Идем на посадку - через двадцать минут Душанбе. От панорамы в иллюминаторе сжимается сердце. Прямо под нами чуть припоро¬шенный снегом островерхий Гиссарский хребет, Тянь-Шань. Великий Тянь-Шань. Суровый Тянь-Шань. Затверженные эпитеты примеряем к то¬му, что медленно и лениво проплывает внизу. Похоже. День чистый и солнечный. Самолет слегка накренился, повернул чуть к западу. Чудно и неожиданно открылись на горизонте сверкающие шапки семитысячников. Памир! Первая, совершенно незапланированная встреча. На фоне громады Памира Тянь-Шань, у подножья которого мы должны приземлиться, отсюда с высоты 9000 метров кажется невысоким предгорьем. Ревут моторы, самолет мягко тряхнуло, и вот он уже стремительно мчится по бетонной полосе. От Памира нас отде¬ляет всего 400 километров.

База в Варзобском ущелье. Холодное, вобравшее в себя все суровые краски Тянь-Шаня, оно на ближайшие три месяца станет нашим до¬мом, к порогу которого мы будем возвращаться из дальних своих мар¬шрутов. Сборы. Утрясаем план полевых работ, свыкаемся со Средней Азией. Начинается обычная экспедиционная жизнь и даже ожидание Памира уже не так горит нетерпением. Впереди у нас громадный крут от Душанбе на юг к хребту Петра Первого, через хребет Дарваз, перевал Хабуработ, вдоль Пянджа, через хребты Западного Памира до Хорога. Памирским трактом к востоку по рекам Гунту и Тогузбулаку на Восточный Памир, в самое его сердце - к Мургабу. От Мургаба на север к озеру Кара-Куль, через перевал Акбайтал на г.Ош, по залитой солнцем Ферганской долине к южному Тянь-Шаню и, наконец, снова к югу через хребты Тянь-Шаня назад в Душанбе. Длинный путь. Огромный объем работ: нам предстоит сделать десятки пересечений через крупнейшие разломы Памира - структуры земной коры, изучением которых занимается наш отряд. Нас семеро. Что ж, удачно! Средний возраст - 33 года. Тоже не плохо и даже символично.

Два кандидата наук, три аспиранта, переводчица Леночка, сменившая на лето солидные англоязычные журналы и не менее солидные словари на тоненькую книжечку "Тайны хорошей кухни" и газовую плиту, и, наконец, водитель Борис Дмитриевич, любуясь, восхищаясь, замирая от страха на головокружительных серпантинах памирского тракта, едем к хребту Петра Первого. Это еще не Памир, Это только прелюдия, но до чего мелодично звучат ее аккорды! Горная дорога узкой лентой прилепилась к крутому скальному обрыву над долиной Вахта. Вода в Вахте, как, впрочем, и в большинстве других среднеазиатских рек, мутная, белесо-серая. Есть реки, в которых вода насыщенно-коричневого, кирпично-красного, абрикосового и других цветов. Спектр совершенно необычный для сибирского глаза, привыкшего к исключитель¬ной прозрачности небесно-голубых рек. Проблему питьевой воды решают родники - чашмы. По тракту время от времени попадаются выходы подземных источников. Питьевая вода здесь большая ценность. Родники любовно ухожены, изящно, со вкусом украшены. Отдыхаем под перевалом у только что открытой чашмы. Повезло - автор сооружения, таджикский художник рассказывает о своей работе. Действительно красиво. Все краски Таджикистана сверкают и переливаются в изгибах яркой, изящной мозаики.

По тракту ехать занятно. Наша машина с иркутским номером постоянно привлекает внимание: нам сигналят, машут, обгоняют на поворотах, дружелюбно при этом улыбаясь. На всех грузовых машинах надписи призывающие, остерегающие, часто с чисто южной добродушной иронией: "Шоссе - не космос!", "Не уверен - не обгоняй!", или вот альтернатива: "Уверен - обгоняй!", "Не жми сто - живи сто!", "Быстро поедешь - медленно понесут!".

На крутых склонах сады. Кишлаки, с домами, тесно лепящимися к скалам и друг к другу, идут один за другим. Густо живут, не Сибирь. На речных террасах, ступенями спускающихся к ревущему внизу Вахту, разбросаны пшеничные поля. Слева скалы, справа глубокое ущелье. Машины отчаянно сигналят: на шоссе неожиданное препятствие - гонят огромную отару овец. Медленно, как в воду врезаемся в отару. Проехали. Вздохнули. Смеемся. Через пятнадцать минут почти забыли. Рано. Новая отара, за ней другая, третья, а вот навстречу табун лошадей - легких, грациозных, умных. Скот гонят на летние пастбища. Препятствие неизбежное. Смиряемся.

Машина тяжело взбирается на очередной подъем, огибает огромный серпантин, и перед нами разворачивается во всей своей изысканной красоте самый северный хребет Памира - хребет Петра Первого. По¬ворачиваем к востоку и едем вдоль его подножья по широкой долине Сурхоба, с его бурлящей красновато-коричневой, еще более необычной, чем у Вахша, водой.

У геологов это место получило название зоны сочленения Памира и Тянь-Шаня. В течение многих лет зона сочленения привлекает к себе внимание ученых. Памир медленно, но неуклонно надвигается на Тянь-Шань по серии крупных разломов в земной коре. Сейсмические толчки, порождаемые этими движениями, настолько часты, что местные жители порой даже удивляются: "Что-то давно, пожалуй, уже месяц, другой не трясло". Не сильные, до четырех баллов, землетрясения, фиксирующиеся только специальными сейсмическими приборами, происходят почти ежедневно. Часты и вполне ощутимые толчки, не приводящие к катастрофическим последствиям.

