Что хочет автор. Литературные конкурсы

Если у вас созрела мысль жениться на красивой девушке из знатного финна (29), а сами вы бедны, и нет за душой ни кумала, ступайте на остров Фалга-Мон (30) и найдите там Мидира, сына Дагды. Спросите его, что делать. Ибо Мидир знает толк в таких вопросах. Тогда встанет мудрый Мидир, посмотрит на вас печально-карими глазами и, глубоко вздохнув, предложит учиться друидической науке: семь лет в ранге файта (31), ещё семь лет в ранге барда (32) и ещё семь лет в ранге друида (33). Только тогда вы научитесь творить чары для отвода глаз обычным людям, и другим не менее могущественным вещам. Но по окончании обучения вряд ли вы уже посмотрите на эту красивую девушку из знатной семьи, к которой хотели свататься: настоящие друиды, искушённые в тайных знаниях, глядят на мир и на людей совсем по-другому.

Идите… Если ещё вам повезёт, и Мидир еще захочет, чтобы вы его нашли.

Нет такого желания? Очень правильно. Ибо знания радости не приносят, а человек, стремящийся жить в своё удовольствие, не должен за ними гнаться. Каждый принимает свой закон и живёт по нему, по нему и умирает, по нему и возрождается вновь.

Если вас вдруг потянет в дальние странствия, и вы решитесь оставить земли родного септа, тогда найдите – если сумеете – рига-морехода Брана сына Фебала и попроситесь на борт его кураха (34) простым гребцом. Отважный Бран не сможет предложить вам ничего кроме места на скамье у самого борта, весла в руках да куска толстой кожи длиной и шириной в размах рук, хоть как-то защищающей от происков коварно-неистового Лира, Морского Владыки. Ибо сам мореход довольствуется не большим и не стремится к удобствам в открытом море: он идёт на зов известный лишь ему одному – зов того, что не видели другие люди: других морей, других земель, других небес…

Достойным же приёмом для вас в родной земле будет полное забвение вашего имени. И если попытаетесь вступить на песок отцов ваших, тотчас превратитесь в прах трупный. Ибо тот, кто вышел с Браном в открытое море уже стал призраком.

Думайте, решать всё равно вам. Но знайте: неведомое постигается ценой самого дорогого в жизни. Это правило стоит выше любого закона.

Если у вас не осталось памяти о далёких – словно недоступный взору смертного берег земли Хай Брезал (35) – годах беспечного детства, когда любое желание могло претвориться в реальность, но никто этого ни разу не замечал…

Если у вас не осталось памяти…

Идите от престольного града Темры (36) на северо-восток, к воинственным уладам и достигните города Эмайн-Маха, где правит Конхобар сын Несс. Найдите там верховного друида Катбада и спросите его, что с этим делать.

Тогда встанет могучий друид-воин Катбад и споёт вам теимн лаэгда (37), дабы узнали вы год и день собственной кончины. Ибо негоже человеку непомнящему годов беспечного детства более жить на этом свете, не ведая время грядущей ему смерти.

Ну, как, решитесь?

И не надо. Ибо не споёт вам Катбад теимн лаэгда. Никогда не споёт. Потому что эту песнь поют лишь мудрые филиды-сказители – самим себе поют.

Ибо знает Катбад год и день собственной кончины и не желает такого знания никому из смертных.

Священная мгла,

Ты тихо жалишь в ночи,

Твое единенье от мира весьма велико,

Когда ты отступишь,

Я буду уже далеко,

Меня не ищи,

Никогда, никогда не ищи.

Священная мгла,

Ты несешь отличительный жар,

Твое целомудрие манит меня от других.

Я мертвых недавно познал,

Я познаю живых,

А ты не ходи,

Ты не следую за мной, будто встарь.

Ты будешь моей,

Я ж не буду твоим никогда.

Мое красноречье под нож подводит людей.

Священная мгла, ты не дашь никому и двух дней,

А мне все равно: я ушел

Я ушел навсегда…

…ритуальная песнь друида, обращённая к одному или нескольким Ди во время жертвоприношения…

Жертвенный костёр отливал слепившим глаза благоговением. От костра шёл пряный аромат стеблёй ромашки. Жаркие языки пламени то с притворной смелостью, подобно бродячим собакам, бросались на невозмутимую фигуру в белом одеянии, которая, казалось, их и не замечала, то, поджав хвосты, скулили и жались назад, словно боясь удара ногой под рёбра. То становились смирными и навязчиво ластились к ногам, то угрожающе подымались на дыбы, открывая взору фигуры всю свою мощь.

Не пламя – Дикая Охота!

Человек в белом одеянии видел это не в первый раз. Он продолжал без движения стоять посреди древнего кромлеха, лицом на восток.

Странное сочетание символов в обряде: когда лицом на восток – значит, творишь на Свет, на созидание. Но кто, даже в нынешнее время раздоров и междоусобиц, будет ни с того ни с сего творить на Свет ночью?! Да ёще призывая сам Длиннорукий Свет!

Спросить об этом фигуру в белом одеянии? Высшим друидам – одежды цвета зимнего поля носят лишь высшие – не до замечаний со стороны… да к тому же, кто отважится на почти что святотатство!? Высшие друиды для того и прошли все ступени становления и изучили все постулаты и законы древней науки, чтобы умело сочетать все необходимое для достижения цели. Ведь и Торах, остров-крепость Одноглазого Балора перешагнуть никто из Ди – уже молчим о смертных – не может. А обойти на лодке – каждый дурак. Если, конечно, путь туда известен…

Да и попадёт любому после такого вопроса: и от друида, и от Длиннорукого Света. Гораздо сильней и ощутимей, чем, скажем, от пьяных фоморов, да не к ночи будут упомянуты.

…Жарко горит костёр, весело! Для Длиннорукого Света он всегда горит весело, что днём, что ночью. Правда, Свет не очень любит ночные жертвы, но для дела… К тому же некоторые высшие друиды могли позволить себе на некоторое время превращать ночь в день и наоборот, но лишь в течение одного месяца – Месяца Оленя, Времени Исков, то есть, пятнадцать дней до Лугнасада (38) и пятнадцать дней после.

Если в этом, конечно же, есть необходимость.

В этот раз необходимость действительно была: это понимал и друид, и Ди, которому тот приносил жертву и возносил молитву. Первый в преддверии разговора получал знак от второго: лёгкое свечение, переплетённое блестящими ломанными линями, возносилось прямым колоссом вверх от костра в небо, слегка задевая гранью своей фигуру в белом одеянии, принявшуюся мерно раскачиваться из стороны в сторону. Фигура воздела руки горе, отступила на шаг от костра, опустила руки, уселась на землю, скрестив под собой ноги, и склонилась в глубоком, почтительном поклоне.

– Ты уже третий раз подряд приходишь ко мне с этой просьбой. – было сказано из воздуха. Слышал ли эти слова друид, нам то неведомо. – Не надоело? Одного не могу понять, зачем вам это всё нужно? Хорошо, допустим, могучий воин вам действительно необходим – не ровен час, коннахты всех вас за один доблестный набег завоюют. Но почему именно полу-Ди и именно от меня? Ах, да, совсем забыл: вы же до сих пор считаете, что один я привёл Туатха Де Дананн к победе над фоморами? Ладно, всем свойственно заблуждаться, тем более людям – им будто бы сама Великая велела…

Ты умный друид, Кадбад, дело своё знаешь. Поэтому и держишь меня подолгу, поэтому и кормишь помногу. Знаешь, борода, что твои заслуги не позволят Ди отказать. Отказ – это обида, а обида эта волну за волной бурю поднимет, не ровен час и до самой Великой слух дойдёт. И это ты тоже знаешь, поэтому и ждешь нужного тебе ответа, не смотря ни на что.

А не прогадаешь, а, Кадбад? Не пустишь ли своим поступком всех уладов фоморам в пасть? Мне же долго думать не надо: одна ночь – и готовое дитя, а вот вам всем потом с этим жить, коли чего не доглядите, не поймете. Или думаешь, что всё обойдётся? Я тоже так когда-то так думал…

Хорошо, будет вам воин. Мой сын. Доволен?

…Человек в белом одеянии не спеша поднялся с земли, снова учтиво поклонился на огонь, сделал несколько движений руками, и костёр начал стремительно затухать.

Человек ещё раз поклонился – не костру, месту – и вышел из каменного круга.

Мысли вслух.

…устная заповедь друидам-наставникам знатных отпрысков…

Терпеть не могу эту овсяную кашу! Мама кормит ею каждое утро, скоро эта гадость мне уже сниться будет.

- Ну, давай, сынок: за маму, за папу… вот молодец!...за дядю Конхобара, за дедушку Катбада, за дядю Фергуса, папиного брата, за тётю Леборхам…

- Она мне не родная тётя! – пробивалось наружу через овсяную массу. Больше всего её было полно за щеками, потому что я сто раз думал, прежде чем проглотить очередную ложку, пытаясь разговорами хоть на пару мгновений отсрочить следующую. – Тётя Леборхам мне не нравится: она меня стихи заставляет учить…

Тётя Леборхам строго зыркнула на меня, встала из-за стола, подошла и отвесила подзатыльник. Вся овсянка, которая была за щеками перебралась дальше вниз. В желудок.

- Учись уважать своих наставников, Сетанта, - она никогда не злилась, просто говорила очень строго.

А потом сказала маме:

- Ты знаешь, Дейрдре, как он назвал меня вчера при мальчишках?

- Что ещё сказал этот него..? Сетанта, не болтай ногами!

- «Училка». Он назвал меня «училкой»! И эти сорванцы, такие же, как он, втихаря надо мной посмеивались, - у тёти Леборхам работа была такая – постоянно ябедничать маме и учить меня всякой ерунде. Ну, чем не «училка»?!

- Вот как?! – мама в отличие от тёти Леборхам всегда расстраивалась, если я что-то делал не так. – Ах ты, негодник! Жуй, не чавкай, я потом с тобой поговорю. Это всё твоё воспитание, Суалтам! - теперь она начала пилить папу (нет, не со зла, конечно: тоже… работа такая). – Вечно ты его на улицу отправляешь, вечно тебе не до него. Нет, чтобы взять сына на смотр или, например, на охоту. Сетанта, заметь, растёт не по годам. Четыре зимы, а уже пешком под стол не ходит. Гости заезжие все семь зим ему дают…

Папа, как всегда выскреб всю тарелку, ещё и добавки попросил. Я бы тоже попросил, если бы баранину с репой дали, а так овсянка…

- Не доставай с утра пораньше, - сказал он маме. Папа всегда находил, что ответить и очень редко повышал голос. – Мальчику, тем более что он у нас быстро растет, нужно самоутверждаться среди сверстников. А излишнее женское влияние – это я не про вас, Леборхам, - ему не нужно. Погляди: он ещё ложку самостоятельно держать не научился – вечно ты сама его кормишь.

- Зато он прекрасно держит в руках булыжники размеров с твою голову, - это опять мама. - Мне вчера чуть ли не половина Айрдига жаловалась, что наш сын других детей едва не покалечил.

- Они меня фомором обзывали, - для того, чтобы сказать, мне снова пришлось проглотить очередную порцию овсянки. – Они говорят, что я большой и страшный.

- А на тётю Леборхам обзываться, значит, можно? – строго спросил папа.

- Тётя Леборхам большая, ей не страшно. Пусть бы тоже меня обозвала в ответ.

- Вот и ты их обзови и не кидайся. На дураков обращать внимания не стоит.

Я не мог понять, как это можно не обращать внимания, когда тебя обзывают, да ещё так обидно?! Но папе перечить не стал.

- Сетанта, сегодня же ты пойдёшь к этим детям и их родителям и извинишься, - сказала мама.

- Не пойду, - с мамой я не стеснялся спорить.

- Это что ещё за такие разговоры с матерью?! Пойдёшь и никаких «нет»!

- А я сказал, не пойду! – слёзы от обиды подкатили к самому горлу, мешая проглатить остававуюся за щеками овсянку.

- Ах, так!.. Тогда будешь стоять в углу до самого вечера.

Надо было действовать, и как можно скорее. Я мигом нырнул под стол, и мама не успела «ох» сказать, как я был уже на пороге. Прожевал на ходу овсянку.

- Не пойду! – и побежал вниз по склону. Пронёсся по городу и выбежал за ворота.

- Сетанта-фомор! Сетанта-фомор! – кричал вслед кто-то из соседских. Да ну их всех!

Я и не заметил, как очутился в лесу. Сел на траву, на склоне холма, поджал колени к подбородку. Мне было обидно: почему мама хотела, чтобы я извинился за то, что меня обзывали – это же несправедливо! Несправедливо делать то, чего делать не должен. Дураки они все! И эта мелюзга соседская – хоть и одногодки, а всё равно мелюзга – и мама с папой, и тётка Леборхам. Замучила вконец своими стихами! Иногда удаётся убежать от неё и тишком прокрасться к воинам, сидящим на стене дуна, послушать их разговоры и песни. Хорошие у них песни. Мне особенно нравятся вот эти:

На Самайн (39) фоморов прёт –

Здравствуй, счастье, Новый год!;

Не вешать нос, ведь мы улады,

Дурна ли жизнь иль хороша…

Или вот ещё:

А мы по локоть закатаем, закатаем рукава,

И всех коннахтов раскатаем, раскатаем на дрова...

А эту песню я пока ещё не понимаю, но поют её как-то по-особенному:

Не стоит прогибаться под изменчивый гейс (40),

Пусть лучше он прогнётся под нас...

Есть ещё одна песня про сурового Морского Ди:

Куда бы не уплыл курах,

От Лира не уплыть ему...

А эта у меня самая любимая:

Пора-пора-порадуемся мёртвому врагу..!

А все эти занудные стихи… Скукота! Мне на её, тёти Леборхам, уроках всегда спать хочется. А сейчас, без неё, не хочется. Здесь, в лесу, хорошо. Правда, некоторые уроки тоже здесь проходят, но это бывает редко, потому что тётя Леборхам говорит, что я в лесу отвлекаюсь. И ничего я не отвлекаюсь, просто хочется смотреть на все вокруг.

И почему люди строят эти дуны, живут друг у друга под носом, когда можно жить прямо в лесу. Мне, например, деревья нравятся больше этих противных мальчишек и девчонок. Вся эта мелюзга – дураки!

- Дураки! – это я вслух сказал.

- Все дураки? – я повернулся и увидел тётю Леборхам, которая шла ко мне.

- А почему я тебя не слышал? – снова убегать мне было лень.

- Потому что я не топаю, как телёнок вроде тебя, а хожу тихо. А от твоих ног, маленький Сетанта, по всему Айрдигу пыль столбом, наверное, до сих пор стоит.

«Телёнок» - это не так уж и обидно во всяком случае, не так, как «фомор», и тётя Леборхам произнесла это так, что и обижаться не хотелось.

- А сколько я здесь сижу?

- Долго. Давай посидим вместе, - неожиданно сказало она, и я аж крякнул от удивления.

- Ну,.. давай. Если тебе со мной интересно. Только пусть сегодня без стихов.

- Не стихов, а скел (41).

- Хорошо, без скел. Идет?

- Нет. Во всяком случае, одно из них я тебе сейчас расскажу.

- Ну вот, опять!..

- Не спеши возмущаться: я буду говорить своими словами, и ты всё быстро поймёшь.

Тётя Леборхам села рядом со мной.

- Итак, слушай. Весёлый Ди Дагда любил – а может быть, и сейчас любит – овсяную кашу.

Со свининой.

При словах «овсяная каша» я весь скривился.

- Ты же сказала, что мне понравится!

- Не перебивай. Слушай дальше: и вот однажды фоморы, прознав об этом, решили зло подшутить над Дагдой. Когда весёлый Ди гостил у них, фоморы вырыли огромную, глубокую яму, налили туда овсянки с во-от такими ломтями свинины. И сказали Дагде, что пока он все это не съест, они его домой не отпустят. Дагда мог одним взмахом своей могучей палицы уложить всех фоморов до единого, однако решил шуткой ответить на шутку. Усмехнулся весёлый Дагда в бороду и давай на овсянку налегать, ложку за ложкой. И не успели фоморы глазом моргнуть, как съел Дагда всю кашу, что была в яме, до последней капли. Ложку облизал, пальцы вытер да и пошёл к себе домой, хохоча на всю округу, и тяжёлая палица его оставляла следом глубокую борозду в земле. Ну, вот и всё.

- Тётя Леборхам, а Дагда такой сильный, потому что овсянку любит?

- Конечно! Я очень рада, что ты всё правильно понял.

Но сразу же закралось подозрение:

- А не обманываешь?

- Слово «училки»!! - засмеялась она.

- Тогда и мне нужно её кушать, овсянку-то. Я ведь тоже хочу стать сильным, таким, как, Дагда. По-другому же нельзя?

- Нельзя, – серьёзно сказала наставница.

- Ладно, буду есть я вашу овсянку. Только по-настоящему, со свининой.

- Будет тебе и со свининой.

- Спасибо, тётя Леборхам, - и я крепко прижался к своей наставнице. – Ты, оказывается, очень хорошая, ты хочешь, чтобы я стал сильным. Я больше никогда не буду называть тебя «училкой». Обещаю!

- Договорились, маленький негодник, - тётя Леборхам тоже меня обняла. – Я тебе, хоть и не родная тётка, но, уж поверь, многие и за родными так не ходят, как я за тобой. Ну что ж, за то, что ты меня так любишь, я, так уж и быть, поговорю с папой, чтобы он на следующее семиночье взял тебя на смотр.

- Правда, поговоришь?

- А я тебя когда-нибудь обманывала?

- Да я… да ты, тётя, просто…, - и я чмокнул наставницу в морщинистую щёку и припустил по лесу, пугая лесных обитателей диким, почти щенячьим визгом.

Позади довольно смеялась тётя Леборхам.

Дейрдре дочь Несс из дома уладских ригов

…печальная скела о сватовстве, которое может закончиться всем, и ничем, а может и вообще не закончиться

Колесницы приблизились к опушке священной рощи, и возница Конхобара резко натянул поводья, понуждая пару гнедых коней остановиться. Не успевшие ещё устать, молодые игривые скакуны разочарованно зафыркали, захлопали ушами. За колесницей рига натянули поводья другие возницы, кто полушутя, а кто нарочито требовательно окрикивая своих четвероногих.

Дейрдре, сестра рига уладов Конхобара, сокрушённо покачала головой. Останавливать колесничных коней искусство гораздо более сложное, нежели управлять ими в пути. Это было известно ей не понаслышке. Три года, целых три года она сама была возницей своего брата, и кони рига под её руками, дико срываясь с места, в неистовом ржании, неслись без устали десятки копейных бросков, молотя копытами склоны холма Эмайн-Махи. Затем они становились как вкопанные в ожидании нового забега, а счастливая Дейрдре оборачивалась назад, с ехидцей взирая на лихорадочно переводящего дух Конхобара, который дрожащими руками поспешно оправлял волосы и вытирал рукавом осевшую на лице пыль. На досках колесницы стояла чаша, до краёв заполненная водой, и ни одной капли из неё не было пролито. В этом каждый раз убеждались все: и брат, и кашлявшие от попадавшей в нос пыли возницы и воины, приходившие к финальной черте гораздо позже риговой колесницы, и многочисленные зрители, наблюдавшие за соревнованием со стен Эмайн-Махи.

- Ну, девка, ну девка! – умилёно, с искоркой белой зависти ворчали старые возницы, ни один раз получавшие почётное звание «хозяин равнин». – Сущий ветер, а не девка!

- Угробишь в один прекрасный день и себя и брата! – шикал на Дейрдре её отец, верховный друид уладов Катбад. И украдкой совал ей в руку очередной оберег. – Не напасешься их на тебя: каждый раз теряешь!

Отцовы обереги были тёплыми, но не грели.

Долго ещё Дейрдре не придётся брать в руки вожжи. Может быть, больше никогда не придётся: кто знает, оценит ли будущий муж её способности, которыми Ди одаривают далеко не каждого мужчину.

«Замуж, - думала Дейрдре, сходя с колесницы, опираясь на поданную братом руку. – Замуж за человека, которого видела в глаза всего один раз, да и то мельком. – Ещё один завистливый взгляд на гордую осанку нового конхобарова возницы. – Месяцев семь – и рожать пора, а там пока на ноги поставлю, воспитаю – глядишь, и стара буду за вожжи браться. А если и не стара – пустит ли Суалтам из Айрдига свою ненаглядную жёнушку к коням, не побоится ли за её бесценное здоровье?.. Родится сын – научу колесницу водить, обязательно научу; родится дочь – тем более. Ох, если бы отец – тот слов на ветер не бросает – не пригрозил («Не пойдёшь за Суалтама сына Ройга, спою гламдицин (42)!»), тогда бы… Противно!»

Последнее слово она чуть не выплюнула вслух, но вовремя спохватилась: негоже во время священного празднества зло и обиду в себе таить. Но по-другому не получалось. Всё в себе, в себе, потому что…

Потому что все они смотрели на тебя: справа, слева, сзади – как ты, ригова сестра, идёшь об руку со своим братом, спесиво смотрящим по сторонам; как держишься, не краснеешь ли от каждодневных людских пересудов? Иди, милая Дейрдре, иди впереди всех, прямо к священному дубу, колодцу и каменному алтарю. Вот так, ещё немного, последние шаги…стоп! Дальше вас встречают.

Из-за деревьев на поляну вытягивалась процессия друидов в белых, синих и зеленых одеждах. Во главе, опираясь на резной посох, шел Верховный друид Рощи Катбад.

Шею и запястья верховного и других высших, облачённых в белые одежды, украшали золотые обручи. Каждый друид нёс в руке серебряные ветви, украшенные крошечными колокольчиками. Эти ветви символизировали чудесные деревья потусторонней Эмайн-Аблах, куда хоть один из сидов нет-нет да и приведёт. Так пели барды и филиды. Так говорили уладские матери, укладывая детишек в постель.

Дейрдре глянула на брата, который не проронил ни слова с тех пор, как взошёл сегодня на колесницу. Конхобар – заметила она – немного волновался. Поэтому он специально сейчас надел на себя маску каменной невозмутимости. У брата это хорошо получалось: каждый риг (вспомнилось сказанное некогда отцом) должен владеть чертами своего лица.

«Да, - с иронией подумала Дейрдре, - каждый риг должен уметь лепить своё лицо на людях. Особенно тот, кого прочат в ард-риги Эрина. Ведь ты хочешь стать ард-ригом, Конхобар? Или больше, чем ты, этого хочет наш отец?»

Дейрдре прекрасно понимала, что все эти дни, пока будущий муж Суалтам не отвезёт её в свой Айрдиг на равнине Муиртемне, что у гор Куальнге, ей придётся лепить своё лицо на все лады. В угоду людям, желающим праздника. В угоду отцу и брату. Но надолго ли хватит ей терпения сносить эту муку? Ведь если слепленную из воска личину поднести к огню, она начнёт плавиться. И не известно, где сей огонь настигнет тебя?

Барды в одеяниях цвета морской волны, отбивая ритм на бадранах, в унисон пели древний гимн начала священнодействия:

Вы пришли к Священной Роще,

С чистым сердцем, чистой костью,

С чистой плотью, с чистым слухом –

Слиться с нерушимым Духом.

Вместе мы путями древних,

Люди мира, люди древа,

Сей священною порой

Возвращаемся домой!

Возврат домой – так называют любой обряд единения с Ди. Ибо когда-то одно и то же Глубинное Море исторгло на поверхность и Ди, и людей.

Друиды торжественно обходили посолонь Древо, колодец, алтарь и всех прибывших. Провожая взглядом процессию, Дейрдре успела мельком оглядеть собравшихся. Прямо за спиной стояли знатные всадники, которым всегда было уготовано место в Доме Красной Ветви, главном пиршественном чертоге Эмайн-Махи.

Пощипывая длинный ус, куда-то вдаль глядел Конал Кернах, Победоносный, прозванный так за то, что не имел ни одного поражения в поединках с коннахтами. Суровый Лоэгайре почему-то насупился и ковырял носком землю. Кускрайд Заика, любивший хвастаться тем, что отделался лишь царапиной от дротика в схватке с непобедимым коннахтом Кетом сыном Матаха, щурился на солнце, и широкий шрам дерзко отливал розовым.

За ними гордо держали головы Мунремур сын Гергена, Менд сын Салолкана, Кельтхар сын Утхара и многие другие – нерушимая опора Эмайн-Махи и всех уладов. Многие из них ещё помнили отважную риганн Несс, мать Конхобара. Некоторые из этих воинов даже успели побывать в разбойных походах Катбада, когда тот ещё не был ни мужем Несс, ни отцом Конхобара, ни верховным друидом уладов, а всего лишь бродячим сорвиголовой.

И не было тогда у Катбада ничего, кроме двадцати лет обучения в Роще, злющей кусачей кобылы, доброго меча за спиной да целый курах глам дицинов, хулительных песней – для несговорчивых жертв ночного разбоя и более сильных противников. Но народная память, словно древесные сваи озёрного краннога, ничего подле себя не держит, и о грабежах Катбада теперь мало кто вспоминает. Вслух. Напротив – вот уже много лет все про него говорят уважительно: «Помимо того, что друид, он ещё и воин!» Редко, когда про кого-то так говорят…

Далее стояли главы финов, туата-риги и почётные заложники, которых немало находилось при дворе в ту пору. Ещё дальше – свободные ремесленники и землепашцы, в самом конце процессии кучковались рабы: пленные коннахты, лагены, муманы и те из уладов, кто по какой-либо причине чрезмерно задолжал зажиточному соседу. Кое-кто из них держался более гордо и независимо, чем остальные: видимо, скоро родичи уплатят за них выкуп.

Дейрдре словила на себе несколько взглядов. Кто-то сразу отвел глаза, иные продолжали смотреть дальше, кто с сочувствием, кто с завистью.

Разные люди.

Разные мысли.

В одном и том же человеке сколько лиц, столько и мыслей.

В землю заострённым концом вонзилась последняя серебряная ветвь. Священный круг замкнулся. Друиды выстроились дугой напротив мирян. На лица бородатых мужчин падали солнечные блики и тень от листвы Дуба.

Катбад выступил на несколько шагов вперёд и произнёс:

- Благородный риг уладов, знатные всадники и всадницы, свободные жители Эмайн-Махи и прочие, прибывшие в это священное место на праздник Брон-Трограйн (43)! В сей день и час мы празднуем великое сочетание брачными узами могущественных Ди – Луга Ламфады Самилданаха и воинственной Морриган!

В недрах сложенных домиком веточек заалел огонёк.

И снова, как и не один раз прежде, Дейрдре ловила себя на мысли, что она никогда не узнает своего родителя до конца. Ведь от его бурной молодости остались одни россказни старых воинов – среди домашних эта тема вообще не поднималась. А в разговорах один на один с Конхобаром – Дейрдре иногда невольно слышала их беседы – Катбад был весьма непреклонен, принуждая сына беспрекословно подчиняться своим решениям. На пирах Кадбад всегда молчал. И лишь при священнодействиях, как сейчас, на него, казалось, снисходил какой-то необычно торжественный, и в то же время неприступно-загадочный ореол, сквозь который не могла пробиться ни одна мысль извне. Отец многому научил Конхобара. Играть лицом – в первую очередь.

Из длинного рукава своего одеяния верховный достал небольшой колокольчик, прозвеневший девять раз.

Мы приносим жертву Земле,

Нашей Матери единосущной!

Наши стоны – на ейном челе,

Землю мы почитаем радушно.

Ты, что даришь нам жизнь каждый день,

Днесь прими подношенье детей!

Все знали, что следует делать после этих слов. Первыми опустились на колени Конхобар и Дейрдре, за ними последовали и остальные. Сотни губ припали к плоти Матери-Земли, её цветам и травам. Когда Дейрдре опускалась на колени и снова вставала на ноги, Конхобар заботливо поддерживал её, как и при схождении с колесницы.

«И верно, - думала Дейрдре, - живот уже мешает. А брат действительно не просто хочет заботливым казаться. Он любит меня… по-своему. – Она украдкой оправила свободно ниспадавшее платье, неосознанно дотронулась до покоившегося на шее серебряного обруча-торквеса. – Да и что он мог поделать с этими слухами?..»

Брон-Трограйн. Праздник урожая. Работа в полях приостановилась на целых тридцать ночей: так требует традиция и верность Воле Ди. Этот праздник ещё называют Лугнасад, свадьбой Света-Луга с Великой Владычицей Морриган. Неслучайно Катбад хочет выдать свою беременную дочь замуж именно в эти священные ночи.

И вспомнилось вдруг. Про ночь…

Когда Дейрдре исполнилось четырнадцать зим, и брат накануне празднества разрешил ей гонять на колеснице вокруг Эмайн-Махи даже после захода солнца – Катбад, едва дневное светило закатилось за горизонт, сам помчался на лошади наперерез улюлюкавшей во всю Дейрдре и приказал ей остановиться.

- Домой! – рявкнул отец.

