Начинается третья книга "Хроник Мироздания"

Поиск,

 

написанная Анн'ди МакОстином

 

Деревья

 

Распахнули деревья объятья

С недалёкой планеты вблизи.

Мы поймём, что все люди - братья,

Но за счастием долго неслись.

 

Всюду ярко, всюду беспечно,

Льётся свет с ледяной полосы.

Заключил бы весь мир я в объятья,

Не дождавшись прихода весны.

 

Любо-дорого мне наглядеться

На пропахший цветами песок.

Эльф-малютка так прыгает звонко,

И от радостной миссии взмок.

 

Я - записанный маленький мальчик,

Достаю рукавом до небес.

И стою, улыбаясь отрадно.

Хорошо: я же дома, я здесь!

 

Я врываюсь в ладони качелей,

Не простых, а небесных, и вот

Мир беззнойный меня сном-легендой

Усыпил, а не наоборот.

 

Шелестят нескончаемо звёзды,

Шёпот ночи сменяет рассвет.

"Здравствуй, мир молодой, незнакомый" -

Так сказал бы, наверно, поэт.

 

Я ж скажу: "Эй, срывайте лохмотья -

Облачения низших существ!

Все мы - братья, и все мы искомы.

Мы - одно, а не несколько детств.

 

Сладким звоном мне вторят улыбки,

Их стихами я всех напою,

А они их положат на песни

И оставят память мою.

 

Прославление.

Сердце героя прославит оружье,

Солнце с луною прославит заря,

Гордость и радость любовь прославляет.

Кто ж в этом мире прославит меня?

 

Я просто патологически болен,

Болен от жажды и голода дух.

Сколько камней заглотнёт мочеточник,

Столько я буду иметь, но без двух.

 

Я не поэт - я простой рифмоплётчик,

Но я своим рифмоплётством горжусь.

Я пострадал из-за маньи величья,

Но за страданья свои не сержусь.

 

Ставить на место - плёвое дело,

Встать же на место будет трудней,

Я со своей худо-бедной позиции

Нюхаю варево прожитых дней.

 

Гениев шпарят кипящей смолою,

Я же ныряю пока в молоко.

Я труд Сизифа начать могу сразу,

Будет ли точку поставить легко?

 

Я, разбежавшись, прыгну с обрыва,

Кариес с перхотью в щепки разбив.

"Вот и ушёл один из придурков", -

Скажет вам кто-то, уши закрыв.

 

****

Дом, в котором я живу,

Построен для меня в конце.

Удивленье на лице -

Спасенья скорого я жду.

Дрожь, пробитая копытом

С улыбающимся ртом,

Стельки на мордахе сытой.

Я считаюся глупцом.

Обалдев глядеть по меркам,

Я грызу края туники.

Сердце требует побелки,

Кисти твёрдой и безликой.

Гениальность проходима,

Гениев уж ждут костры.

Ноздри праведных пусты,

А грешащие пьют вина.

Туалетною бумагой

Я лечу над крышей дома,

Мой хребет давно поломан,

Я исполнился отвагой.

Скупо-скудоумной тенью

Мне дрожат перстами в сети,

Не боюсь ударов плетью,

Но боюсь столкнуться с ленью....

 

* * *

Не кажите перстом на меня, господа,

Я в стране вашей только проездом

От рождения полного семнадцать лет,

Не свивая протекшие гнезда.

 

И язык я учу уж никак не для вас -

Просто нравится мне он немного.

Не кляните за это меня, господа,

Мне по жизни другая дорога.

 

На осколках империи строите вы

Городок, на страну походящий.

Дух единства с Карпат до Камчатки усоп.

Мёртвый он, ну, а может быть, спящий?

 

***

Я отрекаюсь от безбрежности высот,

Которые когда-то покорял,

От коих так давно пошёл в народ

И на дороге узкой устоял.

 

Я отрекаюсь от скупых надежд,

Несущих лишь несчастье вглубь души.

Я отрекаюся от тех невежд,

Что мне поклонниками стать должны.

 

Я отрекаюсь от гнетущих правд,

Что истину толкуют от себя.

Зачем сие, когда замест наград

С собою рядом чувствую тебя?

 

***

Я вышел из призрачной бездны,

Из тьмы - в золотую метель

Инкогнито и, как обычно

В дверную протиснулся щель.

 

Ты скромно на крыше сидела,

Закутавшись медленно в дождь

Ты думала, я растворился,

Но к счастию, это всё ложь.

 

Я сел, ты уткнулась главою

В моё озорное плечо.

Мне холодно было, теперь же

Мне стало с тобой горячо.

 

Мы будем смотреть, как в тумане

Ложится вселенная спать,

Как глыбы из чистого меха

Успели до смерти устать.

 

Как тайные духи ночные

Луну подняли на копьё,

Как вздох теплоты и надежды

Искало сердце моё.

 

Как страх за судьбу исчезает,

И стынет людская печаль,

Которую встретишь в могиле,

И страшно её будет жаль.

 

Мы будем...но ты уж заснула,

Уткнувшись в плечо головой,

И было спокойно и тихо

Над влажной моею землёй.

 

Есенину

 

Я считаю, что негу гениев,

Их творит очумело толпа,

Но я б отдал Сергею Есенину

Наилучшие в мире слова.

 

Как чрез горлышко влажной бутылки,

Как назло, из земельных оков

Вылетают стихи, как опилки

По следам дофольклорных основ.

 

Синевой подпоясавши пряди,

Бронзой руки в Рязань распахнув,

Он приветствует радости ради,

Солнцем на муравейник блеснув.

 

Он меняет старость на вечность,

Вечность в жёлтых серёжках берёз

Во росе, украшающей нежность

Земной сырости, мокрой от слёз.

 

От соития солнца и неба

Густотой облака заглотнув,

Написать хоть немного так мне бы,

Ноги тёплые в ключ окунув.

 

От корней Русь-земля отражается

Разудалою строчкой шальной.

В переменах, родимая, мается,

Но не стала нисколько чужой.

 

Русь фольклорная, струпьями крытая,

Сочинённая счастьем былин,

Никогда не была она сытая,

И голодной быть не воспретим.

 

Но желанье подсохнет приметами,

Облетевшими землю за час,

Сквозь ничто пробивался луч света

Тот, который когда-то угас.

