кто с августа носит теплое белье. Носит? Значит не зря!

36. "УГАДАЙ МЕЛОДИЮ".

Случилось сие в славных 80-х. Увлекался тогда писанием джазовых симфоний для биг-бэнда. Во-дился такой грех за мной - каюсь! Одну из них даже исполнил в фестивальном концерте в Москворе-чье любительско-профессиональный оркестр под руководством Гранта Месяна. Реакции на исполне-ние никакой. Отдельные жидкие хлопки и чувство недоумения.

Подумаешь, джазовая симфония! Чем захотел удивить. Они, наверное, пачками пишутся каждый день. После концерта Владимир Василевский посмотрел на меня, как на больного, а Чугунов, хоть и оценил для приличия, но весьма сдержанно. Такое впечатление, будто я нарушил какое-то табу. Ну, и ладно, забудем!

Приезжает из Минска, тогда еще никому неизвестный Михаил Финберг в поисках репертуара для своего оркестра. Его знакомят со мной и я ему тут же: - Знаете, у меня есть джазовая симфония для биг-бэнда!

Он насторожился и спросил после некоторого замешательства: - А чего-нибудь из репертуара Гле-на Миллера, нет ли у Вас?

Сейчас оркестр Финберга принимает участие в популярной телевизионной игре "Угадай мелодию" и также постоянно сопровождает песенные фестивали в Витебске. Что называется, "раскрутился" и прекрасно обошелся без моих джазовых причуд.

Так что, тогда я не сумел угадать мелодию, которую от меня хотел получить ныне весьма извест-ный дирижер.

37. ТРИ КРИТИКА И ОДИН РЕДАКТОР.

Взаимоотношения мои с музыкальными критиками в меру богаты и разнообразны.

Один советовал: - Создай профессиональный концертный коллектив, как "Аллегро", "Арсенал" или "Каданс", и я тогда о тебе большую хвалебную статью напишу в журнале "Клуб и художественная са-модеятельность" (в Штатах джазовый журнал "Даун бит", а у нас - вот такой!). Чувствуете противоре-чие? Чтобы опубликоваться в "самодеятельности", надо стать профессионалом. Но так я и не создал, а он не написал, а вскоре и все вышеназванные профессионалы распались за ненадобностью.

Другой критик не хотел мне дать пригласительный билет в резиденцию американского посла на встречу с музыкантами оркестра Эллингтона. На мой вопрос, почему же Шеманкову (передовой тогда саксофонист) дал, чем я хуже? - ответил странно: «Если бы ты был женой Шеманкова, тогда другое дело!» Согласитесь - форма отказа весьма оскорбительно двусмысленная…

Это первый гол в мои ворота, позднее последовал и второй. Тот же критик, как-то выйдя из сорти-ра, протянул мне для пожатия руку. Я, не ожидая подвоха, пожал. Рука оказалась абсолютно мокрой. Счет стал: два ноль в его пользу.

Значительно позднее я показывал на секции в Союзе композиторов свою композицию "Вспоминая Гернику" (по картине Пикассо) в магнитозаписи с фестивального концерта. Перед началом, в кулуарах, я поведал тому критику, что главная тема имеет форму блюза, хотя и весьма закамуфлированного. Прослушивание состоялось. Критик выступил и сказал примерно следующее: - Если бы за такую тему взялись Ганелин или Чекасин, то получился бы шедевр. А сейчас ... к тому же, это всего лишь блюз!

Меня же моей откровенностью и побили. Счет стал: три - ноль!

Третий критик (в другой раз) на заседании секции так меня хвалил за джазовую сюиту для оркестра "Древнерусские картины", что стало даже неловко - гений, да и только! Спустя неделю, сталкиваюсь с тем критиком в коридоре Союза чуть ли не нос к носу. Он смотрит сквозь меня и молча проходит мимо. Не заметил или не узнал? А как хвалил! Получается, важно произведение, а автор, как физическое тело, совершенно ни к чему!

И последняя встреча. На сей раз с музыкальным редактором радио. Они люди культурные, со все-ми "всевышними" музыкальными образованиями. Договорился о записи на радио своей "Экзотической сюиты" для трио. Диктую по телефону редактору программу. Говорю: - Японская народная мелодия, индонезийская, песенка трубадура (французская), рага...

- Что, что? - переспрашивает редактор.

- Рага, индийская рага, - поясняю.

- Что это? - вопрошает изумленная трубка. - Впервые слышу...

Я тоже изумляюсь подобному невежеству. Не надо быть знатоком индийской музыки, чтобы хоть раз в жизни услышать это название. Редактор не молод, а ухитрился сохранить такую анти-индийскую "девственность".

Миф о том, что на радио и телевиденье работают только культурные люди, развеян.

Любил я ходить в нотный магазин на Неглинке и просматривать витрины в надежде, - не появились ли какие джазовые ноты? Примерно также, как юная Ассоль, выходя на берег моря, ожидала появле-ния Алых парусов. Но паруса, как и джазовые ноты, практически не появлялись на "горизонте", а если и выходило из печати что-то в этом жанре, то весьма сомнительного качества.

Решил я тогда сам предложить нечто для печати. Написал композицию для трио (фортепиано, кон-трабас, ударные) "Осеннее настроение". Понес в издательство "Советский композитор", находившее-ся тогда, в 60-е годы, на Софийской набережной. Узнал у сотрудников, как попасть в эстрадную ре-дакцию (джазовых не бывает, увы!). Встретил меня солидный, вежливый дядечка. Я представился. Не с улицы, мол, а учился там-то и у такого-то. Сыграл свое произведение. Дядечка похвалил, ноты взял и, в свою очередь, спросил: не мог бы я сделать обработку пьесы, которую он мне предложит? Я ока-зался догадлив не по годам и смекнул, - это условие, не выполнив которое, не могу рассчитывать на публикацию.

Условие выполнил, и публикация состоялась. Так я познакомился с главой эстрадной секции ре-дакции Зиновием Юрьевичем Бинкиным, с которым продолжал поддерживать отношения в течение ряда лет вплоть до его кончины.

Обрабатывал не мало его рукописей, делая клавиры и партитуры. Обычно Зиновий Юрьевич да-вал только "строчку", прося гармонизовать и сделать в модном тогда стиле "диско". Сам, будучи в прошлом трубачом духового оркестра, с гармонией не ладил. Являлся, так называемым, композито-ром-мелодистом (мелодию напевал или наигрывал одним пальцем). Приходилось обычно ломать голову, чтобы из пошлого мотивчика в стиле довоенного танго сделать нечто удобоваримое. Но без-выходных положений не бывает. Поднатуживался, делая из черного белое. Заказчику нравилось. Он и предположить не мог, что такое возможно. Меня чаще всего коробило...

Часто по радио приходилось слышать пьесу Бинкина "Березовая роща", которую обработал и инст-рументовал я, а играл оркестр Силантьева. Пьеса попала и на авторскую пластинку Зиновия Юрьеви-ча. Я почитал аннотацию, написанную Андреем Эшпаем. Рецензент называет маэстро "тонким коло-ристом и знатоком оркестра". "Знаток" же всегда поручал создание колорита другим, и мне в их числе.

В моральном смысле в этих взаимоотношениях была какая-то ущербность. Зато я стал как бы "сво-им" и мои собственные пьесы принимались в обход всяческих прослушиваний и комиссий.

Случались и забавные случаи. Принес я в редакцию (уже на Маяковке) джазроковую композицию "Африканская маска", недавно исполненную на фестивале и отмеченную критикой. Сыграл - музыка возражений не вызвала, но вот название показалось почему-то сомнительным.

- Что же в этом антисоветского, - спросил я, поняв, куда ветер дует.

- Ну, знаете, негры могут обидеться, - отвечает симпатизирующий бедным чернокожим Зиновий Юрьевич. - Назовите «Молодежный танец».

Я не стал спорить со старшим товарищем. Хоть горшком назови, только в печку не ставь! Так и поя-вился у меня, как и у многих других, "молодежный" танец...

Перестраховочные тенденции главы редакции передались и его подчиненным. Как-то заместитель Бинкина придрался ко мне.

- Ты уверен в слове "контрабас"? После "эр" идет "а", а не "о"? - спросил он меня с тревогой.

Я, имея некоторый опыт, ответил вопросом на вопрос:

- Вы боитесь антисоветской контры, наверное?

Заместитель, не поверив мне, побежал за советом к литературному редактору, но там его успокои-ли: контра контре рознь, и написано мною правильно. Вот ведь до какого маразма дело, порой, дохо-дило!

Потому что страшно боялась хамская власть всякой, даже музыкальной, контры...

39. ... У НЕЕ КЛАВИШИ ЛЕГКИЕ.

Решили с Преображенским сделать запись музыки, которую играли квартетом. Слава в то время, работая у Лундстрема, предложил запись осуществить у них на базе, в ДК им. Я.М. Свердлова, распо-ложенном на Савинской набережной. Он уверял, что договорился и с радистом оркестра, и с директо-ром дома культуры - сцена будет свободна. Не верилось в предстоящее счастье. Ведь запись могла получиться вполне приличной. Наконец, день настал. Еду к назначенному времени. Пора назвать и участников: Вячеслав Преображенский (тенор-саксофон), Игорь Уланов (контрабас), Владимир Жур-кин (барабаны) и я на фортепиано. Притом играть мне предстояло на гранд-пиано "Ямаха", собственности Виктора Векштейна, руководителя рок-группы "Ария". Она базировалась в том же клубе. Расторопный Сла-ва и с ними договорился. Векштейн, симпатизировавший джазу, разрешил поиграть на редкой тогда "Ямахе", потому что клубный рояль для записи не годился.

