Песнь четырнадцатая. Обольщение Зевса.

 

Наполнился весь мир такой угрозой,

что даже мёртвый подскочил бы на одре…

Ужасный этот рёв многоголосый

услышал Нестор у себя в шатре.

И озадаченный услышанным немало,

он к гостю обратил тревожный взгляд:

«Не знаешь, что бы это означало?

Мне кажется, поблизости кричат…

Ты отдохни здесь, Махаон, после обеда,

испей ещё для бодрости вина,

а там уже и ванну Гекамеда,

чтоб кровь отмыл ты, подогреть должна.

Я ненадолго отлучусь пока что:

лишь доберусь к ближайшему холму,

к его вершине поднимусь по скату

и разузнаю досконально, что к чему».

Он взял копьё, сподручное атлетам,

и плащ пурпурный обернул вокруг рамен,

щит прихватил, у входа Фразимедом

оставленный отцовскому взамен.

Но только стан окинул Нестор взором,

как понял, что хозяйничают тут

троянцы и покрытые позором

ахейцы с поля бранного бегут.

И он остановился на распутье,

раздумывая, что же предпринять:

напор врагов у кущи встретить грудью

или скорее к Агамемнону бежать…

 

Как затихает перед бурей море

и гладь его лишь зыблется едва,

так и у Нестора в душевном споре

от разных дум шла кругом голова.

И он решил не ввязываться в сечу,

а к Агамемнону добраться поскорей,

но тут увидел, что идут навстречу

сам Агамемнон, Диомед и Одиссей.

Они раскаты тоже услыхали

и разузнать, в чём дело, вместе шли

оттуда, где на берегу стояли

поодаль от других их корабли.

До сей поры мучительные раны

вселяли в их сердца печаль-тоску;

они брели, на копья опираясь

и тяжело ступая по песку.

Росло в них с каждым шагом беспокойство…

Решив, что Нестор припустился наутёк,

вожди пришли в полнейшее расстройство,

и Агамемнон, помрачнев, изрёк:

«То, что творится, хуже сна дурного!

Как видно, Нестор, всё к тому идёт,

что ненавистный Гектор сдержит слово –

нас истребит и корабли сожжёт!

Надеялись напрасно мы на чудо –

что Зевс и нас поддержит, наконец,

но, как я понимаю, дело худо,

когда уже и ты бежишь, мудрец!

 

О, боги! Хоть осознавать и горько,

но как же дело далеко зашло:

ахейцам ненавистен я настолько,

что и погибнуть рады мне назло».

 

И Нестор отвечал ему унылый:

«Да, Агамемнон! Что греха таить:

теперь и громовержец сам не в силах

того, что совершилось, изменить!

Увы, стена, твердыня наша, пала:

смятение, убийство, вопль кругом;

разрозненные толпы чем попало

на берегу сражаются с врагом.

Вот я и захотел тебя проведать:

пока не выбил нас небесный гром,

как быть теперь и что нам дальше делать

давайте обмозгуем вчетвером.

Коль хочет Зевс покрыть нас мраком вечным,

то примем, что назначено судьбой…

Одно скажу, вожди, я: вам, увечным,

пока не стоит ввязываться в бой».

 

Царь отвечал: «Сил столько положили,

от тяжкого труда изнемогли,

вокруг такой глубокий ров отрыли

и стену мощную такую возвели!

Но проку нет от тех трудов бесцельных:

не защитили ни стена, ни ров;

уже при самых кормах корабельных

мелькают копья и щиты врагов.

Боюсь, друзья, что Гектора сегодня

нельзя уже никак остановить,

как видно Зевсу самому угодно

нас вдалеке от дома истребить.

Спасение в единственном я вижу:

пока не полыхнуло всё огнём,

суда, к воде стоящие поближе,

давайте быстро на море столкнём.

На якорях там, закрепившись прочно,

останемся стоять до темноты,

а лишь враги напор ослабят ночью,

столкнём и те, что дальше от воды.

Ведь стыд не дым, авось не выест очи;

умоемся и будем дальше жить;

уж лучше убежать во мраке ночи,

чем здесь бесславно головы сложить».