 

Я считаю, что нету гениев,

Их творит очумело толпа,

Но я б отдал Сергею Есенину

Наилучшие в мире слова.

 

Кто ты?

 

Я вышел под крону седеющих веток

Дремучего леса, что тайной зарос,

И тут же мои облегчённые ужи

Накрыл настороживший душу вопрос:

 

"Кто ты?" - вопросила земля из-под ступень.

Недолго помыслив, ответил: "Поэт".

"Неверно", - земли возрыхлились комочки,

Другой ожидая, наверно, ответ.

 

"Кто ты?" - загудел меж одеждами ветер.

"Воин", - был краткий ответ, что я дал.

"Неверно", - присвистнул мне ветер в затылок,

И долго потом в тишине я стоял.

 

И каждый ответ на вопросы стихии

Был отвергаем, как дым от мечты.

И снова и снова я слышал стократно

Вопрос мироздания: "Кто ты? Кто ты?".

 

Леший

 

Леший знал своё дело: из чащи стращал

Прохожих, чей пут через лес пролегал.

Порою ночною по-всякому выл,

И редко кого удар не хватил.

 

Купцы мимоезжие, бросив товары,

Бежали, боясь над собою расправы,

Бывалые воины - и те еле дышат,

Протяжный вой лешего только заслышав.

 

Где праздный привал - выбегал на поляну,

И все врассыпную кидалися спьяну.

И женщин пугливых истошные крики

Для лешего были милее музыки.

 

Но, деву однажды завидев из чащи,

Под ивой плакучей безропотно спящей,

Взметнулся душою, будто бы снится

И тут же без памяти в деву влюбился.

 

Но зная, как страшен людскому он роду,

Не выпустил чувства свои на свободу.

Но ходит поныне незримою тенью

Бесшумно везде за любимой своею.

 

***

Во беседке, присыпанной мёрзнувшим снегом,

Мы присели с тобой в небеса посмотреть.

Я тебе говорил про хорей и анапест,

Позволяя ногам без тепла холодеть.

 

Мы друг другу носы согревали дыханьем,

Не печалясь о времени, брошенном вспять.

Я, читая стихи, во любви признавался,

Успевая дворцы взглядом лишь созидать.

 

Губы ветрились, твоих нежных губ прикасаясь,

Сердце било в ребро, словно дробь от подков,

А язык со другим языком обнимался,

Пробираясь средь тернии мусорных слов.

 

Но проклятый щелчок в моих мыслях сработал,

Мы расстались во плоскости времени ноль.

На минуту? На вечность? А есть ли различье

Сквозь стихию пройти, не назвавши пароль.

 

Возвращение в Шотландию

 

Да, были времена, когда с полупустой котомкой

Я исходил твои поля.

Где горный ручеёк ласкает уши песней звонкой -

Ступала там стопа моя.

 

Когда в лесах под сенью крон с деревьями твоими

Завет святой я заключил,

И лес твой через муравья, что вниз к корням стремился дивным

Мне руку щедро освятил.

 

Да, были времена, когда из волной глади Тэя

Я рыб ловил в зенит к столу.

Когда под вечер, в свете звёзд за кружкой золотого эля

Я воздавал тебе хвалу.

 

Когда я пас твои стада, баюкав пики Грэмпиана

Волынки мягкою игрой.

Мне колыбельной тишина была, а небо - одеялом,

Трава - периной пуховой.

 

И день наступит долгожданный,

И сквозь забвенье бытия,

Постигнув суть своих желаний,

Я возвращусь в твои края.

 

Постоянной собеседнице

 

Я читаю твои стихи перевёрнутым восприятием,

Понимая дорогу длинную, перекрытую древом забот.

Ты сидела со мною за партой, я вещал про открытое солнце,

Показавшееся когда-то, осветивши собой поворот.

 

Сквозь уроков гнетущую снедь и гундосящий лепет учебников

Я врываюсь в созвездие душ, озарённый твоей теплотой.

О, рассмейся навстречу стене недочётов и недомоганий,

Если надо взорваться - взорвись и не чувствуй укоров спиной.

 

Примыкаешь к большой полосе жизнью блещущей и поворотной,

Понимая огромность сию, постигая науку о ней.

Но прибудь же, прошу, до конца беззащитною маленькой девочкой,

Сохранивши отрывки внутри этих мытарных казусных дней.

 

Муза и Смерть

 

На закате появилась в опустелом старом доме

Смерть с бездонными глазами и длиннющею косой.

Женщина на низком ложе ко стене лицом лежала,

Жизнь теплилась в ней едва ли, в женщине бессильной той.

 

Смерть внезапно ощутила взгляд тяжёлый и суровый,

На неё глядела Муза, что сидела у окна.

"Я пришла за ней сегодня" - был ответ на взгляд сподлобья -

"Час её пробил сей ночью, гонит жизни нить она.

 

Жить ей в мире надоело, утешаться нет уж смысла.

Жизнь была несправедлива, утешенье ей во мне.

Что писала - средь народа на устах его прибудет,

Ярким пламенем воспыхнув в предрассветной тишине".

 

Смерти Муза отвечает: "Нет, её путь не окончен.

Будет жить ещё примерно столько, сколько прожила.

Пусть страдает от системы, пусть её услышат стены,

Хоть она цветком душистым уж давно как расцвела.

 

Тяжкие её страданья встречу я своим визитом,

Распахнув во вдохновенье сокровеннейшую дверь.

Нашепчу ей твёрдых строчек, в каменной омытых крошке,

Что она сотворит с словом - не дано ей знать теперь.

 

В мрамор выточат страданья душу мягкую поэта,

Защемив переживанья в отчуждения тиски

Для того, чтоб люди знали об эпохе сей ужасной,

Заломляющей степенно неопухшие виски.

 

Уходи и возвращайся лет, примерно, через сорок,

Хоть не знаю, захочу ли я тогда её отдать.

А за это время можешь наблюдать за нашей жизнью

И подумать, надо ль ныне жизнь поэтов забирать.

 

* * *

В полночных стансах полусумрак вялых,

По доскам шлёпав обнажённою ступней,

Врывалась мысль в сознанье бренно-алых

Собраний любящих, оторванных идей.

И блудить начинала с угла в угол,

Отчаявшись утихнуть от собак.

Реальный ледокол, растаяв, рухнул,

Мозги ушли в декрет иль на чердак.

