З.ШМЕЙЛИН

г. Мельбурн

 

КАК Я НЕ СТАЛ МИЛЛИОНЕРОМ

 

- Ты счастливый человек, ты всю жизнь занимался любимым делом, -

говорит мне иногда жена.

Я легко соглашаюсь, но думаю с грустью про себя, что в густой траве моего «зеленого луга, по которому ходят женщины и кони» водятся ядовитые змеи.

- Ты счастливчик, ты единственный из нас занимаешься настоящим делом , - услышал я у костра в Высоких Карпатах, куда забрались мы

с бывшими сокурсниками через 15 лет после окончания института и где каждый рассказывал откровенно, чего он достиг. Я не возражал. Им виднее.

Они - это мои со-ученики, со-трапезники, со-жительники, со-мученики. Они остались, по большей части, во Львове, городе, в котором до сих пор сохранился средневековый школярский дух и к которому я прикипел всем сердцем, глубинной сущностью (только через 40 лет я узнал, что отсюда, со Львовщины, почти 200 лет назад безусым мальчишкой ушел мой предок на Русь, чтобы попасть там в кантонисты, а потом на 25 лет в солдатчину).

Они не стали выдающимися лидерами нэньки Украины, но среди них был уже и Главный Конструктор знаменитого Автобусного завода и маститый партийный функционер и крутой администратор с Николаевского Судостроительного, но, по большому счету, все это были добротные специалисты-электронщики, трудяги, кое-кто не раз побывал уже на пусках в Бойконуре.

В нашей группе я шел номером первым и, тем не менее, неожиданно для всех, окопался в глубинке, в провинциальном городке, в Тьмутаракани. Вынужденное по началу сидельство превратилось в осознанную и добровольную ссылку. Но у меня была своя Лаборатория, были абсолютно развязаны руки в выборе тем, было не очень доброжелательное, но полное доверие руководства и, как следствие, все ресурсы крупного, очень крупного по европейским меркам предприятия. Мне нечего было выложить на стол в качестве «успеха», кроме дюжины осуществленных, доведенных «до кассы» заветных задумок, защищенных Авторскими свидетельствамию. Я не был уверен в соответствии эпитета - «счастливчик» - меня всегда сопровождало ощущение, что я хожу по лезвию бритвы, но менять в своей жизни я ничего бы не захотел.

Среди разнообразных чувств и страстей, овладевавших мною в разное время, я не припомню горячего намерения стать по-настоящему богатым человеком. Из моих наивных детских желаний два были наиболее постоянны и знаковы. Я хотел быть одновременно и летчиком и лихим наездником. Прочие, менее значительные облетали постепенно, как палая листва (естественная и ранняя тяга к противоположному полу - не в счет). Но эти держались прочно, грозя превратиться в жизненную программу. Мечта подержать штурвал настоящего самолета и, непременно, истребителя отпала сама собой на выходе из отрочества в результате дикой, зубодробительной драки, навсегда подпортившей мне зрение. Что же касается второго глубинного вожделения, то оно как то завяло, когда появились и так стремительно размножились чешские «Явы», сверкающие хромом, красным лаком и голыми коленками умопомрачительных герлиц. Но окончательно оно умерло при очередном выезде на полевые работы, когда колхозному бригадиру неожиданно понадобилась какая-то мелочь на центральной усадьбе и, не мудрствуя лукаво, он выпряг из телеги одра совершенно неопределенной масти, помог мне на него взобраться и на мой недоуменный вопрос относительно уздечки (об остальном я еще не догадывался) привязал с левой стороны к удилам обрывок какой-то веревки и всунул мне в руку хворостину, чтобы направлять, если понадобиться, вправо. Не понадобилось. Ни одного, ни другого. Явный потомок Россинанта хорошо знал дорогу сам и понес меня галопом прямо на конюшню, оказавшуюся на приличном удалении от правления. Эта дорога, исчезающе ничтожная, если измерять ее в парсеках, показалась мне бесконечно длинной во времени. Я проклинал того придурочного гомоида, которому первому пришло в голову прокатиться на лошадином хребте. Легче было скакать на комоде, поставив его на ребро. Пару дней я еще ходил потом, выкручивая ноги бубликом и честил во все корки чертову казацко-ковбойскую романтику.

