Песнь двадцать вторая. Умерщвление Гектора. Как стадо перепуганных оленей сквозь дебри непролазные летит, так и троянцы под защиту укреплений бежали, растеряв свой бравый вид. Безжалостно бока друг другу мяли в неимоверной давке у ворот, а после жажду жадно утоляли и утирали с лиц обильный пот. Лишь Гектор, подчиняясь воле Рока, остался вне ограды городской: он всё не мог оправиться от шока и поле боя озирал с тоской. Увы, потери были так жестоки; увы, для стольких свет дневной угас, что самые обидные упрёки мог высказать теперь Полидамас. И, вспоминая, как амбициозно соратника корил за прямоту, жалел герой о том, что слишком поздно чужую понимаем правоту. Он рассуждал: «Любой сегодня вправе спросить меня – ты что же натворил? Зачем, о собственной заботясь славе, народ троянский безрассудно погубил? Там жёны убиваются по милым, но что им в утешение сказать?! Одна только победа над Ахиллом меня в глазах их может оправдать… А может быть, смириться мне с судьбиной: не мудрствуя лукаво поступить – прийти к Ахиллу самому с повинной и перед ним оружие сложить? Зачем страну доводим до разрухи? Уж сколько жизней унесла война! За похождения какой-то потаскухи не слишком ли высокая цена? А что? И впрямь, не облегчить ли душу? Рукопожатье клятвой освятим! Мир заключим; вернём Елену мужу; украденные вещи возвратим. Запросят денег?.. Если постараться и толстосумам потрясти мошной, и золото найдём для репараций за траты, нанесённые войной. Но ты, приятель, размечтался слишком… Как будто бы удача – в рукаве! Ведь ясно, что несбыточным мыслишкам сейчас совсем не место в голове. Не суждено в тени дерев зелёных, порой полдневной нам у родника беседовать как парочке влюблённых – Ахилл на это не пойдёт наверняка. Лишь посмеётся над благим почином! Уж столько здесь всего произошло, что возвратиться вспять к первопричинам не даст нам накопившееся зло. Мольбам внимать не станет победитель, и безоружного убьёт у Трои на виду… И вообще к Ахиллу как проситель я ни за что на свете не пойду. Обоим нам не по нутру соседство: нам не ужиться на земле вдвоём, осталось лишь единственное средство – закончить спор мечом или копьём…» А в это время Фебу надоело перед Ахиллом мельтешить спиной, и бог, оборотясь, спросил: «В чём дело? Ахилл, зачем ты носишься за мной? Ведь ни конца ни краю нет простору – гляди, в какую даль ты забежал! Неужто, неразумный, по сю пору во мне ты Аполлона не признал? Пора назад, наверно, возвращаться – уже и след простыл врагов твоих: давным-давно разбитые троянцы укрылись в прочных стенах городских». Ахилл опешил: «Ах ты, бог зловредный! Напакостил опять мне, интриган! Жаль, не могу тебе удар ответный я нанести, коварный, за обман… Когда бы, подлый, не твоя забота, земли сырой они б узнали вкус!» И, повернув, на Скейские ворота герой ахейский взял немедля курс… Когда Ахилл бежит, земля трясётся… На всякий случай помня о хлысте, так, расстилаясь над травой, несётся рысак на скачках к финишной черте. Так вепри забавляются в подлеске; так звёзды новые являются мирам… Его, летящего в сиянии и блеске, увидел первым со стены Приам. В начале лета предвозвестьем грозным, едва в лугах начнётся сенокос, ярчайшей точкой в чёрном небе звёздном так возникает Орионов Пёс. Двойной звезды загадочные чары заполоняют мир дыханием степей, и полыхают на земле пожары, и лихорадки мучают людей. Седой Приам за голову схватился: уж он-то знал, чем Гектор рисковал! И царь с мольбою к сыну обратился, и Гектора он так увещевал: «Сынок, сюда Ахилл летит карьером! Откликнись, Гектор, на