Песнь двадцать первая. Приречная битва. Так Ахиллес пригнал троянцев к броду, где медленнее бурый Ксанф течёт; бегущие скатились скопом в воду, но тут-то и попали в переплёт. Все реку перейти скорее норовили; срывались в омуты; сбивали слабых с ног; барахтались в водоворотах и вопили; и мало кто оттуда выплыть мог. Так из загона ломится отара; так гуси в щель щемятся, гогоча; так стаями, спасаясь от пожара, запруживает реки саранча. Многоголосый стон повис над речкой едва Ахилл с мечом туда вошёл, орудуя им, как хозяйка сечкой, когда капусту рубит на засол. Запахло в душном воздухе расправой: не миновала никого беда; вниз по реке текла уже кровавой ещё недавно бурая вода. Завидев над собою дротик длинный, троянцы сразу камнем шли ко дну – так мелкая рыбёшка от дельфина на взморье удирает в глубину. Спасения от смерти неминучей они напрасно ждали от богов – Ксанф безуспешно прятал их под кручей течением подмытых берегов. Двенадцать юношей, дрожащих с перепуга, из тех, кто под водою не исчез, чтоб в жертву принести у гроба друга. в живых пока оставил Ахиллес. И тут иная разыгралась драма: в пучинах Ксанфа утопив хитон, на берег выполз голый сын Приама, рождённый Лаофоей, Ликаон. Ахилл смотрел, глазам своим не веря; смотрел, раскрыв от изумленья рот, так, будто он перед собою зверя увидел из неведомых широт. Приама незадачливое чадо, ещё не так давно врасплох Ахилл застиг под сенью фигового сада и в плен тогда без боя захватил. Сложилось так, что с прочими за море Эвнею в рабство продан был и он, а у того по старой дружбе вскоре парнишку выкупил царь Имбры Гэтион. Приплыл в Арисбу Ликаон, а днями его и в Трою переправил друг. Одиннадцать деньков он пировал с друзьями, а на двенадцатый, увы, замкнулся круг. Ахилл воскликнул: «Ба! Вот это чудо! Взаправду, вижу чудо из чудес! Давно ли мы расстались?! Ты – откуда? Из мёртвых что ли заново воскрес? Придётся ведь и вправду ужаснуться, когда восстанут все, кого мы извели! Ну, ладно – из-за моря смог вернуться, но сможешь ли вернуться из земли?!» Ахилл занёс копьё над ним, но в ноги, за древко ухватясь, упал беглец, надеясь, что ему помогут боги и он отсрочит снова свой конец: «У ног твоих лежу я! Неужели, тебя не тронет жалкий жребий мой: ещё не истекли и две недели с тех пор, как возвратился я домой. Перетерпел все тяготы разлуки; и в море, и на суше мог пропасть; а получается, терпел я эти муки лишь для того, чтоб вновь к тебе попасть. Не я виновник твоего несчастья… Зло на меня напрасно не излей: с убийцею Патрокла по отцу мы братья, но родились от разных матерей. Для Гектора мы с братом Полидором со дня рождения почти что чужаки, но, к вашим непричастные раздорам, мы оба гибнем от твоей руки. Вот предложение послушай деловое: в тот раз тебе отдали сто быков – оставь меня в живых и больше втрое я уплатить за жизнь свою готов». Напрасно он молил: как чёрный дёготь в душе Ахилла разливалась желчь, и даже Зевс не мог его растрогать… Увы, как приговор звучала речь: «Замолкни! Я устал уже от воя. В живых оставить просишь?! Ни за что! Достаточно мне знать, что ты из Трои: неважно, Гектору ты брат или – никто! Когда был жив Патрокл, я очень многим за выкуп жизнь готов был сохранить; теперь мне бесполезно падать в ноги – желаю всех троянцев истребить! Заложники мы жизненных реалий! Я – полубог, властитель душ, герой, но Смерть придёт и щит из всех регалий не устоит перед её стрелой… Ты, недостойный моего мизинца, о чём рыдаешь, худший из вояк? С тобой мне больше некогда возиться – я раздавлю пятой тебя, слизняк. Закончен суд! Вердикт мой непреложен! В Троаде будет множество могил!» И, выхватив мгновенно меч из ножен, клинок в затылок юноше вонзил. Ногою в реку труп столкнул с обрыва, и издевательски добавил вслед: «Ступай на дно и ты сегодня рыбам ещё попасть успеешь на обед. Троянцы, будет так со всеми вами! И твёрдо зарубите на носу – вы ублажали бурный Ксанф быками, а я самих вас в жертву