Пьеса Максима Курочкина «Кухня» была создана совместно с артистами Театрального товарищества 814. Громкий успех спектакля «Кухня», несколько лет назад шедшего в Москве, как нельзя лучше свидетельствует о том, что данное произведение – прекрасный материал для постановки. Следовательно, было бы странно анализировать пьесу с этой точки зрения.

Потому сразу перейду к содержанию. Однако здесь для начала придется немного отклониться в сторону, чтобы поговорить о том, что такое миф и о нашем восприятии истории.

 

Не секрет, что мифологическое знание – древнейшее из доступных человеку. Миф старше любой цивилизации, мифы есть у каждого народа, зачастую только с их помощью мы можем позволить себе забраться в такие дебри истории, где бессильна любая другая дисциплина. Проблема в том, что никто до сих пор точно не знает, что же такое миф, какое знание он нам передает, как его дешифровать.

Но проблема не только в этом. Она гораздо шире. Миф – один из важных аспектов сознания человека. Нам свойственно создавать мифы, жить в них, верить им, строить на их основе свои суждения о действительности. И это касается не только и не столько истории. Наша повседневность столь же мифологична, как и далекое прошлое: мифологичны наши представления о людях, мифологично восприятие жизненных процессов и коллизий, мифологично даже научное знание. Ибо для большинства оно состоит из неких «доказанных» аксиом, в которые мы свято уверовали. От этого еще интереснее наше восприятие истории. Не говоря уже о том, что историческое сознание – вообще вещь довольно редкая, следует заметить, что в нашем восприятии прошлого непонятно почему очень силен аспект долженствования. «Так должно было случиться», «это было неизбежно» - любим мы повторять по отношению к историческим событиям, причем, с такой уверенностью, будто лично были там и наблюдали, или того хуже, принимали активное участие.

Если следовать логике Блаженного Августина, то время – в принципе условно, а прошлое – тем более. Пока не будет изобретена машина времени (может, к счастью для человечества ее не изобретут никогда), и мы своими глазами не увидим, что творилось в прошлом, к интерпретации истории следует относиться очень осторожно. Мироздание вещь хрупкая и пластичная, здесь и сейчас зависит от миллионов факторов. Тем более нелепо выглядят порой наши логичные объяснения исторических процессов и событий.

Впрочем, это – все тот же аспект мифа. Нам легко жить в ситуации относительного, недоказуемого знания. Гораздо легче, нежели в ситуации незнания и сомнения. Ведь это порождает в душах тревогу, а у нас итак проблем выше крыши.

 

К чему это отступление? Дело в том, что господин Курочкин по образованию историк. Судя по всему, не плохой. А потому часто позволяет себе «заигрывания» с прошлым. Так и в пьесе «Кухня» мы имеем дело с историческим и мифологическим материалом, точнее, с полным набором исторических штампов и мифологем, умело сплетенных автором в достаточно реалистичную картину.

Не мудрствуя лукаво, Курочкин взял за основу сюжет знаменитой эпической поэмы «Песнь о Нибелунгах», решившись на очередную пытку интерпретации этой трагической и не слишком красивой истории.

Смелость замысла не только в том, что автор соединил мифологические аллюзии с историческими реалиями и заключил все это в скобки современности, но в том еще, что автор препарирует не сам сюжет, а наши представления о нем.

Итак, о чем же пьеса?

Ответ вариативен – от простого до глобального. Так и хочется бросить ничего не значащее: «о жизни», потому что в пьесе поднимается слишком много вопросов из тех, которые не рискнешь задать себе тихим вечерком перед телевизором. Но такой ответ бессмысленен, а другой кратко сформулировать не получается. Потому есть смысл рассказать, что собственно происходит в «Кухне».

Время действия – современность и время мифа, место действия – кухня замка где-то на просторах России, а также замок короля Гюнтера и Вогезский лес в Бургундском королевстве. Действующие лица…

О, это еще интереснее: во-первых, полный штат кухонной челяди приличного ресторана - повара, котломои, помощники котломоев, ученики поваров, помимо них адвокат, проходящий под наименованием Плотный, охранники, как и положено в приличном заведении. А во-вторых, герои эпоса, натурализовавшиеся в современности как Владелец замка (Гюнтер), Уборщица в замке (Кримхильда), Начальник кухни (Хаген), Ленивец, делающий вид, что работает на кухне (Аттила), Новенький – дурачок с тяжелой формой амнезии (Зигфрид), Татьяна Рудольфовна, жена владельца замка (Брюнхильда), Люди чрезвычайных ситуаций (свирепые гунны).