Инструменты оркестра Лундстрема хранились в тесной комнатушке под сценой. Там же, по сосед-ству, хранились и инструменты "Арии". Играть мы собирались на сцене, но не все... Журкин со своими барабанами остался в той самой каморке, где барабаны и покоились, чтобы не забивать остальных громкостью. На сцену нужно втащить громоздкое гранд-пиано, контрабас, установить микрофоны, про-тянуть шнуры. Звукорежиссер должен был находиться тоже под сценой, в своей отдельной каморке. Все в трех разных местах (замысел отчаянный!). Рады и таким условиям. Где наша не пропадала?

На сцену из подполья вела узкая винтовая лестница. По ней и нужно протащить не малых разме-ров и веса гранд-пиано, даже с отвинченными ножками. Пыхтели, пыхтели, но все-таки втащили гро-моздкую "Ямаху" на сцену. Ножки снова привинтили. Контрабас потребовал меньшей затраты сил ( деревяшка и пустой внутри), хотя тащили по той же "корабельной" лесенке.

Стали настраиваться и пробовать звучание, проверять микрофоны. Радист давал указания из сво-его "далека". Сцена небольшая и сам зал тоже. Свет горел только на сцене, в партере и на балконах царила темнота. Двери в зал заперты снаружи. Мы проникли через подвал. Наконец, настроившись, по указанию звукооператора, заиграли одну из композиций. Только стали входить в раж - голос из дина-мика: - Стоп, стоп! Извините, у нас неполадки. Давайте еще раз сначала!

Пьеса сыграна почти наполовину. Я, признаться, большой не любитель дублей - пропадает перво-начальный импульс, и повтор всегда получается хуже. Но так лично у меня - за других не говорю! Ко-роче, тонус сбит. К тому же, не скажу, что на "Ямахе" удобно играть. Механика тяжелая. И пальцы, без привычки, заплетаются.

Начали сначала. Сыграли тему. Слава отыграл, стал импровизировать я и вдруг... Из глубины зала доносятся какие-то стуки. Отрываю глаза от клавиш. Дверь на одном из балконов открыта. В просвете - силуэт "дамы" со шваброй и ведром в руках.

- Вы чё эт здесь расселись, а? Мне полы мыть надо! - кричит прямолинейная уборщица. Естест-венно, запись прерывается - против лома, как говорится, нет приема.

- Слав, ты же сказал, что с директором договорился и сцена свободна?! - безнадежно вопрошаю я. Слава, как бы отвечая на мой вопрос, говорит в темноту зала:

- Какие полы? У нас запись… с вашим директором договорились!

- Ничё не знаю, сворачивайте бандуры! Щас сцену мыть буду, - приближается бескомпромиссный голос.

Понимая бесполезность препирательств (на дворе еще советская власть во всей красе и гегемон всегда прав), начинаем «сматывать свои манатки". Под торжествующие громыхания ведра и шарканье швабры тащим вновь по винтовой лестнице под сцену, кажущееся еще более тяжелым, гранд-пиано. У оптимиста Славы возникает отчаянный план все-таки продолжить запись, хотя бы и в тесной комор-ке, где расположился со своими барабанами Журкин.

Втискиваем "Ямаху" впритык к ударной установке. Тарелки висят у меня над правым ухом, в левое - дует саксофон. Где-то под потолком примостился Игорь с контрабасом. Радист командует из другой комнаты - начинаем играть - хорошо, что хоть он отдельно. Записывать начинаем все с нуля (ранее записанное стерли как брак). Проходит час, потом второй. Дышать в тесной комнатушке нечем и жарко как в парилке. Приходится раздеваться почти до нижнего белья, а на улице зима и 15 градусов моро-за. Единственное, что утешало, - наше местоположение в недосягаемости непреклонной "дамы" со шваброй.

Некоторые, особо мощные акценты барабанщика напоминали громыханье злосчастного ведра, а когда Журкин играл щетками, в ушах так и стояло ласковое шарканье швабры по паркету. Теперь не до интересных импровизаций. Лишь бы сыграть! Устав, стали путать части темы, забывать форму и гармонию. Бились в поту и страшной духоте до 10 часов вечера (начали в 2 часа дня!), но так ничего записать и не смогли.

С тех пор я и невзлюбил, гранд-пиано "Ямаху". Лучше играть на родной, отечественной пианинке - у нее хоть клавиши легкие!

40. РОК-ШОСТАКОВИЧ.

Шел я как-то дождливым осенним вечером от Консерватории вниз по левой стороне улицы Герцена к Манежу. Шел с занятий, глядя под ноги. Замечаю, рядом кто-то топает по лужам в летних туфлях с дырочками сверху для вентиляции. Дождевая вода, аккурат, туда и попадает. Ноги, должно быть, мок-рые, а на дворе октябрь и прохладно весьма. Поднимаю голову: кто это носит такую обувь не по сезо-ну? Ба! Да это сам Дмитрий Дмитриевич ("двойная доминанта", как именовали его студенты), погру-женный в творческие думы. Жил он здесь поблизости, на улице Неждановой. Вышел, наверное, про-гуляться. Неужели, думаю, никто из домашних не следит, во что обут гений? Так ведь и простудиться не долго. Обгоняю маэстро. Надо же, какая замечательная встреча!

Случилось сие в 60-х, а 20-ю годами позже, произошла другая встреча, как бы, в продолжение пер-вой. Преподавал я в джазовой студии. Говорит директор: - Будешь заниматься с ансамблем, состоя-щим из ребят, учеников Центральной музыкальной школы (ЦМШ), что при Консерватории. Там, как известно, учатся особо одаренные! Все они пианисты, но играют кто на чем, и хотят создать рок-команду.

- Очень трогательно, раз к нам в студию приходят учиться из высших, академических сфер. Поза-нимаемся, посмотрим, что получится.

Первая репетиция. Ребята как ребята, очень культурные и, понятно, музыкально подкованные. Да и из хороших семей, наверное? Один играет на гитаре, другой - бас-гитарист, третий - клавишник и чет-вертый, самый маленький - барабанщик. Повторяю, все они по основной своей специальности - пиа-нисты. Знакомимся. Имена первых трех память не удержала, а вот последнего звали Димой, и он мне кого-то очень напоминал. Дима не стал напрягать мою память и признался, что - внук, да, того самого, осеннего "путника в ночи" в летних туфлях с дырочками. Правда, потомок одет очень хорошо и вполне сезонно (была зима) - не в дедушку пошел! С обувью все в порядке, а вот с игрой на барабанах - не очень. Впрочем, как и у его товарищей, с их "вторыми" инструментами.

Уважая их увлечение роком, пытался просветить ребят джазом, но натолкнулся на активную не-приязнь. Постепенно выяснилось, что вообще им никакой наставник не требовался, а нужно лишь помещение. Этот умысел быстро перестал быть секретом, как для меня, так и для директора студии, что не придало нам энтузиазма. Почувствовав, что "раскрыты", Цэ-Эм-Шовцы как-то плавно сами по себе исчезли. Не скажу, что студия очень горевала по этому поводу. А вскоре и Дима со своим папой Максимом обнаружились на Западе и о них заговорили вражьи голоса. Внук одумался, перестав позо-рить семью игрой на барабанах в рок-группе, вернулся к основной специальности. Играет концерт для Фортепиано с оркестром дедушки, поглядывая на строгую дирижерскую палочку папы.

41. "ЛЕОПАРД", ПИШУЩИЙ СЕРДЦЕМ!

Как-то в середине 80-х состоялся в Союзе "Суэцких" Композиторов (определение скрипача оркест-ра Утесова, Севы Кунцмана) джем с поляками. Один из гостей Шукальский, а другой... Ну, да Бог с ним! Гости поиграли дуэтом и Юрий Сергеевич, руководивший, по традиции, процессом, бросил клич в зал: - Кто смелый? Выходи померяться джазовой силой!

На сцену требовался басист, "Пост" у рояля оперативно занят прытким, не дожидающимся никогда повторного приглашения, Николаем Л. Место у контрабаса пока оставалось вакантным. Я, никогда не причислявший себя к излишне смелым, терзался размышлением: может пойти, тряхнуть стариной или не стоит?

Вдруг, вижу боковым зрением, как в сторону сцены метнулась тень - точно пантера или леопард прыгнул. Так легко и пластично это выглядело! Пока я тугодумствовал, басом завладел "леопард" Вик-тор Д. Так мне и надо, нерешительному, - подумал я, слегка раздосадованный.

Тем временем на сцене "замесили" тему “Softly”, естественно, в до-миноре. Внимательно, предвзя-то и пристрастно слежу за игрой прыгучего коллеги (все-таки обидно, что опередил). Замечаю, что он ни разу не зажал струну "Ре" в первой полупозиции, что дало бы ноту ми-бемоль, когда наступала средняя часть темы с простым отклонением в параллельный мажор. И так - из "квадрата" в "квадрат", что свидетельствовало, несмотря на завидную прыгучесть, об элементарном незнании гармонии. В антракте спрашиваю Николая Л. - "леопард" работал у него в ансамбле: - Почему твой басист гармо-нию средней части не знает? Ни разу не нажал ми-бемоль!

Находчивый Николай Л. партнера в обиду не дал и заявил авторитетно: - Ты не понял - он так со-временно обыгрывает гармонию!

Тут мне, как говорится, крыть нечем...

Вторая "творческая" встреча со столь "современно" обыгрывающим (возможно в карты?) гармонию коллегой произошла в начале 90-х, когда я стал работать в училище на Ордынке. Сидел как-то в "ба-совом" классе № 1З, занимался со студентом. Заглядывает вдруг Витя Д. - пришел, видно, к Соболеву, но спутал день.

- Ты ведь учился композиции? - спросил вошедший.

- Да, - скромно отвечаю.

- Тогда выскажи мнение о моей теме, - продолжал гость, садясь за пианино.

