Выпавший ночью мокрый снег проваливался под ногами и, запрессованный в протекторы подошв, выворачивался при ходьбе ошметками грязи. Каждый шаг напоминал о том, что ботинки, в очередной раз ночевавшие у порога, потеряли всякую способность сопротивляться сырости. Михаил привычно раздражался, что сошел с бетонки, спрямляя дорогу к гаражам, тосковал из-за мокрых ботинок, из-за уступок лени, думал, что в другой раз здесь не пойдет, и уж знал точно, что и впредь все повторится.

Около гаража он остановился, докурил сигарету, закашлялся и долго не мог успокоиться. Чтобы отдышаться, протопал шагов десять туда-сюда. Снег был бел и пах чистотою. Михаил вспомнил детский восторг и изумление перед первым снегом, вспомнил настолько остро, что глухо простонал.

Осторожно выруливая фисташковую девятку, он все силился понять, что мешает радоваться этому снегу сегодня? И как обычно, не найдя ответа, а, может быть, боясь его, отмахнулся от болезненных мыслей, сердито переключил скорость и стал настраиваться на рабочую волну. Однако пересилить хандру удалось, лишь когда начал грузить в машину коробки с товаром. Запах и скрип кожи, увесистость груза, привычность утреннего обряда вернули уверенность, обе¬ща¬ли приятное опьянение успеха.

С железного прилавка своего торгового места он сметал белую сырость, абсолютно забыв о ностальгическом стоне. Пахнущий детством снег уже злил Михаила, мешал ему, особенно тот, что опять начал падать из низких туч. Михаил раскладывал товар, развешивал женские пальто из крека, мужские дубленки, куртки, и все в нем в это время глухо ворчало и пыхтело, чтобы в конце концов «виновница» мокрых ботинок, утренней сырости, ненужного снега и даже двух оторванных на товаре пуговиц вполне определилась и проступила в сознании пухлым образом сестры Валентины, явившейся вчера «в гости к брату». Когда Михаил таким образом нашел «крайнюю», он плюнул и в сердцах пнул огрызок веника, валявшийся под ногами.

Вдовушка прикатила неспроста, опять будет плакаться про свою долю, умильно рассказывать про деток и кончит просьбой о матпомощи. Михаил вспомнил ее мягкие ручки с полными, коротенькими пальчиками, морщиночки удивления на лбу, становящуюся уже утиной походку. Вчера, не успев раздеться, начала она квохтать, то есть жалеть Михаила, расспрашивать про дела, про его дочь. Зачем ей это! Что за мания участия! Примитивное бабье любопытство, принаряженное в белые одежды сочувствия и черт знает чего еще. Ах, какие мы человечные да сердобольные... Он еще раз пнул веник и длинно выматерился про себя.

О дочери Михаил вполне убедил себя не думать, не узнавал ничего о ней, не интересовался ничем. Потому что незачем. Незачем. Там все идет без него. Давно... Валентина опять заталкивает его в муть воспоминаний, в те дурацкие в своей наивности годы, ког¬да он учился в аспирантуре, женился на дочери своего шефа... Смешно. Верил в науку, горел, черт возьми. Защитил диссертацию. Одно название чего стоит - "Некоторые вопросы теории упругих колебаний..." И ведь считал, что дело делает. Дурак. Михаила обдало жаром не то стыда, не то гнева. Он снова явственно увидел чопорно сложенные губки своей интеллигентной тещи, жены член-корра Академии Наук, о чем она любила напоминать, и несчастную дочь этого чванливого ученого. Слава Богу, хватило ума разглядеть, сил - оторваться. А собственная дочь... Да разве он там что-нибудь смог бы сделать! Один против троих... Бесполезно. Пусть растят свою внучку без него.

Через несколько минут он уже с головой ушел в торговлю. Клиент шел гус¬то. Снег и холод гнали его к прилавку Михаила, вовремя заготовившего то, что следовало. Только в четвертом часу дня закончился покупательский гон. Михаил сложил оставшийся товар и поехал домой. Сестры, к его огромному удовлетворению, не было. Беспорядочно свалив коробки посреди комнаты, он съел две традиционные сосиски, выпил огромную кружку обжигающе горячего кофе и, упав в кресло перед телевизором, уснул, вытянув стонущие от усталости ноги поперек журнального столика.

Разбудила его Валентина. Она стояла перед столиком и смотрела на Михаила круглыми глазами:

- Миш, ты чего это? Спишь? А почему не лег? Или ты ..., Миш...

