О том, что я выпускник журфака МГУ 1974 года сегодня знает едва ли не каждый, у кого есть доступ к интернету. Действительно, пять лет журфака столь важны для меня, что я потратил уже наверное лет семь на главы незаконченной все еще эпопеи «Журфак».

После учебы я попал по распределению на Новосибирское радио, где проработал в отделе новостей тринадцать лет, потом был лесником, потом – заместителем председателя облсовета в обществе охраны природы, затем еще лет десять проработал в газетах на разных должностях.И все это время я – по служебной надобности – ездил, ездил, ездил по России. Вначале только по Новосибирской области, где я побывал в каждом районе и, если не в каждом селе, то в очень очень многих. Потом география расширилась от Байкала на востоке до Тютчевского Овстуга на Западе – в Брянской области. И – такова уж моя журналистская судьба – повсюду мне встречались – нет, не шукшинские чудики, а резко, ярко, феноменально необычно странные талантливые люди.

Их лики, лики русской провинции, я ношу в душе моей, как иконы в храме...

На Новосибирское радио вслед за мной пришел через пару лет еще один журфаковец – Володя Ларин. Я к тому времени был уже вполне поднаторевшим в репортерских делах, можно сказать, асом. И был, по сути, его учителем в нашей новостной повседневности. Потом он перешел на телевидение, я стал работать в газетах. Как-то встретились. Володя с оттенком превосходства сказал:

-- Мне предложили давать материалы на ЦТ. Ты умеешь находить интересные темы, поделись со мной. –

Это звучало наподобие приказа.

Мне стало жаль его. Поскольку стало очевидным, что ему-то Господь такие встречи, как те, что случаются у меня, почему-то не дарит.

Наверно в архивах где-то пылятся микрофонные папки с текстами посвященных этим незаурядным людям моих радиопередач, подшивки газет с моими о них статьями. Но архивы эти – по ту сторону Земли, мне до них не добраться. Не добраться уже, по-видимому, никогда. Но, как это бывало и прежде, конкурс, объявленный на портале ЧХА, дал толчок – и поплыли воспоминания.

Уже довольно давно любой такой внешний стимул побуждает меня писать стихи. Возможно позднее стихами станут и эти наброски по памяти, эскизы.

Лики русской провинции.

По весне, когда сибирская почва согревалась, и на нее вместе с грачами выходили и посевные агрегаты, у меня случался весенний репортерский зуд. Тянуло туда, в поля,где шла посевная. Беспокоился. Включат ли меня в этом году в выездную редакцию?

Конечно включали, поскольку журналисты постарше особенно не стремились в эти передряги. Многодневная поездка по пыльным проселочным дорогам для многих была удовольствием сомнительным, тем более, что нужно было ежедневно передавать в эфир из глубинки три-четыре оперативных репортажа. Всякий раз находя изюминки, новые подходы. Ярких людей. И яркие люди, необычные сюжеты, как правило, находились...

В моей нью-йоркской берлоге немного украшений. Самодельные книжные стеллажи заняли все простенки. Стеллажи эти я делаю из тонкостенных одинакового размера ящиков от французских вин, которые порой выбрасывают владельцы винных лавок. Я никак эти ящики не окрашиваю. Чтобы видны были «фирменные» названия на светлой древесине. Но кое-где к торцам этих ящиков я приклеил березовые дощечки с вырезанными на них рельефными сюжетами – из сказок, или вот, перед глазами, обнаженная девушка. Персонажи резных сюжетов разные – мужчины и женщины. А лица их, улыбчивые и по-доброму смешные, похожи. Друг на друга и на лицо их «родителя», самобытного сельского скульптора из Чулымского района Федора Акимовича Майданюка. Он один из тех замечательно талантливых людей, которые мне встретились на дорогах России. Его лицо, лик, лик подлинно сказочного героя, напоминал мне Евгения Леонова. Только у Федора Акимовича черты поминиатюрней. Работал Федор Акимович по сельской необходимости то агрономом, то прорабом, то совхозным экономистом. Имел агрономическое высшее образование. Но подлинным его призванием была резьба по дереву. Скульптура. Делал он маленькие, размером с детский мизинец, березовые «нецкэ», мог сотворить и двухметровую скульптуру. Его собственное лицо, лик, был слегка как бы утрированным, шаржированным. Подобно тем ликам, которые мы видим у японских нэцке. Такими выходили и его, Федора Акимовича , березовые персонажи. Работал, кстати, он только с березой. Находил замысловатые корневища и одним движением резца превращал их в такие невероятные сюжеты, что дух захватывало...

«Рафик выездной редакции Новосибирского радио колесил по Новосибирской области, даря мне все новые и новые встречи...

На станции Карачи, в версте от одноименного озера и бальнеологического курорта с дореволюционной еще историей, встретился мне Дмитрий Иванович Денисенко, еще один персонаж этих заметок, еще один лик. Восьмидесятилетний, седой как лунь, щуплый, но вполне энергичный мужичок, имел здесь собственный «бизнес»: на старенькой «победе» доставлял приезжих со станции на курорт, будучи местным извозчиком. Мог ли не заинтересовать такой лик репортера? Пообщались. Дмитрий Иванович пригласил меня ломой на чай с вареньем из лесных ягод. За чаем рассказал мне свою историю.

До войны получил диплом архитектора в Ленинграде. Воевал. Был ранен. На местный курорт был привезен для излечения. Здесь и остался на всю жизнь. Официально нигде не работал. Главным содержанием жизни стала охота. На жизнь зарабатывал – и неплохо – по специальности: разрабатывая архитектурные проекты, где здания милиции, где – колхозной конторы.