После прослушивания я заметил ему, что троекратное повторение одного и того же элемента не-желательно, а в остальном все приемлемо. Витя с моей критикой не согласился, возразив, он так чув-ствует, потому что "пишет сердцем" (!).

- Сначала надо умом, а потом сердцем, - добавил я.

На том и расстались. Через некоторое время слышу в передаче Виллиса Коновера выступление советско-американского квартета - двое наших, двое американцев. Один из наших - "леопард, пишу-щий сердцем". Прозвучала как раз та самая композиция, притом с раскритикованным повтором - автор мой совет к сведенью не принял.

И подумалось: коль так ловко бросаешься к контрабасу, не зная простых гармонических схем, то зачем же спрашивать совета по композиции у других - спрашивай у своего сердца!

42. КАК ГРАДСКИЙ ЗА СОВЕТСКИЙ ДЖАЗ ПОСТОЯЛ!

Приезжал в самый разгар застоя в нашу страну джазовый "ревизор". Все встрепенулись и сначала даже напугались - ведь сам, сам едет... В честь знаменитости устроили джем в известном помещении на улице Неждановой. Набилось народа видимо-невидимо. От желающих, послушать заморского гос-тя, нет отбоя. И началось...

Гость роста невысокого, да и телосложения не ахти какого, но спортивный (известно, что занимает-ся "Кун-фу"). Одет неконцертно: куртка, джинсы и умопомрачительные кроссовки. Несмотря на свою "кореистую" фамилию, он к Дальнему Востоку отношения не имел и, невзирая на свою "испанистую" музыку, к родине Сервантеса - тоже! Он, итальянец "американского розлива", имел в те годы бешеную популярность. Как, хоть и грубо, говорится: каждая собака его знала. Объездив весь мир, он на гребне славы решил посетить и наш социалистический "затерянный мир", дабы самому увидеть и услышать - только ли одними ракетами да лагерями с тюрьмами богата таинственная, северная держава?

Чтобы устроить знаменитому "ревизору" ВДНХа, а потом и дать достойный отпор, собрали лучшие джазовые силы. Тут и Герман с нелюбовью к контрабасу и би-бопу, здесь и Бриль с новейшими ладо-выми устремлениями, и Алексей Кузнецов с постукиванием по деке в концертной пьесе для гитары. То, что рабское подражание кумиру, есть выражение любви к нему, доказал своим выступлением бес-страшный Левиновский.

Но все это произошло потом, а в начале, как и подобает, дали "слово" гостю. Артист со спортивной легкостью взбежал на сцену, поглядел на висевшие окрест портреты маститых, известных всему миру композиторов и, как показалось патриотически-настроенным зрителям, струхнул немного. Страна с такими музыкальными традициями (один 19-й век чего стоит)! Начал он свою "речь" с исполнения мон-ковской "Около полуночи". Поиграл, поиграл и, видя невероятно-восторженный прием, весьма освоил-ся, оттаял и, спустившись в зал, решил послушать представителей Великой Страны Бесплатных Советов.

"Представители" все в полной боеготовности и собирались лечь костьми, но отстоять честь отече-ственного джаза пред заморским супостатом. И отборные силы ринулись в бой! Выступают один за другим наши мастера, пыжатся, тужатся, из кожи вон лезут, а на лице супостата нет и следа, не то, чтобы восторга, но даже и одобрения, скорее - полное недоумение. «Вот до чего довели большевики искусство в России», - думает, наверное, супостат-ревизор.

«Что же делать, и кто виноват? - задается извечными русскими вопросами наш джазовый "фельд-маршал", нервно поправляя указательным пальцем очки на носу. - Видно, пора пускать в ход, хоть и не джазовые, но резервы - последняя надежда на них». Одним словом не "джем", а "Бородино" полу-чилось, но Москву не сдадим: но пасаран, так, но пасаран! Резервы пущены и заголосили на сцене, оказавшись фольклорным ансамблем Покровского. Лицо "ревизора" под народный вой и улюлюканье, стало преображаться в нужную нам, одобрительную сторону. Очки "фельдмаршала" сразу радостно заблестели. Инициатива перехвачена, противник в замешательстве, не дать ему опомниться и добить на корню! Последняя надежда на ... И тут, к не в меру разгулявшимся народникам, присоединился некто длинноволосый, в черной кожаной куртке и черных очках с фигурой атлета. Этот "некто" мощно заголосил высочайшим фальцетом и, сбросив куртку, обнажил завидные бицепсы. Заморский поклон-ник кун-фу тревожно вдавился в кресло - такого поворота событий не ожидал.

Мускулистый певец, хоть и не джазмен, но советский джаз в обиду давать не собирался, И не дал! "Ревизор" это понял и совсем поник в кресле. "Глядишь, еще заберут да и отправят в Сибирь", - на-верное, подумал он, после чего, во избежание неприятностей, бурно зааплодировал. Фельдмаршал всех ослепил торжествующим сияньем своих очков: - Ура, советский джаз спасен!!!

43. ОТМЕННЫЙ ВЫТРЕЗВИТЕЛЬ.

Юг Франции. Лазурный Берег. Ницца. Лето. Первые годы перестройки. Впервые в сей райский уго-лок прибыли советские джазмены. Прибыли в составе: Данила, Стас, Боря Савельев и Чернов. Чер-нов устроил поездку. Он единственный отлично знает английский (учился когда-то в Ин. Язе) и вообще слывет уравновешенным человеком. Условия созданы приличные: питание и жилье - бесплатно, ра-бота в кабаке - не утомительная и, самое главное, море и солнце в неограниченном количестве.

Как тут не запить? Оказались в свободном мире, на столь престижном курорте! Люди выкладывают ог-ромные бабки, чтобы сюда попасть, а тут - на тебе, - почти что "на шару" . Как не запьешь?

Но «кир» дико дорогой (!). Если кирять за деньги, никаких денег не хватит. Однако душа просит...

Известно, за рубежом советских всегда выручала... Правильно! АПТЕКА. Точнее, спирт, продаю-щийся там по мизерной цене. Именно аптека не раз спасала русского человека, попавшего за бугор. По количеству покупаемого продукта опытный провизор быстро сообразил, что к чему, и не сопротив-лялся...

- Oh! Russian! - лишь одобрительно воскликнул он, поспешно отпуская товар.

Спирт разбавили водой, да так ловко, что получилось, чуть ли не пол-литра на каждого. Для начала решили отметить всем ансамблем "прописку" на новом месте и начало трудовой деятельности. Закус-ки вдоволь, впрочем, как и запивки. Это первый вечер после прибытия на место и расселения. Работа должна начаться лишь через день, так что времени для разгона вполне достаточно.

Из четверых двое (Стас и уравновешенный Чернов) быстро "сломались" и отвалили (пошли спать), так что основная нагрузка легла на плечи Бори и Данилы, чему, впрочем, они были вполне рады.

На средиземноморском воздухе и при шикарной закуске пилось легко, и все "О кей"...

Наутро, несмотря на курортный воздух, дикое похмелье. Головы болят так, что необходимо прини-мать меры. Бегом в кабак, в бар, благо выдали аванс.

- Two beers, please! - жалобно лопочет Данила чужим, негнущимся голосом, а рядом - тихо уми-рающий Боря.

Утро в стадии приближения к полудню, солнце припекает. Пивко, немедленно принесенное все по-нимающим барменом, мгновенно испито, но дало лишь кратковременное облегчение. Неотвратим очередной упадок сил, и Боря берет виски. Через некоторое время, получив небольшое облегчение, Боря поднимается со стула и, теряя равновесие, исполняет пируэт, включающий в себя такой сущест-венный элемент, как элегантное опрокидывание столика. Элемент сей, к счастью, исполняется не-сколько смазано (что можно оправдать лишь длительным отсутствием тренировок - был "в завязке") и столик, покачнувшись, возвращается в прежнее положение, оставив посуду невредимой.

Данила, сильно смущенный поведением друга, пытается увести его "под белы рученьки" подальше от любопытных глаз бармена и обслуги. Хорошее, если не сказать - многообещающее начало. Вече-ром - работа, а тут снова "заторчали". Далее все происходит в каком-то тумане... Наконец, - долго-жданный вечер.

Состояние Бори и Данилы далеко от кондиции, но всегда верны правила: "выбивать клин клином" и "лечить подобное подобным". Каким-то чудом, уговорив понятливого бармена, купили виски и "засади-ли" перед выходом на сцену по стакану. Метод, многократно проверенный, себя оправдал. Вернулись бодрость и уверенность, позволившие благополучно отработать вечер, хотя, ...в каждом антракте до-бавляли помаленьку.

Спать легли пьяными, но проснулись... "ни в одном глазу"! О, чудесный средиземноморский воздух! Море и солнце! Будто бы и не завелись вчера! Бывают же такие невероятные случаи...

Выходит, Ницца не только мировой курорт, но и отменный вытрезвитель!

44. ДАТСКИЙ ГЕРБ.

Девяносто первый - год надежд для всех категорий граждан, в том числе, и для джазменов. В мага-зинах шаром покати, а на душе легко. С завидной легкостью создался наш квартет в составе: Валерий Киселев (саксофон и кларнет), Игорь Уланов (контрабас), Арнольд Гороховский (ударные). А я, греш-ный, - на рояле и аранжировки. Выступили с программой несколько раз, сделали вполне приличные записи на радио. Только проблемы с кассетами, но и их мы как-то ухитрялись решать. К тому времени в стране сформировалось несколько ударных джазовых групп по захвату западной сцены. Лишь наш квартет ни разу не выезжал за "бугор".