- Так! В чем дело, - оборвал он ее. - Мне нужно машину в гараж отогнать, пока ее не разули.

Разбухшие от влаги ботинки еле впустили ноги хозяина. Валентина молча наблюдала процедуру обувания. На лестнице Михаил снова выматерился про себя.

Возвращаясь домой, он по обыкновению предвкушал подсчет выручки. Это стало его любимым занятием. Сегодня все смазывалось: пересчитывать деньги при Валентине было бы самоубийством. Оценив его обороты, сестра присосется пиявкой. Придется точный подсчет отложить, а примерную сумму он знает и так. День был очень удачный. Еще один такой же, и надо ехать за товаром. За прилавок придется поставить Наталью. Хотя он этого не любил. У Натальи прибыль всегда меньше, но уличать ее в воровстве было неохота, все же он с ней время от времени спал. Хрен с нею. Так или иначе, надо же как-то расплачиваться с бабами. Да Наталья и присваивает не много и с достаточно достоверным враньем. Такое Михаил переносил как-то легче, чем процедуру явного отстегивания денег на бабу. А так процент за услуги продавца был постоянный, на остальное Михаил пока закрывал глаза.

- Может быть, послезавтра и не будет покупателя, - с надеждой думал он. - Не урвет Наталья на халяву.

А на большой срок своего прилака он не оставлял. Доверять это дело другим - терять клиента.

Мотался Михаил за товаром в Москву: уезжал ночным поездом, рано утром уже был у своего поставщика и поздно ночью возвращался домой. На машине не ездил, тогда некогда было бы спать. А в поезде спал пять часов туда и пять - обратно. Выспаться хватало и получалось вообще дешевле.

Когда Михаил уже в кромешной темноте подошел к своему подъезду, окно на кухне светилось. Там хлопотала Валентина. В первый раз Михаил подумал о ней с теплотой, опять промелькнуло что-то из дет¬ских вос¬по¬ми¬на¬ний. Се¬с¬т¬ра все¬гда бы¬ла тол¬стуш¬кой и лю¬би¬тель¬ни¬цей по¬есть. По¬ка Ми¬ха¬ил на¬ско¬ро умы¬вал¬ся, по квар¬ти¬ре по¬полз аро¬мат ки¬пя¬ще¬го бу¬ль¬о¬на и пель¬ме¬ней. Он вдруг по¬нял, что звер¬ски про¬го¬ло¬дал¬ся. А Ва¬лен¬ти¬на ра¬зо¬ри¬лась не толь¬ко на мя¬со. Она вы¬ста¬ви¬ла на стол «Рус¬скую» и над то¬ми¬тель¬ным па¬ром та¬ре¬лок, раз¬вол¬но¬вав¬шись не на шут¬ку, чуть при¬под¬ня¬ла рюм¬ку:

- По¬мя¬нем ма¬му, Ми¬ша. Се¬го¬дня два го¬да...

В гру¬ди Ми¬ха¬и¬ла ек¬ну¬ло, то ли рас¬ка¬я¬ние не¬хо¬ро¬шо во¬рох¬ну¬лось, то ли ут¬рен¬няя злость на се¬с¬т¬ру опять бы¬ло взды¬би¬лась, но он сдер¬жал се¬бя, вы¬пил и жад¬но стал есть. От¬вык от по¬доб¬ной рос¬ко¬ши. Да и го¬то¬ви¬ла Ва¬лен¬ти¬на от¬лич¬но. Ми¬ха¬ил то¬ро¬пил¬ся, по¬ла¬гая, что сей¬час нач¬нет¬ся ме¬нее при¬ят¬ная часть: бу¬дут ли¬бо учить, ли¬бо про¬сить де¬нег, ли¬бо то и дру¬гое.

На¬ча¬лось ни с то¬го, ни с дру¬го¬го:

- Миш, я бы¬ла у ма¬мы... Ты не по¬пра¬вил па¬мят¬ник... Он на¬кре¬нил¬ся еще силь¬нее. Ми¬ша, - Ва¬лен¬ти¬на за¬в¬схли¬пы¬ва¬ла, гра¬дом по¬ка¬ти¬лись сле¬зы.

- По¬прав¬лю вес¬ной...

- Эх, Миш¬ка, Миш¬ка...

- Нет, я не по¬нял... Ты же ви¬дишь, я кру¬чусь как про¬кля¬тый... Ну не смог, не ус¬пел... Сде¬лаю.