Странно, но я действительно никогда даже не мечтал стать миллионером. Может быть, это синдром не очень обеспеченного, военного детства и вечно тощей юности. В потрясающем своим натурализмом диалоге между Шурой Балагановым и Остапом Бендером мне понятней, скорей, позиция Балаганова. Это только на первый взгляд любой знает, что делать с деньгами. Смотря ведь, что под этим подразумевать. Как то в поезде, на перегоне Запорожье-Киев я оказался в одном купе с таким бедолагой, который не имел представления об этой проблеме. Его тетка, вполне зажиточная дама из перемещенных лиц скончалась в одночасье в Швейцарии где-то в середине 70-х, как раз на пике застоя, оставив своему незадачливому племяннику из Полог довольно солидную сумму. Здоровенный полусельский мужик, годов 30, одуревший от свалившейся на него напасти и запуганный до полусмерти советскими органами, согласился на выплату ему ежемесячной ренты в размере что-то около 1000 рублей, бросил работу и начал курсировать в поезде из Полог в Киев и обратно. Он покупал вино, обычно дешевенькую, пузатую, плетеную, 2-х литровую бутыль болгарской «Гамзы» (все таки давила жаба, давила...), легкую, нехитрую привокзальную снедь и угощал всех желающих выпить на шару и выслушать его страшную историю. Это его монотонное, как маятник, непрерывное движение продолжалось уже несколько месяцев и конца-края ему не было, ибо рента, похоже была обеспечена пожизненно. Желающих, кстати, присоединиться было, на удивление, ничтожно мало – то, что произошло в поезде с Бендером на закате НЭП-а, повторялось у меня на глазах в виде фарса через 50 лет. Оказывается, большими деньгами нужно еще уметь распорядиться. И к этому нужен несомненный талант. Кстати, сам Великий Комбинатор таким талантом явно не обладал. Оттого то и убеждал себя, что сможет по-настоящему развернуться лишь в мифическом Рио-де-Жанейро.

Сколько наших отечественных нуворишей вскоре оказались в таком положении - не счесть. Кто-то подумает, что я, как и большинство прочих в те времена, никогда не держал в руках одновременно более двух-трех сотен отечественных деревянных. И ошибется.

Расплата за первое же крупное «внедрение» (каково выражение!? - от него за версту несет агрессивностью и заговором) наступила неожиданно и неотвратимо.

С какими-то загадочными интонациями нас тогда вместе с моим незабвенным соавтором Васей Верижниковым вызвали в бухгалтерию. Там, ни слова ни говоря, буквально запихнули в пустую комнату рядом с кассой и приказали ждать. Потом появилась кассирша, замкнула изнутри дверь и нервно начала отстегивать нам необычно крупную сумму. Чувствовалось, что в одни руки таких денег она никогда не выдавала. Она по нескольку раз пересчитывала пачки, наконец перед каждым вывалила груду ассигнаций, как то неодобрительно-молчаливо «отобрала» подписи в ведомости, хмыкнула и исчезла. Сказать, что мы к такому обороту были совершенно не готовы, это значит не сказать ничего. Каждый держал в руках более, чем годовую зарплату и не знал, что со всем этим делать. У нас и сумки то какой-никакой с собой не было, никто даже и не озаботился. Наконец, справившись со ступором, начали запихивать пачки за рубашку, за майку, на голое тело. Уйти просто вот так домой со всем этим добром я как то себе позволить не мог, нужно было слегка привыкнуть. Вася же, как сторона здравомыслящая и критическая в нашем тандеме, именно такой вариант и считал единственно верным и быстро смотался, отказавшись от любых торжеств, пока не снесет добычу к себе в норку. Вася есть Вася. А я, не долго думая, зазвал в свой кабинетик военпреда Юру Боброва (внедрение как раз было в его компетенции) и мы с ним квасили казенный спирт, закусывая рукавом, до позднего вечера, после чего я, отказавшись от экскорта, и напевая что-то под нос, поплелся домой, набитый пачками с «капустой», как азовский бычок икрой, по буеракам, по кочкам, вдоль забора солидолового завода. Мне и в голову не приходило, что, если в тот день кто-то и поджидает меня с кистенем, то уж никак не в этих, заросших бурьяном потемках, как будто специально приспособленных для таких нехороших дел.

Но даже такие солидные «бабки» не идут ни в какое сравнение с тем, что может называться Деньгами с большой буквы. И когда такой шанс вдруг забрезжил перед глазами, ничего, кроме любопытства и охотничьего азарта я не испытал.