Обидно. Мы рассылали демонстрационные кассеты во все стороны света. Железный занавес при-поднялся, вселив надежду, что не поздно и нам успеть влиться в мировой музыкальный процесс. Во всех уголках земли бушевали джазовые фестивали, концерты, и только мы, несчастные, провели свои лучшие годы где-то на обочине. Разослав кассеты, стали ждать - вдруг проклюнется. Послали и в Да-нию, где многие годы жил и трудился на джазовой ниве наш земляк, гитарист Николай Громин. Ждали, ждали, а тут и путч подоспел с "Лебединым озером". Понятное дело, опять джаз во всем обвинят! Прозападная эйфория сменилась привычной провосточной энтропией. Не надо теперь суетиться, запи-сываться, кассеты доставать и отсылать, надеяться и ждать.

Но путч, как известно, оказался халтурным, а из Дании пришло приглашение. Захотели у себя дат-чане на волне обострившегося интереса к меняющей строй стране провести дни Русской Музыки. И пригласили к себе, помимо нас, три квартета: русский народный "Сказ", струнный, академический, имени С.С. Прокофьева и роковый, группу "Черный кофе", успешно распавшуюся вскоре.

С нас собрали деньги на билет, оформили очень быстро, выдали коллективную визу, чтобы, если просить модное тогда политическое убежище, то всем вместе, "хором". Заранее с принимающей сто-роной оговорили, что крупные инструменты (бас и барабаны) с собой не повезем - все будет предос-тавлено на месте. Датчане с немецкой точностью, хотя немцев там не жалуют, помня об оккупации, договоренность четко выполнили. Бас оказался таким хорошим, что лучше некуда, правда, без усили-теля.

- Об усилителе речь не шла, - ответили хозяева на недоумение гостей.

Действительно, вспомнили, эту деталь упустили, отправляя факс. Оплошность мгновенно устрани-ли, и прекрасный усилитель незамедлительно доставили.

Но вернемся чуть назад. Попарив в небе чуть более двух часов, приземлились в Копенгагене. По-года столь же теплая и мягкая, как и в Москве, несмотря на середину октября. Пока ждали багаж и проходили символический досмотр, я успел заглянуть в местный сортир, где и вспомнил анекдот про чукчу, который в подобном месте хотел просить политическое убежище, ничего более шикарного в своей жизни не видев. Я в тот момент полностью понимал и одобрял устремления бедного северяни-на. Созерцая невероятную, для такого места, чистоту, белоснежность унитазов, изобилие рулонов цветной туалетной бумаги, не хотелось покидать сей чудесный уголок. Подумалось: начнись, не дай Бог, третья мировая, так они в ответ на ракеты, этими рулонами нас просто закидают. Вопиющие сви-детельства благоухающе-загнивающего капитализма безжалостно нас преследовали все десять дней пребывания на родине принца Гамлета. Поистине, то были "десять дней, которые потрясли" наш внут-ренний мир!

Так случилось, привезли программу, целиком состоявшую из моих композиций. Ту самую, которую записали на радио и распространяли в кассетах. Настал вечер первого концерта в джазовом кафе-клубе "Три мушкетера". Подвозят нас на обалденном микроавтобусе. Выходим. В дверях сталкиваем-ся с соотечественником. После обмена приветствиями следует вопрос Николая: - Что будете играть?

Я, почувствовав неладное, мямлю робко: - Мои пьесы...

- Ни в коем случае!!! - затопал ногами и замахал руками и всем, чем попало, наш, но, в тоже время, и местный Николай. - Здесь надо играть "стандарты" - иначе, не поймут, - поясняет свою непримири-мую позицию русский датчанин.

- Ну, уж так вышло - куда теперь деваться, не ехать же назад? - Пытаюсь извиниться .

Подходим к сцене, осматриваемся, располагаемся. Колю, как "своего", просим помочь включить микрофоны.

- Вас и так будет слышно! - возражает непримиримый соотечественник. После некоторых препира-тельств, строгий "хозяин" все-таки уступает гостям. Мы счастливы - микрофоны заработали.

Концерт начался, как здесь принято, после одиннадцати. Открыл - наш друг в дуэте с местным ба-систом зрелых лет, Хуго Расмуссеном. Как мне показалось, если сложить вместе всех наших баси-стов, включая и меня, как бывшего, то, все равно, на одного Хуго не набрать. Гигант, да и только, но никому неизвестен (всю жизнь - в пределах одного города или близлежащих). Звезда местного значе-ния, так сказать… Дуэт исполнял, конечно, стандарты и начал с "Мой романс". Публика встретила их с воодушевлением, но, когда грянули мы со своими "нестандартами", воодушевления, несмотря на гроз-ный прогноз, стало еще больше, и концерт закончился неоднократным бисированием.

Так и хотелось произнести, заменив имя, популярную тогда фразу: - Николай, ты не прав!

Реакция Николая на мои композиции была противоречивой: то хвалил и говорил даже, что сыграл бы их, то ругал, и кричал, они - говно! В три часа ночи, закончили играть, но публика и не думала рас-ходиться. Видя такой успех, я предложил коллегам продолжить, но они, чисто по-советски, взмолились о пощаде, аргументируя, - "пальцы не казенные" или "пора и честь знать". Я, в свою очередь, лишь вошел в форму, разыгрался и готов продолжать хоть до утра. Отличие двух систем - что в "совке" к одиннадцати заканчивалось (гардеробщицы тоже люди, да и покой соседей), здесь лишь начиналось. Ни швейцары, ни соседи почему-то не в обиде. Это, по-видимому, есть один из главных секретов ка-питализма!

Из клуба до отеля решили пешком прогуляться по ночному городу. Жизнь ничуть не утихла. Моло-дежь гуляла и каталась на велосипедах, повсюду торговали кофе и "хот-догами". По пути так и не встретили ни одного полицейского и не увидели не то, чтобы пьяного мордобоя, как в России, но и вообще какого-либо назревания конфликта – лишь веселье и смех.

На следующий день снова погуляли по чудесному городу, чистому и опрятному до неприличия. По-любовались древними и современными красотами, повидали андерсеновскую каменную Русалочку (жили в центре, и все под рукой). Естественно, прошвырнулись и по магазинам - как же бедному "сов-ку" без этого? Цены дикие! Столица Дании славилась дороговизной, посему я купил лишь расческу. Зашли в лавку грампластинок. Никакого достойного джаза там не оказалось, только всякая лабуда. Хозяину представились, "ходоками" из России.

- О, перестройка, гласност! - обрадовался датчанин и немедленно подарил нам, стоящий не деше-во, компакт-диск (громинский дуэт, записанный местной фирмой). Мы с изощренной, советско-византийской ментальностью сразу смекнули: раз дарит значит продукция не имеет спроса. Впрочем, несмотря на подозрительность, наверное, оказались недалеки от истины.

Вернемся к концертам, однако. Все дальнейшие - что называется, выездные. В том числе и в го-родке, где родился, известный детям всего мира, великий сказочник. Речь, конечно, не о Марксе и не о Ленине! Почти всю уютную, маленькую страну за десять дней мы объездили вдоль и поперек на пре-доставленном нам автобусе "Мерседес". Один раз плыли на морском пароме (страна разбросана по островам). Расселяли нас в шикарных мотелях "Скандик", в двухместный номер на одного со всеми удобствами, включая персональный холодильник с мини-баром, телевизор ("Сони" или "Грундиг") и непременную Библию на ночном столике на четырех основных европейских языках. Особенно пора-жала Библия! Нет, порнуху подсунуть - "Книгу Бытия" подкладывают. Ай, да капиталисты! Как же высо-конравственно они умеют загнивать!!!

Теперь о проблемах бывших советских в условиях вездесущего, всепогодно-оголтелого сервиса. Понятно, мы, чтобы не тратиться на еду, набрали с собой бульонных кубиков, кипятильников и прочих атрибутов недавнего развитого социализма. Мощные кипятильники включались в неприспособленные для этого розетки, пожирая дикое количество электроэнергии. Да, к тому же, надо было искусно скрыть от горничных все последствия "советской кухни". Особенно тяжко доставалось мне, привыкшему на-чинать утро с выпивания литровой кружки крепчайшего чая.

«Куда девать отходы производства? - терзался, взбодрившись. - В окно, по привычке, не выплес-нешь - все заставлено "Мерседесами" да "Вольво". В белоснежный унитаз? Жалко пачкать, и засо-риться может! Не везти же домой? Приходилось, всячески маскируя, класть в мусорную корзину. Не-трудно представить реакцию горничной: ох, уж эти русские! Кстати, в местной газете появилась рецен-зия на наш концерт под названием "Русские идут", где автор, отсутствие в программе "стандартов", объяснял, якобы имевшимся в стране запретом на исполнение американского джаза. В последующих концертах мы исправились и, в угоду и рецензенту, да и нашему соотечественнику, включили в репер-туар несколько американских тем.

Николай заметил, на сей счет: - Правильно! Перед вами, здесь незадолго выступал Бенни Голсон - мировая звезда, не чета тебе (значит, "мне"!) - и то исполнил лишь одну свою тему "Не шепчи", а все остальное - стандарты!

Я пристыжен и по приезде в Москву, чтобы исправиться, сделал обработки целой кучи стандартов. Но поездка в гостеприимную Данию, как впрочем, и куда-либо еще, нам больше не улыбнулась. Не-смотря на хороший прием, казалось, что публика спрашивает нас: «Где вы раньше были? Почему о вас ничего не слышали прежде? Ведь уже с сединой...» Не будешь каждому объяснять, что у нас все не как у людей, да и скучно. И, если Бенни Голсон посланник небоскребов Манхэттена, то мы, - пол-преды медведей, ГУЛАГа и ракет

Ну, а теперь о том, как мир тесен. Выступали в одном из маленьких городков в глубине страны. Си-дим в клубе, пьем соки, отдыхаем после первого отделения. Вдруг издалека доносится: - Юрь Иваныч, Юрь Иваныч! "Уж не галлюцинации? - думаю с тревогой – Ведь нахожусь заграницей". А зовы прибли-жаются, и передо мной вырастают два молодых человека, из уст которых вырывается непонятное европейцу звукосочетание.