Мы выследили правду в суматохе,

Стремясь на чистый лист перевести,

Да только речь скудна, и вряд ли ею

Мы сможем правду от забвения спасти.

И улетает мысль пост разговора,

Исчезнет средь упавших в бездну звёзд.

Контракт, подписанный над синею страницей,

Обменен был на испражненья грёз.

 

Незнакомке в окне

 

Ваш силуэт виднеется в окне

Под небом, не заполненным звездами.

Вы с кем-то говорите в тишине,

А я готов смотреть на вас часами.

Я б мог почти влюбиться в образ ваш,

Что на окно взобрался со ногами...

Увы, но моё сердце у другой,

И я готов лишь наблюдать за вами.

 

(из Ю. Филипа)

 

Язык, которым живём

 

Как будто птица, что будит ото сна

И начинает петь среди кромешной ночи,

Сдаётся, испугалась, ибо забыла слова -

Будит от сна

И говорит слова на языке, которым живём.

Как будто птица, которую немногие слышат внятно,

Которую не всем всегда понятно,

Что поёт красиво не потому что хочет петь красиво,

Как будто птица, защищающая своё гнездо песнею -

Будит от сна

И говорит слова на языке, которым живём.

Как будто птица, что сидит в средине леса,

Храня гнездо со своим птенцом.

 

(из И. Ватаману)

 

Слова

 

Полно людей, достойных чести,

Воспитанных на предков седях

Звенящих аж при стуке медью,

Полно людей, достойных чести.

 

Имеют всё, лишь речь имея,

Поведать боль, судьбу поведать,

Словно вино, бродить и крепнуть.

Имеют всё, лишь речь имея.

 

Их жизнь полна цветущих строк,

Со смертью к лику лик воюя,

Во книгах жизни суть рисуя,

Их жизнь полна цветущих строк.

 

А ты их правь и направляй,

Любому говори всю правду,

И я пойму тебя по складам,

А ты их правь и направляй.

 

Сегодня говори и завтра,

От сердца стука, что в тебе

В рассветом в утренней заре

Сегодня говори и завтра.

 

А я, из вечности смотрящий,

Когда-то бы тебя спросил:

Что глагол древний сотворил,

Что слову сделать удаётся

И как жизнь бренная несётся?

Ведь я, из вечности смотрящий,

Узрю, историю творящий.

 

* * *

Сроком триста пятнадцать зим,

Через копилку глядя в закат,

Растаяв на алюминиевый лад,

Чердак раскланялся постояльцам своим.

Всё не имеет точки с пунктиром,

Эгоцентричная поза в моде,

Если пророков хватит в народе,

Значит, не повезло нам с миром.

Компас учился магнитить стрелку,

Если выкрашен в цвет зелёный.

Грязной травою спрыгнув с балкона,

С самим веельзевулом заключив сделку.

Руку подставив под локоть скелета,

Я вырву глаз, помянув былое.

Было в реке отраженье пустое,

А теперь растворилось, и ищи его где-то...

 

Мама Стефана Великого

 

(пародия на молдавскую традицию)

 

Стефан кричал и матерился горяча,

В Четатя Неамцулуй неистово стуча,

Чтоб мать его, лишившегося войска,

Впустила внутрь и накормила вдосталь.

Но мать его - бывают сволочи ж на свете! -

Сказала: "Так не поступают дети.

Вернись назад и голыми руками

Расправься с надоевшими врагами!"

Но как в ворота он ни колотил,

Ему так и никто не отворил.

И если б не страну ему спасать,

То мог бы Стефан матушку послать.

 

Беовульф

 

Зверь приходил во дворец только ночью

И, спящих убив, до костей поедал.

Сколько облав не было на зверя,

Он всё одно - от людей ускользал.

Гибель тому, кто отважится ночью

По тёмному замку шастать один.

Знай: за углом тебя поджидает

Грендель, исчадия адского сын.

Но воин явился с дружиной своею

Нелюдя воле свей покорить.

С болотным чудовищем в единоборство

Он вступит, решив силы зла сокрушить.

"Имя мне Беовульф, мне меч не нужен,

чтоб биться с посланцами царства теней.

Руки мои - оружье страшнее,

С ними я встал на защиту людей.

Имя мне Беовульф - волк светлой шерсти.

Очистите зал, уберите столы.

Коль скоро он явится нынче ночью -

Ему не избегнуть решенья судьбы.

 

Баллада о празднике Белентайн

 

Белентайн, Белентайн, светлый праздник весны,

Ночь начальная месяца мая.

Ночь влюблённых сердец, ночь скрываемых лиц,

Коих маски спадают под утро лишь ниц,

До поры тайны не открывая.

 

Белентайн - песнь богов, сладострастная песнь,

Дань природе за щедрость дарений,

Гимн любви, жизни гимн, встреча летней поры,

До утра не свернутся обильем пиры,

Где нет места на ранги деленью.

 

Занимается пламя высоких костров,

Коих много на леса опушке.

Славит будущие урожаи народ,

В забытьи развесёлом ведут хоровод,

И рекой льётся пиво по кружкам.

 

Вот выходит Артур с королевских палат,

С ним под руку идёт Гвиневера.

Их приветствует с вящим признаньем народ,

Что участья монархов во празднестве ждёт,

Ибо свята в предание вера,

 

Что пока со народом живут короли

Одной верой, одним состояньем,

Не иссякнет могущество этой страны,

И враги сему люду не будут страшны -

Вот сие, что глаголет преданье.

 

Долго думал Британии храбрый король -

То представил и это прикинул -

Посетить ли сей праздник, что сердцу так мил.

Вот бы к Мерлину он за советом сходил,

Но старик уж два года как сгинул.

 

Люди церкви сказали, что праздник сей мерзк,

Что народ этим дьявола будит,

Что поганым кумирам сим воздана честь,

Что Всевышний любого, кто бы он ни есть

За поганую мерзость осудит.

 

Чтил Христа Пендрагон и служил лишь ему,

Но он видел, как радостны люди,

Что обряды восполнив языческих дней,

Дух свободы несут от дедов до детей.

Что ж до церкви - с неё не убудет...

 

Вот идёт средь костров королевска чета,

Разбрелась многочисленна свита,

Многогласно поют им хвалу нараспев,

Нарядить во обрядовы платья успев,

И главы их венками увиты.