Но бывает и иначе. Не часто, но запоминается на многие годы. Вспоминают о таких днях неохотно, не громко, как о Хаите. Сейчас Хаит небольшой кишлак в долине правого притока Сурхоба. До 1949 года он был одним из самых крупных кишлаков края. Сюда съезжался народ на ярмарку. Цвели сады, переливались на солнце яркие восточные шелка женщин, шумные ватаги детворы носились по узким, пыльным улочкам. Раннее июльское утро принесло сюда непоправимую беду. Десятибальное землетрясение разрушило кишлак, а мутный поток селя, вырвавшийся из соседнего сая, в несколько минут превратил цветущую долину в огромную братскую могилу.

Радостно освещает солнце глиняные стены кибиток нового Хаита. Только грязно-серые увалы в широкой долине - так и не заросшие травой валы селя, напоминают о давней трагедии. И еще памятник. Белая, в траурных одеждах стоит одинокая Мать, скорбящая о своих навеки потерянных детях. Не было выстрелов, не кого винить. Стихия. Стоит вечно скорбящая мать на высоком берегу Сурхоба: да не умножиться горе других матерей!

Наш лагерь, из трех палаток и тента - крохотный походный дом, уютно притулился у самого подножья хребта Петра Первого над пестрым, живописным кишлаком. В 8 километрах к востоку Гарм - районный центр, чистый, симпатичный, ухоженный поселок. Рядом с поселком утопают в зелени сада дома сотрудников гармского геодинамического полигона. В поселке живут и работают ученые из московского института физики земли. Круглые сутки умные приборы сейсмографы, кварцевые деформографы, лазерные дальномеры ведут наблюдения за динамикой земной коры, регистрируют перемещения горных масс, измеряют скорости движений, силу сейсмических толчков. Залитые солнцем улочки, тень пышных фруктовых деревьев, неспешная жизнь восточного поселка. Надо сказать, что чистота и ухоженность в Таджикистане приводят в удивление. Здесь любой кишлачок, любой отрезок тракта или отдаленный проселок выглядят опрятными и ухоженными. Каждый клочок земли любовно обработан. Система арыков так велика, что если соединить их нитью, можно было бы многократно опоясать земной шар, мало того, эта система представляет собой сложное инженерное сооружение. Поливают поля и луга, перемещая воду арыка. К примеру, сегодня он течет в одном месте, а завтра где-то чуть подкапали, где-то чуть перекрыли, и арык обрел новое русло.

Первые дни с нами случались курьезы. Вечером в сумерках ставим лагерь неподалеку от небольшой речки. Утром идем к ней умываться, а речка уже оказывается много выше по склону бежит. На рассвете пришел дежурный и обычной лопатой изменил пейзаж.

Палатки стоят под огромным грецким орехом, кругом тутовник, рядом заброшенный сад с полуразрушенным домом. И дом, и сад принадлежали когда-то ишану (духовное лицо у мусульман). Ишан этот был домулло- очень ученый, по словам стариков, очень уважаемый человек. Умер ишан тридцать лет назад, но никто не трогает ни его дом, ни его сад - святое место. Сильны традиции, сильно уважение к старшим. Отца и мать слушают с почтением в каждой таджикской семье. Сильны традиции. В них опыт прошедших веков, ушедших поколений. Хорошее и дурное тесно сплетается, трансформируясь и приспосабливаясь к новому, современному, ранее для Средней Азии не характерному.

Получаем приглашение в гости. Уже с порога начинаем ощущать благость восточного гостеприимства, В первые минуты испытываем некоторую неловкость, боимся по незнанию нарушить неведомые нам правила ритуала в приеме гостей. Но нет, хозяева предельно тактичны, и очень скоро наш дастархан (застольный круг) становиться весьма оживленным. Рассаживаемся по-восточному на полу в огромной, лишенной мебели, комнате для гостей. На стенах и полу ковры, на коврах большим каре лежат курпачи - плоские матрацы, на них подушки разных форм и размеров. В центре каре, завернутая в скатерть огромная лепешка. Хозяин приносит фарфоровый чайник, пиалы, разворачивает скатерть, разрывает лепешку на небольшие куски, подает гостям. На дно первой пиалы наливает немного чаю и, прикладывая правую руку к сердцу, подает самому, на выбор хозяина, почетному гостю, затем остальным гостям по кругу, неизменно прикладывая руку к сердцу. Чем меньше в пиале чая, тем желаннее, дороже гость – много раз будет повод наполнить пиалу.

После чая на столе появляются косы (крупные пиалы) с кислым молоком, мед. Неспешная беседа, атмосфера уюта, умиротворения. Начинаем понемногу думать о том, как бы не обременить хозяев и не злоупотребить гостеприимством. Вежливо отстраняем очередную пиалу, подумывая, как тактичнее закончить чаепитие. Оказывается, слишком поспешили - застолье только, только начинается, все главное угощение впереди! Несут салат из помидоров, дымящийся шурбо - овощной суп из баранины, и, наконец, крупное, красиво украшенное блюдо плова. Плов светится аппетитной янтарной горой. Мы в состоянии есть его уже только глазами, но нельзя обидеть хозяев. Плов - апогей застолья. Непривычно есть жирный рис руками, но быстро перенимаем у хозяев технологию, и, к собственному удивлению замечаем – руки остаются практически чистыми. После плова оживление идет на убыль. И вот наступает момент, когда прилично покинуть гостеприимный дом. Долго даем на крыльце обещания о новом визите.

Пока мужская половина отряда церемонно и продолжительно прощается с хозяевами, я, пользуясь привилегией пола, иду на женскую половину. Сильны традиции! Хозяйки в застолье участия не принимали, мне очень рады, показывают детей, комнаты, подарки, наряды. Говорят о том, что чуточку мне завидуют: работаю, много езжу по всему свету; о том, что их жизнь более однообразна - муж, дети, большое хозяйство, редкие праздники, не частые гости. Долго, многословно, тепло прощаемся.