Как оказались герои средневековья в современном кухонном интерьере, зачем – ответа нет. Они просто существуют. Привычно несут присущие им новые функции, рассуждают о вполне будничных вещах и при этом остаются героями мифа и с ледяной невозмутимостью ставят нас об этом в известность. Постичь не реально, надо просто принять.

В такой обстановке не станешь удивляться периодическим пространственно-временным перемещениям из одной реальности в другую, хотя новый вольный «перевод» эпического сказания не может не изумить. Если помните, по классической версии мифа Кримхильда выболтала Хагену тайну мужа, тот поехал на охоту с королем Гунтером, истребил в лесу почти всю фауну, после чего был сам вероломно убит Хагеном под липой у ручья.

По версии Курочкина Кримхильда превращается в избалованную белоручку и в самом начале пьесы усердно вышивает для Зигфрида первую в своей жизни рубашку. Правда глупость ее не убывает – Хаген без труда узнает то, что ему нужно. Но затем Зигфрид и Гюнтер в лесу играют в шахматы, рассуждая несколько более философски, чем следует эпическим героям: есть ли смысл в понимании языка птиц, на чем зиждется безупречность, и станет ли мир скучнее без единственного безупречного героя. Потом происходит пирушка у костра, в ходе которой мы вдруг узнаем, что короли поссорились, и теперь собравшиеся ждут их примирения.

Но вместо этого Гюнтер с великолепным цинизмом объясняет Зигфриду, почему должен его убить, и Хаген немедленно переходит к действию.

Что касается Аттилы, то Бич Божий вообще не пожелал возвращаться в свою эпоху, напротив – перетащил все пятьсот тысяч свирепых гуннов под стены современного гюнтеровского замка.

В самом замке в это время полным ходом идут приготовления к свадьбе. Разговоры «за жизнь», отлынивание от работы, короче говоря – обыденность. Правда, не известно, чья свадьба, а главным блюдом меню значится дракон.

Но это еще цветочки: в разгар священнодейства над кастрюлями нам предстает совершенно дезориентированный в окружающем мире Зигфрид, за которым гонятся разъяренные Татьяна Рудольфовна (она же Брюнхильда) и Хаген (причем, повод для их ярости один и тот же, а вот причины диаметрально противоположны – Зигфрид выбегает из спальни Татьяны Рудольфовны, где он мирно пребывал в объятиях Морфея; в данной ситуации даже не знаешь, кто более прав). Кухонные люди берут Новенького под свое покровительство, не взирая на жесткую антипатию Хагена, Ленивец с Поваром горячего цеха затевают милую попойку на рабочем месте, для чего ученика - Колю Подподушкина посылают за «шмурдячком». Милое течение жизни.

Но вот появляется Гюнтер и начинает всех удивлять. Во-первых, он поднял мост, дабы никто не покинул замок, пока Надежда Петровна (она же Уборщица, она же Кримхильда) не выйдет замуж. Во-вторых, Гюнтер заявляет, что ему хочется справедливости (конечно, человека классической эпохи такое заявление не удивило бы, но в наше время звучит антиправдоподобно).

А на закуску он знакомит всех с Зигфридом, который, оказывается, в некотором роде воскрес из мертвых, и рассказывает драматическую историю его гибели в очередной, на сей раз современной интерпретации (Зигфрид не мог стоять на ногах в темноте, следствие – несчастный случай в подвале одного из замков Европы). В довершение, чтобы всех добить окончательно, Гюнтер просит помощи собравшихся в организации нового убийства Зигфрида. Ничего сюжет, правда?

В таком наслоении смыслов, аллюзий, отсылок очень сложно уловить, «о чем оно». Тем более, почти у каждого персонажа есть своя линия, личная история, в которой нет места ни драконоубийцам, ни варварским королям.