 

Но, бросив на владыку взгляд гневливый,

промолвил возмущённо Одиссей:

«К чему склоняешь, властелин пугливый,

ахейцев – самых храбрых из людей?!

Ты что, от страха, царь, совсем рехнулся?!

Как мог до малодушия дойти!

Да как язык твой только повернулся

постыдные слова произнести?!

Ареса слуги век должны трудиться

в жестоких битвах и лишения терпеть:

нам Зевс судил с оружием родиться,

чтобы на поле брани умереть.

 

Как вообще ты можешь править нами?!

Верховный вождь! Царь, за упрёк прости:

тебе бы не командовать войсками,

а где-нибудь в горах овец пасти.

Возможно, многих ждёт погибель вскоре

у моря на прибрежной полосе,

но если спустим корабли на море,

то разбегутся и погибнут все.

Речам уничижительным зря внемлем:

позориться зачем же на весь свет?

Нет, Агамемнон, план твой неприемлем,

и отвергаю я губительный совет!»

 

Воскликнул царь: «Упрёк не принимаю!

Ты больно душу уязвил мою!

Ведь я же не бежать повелеваю,

а повод для раздумий подаю.

Тот сыщется, возможно, между вами,

кто присоветует, как прекратить разгром,

и я воспользуюсь его словами,

хоть он не старцем будет, а юнцом».

 

И Диомед промолвил: «Рановато

нам в полымя бросаться из огня,

а за советом далеко ходить не надо:

достаточно вам выслушать меня.

Хотя, вожди, я здесь и всех моложе,

а Нестору так в сыновья гожусь,

из рода славного я вышел тоже

и древней родословною горжусь.

Парфей, мой прадед, живший в Калидоне,

родил троих отважных сыновей,

и возрастали в городе Плевроне

Мелас, а также Агрий и Ойней.

Охоту деда моего Ойнея

ещё никто в Элладе не забыл,

а что касается отца, Тидея,

так вам самим известно, кем он был.

На дочери Адраста, Деипиле,

женился, как вы знаете, Тидей,

и братство тем союзом закрепили

они с древнейшим родом матери моей.

Цари, теперь, когда мой род вам ведом,

хочу о деле повести я речь,

и, зная родословную, моим советом

вы попросту не вправе пренебречь.

Хотя в бою от нас немного проку,

хоть немощные страждут телеса,

в сражение пойдём, но встанем сбоку,

чтоб людям показаться на глаза.

Пусть ощутят нас зрением и слухом

те, кто готов удариться в бега:

увидев нас, они воспрянут духом,

и яростно ударят на врага.

Вернутся те, что доблесть позабыли:

ведь многие бездействуют вдали».

Вожди совету следовать решили

и с тем на гул сражения пошли.

А Посейдон поплёлся им навстречу

согбенным старцем без поводыря:

взял за десницу и крылатой речью

напутствовал скорбящего царя:

«Царь Агамемнон! Ныне враг твой давний,

Ахилл, злорадствуя, на твой позор глядит

и у него, творца твоих страданий,

ликует сердце мрачное в груди.

Ему ещё обида выйдет боком!

А ты крепись! Любезен ты богам…

Во времени, возможно, недалёком,

придётся тяжко и твоим врагам.

Троянцы не удержатся при кущах

и будешь ты приятно удивлён,

увидев вскоре посреди бегущих

владык троянских и вождей племён».

И полем вдаль понёсся к цепи горной,

взвывая голосом, неслыханным вовек,

как бы одновременно во всё горло

кричали десять тысяч человек.

Вслед богу изумлённый Агамемнон глянул,

но даже взглядом царь не уследил

как Посейдон уже меж воинств канул

и к бою всех ахейцев побудил.

 

А на Олимпе в это время Гера

обозревала Зевсовы дела

и за проделки мужа-изувера

в последних выражениях кляла.

Приняв ахейцев под свою эгиду

и размышляя, как их защитить,

она решила полететь на Иду

и попытаться Зевса обольстить.

Возможно, он под ласками растает

и от трудов на время отойдёт;

любовью насладиться возжелает,

а близостью насытившись, уснёт.

 

Желаемого женщина добьётся,

будь на земле хоть пекло, хоть потоп…

И если крепость с ходу не сдаётся,

то в ход пойдут осада и подкоп.