 

И личины уже им скрывают лицо,

Ударяют по струнам и бубнам,

И пирующих сомн отправляется впляс,

Чтобы Беленов огнь до утра не угас,

До поры возвращения к будням.

 

Пьян британский король, от веселия пьян,

Позабыв, кто он сам и с кем пляшет.

Ночь сия - вот поистине чудная ночь,

Когда горе с унынием гонится прочь,

Сами ноги тебя ведут дальше.

 

Вот уж нет хоровода - и парами все,

Взявшись за руки, прочь удаляются.

Нынче ночь Белентайна, секретов пора,

Не расстанется с маской никто до утра,

И не ведомо, кто с кем лобзается.

 

Две девичьи руки обняли короля,

Тело к телу в порыве прижалось.

Встать! Одеться! Уйти!

Но Артур в забытьи,

Время думать ещё не настало.

 

Белентайн, Белентайн, светлый праздник весны,

Ты, увы, обернулся невзгодой.

О, Артур, от сестры сына ты обретёшь,

Чьим оружием будет коварство и ложь

На погибель британского рода.

 

Белентайн, Белентайн, глупость юных годов

Обернётся погибелью логров.

Злую шутку сыграл Белен, брошенный бог:

Брат на брата пойдёт, обнажая клинок,

И останется память лишь доброй.

 

С первым проблеском дня догорели костры,

Почва пьяная элем разлитым.

Люди спали в кустах, на деревьях и под.

И потянутся дни присносущных забот,

Лишь на ночь, будто бы, позабытых...

 

* * *

Бродячий город пляшет,

Кретины лица мажут.

А всё ли так уж важно:

Присесть иди поиграть?

Хотим делиться шкурой,

Хоть свежей, хоть и бурой.

Хоть умной будь, хоть дурой,

А в общем, наплевать.

 

* * *

Из ножен - мечи, натянуты луки,

Нынче начнётся другой разговор.

Сталь закалится, светят нам звёзды,

Нынче закончится здесь этот спор.

 

Метал на луне блестит, предвкушая

Кровию жажду свою уталить.

Духи войны нас благословляют.

Мы в праве награду свою получить.

 

В тело клинок войдёт, словно в масло,

Идёт строй за строем, словно скала.

Требует крови палица Дагды,

Битва живёт, пока доблесть жива!

 

Статуя Аполлона

 

Я - каменная статуя бога Аполлона,

Стою, улыбаясь, средь оливы кущ.

А ко мне валит толпа из окрестных селений,

Тридцать с немногим влюблённых душ.

 

Они ставят треножник, огнь разжигают,

В жертву приносят цветы и плоды

И славят меня, холодную глыбу,

Восхищаясь красою моей наготы.

 

Пируют младые у моего пьедестала,

Вино пьют, крепкое, оливы едят.

Затем юноши с девами, взявшись за руки,

Возлягут, снимая друг с друга наряд.

 

И наслаждаются в любовных утехах,

В экстаза крича: "Аполлон, ты - наш бог!"

А я, весь слюной обливаясь, глазею.

Я б всех осчастливил девиц, если б смог.

 

Но я ведь из камня, я без движенья,

Мне надо стоять, принимать похвалы,

Меня обнажённым сделал ваятель,

Любви я хочу, мне слова не нужны.

 

Но раз я - божество, то пускай выполняют

Женщины то, что я им говорю.

Куда там! - я сделан лишь для осязанья,

Я, мол, для влюблённых благое творю.

 

Зачем же тогда в мире созданы боги?!

Чтобы глядеть на услады людей?

Лучше разбиться о скалы в осколки,

Чем камнем стоять без услады страстей!

 

Всё

 

Кто-то вытер слезу,

И настала тьма,

Кто-то дунул,

И свеча погасла.

Давала свет слеза,

В глаза била свеча.

Ах, если б кто нашёл

Для свечки масла.

Нас гробят дураки,

И мыслям нет предела.

Осталось лишь одно:

Спокойно сдохнуть.

Но кто-то говорил,

Что этот мир таков,

И суждено не более,

Чем охать.

Под ангельскою маской

Лукавого узнал,

И дьявол мне сказал:

"Довольно бредить!

Ведь от твоих стихов

И от песен твоих

Сам сатана

Крышею поедет.

Но я не обратил

Внимания на это,

Ведь правды не боюсь

Во бренном мире.

Я буду песни петь,

Стихи буду писать,

От них ваш кругозор

Намного шире.

Стихами я могу

И птицею пропеть,

И зверем порыскать

По жидкой грядке.

Рождён я для того,

Чтобы стихи писать,

И зло бежит отсюда

Без оглядки.

 

* * *

Я, может быть, последний из живущих,

А, может, первенец из мертвецов.

Но я рыдаю в сущности забвенья,

Как кроткий сын над мрамором отцов.

 

(из У. Шекспира)

 

Старость и Юность

 

Не ужиться вместе

Старости и Юности,

Юность пляшет, Старость

Заботами полна.

И порою летней

Молодые глупости

Юность совершает,

Старость всё ж одна.

Юность забавляется,

Старость задыхается,

Рискуя жизнь отдать.

Юность всем желанная,

Старость очень странная.

С кого пример нам брать?

Юность, отдаю себя тебе!

 

Красный свет

 

Я иду на красный свет, не идите за мной,

Красный свет замедляет движенье.

Я быстрей пробегу, те ж, кто следом идут

Так рискуют жизнелишеньем.

 

Я иду напролом и на чей то капот

Могу, будучи сбитым, свалиться

И так буду лежать в луже вязкой крови.

Не дай Бог с вами этому сбыться.

 

Я привык, не срывайтесь с бардюра за мной,

Я за вашу судьбу не в ответе.

Проиграет здесь каждый, кто, цену узнав,

Не свою территорию метит.

 

Так держитесь бордюра, простившись со мной,

Ждав зелёного для переправы.

Может быть, буду я на другой стороне,

Может быть, стану жертвой облавы.

 

Но живите потом, не горюя по мне,

Воплотившимся в звёздны осколки,

Накачавшимся пылею сорных оков,

Избавляясь от чаяний ломки.

 

Моя доля идти так, где ясен запрет,

Вам нужна ли такая же доля?

Я давно уж купил проездной на тот свет,

И мой путь его действо ускорит.

 

Атилла

 

(злободневная зарисовка на музыку 9-й симфонии Бетховена , "Ода радости")

 

Имя - Атилла мне, веду я гуннов за собой,

Я - грозный бич Европы, трепещите предо мной.