Озорные глаза Дейрдре наполнились обидой:

- У меня сегодня Ночь (44) рождения, значит ночью и буду делать всё, что захочу! Сам ведь учил: ночь – продолжение дня, а не наоборот.

За это она заработала от верховного звонкую оплеуху:

- Не хами отцу! Я учил – мне и запрещать.

В слезах Дейрдре повернула коней в сторону ворот.

Это было давно, целую вечность назад. Два года – назад.

Катбад принял из рук другого друида мошну, из которой в костёр пригоршнями полетел овёс.

Мы зажгли наш костёр на зелёной груди,

В нем горят наши земные долги,

Матерь-Земля, нашу жертву прими!

- Матерь-Земля, нашу жертву прими!,- нестройным, но торжественным хором отозвались все присутствующие.

Друид, подававший Катбаду мошну, произнёс дребезжащим высоким голосом, сильно контрастировавшим с низкой интонацией верховного:

Царства Стихий, благословите нас,

Чтоб Священный Огонь да утра не погас!

- Благословите нас! – отозвались друиды и миряне.

- Благословите нас, - Дейрдре произнесла эти слова вместе со всеми, но ей показалось, что слышен был лишь её собственный голос.

Ибо она слышала – но не слушала – слова святых отцов. Она слушала – но не слышала – свои мысли…

В последнее время ей удавалось не слушать, что говорили вокруг. Особенно, когда судачили о том, что молодой беспечный и падкий под хмелем на «подвиги» Конхобар сам сделал родной сестре ребёночка. Ни для кого из обитателей и гостей Красной Ветви не было секретом, что риг клал Дейрдре спать всегда рядом с собой. «Возница и воин должны разделять и воинскую потеху, и праздный отдых», - любил говаривать брат, вспоминая уроки воинского дела, преподанные когда-то отцом. Отцовы уроки ригу вспоминались редко, да и то лишь те из них, которые в том или ином случае могли быть ему выгодны.

Рядом с верховным встал облэр, филид, знавший согласно своему рангу семь героических историй о Ди и героях древности. Имени облэра Дейрдре не помнила – он редко появлялся в Красной Ветви. Святой отец воздел руки горе и, закатив глаза, начал петь заклинание Вдохновения-Имас (45):

Сила Великого Вдохновения,

Обрати свой взор на наши моления!

Войди в сокровение наших сердец;

Да сойдёт на наш обряд Истины венец!

В этом священном месте, в это священное время

Веди нас Путём, сила Вдохновения!

Имас! Имас! Имас!

Будь благословенна!

- Будь благословенна! – вторили остальные друиды.

- Будь благословенна! – повторил Конхобар и все, стоявшие за спиной Дейрдре.

- Будь благословенна! – сказала она.

Катбаду подали факел, и он зажёг его от уже разгоравшегося священного огня, к которому время от времени подкладывали поленья. К Священному Колодцу подошёл Ферхертне сын Койрпре, оллам всех уладов, всегда смешивший Дейрдре своей топорщившейся рыжей кудрявой бородой. Двое файтов уже вытаскивали из колодца громадное каменное ведро, до краёв наполненное водой. Из него Ферхертне зачерпнул святой влаги в медную чашу.

Катбад и Ферхертне почти одновременно застыли на месте, один с зажжённым факелом, другой с полной чашей. В это время провидец, один из старших файтов, с кубком, наполненным медовым варевом, вышел из круга, едва задел две серебряные ветви, отозвавшиеся приветственным звоном. Файт шёл в южную сторону, к алтарю фоморов.

«Фоморы, - думала Дейрдре. – Вот уже много сотен лет, если верить друидам, они не появляются на Эрине, изгнанные Туатха Де Дананн. Но те же друиды почему-то до сих пор опасаются их, этих порождений Моря, и приносят откупные жертвы. А строгие мамаши пугают фоморами своих непослушных детей. Или фоморы до сих пор чем-то опасны для человека? А может быть… и для самих Ди? Но чем?..

Файт дошёл до алтаря фоморов, плоского закопчённого ракушечника, нерушимо покоившегося среди летних полевых трав. Он поднял кубок обеими руками и произнёс древнюю, как мир, формулу на Берла Фене, закрытой речи друидов. Дейрдре приходилось слышать ее раньше, и не только во время обрядов: Катбад частенько в присутствии детей использовал Берла Фен в разговоре с братьями по Роще и учениками.

Фоморы, исчадия вечной Тьмы,

На вечное изгнание вы обречены!

Вам не дано в круг священный войти,

Когда мы славим благостных Ди.

Жертву примите

В урочный час

И дальше идите,

Не трогая нас!

С этими словами содержимое кубка густым плеском вылилось на алтарь, и шальная тучка на несколько мгновений загородила Солнце, око Луга, от людских взглядов. Дейрдре – и, может быть не только ей одной – показалось, что она слышит какой-то утробный вой, донесшийся со всех сторон одновременно. Словно в ответ ему зябко затрепетали листья священного Дуба. Будто подражая листве, ниточки бахромы на подоле платья молодой женщины слегка всколыхнулись, неприятно щекоча лодыжки.

Такое нередко случалось во время откупного обряда – так называли эту часть священнодействия. Все явно говорило о том, что фоморы приняли жертву.

Файта при входе обратно в круг уже ждали Катбад и Ферхертне. Едва файт минул серебряные ветви, отозвавшиеся на его возвращение радостно-приветливым звоном колокольчиков, верховный принялся усердно окуривать брата по Роще дымом чадящего факела, а оллам – кропить его водой из чаши, произнося слова:

Мы очищаем тебя от фоморов,

Мы отрезаем тебя от них,

Чтобы ты к нам возвратился снова,

Чтобы вернулся в Мир Живых.

Файт занял своё место среди друидов, а Катбад с Ферхертне направились к мирянам, дабы освятить их водой и огнем. Дым факела ел Дейрдре глаза, а капли воды, попадавшие на лицо и шею, заставляли невольно вздрагивать.

Но так было надо.

Один и бардов запел:

Огнём и Водою,

Меж Небом и Землёю

Мы стоим, Древу Мира подобны,

Что ветвями воспряло

В бесконечные дали,

В безначалье пустив свои корни.

Идём же в Колодец – земные уста,

Идём же в Колодец – земные глаза,

Идём же в Колодец, к воде возрождения!

Серебро – благодатной Воде приношение.

Мы вместе поём песнопения!

Мы разожжём Огонь священный,

На Землю прольются днесь приношенья.

Сиянием Солнца, сияньем Луны

С Огнём наши души чисты и юны.

Мы славим во благо, вреда не чиня

В дыхании жизни, в дыханье Огня.

Собери нас в Дереве, корне всего,

Собери нас в Дереве, кроне всего,

Собери глубоко и высоко!

Мы, люди, все вместе шлём этот зов,

Да правит нас мудрость, да правит любовь!

Когда бард закончил петь, Катбад произнёс:

- Дети земли собрались у Священного Дуба, чтобы почтить святость Свадьбы Длиннорукого Луга и Великой Морриган, святость Первого Урожая и Мирного Собрания Народа. Мы стоим в начале Времени Созревания, когда люди принимают роды у Земли, когда сила Солнца отдаёт себя Силе Земли. Мы собрались в мгновение отдыха и радости перед самой жатвой. Земля даёт нам свои плоды!

Как предки наши поступали,

Так будем поступать и мы;

Чтоб с нас пример потомки брали,

Мы славим тучность урожая

И щедрость Матери-Земли!

«Дети Земли… Мирное Собрание Народа… - Дейрдре перекатывала в голове слова отца, словно шары для игры в хёрлей (46) , - Какое же это «Собрание Народа»? Нет, это лишь собрание одних только уладов, да и то далеко не всех. Вот кормилица рассказывала, что когда в Темре сидел ард-риг, тогда и было Собрание всего Народа. Конхобар, знаю, ещё совсем маленьким был, когда однажды на выборах нового ард-рига Фаль-камень (47) молчал… Отец формулы-то древние, думаю, все на зубок знает – вот и эту, про «мирное собрание», говорит просто по старой памяти. Да нет, не просто говорит. Он просто так ничего не говорит».

Катбад направился к Колодцу. Ему подали серебряные украшения, и он бросил их в воду с такими словами:

Священные воды, текущие ниже всего бытия,

В этот святой день жертву примите в себя!

Колодец Мудрости Древней,

Источник бездны нетленной,

В сей день и час

Проявись внутри нас!

- Проявись внутри нас! – поддержали все.

К Священному Костру подошёл Ферхертне:

Священный огонь, всё пожирающий,

Истинный и святой свет Сияющих,

Священный Огонь, преображающий Мир,

В сей день и час нашу жертву прими!

О, принесённый в жертву

И приносящий жертву,

Пусть наши души и наши жизни будут тобой согреты!

Священный Огонь, зажгись внутри нас!

Последнюю фразу произнесли и остальные.

Сегодня, когда обряд завершится, друиды снимут круг, и все примутся пировать прямо здесь, на поляне у Священного Дуба, Катбад вложит руку Дейрдре в руку Суалтама сына Ройга из Айрдига и благословит их на жизнь в одном доме, как мужа и жену. Хитро придумал верховный: с этого дня самая последняя сплетница в Эмайн-Махе, и та не посмеет даже в мыслях обсуждать внебрачную беременность риговой сестры, дабы не прогневать бессмертных Ди, а особенно Луга и Морриган, в день почитания которых и будет обручена Дейрдре.

Двое файтов снова взялись за колодезную веревку, и облэр зачерпнул священной воды в принятую из рук Ферхертне чашу. Вместе с файтом, взявшим у Катбада факел, они подошли к Дубу. Древней коры коснулись дым и капли воды. Файт произносил молитву Древу:

Священная Колонна,

Граница всех миров,

Средь Неба облаков,

Средь Моря непреклонна,

Среди Земли зернистой

Позволь же опуститься

Нам до твоих корней!

Позволь достигнуть выси

Незыблемой твоей!

- Священное Древо, расти внутри нас! – поддержали слова файта все присутствующие.

Теперь вперёд выступил Сенха сын Айлиля, верховный брегон уладов, стоящий по иерархии на одну ступень ниже Катбада. Сенха уже принял факел из рук файта и обратился к собравшимся:

Земля священна для всех нас,

По ней ступаем всякий раз.

Святой для нас Морей покров,

Он достаёт Иных Миров.

Свята Небесна Пелена,

Она чудес благих полна.

Над головой у нас Небо,

Земля под ногами,

И Море вокруг!

Ему вторил Моранн, младший брегон:

В Священном Центре Трёх Миров

Врата снимают свой засов!

И тут же барды принялись отбивать на своих бадранах ритм, сперва напоминавший некий непостижимый сознанию человека гул. Ритм постепенно становился громче, наращивая темп.

- Откройте Врата! Откройте Врата! Откройте Врата! – таким же нарастающим гулом вторили ритму люди.

Казалось, это будет продолжаться вечно. Дейрдре, почти беззвучно повторяя формулу одними губами, даже невольно зажмурилась, успев про себя усмехнуться: каждый раз, когда во время священнодействия начинают открываться Врата, по спине пробегают мурашки, и назойливо щекочет виски. Становилось страшновато. Раньше она хоть стояла где-то в середине процессии, за спинами могучих воинов, среди знатных женщин Эмайн-Махи, и все происходящее воспринималось гораздо спокойнее. А сейчас, стоя во главе собравшихся, пусть даже вплотную к брату, Дейрдре вдруг почувствовала себя совсем беспомощной и беззащитной. На трон сознания прочно воссела мысль: «Никто тебе не поможет, девочка, никто за тебя не заступится. Участь у тебя такая – все будут решать твою судьбу, только не ты!»

И на душе вдруг стало так тоскливо и обидно за саму себя!..

Следующие действия друидов прошли перед глазами вскользь, не затронув ни единого чувства внутри.

Когда крики людей вместе с бадранным боем достигли своего апогея, Катбад раскатисто воззвал, заглушая своим голосом общий шум:

Мананан-Ди, Хранитель Врат,

Не выпускающий назад,

Для нас открой свои Пути!

Чтоб древний Путь мы все прошли,

Власть эту с нами раздели

И жертву нашу днесь прими!

Из рук Ферхертне в Костёр полилось масло.

А вокруг – голоса и ритм, ритм и голоса – всё смешалось, нет прохода иному звуку. Колесо общего гула по мановению руки оллама раскручивалось всё быстрее и быстрее…

…А сквозь него – такая тишина!..

Катбад, поудобнее перехватив посох, направил его на вершину Дуба. Посох двинулся противосолонь, описывая круг, как бы касавшийся самого Древа, Огня, продолжавшего пожирать поленья, и Колодца со священной водой.

Вот он приблизился к Огню.

- Пусть Огонь откроет Врата! – воскликнул Катбад.

Теперь – к Колодцу.

- Пусть Вода откроет Врата!

И завершился круг там же, где и начинался – напротив Дуба.

- Пусть Древо объединит Миры!

Едва верховный произнёс последнее слово, как бадранный бой прекратился на сильном ударе, а люди, все, как один, смолкли.

Руки Катбада взметнулись вверх в призывающем жесте:

- Пусть откроются Врата!

- Пусть откроются Врата! – что есть силы, выкрикнули все.

И на несколько мгновений всё замерло, казалось, навечно. В этой тишине мысли Дейрдре, как будто, тоже немного успокоились, даже стали ластиться к хозяйке.

«В конце концов, не у меня одной в нашей семье такие дела творятся с женитьбой».

Ещё когда была жива риганн Несс («мама…»), за брата была просватана другая Дейрдре, дочь Федельмида, катбадова соратника. Конхобар, кстати, был к ней абсолютно равнодушен. Оставалось лишь полгода, чтобы девушке минуло шестнадцать зим, и сыграть пышную свадьбу.

Но ей, уже поселившейся в покоях Красной Ветви, на женской стороне, приглянулся удалой Найси сын Уснеха, уже успевший к тому времени прославиться вместе со своими братьями в порубежных боях против коннахтов. Пылкий юноша, года на четыре старше Конхобара, ответил риговой невесте взаимностью, и они в сопровождении двух братьев влюбленного, Айндле и Ардана, бежали – не сколько от гнева обманутого жениха и владычицы Несс, сколько от мстительного Катбада, высматривавшего в намечавшемся браке какую-то выгоду для себя.

Бежали они, как ни странно, к коннахтам: круаханская риганн Медб всегда была рада принять умелых воинов в свою дружину, полностью состоявшую из чужеземцев. Но правду говорят старики: нет уладу счастья в чужой земле. И скитались трое мужчин и одна женщина от Круахан-Ай до Эсс-Руада и от Эсс-Руада тайком до Энгара, что в уладских пределах. А оттуда, купив курах, отправились к берегам Альбы (48). Но и там, чуть не став жертвой заговора местного вождя-сластолюбца – у него сыновья Уснеха служили несколько месяцев – не задержались беглецы. Они осели на одном из небольших островов к западу от Альбы.

Вскоре к берегу острова пристал курах одного уладского путешественника – такие ненормальные нередко встречались на Эрине. Тот должен был залатать и засмолить судно, пополнить запасы пресной воды. Признав в мореплавателе земляка, Найси приютил на две ночи всю его команду. Путешественник отбыл в море, а через полтора месяца к берегу пристал ещё один курах. На нём прибыли Фергус сын Ройга – бывший риг уладов, ныне же верный всадник Конхобара, а с ним – Дубтах и Кормак, воины бывшие в дружине Несс. Они и выступили поручителями в безопасности Дейрдре и сыновей Уснеха, если те вернутся в Эмайн-Маху.

Но ничем хорошим это не закончилось: по прибытию домой Найси и его братья были вероломно убиты, а сбежавшая невеста заключена в один из покоев Красной Ветви (49) – под домашний арест. В эту же ночь Фергус и двое других поручителей устроили в Эмайн-Махе резню, подожгли сам город, и бежали на запад. Последний раз их видели у брода через Боанн, на коннахтской заставе.

Кровь уладов – гордая кровь. И если мужчина мстит любому, кто воспрепятствовал нерушимости данного им слова, то женщине ничего не остаётся делать, как свести счёты с жизнью.

Эмайн-Маха отстраивалась заново, улады хоронили убитых сородичей. А две девушки сидели вдвоём обнявшись, под неусыпным оком стражей. И плакали… Две Дейрдре, одна взрослая, с округлыми формами тела, уже познавшая сладость мужской ласки, а другая угловатый подросток, совсем ещё девчонка, у которой в голове вместо музыки в ушах стоит ржание коней да скрип колесничных колёс. И маленькая Дейрдре, глядя на свою взрослую подругу, уже тогда начала понимать цену любви и не-любви.

… - Не пойду за твоего брата. Умру, а не пойду! – и большая Дейрдре плакала по своему мёртвому Найси…

С Конхобаром разговаривать было бесполезно. Прекрасно обработанный отцом, возымевший безграничную власть над сыном после смерти Несс. Молодой и бестолковый риг даже представить себе не мог, что бракосочетание сорвётся; раз папа сказал – значит всё так и будет.

…Но сорвалось.

Один прыжок с колесницы прямо на скалу расставил все огамические чёрточки (50) на прямой линии судьбы.

Погибшую возлюбленную Найси сына Уснеха провожали всем городом. И Катбад, как всегда в таких случаях, надевший маску торжественной неприступности, бросил первую горсть земли на курганный сруб.

А маленькой Дейрдре, повзрослевшей разумом за одну ночь, когда разъярённый Фергус бесчинствовал среди домов Эмайн-Махи, пытаясь пробраться к покоям рига (сама девочка сидела в то время взаперти со служанками), - этой маленькой Дейрдре ещё долго будут помниться слова её погибшей подруги:

«- Не пойду за твоего брата. Умру, а не пойду!»

Катбад закрыл глаза:

- Мы взываем к Великой Морриган и Великому Лугу!

И Ферхертне – вслед за ним, орошая алтарь водою из священного сосуда:

- Красная Женщина, Великая Ди, Владычица Земли, дети оной приветствуют тебя! Мы призываем тебя, чтобы созрело зерно; мы призываем тебя, чтобы плодоносили ветви. Мы призываем тебя Копьём, окрашенным в красный цвет.

Перед олламом острием вверх в землю вонзилось Копьё (51) .

- Мы подносим тебе чистую воду, нежную, как дождь.

Содержимое, лившееся на алтарь, иссякло. Грубо обработанный мокрый гранит искрился в лучах приветливого Солнца.

- Святая, Яростная, Предсказательница, Соблазнительница, Радость и Проклятие Героев, Возлюбленная, Пожирающая, Великая Владычица, мы взываем к тебе. Настал сезон созревания, и днесь ты сама – плоды и щедрость Земли, явившиеся на свет под лучами Солнца. Осеняема ныне цветами, ты взираешь на нас!

Из толпы друидов неслышно-грациозной походкой выпорхнула уже немолодая, но не так уж ссутуленная годами, бан-фили первого ранга, Леборхам, наставница Дейрдре. Леборхам приблизилась к Колодцу и быстрыми движениями рук украсила его борта цветами. И снова скрылась за стеной бело-сине-зелёных одеяний.

Ферхертне продолжал:

- Спустись в Красоте, вознесись в Мощи, о, Владычица! Займи достойное тебя место в нашей священной роще. Днесь принеси сюда благословения, щедрость и восхищение. Красное вино, наполненное любовью к Солнцу – для тебя одной!

И чаша с вином, поданная Леборхам, опустела, оставив жертвенный напиток на алтаре.

- Великая Морриган входит в священную рощу! – объявил Катбад.

И снова всё смолкло. Даже птицы перестали петь. На Дейрдре накатило какое-то непонятное тепло, словно Великая Владычица Морриган коснулась лица рукавом своего платья, невидимого, как и она сама, для глаз людских. Каждый год те, кто стоит на Лугнасад впереди процессии, рассказывали, что именно в этот момент чувствовали примерно то же самое: пошла тёплая волна воздуха, потом еще одна… Дейрдре чувствовала её: не ту, что видят воины перед смертью, несущуюся по небу на колеснице с обнажённым мечом в руке. Другую! Красивую, стройную, невозмутимую и…любящую.

Такая Морриган напоминала маму, риганн Несс, да будет Дорога её прямой и да не промедлит она между Мирами…

Верховный обходил присутствующих, держа в руках куклу, набитую зерном, символизирующую Морриган. К кукле был привязан букет из девяти роз. Оллам сопровождал шаги верховного словами:

- Светлая Ди, прими это одеяние в дар, ибо мы украшаем тебя для обряда сочетания узами брака. Красный, пурпурный, алый покров – кровь жизни, сила мысли и слова, роза летнего совершенства. Мы принимаем всем этим тебя, Владычица Лета, Сладкий Мёд, Могущественная Морриган!

Описав полный круг перед собравшимися, Катбад положил куклу перед алтарём.

… Та, суровая, воинственная Морриган ясно ассоциировалась у Дейрдре с Медб, дочерью последнего ард-рига Эохайда Фидлеха, который до своей смерти успел сделать дочери замечательный подарок. Попытавшись просватать свою самую умную и способную к государственным делам дочь, коей Медб и являлась, ард-риг получил отказ. И от кого?! От занюханного Тинне сына Конраха, последнего думнония на коннахтском троне. В результате заносчивый Тинне был выкинут из Круахана пинком под зад, а Медб надменно вступила в столицу коннахтов, в свой новый дом.

Долго новая владычица западной пятины Эрина была завидной невестой. А дальше шли сплетни. Будто Койрпре Кенндерг, первый, уже состоявшийся муж Медб, через полгода после свадьбы умер не от вылеченной вовремя простуды, а от яда, подсыпанного в лекарства по наущению самой Медб. Что Конхобар уладский, за которого она вышла сразу после смерти Кенндерга, безуспешно пытался в первую ночь хоть что-нибудь сделать с новоявленной женой. Та была лет на семь старше мужа, и девятнадцатилетний Конхобар, всеми способами старавшийся заслонить досаду от потери своей покойной невесты Дейрдре, как мужчина мало интересовал Медб. Она только шикнула, и уладский риг до утра и пальцем пошевелить не решился. А на вторую ночь Медб уже сгинула на сеновал с любовником. Так продолжалось год. Конхобару Медб не нравилась совсем, но перспектива личной унии Эмайн-Махи и Круахана, была для Катбада выше личных интересов сына.

- Делай, что хочешь, спи, с кем хочешь, - обыкновенно бросал он в лицо Конхобару. – Но это круаханская шлюха должна сидеть в Махе и носа за ворота не показывать.

«А она действительно красивая», - подумалось Дейрдре.

Прямые чёрные волосы ниже лопаток, серебряно-золотой торквес на голове. Взгляд – полный пренебрежения к окружающим и преклонения перед силой и разумом. Этот взгляд пасовал лишь перед глазами Катбада и Ферхертне. Первого она боялась, второго уважала.

И почти всегда – победы среди воительниц в колесничных забегах, стрельбе из лука, метании дротика и копья, поединках на мечах. Конал Кернах лишь языком поцокивал, а Брикрен показательно облизывался.

Но через год Медб стало скучно, и она, забрав свой эрик, (52) который – это всем было понятно – в данном случае носил чисто символический характер, просто уехала со своими телохранителями в Круахан (53). Все далеко шедшие планы Катбада рушились, словно песочная крепость под ударами приливных волн. В отместку за это верховный уладов наложил на бывшую невестку коварный гейс: впредь не брать в мужья человека, наделённого завистью, скупостью и страхом. Но Медб оказалась хитрее друида-головореза: третьим её мужем не стали ни бык-осеменитель Эохайд Бик, ни храбрец Финд, риг лагенов, ни Койрпре Ниа Фер, мудрый не по годам. Все трое не были лишены пороков, оговоренных в гейсе.

Им стал родной брат двух последних – Айлиль, сын Росс Руада и Мата Муриск. Идеалист, благодаря влиянию матери, с юношеских лет Айлиль отличался неким чудачеством и слыл по всему Эрину сущим добряком.

Айлиль не завидовал – он был доволен тем, что имеет и никогда не претендовал на чужое.

Айлиль не скопидомничал – он отправлялся в поход, добывал богатые трофеи, раздавал на праздники дружине и родственникам, а затем снова отправлялся в очередной поход.

Айлиль не ведал страха – однажды в молодые годы он лежал при смерти в лапах какой-то непонятной болезни. Друиды были бессильны что-либо сделать, и душа Айлиля уже, казалось, должна была перейти на следующее воплощение, но что-то помешало ей это сделать и, промедлив между Мирами, душа вернулась обратно в тело. Айлиль не любил рассказывать о том, как летал над собственным телом, но с того дня твёрдо понял, что жизнь человека в руках Ди, и, умерев однажды, второй раз умирать гораздо легче.

Так Айлиль стал ригом коннахтов и хозяином Круахана. Ему было тридцать восемь, Медб – двадцать семь.

С Медб Конхобару тоже не повезло, - подумала Дейрдре. – Но братец и сам не подарок: посидит на пиру, потом – шасть к любовницам, и – до утра. А меня – за нелюбимого человека, да ещё и почти на сносях…

Звери вы все!

От вновь нахлынувшей обиды Дейрдре чуть не зарыдала прямо при всех. Но вовремя взяла себя в руки: на священной церемонии мало того, что в поведении – в мыслях не должно быть и тени злобы и негодования. Ди всё видят и слышат. Особенно сейчас.

В рощу звали второго – и, как считали, наверное, все люди Эрина – главного виновника торжества.

- О Победоносный Луг, - восклицал Катбад, - укрой нашу рощу своим щитом. О, Луг Сверкающего Копья, сокрушитель фоморов, победитель Балора, встань в нашем центре. Прими это пиво в знак нашего приветствия!

На алтарь из заранее наполненной чаши полился жертвенный напиток.

- О, Искусный-Во-Всех-Ремёслах, Длиннорукий Воин, Неудержимый-В-Сражении, Великий Бард! Пусть наша жизнь пройдёт в мире под рукой Рига Туатха Де Дананн! Да возрадуемся мы на пире Свадебного дня Луга! Мы приносим этот хлеб, дабы процветал урожай под рукой жнеца!

Разломленный на две равные половины каравай хлеба, испечённого в форме глаза, занял своё место на алтаре, среди цветов, поднесённых ранее для Морриган.

- Услышь зов твоего народа! Мы призываем тебя Копьём и Вороном, мы молим тебя среди твоего народа: о, Луг Победоносный, Свет, ведущий нас, о, Луг Победоносный, прими это приношение плода и явись в силе!

В небо, довольно каркая, взмыл ворон пущенный Моранном. Между двух половинок хлеба верховный почтительно положил большое яблоко.

- Небесный Свет входит в Свадебную Рощу! – возгласил Катбад.

Сразу после этих слов Сенха и Моранн выдернули Копьё из земли и – после того, как Леборхам украсила его полевыми цветами и гирляндами из листьев – пронесли священное оружие по кругу, обходя алтарь, Колодец, Костёр и Древо. Когда Копьё заняло своё изначальное место, Катбад девять раз окропил его водой из Колодца, произнося:

- Пусть поднимется над нами Сила Луга, пусть восхитит нас Красота Луга, пусть обучимся мы Умениям Луга. Добро пожаловать, о, Светлый! Созерцай свою невесту. Добро пожаловать, о, Серебряно-Белый! Окажи помощь Земле! Добро пожаловать, о, Луг Ламфада! Прими наше приветствие в священной роще, в кругу твоего народа, в сердцах тех, кто чтит Землю!

Внезапно Дейрдре подняла глаза и увидела…

…Поверх раскидистой кроны Священного дуба, весело игравшей своими листьями, она увидела его. В небесном сиянии статная фигура в белоснежных одеждах, тонкие пальцы умело перебирают струны золотой арфы, губы – в нежной ослепительной улыбке. А глаза смотрят - …

И тут Дейрдре вспомнила. Она вспомнила, где видела эти глаза, эту улыбку. Нет, не наяву – во сне. В том памятном сне, который она с радостью променяла бы на радость бега колесниц, печально-красивые песни искусных бардов и поучительные сказания мудрых филидов.

…День тогда выдался трудным и несказанно печальным: умер полугодовалый мальчик, воспитанник риговой сестры, роды которого она сама и принимала. Ребёнок был седьмым в бедной семье старого лесника, и прокормить новорожденного родители были не в силах. Дейрдре взяла дитятю к себе, холила, лелеяла, но… смерть пришла быстро и незаметно. Коря себя в гибели мальчика – «не уследила, плохо заботилась, какая же из меня мать получится!?» - Дейрдре после похорон пришла к себе и долго не могла успокоиться.

Наконец, она заснула, и был ей сон.

В том сне эти пальцы, перебирающие теперь струны арфы, касались её обнажённого тела, эти улыбающиеся уста целовали её лицо, шею, грудь… Эти глаза смотрели на неё с такой нежностью, что хотелось кричать от радости и блаженства.