отцовский глас: укройся в стенах – с этим изувером не справиться ни одному из нас! Ахилл – карающая длань господня! Где Полидор? Где Ликаон? Убил он их… И это, Гектор, только за сегодня уже недосчитались мы двоих. К нелепой смерти приведёт бравада – погибнешь, как и братья, но поверь: погибель их – тяжёлая утрата, а смерть твоя страшнее всех потерь… Для Трои только ты один – опора. С тобой связали все мы здесь судьбу. Представь, что будет с городом, коль скоро увидят главного защитника в гробу? Великий Зевс на нас за что-то взъелся: по милости его на склоне лет мне суждено такие видеть зверства, каких до сей поры не видел свет. Прошу тебя, мою седую старость не омрачай ты гибелью своей – и так уже мне мало жить осталось: не укорачивай отцу остаток дней. Не допусти, сынок, чтоб на пороге разграбленного дома своего пришлось мне протянуть худые ноги, лишившись в жизни перед тем всего. А ведь придут мгновенья роковые! Истерзанного копьями громил меня изгложут псы сторожевые, которых для охраны я вскормил. Я слышу снох насилуемых крики; я вижу, как о землю бьют детей; вздымают, вижу, сыновей на пики; уводят, вижу, в рабство дочерей! Юнцам, так тем и после смерти проще: красивые тела ласкают взор; иное дело – старческие мощи, когда их выставляют на позор». Всё было тщетно… Гектора, с уступа, не успевая слёзы утирать, звала простоволосая Гекуба: просила пожалеть старуху-мать. Всю боль свою она в мольбу вложила: с извечным женским совладав стыдом, морщинистые груди обнажила и в них дрожащим тыкала перстом: «Тебя под сердцем, Гектор, я носила; рожала в муках и с большим трудом; когда ты плакал, я тебя кормила отсюда материнским молоком. Так не оставь меня в душевной смуте; сынок, мой труд всенощный пожалей, почти хотя бы высохшие груди чадолюбивой матери твоей. Перед тобою на коленях плачу, не устыдившись даже глаз людских: когда хоть что-то для тебя я значу, укройся, Гектор, в стенах городских. И то ещё, сынок, меня тревожит: ведь если Ахиллес тебя убьёт, псы мирмидонские твой труп обгложут, а кости только ветер отпоёт». Напрасно со стены друзья взывали… Была герою жизнь недорога – сверкая сумасшедшими глазами, он отрешённо ожидал врага. Свивая в кольца хвост и зубы щеря, так белены объевшийся дракон подстерегает путника в пещере и злой слюной обрызгивает склон… А по степи сквозь пыльную завесу с губительным копьём наперевес, подобный дерзновенному Аресу, летел к воротам Скейским Ахиллес. Его доспехи медные сверкали и в шлеме отражалась бирюза, и блики солнца на щите играли… И Гектору ударило в глаза! Как будто пламя хлынуло в оконце – уже не видел Гектор ничего: по полю ослепительное солнце неумолимо надвигалось на него. Хотел Ахилла Гектор встретить грудью, но только тот явился невдали, как Гектора, охваченного жутью, прочь с места ноги сами понесли. Он побежал вдоль городской ограды, надеясь, что Ахиллу недостанет сил, но, пробежавший много, без надсады Ахилл по полю следом припустил. Они поодаль от стены бежали накатанной дорогой окружной, мимо холма, где, озирая дали, шумит смоковница корявая листвой… Туда бежали, где в распадке прячет Ксанф два ключа за городской стеной: один из родников – с водой горячей, а рядом – ключ с водою ледяной. И над горячим вечно пар клубится, а ключ студёный куржаком покрыт… (Героям нашим вскорости сразиться как раз на этом месте предстоит.) Природе люди тоже пособили и на пути к слиянию в ручей большие два пруда соорудили с красивым обрамленьем из камней. Рыбёшку дети на прудах удили; любила молодёжь здесь игры