К первому сентября школа сияла и пахла всеми оттенками краски. Лишь кабинет биологии не успели привести в божеский вид. Сейчас там работал пожилой маляр, замазывая белой шпаклёвкой на стенах многочисленные трещины. Вся наша компания столпилась за его спиной, с интересом наблюдая, как стена превращается в хитрое переплетение линий. Из учительской, расположенной напротив, в это время стали выходить преподаватели. Ирина Валерьевна, наша биологичка, увидев нас, с возмущением влетела в свою вотчину. Она явно собиралась турнуть любопытных, но тут её взгляд остановился на работе мастера и наша училка, забыв про нас, восторженно затараторила:

- Боже мой! Какая прелесть! Это же ленточные черви в кишечнике. Да, но не лентецы.

Ирина Валерьевна оценивающе прищурилась и сделала несколько шагов назад, при этом чуть не сбив с ног химичку, которая вместе с другими преподавателями зашла полюбопытствовать. Однако Ирина Валерьевна не стала рассыпаться в извинениях, хотя слыла дамой очень и очень вежливой и воспитанной. Сейчас же она просто грубо схватила свою коллегу за плечо и, с воодушевлением показывая на зашпаклёванные трещины, не столько вопросила, сколько подытожила:

- Изящные! Изящные! Это же класс цестода, отряд цепни.

Ожидая одобрительного подтверждения, Ирина Валерьевна смотрела в упор на толстые, словно бронированные, стёкла очков химички. Смотрела так пристально, что, казалось, взирает прямо в душу. Но Лидия Николаевна, так звали химичку, разочаровала её, пробурчав с ироничным упорством:

- Ну что вы, милочка, это скорее полипептидные цепи белка.

- Нет, нет, - вмешалась тут же географичка, которая славилась своей неувядаемостью. В прямом смысле этого слова. И дело было не в её гренадёрском росте, а в том, что она, казалось, была законсервирована и вовсе не старела. Как это ей удавалось, никто не знал, но выглядела она моложе всех своих коллег, хотя и была уже давно пенсионеркой. И видимо на правах более умудрённой, Галина Степановна, авторитетно и безапелляционно заявила:

- Пожалуй, больше похоже на метаморфическую породу, которая характеризуется, как всем известно, именно простотой полосчатого строения.

Мы вместе с маляром, оторопело слушали спорящих. «Интересно, а что же в этих линиях узрели остальные преподаватели», - переводя взгляд то на стену, то на учителей, подумал я. Долго мучиться любопытством мне не пришлось, так как в дебаты вступил наш физик Сергей Максимович, который преподавал также и астрономию. Теперь Серёжа, как звали его за глаза старшеклассники, отойдя от стены ещё дальше биологички, и уставясь на линии таким взглядом, словно это была Леонардовская Джоконда, задумчиво изрёк:

- Вы все не правы, уважаемые дамы. Скорее всего, это похоже на поверхность спутника Юпитера Европу.

- Э, нет. Рисунок более всего напоминает рангоут и такелаж, - улыбаясь улыбкой блаженного романтика, возразил всем трудовик, который был кандидатом в мастера по парусному спорту.

- Просто речная сеть на контурной карте нашего века. – Тут наша историчка поднесла в задумчивости свою ручку ко лбу, отчего стала несколько похожа на Роденовского мыслителя и после коротенькой паузы добавила, - Скорее всего, это Европа. И уж конечно не спутник, - с убийственной иронией подытожила она.

- Боже мой, - простонала с надрывом, молчавшая до сих пор преподавательница рисования, - вас просто слушать ужасно. Черви, такелаж. А где же высокое искусство? Почему не сюрреализм? Например, Макс Эрнст.

Мы тихонечко вышли из кабинета биологии, ведь нам надо было идти домой. Все находились в молчаливой оторопелости. Только наша школьная поэтесса Катька всё бубнила и бубнила одну и ту же фразу, словно у неё что-то заело в голове:

- Каждый видит что хочет, каждый видит что хочет…

- А ты что видел, Славок? - Проглатывая как бы невидимый комок, спросил меня Колян.

- Ничего, - прогудел я неохотно, досадуя на своё скудное воображение.

Услышав мой столь короткий ответ, Катька радостно взвизгнула и тут же продекламировала:

- Каждый видит что хочет,

Иль совсем ничего.

Даже Солнце хохочет,

Что творить так легко.