На колени, сброд цивильный или голову - долой.

Меч воителей востока правит вашею судьбой.

 

Цезарь и Марк Аврелий - лишь заложники систем.

Ныне от таких устоев лучше отказаться всем.

Гунтер, король бургундов, поднял меч против меня,

И его удел обширный попрала стопа моя.

 

Волю богов своего рода исполняю я,

Сам ратью гуннскою за бога почитаем я.

Лучшей жизни недостойны мира выродки сего,

И не будет им пощады от оружья моего.

 

На коней! Грянет бой.

Я - Атилла, трепещите предо мной!!!

 

Разговор по воздуху

 

Парит надо мною кронштадское небо,

Сквозь снега забвенье и жар батарей

За новой страницей чернильной бумаги

Почуял дыхание мысли твоей.

 

"Ты слышишь?" "Да слышу, как будто ты рядом".

"А я далеко. Ну, так здравствуй". "Привет!

Как там у тебя?" "Да, вроде, нормально,

Пока ничего необычного нет.

 

А ты?" "Вот, сижу и транжирю сознанье".

"То есть, творишь?" "и так можно сказать."....

"Знаешь, я рад был твой голос услышать".

"Знаешь, я рада это узнать.

 

Ну что ж, я, наверное, буду прощаться".

"Мы завтра услышимся?" "Да, будем жить".

Парит надо мною кронштадское небо,

Над ней кишинёвское небо парит.

 

Децебал

 

Виват, виват! Столица даков пала,

Траян вошёл в последний их оплот.

Найти, найти скорее Децебала!

Беда Империи, коль в горы он уйдёт.

 

А Децебал, семью свою спасая,

Бежит на север меж высоких гор.

Его союзники уж войско собирают,

Чтоб римлянам достойный дать отпор.

 

Но римлян легионы подстутают

И окружают беглецов со всех сторон.

И Децебал оружье обнажает

И режет горло каленым клинком.

 

Жизнь - лучшая награда человеку,

Лишь раз достойно можно счёты свесть.

Но в наши дни заместо сдачи в полон

Кто сможет над собой кинжал занесть?

 

Нимуэ и Мерлин

 

Что мне премудрости, испитые с котла

И сокровенность тайны сотворенья?

Я был во сне и пробудился я,

И ты тому причина пробужденью.

Тебе проговорился, что люблю,

Ты замолчала, и томлюсь я долго.

И той любви, что испытал к тебе

На десять женщин мне хватить могло бы.

Коль хочешь ласки - дам её тебе,

Сестрой желаешь быть - я буду братом.

Но знаю я: мою хладную жизнь

Уже никак нельзя вернуть обратно.

О, Нимуэ, тобою был пленён

Волшебник Мерлин, светлый сын инкуба.

Я за тобой пойду в любой предел

И не вернуся без тебя оттуда.

 

Поэт и Смерть

 

Порыв мгновенный ветра ставни распахнул,

Он от полночного кошмара пробудился,

Шершавый ворох листьев ставни освежил.

Незваный гость его глазам явился.

"Ну, здравствуй, мой поэт, я ныне за тобой,

Я - Смерть твоя, меня не звал ты - знаю,

Но люди, чьи пути напоминают твой,

До лет солидных очень редко доживают".

"Послушай, Смерть, - поэт ей вяло отвечал, -

Ты не страшишь меня, сие тебе известно.

Но я прошу: не забирай меня теперь,

В противном случае, поступишь ты нечестно.

Камнями не был я ни раз за жизнь закидан,

Со стороны завистников - и то ни раз

Не подвергался нападенью в подворотне,

Тобою дома пробуждён я был сейчас".

"Герою строк - грядёт геройская кончина,-

Смерть слово молвила, - назавтра же в обед

Умрёшь ты от ножа фанатика во спину.

Так в наше время должен погибать поэт".

 

Варфоломеевская ночь

 

Ещё петух во полночь не пропел,

Но колокол оповестить успел,

Что в эту ночь в Париже крови быть,

Что многих нынче предстоит убить.

Зажглися факелы во ночи непроглядной,

Все дети церкви истой - в латах ратных.

И первое копьё вонзилось в грудь.

Теперь о детях, стариках забудь.

То всё - еретики, проклятый люд,

Мучения великие их ждут.

Чем больше ты убьёшь еретиков -

Тем больше будет прощено грехов.

Смердит от трупов, ноги в крови вязнут,

Но до утра резня не перестанет.

К убийству тяга милосердия сильнее.

Так начиналась ночь Варфоломея...

 

Нас заставляют

 

Нас заставляют молчать,

От слов и от дум всех отречься,

Перед судьбою солгать

И о последствиях печься.

 

Нас заставляют рыдать,

Перед грозой отступая,

В смерти несчастья не чая,

И на носилках таскать.

 

Нас заставляют терпеть

Горечь великой утраты.

Брат не вступился за брата -

В могилу обоим им лечь.

 

Нас заставляют простить

Всех убиенных младенцев,

Стонущих невозвращенцев,

Всех по листам возвратить.

 

Выя сильна, всё истерпит,

Вервий хоть сто понавесь.

Нами, как вздумает, вертит

Смрад коченеющий весь.

 

Перед экзаменом

 

Дав обет перед экзаменом не бриться, на Фиделя больно уж похож.

Не постигнув сокровенной дисциплины, в имидж не вонжу цивильный нож.

Дух мой рвенья фанатичного к учёбе на задворках иль с сенях давно почил.

А потом напишут, что Костыркин где-то что-то как-то там учил.

 

Летучий Голландец

 

Куда ты плывёшь, мой Летучий Голландец,

И есть у тебя ли заветный причал?

Летишь в неизвестность, к своему счастью,

Быть может, его ты уже отыскал?

 

А твой экипаж, весь костлявый и рваный,

Ведь нет у них цели, чтобы искать.

У них есть корабль, у них есть свобода,

Им нечего в водах морских потерять.

 

Друзья, все мы в чём-то голландцы летучие,

Нам через многое нужно пройти.

Правду заветную ищем мы где-то,

Не каждый из нас её сможет найти.

 

Памяти Еминеску

 

Засверкали звёзды в темноте, в ипотештском сумрачном селеньи,

Воск с горящей свечки на клавир капает во отчуждённом тленьи.