затевать; сюда троянки толпами ходили в прудах тех ризы белые стирать. Со стороны казалось, что обоим бежать легко, но близился финал: как ни силён был убегавший воин, преследователь всё же догонял… Он гнал врага, как гонит сокол в небе слабейшую из косяка гагар и с клёкотом взвивается над нею, чтоб нанести решающий удар. Не приз для бегунов – воловья кожа; не медный таз – награда скакуну; не юная раба – дар знатному вельможе, жизнь одного из них стояла на кону. Герои трижды город обежали и выходили на четвёртый круг… На гонках колесниц в мемориале так взмыленные кони скачут во весь дух. Летят, хотя возницы утомились ремёнными бичами их стегать… Но первые симптомы появились того, что стал троянец уставать. Заметно сбавил Гектор скорость хода и случая удобного искал, чтобы вбежать в Дарданские ворота, но Ахиллес к стене не подпускал. Так в дебрях гончая по следу мчится, преследуя бегущую лису, и не даёт ни в нору ей забиться, ни затаиться под кустом в лесу. Незахороненных погибших тени, по миру обречённые бродить, в калейдоскопе наших сновидений одна другую так стремятся изловить. И Гектор бы давно остановился – герой от долгой гонки изнемог, но Аполлон в последний раз явился и укрепил троянцу мышцы ног. Ахейцы много раз уже пытались бегущим выскочить наперерез, но им кричал Ахилл, чтоб не мешались и посторонний в спор никто не лез. Боясь, что славу первого удара похитить может кто-нибудь другой, ни с кем из них он не желал задаром добычею делиться дорогой. Так с выводком своим наперегонки матёрый волк преследует овец… Все видели начало этой гонки, но кто предвидеть мог её конец? Пока воители под стенами кружили, все боги олимпийские с небес за их ристалищем внимательно следили, живейший проявляя интерес. И Зевс молчание нарушил первым: «Я к Гектору всегда благоволил – он регулярно приносил мне жертвы и туки благовонные курил. Возможно, милосердие проявим? Решите, боги, что нам делать с ним: в живых пока что Гектора оставим, или Ахиллу умертвить дадим?» Немедленно Паллада отвечала: «Желаешь Гектора поставить над Судьбой?! Освободить от смертного начала? Боюсь, не согласимся мы с тобой…» Зевс отшутился: «Зря ты упрекаешь – отнюдь: на этом, дочь, я не стою. Ты не согласна? Поступай как знаешь, тебе я волю полную даю». А ей только того и было надо! Лишь разрешения от Зевса дождалась, с высот Олимпа бурная Паллада, не мешкая, под Трою понеслась Но прежде чем героя Мойрам вверить, и отсчитать последние часы, Зевс ещё раз решил себя проверить и бросил жребии обоих на весы. Что им преподнесёт судьба слепая?! Что опровергнет или подтвердит… Он взялся за кольцо, и чаша золотая с судьбою Гектора низринулась в Аид. И Зевс решил – пора его настала… И Аполлон при нём оставил пост… Паллада же, под грозный звон кимвала, перед Ахиллом встала во весь рост: «Противник твой от бега запыхался и дышит, как придушенная мышь – достаточно за ним ты погонялся, сейчас ты, наконец, его сразишь. Зевс Фебу в дело запретил мешаться, и это тоже ты имей в виду; остановись и можешь отдышаться, покуда Гектора к тебе я приведу». Ахилл со лба потоки пота вытер и, ободрённый обещанием её, дальнейшего развития событий стал ожидать, опёршись на копьё. Меж тем Афина, в образе Дейфоба, представ пред Гектором, вещала беглецу: «От Ахиллеса бегать, брат, – стыдоба! Пора уже сойтись лицом к лицу. Возможно, одного Ахилл осилит, но сможет ли двоих осилить он? Ещё тебя ли он к земле пришпилит, или падёт, копьём твоим сражён?!» Усталый Гектор жест судьбы восславил, в пылу не заподозрив ничего: «Спасибо, брат, тебе, что не оставил в тяжёлую минуту одного! Ведь для меня, Дейфоб, ты, безусловно, с младенчества был ближе остальных: я выделял тебя из братьев кровных, не поминая вовсе об иных!» Афина отвечала: «Убеждали и мать с отцом, и верные друзья меня не рисковать, но без печали на твой позор смотреть не в силах я. Однако, Гектор, мы напрасно медлим! Давай былую доблесть вспомянём, доверим судьбы силе копий медных и первыми на Ахиллеса нападём». (Пред Гектором коварная Паллада притворно так лила из уст елей… И, думая всерьёз, что видит брата, навстречу смерти тот пошёл за ней.) Враги сошлись, и Гектор молвил слово: «Отбегались, Ахилл! Вопрос стоит ребром: меж нами столько накопилось злого, что не удастся разойтись добром. Но перед тем как примемся за дело, коль повёзет у роковой черты, клянусь вернуть, не обесчестив, тело… Ты победишь – и то же сделай ты!» Вскричал Ахилл: «Дано ли разве рекам обратно повернуть к вершинам гор?! Возможен ли союз меж львом и человеком?! Возможен ли у волка с агнцем договор?! Хотя бы шторм и всю команду вымел, нам тесно будет плыть на корабле; хотя бы род людской от мора вымер, двоим нам не ужиться на земле. Искусство ратное тебе припомнить надо, а клятвы не услышишь никакой: через мгновение тебя Паллада в Аид отправит этою рукой». И, яростью пылая, размахнулся, в удар вложив и силу всю, и злость, но Гектор вовремя к земле пригнулся – над ним копьё со свистом пронеслось. Обрадованный Гектор оживился и, усмехаясь, так провозгласил: «С прогнозом ты, Ахилл, поторопился: сойти в Аид ведь Зевс тебе судил… За истину хотелки выдавая, взять простака пытался на испуг? Ты проиграл – не вывезла кривая! И это ты сейчас испустишь дух! Надеялся – ристалище покину? Ничьих угроз я не боюсь ничуть… Мою ты больше не увидишь спину, но, если сможешь, попади мне в грудь! Да не один пришёл ты за победой – свой верный шанс не упущу и я, а ну-ка, лютый душегуб, отведай кровавый привкус моего копья. Надгробный камень над твоей могилой, надеюсь, участь Трои облегчит!» Его копьё неслось со страшной силой, но отразил удар Гефестов щит. Паллада всё заранее решила: пока над промахом смеялся враг, она по воздуху копьё Ахиллу, к ногам вернула, словно бумеранг. А Гектор не владел снарядом нужным: копья второго он не захватил, и перед ним, по сути безоружным, стоял во всеоружии Ахилл. И просит Гектор помощи Дейфоба… Но, сколько видит око, степь пуста… И холодок предсмертного озноба пробрался меж лопаток вдоль хребта. И он воскликнул: «Здесь была Паллада, но поздно я обман её постиг – ведь я уверен был, что вижу брата! Обманут я! Пришёл мой смертный миг… Хотя всегда и были милосердны, оставили меня и Зевс, и Феб: отправиться велят в Аида бездны мне высшие вершители судеб! Но, отбывая навсегда в потёмки, я так уйду, что даже смерть мою не позабудут никогда потомки и в гимнах про геройство воспоют». Как падает с небес орёл на зайца, пасущегося мирно на лужке, так прыгнул Гектор, норовя добраться ножом до мстителя в отчаянном прыжке. Но перед ним был не зверёк пугливый – могучий витязь перед ним стоял: венчал главу его шлем с конской гривой, а перед грудью дивный щит сиял. Он не боялся Гектора нимало: троянцу в грудь нацелив остриё, как Геспер среди звёзд ночных, сверкало в его деснице длинное копьё. Ахилл не выпускал копьё из длани, в сплошной броне выискивая цель: закрыто было всё, лишь у гортани открылась еле видимая щель. Как скотобоец, что ест хлеб не даром, быка, нацелившего острые рога, сбивает с ног единственным ударом, вот так же и Ахилл поверг