- Вы нас не узнаете? - спрашивают они в унисон, - Мы студенты из Электростали, гитаристы.

Я, придя в себя, припоминаю, что лицо одного знакомо.

- Увидели афишу, и пришли на ваш концерт, - продолжают они дуэтом.

- А вы, как здесь оказались? - спрашиваю.

- Приехали на заработки, играем на улицах, снимаем жилье, - продолжают электростальцы.

- Надо же, ребята, куда вас занесло, - подвожу итог беседы. – Действительно, мир тесен!

Понимаю, ребята здесь на датской земле представляют одну из тех "групп захвата", о которых упо-минал выше. Встреча - как бы символический привет с Родины. Услышали русскую речь - пора и воз-вращаться!

В последний вечер, накануне отлета, приглашены на джем в клуб "Ля фонтет", где регулярно вы-ступали заезжие звезды джаза. Подошли к дверям часов в семь вечера. Стучались, стучались - тиши-на, ни души. Подумав, что нас надули, вернулись в отель. На следующий день выяснилось - припер-лись на три часа раньше, исходя из наших совковых представлений. Помните поговорку? То, что в "совке" в одиннадцать заканчивается - на Западе только начинается! Испорченное настроение от не-состоявшегося джема несколько подправилось просмотренной по телевизору трансляцией из Бонна концерта в честь семидесятилетия Арта Блэйки с участием массы звезд, включая Фредди Хаббарда и Вэна Шортера. Впечатление потрясающее!

Утром, вконец утомленные и подавленные назойливым, тотально-вопиющим сервисом и бьющей изо всех щелей вежливостью и культурой, полетели назад, в свою хамскую "перестройку и гласность". Сопровождавший нас по не изжитой, советской традиции "искусствовед" в штатском переживал - нужно теперь в качестве ответной меры, датчан к себе приглашать, а где деньги брать неизвестно!

- Не волнуйтесь раньше времени. Глядишь, снова путч случится и не до датчан будет! - утешил я "искусствоведа". Он внял разумности моего довода и утих в терзаниях. А я как в воду смотрел. Оче-редной путч 93-го поставил на датчанах огромный жирный крест!

И думалось в самолете - в нашенском, аэрофлотовском, с грязью, грубостью стюардесс и милыми тараканами: все хорошо в Датском Королевстве, да, только в государственном гербе кое-чего не хва-тает...

Да, да! Совершенно верно, догадливый читатель, не хватает изображения голубого унитаза и ру-лона туалетной бумаги, как наиболее приметных и бросающихся в глаза черт славной, уютной, госте-приимной страны.

Надеюсь, ценящие юмор датчане, за эту шутку не обидятся.

45. РАЗГОВОР, НЕВОЛЬНО УСЛЫШАННЫЙ В ЭСТРАДНОЙ РЕДАКЦИИ

ИЗДАТЕЛЬСТВА "СОВЕТСКИЙ КОМПОЗИТОР".

Композитор: - Сейчас надо писать песни так, чтобы запев и припев в одной тональности и, непре-менно, в миноре, тогда даже и пьяным на улице их не сложно будет петь.

Редактор: - Правильно, вот тогда песня обретет настоящую массовую популярность и "авторские" будут хорошими!

Один грузино-московский композитор посвятил и подарил Святославу Рихтеру фортепианную сона-ту. Великий пианист, к огорчению автора, не включил ее в репертуар, отдав в качестве экспоната в музей своего имени, открытый в одной из московских детских музыкальных школ.

Мораль: всяк сверчок знай свой шесток!

Байка про Силантьева.

Юрия Васильевича спросили: - Как вы относитесь к известному джазмену, саксофонисту Алексею Зубову?

- Что вы заладили: Зубов да Зубов? Разве он Бога за яйца схватил? ", - ответил вопросом на вопрос мэтр.

Афоризм: Теплая рука - друг джазмена.

Шутки и прибаутки.

- Костя Кримец (дирижер) и кримецко-фашистские захватчики.

- Большому театру - "тишкины" балеты, как коммунистам - эполеты.

- Бессоюзный композитор союзного значения.

- Учиться сочинять можно лишь у Бога или у Баха!

- Скрипенок, скрипеночек, скрипунчик - маленький скрипач.

- Музыку сочиняют инородцы, а мы с Ароном ее только «аронжируем». (Почти по Глинке).

- Строка из анкеты: "имею недостаточное бумажное образование", "имею всевышнее образование"

- Аппаратчик - пианист с хорошим аппаратом.

- Симфонизм и сионизм - нехорошие слова.

- "Капелла Мурлова" - пьяное пение.

- "Сольный" концерт - когда вместо денег платят солью.

- Афоризм: любое мастерство есть набор стереотипов.

- Загадка: Не кочегар и не плотник? (назовите фамилию композитора).

- Родственные слова: Хачатурян и хачапури, Лукьянов (Герман) и Ленин.

- "Группа захвата" джазовой сцены - ряд лиц, активных участников "джемов".

- Группа захвата западной сцены - ряд артистов, постоянно выезжающих за "бугор".

- Паркер и рок - Паркерок (шутка).

- Требования к техническому зачету на эстрадном отделе:

№1 "Домино" - септакорд, "Мимино" - ноннаккорд - играть в обращениях.

№2 "Современный" минор и "гальванический" мажор.

№3 "Умалишенный" и "полу-умалишенный" септ-аккорды (строить от любой ноты).

№4 Блюзовый "вклад" и лидийская хроматическая "комплекция (обязательно нужно знать!)

№5 Гамма на одной йоте (?!) Жлобима. Тоже желательно знать.

№6 "Надломанные" арпеджио. Играть в быстром темпе.

№7 "Обращения" во все инстанции... до 4х знаков. Можно и не играть!

- Гарри Уорен - в переводе с английского, означает: "почти уволен" (шутка)

- "И" за "И" - Изаи (бельгийский скрипач).

Сомнительные шутки:

- Двухлитровые инвенции.

- Бах и Бахмутова.

- Питерсон - Питербургские сновидения.

- Бас-гитарный проезд, улица, на которой живет известный музыкант.

- Я, Нонна с авоськой! (признание женщины).

- Музыку к восточному единоборству "ушу" писали в разное время:

Ушу-берт, Ушу-ман, Ушу-пен и, наконец, наш Ушу-стокович.

- Расторопный Расторопович - всюду поспевающий артист.

- Босса Нова и Чугу-Нова (жанры джазовой музыки).

И совсем уж неприличное:

- Жмотмарт, Блевагнер, Шопенис, Пидороссини и Ка Гэ Бах.

- Кофе и Пейко, Зара Долуханова и Заратустра, рок, джаз-рок и Мазурок.

Разное, прочее:

- Гуманист и гармонист, Колька и полька (танец), дирижер и дирижабль, музыковед и людоед.

- Исполком и исполнительское искусство.

- Партитура - устав партии.

- Советский оперный вокал давно и очень низко пал (стишок).

- Без этого, без "Е", не написать бы "Кармен" Бизе!

- Какое творческое "Я" композитора Эшпая?

- Илью Глазунова про Чили в рисунках рассказать просили.

- Тристан и Изольда, с вас триста рублей, извольте!

- Ара Тэйтумян - несуществующий армянский джазовый пианист.

- Арам Стронг - тоже, что и предыдущий, но трубач.

- ВНИИ ХУЯ - всесоюзный научно-исследовательский институт художественно-уникальных явлений.

- Шесть тактов Шестаковича (просто фраза такая).

- Бородин, симфония номер один.

- Эдисон (Иди, сон! Иди, сон! - призывы от бессонницы).

- Вашингтон и возвышенный тон.

- "Леди Макбет" третьего созыва.

- Мат и тусовка - поэт Матусовский.

Наблюдение.

В советские времена на радио часто между "важными" сообщениями паузы затыкались отрывками из классической фортепианной музыки без начала и конца, и без объявления исполнителя. Но, к сча-стью, исполнитель нашелся! Им оказался пианист по фамилии Затычко (украинец, наверное?), лауре-ат международного конкурса имени Затыки. Вы сомневаетесь? Почему не может быть человека с такой странной фамилией, если я лично знаком с пианистом из Киева по фамилии Заморока, который составлял и редактировал сборник "Музыка XX века и джаз", не Заебака, извините, в конце концов?!

Опять всякое

- Ламбада (танец), лампада (светильник) и Ломбард (бард с ломом в руках вместе гитары).

- Скрипачи Фриц Крейслер и Олег Крыслер.

- Кассир и кассетник, Шопен и шпион, мазурка и "урка" (вор).

- "Бытовой" голос - тембровая характеристика вокалиста.

- Высокохудожественная (пьеса) и вы - сука художественная! (обличение).

- "Диззи" Гидаспов (был такой в перестроенные годы "трубач" в Ленинграде).

- Опера Глюкова "Ифигения" в Главлите" (?!) - бред какой-то...

- Англичане дали миру Битлз, а финны - финские ножи (финки).

- Кузбасс и контрабас.

- Станция метро, названная в честь подруги Маяковского Лили Брик - "Брикадная".

- В закрытом обществе и бутылку открыть нечем.

- За одного Набокова двух Битовых дают!

- Мадам, вы баттерфляй, баттерфляйте да не забаттерфляивайтесь! (из оперы Пуччини).

- Эстония (Эс-тон) - страна со строем "ми-бемоль".

- Спиваков, Cпиваков, спи спокойно, без оков! (присказка).

- Пророк, расскажи про рок!

- Москворечник - бывшая студия джаза.

- Саксофониста Яна Гарбарека только могила исправит.

- Искусство - опиум для народа!

- Незаменимых людей нет - каждого можно заменить "через тритон".

- Гершвин и Герцен.

