И полдень тает спаниелем рыжим, и непрямоугольные миры, и первобытный хаос неподвижен внутри курчавой Иверской горы, и выманят наверх протуберанцы, не обернусь, но знаю наизусть – такой организацией пространства теперь я никогда не надышусь. Под трещинами каменного неба неровный серый грубый известняк, зелёные отметки наводнений, подземные овраги – и сквозняк там, где неверным кедом я ступала на твой ребристый серебристый спуск, в колонию кальцитовых кристаллов, не раскрывая створок, как моллюск, от рукокрылых прячась в нишах скользких, в меандрах холодея на ходу. Мне скажет Персефона – ты не бойся, иди, не так уж страшно здесь, в аду. В энергию застывших водопадов, в холодный бунт мерцающих озёр, клыков известняковых желтоватых ты обратишь свой страх и свой позор. -Приятель, слушай, убери свой Nikon, - прошу –одной из местных Персефон, - как в храме – ну нельзя на фоне ликов! – так здесь – нельзя, здесь сам ты - только фон! Нет воли разозлиться, рявкнуть – «тише!», их болтовня пуста – да неспроста. Они галдят –чтобы себя не слышать – и всё же их спасает красота, по капле, не спеша, как сталактиты растут в веках – так в нас растёт душа Вселенной, так тысячелетья слиты в спартанский твой космический ландшафт. А поклониться каменной Медузе лишь избранным дано – так за алтарь не каждого пускают. Разве –музы по кружевным полам, да пара стай нетопырей. А в карстовых глазницах звучит орган. Не поросли бы мхом! И как бы мне в сердцах не разразиться наивно-назидательным стихом… |