Каждое утро у нас начинается под стук топоров - жители соседнего кишлака рубят ветки тутовника. Тутовник на симпатичных ишачках везут вниз в кишлак, на корм прожорливым гусеницам тутового шелкопряда. В каждом кишлачном доме на специальных настилах сотни гусениц неутомимо пожирают сочные листья тутовника. Чем лучше корм, тем луч¬ше будет шелковая нить, которой обовьет себя ненасытная гусеница. Через месяц гусеницы начинают терять свою активность, вьют кокон - белый, шершавый, величиной с голубиное яйцо. Засыпают внутри него. Коконы собирают и везут на шелковый комбинат. Древний промысел. Хороший доход для крестьянской семьи. Заслуженная слава среднеазиатских легких, прохладных тканей.

Однако славу заслужил не только шелк, но еще и табак. На многие сотни километров в жарких межгорных долинах Таджикистана раскинулись табачные плантации. Лучшие сорта табаков, снискавшие себе мировую известность, вызревают здесь под жарким солнцем. Собирают табак вручную - тяжелый, утомительный труд, в котором заняты исключительно женщины. Они же и дети увязывают их в пучки. На стенах глинобитных кибиток, на деревянных сушалах вдоль дорог висят гирлянды таджикского табака, одна из частичек славы и богатства этого поистине благодатного края.

Но не тутовый шелкопряд, и не табак стали истинным символом таджикской земли. Король здешних полей - хлопок. Бескрайние зеленые поля. Летом невысокие кустики хлопчатника украшены крупными белыми и розовыми нежными цветами. Осенью цветы заменят знаменитые хлопковые коробочки, наполненные белым, пушистым золотом. Богата таджикская земля. Трудолюбивы, добры и гостеприимны, живущие на ней люди.

С работой на Сурхобе приходят не только радости знакомств, новых встреч и неординарных маршрутов, но и некоторые неприятности. Первую принесло абсолютно безобидное на вид растение - юган. Нежная игольчатая зелень, цветы желтым венчиком на вершине длинного стебля напоминают укроп. Зелень манящая, мягкая на ощупь, приятно холодит руки. Взбираемся вверх по склону. Круто. То и дело приходится хватать попадающие под руки растения. Расплата наступает вечером, Ядовитый сок югана, попавший на кожу, взбухает ожогами. На руках огромные, бесформенные лепешки. Жутко смотреть на искалеченные руки. Болят долго, мучительно заживают. До самого конца сезона нежная зелень будет давать знать о себе - пыльца цветущего югана у многих из нас вызвала сильную аллергию.

По вечерам подводим итоги. Перечень приобретенных впечатлений, а вместе с ним радостный и печальный опыт, растет. Описали пару интересных структур, видели гюрзу, кобру(?!), принесли трофей - скорпиона. Трофей по-рыцарски преподнесен Леночке. Скорпион просто красавец. Желтовато - зеленый, прозрачно просвечивающий, огромный, мирно покоится в полиэтиленовом мешочке. Чудо. Приятно посмотреть. Чего не скажешь о впечатлении от встречи с гюрзой, к примеру, которая нос к носу встретилась с самым младшим из нашей компании. Во время свидания они, не без любопытства, но с некоторой долей взаимной отчужденности, оглядели друг друга, и мирно разошлись - гюрза из под камня, на котором стоял наш юный коллега, стремительно и грациозно ушла в реку, а Костя поспешил к нам в лагерь сообщить о том, что "встреча прошла в теплой дружественной обстановке". На вопрос: велика ли была опасность? - ответил, что опасности не было - велик был камень. Идем осматривать место происшествия. Гюрза уже, разумеется, ужинала на другом берегу, а камень оказался значительно меньше, чем показалось Константину – змея проявила поистине восточное гостеприимство.

Новый лагерь, потом еще, и еще один. К Памиру подбираемся медленно. С одной стороны держит работа, а с другой, как бы оттягиваем главное удовольствие. Как в детстве, когда вначале съедали менее вкусное лакомство, а самое-самое, любимое и желанное откладывали напоследок, и предвкушение было более острым и волнующим, чем послевкусие. Но рано или поздно все кончается. Кончается работа в "предпамирье". Кончается предвкушение. Лента памирского тракта забирается все выше и выше. Осталась справа от нас приветливая зелень Тавильдары. Подъем. Поворот. Прямо перед нами огромный богатырь прилег на скалу и уснул вечным сном. Резкий, точеный, мужественный профиль. Поза полная благородства. Это Аль-Хусейн - святой Хусейн, скала высотой несколько сотен метров, на которой неутомимая Природа волшебным резцом высекла фигуру богатыря. Природа творит чудеса, а человеческое воображение создаёт легенды о смелом и благородном рыцаре Хусейне, подарившем людям добро и свет истины (прямо среднеазиатский Прометей!), и тем прогневившим Аллаха, за что и несет теперь вечную кару.

У подножья скалы ютится небольшой кишлачок с тем же названием, что и скала. Стоит Аль-Хусейн, прикованный к скале на виду у всего кишлака. В устрашение? В назидание? Стоит, вызывая неизменное восхищение проезжающих и столь же неизменную гордость местных жителей, словно это не природа, а они сами высекли дивный профиль.