А потом Дейрдре почувствовала, что у неё вырастают крылья, и она взмывает в воздух, и летит птицей за горы и бескрайнее море. Птица-Дейрдре легла на крыло, и сказочный ветер увлекал её всё дальше и дальше…

… Через семиночье после этого памятного сна – Дейрдре всё-таки решила, что это был сон, ибо очень сомневалась, что подобное может произойти с человеком наяву – наставница, мудрая Леборхам, перед очередным занятием как-то по-особенному посмотрела на свою воспитанницу и задумчиво произнесла:

- А я-то считала, что тебя одни скачки заботят, дитя моё. А сейчас гляжу – а плоду твоему уже восьмая ночка пошла.

… Видение внезапно растаяло в безоблачном небе. Исчезло без следа. Вокруг не было слышно никаких возгласов, аханий, и Дейрдре поняла, что лишь она одна увидела небесного Арфиста.

И тут всё встало на свои места.

«Глупая! – сказала Дейрдре сама себе, не зная, плакать ей или смеяться. – Как же ты раньше не догадалась! Это ведь ОН… ОН!»

И на душе вдруг стало так легко… Не было больше обиды на хитрого и расчетливого отца, безвольного и беспечного брата. Пропала обида, растворилась без следа в нежданно нахлынувшей лёгкости. Исчезла нараставшая неприязнь к будущему мужу. Всё поблекло в необъятном внутреннем празднике и каком-то таинственном спокойствии…

А когда обряд завершится, и разожгутся пиршественные костры в ожидании проголодавшихся гостей, жаждущих праздника, Катбад сурово-торжественно возьмёт свою дочь за руку и подведёт её к жениху, Суалтаму сыну Ройга, туата-ригу Айрдига, что в границах уладов. Дейрдре поднимет на Суалтама глаза: крепкий, немного толстоватый с длинными волосатыми руками, ростом немного ниже невесты, лоб широкий, подбородок крепкий, лицо бритое… и до краёв влюблённые глаза. И улыбнётся ригова сестра и при соединении рук потрётся большим пальцем о шершавую поверхность тыльной стороны ладони Суалтама. И он радостно-облегчённо улыбнётся в ответ.

Теперь всё в порядке.

Теперь всё будет хорошо.

А неподалёку улыбаясь – но по-своему – стояла бан-фили Леборхам, наставница Дейрдре, и левая рука её перебирала правильной формы кожаные лоскутки, нанизанные на бронзовое кольцо. Внезапно рука женщины замерла на очередном лоскутке, и взгляд упал на надпись, начертанную на нём:

«Логово оленя»

- Так я и думала, - еле слышно проговорила бан-фили, и улыбка не сошла с её лица.

Мысли вслух

…поучительная история, питающая мудростью детское сознание на пути становления во взрослой жизни…

Маленький мальчик шести зим от роду грустно сидел под старым вязом. Из-за ближних зарослей вынырнула рысь, грациозно подбежала к нему и приветливо лизнула в щёку.

- Ты опять не пришёл на прошлой семиночи, - обиженно буркнул мальчик и отвернулся в сторону.

Рысь превратилась в стройного мужчину с красивыми глазами и короткой рыжеватой бородой. Мужчина, вздохнув, уселся рядом. Облокотился спиной о ствол дерева.

- Прости, сынок, - сказал он. – У меня не получилось. Я был занят.

- «Занят», - передразнил мальчик. – Ты всегда так говоришь.

- Я скучал по тебе, Сетанта.

- Раз скучал, то почему не пришёл?

- Говорю же, не смог.

- А я ждал тебя до самого заката.

- Прости. Я постараюсь больше никогда тебя не разочаровывать.

- Я думал, Ди всё могут, - мальчик шмыгнул носом.

- Почти. Почти всё, - ответил мужчина.

Прошло три лунных оборота с тех пор, как Луг Самилданах впервые явился своему смертному сыну Сетанте. Они старались видеться раз в семиночь, не реже. Беседовали, веселились, рассказывали друг другу занятные истории. Суалтам, приёмный отец Сетанты, был далёк от подобного время провождения, хотя очень любил сына своей жены. А Луг в то время был для Сетанты кем-то вроде старшего товарища, надежного и верного. Пока что будущему Псу из Махи было этого достаточно.

- Дома не спрашивают, где ты раз в семь ночей так долго пропадаешь? – спросил отец сына.

- Да нет. Они привыкли. Я их, э… приучаю потихоньку. Да мне и скучно дома. Я шары люблю метать, играть в догонялки и всякое такое, - мальчик постепенно оживился.

- А я в твои годы из лука стрелять любил. Охотиться на дичь.

- Ух, ты! А научишь?

- Конечно, научу. Только не сегодня, хорошо?

- А твой папа брал тебя с собой на охоту?

- А мама? Мама охотилась с вами?

- Мама – нет. Она вообще не любила с нами время проводить. Да и признала она меня своим сыном далеко не сразу.

- Как это? – мальчик не по-детски серьёзно наморщил лоб.

- Ну, мой отец был из Ди, а мама – из фоморов…

- Фу! Фоморы же такие страшные!

- Не всегда они были такими. А моя мама всегда была красавицей. Она и сейчас ничего. Ну, так вот, Ди с фоморами уже начали потихоньку враждовать, и когда мама родила меня, отец забрал меня к себе и воспитывал сам. А к маме мы потом пошли. Знакомиться заново. Только она сначала подумала, что мой отец её обманывает, и я не её сын, и отказалась признавать. Просто похож я был в детстве на папу, а не на маму.

- И что потом?

- Потом? Потом всё образумилось, и когда меня посвящали в мужчины, она сама дала мне имя и вручила мне первое мое оружие – меч и копьё.

- То самое, которым ты убил Балора?

- То самое, - эхом отозвался Луг, и по лицу его пробежала еле заметная тень.

Тень былой битвы…

Луг Самилданах, Верховный Ди Туатха Де Дананн

С завидной легкостью кружатся стаи птиц,

Один виток, второй, но что же дальше?

Какой певец готов пропеть без фальши,

Когда сквозь горизонт не видно лиц?

Но, коль их принесет заветный бриз,

И поднесут заплаканную чашу,

Они не смогут снова вознестись.

Они чужие впредь, они не наши.

…вдохновенная речь Ди друиду, проходящему обряд имас фороснаи…

А я играл на арфе и, улыбаясь, смотрел на них. Все эти жрецы, риги, благородные, люди ремесла, рабы – потомки сынов Мила, которые некогда были нашими врагами, а затем…

Мне нравилось приходить к ним в эти дни, когда они снова обручали нас с Морриган, благодарили за тёплое лето и просили об обильном урожае. Я всегда брал с собой свою любимую арфу – мне её давно, очень давно подарил Дагда – и вплетал незамысловатую импровизацию в их бадранный ритм. Получалось красиво.

Морриган тоже приходила со мной: ей нравилось слушать это – их бадраны и мою арфу. Который раз ловлю себя на мысли, что Блодейведд, моя бывшая, действительно не чета Морриган.

Морриган была неистовой на поле боя, когда её лицо скрывала бармица шлема, когда её меч с каждым ударом всё обильнее обагрялся кровью, когда каждый её дротик достигал тела врага. Иногда мне казалось, что собственной жены я боюсь на поле боя больше, нежели врагов…

…Но когда наступало время отдыха, она устало откладывала в сторону оружие, скидывала с себя доспехи и помогала разоблачиться мне. Мы умывались в ближайшем водоёме и ложились на траву. И она снова становилась кроткой, любящей и заботливой женой.

- Я покажусь ей, Мор? Ненадолго.

- Покажись, - кивнула она.

Жена знала, что так нужно. Она всегда меня понимала. И не ревновала к дочери Катбада, главного жреца уладов. Даже перед тем, как один единственный раз посетить её, я, сперва, зашёл к жене.

- Иди, любимый, - сказала она. – Только не делай её слишком больно. Пусть вам будет хорошо.

Морриган вообще ни к кому меня не ревновала, потому что знала: люблю я только её.

Мы с женой, как и весь Туат, прекрасно понимали, что если сыновья Мила сделали нас теми, кто мы теперь – Ди – то умнейшие из них могут найти способ заставить некоторых из нас принять участие в их играх.

К тому же, мне постоянно казалось, что проклятие Балора может в любой момент сбудется.

Дейрдре увидела меня, и свечение вокруг её тела сразу же перешло в радостно-спокойные тона. За последние дни эта девушка многое пережила, и я считал, что единственная ночь любви, которую я подарил Дейрдре, не должна была стоить и слезы, пролитой ею.

Я скрылся от её глаз и продолжал смотреть, как жрецы призывают духов Земли, как те выходят в мир людей через самую грань Круга, как вливается в них живительная сила жертвенных цветов, разбросанных по краю Круга и развешанных на Древе-Вратах. Затем были призваны души сыновей Мила, когда-либо покинувших Мир Людей. Древо-Врата стёрло на несколько мгновений грань Миров, и десятки лиц взирали на своих потомков с Равнин Отдохновения. Их было немного, тех, кто прошёл все необходимые воплощения и воплотился в Третьем мире. Когда-то самые первые из них недолюбливали нас, Туатха Де Дананн и, не скрою, имели на это право. Но сейчас они полностью слились с нашим миром, миром, к созданию которого в какой-то мере они сами приложили руку. Воплощённые МакМилы вдыхали силу, исходившую от пролитого на землю пива и сжигаемого на огне хлеба.

Я и не заметил, как кто-то подошёл со спины. Это был Нуад Среброрукий, мой старший родич, а ныне – Небесный Владыка.

– Мы как всегда ненадолго, Самилданах, - сказал он, встав рядом со мной и приветливо кивнув Морриган. – Всё-таки, это ваш день.

Позади из пространства стали появляться другие мои родичи из Туатха Де Дананн. Все, как один, облачены в нарядные одежды и сверкающие доспехи, волосы расчёсаны и заплетены в косы, как и подобает случаю. И почти каждый – при фамильном оружии. Даже Дагда, Дарящий Господин, приволок на телеге свою именную палицу, которой он в своё время избороздил – в буквальном смысле слова – чуть ли не половину Мира Людей. Но вернее будет сказать, что палицу приволок на телеге не он, а два его прислужника, из младших Ди. Сам Дагда всего-навсего поддерживал ладонью рукоять, обмотанную бычьими ремнями. Среди родичей неприметно стояла моя кормилица Тальтиу, дочь Великой, бывшая когда-то одной из предводительниц фирболгов, Народа Кожаных Лодок, наших давнишних недругов. Её по всем правилам уже почтили накануне, и теперь довольная и умиротворённая, она не желала привлекать к себе излишнего внимания.

Нуад накрутил левый ус себе на ухо и скрестил руки на груди.

- Хорошее масло в огонь льют, - хмыкнул он, - даже горло не теребит. Научились. А быки у них худосочнее, чем год назад. Такое ощущение, что похищали их откуда-то с восточной оконечности Альбы. И телёнок-первенец не шибко мычит, будто усыпили его чем-то.

Я ничего ему на это не ответил. Каждый год, вот уже не одну сотню лет подряд, когда на Брон Трограйне наступало время жертвы всему Туату, Нуад немного нервничал из-за того, что остальным Ди приходится нарушать нашу с женой идиллию поэтому, когда масло испарялось, он притворно ворчал что-то вроде:

- Ладно, пару солнечных деньков в Сезон Самайна, если с Рогатым Герном договорюсь, они получат, - и уводил за собой весь Туат обратно, в Третий Мир, Мир Дваждырождённых.

Вообще, Туат у нас замечательный. Все Ди в большинстве своём дружны между собой. Мы часто подшучиваем друг над другом, особенно, когда собираемся вместе. Обычно это происходит в Бруге-на-Бойне, сиде Дагды, самого гостеприимного из нас. У него всегда к столу подается сытная свинина и добрый мёд. «Просто выпить-закусить не с кем»,- комментировал он очередное приглашение на посиделки.

Развеселившись на сытый желудок, мы заводили свои любимые песни: «Три Бригитты под окном меч ковали вечерком…», «Бадб до Морриган летит, Бадб на Морриган кричит…». Никто не обижался. Бригитта, дочь Дагды, даже иногда, веселья ради, разделялась на свои три ипостаси: одна держала в руках арфу, другая – кузнечный молот, а третья – небольшой чародейский котёл. А моя жена и её сестра Бадб, обнявшись за столом, как бы показывали всем присутствующим, что не то, чтобы кричат – ссорятся они крайне редко.

Не обходили наши шуточные песни и самого хозяина Бруга:

По Маг Туйред бродит Дагда

И кричит: «Где мой овёс?»..

Эту песню часто любил заводить я, и дядюшка Дагда, как мы все любили его называть, не оставался в долгу. Раскрасневшись от мёда, он начинал голосить:

Ламфада, я вас любила,

О-о, на-на-на-на!..

Не забывали мы и про фоморов. Эти песенки кто-то из наших сложил ещё давно, сразу после второй битвы при Маг Туиред, Равнине Столбов:

Скажи-ка, Балор, ведь недаром

Копьём ты получил в орало?..

Или вот ещё:

Ай-ай-ай-ай, убили Бреса,

Убили Бреса, убили!

Ай-ай-ай-ай, ни за что, ни про что…

Над Бресом мы особенно любили издеваться, памятуя, как этот фомор-полукровка с бабским норовом и садистскими наклонностями узурпировал власть над Туатом.

Так мы любили вспомнить наши победы и над фоморами, и над фирболгами:

Как ныне сбирается вещий Нуад

Отмстить неразумным фоморам…

Причем, удобный текст песни позволял при желании заменять по настроению «фоморам» на «фирболгам».

… Но очень редко в нашей развесёлой компании заводился разговор о том, чем закончилось прибытие МакМилов, когда мы все вдруг поняли, что море, оказывается очень просто переплыть, подобно тому, как это делали древние Кессаир, Партолон и Немед.

Но когда все весёлые песни были спеты, все курьёзы – старые и новые – рассказаны, поднимался со своего места Дагда, небрежно оправлял свою любимую короткую рубаху, наполнял кубок мёдом и говорил:

- Теперь мы пьём за третью битву при Маг Туиред, за тех, кто именовал и продолжает именовать себя МакМилами, а нас именует Ди. За тех, кто были нашими врагами, а теперь стали нашими детьми.

И мы молча вставали и осушали кубки до дна. Не чокаясь. В какой-то мере, это был погребальный тост нам самим – тем, кем мы были прежде.

А потом мы вполголоса начинали песню, песню о временах Договора. Вернее, это и был тот самый Договор, позднее положенный на музыку и ставший песней. Всегда печальны наши лица, когда мы поём её:

Много веков мы, Дети Великой,

Этому краю дарили любовь.

Теперь не увидите вы наши лики:

Мы под землёй обретём новый кров.

Для вас наши знания отсыреют,

И наши лица сокроет вода,

Но память о нас останется в скелах –

Мы частию мира пребудем всегда.

Мы остаёмся клубами тумана,

Мы остаёмся безмолвьем озёр,

Мы будем звуком речного шептания,

Лес сохранит мудрый наш разговор.

Ваши потомки о нас позабудут

Сквозь очертанья кровавых веков.

Но музыка наша с ними пребудет

Средь башен высоких и древних мостов.

И кто-то из них в подлунном тумане

Узрит наших белых прекрасных коней.

И всё, что ваш мир покидает нежданно,

К нам возвернётся красою своей.

Ведь битвы людские, как было и ране,

Не больше, чем шум наших воинских дней.

…Знал бы я, во что выльется этот Договор!

- Всё, Самилданах, мы уходим. Счастливо, доброй земли!

- И тебе дорой земли, Аргатлам, - ответил я Нуаду.

Морриган приветливо кивнула. Мы оба знали: они все здесь, неподалёку. Будут впитывать силу, пока древесные жрецы не поблагодарят их за прибытие и не закроют Врата. Но Нуад был умным чародеем и, став Ди, не утратил своих былых навыков: мы с женой почти не ощущали присутствия остального Туата.

Духи земли почти растворили свои силуэты в воздухе и стояли спокойно, не снуя между людьми. Дважды рождённые МакМилы тоже иногда стреляли взглядами в нашу сторону.

Теперь жрецы перешли к главному в своём обряде – венчанию: на острие копья был насажен «одноглазый» хлеб, а к древку оружия привязали куклу.

Мы с женою взялись за руки.

- Забавно каждый год быть невестой,- сказала Морриган.

- Да уж, - задумчиво отозвался я, - что-то в этом есть…

- Как ты думаешь, они действительно любят нас?

- Не все, Мор, - ответил я. – Но в большинстве своём – да.

- А остальные – боятся?

- Боятся, - я отложил арфу в сторону, и она тут же застыла в воздухе.

Теперь по команде Катбада все собравшиеся сосредоточились на своих нуждах и просьбах. Мы с женой, как подобает настоящим Ди, закрыли глаза и настроились на мысли людей. Одновременно с этим ореол Воли Ди вокруг нас стал увеличиваться: на его увеличение шло всё – наша сила, сила Туата. Но прежде всего – сила жертвы, принесённой в этот день. Раньше, каких-то шесть веков назад, я еще уставал от этого действа. Потом привык.

- Светлые, пусть моя жена выздоровеет!

- Я не хочу на этот Самайн остаться одна. Помогите мне найти достойного мужа!

- Помогите избрать верный путь. Продолжить обучение на лиаха-целителя или жениться на Финд, дочери бондаря?

- Я хочу, чтобы мой сын стал достойным человеком, только не знаю, где он проявит себя с наилучшей стороны: отдать его на обучение в Рощу или на воинское воспитание в дружину Конхобара?

- Дайте силы в предстоящем состязании по метанию копья!

- Пусть моя сестра, пропавшая этой весной, вернётся домой невредимой. Пожалуйста!

- Стар я уже, но дайте сил ещё на тридцать колесничных колёс! Если я не продам товар, моей семье нечем будет кормиться после Самайна.

- Помогите пройти посвящение в барды. Я так долго к нему готовился, целых полтора года.

Были и такие:

- Пусть я убью в следующем году больше коннахтов, чем прикончил в этом!

- Пожалуйста…ещё пять коров, и стану богаче этого задавалы Куннлойха!

- Светлые, не давайте Аблаху обогатиться ещё на пять коров, иначе в следующем году мне придётся уступить ему часть своего надела.

«Ты даёшь первому коров, я - второму» - подсказала Морриган.

«Договорились», - рассмеялся я.

На подобные просьбы, которых на каждый Брон-Трограйн набиралось, к счастью, не больше пяти-шести, мы реагировали на свое усмотрение – Воля Ди это позволяла – иногда добавляя в свои действия немного юмора.

Одновременно мы видели сотни людей, слышали сотни голосов и отзывались одновременно на все. И, если это было в наших силах, исполняли. Подчас приходилось присутствовать в нескольких местах одновременно, если нашу с Морриган свадьбу праздновали в одно и то же время, скажем, у муманов и лагенов, или если кто-то решил праздновать не в традиционном священном месте, а на местах.

Воля Ди была с нами.

Мы могли всё.

…почти всё…

- О, Великий Луг! И снова прошу тебя не забыть своё обещание. Уладам нужен герой, дабы оборонять рубежи пятины. Им нужен твой сын…

Проклятье! Это снова Катбад. Чинно обращается, складно – не придерёшься. Знает, что я не нарушу слова.

- Не мрачней, - Морриган сильнее сжала мою руку, и всё мигом встало на свои места. Я больше не злился на этого прожженного интригана. Я дал слово – вынужден был дать – мне и держать ответ.

- Не забудь об оглашающем, - это снова Морриган.

И вправду, пора. Один из младших жрецов уже начал изменять своё сознание, чтобы промедлить между Мирами и узнать нашу волю. Сквозь дым и силу очередных приношений мы видели его, чувствовали, как он шаг за шагом всё увереннее настраивается на Верхнюю Преграду Мира Людей, которая в данный момент была ненадолго стёрта. Точнее сказать, он настраивался на Волю Ди, ту её часть, которая в этот момент исходила от нас. Так через свою подсознательную сущность оглашающий получал то, что люди привыкли называть предзнаменованием. И чем лучше жрец настраивался на Волю Ди, тем я сильнее и отчётливее давалось ему «предзнаменование». Которое оглашающий, вернувшись, можно сказать, на землю, говорил остальным. Грамотность словесной формы того, что он ощущал, медля между Мирами, зависела от образованности и опыта жреца.

Этот действовал весьма неплохо. Под конец мы даже почувствовали его внутренний взор и внутреннее дыхание. Да, Катбад хорошо готовит своих учеников, а этот был именно учеником Катбада – видно по манере исполнения: та же напористость в действиях, та же «скалолазная» хватка.

Что-то похожее вытворял в своё время молодой Огма, когда пытался на расстоянии ввергнуть в панику фоморов перед очередной стычкой.

Оглашающий толковал предзнаменование весьма сбивчиво и бестолково. По неопытности твердил только «Свет, тепло, лучи».

- Файт увидел улыбку Луга! – спас положение Катбад. Где-то он оказался прав.

Среди людей раздался ободрительный гул.

Затем все причащались дарами Земли – хлебом и вином. После этого снова забили бадраны, и Катбад с ещё одним жрецом, Ферхертне – его я очень уважал и, прежде всего за честность – принялись благодарить. Вначале – нас с Морриган, затем остальной Туат, духов Земли, дважды рождённых МакМилов, и, наконец, Мананнана сына Лира, Господина Проходов по мирам. Как только по призыву Катбада проход закрылся, и все, кого призвали на обряд, начали разлетаться и растворяться, из воздуха плавно возник Мананнан МакЛир, пребывавший до сего момента во всех необходимых для обряда Проходах. Сын Морского Ди направился к нам.

- Доброй земли, родичи! – весело поздоровался он, картинно вытерев пот со лба.

- Доброй воды, Манн! – ответили мы.

- Хороший сегодня денёк, - сказал Мананнан. – Правда, припекает немного; мне, привычному к морскому климату, такая погода не по душе.

- Да, есть немного, - согласилась Морриган.

Это они так слегка надо мной подшучивают. Ведь солнце – моё око, через которое я смотрю на мир. Они не догадались, что у меня это вызвало не очень хорошие ассоциации.

- Друзья, - Мананнан мигом понял, что именно не так и решил сменить тему, - раз на то пошло, может быть, зайдем ко мне, а? По кружечке чего-нибудь холодненького?

- А почему бы и нет? – компания двоюродного родича всегда была мне по душе. – Что ты на это скажешь, Мор?

- Только давай без «полетели», - поморщилась жена. – Я женщина нежная, слабая и немного притомилась. Тебя хватит на ещё одну дверцу, Ман?

- Не вопрос, - улыбнулся МакЛир.

И мы шагнули в нарисованный в воздухе проход.

Дорогая Бригитта, научившая МакМилов слагать скелы, подскажи мне первую фразу той истории, который я хочу поведать самому себе. Что, что ты говоришь?.. Ага, понятно…

Ну что ж, начнём, пожалуй.

Как зовут меня, статного, благородного, с копьём в руке?

Нетрудно сказать: имя моё – Луг Ламфада Самилданах Лоннансклех – Свет Длиннорукий, Многоискуссный, Неудержимый-В-Сражении, сын Киана Светлого Господина сына Диана Кехта Врачевателя, Верховный Ди Туатха Де Дананн.

Я никогда не жаловался на жизнь: до определённого момента интересное и необычное в ней било через край. Необычным было моё появление на свет. Мой отец, Киан, сын Диана Кехта Врачевателя был самым младшим сыном в семье. И самым неугомонным. Врачеватель полностью передал своё искусство старшим детям – моим дяде Миаху и тёте Аирмид.

Но потом наши сразились с Народом Кожаных Лодок, Фир Болг – мы их называли просто фирболгами – и верховному предводителю Нуаду отрубили в сражении правую руку. Увечный воин не мог больше править нашим народом, и Нуаду пришлось уйти. Врачеватель сработал ему серебряную руку, которую было невозможно отличить от настоящей, и с тех пор бывшего вождя прозвали Нуад Аргатлам – Серебряная Рука. Это прозвание сохранилось за ним и, когда новая рука пришла в негодность, и зарубцевавшаяся было плоть снова начала гноиться. Тогда Миах и Аирмид извлекли забальзамированную отрубленную конечность Нуада, приставили её к ране и при помощи своего заклинания срастили руку с телом.

– Вот какие у тебя дети, - говорили Врачевателю. – Гордись! Знатные чародеи из них выйдут. Того гляди, ещё твой младшенький в них пойдёт.

Врачеватель посчитал, что он не зря десятилетиями постигал своё искусство, чтобы его собственные ученики оказались лучше своего учителя. Он всегда был хорошим целителем, но доводил своё честолюбие до крайности. Наверное, сказывались суровые будни, когда недужные переставали быть для него людьми, а становились просто рабочим материалом, который следовало довести до ума.

Так или иначе, Врачеватель устроил Миаху очную ставку.

– Посмотрим, на что ты действительно способен, - процедил он сквозь зубы, когда сын покорно явился на встречу, и нанёс тому мечом удар в голову. Тот, получив рану, закрыл глаза, сосредоточился, и в считанные мгновения рана затянулась. После второго удара произошло то же самое. Но третий удар лишил Миаха половины головы. Он закачался, грустно посмотрел на отца и, неуклюже развернувшись, побрёл шатающейся походкой прочь, на ходу проращивая заново мозг, недостающую часть черепа и ткани головы.

Миах остался непобеждённым. Но больше никто его не видел.

На месте, где земля обагрилась кровью из ран Миаха, выросло множество целебных трав, и Аирмид собрала их на свой плащ. Она не слышала, как подошёл Врачеватель:

– Ещё одна умная нашлась! – и травы, посыпавшись с плаща, были безжалостно втоптаны в землю.

Всю эту сцену наблюдал Киан, мой отец.

– Ты! – подскочил он к Врачевателю. – Хочешь быть лучше всех?! Я уйду от тебя, буду жить один и стану могущественным чародеем! Намного лучше тебя.

– Иди! – рассмеялся Врачеватель сыну. – Можешь не возвращаться, неблагодарный. Я больше тебя не знаю.

Киан покинул Зелёный Остров и отправился на Остров Могущества к Старому Мэту. Выслушав молодого человека, Мэт сказал:

– Врачеватель из-за своей надменности лишился обоих сыновей. Что ж, я могу извлечь из этого пользу, приобретя себе ученика.

Так Киан стал учиться у Мэта. Он усердно постигал чудодейственные свойства Стихий, учил языки зверей и птиц, слушал мудрость воды и советы деревьев, совершенствовал искусство перевоплощения в лесных обитателей. При посвящении мой отец выбрал себе имя «Гвидион» - Светлый Господин.

– Неплохой выбор, - кивнул Мэт, - но твоё новое имя ко многому обязывает. По силам ли тебе будет его носить?

– Я постараюсь, - ответил Гвидион.

И он старался. Старался, потому что в душе постоянно взращивал и лелеял надежду вернуться домой и заставить отца признать, что и он, его сын, достоин называться истинным чародеем. Гораздо более искусного, чем сам Врачеватель. Но, Гвидион был молод и жаждал приключений. И приключения сами находили его, что потом едва не оборачивалось довольно печальным исходом.

В те времена Туатха Де Дананн, Племя Дану, только недавно прибыло со Старой Равнины на Зелёный Остров, где до этого хозяйничали фирболги. Столкновение было неизбежным и стоило фирболгам поражения, а Туатха Де Дананн – или просто Туату – смены вождя, из-за которой в последствии началась гораздо более серьёзная война.

Но, об этом потом.

Итак, люди Туата жили бок о бок и фирболгами, которые постепенно смирились со своим поражением на Равнине Столбов, и потихоньку налаживали связи с новыми соседями. Эти два народа не похожи друг на друга: люди Туата высоки, стройны, со светлой кожей, фирболги же заметно отличались низким ростом, изрядной длиной рук, смоляными волосами и дикой любовью к татуировкам. Мечей фирболги не делали, а дома строили из больших камней.

Туат был гораздо могущественнее фирболгов: лучшие его представители, коих было не мало, владели искусством боя и чародейской наукой. Фирболги нашего чародейства не знали. К тому же, они, в отличие от людей Туата старели, и, покидая свои тела, растворялись в Мироздании. Но, среди их предков были могучие люди, которых почитали ещё при жизни, как мы чтим Великую Матерь Дану и Изначальный Огонь Бели. Эти предки после смерти оставались в своих телах, становясь всё сильнее, подчиняя себе окрестных духов.

Большинство фирболговских предков обитало на Острове Могущества, Инис Кедирн. Те из Туата, кто поселился там, могли стать ближайшими соседями Предков, во главе которых в то время стояли некто Пвилл и его сын Придери.

Странных существ рождало Мироздание. Некоторыми из них и владел Придери. Фирболги называли их мокхами, а мы позже окрестили их названием «свиньи». Мокхи стремительно плодились, и мясо их было очень хорошим на вкус.

И, когда Гвидиону вздумалось отблагодарить своего учителя за вложенные в него силы и нервы, он сделал так, что нервов у Мэта поубыло ещё вдоволь. На Придери и его помощников были наведены чары, а мокхи, беспечно хрюкая, послушною трусцой проследовали за Гвидионом в обитель Мэта.

– Это что? – спросил он у ученика.