Так размышляла Гера над сюжетом

и у неё созрел коварный план,

как Зевса обольстить, чтобы при этом

ещё не заподозрил тот обман.

Как не отправит полководец мудрый

без провианта армию в поход,

так женщина без туши и без пудры

к мужчине на свиданье не пойдёт.

Запором, Олимпийцам неизвестным,

чтобы никто ей не мешал теперь,

в опочивальне, созданной Гефестом,

богиня заперла входную дверь.

И на пол с белых плеч хитон спустила:

лилейною сверкая наготой,

всё, до пылинки мелкой, с тела смыла

душистой амброзической водой.

И Гера благовонными маслами

вся умастилась с головы до пят,

и до земли дошёл под небесами

её духов неповторимый аромат.

Её причёска – целая сюита!

Не то что локон, каждый волосок

в причёске стратегически просчитан.

И легкомысленный продуман завиток…

Густые волосы, лежавшие фривольно,

сплела и уложила поровней;

с главы на плечи ниспустила волны

божественно благоухающих кудрей.

В узорах ризу, что Афина ей соткала,

ту, что на выход Гера берегла,

из золотого сундука достала

и плечи дивной ризой облекла.

Застёжкой золотою застегнула

её над грудью Гера, а потом,

обозначая прелести фигуры,

стан опоясала кисейным пояском.

Решив, что на ланитах слаб румянец,

немедленно исправила изъян,

на щёки наведя красу и глянец,

мазком белил и капелькой румян.

Плесницы подвязала к икрам ножек;

прошлась игриво, выверяя шаг,

и при ходьбе тройные подвеси серёжек

в такт мелодично звякали в ушах.

 

Накрашен ротик, носик чуть припудрен;

любовной негой дышит томный взор;

скрывает восхитительные кудри

полупрозрачный невесомый флёр.

А бёдра! Бёдра!!! Не отыщешь слова…

Всё в облике её и вызов, и кураж!

Итак, она была почти готова

строптивца Зевса брать на абордаж…

Но, знающей повадки волокиты,

чтоб безраздельно властвовать над ним,

ещё любовный пояс Афродиты

был Гере позарез необходим.

Источник флирта и флюидов страсти!

Ничем не превзойдённый приворот…

Под магией его волшебной власти,

теряет волю и безумствует народ.

На нём записан брачный трепет ланей,

весь спектр улыбок, вздохов, льстивых слов,

нежнейшие прикосновенья дланей,

мечты и грёзы полуночных снов.

 

И, прежде чем отправиться на Иду,

из спальни Гера шествует во двор

и, отозвав от прочих Афродиту,

коварная заводит разговор:

«К тебе я с просьбой, душечка Киприда:

на время ты бы поясок дала…

Или ещё по-прежнему сердита?

Простить не можешь прошлые дела?

Мне пояс нужен для благого дела:

ты знаешь, что за гранью дальних стран

живут семьёй у самого предела

Тефида-мачеха и отчим Океан.

Во время войн кровавых Зевса с Кроном

они ко мне с заботой отнеслись

и холили, пока за власть над троном

мой муж и брат с моим отцом дрались.

Хочу их навестить в пенатах скромных:

и погощу, и их повеселю –

ведь я своих родителей приёмных

не меньше, чем действительных люблю.

Но в их семье давно царят раздоры;

они друг друга видеть не хотят;

там каждодневно вспыхивают ссоры,

и порознь Океан с Тефидой спят.

Жене и мужу враждовать негоже,

и мне бы их хотелось помирить…

Возможно, на супружеское ложе

твой пояс их поможет уложить…»

 

О, Гера! Для любовного визита

под ложь такой фундамент подвела,

что уж никак прелестница Киприда

ей отказать, конечно, не могла:

«О ссоре все наслышаны в округе!

Когда им хочешь помощь оказать,

то как могу я Зевсовой супруге

в таком похвальном деле отказать!

Готова послужить своим искусством

во благо сохранения семьи

и снова возвратить их к нежным чувствам.

Осуществи же замыслы свои!»

 

Ну как не восхититься этой сценой?!