Ко хвосту сверхзвуковой кометы мысли не сбивалися с пути.

Миша Еминович на паркете выводил иголочкой стихи.

 

Самовыродок

 

А что, неплохо называться самовыродком,

Ничтожность слов оскалом пресекать,

Изъеденную червем душу выродить

И страх признания облобызать.

 

Проклясть пустынное вельми несовершенство,

Почить всенощно без холста на валунах,

Забыть, что ты давно отстал от детства,

И счастье есть, поджарое в углях.

 

Есть самовыродки, но нету самородков,

Перо купается в чернилах пустоты,

А ты устал от толстых подбородков

И окружающих изнывшей немоты.

 

Двое

 

Двое отпрысков homo с повадками волка

Сидели в лесу полудневной порой.

Один декламировал спелые строки,

С завидным вниманием слушал другой.

 

Ты спишь под унылый шелест древней лютни,

Я мягко дотронусь рукой до щеки.

Вставай же скорей! Мы шагаем в легенду,

Свободную от каждодневной тоски.

 

Приветствуй, трава, наши ноги босые.

А там, где печаль с беспокойством молчат,

Двое отпрысков homo с повадками волка

Отфыркивались у лесного ключа.

 

* * *

Страхи - это путь к самозабвенью,

Недочёты человеческого "да".

Темнота подвластна обновленью,

Неопустошённая до дна.

 

Радость отдыхает от изгоев,

Вереск засыхает на корню.

Дураков оставили в покое

Недостойно десять раз на дню.

 

Ослепитель не решает мирно

Те дела, что есть предмет войны.

Кто неправ - за километры видно,

Стоны неестественно страшны.

 

Пень остался пнём и отдыхает,

Люди пьют песок и будут жить.

Каждый сам собой располагает,

И не будет времени остыть.

 

Укор

 

Давно истлел в моей судьбе

Огонь святой, пречистой правды.

И все наперекор себе

Меня молят: о нет, не надо.

 

Я ж буду прям, я буду чист,

Я буду зол, я буду краток.

Начну я новый жизни лист,

А старым вытру кожу пяток.

 

Пока я зол - я всемогущ,

Я напишу о всём нелестно,

А, написав, остаток душ

Пущу на набуханье теста.

 

Мне рожи кислые противны,

Мне ненавистны похвальбы,

Я - порожденье жизни дивной,

Порока праведной судьбы.

 

Я затушу свой гнев, ну что ж,

На то всему спасибо миру,

Но не унять свою вам дрожь,

И злобу опущу я лиру.

 

И, злясь на весь несчастный свет,

Ищу я где-то виноватых,

Но виноватых просто нет,

Как нет ни бедных, ни богатых.

 

Нам захотелось

 

Нам захотелось быть одним во целом мире междометий,

И встреча удалась на час, а так хотелось на столетья.

Листва укрыла нас собой, рассудок завернувши в небыль.

Я на колени лёг тебе, мечтательно вглядевшись в небо,

Увлекшись мыслей наблюдал седые облаков громады...

Как замечательно, когда тебя целуют без помады.

Когда любимые перста по волосам твоим гуляют,

Та, что тебе так дорога, стихам еле дыша, внимает.

Но скоро мы вернулись вновь в оплот бездумных междометий,

Расстались, будто бы на день, а показалось -на столетья.

 

Мой памятник

 

Нужна ли мне та мраморная глыба,

Которую воздвигнет род людской

С ожесточением, а, может, и с тоской,

А может быть, им будет стыдно?

 

Зачем мне почесть воздавать с лицом столь мрачным?

За то, что я творю сейчас для них?

За то, что нрав мой праведен и лих,

За то, что правду говорю удачно?

 

Заместо дел, немаловажных для меня,

Взываю к вам, недосягаемым, стихами,

Затем, что непомилован я вами.

Зачем пиита ненавидите, кляня?!

 

Ну нет, уж лучше слава никакая,

Чем с неба на глыбу безмолвную взирать,

Что лик мой важный может лишь отображать.

Должна храниться память, но иная...

 

Песнь идиота

 

Меня побили, улыбаясь, камнями,

И мне решать: им жить, иль не жить.

Но я бежать пустился бешено полями,

Чтобы тайну древнюю открыть.

 

Может быть, мне мало остаётся,

Может быть, подольше поживу.

Сон мой от бессонницы проснётся,

Отвечая мыслям наяву.

 

Я хочу попрыгать на батуте,

А батут меня поднимет ввысь,

Я героем был в кровавой смуте,

Захотев по городу пройтись.

 

Я каменья подбирать не буду,

Я не буду их кидать в врагов,

Я один во целом мире глупый.

Среди скопища безбожных мудрецов.

 

Лето

 

А что бы было, если б лету не бывать,

А что бы было, когда случай подвернулся,

И тихим шелестом он в лоно матери вернулся,

Боясь на собственный приём не опоздать.

 

Отлично знает тот, кто зло избил,

Кто болью боль желает побороть.

А подождёшь - и спустится вдруг ночь,

И прокричишь, что ты поэт, что было сил.

 

Несчастен тот, кто зубы не сточил,

Кто перестал грызть свой гранит науки,

Кто скоро вдруг умрёт от вечной скуки

И кто, очнувшись, сразу не вскочил.

 

Не любит тот, кто перестал быть люб,

И у кого все кости заболели,

А на него и пальцем показать не смели

И посчитали, что он - книголюб.

 

Нет строя, нет любви и нет детей,

Прекрасно помнишь всё, когда ты умираешь,

Когда лежишь и всем назло узнаешь,

Что всю вину не свалишь на друзей.

 

Растоплен виски ледяной бокал,

Он весь в крови, но кто ему поможет.

А кто ему помочь вообще хоть чем-то сможет?

Ведь тот, кто мог и помогать б не стал...

 

* * *

(из Джона Милтона)

 

Как быстро юности неуловимый тать

И дней былых летит на времени крылах,

Он с быстротою мига обращает в прах

Мою младую прыткость, смех и стать.

Как увядающий бутон весеннего цветка,

Мой ветхий лик даёт знать о себе.

Я к зрелости приблизился извне,

Но сущ внутри меня дух старика.

Когда-то молод был я телом и душой,

Беспечен и бездумен был чрезмерно.