– Это тебе. Подарок. От меня, - и Гвидион гордо выпятил грудь.

– Подарок, говоришь? – сдвинул брови Мэт. – А это тогда что?! тоже подарок?!

Гвидион и сам теперь почувствовал, как яростная ватага фирболговских Предков и духов уже начала двигаться по его следу.

– Хоть бы чары наконец-то научился на расстоянии удерживать, неуч, - буркнул Мэт. На дальнейшие нотации уже не было времени. – Пошли! Вот и подоспело время последнего урока.

Последним уроком, преподанным Гвидиону, стало то, что потом назовут Битвой Деревьев. Мэт шепнул на ухо ученику Заклинание Движения.

– Запомнил? – спросил он.

Гвидион неуверенно кивнул.

– Тогда, вперёд! И пусть эти выскочки надолго запомнят, как связываться с моим учеником, - хохотнул вечно суровый Мэт и начал произносить Заклинание вслух. Гвидион последовал его примеру. Хоть и смутно, но он-таки начал понимать, каких колоссальных сил потребует от него эта Битва, и та выволочка, которую – обязательно! – устроит ему учитель, когда всё кончится, покажется непринуждённой беседой на сон грядущий…

К закату деревья отогнали врага за ближайшую горную гряду, и после непродолжительных переговоров исход сражения было решено разрешить поединком.

…– Ладно, - уставший Гвидион вытер меч о траву и уселся на склоне холма, провожая взглядом понуро удалявшегося восвояси израненного Придери. – Я был неправ. Я поступил необдуманно, и мне нужно иногда немного работать головой, а не тем, на чём сижу. Всё перечислил из того, что ты хотел сказать мне, учитель?

– Тогда отдохни.

Но, Гвидион понял дозволение Мэта, как всегда, по-своему. Погоня за подвигами ратными сменилась страстным желанием подвигов любовных. Поиски прекрасной незнакомки привели его на остров Торах, в дом Балора, одного из потомков Лира. Вскоре после ночи, проведённой Гвидионом вместе с дочерью Балора Этленн Серебряное Кольцо, на свет появился я.

Балор был очень заботливым родителем и не потерпел бы в своём доме незаконнорожденного внука. Поэтому, Этленн с радостью отдала меня Гвидиону, и тот принялся растить меня сам. Вернее, они растили меня вдвоём: отец и Мэт.

Мэт души во мне не чаял. Когда я еще был в грудничковом возрасте он брал меня на руки и рассказывал сказки, где главным героем всегда выступал Солнечный Лучик, путешествующий по лесу, помогающий его обитателям выпутываться из всевозможных опасных историй.

– У тебя все сказки на одно лицо, – слегка ворчал Гвидион. Наверное, он чисто по-отцовски меня ревновал.

– Всегда мечтал понянчить внуков, - улыбался Мэт.

– Эх, а вот у меня, – сказал сидевший рядом Дагда, родич Мэта, - вроде бы и есть семья, а, будто, её и нет. Наши с Боанн дети, уже давно взрослые, своей жизнью живут. Бригитта, старшая моя, всему спешит научиться, аж надрывается. У меня искусству Котла Жизни обучилась, а теперь вот, говорят, с Гоибниу-Кузнецом клинки да плуги куёт. Замуж недавно вышла – за Бреса из потомков Лира. И чего она в нём нашла? Разве что смазливый больно. Может быть, поэтому такой гонористый? В общем, не пара он ей, такой разумнице. Мидир сидит себе на Инис Фалге и носа оттуда не кажет: он у меня с детства людей чурается. Хотя, малый добрый, никого, почём зря, не обидит. Бодб, Рыжие Кудряшки, и Огма небось и сейчас хотя бы раз в семиночь выясняют, кто из них сильнее бьёт да лучше стреляет. Огма, я ещё слышал, стихи сочинять стал, неплохим заклинателем будет. Оэнгус, младшенький мой, мамин любимчик – и тот, наверное, уже совсем взрослый стал… А у тебя, дружище Мэт, сейчас настоящая семья. Или хочешь сказать, что Гвидион тебе не как сын? А коли так, значит, мальчишка внуком приходится.

Дагда частенько забирал меня с собой на Зелёный Остров, и я подружился со всеми его детьми. Ещё я бегал к Кузнецу Гоибниу, помогал раздувать мехи, и мы даже кое-что выковали вместе. Дагда заметил мой интерес к ручному ремеслу и стал водить к Лухте-Плотнику и Крейдену-Меднику.

– Поучите мальца, - говорил он им. – С вас не убудет.

Поворачивался ко мне и говорил:

– Учись, маленький Светик, учись. Из тебя в чём-то, да выйдет толк. Или, я – не я!

Огма учил меня слагать стихи, а Рыжий Бодб – бороться.

Сам же Дагда любил брать свою палицу и вспахивать поле для посева зерна. Вечерами же он брал арфу, настраивал, и…

До сих пор не понимаю, как грубые куцапые пальцы Дагды могли извлекать из хрупкого инструмента такие замечательные звуки. Поиграв немного, он давал арфу мне в руки и начинал объяснять:

– Вот эту струну вот здесь одним пальцем, тогда звук будет такой… Хорошо. А если взять её вот так, тогда звук будет идти ниже. Если научишься играть, подарю её тебе.

– Арфу. Неужто ты не хочешь?..

Шло время. Вместо смещённого Нуада правил Красавчик-Брес, потомок Морского Лира. Некоторое время замужем за Красавчиком была Бригитта, дочь Дагды. Но Красавчик был надменен и спесив, и никто из Туата не понимал, почему всеобщий выбор пал именно на него. Брес, как и я, был полукровкой: отец его был из Туата, а мать – из потомков Лира. Но, так или иначе, Красавчик воцарился, и многие вожди потомков Лира пользовались положением своего сородича, чтобы обрести влияние в Туате.

Потом Бригитта ушла от Красавчика, наверное, потому что ей надоело его постоянное самолюбование. Тот не смог её вернуть и, взъевшись на весь Туат, начал облагать всё большей данью. Туат злился, скрипел зубами, но открыто выказывать своё неудовольствие не решался.

Дагда всё больше времени проводил у нас, на Острове Могущества.

– Душно мне там стало. Покоя нет от этого… Красаффчега. Он ещё осмелился требовать, чтобы я возвёл ему дун! С какой это стати?! Обойдётся!.. А вообще, надо что-то делать…

Однажды Мэт позвал меня к себе. Он сидел в своих покоях, рядом были Дагда, отец и незнакомый юноша с большими печальными глазами.

– Садись, - сказал мне Мэт, - разговор будет длинным.

– Вот, познакомься: это Мананнан, сын Лира, твой дальний родич. Он прибыл с Зелёного Острова и принес нам довольно важные вести.

Дагда добавил:

– А потом я глянул в свой Котёл (54), и все это стало для меня ещё… хм, важнее.

– В чём, собственно, дело?

Мэт сказал:

– Когда-то давным-давно Лир взял клятву со своих детей, что никто из них ни в одном колене не поднимет руку на сородича. Это была очень страшная клятва – по всему Мироздания великая дрожь тогда пробежала! И вот теперь клятва нарушена. Мананнан принёс нам эту весть. Брана, Благословенного Ворона, сына Лира не так давно убил его родич Матолвх.

– Сама история весьма жуткая, - дальше говорил Дагда, - Белогрудая Бранвен, сестра Брана, была замужем за Матолвхом. Тот её иногда бил, вот она брату и пожаловалась. Слово за слово, кулаком по столу – вот и сошлись две могучие дружины…

– Ворон не покинул своего тела, - сказал Мананнан. – Он перенес свой дух в голову, приказал отрубить ее и закопать здесь на Инис Кедирн, в Белом Холме у Восточной Реки (55).

– Вот, - произнес Дагда, - Манн там был и сражался в этой битве за Ворона.

– Всё равно не уберёг, - опустил голову Мананнан.

– Будет тебе, - сказал Мэт. – Ворон жив, а битва с самого начала была полной бессмыслицей. Мы все знаем, что ты сделал всё, что смог.

Помолчали. Мананнан сказал.

– Я всегда в мыслях своих был на стороне Туата, и мне претит господство Бреса-Красавчика на Зелёном Острове. Я уже давно больше член Туата, нежели потомок Лира. Может быть, поэтому превращения, постигшие всех моих родичей, не коснулись меня.

– Что за превращения?

– После этой междоусобицы, - продолжал, Мананнан, - с детьми Лира стало происходить что-то непонятное и устрашающее. Они начали превращаться… в чудовищ. Один за одним. У кого чешуя вместо кожи, у кого лишние две руки вырастут, у кого – хвост или второй-третий ряд зубов… Их так и стали теперь называть – фоморы. Ужасные.

– Стоило ожидать, - сухо произнес Мэт. – Первые дети Лира, чтобы грубо не сказать, особой статью и красотой мало отличались. Только потом, примерно в пятнадцатом поколении они стали такими, какими были до недавнего времени. Нет ничего удивительного, если нарушение клятвы спровоцировало деградацию целого рода.

Мананнан продолжал:

– Теперь очередь дошла до Бреса. Он превратился в чудовище: пальцы на каждой руке срослись в один, ноги выгнулись суставами в стороны.

– А это уже считается увечьем, - произнёс отец. – Поэтому, в Туате, скорее всего, воцарится Нуад, благо его отрубленная рука стараниями моего безвременно ушедшего брата уже давно срослась на своём старом месте.

– Есть одно «но», - Мэт задумчиво смотрел перед собой. Дети Лира, или, как их теперь называют, фоморы, имели слишком большое влияние на Зелёном Острове, чтобы так просто от него отказаться. Особенно, Балор – твой дед, Луг.

– И моя мать, - это были мои слова.

Воцарилось долгое молчание.

Нуада встречали, словно он уже был победителем в назревавшей войне. Накануне его дружины прогнали в зелёного Острова последних фоморов. Те, скорее всего, добрались до острова Торах, резиденции Балора, и он, наверное, уже принялся собирать армию.

Величественный Нуад подошёл к нам с отцом.

– Добро пожаловать домой, Киан, сын Врачевателя! А это, насколько я понимаю, твой сын, тот самый Луг, который обучался всевозможным ремёслам?

– Истинно так, владыка,- кивнул отец.

– Ну, что ж, - Нуад повернулся ко мне, - добро пожаловать, Самилданах, Мастер-на-все-руки! Возможно, ты сумеешь помочь нашему общему делу.

Наш разговор никто не слушал.

Вождь сел. Мы с отцом и Дагдой последовали его примеру.

– Итак, - начал Нуад. – Фоморы скоро начнут наступление. Их чародеи слабее наших, но они обладают кое-чем, что заставит нас немало потрудиться, давая им отпор. Мои соглядатаи говорят, что после битвы Брана и Матолвха Балор в своих превращениях потерял один глаз. Но оставшийся стал ядовитым. Кое-кто воочию видел, как Балор поднимает своё веко, ставшее непомерно тяжёлым, и то, на что он смотрит, обращается в пепел.

Дагда сказал:

– Если это действительно так, значит, фоморы возлагают большие надежды на глаз Балора. Они сделают это чудище с острова Торах своим военным вождём.

– Дагда, ты знаешь этого парня достаточно давно, - сказал Нуад, указывая на меня. – Ты ведь не забыл пророчество Туата?

Дагда усмехнулся:

– И будет, Смертоносный Глаз

Пронзён Ассал-копьём могучим,

Проворной посланным рукой

Владыки Множества Ремёсел.

А как ты думаешь, для чего я частенько стал навещать куманька Мэта с Острова Могущества? И для чего я забирал мальчонку к себе и водил от мастера к мастеру?

Мы с отцом удивлённо воззрились на Дагду.

– А чего тут такого?! – тот смешно развёл руками. – Просто я иногда знаю больше других. И если бы я это рассказал, что-нибудь бы изменилось?

– Ну что, - поднялся со своего места Нуад, - пора приниматься за дело.

И мы принялись.

Первые набеги фоморов жёстоко отбивались прибрежными отрядами Туата. Я попал в один отряд с Морриган и её сёстрами. Поначалу Морриган попыталась поднять меня на смех:

– Смотрите, девчонки, этот симпатичный молодой человек, наверное, хочет стать великим воином. Уверена, что первому попавшемуся на пути фомору он, не долго думая, доблестно сдастся в плен. Эй, Светик, а фоморы, говорят, пленных не берут, учти это!

Я ничего не ответил. После первого боя и так стало понятно, что к чему.

– А ты молодец! – Морриган села рядом со мной, положив подле себя искромсанный вражескими клинками нагрудник. – Скольких сегодня порезал, пятнадцать?

– Девятнадцать, - невинно улыбнулся я, продолжая чистить свой меч от запёкшейся крови.

– А это правда, что у тебя есть Копьё Ассал, одно из Четырёх Святынь?

– Это хорошо. Значит, у Туата есть все Четыре: Котёл Дагды, Камень Судьбы, Меч Нуада Аргатлама, и вот теперь твоё Копьё. Ведь раньше оно принадлежало детям Лира?

– Да, - ответил я. – Переходило от них к Туату и, наоборот, из поколения в поколение, как приданное к свадьбе.

И сам задал вопрос:

– А это правда, что ты была замужем за Врачевателем, моим дедом?

– Хм, не успел приехать, а уже узнал.

– Твои сёстры шептались, а я услышал.

– Нехорошо подслушивать, когда старшие говорят.

– Почему вы с ним расстались?

Морриган тяжело вздохнула:

– Недоразумение. Дурацкое, непонятное недоразумение. У нас вдвоём всё было замечательно, пока я не родила сына, а в животе у него муж увидел змей. Он сам принимал роды, и тут же, на моих глазах, вскрыл нашего мальчика, вытащил этих змей и сжёг их. Когда пепел летел в реку, она вдруг забурлила, и тут же вся рыба всплыла животами вверх. С тех пор мы больше не живём вместе.

Потом она долго молчала.

– Почему ты спросил?

– Ты мне нравишься, - ответил я.

Морриган ничего не ответила. Спустя несколько ночей мы стали ложиться спать рядом.

Но с каждым днём всё больше и больше фоморов прибывало на Зелёный Остров, и Нуад разослал по отрядам гонцов с приказом отступать к Равнине Столбов. Именно там войска Туата должны были соединиться и встретить врага.

Маг Туиред, Равнина Столбов. Огромная плоская земля, усеянная стоячими каменными глыбами, словно чья-то гигантская рука воткнула их в случайной очерёдности.

Эти исполины уже виднелись вдали, когда я, неожиданно для самого себя, осадил лошадь и свернул с тракта.

– Сейчас догоню, - крикнул я остальным и углубился в вековой лес.

Через некоторое время лошадь моя тревожно заржала. Я спешился, привязал её к дереву и пошёл дальше сам.

… На поваленном стволе дерева спиной ко мне сидела крупная фигура, закутанная в плащ.

– Ну, вот мы и встретились, внучек, - хрипло произнесла фигура, и я вдруг понял, кто сидит передо мной.

Я обошёл Балора и сел рядом с ним. Единственный глаз фомора был закрыт массивным веком. Почему-то я знал, что именно сейчас Балор меня не тронет.

– Я слышал, тебя прозвали Лоннансклех, Неудержимый-в-Битве?

– Кому-то свойственно преувеличивать заслуги других.

– Как знать, как знать… Мои люди бежали от тебя, словно бы перед ними стоял сам Огненный Бели.

– Зачем ты меня позвал?

– Поговорить хочу. Ты ведь не чужой мне, как-никак.

– Тогда говори.

– Завтра мы дадим вам сражение. И я буду искать тебя на поле боя, так что тебе не придётся долго ждать.

– Я ведь тоже знаком с Пророчеством и знаю, что должно произойти, даже если испепелю завтра весь Туат. Когда мой облик стал меняться, и стена вокруг заполыхала от моего взгляда, я всё понял и очень долго смеялся. Раньше я наивно полагал, что Пророчество – лишь очередная дивная сказка. Ещё больше я развеселился, когда мне стали рассказывать про тебя, как тебя обучают, натаскивают в искусстве чародейского боя и владения оружием. Хитёр старый Мэт, и Дагда хитёр, ничего не скажешь! Они хорошо берегли тебя, пряча от многих.

– Тогда зачем ты пришёл на битву, если знаешь, что тебе конец?

– Есть вещи, которые нельзя изменить, я это давно понял. Только всё будет не так просто, как кажется на первый взгляд. Ты убьёшь меня завтра там, на Равнине Столбов. И я не вернусь назад, а останусь там, куда попаду после смерти – это мне тоже доподлинно известно. Захочешь, чтобы этого не произошло, отруби мне голову и водрузи на свою – тогда моя сила перейдет к тебе. И не забывай, что мы с тобой, как-никак, родичи. А родство полукровки подчас даёт довольно неожиданные результаты.

– И что дальше?

– Дальше? – едко усмехнулся Балор. – Дальше у тебя родится сын. Тоже полукровка, как и ты сам. И ты переживёшь его, как Морриган пережила смерть своего грудничка. Твой сын будет умирать, а ты, видя это, ничего не сможешь сделать вопреки… Всё очень просто: я твой дед, и где-то мы с тобой – одно целое. Убив меня, ты приговоришь к смерти часть себя. Ту часть, которая и станет твоим сыном. Ты просто нарушишь равновесие в самой своей сути. Когда я уйду и воплощусь заново в другой части Мироздания, все дети Лира отступят и больше никогда сюда не вернутся хозяевами. И это тоже будет нарушением равновесия. Потому что дети Нуада и дети Лира – суть две стороны одной Вселенной. И Вселенная, чтобы не дать крен, пошлёт сюда других. Мы все – звенья одной цепи. Помни это. Я всё сказал.

И – исчез, как будто бы его и не было.

– Они дрогнули!

– Балор пал!

– Бей фоморов! Режь всех!

[ Они навсегда забудут сюда дорогу]

Мимо пронёсся Рыжий Бодб, за ним – неистовая Немайн, одна из сестёр Морриган. Фоморов гнали прочь с Зелёного Острова. Прочь с нашей земли.

Я выдернул копьё из глаза распластавшегося на камнях Балора. Всё было кончено.

– Прощай, дед Балор, - сказал я телу фомора. – Твой урок я запомню.

Внезапно на ум пришла история о голове Ворона Брана. А что, если..?

Я вытащил меч и со всего размаху снёс Балору голову. Теперь, подумал я, он точно не воплотится снова, его дух так и останется в голове. Правда, в отличие от головы Брана, эту не захоронят с почестями. И я, взяв уродливую голову Балора, поставил её на большой валун подле себя.

Который тут же оплавился, словно медь, и растёкся у моих ног.

Яд! Ах, значит, снова яд?! Кто знает, до каких пор эта гадость сожгла бы меня – лишь до пределов тела, или еще дальше – испепелила бы мой дух…

Вот тебе! Получи! Ещё! Ещё!

Мой меч, кромсал ядовитую голову на части, словно большой ломоть козьего сыра. Ты знал, что говорил, дед Балор. Ну что ж, воплощайся снова. Только уж сюда тебе путь заказан навеки.

Позади себя я услышал знакомое пение.

– Раскройте рты, сорвите уборы:

По всей равнине валяются фоморы!

Огма! Импровизирует, как всегда. Он пел всю битву. Сквозь воздух, полный пыли и ненависти, я постоянно слышал его могучий голос. Все его слышали!

– Эй, Длиннорукий, ты как? А я тут, смотри, какой мечуган оттяпал! Вместе с рукой! Я назову его Разрушитель! Правда, поэтично? – Огма веселится: он всегда так ведёт себя после сражения.

Я уже успел отдышаться…

Поворачиваюсь к нему…

На туше поверженного фомора вместо рослого плечистого детины смешно выплясывал маленький щуплый старичонка с длинными бесцветными космами вокруг огромной лысины. Старичонка вертел над головой меч, наверное, раза в три тяжелее его самого, и призывно улюлюкал. Не понимая, что произошло, я приблизился к нему.

– Огма, что случилось?!

– Что? А! да ты посмотри, какой я меч..!

– Нет, не то! Огма, что с тобой произошло? Ты же… состарился за одну битву!

Огма перестал плясать и осторожно оглядел себя. Долго, внимательно…

– Наверное…, - и голос его туту же старчески задребезжал. – Наверное, пел сегодня слишком много.

Он поднял на меня глаза, и две огромные слезы пронеслись по его морщинистому закопчённому лицу.

Я в замешательстве отошёл в сторону и сел рядом с остатками балоровой головы. Я не понимал, зачем всё это произошло? Зачем меня сделали Мастером-На-Все-Руки? Зачем я исполнил Пророчество? Зачем я вообще ввязался в эту войну?

Ведь, мог же по-другому! Уйти, послать всех куда подальше! Забыть!

Или, всё-таки, не мог?

«Все мы звенья одной цепи» - вспомнились слова Балора.

… И, наконец, я совсем не понимал, зачем мне все эти почести, вплоть до того, чтобы весь Туат изъявил желание сделать меня соправителем Нуада Среброрукого?

– У меня странное предчувствие, - сказал мне однажды Дагда. – Я стал видеть сны, и вряд ли смогу их объяснить. Мне снится, что весь наш Туат несётся по воздуху с мечами наголо, а вместе с нами, по земле, во весь опор скачут другие люди, которые – я это точно чувствую в своих снах – слабее, гораздо слабее нас. По силе, по возможностям. Но, одновременно с этим, я понимаю, что, не будь этих людей под нами, не было бы и нас самих. Этакое ощущение обречённости и всемогущества, понимаешь?

– Смутно, - отвечаю я.

– В одних снах мы проносимся сквозь жаркие равнины, полностью усеянные песком, в других – следуем по высокогорным тропам. Переправляемся через реки, плывём по морям: они, люди, внизу, а мы – по воздуху. И я точно понимаю: это люди нас ведут, а не мы их, хоть они на земле, а мы в небе. В других снах мы сталкиваемся с врагами и бьёмся насмерть. Люди сражаются с другими людьми, поразительно похожими на фирболгов, а мы – с теми, кто летит над ними. И эти, наши враги, иногда чем-то напоминают фоморов. И, если мы начинаем их побеждать, они становятся всё больше и безобразнее… А потом, когда мы побеждаем, «наши» люди вкапывают в землю деревянные и каменные статуи и приносят нам в жертву вражеский скот и убитых пленников.

– Почитая нас, как мы – Великую Матерь Дану?!

– Вот именно! И я тогда начинаю ощущать, что весь Туат становится в этот момент сильнее, чем прежде… Может быть, мы уже были такими, как я вижу нас во сне. А, может быть, ещё будем. Или и то, и другое.

Потом он добавил:

– Скоро произойдёт что-то очень важное. Должно произойти.

И – произошло.

Сотни куррахов пристали к южным берегам. Те, кто был послан к ним, возвращались в замешательстве: прибывшие люди вели себя мирно, дружелюбно, однако, какая-то непонятная сила исходила от них. Они общались между собой на незнакомом языке и слыхом не слыхивали о фоморах. Эти люди объяснили нашим посланцам, что их предки были выходцами из глубоких горных ущелий, что за тремя морями, и я поначалу подумал: уж не прислал ли их сюда сам Огненный Бели?

Потом с других берегов стали приходить вести, о прибытии таких же куррахов во множестве.

– Что будем делать, Самилданах? – спросил меня Нуад.

– Будем говорить.

Вожди с куррахов прибыли к нам. Все предводители и чародеи Туата собрались вместе, чтобы встретить их. Старший из пришельцев положил руку себе на грудь и назвался:

Я закрыл глаза, пытаясь нащупать его сознание, но меня словно кипятком ошпарило. Стало по-настоящему страшно. Мил ничего не почувствовал. Или сделал вид, что ничего не почувствовал.

Небольшое усилие – и мы начали понимать их язык.

– Зачем вы прибыли сюда? – спросил я чужеземца.

– Нетрудно сказать, - ответил Мил. – Мы хотим здесь жить и править по своим законам.

– И какие же у вас законы?

– Владеть той землёй, на которую мы пришли.

– Это невозможно! - вспылил я – Земля, на которую вы пришли, принадлежит нам.

– Это возможно, - сказал Мил, - если мы победим вас.

– Меч в глотку наглецу – и дело с концом! – угрожающе сжал кулаки Кузнец Гоибниу.

Пришельцы тут же сомкнулись вокруг главного, глаза их нехорошо сверкнули. В руках у их чародея, бородача средних лет с некрасивым лицом, возник плотный огненный шар.

– Амаргин, не надо, - спокойно сказал ему Мил, – они нас не тронут.

Он был уверен в своих словах, и от этого мне стало ещё больше не по себе. Они были массой – все пришельцы до единого. В этом был их дух. Они ценили свою жизнь, насколько это позволяла ситуация. Убей мы этих сейчас, завтра явились бы другие. Не из мести – нет. Просто они не знали, куда еще идти... Идти без оглядки вперёд, и только вперёд, по трупам своих же собратьев – к им самим едва понятной цели. А потом – владеть, править… Жить. Их дух воплощался в самом сильном из них, а когда тот слабел или умирал – переходил на другого. Их сила была не в них и не меж ними: она была везде и нигде. Я понял это тогда достаточно быстро. Чтобы затем быстро решить, что делать дальше.

– Уходите, - сказал я им. – Возвращайтесь к своим судам. Когда отплывёте за девять волн, плывите обратно. Если сможете доплыть и победить нас – наша земля станет вашей.

Мил оскалился какой-то непонятной животной улыбкой, и пришельцы отбыли прочь.

– Что ты делаешь, Луг?! – это был Нуад – Они же сейчас по всему побережью рассредоточены и слабы: мы же можем их в два счёта…

– Что «в два счета»? – перебил я его. – Мы не знаем, кто они и откуда. А глаза их ты видел? Это пустые глаза. Они все действуют по какой-то чужой воле, и сами вряд ли понимают, по чьей именно.

– И есть ли она, эта воля? Не придумали ли они её себе? – произнёс Дагда. – Так ведь легче жить.

– Есть ещё одно маленькое «но», - вздохнула Морриган. – Мы не знаем, что для них значат жизнь и смерть. Когда мы убивали фоморов, мы чётко понимали, что они тут же появятся вновь, но в других землях Мироздания и снова могут вступить в войну. Благословенный Бран не может воплотиться заново, потому что продолжает жить глубоко под землёй в своей собственной голове. Фирболги, старея, покидают свои тела и растворяются во всём живом. А нам было достаточно во время битвы силой мысли перенестись в живительный колодец, чтобы вновь оказаться в строю невредимыми и полными сил.

– А, если эти люди… хотят умирать, - задумчиво проговорила Бригитта. – Мы ведь не знаем, что с ними происходит, когда раны лишают их крови и сил. Стареют ли они, как фирболги? Возрождаются ли, подобно нам и фоморам? А если нет, то куда они уходят, и как скоро могут вернуться?

– Поэтому, нам нужно время, - казал я. – По крайней мере, чтобы собрать весь Туат и приготовиться к битве. Если она, конечно, будет.

Я прибыл на северное побережье и, незамеченный пришельцами, наблюдал, как они споро собирают свои пожитки и грузятся на куррахи. Прибывали новые суда с других берегов: пришельцы хотели собрать воедино все свои силы; они знали, что вернутся, что битва рано или поздно должна произойти. Жившие поблизости фирболги принесли людям Мила еду и большие куски дубленой просмоленной кожи, на случай, если судно придётся латать прямо в море. Пусть их: старая обида за поражение в первой битве на Равнине Столбов, ещё жива в этих смуглых, низкорослых разрисованных храбрецах. Пусть их: ещё неизвестно, каким боком выйдет им это дружелюбие к совсем незнакомому народу.

Странно, думал я, ни нам, ни фоморам никогда не были нужны морские суда. Фоморы, как истинные дети Морского Лира, свободно ходят по дну, плавают под водой. Мы же умеем, минуя морские пучины, попасть на любую землю Мироздания, сделав нужное количество шагов в правильном направлении. Правда, многие слышали от фирболгов старинные предания, будто Зеленый Остров в разное время населяли народы Партолона, а затем Немеда, которые погибали то ли от потопа, то ли от эпидемий. Затем прибыли сами фирболги и, как сами говорят, жили бок о бок с остатками этих далёких и непонятных народов, пока не растворили их в себе. Все эти три волны переселенцев прибывали на кожаных судах, куррахах, маленьких и юрких. Без них ни один из этих людей не смог бы пересечь море.

И вот опять: новые пришельцы и вновь на куррахах. История повторяется – эту землю снова хотят заселить люди, не умеющие преодолевать море без судов. Возможно, это какая-то непонятная закономерность, из которой мы, Туатха Де Дананн, и фоморы, дети Морского Лира,… просто выпадаем!

А, может быть, ни нас, ни фоморов вообще не должно было здесь быть? Может быть, мы сами себя придумали и теперь не знаем, что с этим делать?

– Лир, Морской Хозяин, как ты считаешь, а?

Очередная волна неожиданно с большей силой хлестнула о прибрежную скалу.