Все началось с длинного ночного разгвора по телефону с сестрой. Мой племянник, такой же лобастый и круглоглазый, как сестра и такой же неразборчивый пожиратель книг, как я сам, похоже уже вырос. Еще пару лет назад этот непризнанный чемпион Уральского Политехнического Института по преферансу находил свое Эльдорадо здесь, на берегу Азовского моря, среди безмятежных курортников. Невысокого роста, хрупкий, как подросток и до неприличия общительный, он вызывал у местных поклонников этого чисто мужского вида спорта только снисходительные улыбки, когда делал вроде бы робкие попытки затесаться в уже сложившуюся, солидную компанию. Хуже было потом, если они пропускали внедрение потенциального лоха в их мастерский круг. Их оплошность выяснялась обычно очень быстро. Поэтому племянничек барражировал вдоль курортного побережья, забираясь от греха подальше даже на дальнюю косу, пока не нарвался на местного шулера, и по совместительству сексота, по кличке "Бес". Когда он понял, что крупно влетел, было уже поздно, за спиной азартно дышали в затылок темные личности с хищным и недвусмысленным выражением на порочных лицах. Невероятным кульбитом ему как- то удалось тогда перевести игру на своего случайного партнера, тоже студента на приработках, въехавшего в ситуацию на пару минут позже, и избежать полного разорения и даже вполне возможного увечья, но домой он пришел в тот день необычайно поздно, какой-то весь бледный, напуганный и к картам в тот сезон больше не прикасался. Возможно, в его рассказе отсутствовали некие существенные, нелицеприятные моменты. И вот теперь, после окончания института, он отказался тянуть лямку сменного инженера, а вырыл окоп, конечно, не без помощи связей своей многомудрой мамочки, в окружении ближайшего помощника Росселя, тоже немца, имеющего доступ к бездонным ресурсам Среднего Урала.

Шли 90-е, самый разгар передела собственности.

Поначалу я просто намеревался помочь родному предприятию, где еще недавно добывали свой хлеб насущный около 6000 человек. Я знал, отчего стоит производство – не было медной «катанки», толстой, в палец толщиной проволоки, свернутой в громоздкие, отливающие тусклым красным светом бухты, из которой изготовляют проводники для кабеля. Государство прекратило выполнять свои функции, а потом еще и разделилось.Украина меди практически не имела. Теперь кабель заказывали, как у портного – из материала заказчика. А на Урале меди было выше крыши.

Но первый же поход в отдел снабжения разочаровал. Еще недавно здесь хозяйствовал Сеня, бывший директорский водила, поднявшийся наверх исключительно благодаря своей неуемной, врожденной предприимчивости и пронырливости. Для окружающих он как-то был неотделим от своего новенького «Москвича» комби, на котором по надобности забирался в самые глухие уголки Украины. За рулем Сеня неожиданно проявлял замашки заядлого гонщика. Ездить с ним по городу было страшно. Он признавал только одну полосу движения – встречную и при этом цедил свозь зубы: «Терпеть не могу видеть впереди себя чужой багажник». Надо полагать, у него с ГАИ были оч-чень доверительные отношения. Впрочем, у меня с ним тоже. Сеня даже как-то презентовал мне свой собственный, кровный наряд на кирпич для дачи, что само по себе говорило о многом. Но теперь все изменилось. Передо мной открылась бездна. Хлопцы мышей не ловили. Они там здорово устроились. В цехах стояла гулкая, кладбищенская тишина. Только по углам кое-что крутилось и кое-куда капало. А здесь было людей набито, как сельдей в бочке. Суетливая деловитость напоминала скорее кагал, чем украинский майдан, что было бы уместней Здесь не работали, здесь делали бизнес, бабки. Теперь снабжением по взаимному согласию занималась частная фирма. Выменяв медь по бартеру, она вовсе не спешила передать ее на завод в производство. Вокруг завода расплодилась туча семейных ТОО (товарищество с ограниченной ответственностью), кровно повязанных с администрацией. Как в средневековье там практиковались даже династические браки. Добытый материал начинал перелетать из одной фирмы в другую, непрерывно трансформируясь, вырастая в цене раз в пять-шесть, пока не шлепнется на заводской склад. Здесь помогать уже никому было не надо, надо было подумать о себе.

Поразмыслив над открывшимися перспективами, я сделал единственно возможный вывод : нужно извлечь из Росселевских закромов несколько вагонов «катанки» и обойти алчных прилипал. По всему выходило, что этого добра там хватит еще лет на сто, цена вполне приемлемая и в нее уже входят требуемые комиссионные, племянник вполне должен справиться, но как использовать буквально свалившийся на голову шанс?

Я прикинул свои ограниченные возможности и решил посвятить в дело Шустрика. Этот парень когда-то попал на завод по распределению, после окончания института на Северном Урале и был фигурой в этих местах необычной, своеобразной, я покровительствовал молодому специалисту на первых шагах, отметив неординарную ретивость и поспешность, с какой тот стремился себя проявить, явно не довольствуясь одним только исполнением обязанностей, и с интересом и любопытством консультировал того при оформлении первых заявок на изобретения.