Долина постепенно сужается, дорога отворачивает влево вверх по реке со звучным женским именем Зида-Дара, наш путь вправо по Сарыобу. Не дорога, а тряский проселок, но ухабов уже не замечаем. Каньон, в который свернула машина, сказочной красоты - узкий, глубокий с крутыми красновато-серыми скалами, громоздящимися средневековой крепостной стеной. То там, то тут срываются по стенам искрящиеся водопады, буйным розовым великолепьем цветет барбарис. Щелкаем фотоаппаратами, смотрим во все глаза. Неужели может быть еще красивее? Неужели не вернемся сюда никогда? Увы, работа окончена, снова пора в путь.

Ночуем высоко под перевалом Хабуработ. Холодно. Сюда весна еще только, только добирается. Снег, правда, уже стаял, и трава яркая, сочная, зеленая покрывает округлые склоны. Киргизы гонят лошадей на высокогорные пастбища. До чего красивые, грациозные животные. Объезжают молодую кобылу. Она, то припадает на передние ноги, то взбрыкивает задними, пытаясь сбросить с себя седока, мотает шеей, неровным галопом носится по степи. Один из киргизов на высокой красивой лошади подъезжает к нам. Предлагает "покататься". Навыки, правда, еще Саянские, есть, но довольно слабые, а искушение-то как велико... И вот уже я в седле, и вот уже все читанное, перечитанное о Памире приближается в радостной яви. Лошадь летит, легко касаясь копытами трав высокогорного луга. Счастье!

За Хабуработом настоящий Памир. Солнце еще не поднялось. Сворачиваем лагерь. Эта операция настолько часта, что уже не отнимает у нас много времени. Техника погрузки и разгрузки машины отработана до деталей. Парадом командует Андрей, по-хозяйски укладывая ящики, рюкзаки, спальники. Можно ехать. Машина медленно взбирается длинными серпантинами к перевалу. Пейзаж довольно однообразный. Поначалу снимаем, потом откладываем фотоаппараты, немного погодя начинаем скучать. Дремлем. Машина вскарабкалась на последний серпантин. Два поворота, и вся сонливость улетучилась в единый миг. После пологого северного подъема на перевал начался головокружительный спуск к югу. Дорога пробита по почти отвесной стене глубо¬кого ущелья. Серпантины нависают один над другим. Вода в реке взбита в лёгкую, воздушную пену и кажется застывшей. Неправдоподобно застывшими выглядят вспененные водопады на противоположной стороне ущелья. Островерхие отроги Дарваза покрыты снегом. Залитый солнцем пейзаж за Хабуработом переносит нас в ирреальный мир. Вот и добрались! Теперь уже это Памир, с самым что ни на есть памирским ландшафтом.

После получасового спуска остановка - пограничный пост, пограничники тщательно проверяют паспорта, открывают шлагбаум. Дорога выходит к Пянджу. Впереди 300 километров вдоль афганской границы до Хорога. Первый памирский лагерь намечаем поставить в долине Ванча - одного из крупных притоков Пянджа. С востока на запад протянулись долины нескольких крупных рек, рассекающих хребты Памира и несущих свои воды Пянджу. Самый северный из притоков - Ванч, южнее него Язгулем, еще южнее - Бартанг, Гунт. Кстати, у многих среднеазиатских рек на разных отрезках разные названия. Не избежал этой участи и Пяндж. На юге, в истоках у озера Зоркуль, он называется Памир и течет с востока на запад, затем поворачивает к северу и называется уже Пяндж, покидает Памир, и снова устремляется к западу, но уже под третьим названием - Аму-Дарья,

Дорога идет к югу вдоль Пянджа. На другом берегу, на расстоянии не более 100-150 метров не наша земля, не наши горы, не наши кишлаки, и люди, сидящие на берегу, хотя и очень похожие и лицами, и одеждой на жителей по эту сторону реки не наши - Афганистан. Как странно, и даже немножко неловко, как будто заглядываешь в окно чужого дома. Фотографируемся у пограничного столба. На память. С противоположной стороны иногда приветливо машут вслед нашей машине. Машем, в ответ, впитываем в себя залитую солнцем долину, что бы уже не забыть никогда.

На Ванче устраиваемся на живописной поляне совхозного сада. Впервые за долгую горную весну отогреваемся. Середина июня, температура в этом благодатном оазисе круглые сутки 20° - 25°, Поспела черешня, абрикосы - едим свои первые среднеазиатские фрукты.

Райское место оказалось много беспокойнее всех прочих. Вначале нас тесным кольцом обступила местная детвора. Получив наше незавидное полевое угощение, и одарив нас, в свою очередь, фруктами и лепешками, бесцеремонно расселась вокруг, любопытно взирая на наши манипуляции при устройстве лагеря. Не знаю как другие, но я в эти минуты чувствовала себя если и не Сарой Бернар, то уж по меньшей мере Жанной Самари на подмостках "Комеди Франсез". Получасовой спектакль закончился разгоном несовершеннолетней публики седобородыми аксакалами, которые чинно воссели на отвоеванной у предшественников территории для обстоятельной беседы. До сих пор не ясно, как мы умудрялись ее вести - памирцы почти не говорили по русски, мы не понимали не единого слова по памирски, тем не менее расставались вполне довольные друг другом.