– Я не задаюсь такими ненужными вопросами, о Многоискуссный, - иронично усмехнулся Лир. – Что ты знаешь о себе? Не более, чем весь свой жизненный путь до сего мгновения. Что ты знаешь обо мне? Я – море, просто море. От шторма к штилю, от штиля к шторму – просто море. Я появился, когда должен был появиться и никому не подчиняюсь. Ничто в Мироздании не может меня уничтожить и, тем более, сломить. Я был создан, чтобы быть именно таким.

– Значит, и тебя кто-то создал! – крикнул я в морскую бездну.

– Да, - был ответ, - моя Мать, Великая Дану и мой Отец, Бели Изначальный Огонь. Когда Матерь Всего Живого, которая была всегда, и Изначальный Огонь соединились, тогда и появились я и Нуад.

– Да, Нуад. Что могла создать Матерь Всего Живого в первую очередь, если не Море и Небо. Посмотри вдаль: там, где его синяя гладь переходит в черноту и смыкается с моими волнами – там мы и появились на свет. Те земли, откуда пришёл твой Туат, мы, я и мои дети, называем Небом.

Сыновей Нуада и моих сыновей в один прекрасный день стало слишком много: им нужна была новая земля – эта земля. Поэтому, вы рано или поздно должны были схлестнуться – и я не удивляюсь всему, что произошло. Дети Нуада, гордо прозвавшие себя Туатха Де Дананн – как будто бы мои дети не являются такими же потомками Великой Дану, как вы – одержали победу над своим врагом. Но Мироздание тут же поставило их – вас! – перед лицом другого.

– Значит, ты обо всём знал?! Знал, что Мил и его люди приплывут сюда?

– Нуад в своё время был склонен к изобретательству и интересовался всем новым для него. Он подчас забывал, кем является на самом деле, и ненароком мог создать несколько миров. Может быть, все эти люди на судах тоже плод его творения? Я не знаю, да и никто не знает. Нуаду очень быстро наскучивала очередная его затея, и он переходил к другому замыслу. Иногда от этого Мировое Древо трещало по швам. Но, ничего, обходилось. Своими действиями Нуад вызывал много сбоев в Мироздании, но эти сбои каким-то непонятным образом влияли друг на друга и давали начало новой жизни. Со временем Нуад стал больше времени проводить среди своих детей и сделался их предводителем, в то же время, создавая новых и новых потомков. Я же ничего не изобретал и никаких сбоев не делал. Я просто был, и поэтому я есть такой, каким был изначально. Я видел многих, кто плавал по мне, я давно заприметил этих, последних. Может быть, я сам привёл их сюда. Не находишь это разумным с моей стороны, о, Длиннорукий?

– Зачем? Ты ведь не знаешь, кто они, и на что способны.

– Я знаю, что меня они чтят, хоть и лишь потому, что долго находятся в моей власти… Достаточно долго, чтобы понять, кто я такой. А мне не обязательно понимать, кто они на самом деле. Я умею слушать, и я многое слышу. Мыслями и духом они все по другую сторону этого мира, они почему-то отгородили себя от многого, и им неведомо то, что известно мы... А ты знаешь, я помогу им причалить обратно, чтобы они сразились с вами. Если эти люди победят вас и войдут в Мироздание на полных правах, они привнесут сюда свои границы. Меня они уже считают одной из них. Может быть, второй посчитают Небо, и Нуад наконец-то «вспомнит», кто он на самом деле.

– Я понимаю, как ты жаждешь нашей неудачи, – воскликнул я, – но, как я могу верить твоим словам?! А вдруг ты лжёшь?

– Не веришь?! – солёные брызги обожгли мне лицо. – Тогда спроси у самой Великой, у моей Матери. Посмотрим, что ты скажешь тогда…

…– Доброй земли тебе, Свет Многоискуссный, - маленькая старушка сидела у корней раскидистого дуба и щурилась на солнце.

– Великая?! – опешил я.

– А какой ты меня представлял? – хихикнула она.

Признаться, я никогда не мог представить себе Матерь Дану в человеческом облике: просто не знал, как именно она должна выглядеть. Мы просто всегда приносили жертвы Матери Всего Живого, даже не задумываясь над её обличьем. Мы знали, что она везде и во всём, и этого было достаточно.

– Ну, как, удачно поговорил с моим сыном? – спросила она меня.

– Да, Великая.

– Ты сейчас не у алтаря: называй меня просто: бабушка Дану. Ведь, я прихожусь тебе бабкой? Или нет, прабабкой… Или… Ах, впрочем, какая разница! Я уже сама давно сбилась со счёту, сколько у меня внуков да правнуков. Это ведь и не важно.

– Когда-нибудь сам поймёшь. Ведь, в том, что вы появились на свет, не моя заслуга и не ваших родителей. Просто, так должно было быть. Может, мы все существовали вечно, но в этих формах проявились только сейчас.

– В формах?..

– Всё проявляется в своих формах. Когда мы с Бели соединились, проявлением нашей любви стал Дракон Сарф, который создал Мировое Древо и дыханием своим дал жизнь Нуаду с Лиром. Черный Дракон всегда был не слишком понятен им обоим, поэтому и Нуад, и Лир, не сговариваясь, стали считать нас с Бели своими Отцом и Матерью. Что, впрочем, не так уж и неправильно. Нуад с Лиром изначально были в Древе, Древо до своего воплощения находилось в Сарфе, а Сарф – во мне и Бели.

– А вы? В чём изначально были вы?

– Вот этого даже мы не знаем, - вздохнула Великая. – Да это и не важно. Я пожелала тебе доброй земли, а ведь земля – тоже я. Когда я понимала, что мне самой следует приобретать новые формы, я делала это, и много времени назад сама плавала к этим берегам. Плавала, внучок, плавала: в этом и заключается всемогущество, когда безо всякого для себя урона можешь приобретать самые ограниченные формы бытия и не чувствовать себя ущербной. В те времена меня называли Кессаир, та Кессаир, про которую до сих пор ходят предания… Стоит ли задумываться над тем, откуда мы все пошли? Важно, что изначально мы были чем-то одним. Поэтому, когда вы схватитесь с этими незнакомыми вам людьми, помни о том, что я сказала. Ведь, вы с ними так похожи, и где-то тоже являетесь чем-то единым. Делимым и неделимым одновременно. Когда настанет время битвы – бейтесь, когда придёт час мира – замиритесь. Всё идёт своим чередом.

Морской Лир оказался сильнее наших чар и пригнал курахи племени Мила через все девять волн обратно к берегу. Мы встретили их на Равнине Столбов и дали бой. Много врагов полегло там…

… – Что такое?! – ко мне подскочил Врачеватель, и мы заняли оборону спина к спине. – Я чувствую, как они уходят, но даже не пытаются вернуться обратно.

– Я тоже это чувствую, - очередной удар силы сбил насмерть пятерых противников. Шестого я уложил броском копья. – Но я не понимаю, почему.

Рядом оказался Дагда, нещадно крушивший своей палицей направо и налево.

– Не знаю, что это за место, куда они все уходят, но если так будет продолжаться, то что-то в Мироздании просто лопнет, и всем нам придётся очень туго.

Я это понимал. Мы все это понимали. В воздухе ощущалась необычная дрожь. Не от ударов и воплей, не от порывов ветра и всплесков силы. Нет, совершенно другая дрожь, нам, чародеям Туатха Де Дананн, неведомая…

… Пришлось остановить бой и разойтись по своим лагерям. Люди Мила уносили своих убитых и раненных. Мы же, как всегда, ушли невредимыми.

Выставив дозоры, мы совещались всю ночь. Все сидели, притихнув, слушая не сколько голоса друг друга, сколько незнакомую дрожь в воздухе.

Что-то должно было сегодня подойти к концу.

А что-то – возыметь своё начало.

Следующим утром на Равнине Столбов я, Нуад и Дагда встретились с Милом и его чародеем Амаргином. Там и произошло то, что многие в Туате до сих пор считают нашим позором. Я же знал, что это неизбежно. Было решено оставить пришельцам землю, а нам самим – уйти. Мироздание приоткрывает живущим свои значимые места только в пору крайней необходимости, и в этом, ручаюсь, самый главный принцип бытия.

Был произнесен Договор, и пожаты руки. И в этот момент в Мироздании что-то сдвинулось, и мне вдруг показалось, что место, вобравшее в себя погибших в битве людей, в одночасье выпустило их на свободу – в остальную часть Мироздания.

Внутри внезапно стало как-то легко и беззаботно. Сам себя до сих пор спрашиваю, почему…

Они остались. Мы ушли.

Большинство из нас поселились в полых холмах, направлявших Силу из одних частей Мироздания в другие. Кто-то предпочёл другие земли, позже ставшие частью Верхнего и Нижнего Миров, Преград.

Мы ощущали в себе и вокруг себя странные изменения. Поначалу люди из Туата и люди Мила, поделившие между собой свои новые наделы, нередко собирались вместе, чему-то друг у друга учились. Шло время, новые хозяева нашей земли старились и умирали, возрождаясь – но уже в других обличьях – на той же земле, а иногда и на других.

Фирболгов потомки Мила поначалу начали притеснять, но сквозь череду битв и замирений оба народа большей частью принялись смешиваться между собой. Тогда и фирболги перестали растворяться после смерти в Мироздании, начав раз от раза перерождаться подобно своим новым соседям.

Но МакМилы – так мы стали теперь их называть – оказалось, страшатся смерти. Нет, они не догадывались об этом, иначе бы не бросались в бой очертя голову с неприкрытым торсом. Их страх крылся внутри. Сынов Мила стало со временем слишком много, чтобы их скрытый страх не коснулся Мироздания. Так появились Преграды, и Мироздание разделилось на три отдельных Мира. Но Древо выстояло эти изменения, и жизнь продолжалась.

– Новые поколения приходят в Мир Людей, - сказал мне однажды Дагда. – Мы всё реже захаживаем к ним, и они стали чувствовать нас по-другому.

– Да, - отвечаю, - я слышал, какие среди них небылицы про нас ходят.

– Небылицы небылицами, а я, хоть и чародей, но с каждым годом ощущаю весьма необычный прилив Силы, не зависящий от меня самого. И Сила эта идёт от них. От МакМилов. Я не удивлюсь, если в один прекрасный день они начнут почитать нас, как мы почитаем Великую…

Так и произошло. Для пятого-шестого поколения Сынов Мила мы были уже не бывшими противниками, уступившими свои земли, а непонятными могучими существами, обитающими… по ту сторону Мира Людей. Теперь часто можно было видеть у подножий наших новых жилищ – полых холмов, откуда мы могли переходить в любой из Миров – алтари и треножники с жертвенными подношениями. И из-за этого мы действительно становились сильнее и могущественнее.

МакМилы стали называть нас Ди, Господами. И мы тоже со временем стали так себя называть.

Истории о вражде с фирболгами и фоморами, рассказанные нами первым поколениям МакМилов, некоторое время спустя стали легендами с изрядной долей вымысла. Даже имея своих чародеев, Сыны Мила ощущали острую необходимость в нашей им помощи. А их чародеи вскоре стали нашими жрецами. Наверное, всему причиной был их скрытый страх смерти. Наверное…

Но, стоило кому-то из нас появиться перед ними – дать совет, предупредить или просто, шутки ради, пожурить за плохой урожай – как слава о могущественных Ди начинала с большей силой крепнуть, как мёд на хорошей закваске.

МакМилы воображали, что мы обитаем везде, поэтому нас стали чтить в лесу, в каменных кругах, на возвышенностях.

Чародеи Туата стали Старшими Ди, остальные – Младшими. Сыны Мила приносили жертвы, в основном, Старшим Ди, в число которых вошел и я, и однажды мы вдруг поняли, что получили достаточно Силы для того, чтобы суметь в должной мере ответить на людские просьбы. Но не так, как раньше: «– Ди, будь другом, благослови урожай!» «Да, пожалуйста, нет проблем!» – а по-другому, более широко. И не один урожай, а все сразу и за один раз.

Так и повелось. Мы помогали им, они питали нас. Со временем и мы, и они начали осознавать, что существовать друг без друга больше не можем.

Каждый в Туате реагировал на эти события по разному. Нуада потянуло в свой изначальный облик, и он мог целыми днями разводить на себе облака, выводить из них причудливые фигуры. МакМилы нередко обращались к нему с просьбами освятить оружие, что он охотно и делал. Иногда они с Огмой любили поразмяться: Огма песнями собирал облака в тучи, а Нуад рубил их мечом, да так, что искры сыпались. Люди, конечно же, эту забаву восприняли по-своему, и перед урожаем просили Небо пролиться дождём на поля.

Диан Кехт Врачеватель и его дочь Аирмид учили людей свойствам трав и различным способам лечения. Гоибниу, Лухта и Крейдне стали покровительствовать прикладным ремеслам, и в доме каждого ремесленника-МакМила стоял маленький алтарь одного из них.

Колесницу Мананнана не раз видели среди морских волн рыбаки и путешественники. Те из них, кто ненароком следовал за ней, зачастую попадали По Ту Сторону, откуда потом сердобольный Мананнан возвращал их домой. Позже из-за этого Мананнана стали призывать во время обрядов для открытия Врат, и Морской Ди уже не мог отказать.

Это стало ещё одной особенностью нашего нового бытия: став Ди, мы поняли, что впредь не имеем право отказывать в просьбах тем, кто живет по нашей Правде. Хотя, порой люди сами не понимали, чего именно от нас хотят.

Но это уже другая история…

Были среди Сынов Мила и те, кто в первые годы сосуществования перенял у нас в обычаи почитать Великую Матерь Дану и Изначальный Огонь Бели. Жители побережья свято чтили Море, и Лир был к ним благосклонен.

Однажды я беседовал с одним из МакМилов второго поколения, и он между словом упомянул:

– Наши предки всегда приносили жертвы Тем, кто над нами, под нами и вокруг нас.

– Кого же ещё чтили ваши предки?

– Духов, каких чтят фирболги, но, прежде всего – Великого Духа Леса.

Я не удивился, когда, будучи на Инис Кедирн и разговаривая с Рогатым Охотником Герном, заметил, что тот вдруг начал прислушиваться, а затем произнёс:

– О, я вынужден прерваться: меня зовут.

– А как они тебя называют? – спросил я.

– Великий Дух Леса, - усмехнулся Герн и скрылся из виду. – Странно всё это, - уже издалека донёсся его хрипловатый голос.

… Теперь мне часто вспоминался примечательный сон Дагды…

Бригитта общалась с людьми чуть ли не больше всех нас вместе взятых. Здесь роды поможет принять, там вместе с Гоибниу ковать учит, в другом месте детям колыбельную споёт, а жрецов стихосложению грамотному научит. Не мудрено, что МакМилы стали обращаться к ней по самым разным вопросам, да и дочь Дагды не была против, а совсем наоборот.

Морриган и её сёстры Бадба, Нимайн, Фи и Маха запомнились народу Мила в памятной битве, как самые неистовые воительницы, и когда делёж земли и скота доходила до вооружённых стычек, жрецы призывали именно их.

Зелёный Остров Сыны Мила назвали сразу тремя женскими именами – Эрин, Банба и Фотла – в честь троих Младших Ди, с которыми ещё у первого поколения людей сложились добрососедские отношения.

В людских рассказах о Ди я неизменно оставался тем, кем был до недавнего времени – главой Туата, хотя в этом ни мне, ни другим Ди не было надобности. Но, для МакМилов это, почему-то имело большое значение, и я осознал ход их мыслей в тот момент, когда начал понимать, что я и Солнце… становимся почти что одним целым. Я долго веселился, когда узнал, что люди стали называть древнее светило Оком Луга, а солнечные лучи – Руками Луга. Приходится их не разочаровывать…

Часто меня стала посещать одна мысль: а что если мы все, весь Туатха Де Дананн, изначально были теми, кем являемся сейчас? Я был Солнцем, Мананнан – Хранителем Врат, Огма – Господином поэтов… И не было никаких битв на Равнине Столбов, не было замирения с МакМилами, а все это просто придумали позже. Так, для красоты. Когда превращаешься в нечто большее, редко удается отличить правду прошлую от правды нынешней.

Ибо и то, и другое – правда…

Так рождалась Воля Ди – отражение Договора.

– Интересно, - сказал однажды Дагда, – мы начинаем преображаться их силой мысли. Я, например, раньше очень многое не мог проделать из того, что творю сейчас. А моя добрейшая жёнушка Боанн запросто поселилась в реке и… стала ею. МакМилы её теперь так и называют – Великая Боанн. Хе-хе! Поразительно, но эти ребята начинают мне нравиться. Иногда я даже воспринимаю их, как своих, э… детей.

Я ничего не ответил. Я чувствовал, примерно, то же, что и он. И мне это тоже, почему-то нравилось.

А по ночам я время от времен стал видеть женщину в синих одеждах, которая держит в руках маленькую деревянную дощечку, и на ней написано:

… «Радость глаз».

Что именно это означает, я пока не понял.

Мысли вслух

Если ты сохранён чудесным заклятьем,

То веди свою жизнь неспеша,

Если ты сомневаешься в бренности тела,

Значит бренна твоя душа.

Если ты от земли оторвал стопы,

То достигни планет других,

А где-то в земле лежат павшие воины,

И некому учить живых.

Если ловкость мысли тебе трудна,

Обучайся ловкости рук.

Если страшные сны стали явью казаться,

Избавляйся от этих мук.

Если начал путать добро и зло,

То вспомни друзей боевых.

А где-то в земле лежат павшие воины,

И некому учить живых.

Если люди продолжат вгрызаться в сердце,

Утратят наличье зубов.

Если занятость мозга возрастёт вдвое,

Можно будет общаться без слов.

И когда мы начнём смеяться глазами,

Но нас не сочтут за немых,

Как раз тогда встанут павшие воины,

Но уже не найдут живых.

…заклинание на удачный переход По Ту Сторону и не менее удачное возвращение обратно…

Суеверные женщины говорят, что Ди любят заниматься подменой новорождённых. Выкрадут человеческого ребёнка и заменят своим. И тот украденный у мамы с папой грудничок, однажды перейдя грань Миров и ставший воспитанником Ди, никогда уже не пожелает вернуться обратно, к людям. А маленький отпрыск Туатха Де Дананн, не догадываясь о своём происхождении, всю жизнь будет скучать по своей родине – Верхнему Миру. Я всегда считал, что это неправильно, а когда спросил отца, тот сказал:

- Да, так оно и есть. Кровь Ди обманом живёт среди потомков Сынов Мила. А их детей Ди воспитывают, как родных, и оставляют у себя. Кое-кто из таких подменышей хочет вернуться назад в Мир Людей. Тогда его отпускают на три дня, чтобы осмотрелся, привык, ещё раз хорошо подумал. И знаешь, к нам возвращаются почти все из них: люди, воспитанные нами, уже не могут ужиться среди своих сородичей – им… скучно, неинтересно.

- Зачем Ди вообще крадут человеческих детей?

- Для обновления крови, Сетанта. Видишь ли, нас теперь гораздо меньше, чем могло бы быть, и браки между близкими родичами могут дать детей, весьма напоминающих… фоморов. Случаи уже были, и никто не хочет их повторения. Поэтому, приходится проводить естественный отбор. Те из Сынов Мила, кто жизнью своей во многих перевоплощениях доказал чистоту своего духа – в противном случае, Верхний Мир просто вытолкнет таких обратно – берётся на воспитание одним из нас, почти всегда кем-то из Младших Ди. Но тогда Ди должен навсегда расстаться со своим новорождённым и заменить его на маленького МакМила. Ради сохранения равновесия.

- Это закон, по-другому такие дела не совершаются. Ди также привязаны к своим детям, как и МакМилы – к своим, но ничего нельзя изменить. Мы должны идти на это ради жизни большинства.

- У Ди уши острые, а у людей – круглые. По ушам ведь можно определить, кто ребёнок Ди, а кто нет.

Отец усмехнулся:

- Ты, Сетанта, волосы укладываешь по новой моде, в косу-гребень. А присмотрись повнимательнее к другим: есть и те, кто косы вообще не заплетает и волосы не зачёсывает. У них же ушей за волосами не видно. Вот и думай…

Разговор этот всплыл в моей памяти во время Похищения…

[ Что с нами случилось? Такое ощущение, что воздуха больше нет, и мы дышим одной лишь пылью; пылью, выбиваемой из-под копыт лошадей, вьющейся снизу вверх от борозд, оставляемых колёсами колесниц. И если кони увлекают колесницы вперёд, то пыль несётся в обратном направлении. И если кони замирают по окрику возницы и рывку поводьев, пыль оседает вниз.

А мы ею дышим. Дышим, потому что не можем не дышать. Каждый фин, каждый септ, каждый туат. Наверное, так будет продолжаться всегда, будь ты последний раб или ард-риг.

Дышать пылью у нас в крови, и кровь тоже со временем насыщается пылью.

Гейсы оседают в наших душах, сладость побед над врагами перемешивается с тяжестью крови, тянущей руки вниз, к земле.

Потому что оружие, вонзаемое в тело противника, суть продолжение рук. И кровь с очищаемой стали вязкими струйками переползает на пальцы, ладони, запястья, локти, плечи. Мы вытираем кровь, смываем её водой, а на руках всё равно остаётся пыль. Это она делает наши руки темнее.

И женщины, к которым я всходил на ложе, смотрят на мои руки и…

…ничего не говорят.]

Стоит по колено в воде. Дышит глубоко, ритмично. Доволен, что отбил мою очередную атаку – уже в который, три тысячи фоморов, раз! Нет-нет, да и проглянет на лице улыбка. Смотрит исподлобья, не сводит с меня глаз: знает, с кем имеет дело. Острие меча с рукоятью из зуба какого-то морского чудовища еда касается воды – он понимает, что в битве времени нет никогда, и вода может затормозить движение. Хоть на доли мгновения, но всё же…

С его меча в воды Великой Боанн ехидно стекает кровь. Моя кровь. Великая Боанн не любит таких жертвенных подношений, но у каждой пограничной реки есть броды, и каждый такой брод в любой момент может стать полем битвы.

[ Великая Боанн, Пресветлая Ди, прости нас за то, что мы всечасно нарушаем твой покой. Но долг зовёт нас защищать интересы, свои и чужие. А где и от кого, никто не знает.]

Почти не чувствую боли – лишь досаду, что вовремя не отразил удар, от которого не спас тройной кожаный панцирь с костяными и медными пластинами. Я слишком хорошо знаю этого человека, как бойца, и поэтому усилием воли не позволяю себе работать на одной лишь ярости: не тот случай. Мы изучили друг друга уже давно, даже многие приёмы выполняем движение в движение. Мы равны по силе, ловкости и боевому опыту, и впору бы нам, старым друзьям, снова сесть у одного костра и поесть из общего котла заячью похлёбку да порассказывать друг другу последние слухи о гибельных муманских торфяниках.

Но нет, прости, друг мой Фер Диад: я люблю тебя, как брата, но убить себя не дам. Хватит с меня свистопляски с дядей Фергусом! Тебя используют, друг Фер Диад, и ты это знаешь, хотя ты теперь уже не в силах изменить свою нынешнюю роль. Ты устал биться, ты хочешь, чтобы это трёхнощное недоразумение поскорее закончилось. Ты даже готов ради этого умереть, но скорее друид Мог Руитх доверит секрет своего Колеса Катбаду, чем ты намеренно уступишь мне в бою. Ты сколько угодно будешь в мыслях просить меня применить какой-нибудь обманный, по крайней мере, не совсем честный приём, который сразит тебя наповал – но никогда не ослабишь руки и не пропустишь брешь в моей обороне.

Если всё так будет продолжаться и дальше, мы оба рано или поздно ослабеем, и тогда – я чую, что все эти три дня за нашим поединком неусыпно наблюдали – всё воинство Медб придёт сюда, и пара десятков обычных пехотинцев растопчет меня, как пришедшую в негодность камышовую циновку. А затем враги войдут в земли уладов. Мои земли! А я не могу этого допустить.

Поэтому, друг мой Фер Диад, сейчас я убью тебя.

Ты видишь, как я подзываю Лойга, и он подаёт мне Га-болг. Ты знаешь, что это заговорённое рогатое копьё с наконечниками в виде полумесяцев метается под водой двумя пальцами ноги. Ты видишь, что я ещё о чём-то переговариваюсь с Лойгом, но не знаешь, о чём. Не догадываешься… не хочешь догадываться: так легче будет умирать. Но, увидев, что я начинаю менять позицию, ища большую глубину дна реки – скоро вода начинает доходить мне до чресл, и пальцы левой ноги уже сжимают Га-болг – ты лишь усмехаешься и опускаешь щит перед собою до самого дна, и теперь твоя голова и плечи открыты для моего…

- Лойг, давай!

Возница осторожно, но резко бросает в меня дротик, и я перехватываю его на лету. Фер Диад, друг, ты так и не понял, в чём дело. Ты резко поднимаешь щит и закрываешь голову, куда навесом летит мой дротик. Но одновременно запущенный мною Га-болг ты увидеть не сумел, а он ударил тебя снизу вверх, в незащищённый щитом живот.

Прости, Фер Диад МакДаман, это всё, что я мог для тебя сделать.

Выпускает из рук меч и щит с застрявшим в нём дротиком и, инстинктивно обхватив руками торчащий из живота Га-болг, заваливается на спину. Медленно.

Уже вконец забыв о своей кровоточащей ране, одним прыжком преодолеваю эти тридцать шагов и успеваю подхватить его. Мгновение – шарю рукой по дну, нахожу его меч. Мгновение – отрубаю длинное древко Га-болга – не знал доселе, что цена за владение им будет такой высокой! – беру Фер Диада на руки и переношу на берег.

Теперь мы все втроём сидели перед ним: я, Лойг и Фер Диадов возница, молодой парень, где-то наш с Лойгом ровесник.

Фе Диад приоткрыл глаза:

- Ты всё-таки достал меня, Пёс. Молодец…

- Я не мог по другому, - был мой ответ.

- Я знаю. Спасибо тебе.

- Для меня большая честь пасть от твоей руки, поражённым таким оружием, как Га-болг…

Из уголков рта у него потекла вязкая, багровая струйка.

- Надеюсь, что Ди будут ко мне благосклонны и примут в одну из земель Верхнего Мира, - Фер Диад попытался улыбнуться. – Хотя, я и не прочь снова пожить среди людей в новом воплощении. Но я всё равно не буду помнить об этом своём желании, так ведь?

Я молчал. Я смотрел на друга, который между двумя чуждыми ему интересами выбрал мой. Я видел, как он сейчас, в свои последние мгновения, был по-настоящему счастлив, потому что предпочёл умереть не медленно, от гламдицина, а быстро и от руки друга.

Ты покидаешь этот Мир достойно, Фер Диад, и я всегда буду помнить твою смерть, до последнего твоего вздоха. Я буду ценить её и мечтать о такой же участи, хотя прекрасно знаю, что радости подобной кончины вряд ли изведаю. Сколько мне ещё осталось? Пять зим? Десять? Сколько ещё ждать, пока все мои враги – и те, которые уже сейчас люто меня ненавидят, и те, кому ещё предстоит это чувство испытать – объединятся и в нужный момент зажмут меня, как муху клещами?

Прощай, друг мой Фер Диад. Твои глаза уже начали стекленеть, сердце перестает биться, и песок под тобой уже не песок, а…

Я вытащил обрубок Га-болга – кровь из мёртвого тела хлынула в новой силой – и положил его рядом. Оружие, поразившее моего друга, ляжет вместе с его прахом на погребальный костёр.

Возница Фер Диада, нервно сглатывая, пел прощальную песнь. Я петь был не в силах, хотя знал от тёти Леборхам несколько примеров погребальных. Парень, видать, импровизировал: подобной вариации я, например, до этого не слышал. Ему бы в друиды с таким талантом, да он, наверное, не очень-то хотел.

Я никогда не вернусь в этот скошенный старостью склеп,

Я никогда не спою гимна отважных воителей.

Там, По Ту Сторону Мира я упаду на колени,

И покровители войн примут заветную жертву.

Двое увидят рассвет, но лишь один будет помнить,

Как научились они ласкать океана покров.

Если позвать моё имя, бриз принесёт его с моря,

А вы никогда не расстанетесь с недосягаемым летом.

Я научусь вспоминать следы одинокой лисы,

Я не усну крепким сном на двух затупленных копьях (56),

Я никогда не вернусь на тучную ригову трапезу

И, словно вещий филид, тайну в себе сохраню.

Я ухожу, чтоб забыться, вам оставляя память.

Он допел последнюю строфу. Допел, как надо, хотя, может быть, и не знал этого.

- Спасибо, - я едва прошевелил губами. – Спасибо, друг.

А что я ещё мог сказать?

[ Года через два ко мне однажды подойдёт мальчуган зим семи-восьми, дёрнет за полы лейна и скажет:

- А я знаю, кто ты! Ты великий Кухулин!

- Такой уж великий? - усмехнусь я, глядя на мальца.

- Ну да! – не поймёт он. – Ты же самый храбрый, самый сильный! А что нужно делать, чтобы стать героем?

- Вот этих девочек, в песке играют, видишь?