принесу!» Его заносчивость бурливый Ксанф задела… Обиженная жуткой похвальбой, река на перекатах зашумела, и бог стал думать, как пресечь разбой. И осенила бурный Ксанф идея: наказан смертью должен быть смутьян! На бой с ним бог подвиг Астеропея, вождя союзных Трое пеонян. Его на берег вытолкнули воды перед Ахиллом, в нескольких шагах… (А, надо вам сказать, у воеводы речной бог Аксий числится в дедах. Он дочь Акессамена Перибою во время утренних купаний совратил и внук его из вод, готовый к бою, навстречу Ахиллесу выходил.) Ахилл осведомился: «Сын отчизны чуждой, скажи мне, кто твои отец и мать? При случае в края какие нужно о гибели их сына сообщать?!» «Моя отчизна – Аксий неумолчный! Я – Пелегону сын и Аксию – я внук; на кончике копья мой адрес точный! Лови!» И дротики метнул с обеих рук… Едва Ахилл успел щитом закрыться, не то бы точно был насквозь прошит: один из дротиков слегка задел десницу; другой, до золотого слоя, впился в щит. Не ждавший столь ретивого порыва, Ахилл не рассчитал усилие своё и промахнулся – в вязкий грунт обрыва до половины врезалось копьё. Астеропей, напрягшись, попытался его из почвы вырвать сгоряча, но тщетно… И Ахилл с ним расквитался ударом богатырского меча. И молвил победитель: «В мире много божеств текучих и стоячих вод, но разве может внук речного бога с тем спорить, кто ведёт от Зевса род?! Мне ли бояться их лихих наскоков! Кого пытался он сразить – пигмей! Насколько Зевс превыше всех Потоков, настолько я сильнее их детей… Всяк перед Зевсом голову склоняет, чтоб понапрасну не навлечь беды: с ним ни Аид равняться не дерзает, ни Океан, родитель всей воды. В бою с потомком Зевса Ксанф могучий тебе, Астеропей, не мог помочь!» Ахилл рывком извлёк копьё из кручи и от убитого умчался прочь. Пеонов, бросившихся врассыпную, он, как охотник боровую дичь, мечом и пикой бил напропалую… (Вот список тех, кого сумел настичь: Ферсилох, Эний, Мидон, Астипил, Фразий, Офелест, Мнесс). И многих бы ещё сразил, наверно: из них не уцелел бы ни один, но, до предела возмущённый скверной, Ксанф подал глас утробный из глубин: «Эй, Ахиллес! Ты по какому праву в мои пределы вторгся, негодяй? Коль выдал Зевс троянцев на расправу, на берег выгони и там их истребляй. А русло забивать речное – глупо: я пробиваюсь из последних сил; во мне нагромоздил ты горы трупов и путь-дорогу к морю преградил!» Ахилл ответствовал: «Не защищай поганцев и дам тогда тебе я передых. Но буду бить до той поры троянцев, пока из них хоть кто-то есть в живых!» Стеснённая река рассвирепела; река взбугрила пенные валы; река на всю округу заревела, как на базу – голодные волы. Тела погибших вынося наружу, живым предоставляя в гротах кров, река разбушевалась, и на сушу Ксанф вырвался из тесных берегов. Испуганный Ахилл хотел дать ходу, но в топком иле намертво увяз, и, чтоб случайно не свалиться в воду, рукой схватился за могучий вяз. Но вяз обрушился, и вся куртина сползла по склону, увлекая лозняки: в мгновенье ока прочная плотина образовалась поперёк реки. Ахилл помчался прочь быстрее пули, но и река вздувалась так легко, как на глазах хозяйки из кастрюли, вскипая, убегает молоко. Река не отпускала горемыку: шипя, швыряла гравий и песок – так под уклон несётся по арыку, опережая поливальщика, поток. Ахилл бежал, и медь на нём гремела; о кочки спотыкался и петлял, а мутный вал героя то и дело бил по спине и за ноги хватал. Вода всплошную покрывала поле и почву выбивала из-под ног. Река до горизонта разлилась на воле… Ахилл от этой гонки изнемог… Сильнее бог сильнейшего из смертных, в каких бы тот героях ни ходил: Ксанф бушевал – удары волн несметных лишили Ахиллеса мужества и сил. У бедного подкашивались ноги и, растеряв былое удальство, оглядывался он – не все ли боги с Олимпа ополчились на него? А разъярённый Ксанф совсем озлился; помчался, волны встречные гоня. И перепуганный Ахилл взмолился: «О, Зевс! Да есть хоть кто-то за меня? Мать говорила, мол, угодно