Памирцы народ совершенно замечательный. Административно Горно-Бадахшанская область входит в состав Таджикской ССР, но горцы не таджики. Таджики ведут свою родословную от согдийских народов, живших в античные времена на территории северной Персии. Согдиана располагалась на окраине персидской империи по соседству с Маргианой и Арией. Поход Александра Македонского разрушил это крупное государство ахеминидов, на обломках которого мнилось юному полководцу воздвигнуть мировую державу, где не было бы ни греков, ни македонян, ни персов, ни арийцев, ни согдиан, а был бы единый народ, единой мировой империи. Александр поощрял браки своих воинов с юными невестами востока, даже в том случае, если у тех оставались на родине жены и дети. Сам подал пример, женившись на знатной согдианке – Роксане. Войска Александра победным маршем прошествовали через всю Персию, добрались до самых северных ее земель - хребтов Южного Тянь-Шаня. По сей день там, в названиях рек и озер сохранилась память об этом походе: Искандеркуль, Искандердарья (Искандер - восточное произношение имени Александра; куль- озеро; дара, дарья – река). В долине одной из южнотяньшаньских рек - Ягноба, в верхней части берегового скального уступа горит много сотен лет угольный пласт. И в течение многих сотен лет из уст в уста передается легенда о том, что загорелся угольный пласт в тот самый момент, когда вступили в долину войска македонян. Все легенды, связанные с именем античного полководца, рассказываются обычно с некоторой долей определенной гордости.

Другое дело на Памире, с той же долей гордости любой памирец расскажет вам о том, что не ступала нога чужеземца на свободные горские земли. Отпрянули в ужасе воины Александра, увидев неприступные бастионы памирских скал. Родословную свою памирцы ведут уже не от согдов - они потомки кочевых пленен - саков, с древних времен пасших свои стада на суровых высокогорных пастбищах.

Памирцы, живущие в разных долинах, говорят на пяти диалектах, несколько отличаются друг от друга по внешнему облику, обычаям. В средние века горцы, как и весь восточный мир, приняли ислам. Однако приняли его как-то формально, как бы нехотя. Не стали памирские жители слишком ревностными приверженцами корана, не молились семь раз в день на восток, не надели на женщин паранджу, сохранили свою гордую самобытность.

Уровень образованности на Памире весьма высок. Нет памирской семьи, в которой не было бы людей с высшим образованием. Жизнь, как и в давние времена проста и сурова. Живут здесь в небольших глинобитных домах - кибитках, чаще всего квадратных в плане, с плоской крышей. Окна в стенах оставляют далеко не всегда, чаще окно делается в центре крыши, через него выводится наружу и труба печи, обогревающей кибитку долгой, холодной зимой. Внутри дом состоит из одной большой, реже нескольких комнат, в которых легко уживается и прекрасно ладит между собой обычно очень многочисленное семейство. Простой, немудреный скарб, ничего лишнего, никакого намека на роскошь. Роскошна только природа, в которую так же просто и не назойливо вписаны кривые улочки кишлаков.

Долина Ванча широкой плоской лентой, рассекая Памир поперек, тянется к востоку, где утыкается в грандиозное сооружение хребта Академии наук с его семитысячниками и сверкающими голубыми кромками ледника Федченко. С севера долину обрамляет высокий изрезанный глубокими ущельями, заснеженный Ванчский хребет, а с юга не менее высокий и снежный Язгулемский. По притокам Ванча, разрезающим хребты, поднимаемся в маршрутах к их верховьям. Делаем замеры, зарисовки, пишем. Обычная работа. Свыкаемся с окружающей нас красотой и уже ловим себя на мысли, что принимаем ее как должное. Только изредка восхитит то тонкая, как шпиль Адмиралтейства, вершинка, то, срезанная ступеньками, кромка ледничка, то кишлачок, оторванный от мира, но такой славный, чистый, приветливый.

Не перестает восхищать и гостеприимство. Оно простирается далеко за рамки памирского дома. Разводим на берегу реки костерок, что бы перекусить в маршруте - ребятишки несут лепешки, яйца, взрослые чинно зовут в дом и тут же появляются рядом с лепешками орехи, мед, черешня. И, наконец, апогей искреннего гостеприимства: на узком проселке над шумящим внизу Язгулемом наш шофер, Борис Дмитриевич, совершает сложный маневр разъезда со встречным мотоциклом. Разъезд длится никак не менее двух минут. В коляске мотоцикла сидит молодая женщина, несколько секунд разглядывает незнакомую машину, нас, усталых с обветренными лицами, и прямо из коляски смущенно протягивает в кузов сверток с лепешками, захваченными в дорогу для себя. Милые, радушные люди, огромное вам спасибо за вашу искренность и доброту! Прощаемся с приветливым Ванчем, и снова к югу памирским трактом на п. Рушан.

Наш очередной лагерь разбит на берегу следующего притока Пянджа - в долине Бартанга. Слово долина пожалуй меньше всего подходит к этой чисто памирской горной реке. Здесь нет и малейшего намека на широкое русское долинное раздолье. Бартанг течет в узком каньоне - каменном мешке, борта отвесными скалами падают в долину. Громадные, тяжелые, серые. И вода свинцово-серая, плотная, упругая. Горы вокруг медленно, сантиметра на три в год, поднимаются, а Бартанг тоже медленно врезается в свое ложе, пропиливая борта ущелья как ленточной пилой. За несколько миллионов лет Бартанг углубил свое ложе в отдельных местах до полутора километров. Над ущельем горы становятся положе, а потом снова круто вздымаются острыми гребнями. Со дна ущелья их не видно, только кусочек синего неба очерчивается рваными краями скал. На поворотах реки в просвет между бортами проступают зубчатые пики с ослепительно белыми шапками ледников, сверкающими и изящными, как бы в контраст общему суровому пейзажу. Солнце освещает ущелье всего несколько часов в сутки, а потом снова ложатся глубокие тени. По склонам ползут вниз каменные осыпи. Вода подмывает их, каменные глыбы и щебень сползают в реку, а на их место надвигаются все новые и новые тонны камней.