- Кто те¬бя про¬клял-то, Ми¬ша?! Раз¬ве же¬на твоя?

- Ты, слу¬шай, не на¬чи¬най! Это¬го мне не на¬до. Ты че¬го при¬еха¬ла? Я те¬бя звал? Не лезь не в свои де¬ла, - бы¬с¬т¬ро вхо¬дя в ярость, на¬чал ки¬дать сло¬ва Ми¬ха¬ил.

- Эх, Миш¬ка, Миш¬ка! Раз¬ве это жизнь! Ты вон не ¬ст¬ри¬жен по¬ди уж пол¬го¬да, не жрешь по-че¬ло¬ве¬че¬с¬ки, не мо¬ешь¬ся. Ми¬ша, мыть¬ся на¬до, а то за¬вши¬ве¬ешь. Ты же мо¬ло¬дой еще му¬жик. Же¬нить¬ся бы те¬бе на¬до. Ну не вы¬шло по люб¬ви, по уму те¬перь же¬нись...

- На ком же¬нить¬ся!? Од¬ни шлю¬хи...

- За¬чем те¬бе эти день¬ги сда¬лись. Ку¬да де¬вать бу¬дешь? По¬мо¬ги хоть тог¬да пле¬мян¬ни¬кам сво¬им, тя¬же¬ло мне их од¬ной учить, Миш! Они те¬бя за это от¬бла¬го¬да¬рят по¬том, не со¬мне¬вай¬ся. Одеть бы ма¬лень¬ко мне по¬мог ре¬бя¬ти¬шек.

Ми¬ха¬ил с удов¬ле¬тво¬ре¬ни¬ем за¬сме¬ял¬ся. На¬ко¬нец-то до¬б¬ра¬лась до глав¬но¬го. На¬ча¬ла про¬сить.

- Че¬му ты сме¬ешь¬ся, Миш?!

- А как не сме¬ять¬ся? Я пло¬хой, гряз¬ный, ви¬дишь ли, а вот день¬ги дол¬жен те¬бе дать. Ты чи¬с¬тая, обал¬дуи твои чи¬с¬тые хо¬дят, а я в гря¬зи во¬жусь и вас бу¬ду оде¬вать. Нор¬маль¬но. Ты, Валь, все¬гда при¬со¬с¬кой бы¬ла. Нет, го¬лу¬буш¬ка! Иди и по¬стой на рын¬ке, па¬ца¬нов своих ря¬дом по¬ставь, тог¬да и ме¬ня, мо¬жет быть, учить пе¬ре¬ста¬нешь. А ку¬да я день¬ги бу¬ду де¬вать - не тво¬е¬го ума де¬ло. Без те¬бя об¬хо¬жусь, за¬ра¬ба¬ты¬вая, без те¬бя обой¬дусь и в ос¬тальном.

- Да, ведь ты, Миш, уж на че¬ло¬ве¬ка не по¬хож. Ты же ка¬ким пар¬нем был, ум¬ни¬цей ка¬ким. А те¬перь гля¬ди-ка, за¬рос, как вах¬лак, в гла¬за людям не гля¬дишь. На ме¬ня, как на чу¬жую, бро¬са¬ешь¬ся. Я ведь, Миш, сво¬им де¬тям дать хо¬чу шанс... Вот что! Вы¬учить¬ся, Миш, шанс! Те¬бя ведь ма¬ма тя¬ну¬ла, учи¬ла, и я то¬же, вро¬де, по¬мог¬ла по¬пер¬во¬с¬ти, до за¬му¬же¬ст¬ва. Ты об¬ра¬зо¬ва¬ние по¬лу¬чил! Вот и мои пу¬с¬кай по¬лу¬чат, а там - воль¬но¬му во¬ля. Я, как мать, долж¬на им в этом по¬мочь...

- Вот, вот! Ты мать, ты и тя¬ни их. Я те¬бя ро¬жать не уго¬ва¬ри¬вал, тем бо¬лее с та¬ким сла¬бо¬силь¬ным-то му¬жи¬ком, как твой по¬кой¬ни¬чек. Ду¬мать на¬до бы¬ло, ла¬поч¬ка. Ду-мать...

- Да что ты ка¬кой злой-то, Миш? Кто те¬бя так оби¬дел? Гос¬по¬ди! Алек¬сей у ме¬ня зо¬ло¬той был му¬жик, до¬б¬рый, ра¬бо¬тя¬щий...