Но на меня пал скоро жизни жребий,

Откроет время предо мной врата Вселенной,

Воззвавши с благодарною мольбой,

Под Оком Божьим я сломаюсь, будто стебель.

 

* * *

Холодный пар сгрузился на воде,

Предчувствие тяжёлой непогоды.

Мне света луч расплакался извне,

Внутри себя я ощущал невзгоды.

Мне лучше б убираться восвояси,

Я красоты такой не заслужил.

Сдаюсь? Может уже сдался.

Но счастлив я, что чуточку пожил.

Встаёт светило дня над тихим лесом

И светит мне в глаза, вдаваясь в багр.

Охрип я, а нетто запел бы песню.

Пред всеми я одет, пред солнцем - наг.

Мою печаль разгонят стуки сердца,

Я встану и уйду, в сердцах умывшись.

Уйду тихонько, отступив погреться,

Пусть и мечты уходят, сразу сбывшись.

Построю мост, соединяя две реки

Под вдохновеньем мчась

И скрывшись под предлогом...

Друзья, я рассказал бы вам о многом,

Пока не умер сдуру от тоски.

 

Дварф Хёльги

 

Зимою я гостил у дварфа Хёльги

В Норвегии холодной и сырой.

Построил Хёльги дом средь острых фиордов

И дни свои там коротал зимой.

 

Он у камина с трубкою садился,

Курил табак, колечки выпускал.

Сидел и я пред ним, а он с улыбкой

Про молодые подвиги вещал.

 

Он смотрит на огонь, глаза прищурив

Из-под своих густых седых бровей,

По бороде прохаживась неспешно

Шершавою ладонею своей.

 

Когда-то Хёльги был грозой фиордов,

Ходил под парусом с дружиною своей,

Его драккар избороздил просторы

Двух океанов и пяти морей.

 

Дварф Хёльги был в Шотландии гористой,

На Эйре и Оркнейских островах,

В Исландии, на Берегах Зелёных

Был словно на хозяина правах.

 

Чудовища морские, великаны

Вставали дварфу Хёльги на пути,

Но волей свыше тяжкие сраженья

Удача позволяла сквозь пройти.

 

Коль Хёльги в море выходил - злодеи

Спешили прочь - расправился б с любым.

И ныне не забыли дварфа Хёльги,

Средь викингов он так же свято чтим.

 

Игры

 

Игры игры, всюду игры,

Жизнь игра и смерть игра.

Щиплешь счастие за икры,

А вокруг сплошная мгла.

 

Любишь в саночках кататься,

Крест твой - саночки возить.

За удачею погнался,

Умудрившись дверь закрыть.

 

Жмусь по крепче к хороводу,

Чтобы заново играть.

Куклам да и кукловодам

Надо должное воздать.

 

Я начну стихотворенье,

Но закончу ли его?

Кратки строки, как виденье -

Отражают суть всего.

 

"Жизнь - игра, и мы - актёры" -

Так отец-Шекспир сказал.

Жалко, что на эти споры

Кто-то путь нам заказал.

 

Знали б, что на самом деле

Вместо игрищ будет здесь?

Крест нательный не на теле,

Но торчит снаружи весь.

 

Ветер дует на просторы,

Мы игрища не сдаём.

Игроки мы, а не воры,

Грешный равен наш объём.

 

Только в игры мы играем,

Ожидая одного,

Пока горе грозной стаей

Не ударит самого.

 

Вру - не вру, какое дело

Вам до этого? Нельзя

Быть со мной в вражде неспелой.

Ставка больше: жизнь моя.

 

Вновь наступят перемены,

Много утечёт воды.

Человечество изменой

Не уйдёт от рук судьбы.

 

Что расскажут - то и будет

Правдой таковой для всех.

Пусть по дольше всех нас судят,

Побеждая плач и смех.

 

Но небесный суд настанет,

И тогда посмотрим мы,

Как же откупаться станет

Стадо баловней судьбы.

 

* * *

Мы - порождение мёртвых морей,

С нами другие ведут себя мрачно.

Из лица лезут стада угрей,

Все как один, гордясь ночию брачной.

 

Стычки ветров, разоряющих гнёзда,

Мёртвых птенцов из их шкур похищая.

С неба на них ухмыляются звёзды,

Зависть, вражду и огонь разжигая.

 

Мы - порождение мёртвых идей,

Стоны срывая, как аплодисменты,

Время сжигаем, как шёпот ветвей,

Красную тишь уплывающей лентой.

 

* * *

Когда исчезнет справедливость на земле,

И не дадут сказать хотя бы слова,

Когда не будет у нефтяников улова,

Я умер изнутри, но сущ извне.

Слюною покрываются обломки,

Отдача невозможная для них,

Я не здоров совсем, но я не псих,

Пуская мысли в абордаж подводной лодки.

Я ковыряюсь в ухе недочётов,

Ошибки совершая молодые,

Гляжу в бутылки без того пустые,

Стремясь участвовать в незыблемых полётах.

Неглупо подсчитав удары битвы,

Я остаюсь участником родов.

Вам не снести набитых испражненьями голов,

Скользящих по порезу шаткой бритвы.

 

* * *

Давайте причащаться жевательной резинкой,

Домашним самогоном иль водкой с коньяком,

Служить молебны в барах и злачных дискотеках,

Молитвы заменяя похабным блатняком.

 

Нам секс по телефону - вместо панихиды,

Вместо архиерея - живой наркобарон.

Нам сигаретный дым заменит дух кадильный,

И с наркотой шприцы - вместо свечей, что у икон.

 

Иконы нам заменят голые девицы,

Что с глянцевых обложек на нас, дурных, глядят.

Народ без сатанизма лишь сатане и служит.

В их душах сущий вакуум напоминает смрад.

 

Зрелость

 

Рвать, метать и огрызаться,

Жить, летать, спускаясь в ночь,

Обнажаться, выражаться

И бежать без смысла прочь.

 

Что стервятники умеют,

Трудно ли нам перенять?

Убаюкиваньем тлеют,

Не боясь покой отнять.

 

Справедливость с кулаками

Быть должна, но кулаки

Бьют без разрешенья сами,

И страдают дураки.

 

Облетим, не тлея, землю,

Избавительным дождём,

Окропим истомы язвы,

Поскучаем и уйдём.

 

Либо мы с добром не ладим,

Либо злу глядим в штаны,

Либо дышим счастья ради,

Либо смотрим злые сны.