- А вон женщина с ребёнком на руках.

- Хочешь быть героем? Никогда не причиняй им вреда.

Я не знаю, сколько времени я провёл в забытьи. Наверное, много, потому что когда я очнулся, рана моя была уже промыта и перевязана, а тело Фер Диада пылало на погребальном костре, освобождая душу для прохождения следующего витка спирали на Мировом Древе.

- Пёс, очнись! – Лойг, что было силы, тряс меня за плечо. – Очнись: они идут!

Я огляделся. Фер Диадова возничего, равно как и колесницы, след простыл.

«Возница всегда покидает поле боя с честью, даже без своего всадника», - вспомнил я старинную воинскую премудрость. Ещё говорили более точно: «Возница – это то, что всегда остаётся от воина».

- Они идут, Пёс, слышишь?

Я, скорее, чувствовал, нежели слышал. Лучше сказать, знал. Медб теперь полагает, что Фер Диад вымотал меня полностью, и для её людей не составит особого труда со мной расправится. Но сейчас мы с Лойгом слышали такой гул, который под силу издавать не десяткам, не сотням – тысячам двум людей. Я невольно рассмеялся, и перевязанная рана неприятно заныла, пустив по повязке красное пятно. Неужели, для того, чтобы убить одного ослабевшего бешенного улада, нужна целая армия коннахтов?!

- Ты куда, Пёс?

- Убивать, - теперь я не был героем, защищающим родную пятину, туат, септ, фин, жену и домочадцев. Я даже не был сейчас мстителем: мстить кому-то за друга, убитого мной самим?! бред! Я становился простым убийцей, которому безразлично, кого убивать, который, не убив никого здесь у брода, не получит у себя на родине и куска хлеба, потому что рабы, и те, отвернутся от него и выгонят из родной усадьбы.

Да нет, даже не из-за этого иду я убивать. Просто раз я здесь, значит, ничего другого мне не остается. Хотя, всё равно, в конце концов – после пятидесятого, ну, пусть даже после сотого противника – кто-то меня достанет, а другие добьют. Я изранен, оружия в колеснице осталось совсем мало: ну, пара копий да пращей, три меча, искромсанный щит. Правда, со мной – чую это! – отец и Присносущая Морриган, но возможности и полномочия Ди тоже не безграничны…

[ - Надежда умирает последней…

- Пап, а что такое «надежда»?

- «Надежда» это, когда смертные на-деются, то есть, полностью полагаются на Ди.

- А если постоянно надеяться, то Ди всегда будут помогать, или нет?

- Сетанта, ты любишь задавать вопросы, на которые я не всегда могу точно ответить. Ты уже мальчик взрослый, должен понимать. Мы, Ди, за столько сотен лет ещё не поняли, полностью ли мы бессмертны или нет, а ты просишь ответить, насколько мы сильны. Могу поклясться, чем угодно, что сама Великая не сможет дать ответ на твой вопрос.]

… - Пёс, остановись! – это снова Лойг. – Не ходи туда!.. Смотри!

Я оглянулся и посмотрел, куда указывал мой возница. Добрую четверть горизонта к северо-западу от нас заволокло пылью. Улады, оправившись после Недуга, спешили схватиться с непримиримым врагом. Нет, о Кухулине из Айрдига большинство из них думает в последнюю очередь: Пёс сделал своё дело, Пёс может отдыхать. Ведь, победоносные отряды из Эмайн-Махи и других дунов разгромят свежими силами измотанных затянувшейся осадой брода коннахтов. А ты, Сетанта, молодец, ты заслужил отдых; ведь, не забывай, что, случись новая напасть, тебе снова предстоит почти что в одиночку сдерживать натиск целого войска. Ты иди, залижи свои раны, поправь здоровье, ибо, не ровен час…

Да чтоб их всех к Лиру на дно морское! Пусть я держусь сейчас на честном слове, пусть оружия и сил моих хватит лишь на пару хороших атак, но зато мне не придётся больше сидеть и ждать, как рёва Нуада среди ясного неба, нового зова к труду и обороне всей пятины уладской.

Сейчас Фер Диад, а в следующий раз – кто? Фергус, от которого я второй раз уж точно не побегу? Кормак Конд Лонгас? или ещё кто-нибудь из моих земляков, перешедших когда-то на службу к Медб и Айлилю? А кто в следующий раз будет прикрывать мне фланги и тылы? может быть, снова Суалтам или Конал, например, а, может быть, и никто

- Пёс, подожди меня!

- Назад, Лойг! Я сам, - щит за спину, мечи за пояс, копья в руки, пращи за пазуху. Вперёд! Надо перейти брод и взбежать на вершину холма… Вот они! Спешат, торопятся изо всех сил: знает Медб, что срок Недуга истёк ещё вчера. Подождём, отдышимся… подпустим их ближе. Ведь, Медб нужен я, тот, кого Недуг не берёт никогда. Если убьют меня, то в следующий раз опасаться будет некого. Они идут за мной: хотят убить – причём, молниеносно – а затем аккуратно отступить под натиском уладов – об этом Медб, похоже, давно доложили – и готовиться к новому походу.

Ну, вот он, я, ребята, подходите! Сейчас вы уже совсем близко… Вдох – выдох. Пора! Плавно-медленно ступаю по траве, быстрее, перехожу на рысь. Время начинает течь неспеша, затяжно. Мыслей нет, эмоций нет, ничего нет. В последний раз, чувствуя всё это, я легко ломал об колено здоровенных детин с воловьими шеями. Я хочу убивать, и я буду убивать!

Ускоряюсь… До них остаётся полтора полёта стрелы… один полёт стрелы… Сейчас! Два копья взмывают в воздух, и я, спустя несколько мгновений, краем сознания понимаю, что метнул их не напрасно.

Сейчас они ответят.

Не останавливаясь, перекидываю щит со спины на левую руку… Пращники с колесниц дали нестройный залп. Прикрываю голову и грудь. Два камня простучали вскользь, два отскочили прямиком от умбона. Огромное копьё вслед за ними пронзает бронзовую обшивку и доски насквозь. Бросаю щит, он больше мне не нужен. На ходу раскручиваю свои пращи, пускаю – кто-то из пехоты падает.

Быстрее, ещё быстрее… Теперь ничего не важно. Они хотят в меня попасть – отбиваю стрелы и копья мечами, уклоняюсь. Они встали, пехота – впереди. Ну, стойте, стойте, я уже близко. Я буду рубить вас, пока не переведу всё оружие, потом буду рвать вас пальцами, зубами. Я иду… я бегу, я лечу, я…

- Спешишь умереть, Сетанта?

-- Папа?! Н-но… как?.. что такое?.. где я?

- Потом, сын, вопросы потом. Сейчас слушай меня… Расслабься и дыши спокойно, равномерно. Не прекращай дышать! Чувствуй, как дыхание течёт по твоему телу. Отбрось все мысли…, ты нигде и не в чём: ты везде и во всём. У тебя из ног растут корни – представь себе это. Растут корни, говорю! Вот так, очень хорошо… Корни уходят в Землю, вниз, до Изначальных Вод. Хорошо, вот так… Сквозь почву и камни в самое сердце начала Мира. Воды прохладны и живительны, чувствуй их… чувствуй их своими корнями. Впитывай их! Так… они текут по корням наверх, наполняют твоё тело… Сейчас тебе немного холодно внутри: потерпи, так надо… Очень хорошо! Теперь подними руки вверх – они становятся ветвями… Увидь их, почувствуй так же, как и корни. На ветвях появляются почки, набухают, из них появляются листья. Они тянутся к свету, свет пронизывает их, свет падает на тебя, наполняя собой твоё тело… становится тепло… Дыши, дыши глубоко. Тянись вверх, двигайся наверх по своему Древу. Ещё чуть-чуть, ещё немного.

- Отец, я вижу равнину… На меня летит колесница, а в колеснице…

- Знаю, сын. Слушай меня: битва не прекратилась – она продолжается, она идёт к тебе… Возьми оружие!

- Где?! Какое?!

- Любое, Сетанта, просто представь в своей руке оружие. Молодец, неплохо… Теперь главное: сейчас я уйду, а ты продолжишь свою битву. Твоя ярость с тобой, она не даст тебе проиграть – верь в это! Всё – пошёл!!!

[ Из всего, что произошло после, я смог сохранить в памяти лишь немногое. Десятки колесниц – не таких, как делаем мы, а намного лучше, величественнее, будто бы из чистого золота – запряжённых яростными конями с глазами, как у людей. Я нёсся на них влобовую, держа в правой руке, меч, а в левой – топор. Не понимаю, почему, но я знал, что они – враги, и что их кровь, которую я начну проливать уже через несколько мгновений, даст мне то неповторимое наслаждение боем, которое я испытал, завалив первого своего врага на рубежах.

Спиной я чувствовал других воинов, несущихся вместе со мной. Но там – я тоже понимал это – свои, которые, в случае чего, прикроют.

«Прыжком лосося» я ухнул в середину вражеского строя и принялся за работу. Совсем скоро ко мне сзади пробился воин в белоснежных доспехах и пурпурном брэте. Мы вдвоём принялись расчищать пространство. Этот воин работал одним мечом, и очень быстро, вдвое быстрее меня. И когда кто-то сбил с него шлем, я мимолётом взглянул на него и понял: Ди! Мгновением позже в голову пришло другое: я бьюсь вместе с Ди против Ди.

Но осознавать всё было некогда, потому что на нас налетел какой-то мерзкий урод, ростом вдвое больше нормального человека. Нам вскоре удалось его уложить, и тогда враги побежали, а свои стали их преследовать.

А я опустился на землю и, забыв про всё, заснул и спал, как оказалось позже, довольно крепко.

… - Честно говоря, я ожидал похожего исхода, но не настолько стремительного.

- Я что, уже проснулся?

- Думаю, не совсем; поэтому, сдержи немного свои эмоции, чтобы никто не слышал, как ты разговариваешь во сне.

- Значит, я сплю?

- Да, Сетанта, и прошу, пока не просыпайся: вокруг тебя полно народу, и наш разговор может сорваться.

- Папа, что произошло?

- Произошло, сын мой, то, чего не должно было произойти. Вместо того чтобы подождать подхода уладов, ты решил принять смерть, достойную глупца, и вышел водиночку против всей армии коннахтов. Во-первых, на самый крайний случай, если бы улады не подоспели, мы с Морриган тебя бы прикрыли, а во-вторых – зачем тебе всё это?! Хотя, можешь и не отвечать: я ведь слышу сейчас твои мысли, все до единой. Рано ты решил себя похоронить, рано.

- Откуда знаешь?

- Рысь на хвосте принесла. Шучу. Знаешь, ты бы умер, но не от коннахтского клинка.

- А от чего же? Кто там ещё был?

- Видишь ли, когда ты нёсся на них, то поднял свою ярость до такого предела, что Мир Людей просто вытолкнул твою душу в Преграду между собой и Верхним Миром. Но Преградами-то ты пользоваться не умеешь, поэтому мне пришлось медлить между Мирами вместе с тобой, чтобы ты раньше времени…

- Не умер, - закончил я. – Ну, хорошо, а где же я потом оказался?

- Там, где хотел.

- То есть, как?

- Ты хотел драться, и Мироздание откликнулось на твоё «хочу». Только дрался ты в Верхнем Мире, потому что на тот момент ещё не мог вернуться в своё тело. А я, вошедши в него, заменил тебя у брода старушки Боанн. Признаться честно, это было не так уж легко, как я думал: у нас разные манеры ведения боя, а твоё тело помнит твои мысли, рефлексы, но никак не мои.

- М-да, весело…

- Гораздо веселее другое: когда ты преобразовался до конца и вылетел в Верхний Мир, битв там не намечалось вообще.

- Кстати! А разве там случаются битвы?

- В том то и дело, что нет. Дикая Охота не в счёт, это уже напоминает обычный дозор, потому что фоморы давно отвадились появляться в Мире Людей.

- И что же ты сделал?

- Я? Ничего. Мироздание само закинуло тебя в будущее. Иногда такое бывает, редко, правда, но всё же. Ты оказался зимы на три-четыре позже нынешнего времени. В битве, о которой в Верхнем Мире сейчас мало кто думает… Да, и мой тебе совет: когда в следующий раз задумаешь организовывать самоубийство, будь внимателен к деталям, ведь папа может оказаться рядом и вовремя помешать.

Он добродушно засмеялся, и мне на душе стало легче.

[ Прошло три зимы, и на Самайн меня внезапно сковала болезнь. Не помогало ничего: ни заклинания против фоморов, ни лечебные отвары, ни чередование холодной и горячей воды. Лихорадка била и швыряла меня, как никогда раньше… если ещё учесть, что раньше я почти что не болел. Леборхам посмотрела на меня и сказала:

- Всё должно иногда приходить в равновесие, маленький Сетанта. Твоя болезнь – расплата за то, что Проклятие Махи тебя не касается.

Я спал и бредил, бредил и спал, пока во сне мне не явился Оэнгус, Вечно-Юный-Ди, сын Дагды и не сказал:

- Пора возвращать долги, сын Луга. Завтра тебя отпустит. Немного. Достаточно для того, чтобы найти какой-нибудь стоячий камень и сесть, прислонившись к нему спиной.

Так я и сделал...

Завершалось Время Исков, наступало Время Судов.

… Корни и ветви принялись расти из меня почти сразу же. И я вновь увидел ту равнину в Верхнем Мире, и Ди в белоснежных доспехах и пурпурном плаще, идущего в мою сторону.

- Лабрайд Быстрый Меч, - представился он. – Здравствуй, Сетанта сын Луга. Ты ведь понимаешь, зачем оказался здесь?

Я спросил его, кем был тот урод, против которого мы вдвоём должны будет сражаться.

- Этот Иул, обозвавший себя Эохайдом, Всеотцом, на манер великих правителей Верхнего Мира и Мира Людей. Он тоже Ди.

- Такая образина – Ди?!

- Среди его родни, - ответил Лабрайд, - не в почёте подмена новорождённых. Вот и результат. Природа сыграла с плодом злую шутку.

- Да, отец мне рассказывал о таких случаях…

- Мальчик рос, осознавал свою непохожесть. Сверстники его дразнили, он их колотил. А в одну прекрасную ночь возомнил себя самым могучим и принялся собирать сторонников.

- Не понимаю, как в спокойном Верхнем Мире у этого выродка нашлись последователи!

- Нашлись, Сетанта. В большинстве своём, из нас, Младших Ди. Многие из них сами имеют во внешнем облике что-то от фоморов. Их набралось всего лишь пару сотен, но вообрази себе, что такое пара сотен бойцов-Ди! Восстание разгорелось в моей вотчине, Маг Мор, Равнине Мёртвых, где многие мои подданные – бывшие жители Мира Людей. Кто-то из наших полагал, что Иул – воплощение Балора, и мы известили об этом Старших Ди. Но Луг рассказал мне обо всём, и я через Оэнгуса срочно призвал тебя.

- Когда бой?

- Боя не будет.

- То есть, как, не будет?! А я тогда для чего здесь?

- Для того чтобы вспомнить тот бой, тот, который ты пережил, и где мы с тобой бок о бок сокрушили Иула. Тебе надо всего лишь восстановить в памяти каждый взмах, каждое движение, каждый крик и лязг. И тогда мы все сможем избежать кровопролития наяву.

- Но как я это сделаю?

- Об этом не беспокойся. Тебе помогут. Думаю, ты знаком со словосочетанием «дигетал до кеннаиб»?

- Я всегда думал, что этот обряд применяют только люди, а Ди он не надобен.

- Не забывай, сын Луга, что лучшие из нас, прежде чем стать Ди, были весьма сильными чародеями и мало чем отличались от ваших друидов.

- Ещё один вопрос, он меня очень долго мучает, - я старался говорить обдуманно. – Если бы я тогда повёл себя иначе, и мой отец не вызвал бы сражение в Верхнем Мире, всё могло бы обойтись без этого... Иула и его шайки, ведь так?

- Не знаю, - покачал головой Лабрайд Быстрый Меч. – В этом случае гораздо интересней звучал бы другой вопрос: если бы ты повёл себя три зимы назад несколько иначе, не произошло бы чего-нибудь похуже восстания Иула?

Я кивнул, и тут сознание осенила другая мысль:

- Подожди, мы ведь сейчас находимся на твоей Равнине Мёртвых, да?

- Верно, - кивнул Лабрайд.

- Ясно! Я… спросить хочу. Мой друг, которого я убил… Фер Диад…

- Я знал, что ты спросишь о нем, - улыбнулся мой собеседник. – Фер Диад МакДаман, мой новый подданный, тоже очень хочет тебя увидеть, - рукой Лабрайд указал в сторону от себя, и я направился туда…

… На поляне в окружении нескольких мужчин, полуприкрыв глаза, воздушно танцевали три девушки-Ди. их волосы нежно заботливо гладил нежный ветер, каждое их движение шло в такт доносившейся изниоткуда музыки. Одна из девушек перестала танцевать и подошла ко мне.

- Добро пожаловать, Великий Кухулин. Я – Фанд, сестра Вечно Юного Оэнгуса и жена Мананнана МакЛира. К ней приблизилась ещё одна танцовщица.

- Это моя сестра Либан, - промолвила Фанд. Взяла меня за руку: - Идём, твой друг уже заждался.

Я узнал его сразу. Фер Диад сын Дамана, всё тот же… Нет, не совсем тот же. Он стал… воздушнее, что ли? Как эти две Ди: вроде бы, видишь в них расположение, благодушие, интерес к новому человеку, но всё это… все эти чувства пребывают где-то далеко, и не дотянуться до них, не потрогать руками.

- Привет, братец!

- Здравствуй, Пёс. Молодец, что зашёл.

- Ты как здесь?

- Неплохо. Может быть, лучше, чем в той жизни. А ты какими судьбами? Что делаешь, живой и невредимый, на Равнине Мёртвых?

- Да так, долги возвращаю.

- А-а, понятно. Слышал я про твой должок. Тут все, кому не лень, о нём только и говорят. Просьба будет у меня.

- Когда начнёшь всё это вспоминать, представь и меня за одно. Кто знает, может, я там тоже был. Вместе с тобой.

- Хорошо брат, - ответил я. – Будет так, как ты просишь...

[… Посреди поля, которое не должно было стать местом сражения, горел костёр, обильно сдабриваемый душистыми травами. Кухулин был подведён к нему. На равном расстоянии от огня стояли Ди – мужчины и женщины. Среди них Кухулин увидел Лабрайда, его соправителя Файлбе Светлого, Фанд и Либан, жену Лабрайда. И если Либан при встрече с Псом вела себя достаточно степенно, то Фанд всё время смеялась и подмигивала молодому герою из Мира Людей. Вот и сейчас, за мгновение перед первыми ударами бадранов она, улыбнувшись, подмигнула ему.

Некоторые из стоявших в кругу взяли в руки бадраны и гулко в унисон принялись отбивать палочками какой-то тихий и медленный ритм.

Устало шелестит камыш, призывно поют цикады. Кухулин творит танец битвы. Громче, сильнее, быстрее!

На небосклоне зажглась новая звезда, а старая низринулась в Изначальные Воды. Кухулин творит танец битвы. Громче, сильнее, быстрее!

Над кругом пролетел ястреб, прошмыгнула незамеченной мышь-полёвка. Кухулин творит танец битвы. Громче, сильнее, быстрее!

Ди поют заклинания, гремят бадраны, звучат колокольца, воздух живёт!.. Кухулин творит танец битвы. Громче, сильнее, быстрее!

А когда бадраны, голоса и колокольца, достигнув пика, вдруг одновременно оборвутся, Кухулин тотчас же рухнет на землю без движения и закроет глаза...

…И яростная битва, в которой он побывал три зимы тому назад, снова примет его в свои объятья.]

Фер Диад сын Дамана из коннахтов

Велик тот день,

Когда я отбыл в дорогу,

Потоптавшись у порога,

Победив былую лень.

Курах по морю

Рассекает волн просторы,

И гребцы отважно вторят

Песнею морских путей.

И это важно,

Потому что будет страшно,

Потому что будет жутко,

Ибо это страх пути.

Я решил, что мне наукой

Станет шум волны и ветра,

Глас огня и шёпот пепла,

Говорящие "Иди!".

И высший Свет

В этом слове мне порука.

От врага или от друга

Я приму любой совет.

Парус выгнулся упруго,

Песни, разговор и ругань...

И не ведают испуга

Те, кому надежда - бред.

Они не слышат,

Им не надо возвращаться,

Все они бегут за счастьем,

Может, им дано найти?

Мой гнев, пристыжен,

Вниз течёт капелью с крыши.

Возвращение всё ближе,

Но далёк исход пути.

Сквозь штормы, штили,

Милю заменяет миля,

Кровь набатом вколотила

Тысячу гвоздей в виски.

Пусть рифы ближе,

Пусть вода на доски брызжет,

Пусть команду море слижет

И курах порвёт в куски!..

Я не жду - я выбираю,

Где живу, а где играю,

И от Ноября до Мая (58)

Не спешу менять пути.

Я вернусь на влажный берег,

Подсчитаю все потери,

Постучусь в родные двери,

…клятва в вечной дружбе, приносящаяся на Сердце Весны(59)…

Говорят седые филиды, будто в стародавние годы правили уладами три рига, каждый семь лет, по очереди. Но со смертью одного из них прервался договор трёх ригов, ибо дочери почившего двое других не пожелали передавать право престолонаследования. Не помнят её настоящего имени ныне живущие. Помнят лишь, что прозвали её Рыжей Бестией.

Билась Рыжая Бестия с двумя враждебными ригами, одолела одного, а со вторым заключила мир и женила на себе. Сыновей же убитого рига изгнала за рубежи, на наши небогатые коннахтские земли. Но вскоре прослышала новая риганн уладов, что замышляют братья большой набег на её пятину. И порешила Рыжая Бестия напасть на них первой. А после своей победы привезла она братьев к уладам, посадила их на цепь и заставила таскать камни для возведения новой столицы. Границы будущего дуна (60) Рыжая Бестия сама очертила собственной пряжкой плаща.

И когда все линии на земле соединились, узрели улады видение: будто стоит на месте будущей столицы яблоневый сад, и каждое яблоко отливает изумрудами и алмазами…

Город назвали Эмайн. Друиды решили так, потому что посчитали увиденное садами Эмайн Аблах, что в Верхнем Мире. Всадники, услышав сказанное друидами, тоже посчитали это название верным, ибо «эмайн» ещё означает «близнецы»: два города-близнеца на одном и том же месте в разных Мирах – на всё воля Ди. И люди ремесла тоже решили называть новую столицу «Эмайн», потому что «эмайн» это ещё и обиходное название шейной пряжки, а именно ею Рыжая Бестия отмерила границы дуна.

А потом, когда Рыжая Бестия оставила Мир Людей, и слава её обросла слухами и скелами, стали многие говорить, будто это была сама Великая Маха, принявшая земное обличье, и город, ею построенный – благословение уладской пятине на века.

Так говорят и до сих пор, и не только среди уладов, но и среди нас, коннахтов.

Может быть, именно поэтому, начав свой великий и бессмысленный поход на уладов, Айлиль и Медб не спешили сразу поворачивать к Эмайн-Махе?

Но потом мне стало не до этих мыслей…

То, что когда-то назовут Похищением, рано или поздно должно было начаться: бывают в жизни народов неизбежные переломные моменты, за которыми берёт начало новая веха бытия. И ведь, обыденное дело: угнать у соседа корову, быка, целое стадо. Обманом, силой, чарами – какая разница?! Это жизнь, и каждый в ней живёт, как может, укорять другого за его деяния не имеет смысла. Ведь, во-первых, этим ничего не изменить, а во-вторых, нельзя рассуждать и решать за другого: ты ведь не живёшь его жизнью.

С тех самых пор, как Всеотец Фейдлех сбросил с коннахтского трона Тинне из народа Домнаин, и в Круахане на Маг Ай села дочь Фейдлеха Медб, прошло двадцать зим. Нынешнее поколение народа Домнаин, думнониев, взявшее в руки оружие уже много после нашего всеобщего позора, старается не участвовать в делах коннахтской власти.

Оттеснённые на самый запад пятины, мы и не думали бунтовать воткрытую: нас мало, а нынешние риги Круахана умны и расчетливы. Я, как сын одного из септ-ригов Фир Домнаин, долгое время был заложником у Айлиля и Медб. Я вёл себя тихо и осторожно, за что заслужил особое уважение и по причине сильной любви к военному делу даже был отправлен на Альбу постигать искусство боя у могучей Скатах. Потом мой отец Даман МакДайре ушёл вечными тропами, а я вернулся из Круахана домой, чтобы принять бразды правления родным септом.

В нашем септе было восемь финов, и каждый фин располагал десятью-двенадцатью мужами и жёнами, способными владеющими оружием. Но мы не кормились набегами: дикое опьянение новой добычей заменялось простой радостью обильного улова морской рыбы. Великий Лир благоволил нам, и этого было достаточно, чтобы чувствовать себя достойными людьми.

Наше общение с остальными коннахтами ограничивалась частой торговлей, редкими пирами и урочными службами на священные праздники. Людей Домнаин никогда не звали в набеги на соседей, ставшие частым явлением после смерти последнего ард-рига Эохайда Фейдлеха.

Поэтому, прибытие гонца от риганн Медб с призывом выставить от думнониев двести воинов для похода на уладов было для всех полной неожиданностью.

- Надо же, - растерянно проворчал наш туата-риг, - что-то действительно меняется в этом мире, если народ Домнаин вдруг ни с того ни с сего понадобился Круахану. Ну, что ж, отказать мы не можем, хотя очень хочется, фомор меня заешь. Не удивлюсь, если наших там поставят на передовую, а потом попросят ещё людей… Эх, самое время собрать пожитки и всем туатом махнуть на острова. Насовсем. Ну да ладно, это всё разговоры. Фер Диад МакДаман О’Дайре (61), ты поведёшь наш отряд: тебя, я думаю, в Круахане ещё не забыли. Ты знаешь тамошние нравы и порядки… авось, не все наши полягут в этой мясорубке. Я всё сказал.

И ушёл в свое жилище, плотно закутавшись в старый брэт, надрывно кашляя.

Мы выступили через две ночи. Стоял тёплый Месяц Коня, дни Яблони едва сменились днями Пихты. По небу скользили лёгкие облака, а по ночам, устраиваясь на отдых, мы видели на востоке кровавое зарево…

Через два дневных перехода наш отряд достиг Круахана. Начальника гарнизона я неплохо знал, и мы разговорились за чашей сладкого мёда:

- Риги отбыли накануне, собрав всех воинов окрест. Всего пятьсот человек, среди них почти весь народ Галеоин (62).

- Ну, куда уж без галеонцев! - попытался съязвить я. – Медб без них уже давно шагу не ступает.

Мой собеседник, конечно же, понял, что я намекаю на то, что Медб не круаханка и поэтому до сих пор не полагается на местных жителей, сделав галеонцев своими телохранителями.

- Зря ты так, дружище, - добродушно отпарировал он. – Нашу риганн все здесь любят. Кроме вас, думнониев, конечно. А после этого похода её будут вообще на руках носить. Если позволят Великие Ди, привезём от уладов столько добычи, сколько самому Курою МакДаре не снилось! Гонцов шлём из туата в туат – всех собирать будем, со всей пятины. Ух, чувствую, повеселитесь вы там! Жаль, правда, я поспею, кажись, к самому концу: приказано, пока всех не оповестим, оставшийся гарнизон из дуна не отправлять.

- Действительно, жаль, - машинально ответил я, чтобы не показаться невежливым.

Мы вышли во двор дуна. Круахан непривычно пустовал: из всех жителей остались одни дети и старики, число дозорных на стенах уменьшилось, наверное, втрое, не было слышно привычного ржания лошадей, стука кузнечного молота. Мой собеседник, будто, угадал мои мысли:

- Даже друиды ушли вместе со всеми. Нет, вру – первее всех. Сразу после того, как риги ездили к Мог Руитху, друиды, все, как один, и выступили на восток. Мне даже было приказано послать им вдогонку на следующее утро обоз с провиантом.

Скорее всего, Айлиль и Медб испрашивали пророчество у Мог Руитха, действующего главы коннахтской Рощи. Странный человек этот Мог Руитх, уже при жизни окружённый ореолом загадочности. Он сторонился всех, а к нему благоволили даже мы, думнонии, да и галеонцы тоже, не говоря уже об остальных жителях пятины. Он никогда не приносил жертвы никому из Ди, кроме Дагды, считая себя самым преданным из его служителей. Говорили, будто сам Дагда и наделил его чудесным Колесом, при помощи которого верховный коннахтов гадал и творил чары. Даже настоящее имя его уже давно забыли, вот уже много лет подряд называя Мог Руитхом, Владыкой Колеса. А ведь, ни для кого не секрет, что неспроста к человеку пристаёт прозвище, связанное с предметом Силы, заменяющее ему со временем собственное имя.

От этих мыслей стало как-то неуютно, и я решил продолжить разговор. Тем более, вопросов накопилось предостаточно.