- Фаберже и фа-бемоль.

- Комитас государственной безопасности - КГБ Армении.

- Орнет Оболенский и корнет Колман.

- Опера Генделя "Ксерокс" (вместо "Ксеркс") – сказал диктор московского радио 22.10.1990.

- "Вест-сайдская история" КПСС.

- Даю... ударную установку! (Кашпировский в музыке).

- Нецензурные окончания музыкальных фраз.

- "Хреноматическая" гамма - лад Хренникова.

- "Лусран и Блядьмила" пародия на известную оперу.

- Бертольдо-Брехтский мир.

- Азербаджаз - бакинский джаз.

- "Пятьюстами тем любезен я народу.." - мечта джазового композитора.

- Фламенко и Фоменко.

- Пол Десмонд и полиомиелит.

- Война би-бопа с ладовым джазом - кризис в Персидском заливе.

- Би-боп и рубаб.

- Джаз-трио из Армении: Питерсян, Педерсян и Джо Пассян.

- Повезли в Ригу летом оперу "Риголетто".

- "Паркер" культуры и отдыха.

- Нельзя дважды войти в одну и ту же "Историю джаза".

- Роководитель - лидер рок-группы.

- Русский композитор, пивший лак? (Балакирев).

- Мать певца Магомаева - Маго матерь.

- Диксиленин.

- Клоп Дебюсси.

- Слышна рага из оврага (сценка из индийской жизни).

- Альтгорн, альт-Герман, альт-перин (пианист).

- Врагхманинов.

Наблюдение.

Согласившись работать в Гнесинском училище (на Ордынке), первым делом зашел в тамошний туалет и был потрясен: какие же здоровяки, судя по "стулу", здесь учатся! Вода, конечно, не спущена. Куда там Электростали? За 13 лет работы там ни разу не видел подобной мощи (контингент слабо-ват).

Зайдя в Студию Джаза на Коломенской, наконец, обретшей статус колледжа, тоже заглянул в сор-тир. Потрясен еще сильнее. Вода, конечно, опять не спущена. Настоящий российский бич, оставлять после себя... Такого мощнейшего проявления здоровья и отличного пищеварения не видел ни то, что в Студии, когда она еще не была колледжем, но и за всю жизнь - нигде и никогда. Так что обретение нового статуса явление обнадеживающее - будет достойная конкуренция гнесинцам.

- "Гомеопатическая" соната.

- ГКЧП и ГТЧ (Ганелин, Тарасов, Чекасин)

- "Жизнь за Ель-царя" (опера нового времени).

- Вбил боп (в стену).

- Биг-Бетховен.

- Чей композитор Чейковский?

- Рок-группа "Мышиное время".

- Нетленное - произведение члена союза композиторов, нечленное - произведение несоюзного композитора.

- Скажи мне, какую ты слушаешь музыку - и я скажу, кто ты (пословица).

- Дизель и жалюзи.

- Половецко-половые пляски.

- Сон и унисон (спать вдвоем).

- Гимназия - азиатский гимн.

- Алябьев и Челябинск.

- Союз Печальных Композиторов.

- Гармонист - гуманист.

- Сексофонист (когда любовник играет на саксе).

- Композиторы Глюк и Корнелюк.

- ЗАГС и САКС.

- Такие программы на ТВ, что джазу негде упасть!

- Оперетта Кальмана "Мокрица".

- Тесто и мука... творчества.

- Как согревается замерзший пловец? Пляшет "пловецкие" пляски!

- "Пенис и Волк".

- Мигуля и Маугли.

- Однозначно звенит колокольчик (слова из песни).

- Данте и Анданте.

- "Молниеносный" джаз - это когда включаешь радио или телевизор, а он уже кончился!

- Рок - рабство, прикрытое истерикой, джаз - свобода!

- Соло Соловьева.

- Козел-Горбунок (сказка).

- Композитор Шизахренников.

- Мультфильм - простор для бесчинств советских композиторов.

- Тяга к творчеству - это когда мозги "чешутся".

- Джаз из музыки толстых стал музыкой одутловатых (ансамбль «Мелодия»).

- Шострапович (!) - Ростропович, исполняющий Шостаковича.

- Органный пункт обмена валюты.

- Ударная установка - намерение избить.

- В качестве яркого фона используйте звук саксофона (совет).

- Композиторы Фельцман и Ельцман.

- Шлагбаум и Розенбаум (барды).

- Рок - музыка отроков.

- Григ (композитор) и тугрик (его двойник).

- Тон, полутон, ацетон, Вашингтон и т.д. (гамма такая).

- Политональность и политбюро - средства современной музыки.

- Пылиметрия - измерение количества пыли.

- Гармоническая "сетка" (это понятно), а гармоническая "секта" (класс гармонии).

- Альт - струнный инструмент, базальт - тоже, но из камня.

- Танго и мустанг - музыкант, играющий танго.

- Бетон - строй ин "Б".

- Вопрос к пианисту, стоящему в очереди: - Кто здесь крайнев?

- Питерсенбург - город, названный в честь великого пианиста джаза.

- Оброк - плата за рок-концерт.

- Операция - постановка оперы.

- "Фома" Жоре играет блюз в фа-мажоре (Сермакашев - Гараняну).

- Распространенный ныне низкий женский голос - женский баритон, а то и женский бас.

- Гетто и ларгетто.

- "Сатин долл" и валидол (джазовая тема и лекарство от нее).

- Танго и Вахтангов (известный исполнитель этого танца).

- Гейзер и "Тангейзер" (танго Вагнера).

- Окорок - жанр, близкий року.

- Карабах - центр армянской полифонической музыки.

- Играть глухого, значит - Бетховена, а играть отравленного - Моцарта.

- Челеста и челюсти.

- "Фа" и арфа, тон и Балатон.

- Робин Гуд и Рубинштейн.

- Дивертисмент и диверсант.

- Марфа и ее арфа.

- Парижанр (шонсон).

- Элвис Пресня - район Москвы.

- Сигарет пачка и скрипачка.

- Опера композитора Фиделио "Бетховен".

- Сарра, пошла Во-о-он! - сказала Элла Фицжеральд конкурентке.

- "Ля" и пилюля, фон и Афон.

- "Блютнер" и ублютнер (разбитый рояль).

- Си-туация, до-туация, ре-туация и т.д. ("фригийский" лад).

- Прага и Чепрага (певичка ).

- Пейзджаз - исполнение джаза на природе, Пизджаз - женский джаз-ансамбль.

- Коломенскворечье - джаз-студия после переезда на новое место.

- Загадка: 0чки на жирном подбородке? Отгадка: Певец Корнелюк.

- Нищие на подпевках - реклама в хоровом исполнении на радио России.

- Оранжировка - выращивание апельсинов.

- Ой, страх - этот скрипач Ойстрах!

- "Муравьи, муравьи, не кусайте солдат..." - вариант известной песни Соловьева-Седого.

- Гимн и гимнастерка (военный гимн).

- Петиголосие - тема пионера Пети в симфонической сказке Прокофьева.

- Певец Манукян совсем орэйчарлзился - (критика).

- Одетта очень легко одета (балет "Лебединое озеро").

- Шоссе Энтузиастов Джаза - улица в Москве.

- Ансамбль советско-половецких песен и плясок.

- Контролер и контрабас.

- Гимн будущих космонавтов - "Вдоль по Юпитерской!"

- Отелло и оттепель. Тритон и притон.

- "Ин э меллоу тон" - американская джазовая тема, "Ин э Микоян" - советская.

- Виолончелябинск (несуществующий пока город).

- Компакт-диск, твою мать! (ругательство).

- Сберкнижка композитора - собрание сочинений.

- "За тех, кто... в морге!" (вариант известной песни).

- Пианист и композитор Лист и его приятель окулист.

- Марш и демарш (разновидность).

- ТОН и криптон (газ), "Ля" и неделя.

- Лад и мармелад (очень "вкусный" лад), "Ля" и цапля, фагот и Пифагор.

- Танцы и станция, Ницца и звонница, тон и Ньютон, лад и доклад.

- Оттава и октава; "Си" и такси; нет, лорнет и кларнет; "До" и Марлон Брандо; "ДО" и блюдо.

- Гимн и гимнаст (исполнитель гимнов).

- Кустик и акустик (аккуратный кустик).

- Кал и вокал (волчьи экскременты).

- 0х, рано поет сопрано!

- Ода, вода и воевода (ода в честь воды), тара и гитара, рот и оборот.

- Индийская рага и чешская Прага, имя Юра и увертюра, балет и арбалет.

- Композитор, любящий кушать щи - Щидрин.

- Што такое Шостакович?

- Творог и творчество, тон и Плутон, хор и вихор, соло и солод, орган и оргазм, семинар и си-минор.

- Кальман и кальмар, рага и курага, рок и ветерок, Нина и пианино, рок и курок, мошка и гармошка.

- Шанс и шансонье, рок и зарок, ноготь и ноктюрн, ноктюрн и урна, альт, даль, тон (дальтоник).

- Процент, цент и акцент, Лада и баллада (Лада на балу).

- А мне – рис? - спросила Амнерис.

- Тон и Антон, тон и жетон, Легар, угар и ангар, ноты, цейтнот и гугеноты.

- Танго и танк, лад и вклад, тон и хитон.

- 0зон, бизон, Робинзон и Кобзон.

- Плясатель (балетмейстер), Олег и аллегро, люди и прелюдия (при народе).

- Кобальт - тембр голоса "Кобы" (Сталина).

- Кузбасс - голос кузнеца.

- Ситар и санитар, симфония и Симферополь (город, где зародилась симфоническая музыка).

- ТанцовЩИца – повариха, специалист по щам.

- РостовЩик - повар из Ростова, мастер щиварения.

- Малахит - "хит", не достигший наибольшей популярности.

