Бренда Фланаган МОРСКИЕ ВАННЫ Обычно по воскресеньям мой отец заезжал за нами, чтобы отвезти к морю — принимать морские ванны. Делал он это раз в месяц, на следующий день после того, как оплачивал мистеру Лингу стоимость продуктов, которые тот разрешал моей маме забирать из магазина. Две вещи отец выполнял свято: раз в месяц возил нас с сестрой и братом принимать морские ванны и оплачивал продукты, которые мама брала в магазине. Он считал, что морские ванны необходимы, чтобы смывать с нас порчу. Отец всегда произносил «порча» так, будто это была зараза, которую мы переносили, словно клещи, которые в засушливый сезон забирались к нам в носки. Иногда мне казалось, что он думает, будто мы можем стать неполноценными, как мой брат Гэри. Бедняга говорил так, что слова у него постоянно застревали и пробуксовывали на месте, как машина мистера Рамотара в дождливую погоду. Отец еле терпел бессвязную речь моего брата и иногда трескал его по голове, чтобы поторопить застревающие слова. Когда подзатыльники не помогали, отец поворачивался к Гэри спиной, не дожидаясь, пока тот закончит предложение. Отец говорил, что это по вине матери Гэри едва может говорить, но я боялась спросить отца, почему он так думает. В нашей стране дети никогда не совали свой нос в дела взрослых. Я хотела выяснить, от чего появляется порча, но не знала, у кого спросить. Я нашла в школе подходящий словарь, но объяснения только смутили меня. Там было следующее: «Губительное воздействие, болезнь, напущенная при помощи ворожбы лицом, желающим принести вред, сглазить, вызвав увядание или разложение». На другой странице «порча» было существительным, которое касалось только растений. Определение гласило: «Инфекция, обычно скрытая или незаметная, которая разрушает растения, препятствует росту и т.д.; головня , плесень или другая губчатая болезнь, которая заражает или уничтожает растения; зловредное влияние, препятствующее цветению». Когда я видела пятна, похожие на сок ореха кешью или кокосового молока на моей белой школьной форме, мысли о порче сразу же приходили мне в голову. Ничто на свете не может вывести пятна от кешью или кокосового молока. Моя мама делала все, что могла. Она скребла лиф моего платья на ребрах стиральной доски до тех пор, пока пальцы не синели, но пятна не исчезали. Они сверху донизу покрывали моё платье, как полосы на прокладках мамы и сестры Вельмы, когда у них наступали критические дни. Независимо от того, насколько мама усердно чистила одежду — отбеливала ли ее на камнях во дворе, оставляла ли ее на улице в росе на всю ночь — пятна никогда не сходили полностью. Отец ни разу не возил нас на пляж напрямую. Мы сначала ехали в Каренаж на автобусе и выходили до того, как автобус поворачивал в обратную сторону, на предпоследней остановке, прямо перед американской базой. Там стоял солдат янки , одетый в хаки и с кольтом в белой кобуре, прямо, как Одинокий рейнджер из фильма, который я смотрела в кинотеатре Риалто. Меня подмывало желание поговорить с тем солдатом, расспросить его об Америке, о моей сестре Вельме, которая жила там, но не общалась с нами, поскольку была беспрестанно занята, работая и учась одновременно. В кино показывали, что хорошие ковбои всегда были вооружены и постоянно убивали индейцев. Я хотела спросить американского солдата, почему ковбоям нравилось убивать индейцев, которые всего лишь защищали свою собственность. Но я вынуждена была следовать за отцом по песчаной тропе под нависающими миндальными деревьями к тому месту, где их огромные корни вытягивались прямо в море. Я где-то читала, что вдоль берегов нашего острова растут кокосовые пальмы, и туристы, фотографируясь, позируют под ними. Но я никогда не видела кокосовых пальм на этих берегах. Мы с моей сестрой Камиллой