- Давно ли здесь начали готовиться к походу?

Начальник гарнизона призадумался:

- Вообще-то, говорить об этом не велено, ну да ладно, тебе шепну по старой дружбе.

Отхлебнув немного из своей чаши, он снова задумался, будто подыскивая подходящие слова. Наконец, заговорил:

- Честно говоря, странно всё это. Ты, конечно же, должен знать, что на прошлую луну Эохайд Бик, туата-риг Клиу из лагенов, гостил у здесь, в Круахане, а потом, по пути домой, натолкнулся на отряд ваших, из фина, где сейчас Гласк верховолит.

- Да, знаю, - холодно отпарировал я. – МакГласки возвращались с торга с богатой выручкой, а лагены их атаковали первыми…

- Да мне всё равно, кто там первым атаковал, а кто последним, - замахал рукой мой, уже немного захмелевший собеседник. – Ну, порубили ваши лагенов, ну прикончили ихнего туата-рига, какая разница! Я всегда уважал, и буду уважать народ Домнаин (63): у моей второй жены бабушка оттуда… Но дело не в этом. Дело всё в том, что я сам слышал, как Эохайд Бик пообещал нашим ригам в дар сорок молочных тёлок из своего стада. После той стычки Орлам, старший сын Айлиля и Медб с грехом пополам перегнал их от лагенов сюда, в Круахан. Говорил, что ради этого пришлось соблазнять Дартаду, дочь погибшего Эохайда Бика. Но они по дороге ещё с кем-то столкнулись, и… жаль, погибла девка; те, кто там был, говорят, хорошей женой могла бы стать нашему Орламу. Ну да ладно, я отвлёкся. Так вот, с чего вдруг лагену обещать нам своих коров? А ты понимаешь, что стадо без молочных тёлок не стадо.

- Значит, Эохайд Бик рассчитывал на что-то очень выгодное для себя, если заключил такую сделку.

- Именно! – мой собеседник многозначительно поднял вверх указательный палец. Затем он воровато оглянулся, не подслушивает ли кто, и продолжал: - Я тебе даже больше скажу: коров этих наши пастухи перегнали на восточные земли, поближе к рубежам. И, думается мне, что сделали это не только потому, что там трава сочнее. Я даже полагаю, что не погибни Эохайд Бик, его отряды сейчас бы уже присоединились к нашему войску на востоке.

- Я слышал о другом случае. У нас рассказывают, что Медб недавно послала людей за стадами туата-рига Регамона, когда тот гостил у своих родичей круитнов в Корко Баискен.

- Та ещё была заварушка, скажу я тебе. Дело шло к большой потасовке: круаханцы уже были на полпути обратно, вместе со стадом, и угораздило их разделиться надвое. Одни догнали сюда коров благополучно, а на других налетел Регамон со своей дружиной. Те засели в ущелье, держат осаду. Хорошо, что их быстро хватились. Медб лично отправилась туда, и кое-как договорилась с Регамоном. Двоих её сыновей, ещё совсем мальчишек, быстро обручили с двумя дочерьми Регамона, а эриком и стали угнанные коровы.

- И где они сейчас?

- Кто? – не понял начальник гарнизона, вконец окривев от мёда. – Дочери Регамона?

- Да не дочери – коровы!

- Угадай с трёх раз!

- Неужели?!..

- Именно-именно: пасутся у восточных рубежей.

Внезапно стеною обрушился сильный дождь, и мы зашли обратно в дом допивать свой мёд. Присев на скамью, круаханец вновь наполнил свою чашу и внезапно хлопнул себя по лбу:

- Слушай, дружище, я, кажется, знаю, с чего всё началось. Когда риги выдавали свою дочь Финдабайр за туата-рига Фроэха… ну, там ещё, если слышал, Фроэх этот с местным озёрным чудищем расправился… так вот, было у Фроэха стадо. Было, да сплыло. Как раз во время свадьбы. Кто его увёл, никто точно не знает. А когда хозяин своих коровок с бычками хватился, кто-то шепнул ему, что видели, как перегоняли стадо в сторону уладов. Медб убеждала своего новоиспеченного зятя, будто коров увёл его дальний родич Конал Кернах. Фроэх поехал к Коналу, а через две семиночи вернулся в Круахан и заявил, что всё в порядке: они с родичем стадо нашли и перегнали в родные хлева.

- И что с того?

- А то, дорогой мой Фер Диад, что один мой приятель из фроэхова туата клялся всеми Ди и не-Ди (64), что стадо назад никто не пригонял. А там, ни много, ни мало, сто восемьдесят три головы. Вот теперь и думай.

- Выходит, что Фроэх мог с самого начала знать о предстоящем походе, и история со стадом – пыль в глаза всем остальным?

- Пыль эту, дорогой мой, пылинку к пылинке подбирали и взвешивали.

- Что, Конал? Конал, насколько я слышал, честный рубака, не предатель. Фроэх мог просто расстаться с ним в тех местах, сказав, что доведёт стадо сам. А Конал мог вообще ничего не заподозрить. Мы же с тобой не знаем, какие укромные ущелья выбрали пастухи, чтобы спрятать скот. Улады, хоть и наглый народ, но их порубежники далеко на наши земли заходить опасаются. Ух, и достанется же этим…, когда наши дадут им бой! Да и предлог неплохой есть.

- Что ещё за предлог?

- Да здесь давеча Айлиль и Медб решили для простого интереса богатства свои пересчитать. Пять семиночей управляющие трудились, едва со счёта не сбились. И вышла у них разница в одного быка.

- И всего то?

- Э, нет, дорогой мой, - многозначительно проговорил круаханец, - бык то этот не простой. Это Белорогий из Маг Ай, великий Бык! Он сначала в стадах Медб коров покрывал, а потом в стада Айлиля переметнулся: видать, хе-хе, тамошние коровки ему больше по душе пришлись.

- Уж не сам ли Айлиль и увёл его к себе?

- Тьфу ты, чудак-человек! Такую строптивую громадину угонять – себе дороже. Ушёл он. Сам. Бык-то не простой!

- И что же дальше?

- А дальше.… А что дальше? Медб это, конечно же, задело. Знала она, что у одного уладского септ-рига Дайре сына Фиахны пасётся такой же могучий бык, ну, прямо, один в один – Бурый из Куальнге. Вот и послала она к Дайре гонцов, чтобы отпустил своего Бурого померяться силами с Белорогим.

- Подожди! Ты же сам говорил, что угонять такого себе дороже: как же…?

- Да нет, ты не понял: Дайре с Бурым… ну, как это нормально сказать... общаться умеет.

- И Медб об этом было известно?

- Именно! В общем, это не важно… Короче говоря, Дайре согласился, заодно и небольшой пир для гонцов закатил. Те напились до фоморчиков в глазах, да и принялись бахвалиться: мол, если бы Дайре не отпустил с ними Бурого, они его, быка, то есть, силой бы увели. Хозяин, конечно же, понимал, что в этом случае пару трупов от копыт Бурого было бы обеспечено, однако, хвастливость послов его-таки задела. Он в два счёта не на шутку рассвирепел и в те же два счёта выдворил наших ребят восвояси. Вот тебе и повод! Вместо того чтобы извиниться, как было бы в другом случае, наши риги спокойненько подтягивают войска к Великой Боанн, там много бродов – враз перейти можно. Историю эту, с Бурым, конечно же, раздули до предела, чтобы всем коннахтам стало обидно за свою риганн. Да всё-равно уладам рано или поздно следовало устроить хорошую взбучку!

Дождь кончился, стемнело, и я отправился спать. Завтра нам предстоял долгий переход: на рубежах, чуял нутром, уже становилось жарко.

Утром перед нашим отбытием начальник гарнизона, пытаясь с жуткого похмелья выглядеть более-менее бодро, напутствовал меня:

- Давай, Фер Диад, задай им всем огня! А я уж, надеюсь, ещё подоспею на горяченькое.

Задавать кому-либо огня я почему-то не хотел.

Круахан-Ай был уже позади, когда с северо-запада с нами соединились два отряда. И если мы двигались почти что молча, без особого веселья, то примкнувшие воины только и делали, что шутили, орали песни да хвалились, сколько уладских голов привезут домой. Некоторые из знатных, не слезая с колесниц, играли в брандуб на будущую добычу.

Я ненароком слушал некоторые разговоры:

- Чудные эти улады, ой, чудные, чтоб хуже не сказать! Неужели они действительно полагают, что если нашей риганн захочется у них что-либо отобрать, то ей это не под силу?!

- Верно говоришь! И не надо было этому недоноску Дайре бахвалиться: сам и напросился.

-Да, мы теперь ему покажем!

- Слушай, а помнишь, в тот год, когда Фергус и Кормак из Эмайн-Махи к нам переметнулись, какой-то Нера, говорили, на Самайн в сиды попал?

- Да, слышал я такое. Ну, попал в сиды, с кем по пьяни на Самайн не бывает! Хорошо ещё, что жив-невредим вернулся, мог бы и сгинуть там на веки вечные.

- Да не о том разговор. Он ведь через год ещё раз ходил в сиды и корову оттуда с собой привёл.

- Давно это было, всего не упомнишь. Ну, если и привёл он корову, так что с того? А, может быть, и не из сида вовсе она, а так, по дороге попалась, бесхозная.

- А я к тому веду, что корова эта потом с Бурым из Куальнге сношалась и родила бычка. А бычок ейный, как его в Круахан пригнали да на выпас со всеми стадами отправили, с Белорогим из ригова стада схватился.

- Ну, Белорогий. Ясное дело, бычка того порвал, но и сам, говорили, помятый остался, что жуть!

- Чегой-то я не пойму, о чём ты беспокоишься?

- Да, я не беспокоюсь, я фантазирую. Ну, вот представь себе, пригоним мы Бурого в Круахан, натравят его на него Белорогого, и Бурый его завалит насмерть: раз сынок годовалый так неслабо дерётся, папаша там тот ещё фрукт. Ведь, если так случится, то всё равно из двоих только один бык останется. И смысл нам тогда тащиться за ним в такую даль?

- Балбес! Думай лучше о своей собственной добыче. Когда мы схватимся с уладами, то меньше всего будем мозговать о Буром из Куальнге. А ты мне восемь кумалов уже проиграл, и их, кстати, у тебя пока нет.

- Да отстань ты, привязался тут!

К вечеру, двумя ночами позже, за последним холмом перед нами раскинулась долина Великой Боанн, не спеша несшей свои воды на юго-восток. На ближнем берегу шумело море, огромное море из людей, животных, колесниц, походных шатров, обозов с провиантом и привальных костров. А за рекой раскинулась обширная Равнина Муиртемне, покоившая на себе жадно колосившуюся до самого горизонта траву.

В сумерках мой отряд разбил лагерь в стороне от других, чтобы общий шум не мешал нашему отдыху.

Утром меня разбудил Этал, мой возница:

- Вставай, Фер Диад! Пришёл знатный всадник из лагеря Медб и хочет говорить с тобой.

Я поднялся и вышел из шатра. Передо мной стоял воин, лет пятидесяти на вид, худощавый, жилистый, с суровым лицом человека видавшего столько, сколько и ты, но всегда чуть-чуть больше. Одет он был в простой лейн и длинный брэт. Знатность воина подчёркивал лишь серебряный браслет на правой руке. Это был Фергус МакРойг, бывший риг уладов, восемнадцать зим назад ушедший из Эмайн-Махи в Круахан. Я знал его ещё со времен моего пребывания в коннахтской столице.

Фергус всегда был в меру суров и в меру скрытен. Даже будучи сильно пьян, он никогда не говорил о той кровавой, по слухам, расправе, из-за которой и покинул родину. Другие воины, ушедшие с ним, меньше следили за своим языком, поэтому я знал, что вся история произошла по причине того, что воины Конхобара убили людей, за которых Фергус поручился. В отместку тот устроил ночью в Эмайн-Махе резню и бежал за рубежи.

Мы с Фергусом обнялись, как старые друзья.

- Наконец-то я вижу в этом лагере приятное мне лицо, - сказал он.

- Я тоже рад видеть тебя, благородный. Надеюсь, ты немного прольёшь свет на всё, что здесь происходит.

Фергус усмехнулся:

- Трудно будет это сделать.

- Не понимаю.

- Я поставлен ригами коннахтов над всем войском на время похода, однако, сам имею гораздо больше вопросов, нежели ответов.

- Тогда предлагаю разобраться во всём вместе.

- Ну что ж, если ты этого действительно хочешь, тогда пойдём.

Мы двинулись пешком к основному лагерю.

- Сколько с тобой человек, Фер Диад?

- Ровно двести бойцов, как и было приказано, не считая возниц и лиахов-целителей.

- Ты, конечно, спрашиваешь себя, зачем столько человек потребовали от вас, думнониев?

- Весь наш туат задаётся этим вопросом.

- Здесь уже девятнадцать отрядов, включая особую дружину галеонцев. В каждом отряде по двести-двести пятьдесят бойцов. И все они считают, что со дня на день мы двинем на Эмайн-Маху.

- Но, разве мы не собираемся это сделать?

- Думаю, что нет.

- «Думаешь»?! Ты ведь главнокомандующий!

- Айлиль и Медб назначили меня, потому что я улад, и из всех, кто в ту проклятую ночь бежал из Махи к коннахтам, у меня гораздо больше причин ненавидеть Конхобара и его двор. Правда, все почему-то забыли, что я тоже оставил там свой дом, родичей, хозяйство. Свою родину…

- Почему же ты не отказался от командования?

- Мне не нужны лишние пересуды за спиной и копьё в спину. Всем, что у меня есть в Круахане, я обязан Медб, и только ей. Но если она заподозрит неладное…

К нам подошёл Кормак, ещё один улад-изгнанник. Его в Круахане и прозвали – Кормак-с-Изгнанниками, потому что он в своё время не успокоился, пока не испросил у конахтских ригов земли и хозяйства для всех пришедших с ним и Фергусом уладов. Потом, мне говорили, Кормак полностью замкнулся в себе, стал неразговорчив больше Фергуса. Но, раз в год, в ночь той страшной резни в Эмайн-Махе, он сильно напивался, садился в колесницу и гонял с дикими криками по Равнине Ай до самого рассвета. Затем возвращался и три ночи спал беспробудным сном.

Мы с Кормаком поздоровались, и Фергус спросил его:

- Ну, что там?

- Пока всё тихо, - ответил тот.

- Хвала Великим Ди! - произнёс Фергус.

Кормак вопросительно взглянул на соплеменника, кивнув в мою сторону.

- Всё в порядке, - среагировал тот. – Фер Диад сын Дамана – названный брат Пса из Махи, думаю, ему можно доверять. Ведь так, Фер Диад?

- Доверять в чём? – не понял я. – И о каком Псе из Махи вы говорите?

Мы вошли в шатёр Фергуса, и нам подали еду. В шатре, кроме нас троих, теперь никого не было.

- Итак, слушай, Фер Диад, и слушай внимательно. Я не пришёл бы к тебе, не будь ты человеком, которого так ценит сын моего брата Сетанта МакСуалтам, которого сейчас называют Псом из Махи.

- Я много раз слышал о том, что какой-то уладский Пёс свирепствует на рубежах, но я полагал, что это Конал Кернах или кто-нибудь ещё.

- Нет, Фер Диад, это именно маленький Сетанта-Кухулин, в котором силы больше, чем у нас троих вместе взятых. Я никогда не встречал своего племянника с глазу на глаз, но верные мне люди в Эмайн-Махе говорили, что Сетанта любит вспоминать о вашем совместном обучении у Скатах и считает тебя чуть ли не единственным коннахтом, за которого он отдал бы свою жизнь.

- Среди учеников Скатах он всегда был лучшим, - ответил я. – Мы побратались перед самым отбытием на Эрин и поклялись друг другу в вечной дружбе.

- Мы, улады-изгнанники, - сказал Кормак,- вот уже третью ночь сидим здесь, как на раскалённых углях. Медб теперь боится нас. Боится нашего внезапного неподчинения и перехода на сторону соплеменников. Поэтому, она и назначила Фергуса

главнокомандующим. Поэтому не посылает нас в разведку, боится, что мы не вернёмся.

- Но и ко мне, - произнёс Фергус, - приставили соглядатаев из галеонцев, которые слышат каждое моё распоряжение и передают его Медб.

- Если я всё правильно понял, именно риганн Медб первой стала рпизывать людей к походу?

- Да, - ответил Фергус, - ей стоило большого труда уговорить Айлиля поддержать эту затею. Риг Айлиль славный воин, но сей поход продолжает считать полной бессмыслицей. Он теперь не вмешивается в решения своей жены. Риг молча одобряет всё, что здесь происходит. Но сам бездействует.

- Сидит в шатре и глядит вверх, - усмехнулся Кормак.

- Нам это на руку, - сказал Фергус. – Ещё не известно, что бы произошло, если бы он развел бурную деятельность.

- И что же вы собираетесь делать? - спросил я уладов.

- Стоять здесь, - Фергус зло стукнул кулаком об колено. – Стоять, как можно дольше. Чтобы всем это надоело, и они зароптали. Тогда Медб ничего не останется сделать, кроме как распустить войска.

Помолчал, горько усмехнулся и продолжил:

- Всё очень глупо вышло, Фер Диад. Когда наше поручительство нарушили, мы решили уйти к коннахтам лишь потому, что были очень злы на Конхобара, Катбада и их прихвостней. Мы ведь могли уйти и к лагенам, и к муманам, хотя были бы там в меньшем почёте. Коннахтские же риги нас едва ли не на руках носили.

- Правда, это больше делалось напоказ, - заметил Кормак.

- Несомненно, - усмехнулся Фергус. – Да и для Медб всегда было выгоднее опираться на таких, как мы, полностью зависящих от её воли, нежели на местное население.

- Странно, - сказал я, - когда мы вчера подходили к лагерю, на другом берегу я не заметил ни одного улада.

– И не мудрено, - произнёс Кормак, - эта земля Суалтама МакРойга, а с недавнего времени этот рубеж дозором объезжает Пёс из Махи.

- Значит, Сетанта здесь?! – воскликнул я. – Уж, если так, то его одного действительно хватит, чтобы задать хорошую трепку.

- Но не целой армии, - хмыкнул Кормак.

Фергус добавил:

- Хоть, я и назначен главнокомандующим, но чувствую, Медб поведёт собственную игру, о которой нам остаётся только догадываться. Галеонцы кроме неё никому не подчиняются. Скорее всего, они и перейдут брод первыми. Их обязательно должны встретить: мой человек уже мчит к брату Суалтаму… Но, даже если Суалтам призовёт подмогу, весть может и не дойти.

Я насторожился:

- Почему же?

Фергус опустил голову:

- Эту тайну вот уже много лет хранят все улады, и даже мы, покинув родину навсегда, поклялись молчать. Видимо, на то Воля Ди, чтобы ты стал первым и, надеюсь, единственным не-уладом, услышавшем это… За несколько зим до того, как мы покинули Эмайн-Маху, уладов стала поражать странная болезнь: все мужчины в одночасье теряли силы и лежали без движения ровно пять ночей. Едва это случалось, где-то в пятине, у рубежей, занимались пожары. Те из женщин, кто владеет оружием, кое-как отражали нападения врагов. А потом, по прошествии этих пяти ночей мы, мужчины, отправлялись и завершали дело. После нескольких таких случаев мы поняли, почему это происходит: едва враг ступает на земли уладов, как сразу появляется этот Недуг.

- Но, что это за кара?

- Долгая история, - дернулся Кормак, - и сейчас нет времени ее рассказывать. Важно лишь то, что – хвала Великим Ди! – Медб ничего об этом не известно, и на чужой земле улады Недугу не подвержены. Хотя, риганн коннахтов может догадываться…

- Только перед одним-единственным уладом-мужчиной, кроме друидов Рощи, Недуг отступает. Этот человек – Пёс из Махи. Поэтому, если Недуг снова охватит всех, Сетанта будет единственным, кто встанет против нас у брода. Даже если женские дружины узнают, где мы находимся, то к тому времени, как кто-то из них прибудет сюда из ближайшего дуна, Сетанты уже может не быть в живых. И пока улады оправятся от Недуга, треть их пятины окажется под пятою Медб.

- А как же друиды? - спросил я. – Ведь вся уладская Роща может пройти между двумя враждующими сторонами, и сражение тотчас прекратится.

- Думаю, что этого не будет, - ответил Фергус. – Накануне нашего выступления из Круахана, Мог Руитх повёл всю Рощу коннахтов на северо-восток, в сторону Эмайн-Махи. Если там разразится битва Силы, на помощь уладских друидов рассчитывать не стоит. Обе Рощи просто зажмут друг друга чарами, и ни один не даст противнику сдвинуться с места.

- Господин Фергус! – вдруг позвали снаружи.

Мы втроём вышли из шатра. Огромный, обхватом в три копейных броска, лагерь начинал как-то по-особенному шуметь.

Воин, позвавший Фергуса, произнес:

- Риганн Медб послала меня к тебе сообщить, что на том берегу появился всадник на колеснице. Он немного потоптался у воды и скрылся из виду.

На лицах Фергуса и Кормака не дрогнул ни один мускул. Было ясно, что этот всадник – Сетанта по прозвищу Кухулин. Наш лагерь он видел лишь издали и пока не знал, сколько людей стоит против него.

Посланец Медб удалился. Кормак сказал:

- Ночью он может совершить вылазку и, чего доброго, устроить в темноте резню. Я много наслышан о выходках Кухулина, и это как раз будет в его духе.

- Мы сейчас имеем дело не с обычным воином, - заметил я. – Уж кому, а мне известно, что в состоянии сделать Сетанта. Когда ему было тринадцать, он творил то, перед чем пасовали опытнейшие воины Страны Теней.

- Верно, - добавил Фергус,- мы можем только догадываться, на что он способен сейчас. Есть одно «но»: Медб, скорее всего, уже начинает понимать, кто именно стоит на том берегу. Как и многие другие, риганн наслышана о Псе из Махи. Теперь она будет ждать от меня действий, причём, немедленных.

- И что же ты собираешься делать? – спросил Кормак.

- Мы перенесём лагерь назад, подальше от берега.

- Чего мы этим добьёмся? – был мой вопрос.

- Медб посчитает, что я пытаюсь выманить этим Пса на наш берег и поддержит моё решение. Это позволит Сетанте быть как можно ближе к воде и не бояться, что его внезапно начнут обстреливать пращами и копьями. Но улады хот как-то выиграют время.

- Может, Пёс просто уйдёт отсюда, – неуверенно предположил Кормак, – хотя бы, для того, чтобы кого-нибудь предупредить или окопаться в ближайшем дуне?

Я отрицательно покачал головой:

- Нет. Сетанта никуда не уйдёт. Хотя бы, потому, что Равнина Муиртемне и горы Куальнге, что за нею – земля его туата. Его земля. Он уйдёт отсюда только мёртвым. Да и не привык мой побратим воевать из-за стен дуна. В Стране Теней я видел его в деле; поверьте мне: Медб надолго запомнит маленького Сетанту.

Я удалился в свой шатёр. Фергус с Кормаком отправились в ставку ригов говорить о передвижении лагеря.

В шатре я улёгся на шкуры и закрыл глаза. Сетанта. Я не видел его целых три зимы…

Он пришёл в Страну Теней, когда я уже учился там целый год. Маленький, смешной, невзрачный, задиристый, но уже сразу показавший себя, да так, что все только диву дались.

Во-первых, Сетанта оказался тем самым чудаковатым парнем, который незадолго до этого стал учеником Домнала Каменная Стопа, и который чуть было не подрался с его дочерью Дорнолой. Мы, все, кто обучался у Скатах, должны были сперва выучиться у Домнала, который обучал различным ненужным чудачествам, типа раздувания мехов через четырёхугольный камень или стойки на острие копья голой стопой. В воинском деле это никому особо не пригодилось, но дало неимоверную терпимость и стойкость характера.

И никому из учеников Домнала не удалось избежать весьма настойчивых домогательств его дочери. Некрасивая и грубая, Дорнола никого из юношей, а из девушек тем паче, не привлекала. И когда ещё один неудавшийся кандидат в любовники вышвыривал её со своего ложа, наутро старый Домнал лишь качал головой. Он понимал, что его дочь так и останется старой девой, и ничего не мог с этим поделать.

И вот, уже, будучи у Скатах я услышал, что новый ученик Домнала уж очень резко отреагировал на приставания Дорнолы. Старый мастер рассердился и выгнал наглеца восвояси, не преподав последнего и самого главного урока: как пройти через строптивую Равнину Добайл. По себе знаю, пройти по тем местам без должной подготовки нельзя: на первой половине равнина отталкивает тебя вверх, а вторая половина – трясина сплошная.

- Так как же ты прошёл-то там? – спросили мы его.

- Колесо с яблочком вывели, - пожал плечами Сетанта и указал на лежавшие рядом с ним колесо от телеги и спелый плод садовой яблони. Больше он ничего объяснять не стал.

Не знаю, правда, как он в действительности прошёл равнину, но когда мы в первый раз увидели Сетанту, позади него, едва выше головы, проявлялось еле заметное сияние, напоминавшее голову рыси, любимого зверя Великого Луга Самилданаха. Так, во всяком случае, мне показалось.

Во-вторых, приехал к нам Сетанта верхом на каком-то чудном звере, который так и норовил кого-нибудь укусить, но под Сетантой вёл себя, как шёлковый. Потом Сетанта, вволю наигравшись, зверя отпустил.

В-третьих, Сетанта осилил Мост Лезвия, ведущий в Страну Теней, уже после двух попыток. И это – также без специальных тренировок у Домнала. А Мост Лезвия, если честно, гораздо строптивее Равнины Добайл.

… Страна Теней, куда вёл Мост Лезвия, лежала у пределов Нижнего Мира, Аннона. Те, кто когда-то поселился здесь, принёс клятву хранить проход между Мирами от тех, кто не должен попасть из одного Мира в другой. Это были великие друиды, воины и ремесленники. Они добровольно отгородили себя от других людей, храня былые заветы с Мирозданием. Одной из них была Скатах, которая бралась обучать лишь избранных. Многие, даже перейдя мост Лезвия, могли вернуться домой ни с чем: Скатах внимательно смотрела на человека, в самую его душу, и уже после решала, браться ли за его обучение или нет. Я был из тех, кому удача улыбнулась. А вот Сетанте она сказала:

- Уходи. Ты не умеешь держать свой гнев в узде.

- Так научи меня этому! – воскликнул Сетанта.

- Твой гнев идёт не от тебя самого, а извне, - был ответ. – Я не смогу научить тебя обуздывать этот гнев. Если я дам тебе всё, что знаю, ты заберёшь столько жизней, сколько не заберут все мои ученики вместе взятые. Уходи, тебе здесь не место.

Что тут сказать? Другой бы действительно ушёл, но только не Сетанта. Одним прыжком он тут же подмял под себя Скатах и приставил кинжал к её горлу. Мы все стояли, разинув рты и ничего не могли сказать. А Сетанта, не меняя позы, смотрел на нашу наставницу жалобными глазами и чуть ли не умолял:

- Скатах, научи меня, пожалуйста. Если я вернусь домой ни с чем, меня же все засмеют!

Так Сетанта начал тренироваться вместе со всеми. Но одними тренировками всё не ограничилось. Он полюбился Уатах, дочери нашей наставницы, и дело уже шло к помолвке, но породниться со Скатах Сетанте так и не удалось.

В Стране Теней не чтят никого, кроме Великой Матери Дану, и раз в год между боевыми школами устраивались ритуальные сражения в ее честь. В них участвовали только женщины. Но, когда дружина Скатах встала против дружины ещё одной неистовой воительницы, Айфе, и людей нашей наставницы принялись одолевать, наивный Сетанта «вступился» за Скатах и чуть не зарубил саму Айфе. Когда незадачливого «спасителя» насилу оттащили от поверженной противницы, та ещё долго каталась по земле в приступе дикого хохота:

- Ну и ученички же у тебя, Скатах! Да с такими, как этот малыш, и против самого Балора не страшно выходить!

Сетанте пришлось искупить свой позор бесплатным трудом в дуне Айфе…

… Когда мы покидали Страну Теней, чтобы отбыть на Эрин, она провожала Сетанту до Моста Лезвия с грудным ребёнком на руках.

Я не стал задавать лишних вопросов.

Мы с Сетантой подружились с начала его пребывания у Скатах. Я был старше его на десять зим, и он, посчитав себя младшим товарищем, старался брать с меня пример. Ещё таскал за мной оружие, добывал еду для обоих, засыпал умными вопросами. Мне это, кончен же, льстило, однако, через некоторое время я понял, что брать пример следует не ему с меня, а наоборот.

Я немного завидовал ему: талантливый ученик, и в то же время, самый младший из нас, Сетанта осилил весь курс обучения за срок вдвое меньше положенного, ещё умудряясь при этом почти каждый день бегать на ночь в дун Айфе.

Смешав кровь, мы поклялись в вечной братской дружбе. Но теперь Великим Ди, наверное, захотелось, чтобы мы встали по разные стороны брода. А, может, теперь Ди просто нет дела до нас?