Когда-то по осыпям и скальным обрывам Вартанга были проложены тропы и овринги – особые, навесные тропы. Там, где река отшлифовала отвесную стенку какой-нибудь скалы, обойти которую сверху невозможно, строили овринг. В расщелины скал забивали колья, на колья укладывали и крепко привязывали к ним жерди, на жерди сверху насыпали хворост, поверх которого клали плоские камни. Все это сооружение укрепляли снизу подпорками, косо упирающимися в ту же скалу. Получалось что-то вроде балкона без перил шириной до полутора метров, Это и есть овринг. Даже по очень короткому оврингу ходить опасно и страшновато. Еще лет пятнадцать назад путь по Бартангу шел по постоянно обрушивавшимся тропам на осыпях и по оврингам. Сейчас здесь на протяжении 80 километров пробита автомобильная дорога. Дальше к востоку все та же овриноговая тропа на протяжении еще 40 километров. Тропа выходит к одному из самых красивых и труднодоступных озер Памира - Сарезскому озеру. Происхождение его связано с давним памирским землетрясением. В ночь па 7 февраля I9II года огромный участок Музкольского хребта обрушился на мирно спавший кишлак Усой. Погибло около 200 его жителей. Усойский завал перегородил реку Мургаб огромной плотиной, выше которой уровень воды стал быстро подниматься. Через год вода затопила кишлак Сарез, от которого озеро получило свое название. Длина озера сейчас более 60 километров, глубина возле завала около полукилометра. Скопившаяся в озере вода в конце концов стала фильтроваться через завал, рост озера прекратился, возобновился сток по долине ниже озера. Мургаб, как и Пяндж, имеет три названия: в верховьях его именуют Аксу, затем в пределах Восточного Памира до впадения в Сарезское озеро - Мургаб, а ниже него - Бартанг.

Бартанг, на мог взгляд, самая мощная и красивая река Памира. Не широкая, нет, не многоводная - Пяндж многоводнее, а просто мощная, другого слова к ней и не подберешь. А название - то какое – Бартанг (!). Ассоциируется с чем-то загадочным и древним, а еще с чуть-чуть индийским. И названия притоков Бартанга тоже звучат как-то по-индийски: Раумитдара, Джизевдара... Здесь на Бартанге был, наверное, наш самый красивый лагерь. Жаль было его покидать. Ущелье Бартанга с белыми зубцами его каменной кроны вспоминалось снова и снова, переливалось, рифмовалось… «.Блеск. Наважденье, дивный сон/краса снегов…»

Позади остался Бартанг - впереди Хорог. Опять едем к югу вдоль Пянджа. На противоположной, афганской стороне крупные кишлаки. Дороги нет. Тропа тянется по осыпям и оврингам. Тяжелая, такая, какой была когда-то тропа по Бартангу. Там на афганской стороне сохранился и многокилометровый овринг. Впечатляющее зрелище. По оврингу поднимается человек с поклажей за спиной. Жутковато смотреть даже из кузова машины, с противоположного берега. Останавливается, чтобы немного передохнуть, упирается спиной, не снимая поклажи, к холодной скале. На лице приветливая улыбка. Машет вслед нашей машине.

Вот и Хорог. Маленькая столица огромного Памира - I3000 жителей. Очень светлый, компактный городок с музеем, кинотеатром, новыми двухэтажными зданиями Дома политпросвещения, главпочтамта, универмага, вытянулся на несколько километров вдоль Гунта. От Хорога памирский тракт поворачивает на восток к самому высокогорному поселку страны - Мургабу. Мимо большой пограничной заставы, уютно расположившейся на высоком берегу Гунта, выезжаем из города.

Возле самого выезда на простом бетонном постаменте "полуторка" - первопроходец памирского тракта. Останавливаемся. Прикасаюсь рукой к теплому железу дверок, ко множеству вмятин и вмятинок, разглаженных, подновленных свежей краской. Комок подступает к горлу. Отворачиваюсь. Ненужная сентиментальность. Именно здесь, после тряски двух с половиной тысяч километров памирских дорог и проселков, с особой ясностью пришло осознание того, как велики были мужество, самоотверженность, да, наконец, просто физическая выносливость тех, первых водителей, все военные и трудные послевоенные годы, возивших грузы от г. Оша на г. Хорог. Памирский тракт и сейчас нельзя назвать легким. То там, то здесь стоят мощные современные машины: греются на подъемах моторы, отказывают бензонасосы. Сколько же досталось бедной «полуторке» на тряских дорогах, не помышлявших об асфальте?! Не даром даже песню сложили старые памирские водители: «От Оша и до Хорога – все трясучая дорога./От Хорога до Оша – тоже тряска хороша!». Вспомнилась юность отца, всю войну прокрутившего баранку такой вот машины по фронтовым, как и памирские, не легким дорогам... Памятник поставили только четыре года назад. Если б знать заранее. Стою с пустыми руками, без цветов, мысленно кладу низкий поклон силе человеческого духа, человеческих возможностей, реализующихся в «борении и одолении». Где вы сейчас, первые памирские водители?

За Хорогом пейзаж постепенно меняется. Уже привычный, резко очерченный, контрастный ландшафт Западного Памира начинает отступать. Растут абсолютные высоты: вот 2600 м, 3000 м, 3600м - приближаемся к границе Восточного Памира. Кишлаков становится все меньше. Растительность скудная. Холодно. Начало июля - здесь еще ранняя весна. Все свое экспедиционное лето мы торопимся за весной, то чуть обгоняя ее, то чуть отставая. Лагерь неподалеку от перевала Кой-Тезек на пока самой большой нашей высоте - 4025м. В первый день приезда у всех легкое недомоганиеs немного кружится голова, ужасно хочется спать. Но к утру, мы вновь здоровы и веселы - горная болезнь нас миловала.