прятались за кустами и стягивали с себя платья и трусики. Прежде, чем засунуть трусики в кармашки наших платьев, мы тщательно сворачивали их промежностью внутрь. Всякий раз, когда мы собирались к морю, мама проверяла, чтобы мы надевали платья с кармашками, чтобы было куда спрятать нижнее белье. Ни я, ни Камилла бюстгальтеров не носили. Мне было уже двенадцать, а ей еще десять. Моя грудь была уже достаточно большой, чтобы прятать ее в бюстгальтер, но мама говорила, что купить его сейчас ей не по карману, и позволить себе это она сможет лишь, когда я стану девушкой. Перед тем, как уехать, Вельма сказала мне, что, став девушкой, я еще получу набор из десяти прокладок, которые мама сшила из старой простыни. Она даст мне английские булавки, чтобы я могла прикреплять прокладки к трусикам так, чтобы через них не просачивалась кровь. Мама сказала, что когда наступит это время, отец перестанет брать меня с собой на море. В море у Каренажа мы с Камиллой всегда купались в отделанных красной тесьмой серых хлопчатобумажных шортиках, которые сшила для нас бабушка. Мы выходили из-за кустов, и я скрещивала руки, чтобы прикрыть от отца груди. Он думал, что я так делаю потому, что боюсь воды, и говорил мне не быть дурой. Камилла, чья грудь была еще совсем плоской, относила ему нашу одежду с глубоко спрятанными в карманах трусиками. Белым носовым платком, в котором отец приносил от бабушки листья, он связывал наши платья вместе и вешал их на ветви миндального дерева. Когда платья развевались на ветру, я молилась, чтобы трусики не выпали из карманов. Моему брату Гэри было девять. Отец говорил, что он почти мужчина. Гэри раздевался на открытом месте — снимал рубашку и брюки, закидывал их на самый высокий, торчащий из земли корень, и в подштанниках быстро пробирался в воду. Далеко не заходил. Он никогда не любил море. От соленой воды у него краснели глаза, и он страдал от этого в течение многих часов после купания, но никогда не жаловался отцу. Мне было его очень жаль, но я ничего не могла поделать. Он стоял на мелководье спиной к нам, и мне было интересно, молился ли он. Камилла и я вынуждены были ждать, пока отец стянет свои длинные штаны и останется в коротких, в которых он обычно купался. Он складывал свои штаны и рубашку рядом с одеждой брата и делал зарядку. Отец поднимал руки вверх, делал десять наклонов вперед, касаясь пальцами рук кончиков пальцев ног, и после этого серию глубоких вдохов-выдохов. Потом он десять раз прыгал по-лягушачьи, бил себя в грудь и жадно дышал. Интересно, избавлялся ли он таким образом от своей собственной порчи? Но я не могла задать такой вопрос. Отец вымыл бы мне рот голубым мылом, а мне действительно очень хотелось бы это знать! После зарядки он брал Камиллу за левую руку, а я с другой стороны давала ему свою правую, и он вел нас в море, крича Гэри, чтобы начинал мыться сам. Мылом мы не пользовались. Отец тер нас листьями, которые он приносил завернутыми в белый носовой платок. Он их срезал с кустов в саду моей бабушки, что проживала в Бельвью . Отец говорил, что, по словам бабушки, эти листья смогут очистить нас от порчи. Я не знаю, как называются эти шершавые листья, но пахли они так же, как листья кузаймархо , которые мама сжигала по вечерам в ведре, чтобы избавиться от москитов. Мы стояли по колено в зеленой воде. В книгах пишут, что море всегда синее. Но я никогда не видела, чтобы море было синим. Интересно бы узнать — оно такое же синее, как синий порошок, которым мама обрабатывала белую одежду, чтобы она была еще белее, или голубая мазь, которой мама нас натирала, когда мы были еще маленькими, чтобы уберечь нас от дурного глаза завистливых людей. Морское дно было скользким. Мне казалось, что я стою на слое противного мха. Я хотела