врага. Сражённый в горло, Гектор пал, и жадно его уже невидящих очей коснулась Смерть… (Но, по законам жанра, не обойтись в поэме без речей.) Ахилл над умирающим склонился и молвил: «Мелюзгу способный бить, ты, негодяй, настолько возгордился, что в бой со мной отважился вступить! Неужто и Патрокла убивая, надеялся, что с рук тебе сойдёт? Но то была ошибка роковая, которая в Аид тебя сведёт! Теперь лежи в пыли ползучим гадом; твоим родным я тело не отдам; Патрокла погребут по всем обрядам; твои останки вскоре скормят псам». Взмолился Гектор: «Я уже за мраком! Но мать с отцом несчастных пощади! Прошу, не отдавай мой труп собакам, родителям за выкуп возврати. Хотя бы нажитое всё истратят, но если я им был при жизни мил, дадут и медь, и золотом заплатят троянцы, сколько б ты ни запросил. И пусть людские слёзы только слякоть, отдай им, чтобы близкие могли меня по-человечески оплакать и на костре мой труп потом сожгли!» Ответствовал Ахилл неумолимый: «Пусть исстрадаются твои отец и мать! Чтоб утолить свой гнев неукротимый, я сам как пёс готов тебя терзать! И хоть бы золота в обмен по весу тела давали мне за твой поганый труп, я предпочту, чтоб труп твой свора съела: пускай не думают, что алчен я и скуп!» Промолвил умирающий со стоном: «Я знал, что и последнею мольбой мне Ахиллеса не удастся тронуть, но ты запомни, погубитель мой: и ты коптить недолго будешь небо – моё проклятие пребудет над тобой, и близок день, когда по воле Феба Парис тебя сразит его стрелой!» И он замолк… К Аиду отлетела из хладных уст смятенная душа. Со стен в оцепенении глядела на эту сцену Троя, не дыша… И мёртвого напутственною речью убийца проводил: «Кончай пугать: ты – мёртв; я – жив; придёт кончина – встречу!» И стал доспехи с Гектора снимать… Как слабый запах падали шакалов издалека приводит к трупу льва, так точно и ахейцев привлекала к нему о смерти Гектора молва. Сначала шли и к мёртвому с оглядкой; потом пытались пиками колоть; и удивлялись – до чего же мягкой была у грозного троянца плоть. Вещал им Ахиллес: «Мне даровали победу боги – злейший враг убит! Теперь, друзья, без Гектора едва ли и Троя предо мною устоит! Но боль о друге в сердце не умолкла и, до того как Трою штурмовать, мы с вами незабвенного Патрокла сырой земле должны ещё предать. За Летой мы о прошлом забываем, едва воды забвения хлебнём, но даже и в беспамятство впадая, я не расстанусь с памятью о нём. К судам ахейским я сейчас поеду и поруганью Гектора предам. Восславьте же великую победу: затягивайте, други, гимн богам!» Ахилл приблизиться велел вознице… Нагое тело с помощью ремней за ноги приторочил к колеснице, встал на неё и стеганул коней. И кони полетели с ветерочком; прах взвился; окровавилась трава; запрыгала по рытвинам и кочкам троянца смоляная голова. Пока он труп крепил, стена молчала: за действом потрясённый люд следил… Но кони тронули. Гекуба закричала. И вопль её весь город подхватил. Как будто в море взвыли все сирены; прошёл как будто камнепад в горах; дома, заборы, крепостные стены вот-вот, казалось, обратятся в прах. Как птица, угодившая в тенёта, металась мать, сыновний видя срам; лбом вышибить Дарданские ворота пытался обезумевший Приам. Воротной страже он кричал: «Пустите! Без Гектора мне белый свет не мил! Жестокие, ужели вы хотите, чтоб я ворота головой пробил? Откройте створы: я пойду к злодею; я в ноги душегубу упаду; за сына я отдам всё, чем владею – пускай любую он запросит мзду! Быть может, вспомнит изверг о Пелее! Ведь и ему недолго ждать конца! Когда отца чужого не жалеет, пусть