Вот пояс Гере подала, и та

надёжно прикрепила дар бесценный

в укромном месте ниже живота.

Капкан насторожён как раз над лоном…

Ликует Гера, опустив подол:

«Ну, погоди! Теперь по горным склонам

ты у меня попрыгаешь, козёл!»

 

И, бросившись в небесные стихии,

богиня понеслась во весь опор,

над серыми холмами Пиерии

и над вершинами фракийских гор.

Эмафии долины миновала;

свернула в море над горой Афон

и с облаками к Лемносу помчала,

едва стопами не касаясь волн.

 

На Лемносе ей встреча предстояла:

кудесника блажного ремесла,

Гипноса там богиня разыскала,

с ним поздоровалась и за руку взяла:

«Всесильный Сон, ты был всегда мне другом

и помогал во время прошлых встреч…

Могу ли снова я к твоим услугам

в стеснённых обстоятельствах прибечь?

Секс с Зевсом намечается, похоже…

Твоя задача состоит в одном:

как только Зевса я приму на ложе,

ты усыпи его истомным сном.

Пусть он как можно дольше будет сонным…

А я, вернувшись на Олимп из здешних мест,

с тобою расплачусь великолепным троном,

который выкует из золота Гефест.

Представь себе хотя бы на минутку,

как будешь красоваться на пирах».

 

Но Сон разволновался не на шутку

и от неё не стал скрывать свой страх:

«Не то что лежебоку на диване,

мне усыпить, ты знаешь, по плечу

и смерч в степи, и волны в океане,

но связываться с Зевсом не хочу.

Век не избыть позора мне такого,

как в прошлый раз, когда я был им бит;

и в сон повергнуть громовержца снова

возьмусь тогда лишь, если сам велит.

Когда Геракл, разрушив стены Трои,

в отечество своё оттуда плыл,

чтоб ты могла расправиться с героем,

я, как ты помнишь, Зевса усыпил.

А ты наслала бурю и к Коосу

отбросила корабль Геракла от друзей,

но мне за то, что действовал без спросу,

пришлось ведь шкурой рисковать своей.

Зевс разъярённый на команду нашу

набросился, очнувшись от спанья,

и разбросал всех, заваривших кашу,

но крайним в деле оказался я.

Меня тогда он, гневный, обыскался,

желая сбросить в Тартар, и живой

я только потому лишь и остался,

что Никта-мать укрыла темнотой.

Боюсь, как дело наказания коснётся,

опять ты, Гера, убежишь в кусты,

а громовержец, сразу как проснётся,

меня в Аид низвергнет с высоты».

 

Пришлось пуститься Гере в уговоры,

оправдываться, сетовать, юлить,

а заодно и золотые горы

упрямцу за услугу посулить:

«Зря трусишь, Сон! Для страхов нет причины…

Не стоит краски загодя сгущать!

Неужто думаешь, что как родного сына

Зевс и троянцев станет защищать?

Спокойно шествуй! Ну а я сумею

помочь в осуществлении мечты:

дам в жёны юную хариту Пазифею:

ведь много лет по ней вздыхаешь ты».

Уж точно против этого посула

Гипнос влюблённый устоять не мог,

но всё-таки, боясь, чтоб не надула,

так говорил коварной Гере бог:

«Ты знаешь, Гера, как бы ни страшился

я Зевса гневного, но я не истукан,

и ради Пазифеи бы решился,

да где гарантия, что это не обман?

Что ты обещанное истинно исполнишь,

клянись мне Стикса чёрною водой,

а то ещё потом, гляди, не вспомнишь

отдать мне руку Пазифеи молодой.

И ты земли коснись одной рукою,

другой – коснись ты моря светлых вод;

и поклянись мне солнцем и луною;

и клятва пусть до Тартара дойдёт.

Пусть в преисподней заточённые Титаны

всем засвидетельствуют твой обет:

нарушишь – год лежать придётся бездыханной,

потом в изгнании томиться девять лет».

(Среди богов такое встретишь редко:

хоть боги даже чаще смертных врут,

но очень неохотно тени предков

в свидетели своим словам берут.)

 

От клятвы Гера отказалась бы охотно,

но, делать нечего, она сдалась

и поклялась богами преисподней;

и Стикса тёмною водою поклялась.