В конце концов парень дорос до Главного технолога, но неожиданно для всех, очевидно во время уловив, куда поворачивает страна, ушел в Институт, там через два года защитился и вернулся на завод уже в роли директора-учредителя частной лавочки, где соучредителями оказалась все та же заводская головка с очень неуклюжим намерением присвоить предприятие. Это было нелегко, потому что на завод уже целилась солидная и богатая немецкая фирма и шла нелегкая подковерная возня с накоплением капитала и с желанием немедленно прожить наворованное. Не смотря на остепененность и добротную инженерную подготовку, Шустрик в делах сильно напоминал молодых купчиков из "Жестокого романса"- своей прижимистостью, хваткой, циничной беспринципностью, граничащей с жестокостью, интеллигентностью здесь и не пахло, но национальный колорит присутствовал, причем вовсе не южно-русского свойства и он как то чувствовал свою нерастворимость в местном ландшафте и, возможно, потому мы находили точки соприкосновения.

Шустрик идею просек сразу и тут же подвел под нее практический фундамент, начисто отвергая возможность любого сотрудничества с родным коллективом, а, напротив, сохраняя режим полной конспирации. Он как раз собирался в командировку на кабельный завод в Комсомольск-на-Амуре и там это все взялся провернуть. Состав дернулся всеми сочленениями и начал набирать скорость. Шустрик появился через неделю и положил на стол оформленный договор. С той стороны соглашение подписал их Главный Специалист. Первая партия составляла три вагона катанки. Предоплата гарантировалась немедленно, достаточно было подтвердить хотя бы по факсу, что отправитель этот заказ принял.

Комиссионные, т.е. моя с Шустриком доля составляла 10 миллионов. Нужно было только указать счет и адрес. Это тоже обсуждалось заранее. Счет открывали в Рязани. Туда, к родителям с год назад уехала и увезла двух своих детей после непрятного бракоразводного процесса наша короткая приятельница Наташа.

Наташа была технологом и соседкой по дачному участку, очень компанейской, общительной, заводной, она не редко сиживала в моем кабинетике, у нее любили собираться дома, дом был хлебосольный, открытый. На заводе у нее хватало и доброжелателей и поклонников. Тем более, что семья казалась самая что ни на есть благополучная. Муж ее, былинного вида молодец, дослужился уже до главного энергетика и оставлял о себе впечатление ничем не омраченное. Гром грянул среди ясного неба, когда внезапно обнаружилась 18- летняя пассия. Муж выказал строптивый характер бунтаря и диссидента, не задумываясь пожертвовал карьерой и ушел на другое производство, чуть не рядовым инженером, оставив жене все нажитое, квартиру и детей. Он тоже сиживал здесь, в кабинетике, заставляя задумываться о превратностях судьбы и безотносительной ценности нравственных установок. Не смотря на всеобщую симпатию и сочувствие, Наташе роль покинутой жены показалась нестерпимой и не смотря на уговоры, на внимание и помощь со стороны свекрови и свекра, она не осталась и уже заново обжилась в своем родном городе, где мы и надумали пристроить будущий Капитал.

Теперь оставалось только ждать. В пятницу, с утра Главному в Комсомольске предстояло позвонить по заветному телефону в Свердловск и все должно было прийти в движение. Два дня прошло как в лихорадке, уже ощущался хруст новеньких купюр, мерещились томные блюзы южных ночей и звук вращающейся рулетки. Но утро понедельника принесло разочарование. В пятницу из Комсомольска со Свердловском соединиться не удалось, в субботу Главный засел прямо на городском узле связи, но связи не было. В понедельник связь восстановилась, но медь в спешке уже ушла по другому адресу – ждали перемен. А к середине недели цены уже были совершенно иные. Объяснения произошедшему я так и не нашел. Это была одна из бурь, предшествующих великому половодью 98-го года, получившему имя «Русский дефолт», что означает несостоятельность.

У меня все-таки оставалось подозрение, что тут не черт прокрутил, не случайность это. Но здесь был заложен первый кирпич предстоящей эмиграции и я никогда не жалел сильно, что тогда сорвалось, может быть как раз ангел жизни прошелестел крылом, ибо на деньги эти планировалось потом приобрести в том же Косомольске партию японских внедорожников через Китай. А вот этого никакая крыша на месте бы не прошляпила, как я потом отчетливо понял, когда при отъезде моего друга в Израиль, того предварительно выпотрошили до подштанников, оставив в качестве утешительного приза только близкую его сердцу библиотеку.