Гюнтеру действительно очень хочется справедливости. Он упорно пытается пересмотреть «классический» сюжет, переосмыслить произошедшее между ним и «солнечным мальчиком» Зигфридом, Брюнхильда жаждет, чтоб муж, наконец, вспомнил о ее существовании и снова полюбил, хоть на минуту, Кримхильде по-прежнему хочется мести и головы убийцы мужа, Аттила тоже довольно постоянен в своих желаниях – ему нужны Кримхильда и Бургундское королевство. Последовательнее всех, по-прежнему, Хаген: он снова ненавидит Зигфрида, презирает Кримхильду и готов защищать своего короля хоть от всех сил ада и всех Кримхильд на свете.

Удивительно, что Зигфриду – могучему, неустрашимому Зигфриду, безупречному герою, не хочется ничего. Впрочем, при его диагнозе: “Aeternitas vulgaris” – «Вечность обыкновенная» это нормальная реакция. Кроме того, он занят совершенно безнадежным делом – с помощью логики пытается постичь наш безумный мир.

Это ему, естественно, не удается, и он возвращается в свое обычное состояние – мертвого и безудержно оплакиваемого великого героя.

Кончается все, как и положено, трагически. Причем, вроде и отношения выяснили, и свадьба состоялась, но… безрассудное женское упрямство, и одинокий замок Гюнтера гибнет под ударами свирепых гуннов вместе с большинством обитателей (исключая Плотного, которому сама Кримхильда подарила жизнь, и Колю Подподушкина, так вовремя ушедшего за «шмурдячком»). После этого наступает время мифа, в котором теперь все как надо, и куда не попадают недостойные (в данном случае Кримхильда).

Вот и поди разберись, о чем. Насмешка над штампами, ирония над абсурдом действительности, попытка осмыслить таинство жизни, смерти, вечности, размышление о сути любви, дружбы, ненависти, верности, чести и честности – все это есть, обозначенное иногда намеками, иногда резкими штрихами.

И все это вплетается в лейтмотив, обозначенный фразой, вложенной в уста Гюнтера: «Но я же не виноват, что мой быт – это чья-то сказка».

Что есть действительность, какова реальность на самом деле, как отличить ее от мифа, и какое отношение мы имеем к реальности – вот над чем размышлял автор, создавая эту фантасмагорию с историческими и сатирическими мотивами.

Если говорить об актуальности, то в определенном смысле ясно, почему такая пьеса появилась именно сейчас. Очередная попытка напомнить самим себе об излишней самоуверенности, синдроме всезнания. Мы судим, осуждаем, рассуждаем, даем оценки и до сих пор не можем сказать кто мы, откуда и зачем здесь.

Так не слишком ли самоуверенно нашей стороны? Не стала ли потеря памяти (о которой говорит Гюнтер) эпидемией? Можно жить без бога, без веры, без идеи, но последнее время мы все упорнее пытаемся жить без смысла, провоцируя действительность на абсурд. А это уже не только грустно, но и боле чем опасно для homo sapiens sapiens, отличенного от прочих существ способностью говорить и мыслить конструктивно и глобально.

Впрочем, может, автор не ставил перед собой столь масштабных задач. Просто давно известно, что на серьезные темы лучше говорить с иронией, а истина обычно рождается в обыденных разговорах. Вот драматург и решил по примеру Волшебника из «Обыкновенного чуда» поговорить с нами не о пустяках.

Зачем же ему надо было все так запутать?

Мне кажется, в этой путанице со временем и пространством больше смысла, чем в иной ультрасовременной пьесе.

Во-первых, автор обошелся с историческим и мифологическим материалом достаточно бережно, хоть и соединил историческое событие и сюжет эпоса в одно, да еще перенеся в современность.