И только Гера поклялась, взлетели

они над Лемносом в заоблачную высь

и, облаком укрытые, к заветной цели

быстрее птиц небесных понеслись.

За Лектом позади осталось море;

буруны белые блеснули на косе;

поплыли рощи, и пред ними вскоре

могучий Гаргар встал во всей красе.

В густой дубраве опустились боги –

и у дубов вершины затряслись;

к лугам альпийским вышли, и дороги

у Геры тут с Гипносом разошлись.

Гипнос отстал и рядышком с опушкой

на ели вековой остался начеку;

для конспирации прикинулся кукушкой:

сидит себе, кукует на суку.

А Гера быстрым шагом к властелину

пошла наверх между ручьёв и скал

и поднялась на самую вершину,

туда, где громовержец восседал.

 

Подобная хрустальному фужеру

богиня появилась перед ним…

Настал момент, и Зевс увидел Геру…

И страсть слепая овладела им…

Такая страсть, как в юности беспечной,

когда грешил с ней первый раз тайком,

и он супруге кинулся навстречу:

«Ты здесь?! Откуда?! Почему пешком?»

Лукавит Гера: «Вот хочу с визитом

Тефиду с Океаном посетить,

а по пути заехала транзитом,

о том, что отбываю, сообщить.

Должна же я у мужа отпроситься?!

Да заодно привет твой отвезу.

Но я спешу – меня там колесница

под Идой дожидается внизу».

 

Но Зевсу всё уже « по барабану»

и он, пылая страстью, говорит:

«Не торопись! Успеешь к Океану…

Надеюсь, это дело не горит?!

 

А у меня в груди пожар не меньший,

чем в день, когда тебя я соблазнил:

так не хотел я ни одной из женщин

и ни одной супруги из богинь.

С прекрасною Европой не сравняю,

хотя и очарован ею был;

и ни Алкмену, ни Семелу, ни Данаю,

ни Дию я так страстно не любил.

Как объяснить – не знаю – чувство это,

но только я как будто сам не свой –

так не пленялся ни прелестной Лето,

и ни кудрявою Деметрой*, ни тобой.

Давай же зову плоти покоримся!

Пока бушует жар в моей крови,

отставим все дела и насладимся

с тобой на ложе перлами любви!»

 

На это Гера мужу отвечала,

притворно сокрушаясь между тем:

«О чём ты говоришь! Не доставало

мне, милый, только нравственных проблем!

Супругу хочешь ты покрыть позором?!

А что как Олимпийцы с высоты,

на Гаргаре, где всё открыто взорам,

увидят наши голые зады?

Сам знаешь, перед ними появиться

зазорно будет на Олимпе и тогда

мне впору хоть сквозь землю провалиться

или сгореть бесследно от стыда.

Ведь засмеют безжалостные боги!

И, вообще, не надо забывать,

что для утех у нас в златом чертоге

есть мягкая двуспальная кровать!»

Но Зевс заверил: « Гера, нас с тобою

ни бог, ни смертный не увидят здесь –

я облаком златым сейчас накрою:

захочешь – луг; захочешь – Гаргар весь!

Под полог без единого оконца

не то что взгляд сторонний не пройдёт,

но даже луч всевидящего солнца

сплошной покров над нами не пробьёт».

 

Скала в мгновенье ока стала лугом:

ковёр из трав цветущих был готов.

Зевс заключил в объятия супругу

и уложил на ложе из цветов.

Росистый лотос, гиацинты и шафраны

их высоко держали на весу,

и облако златое непрестанно

на них роняло светлую росу.

Описывать и долго, и конфузно,

как дозревает Зевс до дрожи и до спазм,

а Гера имитирует искусно

истому, негу, исступление, оргазм.

 

* Перечисленные женщины и богини родили Зевсу:

Дия – Пирифоя; Даная – Персея; Алкмена – Геракла;

Европа – Миноса и Радаманта; Семела – Диониса;

Лето – Аполлона и Артемиду; Деметра – Персефону.

 

Скажу, что Сон из рощи вышел с честью…

Как то и предусматривал прогноз,

усталый Зевс уснул, и с доброй вестью

вниз к Посейдону полетел Гипнос.