небу, чтобы погиб я в схватке боевой; что честь победы ты даруешь Фебу; что Феб сразит меня стрелою золотой… Сдаётся мне, была то лишь отмазка, чтобы в болото глубже заманить, и вы меня, как глупого подпаска, решили в мутной речке утопить! Не зная броду, выберусь едва ли: слабею, из-под ног уходит твердь… Уж лучше Гектору меня убить бы дали, чтобы достойной выглядела смерть!» И Посейдон с заботливой Палладой ему явились в облике людей и успокоили: «Паниковать не надо! Ксанф не изменит участи твоей. Не унывай и вскоре ты увидишь, как полая вода пойдёт на спад, но и тогда, когда на берег выйдешь, продолжи избивать троянских чад. Гони, пока их не загонишь в Трою, а там уже и время подойдёт сразиться Гектору наедине с тобою и Гектор от руки твоей падёт». И словно растворились эти двое… И снова духом воспылал Ахилл… Но Ксанф не оставлял его в покое и всю уже равнину затопил. Он разливал всё дальше, дальше струи… До горизонта, сколько видел глаз, везде тела убитых, копья, стрелы, сбруи, покачиваясь, плавали в воде. Но Ахиллес бежал по изволоку и, так как сам его настичь не мог, был вынужден к Симоису, притоку, за помощью тут обратиться бог: «Симоис! Собирай запасы влаги: росу, ручьи, колодцы, родники; до малых лужиц осуши овраги; неси деревья; камни волоки. Соединим все воды воедино и Ахиллесу преградим пути; опутаем герою ноги тиной, чтобы не мог он никуда уйти. Я в омут унесу его и слоем огромных сверху навалю камней; а над камнями холм песка намоем – никто и не найдёт его костей! Ни сила, ни доспехи не помогут ему позорной смерти избежать и на могиле почестей не смогут ахейцы мирмидонцу воздавать». И снова Ксанф, ревя как оглашенный, вокруг нагромождая груды тел; швыряя грязь; плюясь кровавой пеной, на ослабевшего Ахилла налетел. Его настырность испугала Геру… Раздумывая, как бы Ксанф унять, она решила экстренные меры для выручки Ахилла предпринять. Такой наказ даёт она Гефесту: «Ксанф может натворить немало бед! Поставь-ка, сын, негодника на место, чтоб не совал свой нос куда не след. Лиши его и фауны, и флоры! Грозиться будет, не спусти ему! Не поддавайся на шантаж и уговоры… Закончишь по сигналу моему! А я пока что космы туч нахмурю, Зефира с Нотом выпровожу в путь – пусть ветры на море поднимут бурю и пособят тебе пожар раздуть». Дохнул Гефест – и поле запылало: сгорели трупы; высохла вода… Как будто бы и битвы не бывало на этом самом месте никогда. Так летний сад под ливнем намокает, но с севера Борей дохнёт едва, и под лучами солнца высыхает уже через мгновение листва. Бог в реку пламя бросил: запылали вода и берега, Ксанф усмирил свой бег. В глубинах рыбы задыхаться стали, всплывая на поверхность брюхом вверх. Когда уже от пламени пожара вода на стрежне стала закипать, не вынеся немыслимого жара, Ксанф о пощаде слёзно стал взывать: «Осилить огнедышащего бога не в силах я! Гефест, не дай сгореть! Троянцев бьют – туда им и дорога! Я зарекаюсь защищать их впредь!» А сам горел: ивняк, кусты ожины, восковник, тополя, камыш с кугой… Реки не стало – только мочажины похожи были на котлы с ухой. И обратился Ксанф с мольбою к Гере: «За что твой сын так мучает меня? Пусть я виновен, но, по крайней мере, намного меньше, чем твоя родня! Когда велишь, свой норов укрощаю... Троянцы, пропадом они все пропади! Клянусь, что больше их не защищаю, но и Гефеста тоже укроти». И Гера молвила: «Достаточно наказан ты, Ксанф! Не смей троянцам больше помогать. Оставь его, Гефест, бог не обязан из-за презренных смертных погибать». И прекратив губительство природы, Гефест огонь небесный укротил, а Ксанф опять размеренные воды долиной вольно к морю покатил. Но пахло в воздухе рукоприкладством: втянулись боги прочие в скандал… За сварой с нескрываемым злорадством с Олимпа громовержец наблюдал… При нём они ругались не впервые, но всё не доходил до драки спор, а тут уже стихии мировые столкнул между собою их раздор. Зарницами вся Ида полыхала… Их грозные заслышав