Во-вторых, именно путем этих игрищ с веками достигается прекрасный эффект трансгрессии реальности, о котором я уже говорила. Иными словами, я не могу с уверенность утверждать, какие герои более жизненны – Гюнтер – владелец замка, Гюнтер – король бургундов из пьесы или Гунтер – герой эпоса. Обо всех мы знаем равно мало, все имеют право на существование хотя бы в нашем сознании, или в знаменитом шестом измерении. В любом случае автор их «очеловечил». Хорошо известно, что в эпосе не принято изображать живых людей, индивидуальные характеры. Герои эпоса – носители какой-то одной наиболее ярко выраженной черты со стандартным набором прочих качеств, присущих их «типу». Здесь же перед нами живые люди. Но надо опять-таки отдать должное мастерству автора: индивидуализировав характеры, он сохранил за каждым из героев ту наиболее характерную черту, которая «закреплена» за ним в эпосе.

Так «ведьма», «обезумевшая от горя дьяволица» Кримхильда из эпоса и в пьесе злобна и безумна, нерешительный, податливый Гунтер продолжает стоять на перепутье и бояться принять решение, пассивный государь Этцель из «Песни» вообще стал Ленивцем, а суровый и непреклонный убийца Хаген снова и снова готов убивать Зигфрида и брать на себя грязную работу короля.

Разве не квитесенция всего эпического образа владетеля Тронье в двух коротких монологах Хагена из пьесы:

«/Подходит к Гюнтеру и дает ему пощечину/ Стыдно, король. А что, если он подаст тебе руку? Что тогда? Все? Не было великих королей?! Не было их великой дружбы?! Не было их великой ссоры?! Были Вася и Петя, которые набили друг другу рожи, а потом помирились, потому что поодиночке у них не хватало на пузырь? Так? Нет, Гюнтер! Я служил не Васе и не Пете, я служил Гюнтеру – славному королю бургундов. И я хочу умереть слугой Гюнтера – славного короля бургундов».

И следующий:

«Я древний человек, Кримхильда. Меня не волнует кровь, меня волнует честь моего короля. [ … ]. Плачьте, люди кухни! Плачьте. Нашего короля погубила старуха. Наше солнце потушили водой из столовой ложки. Наша радость стоит на коленях. Плачьте. Да, я древний человек. У меня одна мысль, одно умение, одна верность. Но я жалею вас – людей многих мыслей и многих умений. Я жалею вас – я, Хаген фон Тронье – убийца убийцы дракона».

Кстати, характеры современных людей также выписаны по эпическому принципу: о каждом герое мы знаем что-то одно очень существенное, на основании чего можем сконцентрировать образ. Исключениями являются Плотный (он же адвокат Татьяны Рудольфовны-Брюнхильды), образ которого составляется из его почти непрерывного словопотока, и Зигфрид.

О Зигфриде вообще следует сказать отдельно. При чтении невольно задаешься вопросом: зачем автор ввел этот персонаж в пьесу. Впечатление он производит блеклое, на уровне третьеразрядного статиста, а потом вообще выбывает из игры, погибая в очередной раз.

Однако дочитываешь до конца, и ответ приходит сам собой: Зигфрид – миф даже в пространстве мифа, многозначный, и в то же время ничего не значащий символ (не даром Надежда Петровна во время своего свадебного пира с Ленивцем пытается усадить мертвого первого супруга за стол; «из символистических соображений» по ехидному замечанию Плотного). Зигфрид – воплощенное совершенство, он безупречен во всем, он «солнечный мальчик», он понимает язык зверей и птиц, не хочет замечать зловещих намеков Гунтера… Он настолько нереален, что в принципе не может существовать ни в каком из миров, где есть стремление к совершенству. Даже его мифический мир отторгает своего героя, что уж говорить о «реальности», где он полностью дезориентирован и выглядит донельзя нелепо и жалко. То есть при всей свой бессмысленности, этот персонаж очень многозначен в своем символическом значении (на этот раз без иронии, ремарка моя). «В несовершенном мире нет места совершенству, ненужно совершенство» - вот что говорит нам Зигфрид.