И, встретившись с черноволосым богом,

без экивоков и окольных слов,

немедленно похвастался итогом

им только что исполненных трудов:

« Бог Посейдон, дерзай теперь открыто,

ахейцев вдохновляй и в бой веди –

любовью насладился Зевс досыта

и безмятежно спит у Геры на груди».

 

Гипнос в иные отлетел пределы –

туда, где поздний вечер наступал,

а Посейдон в дружинах оробелых

явился и к ахейцам так взывал:

«О воины ахейские, доколе

вам отступать – за нами пядь земли!

Что! Неужели, как отдали поле,

так и поджечь позволим корабли?!

Хоть защищаться трудно без Ахилла,

отсутствие его лишь пол-беды,

сплотившись вместе, мы такая сила,

что и в Ахилле нет большой нужды.

Ахейцы, стойте грудью друг за друга;

не забывайте общее родство;

и не должны, когда придётся туго,

вы убегать втроём от одного.

Готовясь к бою, поступите просто:

кто посильней и кто здоровьем худ

пускай себе по силе и по росту

доспехи и оружие возьмут.

Друзья, между собою обменяйте

скорее копья, луки и мечи;

щиты берите, шлемы надевайте;

а впереди пусть встанут силачи.

Я сам пойду, ахейцы, перед вами:

за рвение нас Зевс вознаградит –

пред нашими сплочёнными рядами

навряд ли даже Гектор устоит».

Так говорил он… И, забыв о ранах,

хоть сами в бой и не могли идти,

заботливо, как пастухи баранов,

свои фаланги строили вожди.

Бог принял вид воинственного мужа

и двинулся вперёд, закончив речь:

он нёс в деснице наводящий ужас

огромный молниеподобный меч.

 

А Гектор рать троянскую построил,

повёл навстречу копьям за собой:

сошлись с ахейскими дружины Трои,

и вспыхнул при судах жестокий бой.

И всколыхнулось море: в блеске молний

погнало горы вспененных валов:

до самых кораблей плеснули волны,

но гул их заглушил утробный рёв.

Не так грохочет шторм, когда вздымает

морскую гладь, рассвирепев, Борей;

не так ревёт огонь, когда сжигает

лесной пожар дубы до самых пней.

И ветер на бору не так рыдает,

обламывая ветви у вершин,

как весь небесный купол сотрясает

взрыв диких воплей, слившихся в один.

 

И Гектор близ судов с Теламонидом

продолжили незавершённый спор…

Считая, что благоволит ему планида,

троянец, упредив, копьё послал в упор.

Ударил он в то место, где скрестились

ремни у портупеи и щита,

но не пробил их и, укрыться силясь

в рядах троянских, бросился туда.

С ответом и Аякс не задержался:

рукой могучей камень подхватил,

который рядом с кораблём валялся,

и в Гектора с размаху запустил.

В пространство, как волчок, ввинтился камень,

пронёсся, свистом нагоняя жуть,

и, описав дугу под облаками,

поверх щита бегущего ударил в грудь.

И Гектор замер – как на стену натолкнулся:

кровавый в горле ощутил комок;

под тяжестью доспехов пошатнулся;

дрот выпустил и рухнул на песок.

 

Так дуб, сражённый молнией, валится

с горы, и над поверженным стволом

зловонный, едкий, серный дым курится

и тает струйкой в небе голубом.

Вблизи увидев, как несёт погибель

направленный рукою Зевса гром,

ошеломлённый пешеход, невольный зритель

стоит ни жив-ни мёртв с открытым ртом.

Как будто дуб могучий, Гектор падал,

проваливался, помертвев, во тьму,

и как орлы-стервятники на падаль,

неслись юнцы ахейские к нему.

Казалось, Гектора настигла кара

и что его троянцам не спасти,

но больше ни единого удара

не удалось герою нанести.

Его друзья немедля окружили:

Полидамас, Эней, Главк, Сарпедон

с Агенором на руки подхватили

и быстро понесли из боя вон.

На колеснице к броду прикатили;

там уложили Гектора в тени;

лицо водой из Ксанфа оросили;

освободили тело от брони.