- Ну, лад¬но, лад¬но, - при¬ми¬ри¬тель¬но сба¬вил обо¬ро¬ты Ми¬ха¬ил, - лад¬но, все. - Гла¬за его сли¬па¬лись от же¬ла¬ния спать, вод¬ка рас¬сла¬би¬ла нер¬вы. - Дам я те¬бе день¬жат. Дам. И па¬мят¬ник у ма¬мы вес¬ной по¬прав¬лю. И мыть¬ся бу¬ду ре¬гу¬ляр¬но, - он по¬хло¬пал Ва¬лен¬ти¬ну по мяг¬ко¬му пле¬чу. Она не¬о¬жи¬дан¬но сно¬ва за¬пла¬ка¬ла, раз¬ма¬зы¬вая по ще¬кам сле¬зы. Гля¬де¬ла на не¬го, под¬няв¬ше¬го¬ся из-за сто¬ла в вы¬тя¬нув¬шем¬ся за¬тер¬том сви¬те¬ре, гряз¬ных джин¬сах, с вы¬бив¬шей¬ся по¬верх них фла¬не¬ле¬вой ру¬баш¬кой. Ру¬ки бра¬та, с по¬тре¬с¬кав¬шей¬ся от мо¬ро¬за ко¬жей, его го¬ря¬щее ба¬г¬ро¬вым жа¬ром ли¬цо вы¬сво¬бо¬ди¬ли в не¬драх Ва¬лен¬ти¬ны за¬сто¬яв¬ши¬е¬ся по¬то¬ки слез. Она по¬гла¬ди¬ла его шер¬ша¬вую ру¬ку. Ми¬ха¬ил кри¬во улыб¬нул¬ся и, ша¬та¬ясь, по¬шел в спаль¬ню.

Ва¬лен¬ти¬на дол¬го си¬де¬ла, ту¬по гля¬дя пе¬ред со¬бой. По¬том вы¬мы¬ла по¬су¬ду, рас¬ста¬ви¬ла ее по ме¬с¬там. Ми¬ха¬и¬ла не бы¬ло слыш¬но. Она на цы¬поч¬ках про¬шла в зал, по¬сте¬ли¬ла се¬бе на ди¬ва¬не, на¬шла в шка¬фу ма¬те¬ри¬ну ноч¬ную ру¬баш¬ку, пе¬ре¬оде¬лась и за¬сты¬ла на кра¬еш¬ке по¬сте¬ли, пе¬ре¬би¬рая паль¬ца¬ми обор¬ку ноч¬нуш¬ки с та¬ки¬ми род¬ны¬ми го¬лу¬бень¬ки¬ми цве¬точ¬ка¬ми. По¬том, ис¬пу¬гав¬шись, за¬гля¬ну¬ла к бра¬ту, все-та¬ки вы¬пив¬ши че¬ло¬век... На по¬лу сре¬ди мно¬го¬чис¬лен¬ных ко¬ро¬бок воз¬вы¬ша¬лась ку¬ча де¬нег, вы¬сы¬пан¬ных из по¬ли¬эти¬ле¬но¬во¬го меш¬ка. Она по¬ка¬за¬лась Ва¬лен¬ти¬не ог¬ром¬ной. Еще бы¬ли день¬ги, сло¬жен¬ные пря¬мо тут же, на по¬лу, в ак¬ку¬рат¬ные сто¬поч¬ки - со¬об¬раз¬но до¬сто¬ин¬ст¬ву ку¬пюр. Ми¬ха¬ил спал в чем был, на не¬рас¬прав¬ленн¬ой кро¬ва¬ти. В ком¬на¬те сто¬ял влаж¬ный за¬пах давно не¬сти¬ранн¬ых но¬с¬ков.

Она захлопнула дверь, снова было заплакала, но, вспомнив, пошла в прихожую, взяла тяжелые от сырости и грязи Михаиловы ботинки и тщательно, щуря близорукие глаза, вымыла их под струей теплой воды. Потом поставила на батарею и долго смотрела, как "идут" они друг за другом по теплым чугунным ребрам.

Утром она сварила для Михаила остатки пельменей. Тот молча их съел. Вместе вышли из дома.

- Ты до вокзала сама доберешься, вещей у тебя нет, - сказал Михаил на углу. - А деньги мне сейчас самому нужны, я завтра еду за товаром. Как вернусь, вышлю тебе...

Сестра смотрела на него сострадательно и понимающе кивала головой. Он махнул ей рукой и напрямую, через пустырь, заспешил к гаражам.