Странная эта горная болезнь. Она доставляет подчас немало хлопот и альпинистам, и геологам, и биологам, всем попадающим на большие высоты. Низкое давление, разряженный воздух приносят с собой головокружение, одышку. Резкий подъем без предварительной адаптации чреват печальными последствиями - идет носом кровь, мучают приступы тошноты, возможен отек легких. Обостряются хронические болезни, в нормальной обстановке не слишком беспокоившие. Начинаются отрицательные медико-биологические перестройки организма. Часто горная болезнь сопровождается состоянием легкой эйфории, человек теряет контроль над своим самочувствием, именно поэтому альпинистам требуется специальная длительная подготовка. Перед сложными восхождениями они проходят проверку в специальных барокамерах, а прежде чем начать главный подъем, каждая группа живет несколько дней в подходящих для адаптации условиях на больших высотах.

Высотный "потолок" у каждого человека свой. У не тренированных людей реакция на высоту может начаться уже после 2000 м. Более подготовленные - не испытывают отрицательных ощущений до высот 5000 м. Наибольшая известная высота, на которой есть постоянное население 5335 м. На этой высоте в Андах расположен поселок Аконквилча. Говорят, что шахтеры предпочитают ежедневно подниматься на 455 м и не жить в специально для них построенном лагере на высоте 5790 м, где расположены шахты. В 1953 году новозеландец Хиллари и непалец Тенсинг, участники английской экспедиции руководимой Хантом, достигли высочайшей вершины мира – Эвереста, поднявшись на 8851,23 м.

Мы поступили по всем правилам высокогорной науки, хотя самые большие запрограммированные высоты, на которые нам предстояло подниматься едва превышали 4500 м. Невзирая на вполне приличную подготовку и соответствующую адаптацию, в гору идем тяжело, словно слоны. Дышим как на тонущей подводной лодке, быстро устаем. Но работать надо, а красота вокруг такая, что эти, вдруг вклинившиеся в наш быт неудобства, отступают, забываются.

Западный и Восточный Памир отделяются друг от друга примерно по меридиану Сарезского озера. Граница эта, хотя и плавная, но вполне ощутимая. Западный Памир - горная страна с резко расчлененным рельефом, изрезанными контурами хребтов, с большими, достигающими полутора – двух километров перепадами высотных отметок вершин водоразделов, над долинами рек. Абсолютные высоты горных цепей Западного Памира редко превышают 4000 м.

Совсем иначе выглядит Восточный Памир. Это высокогорное плато, в пределах которого, правда, относительные перепады высот тоже часто не менее двух километров, и все же в целом Восточный Памир - плато, хотя и пятитысячники, и шеститысячники здесь явление нормальное. А вот семитысячники... Но о них чуть позже. Западный Памир во многом напоминает Гималаи с полотен Николая Рериха, Восточный Памир - Тибет.

Едем в маршрут на озеро Турумтайкуль. Серебристо-синее оно раскинулось на высоте 4000 м, на плоском, выровненном водоразделе. Горное озеро всегда впечатляющее зрелище, да еще на таких высотах. К югу от озера на острых гребнях Южно-Аличурского хребта едва просматриваются небольшие леднички, прикрытые легкой облачной завесой. Подходим к озеру, заглядываем в его хрустальную прозрачность, и буквально обмираем - прямо у берега громадными стаями, лениво помахивая плавниками, ходят крупные роскошные рыбины. Ребята бегут за удочками. Забрасывают. Меняют одну наживку, другую. Клева нет. Ленивые рыбины сыты, из чистого любопытства подплывают к наживке и тут же брезгливо, презрительно отворачиваются, неспешно продолжают свой путь. Но нет! Вот уже и улов. Любопытство сгубило не только кошку. Оказывается надо было подергать удочку, чтобы наживка как живая попрыгала в воде, то приближаясь к самому носу рыбины, то вдруг резко убегая от нее. Рыбину это начинает интересовать, она уже не отворачивается брезгливо, включается в игру, устремляется в погоню, хочет перехитрить удивительного "червяка", в азарте хватает его налету, и вот уже, посверкивая на солнце белым своим, нежным брюшком, лежит ну берегу, а мы, столпившись, рассматриваем первую пойманную, никогда ранее никем из нас не виденную, рыбу.

К вечеру облака на горизонте стали редеть. И, наконец, облачный занавес совсем раздвинулся. И перед нами открылось удивительное зрелище: к югу от Турумтайкуля над высокогорным плато «утесами-великанами» встала гряда коренастых вершин в мощном ледниковом панцире. 0дна из них, напоминающая своими очертаниями крупную человеческую голову с копной рассыпавшихся по плечам волос - пик Карла Маркса, рядом, чуть меньше и изящнее островерхий пик Фридриха Энгельса. Оба пика чуть-чуть не дотянули до 7000 м, но их величавость несомненно может быть подстать пику Коммунизма, который у нас еще впереди.

Возвращаемся в свой высокогорный лагерь. Сегодня у нас вечер просто царский: на ужин памирская рыба всевозможного приготовления, а до ужина (о, радость и блаженство недолгих дней в Джелондах!) горячая, пряно пахнущая ванна под синим, глубоким небом. Активные разломы Памира приносят не только беспокойство, нет, нет, да и потряхивая землю, но и вызывают к жизни многочисленные минеральные источники, холодные и горячие. Здесь на четыреста метров ниже озера их целый букет, настоящий курорт. Только с одной стороны, для отдыха слишком холодно, а с другой, высоты через чур для курорта велики. Вот и выходит, чтобы больные могли здесь лечиться, они должны обладать поистине недюжинным здоровьем. Странно, но так бывает.