Нельзя также не остановится на нескольких метаморфозах, происходящих с героями. Прежде всего, это касается Надежды Петровны, в которой Гюнтер «разбудил» Кримхильду. Весьма мрачно, надо заметить. Как-то не слишком приятно сознавать, что в женщине можно разбудить такое. Но это эмоции. Интереснее другое: почему метаморфоза совершает обратный ход. Ведь в финале все Нибелунги собираются у костра и мирно беседуют, посмеиваясь над «распрями» и обсуждая «нашу» реальность. Все, кроме Кримхильды, которая снова предстает в жалком виде Уборщицы. Последнее замечание Аттилы по ее поводу: «Ты дура, любимая», конечно, весьма экспрессивно, но мало что объясняет. Впрочем, в их диалогах предпоследней сцены улавливается ответ: Кримхильда могла переписать историю, изменить финал, начать новый отсчет времени, и ей не раз предлагали это сделать. Но, упорствуя в своем злобном безумии, она снова замыкает кольцо вечности, опять заставляет нестись колесницу истории/мифа(?) (в данном случае не важно) по кругу. Помимо этого, она просто не понимает мира Нибелунгов, она из него но вне его, ее мировосприятие не для них. Значит, она им не нужна, никому не нужна, потому что умеет любить лишь мертвого Зигфрида (показательно ведь, что она не узнает Зигфрида живого), мстить за свой миф о Зигфриде, утешаться только разрушением и кровью. То есть она – aton – отрицание, она вообще "вне", она просто «не».

И вторая метаморфоза, вернее, ее отсутствие. Почему Аттила не приобретает своего «истинного» облика? А разве мы знаем, что есть истинный облик Аттилы? Кем он был? Каким он был? Все наше представление основано на мифах, стереотипах, иллюзиях. «Злобный старец с кривыми ногами, вонючий трупоед» - это Аттила нашего воображения, образ наших страхов. Но судьба приходит в разных обличиях, у нее своеобразное чувство юмора. Потому «Аттила нашей судьбы» может оказаться кем угодно. К тому же Аттила здесь не воплощение хаоса и разрушения (с этим успешно справляется Кримхильда). Он – воплощение mytanoia, неотвратимого, как ход времени. Все свершается, как начертано, но каждому времени свой Бич Божий.

Кстати, если затрагивать тему mytanoia, нельзя не вспомнить один момент: тщетно попытавшись в последний раз отговорить Кримхильду от планов мести, Аттила грустно сообщает людям кухни и Нибелунгам, что «умирать придется», но при этом обещает каждому бонусы согласно запросам и желаниям. Что это? Какие бонусы могут быть после смерти, в небытии? Здесь автор и говорит от трансгрессии, mytanoia. Если никто не знает, что есть истинная реальность, то может смерть в одной реальности – просто переход в другую, где все свершается по иным законам?

И, наконец, о конфликтах. Как известно из теории драмы, сюжет есть развитие конфликта. В данном случае сюжет определить сложно, он получается либо излишне убогим, либо чересчур закрученным. Поэтому здесь конфликт не выстраивает сюжета. К тому же многие его составляющие лежат за пределами драмы. Ведь не зная содержание эпоса многие вещи в пьесе трудно понять (например, метаморфозу Кримхильды, вражду королев, истоки ненависти Кримхильды и Хагена). Потому перед нами конфликтная ситуация как данность. При этом достаточно сложно установить точные пары антагонистов. То Кримхильда – Гюнтер, затем Кримхильда – Плотный, Гюнтер – Плотный. Конфликт все время «перемещается».

Последователен в ненависти и верности только Хаген. Но именно он почти не конфликтует ни с Новеньким, т. к. Зигфрид здешний в принципе не способен на конфликт, а Зигфрид Нидерландский либо сглаживает взрывные ситуации, либо пребывает в состоянии смерти, ни с Кримхильдой, которую он просто отталкивает как неудобное препятствие. А наибольший выплеск эмоций связан у него с Гюнтером (сцена с пощечиной) – его солнцем, к которому он привязан всей душой.

То есть, повторяя слова классика, скажу: «Все смешалось в доме Облонских», т. е. все смешалось в «Кухне»: враги – друзья, друзья – враги, королевны-уборщицы, герои-дурачки. И все в конфликте с самим собой, действительностью, судьбой, штампами, которыми окружены их образы.

Наверно вот почему «Кухня», то есть место наибольшего накала страстей, выяснения отношений, место, где не надо стесняться и можно быть самими собой. Это и пытаются сделать и эпические, и сегодняшние герои.

Может не стоит им мешать?