- Тенорист и террорист (очень настырный саксофонист).

47. "А У ВАС ЗАКУРИТЬ НЕ НАЙДЕТСЯ?"

Странной традицией в застойные годы являлось по окончании концерта заезжей джазовой знаме-нитости выходить на сцену хороводом (вся головка администрации эстрадной секции Союза компози-торов). То ли поблагодарить звезду, то ли часть аплодисментов принять в свой адрес. "Хоровод" так-же выволакивал на свет божий и своего престарелого члена, полуслепого и полуглухого композитора-ветерана Александра Варламова. Западные гастролеры должны, очевидно, по замыслу "головки", принять дряхлого маэстро за нашего советского Эллингтона. И те, возможно, принимали, хотя прямых свидетельств нет. Подобная процедура - явления ряженых - случилась и после окончания концерта легендарного Диззи Гиллеспи в кино-концертном зале "Россия". Правда, перед этим устроили "джем" с участием всех "козырных карт" советского джаза, включая Лукьянова, Гараняна, Бриля и Чижика. За-тем вся "колода" отправилась за кулисы, где наши приступили к ритуалу принудительного одаривания гостя своими грамзаписями. Бедный родоначальник би-бопа опешил, не представляя, где придется складировать дареную продукцию Апрелевского завода и фирмы "Мелодия". Наверное, от смущения корифей джаза и спросил стоявшего рядом Чижика: «У вас закурить не найдется?» Естественно, по-аглицки спросил!.

На лету, поняв вопрос, респектабельный Леня в грязь лицом не ударил и угостил иноземца не ка-кой-нибудь там "Явой" или "Столичными", а «ихним» подлинным "Мальборо". Вот так-то: знай наших!

48. ДЕТСКИЕ МУЗЫКАЛЬНЫЕ МЫТАРСТВА.

"Во поле березонька..." - первая мелодия, которую исполнил я на дудке, подаренной к Новому году матерью. После чего, не сомневаясь в том, что ребенок вундеркинд, повели меня по осени в ДМШ прослушаться. Хотя, может быть не столько из-за "березоньки", сколько от имения в квартире пианино "Красный Октябрь" довоенного выпуска, купленного дедом очень давно, раньше, чем до войны, но так никем в семье не освоенном и не обыгранном.

Выяснилось, вовсе я не вундеркинд, а весьма средних способностей, что мне не понравилось... По-казался на прослушивании с самой плохой стороны. Шел как на казнь, боялся и дрожал. Музыка меня не интересовала, устремления сводились к писанию "книг" и рисованию.

К огорчению, все-таки приняли. И началась новая полоса страданий, теперь не только физических, но и душевных. Было '"кинду" без особого "вундер" шесть лет.

При занятиях в общеобразоваловке ненавистная музыка посягала на свободные часы, которые да-рил сочинению рассказов и рисованию. Садился за инструмент довоенного выпуска со скандалами и уговорами. Видно, все заинтересованы в занятиях, кроме меня. Да и такой большой, красивый, дово-енный, с которого регулярно стирали пыль. Не пропадать же добру! Ради него, лаково-черного кра-савца, и стоит научиться играть, чтобы он не безмолвствовал, украшенный вазами, статуэтками, ска-терками и набором разновеликих слоников - модных тогда. И началось!

Учительница, в соответствии с фамилией (Дубасова), дубасила меня, чем попало по рукам за не-верные темпы, пальцы, текст. Диктанты писал на двойки и страшно их боялся. Приближение урока письменного сольфеджио оказывало нервно-паралитическое действие: уши закупоривались, голова переставала соображать, память отказывала напрочь. Вот он, каков оказался, этот довоенный, уку-танный скатерками и оберегаемый от пыли. Я начал его ненавидеть. Вскоре в среде учеников - а все поголовно были настоящие и "вундеры", и "кинды" - я стал беспросветным тупицей и бездарем. Сразу появились мучители, как во дворе нашего дома и в общеобразовательной школе.

Один из них классом постарше - здоровенный крепыш, в ушах - абсолютный слух, пальцы быстро по клавишам бегают, к тому же занимается борьбой, имея папу - начальника тюрьмы (!). Ну как такой "супер-вундер" мог пройти спокойно мимо такого архи-бездаря как я. Конечно, и мучил, и бил, и по земле валял, и верхом ездил в наказание за мою бездарность. Вот как плохо быть тупицей! По проше-ствии многих лет он жутко удивился, встретив меня в качестве первокурсника-композитора на кухне общежития Московской консерватории, что на Малой Грузинской,. Он уже дипломник-пианист, но все никак не мог сдать задолженность по немецкому языку.

«Кого только теперь не принимают...» - наверное, подумал он с обидой в тот момент.

Правда, встреча оказалась не первой. Сначала он мне "простил" поступление в музучилище на кон-трабас, где сам давно банковал как лучший пианист всех времен и народов провинциального масшта-ба. Но то на родине, в южном городе, а здесь столица. Какая наглость, такому как я, приехать в столи-цу! Хотя и там, в училище я соревновался с ним в исполнении на скорость знаменитого, популярного в те годы фокстрота А. Лепина из кинофильма "Карнавальная ночь". Хоть учился как контрабасист, но ему не уступал в поединке: мельканье левой руки (бас – аккорд, бас – аккорд). Он тогда это не без удивления отметил (откуда у бездаря такая техника?).

Второй мучитель, тоже пианист, происходил из более культурных слоев - сын известного в городе врача - и тоже с абсолютством в ушах. Не помню в подробностях, как он со мной обходился, но куль-минацией обхождения явился его плевок мне в лицо, как ощутимо-поучительное отношение его талан-та к моей бездарности. Спустя много лет случайно узнал, что он по пьянке утонул в Волге...

И еще один учился со мной абсолютник, вундер-пианист. Тоже подавал очень большие надежды и много собой обещал. Он из более простых. Меня лишь презирал, не бил – сам тщедушный. Судьба? Спился, стал садиться в тюрьмы за кражи. В итоге так и сгинул в неизвестном направлении.

Самое милое в моем обучении музыкой - нахождение дома по болезни, а вершина счастья - осво-бождение от экзаменов по причине сильного повреждения руки осколком стекла. Мой приятель вио-лончелист, тоже воспринимавший музыку как повинность, резал специально подушечки пальцев брит-вой, чтобы не сдавать экзамен. Я его очень понимал!

После трехлетнего детско-музыкального кошмара и домашних скандалов меня, наконец, изъяли из учебного заведения и оставили в покое, что равносильно избавлению от тяжелейшей болезни.

Еще один эпизод из трехгодовалого возраста, когда близкие заподозрили меня в музыкальных симпатиях и пристрастиях. В год Победы (1945), вернувшийся с Фронта дядя без конца пировал с друзьями, а один из друзей приходил с баяном. Меня потряс вид инструмента. Я вырезал из бумаги нечто похожее на баянную клавиатуру, нарисовал кнопки и начал изображать игру, что приводило в полный восторг окружающих.

49. КАК Я СТАЛ ЕВРЕЕМ.

"Жидовская морда! " слышу с детства. Причина? Вовсе не национальная принадлежность... Прав-да, виноват: отчим сплоховал – натуральный еврей... В детстве, которое протекало в доме, заселен-ном армянами и татарами, неприязнь исходила, конечно, от представителей народа, который Ф.М. Достоевский считал "богоносцем".

"Богоносцам" прежде всего не нравилась приобщенность нашей семьи (служащих, а не рабочих) к культуре. У нас в квартире стояло пианино, меня учили музыке (ходил в музыкальную школу). Звуки пианино, конечно, не могли не возмущать ярых представителей, любимого Достоевским "богоносца". Помимо музыки преступно виновен и в том, что с трех лет рисовал. Рисовал запоем на виду у всех и ходил в художественный кружок Дворца пионеров. Надо же! И третье преступление перед народом - а они, как известно, только себя считают истинным народом - писал "книги". Книги, конечно, громко ска-зано, какие-то наивные рассказики о пиратах, приключениях, кораблекрушениях и т.д. Все это проис-ходило в возрасте где-то от 10 до 12-13 лет и, притом, если летом, у всех на виду, сидя на общей тер-расе. Ну, это надо же? Чем не жидовская морда?!

И отчим еврей, и музыке обучается, и рисует, и книги пишет! Бить такого смертным боем! Мы, по-нимаешь, вкалываем, а он трынди-брынди разводит... У, жидовская морда, получай!

Я всегда лежал на земле, а надо мной представитель "богоносца" ничему не обучающийся, не ри-сующий, не пишущий книг, но развитый мускулами не по годам, благодаря физическому труду и спор-ту. Вот чем надо заниматься! А не музыкой и писаниной. Эх, размазня!

Один из мучителей, будучи старше всего лишь на четыре года, но мускулистей на все десять (за-нимался борьбой!) помимо обычных побоев, проделывал надо мной и некие "химические" экспери-менты. Поймав, скрутив руки и оседлав так, что голова моя оказывалась у него между ног, пускал газы, которые в нем присутствовали в большом обилии. Удерживая меня в такой позе до окончания экспе-римента, дико хохотал и приговаривал: - Нюхай вонь, нюхай вонь!

Впоследствии он стал милиционером, что более чем неудивительно. "Уроки химии" я запомнил на всю жизнь, потому что и в настоящем постоянно ощущаю над собой принуждение нюхать чужие запа-хи и не иметь, в силу социальных причин, возможности от этого избавиться. Так что уроки оказались пророческими. Все продолжается, хотя и в иных проявлениях.

Двое других мучителей. Один - не совсем народ (учился в институте), второй - настоящий народ (работал на заводе). Имели они - не помню, что у кого - пневматическую винтовку и пневматический пистолет. Жили они оба на втором этаже, поэтому стреляли сверху... Во дворе летом (город южный) детвора бегала, будучи одетой лишь в трусы и только... Часто, играя, вдруг взвизгнешь от боли. Зата-ившиеся на террасе "снайперы" палят по голому телу хлебными мякишами. А это, ой как, больно!