И Гектор от беспамятства очнулся;

окинул взглядом воинство своё;

встал на колени; кровью захлебнулся

и снова погрузился в забытьё.

 

Едва только ахейцы увидали,

что главного врага их увезли,

сердца их ратным духом воспылали

и дружно в бой фаланги их пошли.

И Оилида – первого – награда

среди ахейских воинов ждала:

он Сатния поверг, которого Наяда

от пастуха Энопа родила.

Ахейцы тут же к трупу устремились,

но и троянцы кинулись толпой;

враги над телом павшего схватились

и закипел вокруг жестокий бой.

Профоенору, отпрыску Ареилика,

Полидамас копьём в плечо попал

и, видя, как тот корчится от боли дикой,

успехом похваляясь, закричал:

«Кто скажет, что я неуч в ратном деле?!

Что в «молоко» моё копьё летит?!

Любой бросок мой достигает цели

и тот, в кого попал, идёт в Аид!»

 

Но этой похвальбою откровенной

Теламонид был за душу задет:

едва враг отвернулся, он мгновенно

метнул копьё Полидамасу вслед.

Хотя копьё и отклонилось ненамного,

но всё-таки бросок не зряшным был:

Антенорову сыну, Архелоху,

Аякс артерию на шее перебил.

Копьё неслось со скоростью такою,

что Архелох, согнувшийся в дугу,

земли коснулся раньше головою,

чем ноги подломились на бегу.

Теламонид воззвал к Полидамасу:

«Куда сбегаешь, оглянись, храбрец!

Ещё ты не успел закончить фразу,

как за Профоенором полетел гонец!

Взгляни, кто там ногтями землю роет…

Тот, что попался на мою уду,

не из последних воинов был в Трое

и в знаменитом он рождён роду.

Одеждою, и статью, и обличьем

он на сынов Антенора похож,

так что, считай, Полидамас, приличный

с троянцев получили мы платёж!»

 

И помрачнели у троянцев лица…

И, мстя за брата, павшего в борьбе,

сбил Акамас Промаха-беотийца,

труп Архелоха увлекавшего к себе.

Промолвил мститель: «Тяжела утрата!

До глубины души мне Архелоха жаль,

но я убийцам отомстил за брата,

и ждёт семью убитого печаль.

Не всякий в этой бойне уцелеет,

придётся и в земле кому-то гнить,

но счастлив тот, кто родичей имеет,

за смерть его способных отомстить.

Да, многие из нас тут, может статься,

от рук ахейских встретят смертный час,

но только безнаказанным остаться

никто пусть не надеется из вас.

 

Не для забав мы в руки копья взяли:

из ваших трупов вырастут холмы;

изведаете скорби и печали

и вы, ахейцы, а не только мы».

С ним Пенелей намерился сразиться,

но Акамас благоразумно отступил –

Илионею дротик угодил в глазницу

и череп юноше насквозь пробил.

Он содрогнулся от предсмертной дрожи,

осел, раскинув руки, неживой,

а Пенелей меч выхватил из ножен

и медный шлем снёс вместе с головой.

И дротик, головы кровавой не снимая,

ввысь поднял: голова смотрелась так,

как среди нивы в середине мая

пылающий на длинном стебле мак.

Воскликнул Пенелей: «Птенец Гермеса,

троянец Форбас знатен и богат:

припас он горы меди и железа;

он обладатель неисчётных стад.

Но у него для скорби есть причина!

Весть передайте матери с отцом

о смерти их единственного сына –

он больше не вернётся в отчий дом!»

 

Троянцы дрогнули и побежали,

в надежде от погибели спастись,

но всюду их ахейцы настигали,

и многие тут судьбы пресеклись…

Поведайте мне, Музы, кто при этом

из воевод ахейских отличиться смог:

Тевкр уничтожил Профоона с Перифетом;

Мермера с Фалком уничтожил Антилох.

Здесь Менелай сразил Гиперенора;

Теламонидом Иртий был убит;

но больше всех их в том бою, бесспорно,

царь локров отличился, Оилид.*

 

*Среди отличившихся Гнедич называет

и Мериона, сразившего Гипотиона и Мориса.