ускользнуть, но отец крепко держал меня, драя мне шею и ворча, что моя мама не следит за тем, чтобы мы как следует отмывали свои шеи в течение недели. «Эта женщина — просто потеря времени», — говорил он. Я поджимала пальцы ног и тихо молилась, чтобы он побыстрее закончил, так как хотела поплавать, как Камилла, которая была уже вне пределов его досягаемости. Отец прекратил терять время с моей мамой и ушел от нас в прошлом году. Но ушел недалеко — всего лишь вниз по дороге, в соседний дом. Через несколько дней он отнес в дом мисс Джейн свою одежду, свой остро заточенный нож и плотницкие инструменты. Мама сказала нам: «Когда вы видите эту леди, вы должны всегда говорить ей: «Доброе утро» или «Добрый день». Вы не должны совать свой нос в дела взрослых!» Мама всегда называла ее «леди», как будто она была какой-то знатной особой, такой, о которых я читала в английских романах. Мама обычно говорила мне: «Пойди к леди и передай своему отцу эту записку». Или я могла слышать, как она говорила тетушке Ви: «Он смог установить туалет в доме у леди, но не может купить обувь своим детям». Однажды, перед началом учебного года, я увидела мисс Джейн, идущую вверх по дороге с тяжелой корзиной на голове. Я хотела нырнуть в дом мистера Реджи, в комнату для гостей — подождать, пока она не пройдет, — но ноги меня не послушались. Мама учила нас помогать взрослым женщинам нести их поклажу, и я взяла корзину у мисс Джейн и помогла донести ее до дверей дома. Она пригласила меня внутрь выпить соло , крикнув моему отцу, что я пришла. Но еще до того, как он вышел из задней комнаты, я уже неслась прочь без остановки. На следующей неделе, когда мы с Камиллой уже начали беспокоиться, что нам придется пойти в школу в стоптанной обуви и потрепанной форме, мисс Джейн остановила меня на дороге. Она вложила мне в ладонь маленький коричневый конверт. Он напоминал такие же, которые отец приносил домой в дни зарплаты. «Передай это своей маме» — тихо сказала она, приложив к губам указательный палец правой руки. После того, как мама открыла конверт и пересчитала банкноты, она два раза глубоко вздохнула и спросила меня: «Ты поблагодарила леди?» Я подтвердила. Но по тому, как мама смотрела мимо меня, я поняла, что по интонации моего голоса она уличила меня во лжи. Мама встряхнула головой и пробормотала: «Хм-хм-хм. Что я тебе говорила? Что я тебе говорила, ты должна делать?» Я почувствовала себя виноватой, поэтому позднее я отправилась к леди — поблагодарить, но застала отца читающим в галерее и повернула обратно. Долгое время после того, как отец оставил наш дом, мне не хватало его пения. У него был глубокий голос, и когда он пел свои любимые песни о путешествиях, раскатистые звуки напоминали рокот водопада. Обычно он пел о Винкене, Блинкене и Ноде , которые однажды ночью уплыли в деревянном башмаке «по хрустального света реке в море синевы». Отец всегда пел после того, как ссорился с мамой. Я дрожала всякий раз, когда он метался по дому, хлопая дверьми, грохоча крышками от кастрюль и вытаскивая ящики из комода, когда рычал свои песни о Винкене, Блинкене и Ноде, о Шалтай-Болтае , который сидел на стене и который свалился во сне, или о Литтл Бой Блю , который потерял свой башмак. Иногда, вечерами, мне так хотелось услышать песни моего отца, и я задавалась вопросом, пел ли он в доме мисс Джейн. Гэри был всегда молчалив, а после того, как отец покинул нас, он перестал говорить совсем. Отец неустанно твердил, что это упущение моей матери, но он никогда не объяснял, почему он был так в этом уверен, а я боялась спросить. В одно из воскресений отец, как обычно, заехал за нами, чтобы отвезти на море. Гэри колупал ногами землю и быстро-быстро тряс головой. «Хватит мотать головой, как болванчик, — прикрикнул