По-настоящему удивил меня Дмитрий Иванович не этим. Оказывается, он, мечтая сделать личный вклад в общее дело, в преддверии Московской Олимпиады 1980 года разработал проект крытого стадиона на... 100 тысяч зрителей, причем, в одиночку выполнил для этого проекта весь комплект чертежей: и общий вид, и поэтажные рабочие чертежи для строителей, и детальные чертежи отдельных узлов. Он нашел оригинальные инженерные решения для многих технических проблем, которые неизбежны при сооружении такого Колизея наших дней. Свой стадион Денисенко именно Колизеем и называл.

В Карасуке мне встретился Коновалов, человек весьма приземленной профессии. Коновалов ездил по железной дороге в вагоне-лаборатории. Этот вагон с помощью имевшегося на борту оборудования, контролировал качество и надежность рельсового пути.

А душа звала Коноваова в небо. И он из всякого хлама, найденного на придорожных свалках, построил самолет и летал на нем над Карасуком.

Здесь же в Карасуке, в железнодорожном доме культуры, я обнаружил целых пять... композиторов Штраусов. Братьев. Сибирских немцев. Чуть позднее в Новосибирске нашелся Шопен. Правда, не композитор, а трубач оперного театра и преподаватель музучилища.

В Усть-Таркском районе в одном селе, его названия сейчас уже не помню, вышедший на пенсию бывший плотник местного совхоза показал мне созданную им многофигурную скульптурную композицию – памятник землякам, не вернувшимся с войны. Этот памятник выгодно отличался от крашеных «серебрянкой» неуклюжих фигур, стоящих во множестве на сельских и райцентровских площадях – был очень личностным, неформальным, пронизанным искренним чувством. А сам этот плотник, как выяснилось, тоже воевал, попал в плен. Работал на ферме у какого-то немца-бауэра, а после войны... учился в Бельгийском католическом университете и университете имени Раерсона в Канаде. И даже посидел в американской тюрьме: за нелегальный переход границы...

В том же районе, но в другом селе мне показали довольно большую пещеру, которую вырыл поселившийся здесь несколькими годами раньше странный человек. Когда-то у него была семья, престижная работа агронома-садовода в другом районе. Удар молнии подвел черту под прежней жизнью. Куда-то он ехал в грозу в кузове грузовика вместе с другими людьми. В грузовик ударила молния. Все,кроме него, погибли... Он долго добирался пешком от места трагедии до ближайшего жилья, болел. После чего жизнь его изменилась. Ушел из семьи и со своей прежней работы. Переехал в Усть-Таркский район. В селе, где поселился, стал работать сторожем. Летом, найдя горизонтальную площадку на откосе обского берега, соорудил здесь из жердей, ржавых листов железа, камней и прочего хлама хижину. Одной из стен этой хижины был земляной откос обского берега. Вот в этом откосе он зачем-начал копать пещеру. И выкопал длинный, метров примерно в сто, кольцвой подземный ход с залами, перекрестками, разветвлениями, ответвлениями, двумя выходами. Зачем – никто не знает. С этим человеком встретиться мне не удалось, он умер до моего появления в селе. Но в пещере я побывал...

В Новосибирском Академгородке жил геолог Игорь Петрович Молочаев. Тридцать лет жизни он потратил на то, чтобы по дням (!) отследить боевой путь каждой (!) дивизии, полка и отдельного батальона, участвовавшего в Великой Отечественной войне. То есть, если родственники пропавшего без вести фронтовика говорили ему, что их герой был призван в армию такого-то числа, такого-то месяца в таком-то районе, Молочаев безошибочно называл номер часи, в которой тот служил. А получив информацию, что последнее письмо от фронтовика пришло вот такого-то числа, он выдавал справку, что вероятнее всего фронтовик погиб-там-то, а похоронен там-то. Очень часто после этого в указанном месте удавалось найти могилу пропавшего фронтовика...

А вот электрик Толстик со станции Барабинск свои отпуска тратил на поиски «снежного человека» на Памире, на Тянь-Шане, в северных краях. Рассказывал мне, что будто бы видел их. Мохнатых снежных людей.

Где-то а интернете до сих пор болтается моя, написанная в начале девяностых статья «Млечный путь. До востребования. Иринке...» Она – о новосибирской школьнице, которой было даровано рентгеновское зрение и способность диагностировать болезни на ранних стадиях...»

В девяностые годы я был одержим творчеством скотника колхоза «Красное знамя» Сергея Потехина. Для коренных горожан, видевших корову только на упаковке импортной молочной продукции, поясняю: скотник это тот, кто выгребает из-под коровы навоз. Ковыряясь в этом говне, Сережа Потехин из деревни Костома Галичского района Костромской области шептал про себя такие строки:

Спи, моя желанная.

Выцвкла заря.

Ветром с поля Бранного

Убрана зола.

Разлетелось, каркая,

Воронье,

Смотрят звезды яркие

На жнивье.

И пока до осени

Далеко,

Пьют из речки белое молоко...

 

Непостижимым, огромным, есенинским даром наделен был этот сельский парень. Я долго читал всем, кто хотел слушать, его проникновенные стихи...

Девочка-экскурсовод в музее Тютчева в Овстуге так проникновенно читала стихи великого поэта, что они открылись для меня со значительно большей глубиной...

А в Ижевске мне в гостиничный номер позвонила женщина... Одна из тех, что предлагают себя за мзду проживающим в «номерах»... Поговорили... Она, в частности, рассказала мне о том, что у себя в квартире организовала свой частный музей поэта Андрея Дементьева...

Стихотворение «Поэт Сергей Потехин» читатель обнаружит в списке моих произведений на сайте. Найдут ли другие лики свое отражение в зеркале моих стихов? Возможно. Как Бог даст...