Восточный Памир прекрасен какой-то совершенно удивительной, неземной красотой. Трудно описать суровую прелесть громадной каменной пустыни с ее свистящими, не утихающими ветрами, красноватой обугленностью скал, обрамляющих широченные корыта плоских долин. Мургаб до Сарезского озера совсем не похож на Бартанг ниже него. Извилистая серая лента русла, вода мутная, гладкая, островки, старицы, роднят Мургаб с равнинными реками, где-нибудь в среднерусской полосе. Общее впечатление довершают густые заросли низкорослого кустарника - такая в целом редкость для безжизненной восточнопамирской пустыни. Уже вернувшись домой, вспоминала, думала, чем же так потряс, покорил меня Восточный Памир. Поняла - необычным сочетанием горного ландшафта и истинно равнинного простора. Все виденные ранее, не раз исхоженные горы - и Прибайкалье, и Саяны, и Тянь-Шань, меркнут на фоне этого колоссального великолепия.

Возле Мургаба получили совершенно неожиданный подарок - костер. Забытая прелесть его тепла смягчает по вечерам наши обветренные души, напоминает о Сибири, о доме. В обычном сибирском поле костер явление ординарное. Принимаем его как извечную данность. Не замечаем. Не думаем о чуде огня. Любим поболтать обо всем на свете в ярких бликах его трепещущих языков. Совсем другое дело в Средней Азии: лесов нет, каждая щепочка бережно подобрана, сохранена на зиму. Костер непозволительная роскошь. И, вдруг, на четырехтысячной высоте, посреди каменной пустыни, целое богатство. Сухие ветки кустарниковых зарослей, ненужные никому, дождались нас, изголодавшихся по живому теплу костра, весело потрескивают, даря воистину по-царски. Блаженно потягиваем чай. Печально и нежно поет гитара. Володя, перебирая струны, мягким, приятный голосом напевает, только что сочиненный им вальс: «Наш палаточный быт прост и даже немного суров. Лишь у дальних миров /нету нашей ноги отпечатка, /но в галактики слиты звезды наших таежных костров,/ и летит между звезд наш корабль - простая палатка».

И черный, усеянный звездами небесный купол так близко. Его бархатистая шершавость так нежна и ощутима. И в этой безбрежной высокогорной ночи, согретая и успокоенная, грусть - спутница долгих походов, уютно свернулась клубочком и задремала в укромных уголках души каждого из нас семерых.

Последние памирские дни. Кажется, некуда уже будет вместить впечатления, столько их накопилось, наслоилось за эти три месяца. Кажется, уже все видели здесь, всем восхитились. О, человеческая самоуверенность! За каждым перевалом все новые яркие, невиданные и уже, казалось, нежданные картины. Резкие, графичные, они впечатываются в память и нескончаемой подвижной лентой вновь и вновь являются перед глазами. К северу от Мургаба каменная пустыня постепенно сменяется песчаной. Яркий желтый песок, небольшие барханы. Синяя, до боли в глазах, гладь озера Кара-Куль - огромного, соленого. А за озером к западу, сверкающая в солнечных лучах алмазами своих ледников, корона хребта Академии наук. Высокие, тесно прижавшиеся друг к другу пики, а над всеми над ними мощным мо¬нументом впивается в небо пик Коммунизма, украшенный нежно голубыми реками ледниковых языков. Последний аккорд неистовой памирской симфонии. Полная гармония форм и красок. Сочная и живая, одновременно холодная и горделиво отчужденная, мудрая в своей отрешенности, картина эта, создана природой как образец истинного совершенства. О, беззащитность человеческой души, ранимой в своей острой восприимчивости, благодарно склоняющейся перед красотой мироздания!

Однако и эти, полные блеска и совершенства картины, дорога и время отодвигают назад. Небольшой перевал, поворот тракта и уже скрылся из глаз Кара-Куль, исчезли внизу его желтые песчаные берега. И опять новый, непохожий ни на один из прежних, пейзаж, поражающий мрачностью, дикой несуразностью своих красок - Маркансу, долина смерчей. Длинным, глубоким многокилометровым корытом отсекает Маркансу плато Восточного Памира от его высоких хребтов северного. С воем и свистом тугой, упругой струей круглые сутки неустанно несется ветер по долине. По дну ее ярким кроваво-красным шнуром прочерчена река. Склоны хребтов расписаны жгучими синими пятнами, и вся долина, ее дно и склоны припорошены сверху серым самых разных оттенков. Глядя на долину Маркансу, невольно думаешь о том, что Господь Бог был явно не в ладу с собой, лепя эти формы и мешая краски на палитре. Особенно, когда перед глазами к югу от Маркансу встает в радужном свете величественная панорама Кара-Куля. И не ясно, то ли Бог ревниво прикрыл сверкающие вершины Памира от праздных посторонних глаз мрачной долиной, то ли, наоборот, в буйстве своем, творя Маркансу, вдруг, неожиданно для себя самого, несколькими точными штрихами вылепил совершенство Прикаракулья. Успокоился и сам застыл, восхищенный увиденным чудом, как Пигмалион перед своей Галатеей.

Исчезли, растворились на горизонте причудливые краски и очертания, и только услужливая память рифмует все виденное в новые стихи, как бы боясь забыть всю неповторимость долины Маркансу - долины Смерчей: Мятеж души - мятеж страстей!/Чем необычней, тем страстней./Долина Маркансу – рубеж в огромный мир./Свергал. Громил. Крушил. Застыл./И сам себе себя простил,/Сверкающим мазком белил/Раскрыв Памир!

Все дальше и дальше катит наш ГАЗ-66, на север, сквозь заснеженный перевал Акбайтал, самый высокий перевал Памира (4700 м), сквозь серпантины Кызыл-Арта, вниз, вначале к Алайской, а потом и к Ферганской долине. Прощай Памир! Радость возвращения домой, не может заглушить тоски по тому, что остается за нашей спиной. Вернемся ли когда-нибудь? Откроется ли еще раз нам Памир так, как открылся вчера, сегодня? Монументальна природа - изменчивы мы...