 

Дайте власть мне, я же ею

Подниму на ноги мир,

Отчитаю и обрею

И сдеру со складок жир.

 

Мнящим вырву сухожилья,

Спящим зенки окроплю,

Стынущим подпалю пятки,

Сохнущих водой залью.

 

Не дождётесь, лицемеры,

Не дождётесь, подлецы,

Не продамся я за деньги,

Мы не воры, мы - борцы.

 

Мы - борцы за справедливость,

Мы - свободы истецы,

Вам такое и не снилось,

Запихаем вас в ларцы,

 

И Пандора не сумеет

Снова отпереть ларец.

Зов добра святой не тлеет,

Есть предел и есть конец.

 

Мы юны, но зрелость близко,

А беспечность далеко.

Мы летаем слишком низко,

Но глядим мы высоко.

 

Я бы рад со всеми в мире

Жить и не бояться зла,

Плуг ковать, а не секиру,

Но горька моя судьба.

 

Я стараюсь для потомков,

Чтобы помнили меня,

Как я вынес из обломков

Сагу жёлтую огня

 

И сжигал ларец Пандоры

И всю нечисть, что есть там...

Вам понять меня не скоро,

А пойму ль себя я сам?

 

Но пока, куя секиру,

Не получишь мирный плуг,

Если острый меч сатиры

Сам спешит к достойным мук,

 

Я - в работе для правнуков,

Чтобы вольно им жилось,

Чтобы взяли счастье в руки,

Не пеняя на авось.

 

С миром вы - и я к вам с миром,

Вы с войной - и я с войной.

Дикую платите виру

Нам, утратившим покой.

 

* * *

Семь раз отмерив, отрезают кожу.

Идёт борьба на жизнь, а не на смерть.

Отдай, воитель, плащ оруженосцу

И в танце смерти бранном закружись.

 

Пегас обуздан и грызёт удила,

Обрубками от крыльев не взмахнуть.

Нам жизнь утрату чести присудила,

Мы после смерти продолжаем путь.

 

Игрой словесной дверь не отворишь,

А целовать порог не вижу смысла.

Ты оттолкнулась и уже летишь,

А в голове рядами встанут числа.

 

Маньяки жертвуют орудием убийств,

Гиперборея показалася из моря,

Я выпил сок берёзовый и чист,

Кипит характер, рушатся устои.

 

По угольям пройдуся босиком,

Потешуся игрою на органе,

Открою кран и утоплюся в ванне ,

Конец почуяв всем своим нутром.

 

* * *

Стук столетьями стирает

Стельки стоп, вступивших в степь,

Старый стол стенает стоя,

Стигматируя на хлеб.

 

Стадо в стычке потеряло

Сто пятнадцать строевых,

Ступа с ведьмой улетает,

Став стихами молодых.

 

Стиль стозвонный вторит с неба:

"Стынь, Земля, и будет врать!"

Стану ль я за ломоть хлеба

Вам стихи свои писать?

 

* * *

Убей и будь убит духовно, без могилы

Тебя во гроб на небесах положат,

Дела твои ту радость преумножат,

Что сатанинские качает силы.

 

* * *

Обыденный стол, и обыденно всё начинается,

С болью слоняться в душе, не прикрывшись ничем,

Лицо моё - зеркало, сам я - его отраженье,

И не за обедом оглох я, беспомощно нем.

 

Вселяется страх в расторопные прением души,

Колется стих мой, похожий на шприц с наркотой.

Остатки мозгов фетишизмом затравленным сушат,

Много путей, господа, выбирайте любой.

 

Серою сметой устало берусь за несчастье,

Машет раскидисто мне продиктованный хоровод.

Я - сочетание несовместимых борьбы и всевластья,

Не изобретая обещанный громоотвод.

 

* * *

Для меня весь мир врагом

Станет рано по утру.

Я родился, не родясь,

Умирая, не умру.

Едем крышей в унисон,

Пьём водяру без числа.

Где же мой несчастный дом?

Где же жизнь, что так чиста?

Дланями умоет зверь

Исхудалое лицо.

Встав непрошенным в кольцо

Недопишешь - хоть поверь.

 

* * *

Сквозь таянье снега без дум и свободы

Я хладную длань тебе протянул.

Мы телом красивы, душою уроды,

Ты только устала, а я отдохнул.

 

Лежу на диване я в полуистоме,

Рисую картины бездонных миров.

Мы полукентавры и полугрифоны,

К тебе я податлив, к себе я суров.

 

Я свечи вставляю в поток керосина,

Желанья сплетая из кос молодых.

Творенья телесны, идеи незримы,

Мы славимся прочностью нервов стальных.

 

Я вижу стекло толщиною с два метра,

Длину не измерить меркой людской.

Мой парус поник и, алкая, ждёт ветра,

За нами - полсвета высокой стеной.

 

Умоют лицо нам и вымоют ноги.

Я буду всё помнить, а ты всё забудь.

Мы были горами, теперь мы - отроги,

Познавшие тесного мира всю суть.

 

* * *

Я - лицедей, но я не лицемер,

Я - фантазёр, но я не лгун, цените это!

Грядущему и настоящему пример.

И тезисы мои у вас под носом, а не где-то.

 

Решайте сами: быть вам на суде

Или раскаяться до наступленья она,

Чтоб не быть брошенным в пасть алчущую тьме,

И чтоб не слышать раздирающие стоны.

 

Вот вам моя рука, держите же её,

Не ангел я, но человек обычный.

Бросайте всё - идите на мой глас,

Пока не возвестит вам о кончине голос зычный.

 

* * *

Сухо любуемся хладной ночною порою,

Зябко и страшно молитвы Творцу прекратить.

Сожми кулаки и тело подставь под побои,

Чтоб мог свои действия в Господе предвосхитить.

 

* * *

Суперлето днём крещённым не радеет,

Отхлебнуть бы хоть немного у ручья.

Удалится и умчится кто сумеет,

Коль пресыщен будет от вранья.

 

До земли и неба Обновлённых

Нам чесать десятки тысяч лет.

Человек становится бездонным,

Если претерпел остаток бед.

 

У людей подход к проблеме сей иначе:

Их не радует ни яркий свет, ни тьма.

Кто нейтральной части держится - тем паче

Продадут свои излишества ума.

 

Так заканчивается "Поиск", третья книга "Хроник Мироздания".

_____________________________________________________________________________