голоса, ревело море, и земля стонала, и громом отзывались небеса. Разлился дух вражды по мирозданию… Но требовал развития процесс… И первый на Афину с громкой бранью обрушился разгневанный Арес: «Назойливая, дерзостная муха, ты вечно лбами сталкиваешь нас! По милости твоей вся заваруха меж нами началась и в этот раз. Зачем позволила ты Диомеду на битве тело растерзать моё и, чтобы смертный одержал победу, сама ещё направила копьё! Что выкатила наглые гляделки?! Вот до тебя сейчас я доберусь и, наконец, за подлые проделки сегодня в полной мере разочтусь!» И бог войны, на безрассудства скорый, копьё вонзил в бахромчатый эгид, в эгид, покрытый золотом, который перуном даже Зевс не изъязвит. Афина вскрикнула: «Копьё ты поднимаешь, безумец подлый, на свою беду – раз превосходства моего не понимаешь, тебя я мигом в чувство приведу!» С межи валун схватила покрупнее, рукой лилейной в небо подняла и так Аресу съездила по шее, что тот упал… По миру дрожь прошла! Лавины снежные так сходят с гор зимою. Так скалы рушатся с раскатом громовым. Случайно упади Арес на Трою, и город был бы погребён под ним. На семь гектаров распростёршись, как убитый Арес лежал, глаза застлала мгла… Но подбежала тут же Афродита и прочь сообщника под ручку повела. Озлилась Гера: «Ишь, наперсница фигляру! Похлопочи вокруг него, похлопочи! Паллада, догони-ка эту пару и хорошенько Афродиту проучи!» Паллада и сама давно хотела смазливую богиню шугануть; вдогонку уходящим полетела, и кулаком ударила Киприду в грудь. Колени у Киприды подкосились; затрепыхалось сердце, как желе; перед Афиной оба повалились; и растянулись в прахе на земле. Паллада рассмеялась: «Ох, герои! Вы оба только на словах сильны… Да будь такие все защитнички у Трои, и памяти бы не осталось от войны!» И Посейдон промолвил: «Феб, мы тоже давай-ка встретимся на бранном рубеже, ведь оставаться в стороне негоже, когда другие начали уже. Без боя перед Зевсом появиться обоим будет стыдно, почитай… А чтоб с началом долго не рядиться – ты помоложе, вот и начинай! Однако если вспомнить время оно, у нас любить троянцев нет причин… Забыл, как на царя Лаомедона батрачили, не разгибая спин? Я возводил здесь крепостную стену, ты пас на дальних склонах Иды скот, когда за обусловленную цену Зевс обязал нас отработать год… И как нас горделивый царь уважил, когда за платой час настал придти?! Обоим так накостылял, что даже едва успели ноги унести. Не позабуду никогда тех слов суровых! Он слугам повелел нас гнать взашей: тебя грозился в рабство сдать в оковах; оставить обещал обоих без ушей. Он делал это вопреки обету: ведь сам он эту цену назначал… За подлость надо бы призвать к ответу, а ты потворствовать троянцам стал!» Феб отвечал: «Считаешь ты, наверно, что я и поступиться реноме готов из-за созданий эфемерных? Но я пока ещё в своём уме! И даже на ахейцев как ни злись я, с тобой сражаться мне какой резон из-за существ, которые, как листья на ветках, отживают за сезон… Я боя не начну! Пусть люди сами друг друга истребляют, как хотят». И, поискав сестру и мать глазами, Феб повернулся и пошёл назад… На брата напустилась Артемида: «Бежишь, стрелы не выпустив, стрелок? Уж хоть бы покуражился для вида; не поджимал хвоста как тот щенок! Ты же хвалился на пиру, приятель, что Посейдону, мол, не сдобровать: “подумаешь – земли он колебатель, я и его могу поколебать!”