пожалеет своего отца!» Но среди скорби, ужаса и страха, когда вся Троя уж исплакалась сполна, о мужниной судьбе лишь Андромаха пока ещё не ведала одна. Усердная к работам от природы, она ткала в светлице пелену и, напевая, яркие разводы по белому пускала полотну. Она из боя мужа ожидала, и, чтобы под рукой всё нужное иметь, заранее служанкам наказала в большом котле для ванны воду греть. Внезапно услыхала мастерица вопль непрерывный, леденящий кровь, и бросилась к служанкам: «Что творится? О чём так сокрушается свекровь? Ох, от предчувствий страшных грудь стеснилась! Как долго Гектор не идёт домой! Боюсь, непоправимое случилось… Я к башне побегу, а вы – за мной!» И Андромаха к воротам помчалась, как мчится в поле лошадь без узды… Толпа пред Андромахой расступалась и крепло в ней предчувствие беды. Стремглав на башню, бедная, взлетела, взглянула и увидела вдали, как мужнино безжизненное тело за колесницею волочится в пыли… И как осинка вся затрепетала; стеснился дух; глаза застлала муть; бесчувственая в обморок упала: ни выдохнуть не в силах, ни вдохнуть. Упала бледная на каменные плиты; кровь отлила от побелевших щёк; свалился в пыль подарок Афродиты, золототканный свадебный платок. Невестки и золовки подбежали; кувшин воды холодной принесли; несчастную насилу откачали и еле-еле в чувство привели. И, наконец, глаза она открыла; случившееся стала понимать; и, вдруг, придя в себя, заголосила и принялась супруга отпевать: «О, Гектор! Зевс тебя в Аид низринул! А жить мне без тебя невмоготу! Любимый, на кого ты нас покинул – вдову несчастную и сына сироту?! Изгложет сердце по тебе кручина… Ты не поставишь на крыло птенца: не быть отцу опорою для сына, как сын опорою не будет для отца. Астианакс! Невинный наш малютка! Ему придётся без отца расти… Несчастной матери представить жутко, что ждёт тебя, мой мальчик, впереди. Когда повсюду кровь людская льётся, удастся ли младенцу уцелеть, но даже если счастье улыбнётся, нужду придётся век ему терпеть. От алчности людской куда сиротке деться? А стоит превратиться в бедняка, товарищи безоблачного детства на сироту уж смотрят свысока. И вряд ли корка чёрствая найдётся у них, чтоб поделиться с сиротой, когда идти несчастному придётся к друзьям отца с протянутой рукой. Как ни целует бедный край одежды; как он ни молит богача помочь – на состраданье тщетные надежды… Сиротку отовсюду гонят прочь. А если кто подаст испить водицы, той капли, что изволит уделить, не говоря о том, чтобы напиться, не хватит даже губы омочить. Ещё ведь, на столе меняя блюда, начнут глумиться богачи над ним – проваливай, мол, пащенок, отсюда, еды не достаёт и нам самим. И даже в дни торжественных событий, когда всех нищих созывают в дом, при полном изобилии сасситий*, ему не хватит места за столом. Другие, локти разведя подальше, хватают мясо на его глазах, а сирота не солоно хлебавши оттуда возвращается в слезах. Ты сладко ел и спал на мягком ложе – теперь лишения придётся испытать! Астианакс! Сыночек! На рогоже отныне не всегда удастся спать. А будешь плакать, сверстников счастливых не тронут ни слеза, ни горький всхлип: те дети, чьи отцы остались живы, тех не приветят, чей отец погиб. О, Гектор! Жизнь твою прервали боги… Лежишь у кораблей и не откроешь вежд… Лежишь нагой, когда в твоём чертоге полным-полно неношеных одежд. Но ризы все, что от тебя остались, я на костре без жалости сожгу, чтобы твои хитоны не достались добычей ненавистному врагу». *Сассития – благотворительный обед | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