Тот, который учился в институте, потом пошел работать в органы, что вполне естественно, другой так и не сумел порвать с родным заводом, а ведь мог бы найти себе более достойное применение - такие способности пропали. Плюс ко всему оба совершенно зверские спортсмены-гимнасты. Запросто крутили на перекладине "солнце" и всякие другие штуки проделывали.

Но по сравнению с муками родного двора, пребывание в пионерском лагере стало сущим адом. Пионервожатый, зная, что я занимаюсь тем-то и тем-то, организовывал мои регулярные избиения, особо по ночам - так называемые "темные", когда жертву накрывают одеялом и она не видит своих мучителей. Пионервожатый, как ни странно, оказался причастен к гуманизму - играл на баяне!

В одну из "темных" мне и перебили нос, после чего еще больше походил на еврея. А когда стал ху-же видеть и надел очки, стал вылитый жид. Старые евреи со мной заговаривали на идиш, и очень обижались, когда признавался, что не знаю языка.

- Не хорошо, молодой человек, не знать языка своих предков, стыдно, - говорили они с укором и ка-чали седыми пейсами.

Сказать, что я не ..., теперь не могло быть и речи!

Справедливости ради, замечу: когда посетил Тбилиси, грузины заговаривали со мной по-грузински, а в Астрахани татары - по-татарски. Как же быть? Так ведь можно стать, чего доброго, этим... как его? Полиглотом! Жаль, конечно, что нету времени, да и лень заняться изучением языков.

А как вспомнишь о побоях, то и вообще желание пропадает.

50. КАК Я ПОСТУПАЛ В "СОЮЗ".

Уступив настоятельным советам Глеба Мая, составить ему компанию в очереди на поступление в Союз (его номер сороковой), чтобы веселее ожидать, я приступил к осуществлению ранее намеченно-го плана.

Как и советовал Глеб, для начала стал звонить Валерию Кикте, которого и сам лично давно знал еще по консерватории. На второй день дозвонился и имел разговор, состоявший в основном из при-зывов общего характера, отдающих Жэковским душком, и часто повторявшегося рефрена «под лежа-чий камень вода не течет».

Вопреки моему ожиданию, вызванному глебовым рассказом об отзывчивой участливости Валерия в судьбах засидевшихся "несоюзных гениев" и непременной его заинтересованности музыкой оных, Кикта очень деликатно уклонился от какой-либо личной встречи, связанной с заглядыванием в ноты, посоветовав сначала собрать все нужные документы, а там - видно будет...

При этом он сокрушенно заметил: "Мы никому же нужны", что я резонно перевел с эзоповского, как "я ему в данный момент такой (бездокументный) не нужен".

Выполняя второй пункт совета Глеба, немедля отправился в "союз" за анкетами.

Погода тем временем начала портиться - поползли по небушку черны тучушки. Решив поначалу одеться поновее и красивши (все-таки не на базар, а к композиторам иду), затем передумал и оделся во все старое - ведь еще не "член", да и дождь накрапывает - зачем мокнуть в хорошем?

Подходя к остановке, увидел, как нужный мне "пятый" троллейбус захлопнул двери и поехал. «Пер-вый дурной знак, не считая портящейся погоды», - подумал я.

Правда, долго ждать не пришлось - подкатил "шестой" автобус. Он годился, да к тому же новый и полупустой. Первый хороший знак. Уселся на самое последнее сиденье слева у окна - природная скромность. Передо мной свободное место. Оно, разумеется, вскоре будет занято каким-нибудь ка-шельщиком или чихальщиком, как бывает всегда.

На следующей остановке вваливается подозрительный тип неопределенного возраста в распоро-том на боку пиджачишке и плюхается, конечно, на сиденье передо мной. Ожидаю чиханья и кашля (как же иначе), но вдруг...

Голова поворачивается ко мне и спрашивает: - Спички есть? Курить охота!

В руках и впрямь сигарета. Это что-то новое в моей практике. Говорю строго: - В транспорте курить не положено! Спичек нет, идите к шоферу, он "даст вам прикурить".

Сосед юмора не оценил и по принципу - с паршивой овцы хоть шерсти клок - спросил: - Который час?

Я беспомощно развел руками, доказывая отсутствие часового механизма. И тут мой нос ощутил запах, окрашивавший странные просьбы попутчика. Перегар! Вот оно что! - Вот причина "неформаль-ного" поведения гражданина в рваном пиджаке. Все прояснилось - и сигарета, и пиджачок. Помню, из дому вышел в первом часу, вино продают с двух, а пассажир уже наклюканный.

Не мытьем так катаньем! Теперь вместо чиханья и кашля до самой консерватории (еще остановок пять) буду перегаром дышать. Опять дурной знак. Но "неформал", не дав мне, как следует насладить-ся дурным знамением, выскочил на очередной остановке. Хороший знак!

Я облегченно вздохнул, но выдох мой прервал дружный кашель и чиханьем вошедших детей и за-нявших место подвыпившего "неформала". Опять плохое знамение!

Я вскочил с места и стал пробираться к выходу. Вот и консерватория. Выхожу. Дождь накрапывает. Надеваю кепку, чтобы укрыть от капель очки. Улица Неждановой ведет к заветному месту, а проез-жающие автомашины норовят обдать грязью и из луж. Невольная аналогия: сидящий за рулем - "член", прижимающийся к стенам зданий, чтобы не быть обрызганным, - не обладает заветным билетом.

Подхожу к "Храму Муз". Стараюсь не замечать стоящих под козырьком у главного входа. Чтобы не вступать в беседы о том, о сем с неизбежно-знакомыми, географически обоснованными по месту оби-тания композиторами, прошмыгиваю в подъезд, где располагается (буквально расквартировано) мос-ковское правление. Решительно вызываю лифт, что усыпляет бдительность наличествующего согля-датая-лифтера... Нет, виноват! Подзабыл ситуацию. Всё немного иначе.

Передо мной в подъезд входит некто Довгань, но не тот - и водка здесь ни причем. Этот - нату-ральный композитор, занимает некий, хотя и невысокий пост в аппарате центра творчества. Я-то его знаю, а он меня - нет. Но, будучи воспитанным и вежливым человеком, то ли по ошибке, или на всякий случай, принимая меня за коллегу, аккуратно придерживает входную дверь подъезда, облегчая мне процесс вхождения. Иду за ним следом, невнятно поблагодарив. Вежливость повторяется и при входе в лифт - пропускаюсь вперед. Вместе выходим на нужном этаже. Знаю, мне туда же, куда и ему. Хо-роший знак!

Входим в Правление. Он, как давно "свой", скрывается в нужном кабинете, а я начинаю действо-вать по данной мне Маем инструкции – выяснять, кто есть Жанна, заведующая анкетами? Глеб уве-рял, что с ней все обговорил, предупредил. Придет, мол, некто и ему, чтобы она без свидетелей вы-дала нужные бумаги.

Вывалившиеся откуда-то из недр Правления девицы объясняют, что Жанна только что ушла с Са-ульским по делам. И действительно, поднимаясь на лифте, слышал спускавшийся по этажам голос Юрия Сергеевича, автора "Черного кота". (Хорошо, что не столкнулись нос к носу). Но Жанна оказа-лась не та! Спускалась Жанна Брагинская, ее давно знаю и мне она ни к чему. Глеб уверял, что есть другая Жанна. Девицы заверили, кроме Брагинской, больше Жанн у них нет, а анкетами заведывает не Жанна, а Маша, но она пошла обедать.

Действительно, настенные часы показывали без четверти час. Попал в обеденный перерыв, да и Глеб ввел в заблуждение двойными Жаннами. Какая-то дурь вышла. Давно так не влипал! Как осел, выясняю. Дело получило огласку - тайна "вклада" нарушена. Спрашиваю: «Имеет ли обыкновение Маша-Жанна возвращаться после обеда?» Девицы гарантируют ее возврат через час. Ухожу опле-ванный. Дурное начало! На уме - вернуться, и больше не встревать в эти икарийско-анкетные игры. Выхожу из подъезда. Надо убить целый час. Где? Чем? Как?

И стал коротать, для начала присев на скамейку в скверике, у дома композиторов (как бы двор). Получилось - сел лицом, обращенным к "союзу". По обыкновению закурил трубку. Рядом поодаль, на другой, скамейке молодые люди (он и она) тоже курят, но сигареты. Дым весьма наглядно уносится в сторону дома, стоящего насупротив союзного, куда-то за мою спину. Сижу, курю, и они - тоже, а дым уносится... Начинает помаленьку дождь покапывать, но сидеть можно. Вдруг из-за спины довольно внятно раздается гневный глас неопределенного полу: «Ты што, как в Америке?» И после небольшой паузы - снова: «Ишь расселся! Дым-то в окна несет!»

Размышляю: к кому относится сия грозная филиппика? Они тоже курят, но сказано в единственном числе – выходит, не им. Значит, помимо дыма, не понравился и курительный прибор, раз сказано "как в Америке". Обладатель гласа, по-видимому, уверен, только там курят трубки, эти атрибуты капита-лизма. Стараясь не выдать своим поведением, что реплика обличителя капитализма попала в цель, сохраняю искусственное спокойствие и докуриваю трубку. Глас больше не возникает, но настроение подпорчено. Теперь и во дворе курить нельзя? Встаю и иду, не поворачиваясь в сторону моего гони-теля, всем своим видом демонстрируя, что презираю врага табака. Отойдя подальше, поворачиваю голову, но ни в одном из открытых окон не вижу табакофоба - скрылся мерзавец. Удаляюсь с чувст-вом, если и не победы, то хотя бы ничьей.