отец, — надевай сандалии и пошли!» Гэри посмотрел на маму, но она, пожав плечами, перевела свой взгляд на меня. Отец с мамой не разговаривали. Они обращались друг к другу через меня. «Она что думает — я ограблю банк?», — отвечал он, когда я передавала ему мамины слова о том, что электрическая компания собирается отключить свет. Я понимала, что говорил Гэри, но не знала, как сказать отцу, что Гэри, возможно, боится моря, что он видел плохой сон, а может быть, у него предчувствие, что надо держаться сегодня подальше от соленой морской воды. Но даже если бы я и смогла что-нибудь сказать, отец бы мне ответил, что тем более нам надо ехать к морю и смыть порчу со всех нас. Мой брат повесил полотенце на свою поникшую шею, и я почувствовала, что мы будто связаны вместе так, что я даже не могла поднять руки. А отец тем временем поторапливал нас. Мы собирались ехать к морю на грузовичке моего дяди. Отец сел на переднее сиденье рядом с дядей. Камилла, Гэри и я — в кузове. Мы крепко держались за борта маленького открытого грузовичка, который мотало из стороны в сторону на крутых поворотах по дороге в Каренаж. Сестра сказала, что ее тошнит. Она попросила меня постучать в заднее окно кабины грузовичка и сказать отцу, чтобы дядя остановился. Отец высунулся из окна и прокричал: «Мы почти на месте. Потерпите, не описаетесь!» Он считал, что мы слишком часто писаем. Мы уже добрались до того места, где обычно купались, но дядя продолжал ехать дальше. Отец крикнул, что дядя знает место получше: «Пляж с отличным песком!» Все случилось гораздо быстрее, чем мы могли себе представить! Тормоза у грузовичка отказали, и дядя не смог удержать его от падения с обрыва. Мы с сестрой были отброшены в кусты. Отец и дядя сумели выпрыгнуть, только дядя сломал руку. Братишка был слишком перепуган, чтобы прыгнуть. Его открытый рот застыл в немом крике. Грузовичок перевернулся и упал, подмяв его под себя, около скал вблизи от пляжа. Волны набегали с моря, чтобы промыть Гэри глаза, но они уже были закрыты, и только крапинки соли оставались на веках. Авторизованный перевод с английского Владимира Бобова Примечания: Головня — широко распространенная болезнь многих растений, вызываемая головневыми грибами. Прим. переводчика. Каренаж — (Carenage) город в северо-западной части о. Тринидад. Прим. переводчика. Янки — (yankee) название жителей Новой Англии, затем США. Термин получил распространение с XVIII века. В одном из наиболее ранних смыслов этого слова — прозвище американцев — уроженцев и жителей Новой Англии (северо-восточных штатов США). Прим. переводчика. «Одинокий рейнджер» — (Lone Ranger) радиопостановка 1930-х годов, ставшая настолько популярной, что по ее мотивам были выпущены комиксы, снят телесериал и несколько полнометражных фильмов. Прим. переводчика. Бельвью — (Bellevue) местечко на севере Тринидада. Прим. переводчика. Кузаймархо – (cuzaymarho) местное название кустарника, листья и ветки которого жгут для отпугивания москитов. Прим. автора. Соло – (Solo) название местного газированного прохладительного напитка. Прим. автора. Винкен, Блинкен и Нод — (Winken, Blinken and Nod by Eugene Field, 1850- 1895) герои одноименного детского стихотворения английского писателя Юджина Филда, три брата, отправившиеся в плавание по реке к морю в старом деревянном башмаке. Прим. переводчика. Шатай-Болтай — (Humpty Dumpty) персонаж классического детского стихотворения и книги Льюиса Кэрролла «Алиса в Зазеркалье» в форме большого человекоподобного яйца с галстуком. Появляется на шестой шахматной клетке в Зазеркалье. Прим. переводчика. Литтл Бой Блю — (Little Boy Blue) герой одноименного детского стихотворения английского писателя Юджина Филда. Прим. Переводчика | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