. И что же в результате, сокол ясный? Герой был только на словах удал! Теперь молчи, как рыба, трус несчастный. И впредь чтоб даже рта не раскрывал!» Решив, что огрызаться – труд напрасный, упрёки Феб без звука проглотил, но только Геру этот выпад грязный до самых фибр душевных возмутил… Она взвилась, как кобра: «Ах ты, сука! Никак, со мною драться собралась?! Поранить вознамерилась из лука? Нет, Феба, не на ту ты нарвалась! Власть поручил над жёнами земными Зевс неразумной бабе сволочной, а та уже бесстыдно возомнила, что может помыкать его женой?! Взамен того, чтобы козлов и ланей гонять себе спокойно по горам, меня мечтаешь в рог согнуть бараний? Ну, наглая, сейчас тебе задам!» Рукою левой за руки схватила и сжала так, что захрустело там, а правой лук с плеча её стащила и луком отхлестала по ушам. Рванулась Артемида ошалело, пытаясь вырваться из цепких рук: колчан открылся, разлетелись стрелы; у Геры золотой остался лук… Как от орла лесная голубица стремглав бросается в любую щель, в слезах умчалась Фебова сестрица. На том и завершилась их дуэль… Гермес тогда оборотился к Лето: «Идти опасно против Зевсовых супруг! За небреженье к нормам этикета недолго нахватать и оплеух. С тобой вовеки не рискну сражаться; и превосходство в силе признаю; ты вправе перед всеми величаться тем, что меня осилила в бою». Его капитуляция нимало у Лето не развеяла тоску: она в то время стрелы собирала, рассыпанные всюду по песку. По зыбям собрала богиня стрелы, и лук, забытый дочкой, подняла, и с поля боя в дальние пределы за Артемидой грустная пошла. Та в это время на Олимп примчалась, где Зевс за боем наблюдал с крыльца, и от обиды горько разрыдалась, усевшись на коленях у отца. А Зевс, как будто ничего не видел, побитую охотницу спросил: «Кто из богов дочурочку обидел? За что так Артемиду оскорбил?» Растрёпанная дева говорила, а слёзы градом сыпались из глаз: «Твоя супруга, Гера, оскорбила, зачинщица всех распрей среди нас!» (К любым другим карательные меры Зевс тут бы применил наверняка, но там, где надо урезонить Геру, – ногой бы топнул, да кишка тонка). Тем временем к Олимпу с поля боя когорта остальная подалась: кто жаловаться Зевсу на побои; а кое-кто победою кичась… Но Аполлон в пути отстал от прочих и на дорогу к Трое своротил, блюдя наказ отцовский: «чтоб до ночи Ахилл священный град не захватил». А на земле от края и до края не затихал ни на мгновенье бой: Ахилл на город шёл, уничтожая нещадно всё и вся перед собой. Смятенный царь Приам со Скейской башни за бегством воинов троянских наблюдал и, видя, как те гибнут в рукопашной, царь дряхлый от бессилия рыдал. (Огонь пожара пажити сухие так пожирает, пастухов страша, и те на приближение стихии глядят как лягушата на ужа.) Но выход Феб нашёл оригинальный из полного, казалось, тупика, когда троянцев ждал исход фатальный и гибель города была уже близка. Бог действовал решительно и споро… Против Ахилла выйти побудил он Агенора (сына Антенора), в ком пыл ещё душевный не остыл. Призыв его был Агенором понят… Остановившись одаль от ворот, он размышлял: бежать – Ахилл догонит; стоять на месте: налетит – убьёт! Но может, всё-таки его дождаться: дорогу Ахиллесу пересечь и в сторону от города податься – его в предгорья за собой увлечь? И так решил: «Отрину-ка тревоги! Ахилл, конечно, страшен и силён; к нему, конечно, благосклонны боги; но всё-таки обычный смертный он». И Агенор остался ждать Ахилла, копьё сжимая для броска в руке… (За тем, чтоб Смерть его не подкосила, Феб из-под дуба наблюдал невдалеке). И так, как барс, заслышав недалече рога ловцов, спускается к ним с гор, к Ахиллу из бегущих толп навстречу сын Антенора вышел, Агенор. И закричал: «Ахилл, священной Трои тебе, губитель, никогда не взять, ведь есть ещё и среди нас герои, способные за город постоять! Готовься ты и сам на ратном поле, у стен троянских голову сложить!» Метнул копьё – и то попало в голень, но вот поножа не смогло пробить… Ахилл его угроз не испугался, ответа не заставил долго ждать и тут же к нападавшему помчался, чтоб по заслугам наглецу воздать. Вот-вот настигнет… Да не тут-то было: Феб Агенора облаком облёк и, в образе его, перед Ахиллом пустился сам по полю наутёк. Бежал он мимо города – в сторонку… И бег, по виду, был нетороплив… И бросился Ахилл за ним вдогонку, о главной цели начисто забыв. А Феб то удирал во все лопатки, то подпускал поближе иногда, как, притворясь подранком, куропатка мальчишек прочь уводит от гнезда… | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