Утром следующего дня по лагерю прошел приказ: перенести место стоянки на три полёта стрелы назад он брода. Не желая участвовать во всеобщей неразберихе, я доверил вознице заботу о своём снаряжении и скарбе, а сам направился к реке.

На Небе не было ни единого облачка, Солнце жгло нещадно, высокая трава податливо ложилась под ноги.

Неожиданно по ту сторону брода показался конный, гнавший лошадь к небольшой роще. Оттуда вышел Сетанта, и конный принялся ему что-то поспешно объяснять. Кухулин сухо кивал в ответ, задавал вопросы. Закончив разговор, они оба скрылись в роще.

Я поспешил обратно, надеясь разыскать во всеобщей неразберихе Фергуса.

- Очень хорошо, - улыбнулся он, выслушав меня. – Значит, мой брат Суалтам уже на подходе. К вечеру новый лагерь был полностью обустроен, выставлены дозоры, зажжены огни. Войско коннахтов, не считая часовых, погрузилось в глубокий сон.

… Утром меня разбудило яростное многоголосье, казалось, окружившее шатёр со всех сторон. Я вскочил и, на ходу продирая глаза, выскочил наружу и устремился вперёд.

- Галеоин! Галеоин! – кричали повсюду.

- Что происходит! – спросил я кого-то.

- Галеонцы идут в атаку! – улыбнулись мне щербатым ртом.

Неподалеку, сурово скрестив руки на груди, стоял Фергус. На фоне общего гвалта и галдежа он казался неприступной скалой, о которую расшибаются морские волны. Взглянув дальше за спину Фергуса, я увидел Медб и Айлиля, покинувших свой пурпурный шатёр, чтобы проводить на бой лучших рубак коннахтской пятины.

Свирепые галеонцы с конскими хвостами на шлемах двумя колоннами удалялись к броду. По всему лагерю призывно-напутственно загудели горны и рога.

Я подошёл к Фергусу:

- Это ты приказал им?!

Тот покачал головой.

- Галеонцы подчиняются только Медб. Даже риг Айлиль им не указ, - вполголоса ответил он. – Она увидела, что Пёс не погнался вчера за нами, и решила начать первой. Медб хочет поскорее расправиться с Кухулином и двинуть войска через Боанн. Видишь: к броду идут лучшие!

- Боюсь, как бы она не раскусила твой план. Может, именно этим Медб хочет

спровоцировать тебя, надеется, что ты поведёшь себя необдуманно, и тогда...

- Я тоже этого боюсь. Ладно, что теперь говорить?! Увидим…

Солнце было в зените, когда в лагерь уже вернулись посланные вслед галеонцам разведчики. И все узнали, что, едва галеонцы достигли брода, откуда ни возьмись появился какой-то отряд, шедший вверх по течению, и ударил им с тыла. Те, кто остался в живых, просят подкрепления, чтобы расквитаться с обидчиками.

- Послать всех! – властно приказала Медб, и остальная часть галеонской дружины Круахана отправилась…

… на смерть: ни один из них не вернулся к закату. Всё-таки, Суалтам успел!

Вечером почти весь лагерь пребывал в задумчиво-напряжённом молчании. В этот день те, кто слушал слова разведчиков, едва начинали осознавать, кто их противник на самом деле.

- Это зверь, говорю вам! Зверь, а не человек.

- Во-во: глазища красные, из ушей дым валит, разрисованный весь, как фирболг какой-то. Голыми руками человека рвёт – гвельтом (65) буду, ежели лгу!

- Сущий монстр! Рычит на всю долину, и по головам прыг-скок, прыг-скок; прыг – головы уже нету, скок – второй нету. Во как!

- Да кто же он, этот нелюдь?!

- А ты сам ещё не понял? Это Пёс из Махи, сын того туата-рига, которому Дайре, хозяин Бурого быка, подчиняется. Тот самый Пёс, который твоего шурина две зимы назад на северных рубежах распотрошил, как свинью.

- Нет, ну видел я таких и среди наших: их сами Ди на такие зверства благословляют, и ничего им за это не деется… Но, чтобы такое!..

Ко мне в шатёр пришёл Фергус с кувшином мёда, и мы принялись его распивать.

- Чудесные вещи творятся в наше время, Фер Диад.

- Об этих двух Быках, Белорогом и Буром. Когда мы собирались на пиру в Эмайн-Махе, филид Ферхертне часто любил рассказывать одну древнюю скелу. Будто жили во времена первых Сынов Мила два великих друида, которые постигли великую премудрость и решили отойти от дел своей Рощи. И отправились они к Великим Ди и стали служить им свинопасами. Один начал пасти свиней Охала Охни, а другой – стада Рыжего Бодба, сына Дагды. Даже от имён своих отрешились друиды, и один стал называть себя Свиньёй, а другой – Кабаньей Щетиной. Оба они всегда жили в дружбе и согласии, не утратив на новой службе верность прежним заветам. Часто пасли они свои стада вместе, и вот однажды решили вспомнить былые времена и посостязаться в чародейской силе. Да так разошлись с непривычки, что вконец озлились друг на друга и начали нешуточную битву. Долго длилась эта битва, и, чтобы продолжить её по окончании своих жизней, порешили друиды-свинопасы променять свои грядущие человеческие воплощения, в которых родились бы они без памяти о прошлом, на обличья животных, но с памятью о начавшейся вражде. Так они перерождались в птиц, речных тварей и бились от зари своих жизней до исхода. Затем их души растратили много внутренней силы и решили вселиться в двух мёртвых воинов, которые сражались много ночей кряду, пока полностью не разложились, и вместо них бой продолжали два бесплотных духа. Но и этот срок истекал, и тогда оба противника, собрав последние силы, воплотились в личинки, съеденные двумя коровами. Это уже произошло в наше время. «И, вот, думается мне, - говорил старик Ферхертне, - что одна из этих коров принадлежала Айлилю и родила вскоре Белорогого, а другая паслась в стаде уладского септ-рига Дайре и произвела на свет Бурого из Куальнге».

- Красивая скела, - проговорил я. – И ты что-то с ней связываешь.

- Да, - резко сказал Фергус. – А ты, разве, не уловил связь? эти быки – воплощения друидов-свинопасов, и они ещё не забыли свою давнюю вражду. Они дорого поплатились за битву длиною в пять сотен зим, став бессловесными скотинами, но до сих пор жаждут продолжения схватки. За ними стоит какая-то древняя сила, которая может ради битвы двух Быков столкнуть целые армии. Кто бы ни победил, рано или поздно Белорогий и Бурый схватятся на смерть, и тогда всем станет тесно!

Он замолчал.

- А ты сам этого хочешь, Фергус?

Он усмехнулся:

- Ты полагаешь, что я в глубине души жажду победы коннахтов, думая, что Айлиль и Медб помогут мне сесть ригом в Эмайн-Махе? Да, я до сих пор не могу забыть того позора, который испытал, так глупо потеряв трон. Может, я и стал бы для уладов хорошим ригом… Может быть. Но, теперь я для многих из них предатель, на моих руках кровь земляков и пепел пожарищ. И что бы ни посулила мне Медб – а обещание сделать меня уладским ригом она, бьюсь об заклад, приберегла напотом – я никогда не войду желанным господином в Чертог Красной Ветви. Я сам в этом виноват: горячность воина – его проклятие. Теперь я изгой и останусь им до конца своих дней. Былого не воротишь…

Следующий день прошёл насыщенным воздухом перед грядущей грозой. Медб посылала отряд за отрядом к броду, надеясь осилить Кухулина числом. Но, каждый раз очередной предводитель отряда говорил одно и то же:

- Прости, почтенная риганн, но, если Пёс из Махи встретит нас без подкрепления, я буду биться с ним один на один, и честь моя запятнана не будет.

Так один за другим от руки моего побратима Сетанты пали двое сыновей Нера МакНуатайра, трое сыновей Араха, а также Летан и Мулхи. Все они когда-то были заложниками в Круахане, а теперь возглавляли отряды своих туатов.

Но, когда Кухулин одолевал каждого из них, отряды, оставшиеся без вождя, молча с проклятиями на устах поворачивали назад в лагерь, забирая тело погибшего с собой. Мёртвого сжигали, а живые пребывали в растерянности: выбирать сразу же нового предводителя ил возвращаться домой к жёнам и детишкам?

Фергус едва сдерживал при посторонних свою радость.

- Пока всё идёт хорошо, - говорил он Кормаку и мне. А потом резко менялся в лице и добавлял: - Пока…

Чем больше всадников гибло, тем меньше людей отваживалось меряться силами с Псом из Махи. Медб пришлось буквально выталкивать к броду своего сына Орлама, пропуская мимо ушей суровое молчание Айлиля. Она сама наблюдала за этим боем, стоя у самой воды, укрытая за панцирем из ростовых щитов… а потом горько оплакивала сына, лежавшего на собственной колеснице с раскроенной головой.

«Я тебя ненавижу!» - говорил взгляд рига Айлиля, обращённый к жене.

«Мне нет до тебя дела», - не отвечала она ему, поглощённая своими мыслями.

После похорон последовала обильная жертва Покровительницам Сражений. Церемонию проводила сама Медб. В ритуальный костёр полетели все драгоценные украшения четы ригов и их свиты. Ужасен был облик Медб в отблесках яростного пламени, и речи ее, обращённые к Ди, вселяли ужас.

И, словно эхо, разносился по Равнине Муиртемне победоносный клич Сетанты, Пса из Махи, продолжавшего в одиночку оборонять брод от незваных гостей.

Следующим утром я застал Фергуса облачавшимся к бою.

- Что происходит?

- Этой ночью был совет. Они все, словно, с ума посходили: «убрать этого выродка с рубежей, в клещи взять его, всем скопом; к фомору древний воинский закон!». Мне ничего не оставалось сделать, как самому вызваться на поединок с Псом.

- Ты будешь с ним драться?

- Нет, я просто хочу с ним поговорить. Может, что-то получится…

К нам подбежал молодой парень зим восемнадцати.

- Благородный Фергус! Я – Этаркумал сын Фида. Риганн Медб велела мне ехать вместе с тобой.

- Зачем? – был вопрос Фергуса.

- Хочу посмотреть, что за чудище такое, этот Пёс из Махи. А если нарвётся, то тогда…

- У тебя есть колесница, мальчик? – медным тоном произнёс Фергус.

- Конечно, - удивлённо ответил тот, – я ведь сын туата-рига…

- В таком случае, если ты не успеешь её снарядить к моему отбытию, тебе придётся меня догонять со всех копыт. А теперь – марш отсюда!

Этаркумал, возмущенно фыркнув, убежал, а Фергус, вздохнув, обратился ко мне:

- Ну вот, теперь наши с Сетантой переговоры будут стоить одной коннахтской жизни.

- Ты убьёшь этого парня?

- Нет, - нервно усмехнулся Фергус. – Его убьёт Сетанта. Я видел, как Этаркумал ведёт себя с людьми: он высокомерен и задирист, может и слово грубое сказать. С Псом – ты это лучше меня знаешь – такой номер не пройдёт: уложит так, что «ох!» сказать не успеет.

Фергус внимательно осмотрел себя и своё оружие. Произнес с досадой:

- Все эти знатные господа и их отпрыски считают себя бессмертными только потому, что их в детстве благословил кто-то из высших друидов. Бьюсь об заклад, что тех, кого зарубил вчера Пёс, тоже благословляли друиды. Где сейчас эти благословения?

…Фергус вернулся с «победой» и мёртвым Этаркумалом.

- Сделка состоялась, - выдохнул он, когда мы с Кормаком проследовали за ним в шатёр. – Медб не зря послала со мной этого задавалу: знала, что тот затеет драку, надеялась, что со мной Пёс тоже сразится.

- Значит, она хотела от тебя избавиться?! – недоумевал я.

- Этот исход тоже был бы ей на руку: Медб, чувствую, всё меньше и меньше доверяет мне.

- Тогда отстранись от командования!

- Это вызовет ещё больше подозрений, хотя, теперь уже нет большой разницы, буду ли я числиться командующим или нет. Повторюсь, сделка состоялась: Кухулин отступил. На время. А я, в свою очередь, в нужный момент поверну своих изгнанников назад и этим вызову замешательство в рядах коннахтов.

- Скоро истекает время Недуга, Фер Диад, и все улады будут здесь. Начнётся битва. Вот тогда мои люди и начнут отступать. Кормак, оповести всех наших до следующего дня. Ни один конннахт не должен об этом проведать.

- Хорошо, Фергус,- и Кормак вышел из шатра.

- Мои думнонии сделают то же самое, - произнёс я.

- И да помогут нам Ди!

Фергус отправился докладывать ригам о своём возвращении с брода.

Солнце уже минуло свой зенит, когда Медб, приняв отставку Фергуса, сама отдала приказ туата-ригу Калатину выступить со всем своим отрядом вдогонку Сетанте.

На утро следующего дня колесница Пса снова была у брода, а сам Пёс вместе со своим возницей, громко смеясь, перебросили пращами несколько отрезанных голов на наш берег.

Разгневанные этой дерзостью, многие воины, даже не испрашивая дозволения ригов, снаряжали колесницы и пускались к реке. Один за одним. Когда очередной возница понуро возвращался в лагерь с телом убитого всадника, на поединок отправлялась следующая колесница.

Два отряда пустились в обход на север, два – на юг. Медб приказала им перейти реку, окружить Пса и ударить ему с тыла. Но, с холма было ясно видно: едва первые воины переправлялись на тот берег, как на них налетали буквально из воздуха возникавшие стаи воронов – черным черно было от них в небе – и не давали пройти дальше. Под очумелое карканье и хлопанье тысяч крыльев воины в панике переправлялись обратно. Птицы не преследовали их за рекой.

Лишь единожды тучи чёрных вороньих тел на мгновение представились мне гневным женским лицом. Но видение тут же исчезло…

В этот вечер снова в лагере вздымались погребальные костры, снова хоронили доблестных коннахтов, убитых у брода Псом из Махи.

- Кто на этот раз? – спросил я у какого-то возницы.

- Нат Крантайл из Круахана, Фроэх, зять наших достопочтимым ригов, Фиах сын Фир Аба, Фир Крандке с северных берегов, Буйде сын Блайна Блаи, Срубдайре сын Федайга да ещё… этот… Кур сын Да Лота. А это уже Фер Баэта, наверное, везут: он был последним, кто поехал к броду. Да, велик проклятый Пёс, чтоб его фоморы сгрызли!..

Мимо пронесли носилки с телом. Брэт, полностью закрывавший его от людских глаз, был насквозь пропитан кровью.

Все эти имена были на слуху. Хорошие вояки, достойные соперники в сражениях, опора и защита коннахтской пятины. И вот пришли они к Псу из Махи, и не вернулись.

Неожиданно для себя я обернулся и увидел фигуру в тёмном одеянии с капюшоном, неслышно проскользнувшую мимо скорбящей процессии, по направлению к шатру ригов. Подойдя к нему, фигура воровато осмотрелась, отогнула полог и исчезла внутри.

…Ночью несколько человек видели огромный ярко-красный сгусток, двигавшийся в потёмках с севера. Сгусток пересёк реку и через некоторое время растаял на том берегу…

Лагерь ширился величественными погребальными кострами и набухал ссорами о дележе имущества погибших. Всё меньше коров оставалось на прокорм армии, и воины шли мародёрствовать в ближайшие селения. Случилось так, что местные жители однажды подстерегли отбившегося от остальных головореза, окружили его и, в конце концов, пригвоздили вилами к земле. Ходить за дармовым пропитанием становилось всё опаснее.

- Долго Медб не выдержит, - улыбался Фергус. – День-два, и мы уйдём обратно. Воронов видел? Даже Ди не на её стороне!

- Вам с Кормаком следует поостеречься коннахтской риганн, - проговорил я. – Теперь, когда многие туата-риги ропщут, Медб запросто сможет обвинить уладов-изгнанников в измене.

- Не думаю, - сказал Кормак. – Кто же будет оборонять саму Медб, если туата-риги решат её сместить? Галеонской дружины больше нет, воинов Айлиля не так уж много, а больше Медб рассчитывать не на кого.

Фергус заметил:

- Нам, Кормак, тоже не нужна эта резня: и нас ничтожно мало. Чувствую, Медб будет искать другой способ.

... И она его нашла. Чувствовал я, да боялся себе признаться – неспроста риганн коннахтов все это время жалела моих думнониев, не отправляя их на битву.

- Здравствуй, Фер Диад сын Дамана.

- Добрый день, государыня, - я поспешно поднимаюсь, прогоняю спешащий навязаться дневной сон: ещё чуть-чуть, и риганнн коннахтов пришлось бы меня будить.

- Отдыхаешь? Не много ли времени тратишь на сон в походе?

- Прости, государыня…

- Ничего, не страшно. Это я так, к слову, - Медб улыбается, и оскал зверя, выследившего долгожданную жертву, был этой улыбкой. Спину неприятно щекотнул лёгкий морозец.

- Хорошо ли живут мои думнонии на западе пятины? – она садится на шкуры и жестом приглашает меня последовать её примеру. По-особому красивое лицо обрамляют заплетённые в две косы иссиня-чёрные волосы, искрящиеся в дневном свете, обильно проникающем в шатёр снаружи. Свет играет в драгоценных камнях изящного торквеса.

- Не жалуемся, государыня. Мы не привыкли жаловаться.

- А привыкли ли вы получать милости риганн? Знаю, что нет. Но эту ошибку можно исправить. Нравятся ли тебе земли к востоку от вашего туата? Они могут стать твоими: тамошние правители слишком строптиво ведут себя здесь, в моём лагере.

- Ты очень милостива, благородная Медб, - отвечаю, - но распоряжение чужими землями запрещает закон…

- Мы решим этот вопрос, - она продолжает хищнически улыбаться, сделав вид, что не заметила моего саркастического намёка: ведь и нас, думнониев в предыдущем поколении именно она, Медб, и её отец, ард-риг Эохайд Фейдлех с позором оттеснили с исконных территорий, наплевав на закон и правду, поставив во главу угла лишь право сильнейшего.

И что теперь? Желание искупить прошлые ошибки? Я слишком хорошо знаю тебя, риганн Медб, чтобы понимать, что это не так.

Приближаясь к своим сорока годам, она до сих пор пленяет мужские сердца. Не хочет ли она то же самое сделать и с моим? Она продолжает:

- Народ Домнаин многое претерпел за эти годы, ты это знаешь не хуже меня. Я ведь могу освободить весь твой туат от обязательств военной службы.

- Прости, риганн, но мы и так впервые за двадцать зим снарядились в поход.

- А теперь не будете делать этого никогда. К тому же, я хочу наградить тебя, Фер Диад МакДаман, за то, что ты привёл сюда своих людей.

- Это мой долг.

- Не спорь со мной, - Медб плавно, по-кошачьи положила руку мне на колено. – Мы ведь прекрасно ладили, когда ты ещё жил заложником в Круахане. Я хочу породниться с тобой, Фер Диад. Моя Финдабайр составила бы тебе прекрасную партию в браке

Я аккуратно замечаю:

- Но ведь твоя дочь совсем недавно похоронила мужа.

- О, это не помешает нашему общему делу, - зелёные глаза Медб ловили движение каждого мускула на моём лице. – Когда незначимые люди умирают, о них забывают очень быстро. Финдабайр молода, красива, и, как ты сам понимаешь, эриком обделена не будет.

Ты чего-то хочешь от меня, риганн Медб, чего-то очень важного. Сейчас ты смотришь мне прямо в глаза, и вот-вот я наконец-то услышу то, что ты действительно хочешь мне сказать.

- Хоть ты до сих пор и не проявил себя в этом походе, - продолжает Медб, всё же, я знаю, что ты отважный воин. Готова биться об заклад, что ты был лучшим учеником у Скатах.

- Кстати, кто-то мне говорил, что вместе с тобой у неё учился и, Пёс из Махи. Ведь, так?

- Именно так, - киваю я.

- А это значит, что ты очень хорошо должен знать его манеру боя. Если я правильно всё понимаю, у вас в этом деле гораздо больше общего, чем я могу предполагать.

-Я давно не бился с ним, риганн, поэтому…

- Мы можем исправить это упущение, Медб сверкнула глазами и перешла на полушёпот: - Добудь мне завтра к вечеру голову Кухулина, и всё, что я обещала тебе, исполнится.

Этого я и боялся.

- Он мой друг и названный брат, благородная Медб.

- Я дам тебе поручителей, если ты сомневаешься в моём слове.

- Он мой друг и названный брат.

- Вы равны в силе и умении. Только ты можешь победить его, и твои люди благополучно вернутся к своим семьям.

- Он мой друг и названный брат.

- Судьба всего похода в твоих руках, Фер Диад. Не знаю, кто этот Кухулин на самом деле, но…

- Он мой друг и названный брат!

Она осознаёт, что разговор наш заходит в тупик. Понимает, что движет мной, но я не до конца понимаю, что движет ею. Жажда обогащения? Стремление доказать всем, что на лучшая? Может быть, всё вместе?

Риганнн Медб, ты негодуешь, ты гневаешься. Ты прекрасна в своём гневе. И я без оглядки влюбился бы в тебя, если бы не знал, что облик красавицы скрывает под собою суть чудовища. Ты будешь говорить дальше: ты всё-таки хочешь меня убедить. Ну, говори. Я слушаю…

- Думаешь, я не понимаю тебя, Фер Диад МакДаман? Ошибаешься! Раньше у меня тоже были друзья. Много друзей. У дочери ард-рига их не бывает мало. Сыновья знатных всадников почитали за честь состязаться и охотиться вместе со мной. Их жёны и сёстры, дабы решить свои разногласия, шли не к риг-брегону, а ко мне. Ко мне, которая до сих пор слабо различает имбас фороснаи и дигетал до кеннаиб, а также жанры скел – что похищение, что сватовство, что разрушение – были для меня на одно лицо.

- Я никогда не сомневался в твоей добродетельности, риганнн Медб, - мой тон был пронизан уважением, но…

- Врёшь, всадник, - отпарировала она. – Ты уважаешь меня, это правда. Но уважение твоё сродни худой кости голодной собаке: бросил, лишь бы отстала. Не пытайся оправдаться – я не злюсь на тебя за это. Ни на кого больше за это не злюсь. Кухулин твой друг, а я лишь риганн коннахтов, готовая заплатить друидам любые кумалы, чтобы они заставили тебя пойти к броду и биться с Псом из Махи.

Она помолчала, понимая, что я ещё готов её слушать и не поверну поток разговора в другое русло. Она здесь хозяйка, а я вряд ли что-то могу с этим поделать.

- С тех пор, как я приняла правление коннахтами, друзей становилось всё меньше: они бежали от злой и надменной Медб, как от вышедшего из берегов озера. Им было невдомёк, что я слишком сильно полюбила свой новый народ и Круахан-Ай, чтобы позволить коннахтской пятине трещать по швам от беззакония и неподчинения. Друзей у меня, в конце концов, не осталось. Даже отряд телохранителей пришлось вербовать из пришлых галеонцев… Но я не жалуюсь, нет! Я сама выбрала этот путь и продолжаю пожинать его горькие плоды… Знаешь, о чём я денно и нощно думаю, Фер Диад? Не знаешь. А я скажу! Вот уже больше трёхсот зим длится вражда между Эмайн-Махой и Круаханом. В разное время и здесь и там правили достойные риги. Великая распря всегда завершается великим миром. Но когда плодородной землёй уладов стал править этот недоносок Конхобар, ни о каком мире не могло быть и речи.

-Такой ли на самом деле недостойный человек риг Конхобар, как ты о нём говоришь, благородная Медб? – я лишь хочу оттянуть разговор.

- Снова не веришь, - усмехается Медб. – Не верь – дело твоё. Однако я была замужем за Конхобаром и знаю, о чём говорю. Эта расхлябанная, не способная править, кукла развела вокруг себя заразу, гордо именуемую воинством Красной Ветви! Ну, скажи мне, то из них по-настоящему достойный воин? Лоэгайре Буадах?! Этот хвастливый болтун, лучше управляющийся с дубиной, нежели с мечом?! Бабник Конал МакАмаргин?! Пьяница Мунремур, приговаривающий почти всё пойло на пирах ещё до захода Солнца?! Может быть, Менд, у которого кулаки чешутся как на трезвую, так и на пьяную голову?! Или, этот трус Кускрайд Заика, притча во языцех среди дружины моего мужа?! Или твой друг, маленький Пёс, каждодневно стоящий всех остальных вместе взятых?! Верно говорят старики в наше время: сила есть, ума не надо! Что творит эта «победоносная» братия от Огней Белена до Дикой Охоты? Объедают почти на треть жителей всей уладской пятины, да, знай себе, разъезжают по рубежам, словно диких зверей травя коннахтских всадников. А если травить некого?.. Что толку, если бешенный Пёс из Махи за раз справляется с четырьмя отборными коннахтами?! Казне Эмайн-Махи он стоит гораздо дороже, чем один набег моих галеонцев. И весь этот цвет уладского воинства, устроив перемирие на рубежах, принимается за своих же земляков: заливают свои наглые глаза всем, что попадётся под руку и усраивают налёты на ближайшие от места пьянки селения!

Медб, почти сорвавшись на крик, внезапно останавливается, переводит дух, и я ловлю её взгляд. Нет, это не глаза волевой правительницы, способной подчинять себе всех и вся. Это глаза уставшей от всего, уже немолодой женщины, привыкшей всегда решать за многих других.

Зачем тебе всё это, риганнн Медб? Зачем тебе такая тяжёлая ноша? Осилишь ли?

- Ты, наверное, слышал об этой истории, - риганн стала понемногу успокаиваться, когда Кухулин, Конал и Лоэгайре, напиваясь, наверное, в каждом селении на их пути, заявились в Круахан-Ай и с несусветного похмелья стали требовать меня, - здесь я невольно усмехнулся, - рассудить, кто из них самый доблестный воин среди уладов. Мол, мне со стороны виднее! На беду мой муж Айлиль решил устроить смотр войск в дневном переходе от дуна, и пошли я к нему гонца, всё равно бы не успел прийти на помощь. Не прикажи я впустить их в Круахан, эти трое легко бы взобрались на вал и перерезали малочисленный гарнизон. И мне пришлось любезничать с этими головорезами добрых полдня и даже расстаться с тремя очень дорогими мне вещами. Я приглашала к себе в покои каждого из них по очереди и, пока двое других сражались с мороком, напущенным моими друидами, вручала в дар свидетельство «о превосходнейшей доблести». Самой противно, когда вспоминаю об этом невиданном ранее унижении!

- Дары были одинаковыми? – не удержался я с вопросом.

- Конечно, нет, - она едва заметно улыбается. – Если бы эти чаши с украшениями были из одного материала, они бы вернулись, не покидая равнины, и тогда… Хотя, зря я так: пьяными мужчинами управлять гораздо легче, чем трезвыми. Насилу удалось спровадить этих троих в Слиаб Мис к Курою МакДаре. Надеялась, что он, может быть, разгневается на них за что-нибудь и избавит всех коннахтов от такой напасти. Но нет! Курой оказался, как всегда, в своём репертуаре. Тоже напустил на них морок, а когда те уже устали рубиться, вконец протрезвели и ни с чем отправились обратно в Эмайн-Маху, Курой поехал следом и, в чужом облике явившись в Красную Ветвь – наверное, как раз на опохмел этих троих – предложил каждому из них отсечь себе голову и затем принять такой же удар обратно. Конал с Лоэгайре – хоть, единожды в жизни здраво рассудили – отказались, а молокосос Кухулин – хоть бы что! – хлебнул для храбрости, взял топор и отсёк Курою голову.

- Бедняга, - шучу я, а самого гордость переполняет за побратима Сетанту. Медб разумно делает вид, что не замечает моего сарказма и продолжает:

- Голова, конечно же, прыгнула на прежнее место и тотчас приросла.

- Зная, кто такой Курой, другого и не ожидал, - улыбаюсь, но не сбавляю внимания – Медб, кажется, специально хочет ослабить мою бдительность, дабы я проникся к риганн большей симпатией. Вряд ли она этого дождётся.

- Кухулин, конечно же, оторопел, но шею под удар подставил. Жаль: Курой рубить не стал. Повеселился от души и, как сквозь землю провалился.

Она замолчала, делая задумчивый вид. Даёт себе передышку перед решающей атакой. Неисправимый военачальник: на поле боя, дома в Круахане, не удивлюсь, если и на ложе с мужчинами. Такие женщины любят руководить везде. Но вот она набрала воздуху, внимание, сейчас продолжит:

- Живя в Эмайн-Махе, я не раз была свидетельницей того, как малодушный Конхобар мило улыбался, изо всех сил пытаясь свести на нет очередную жалобу на одного из своих пьяниц-дебоширов: здесь поле пожёг, там чужую невесту похитил, ещё где-нибудь пол-селения объел и обпил подчистую. А Конхобар… Трус он, а не риг! Не место ему на престоле в Эмайн-Махе!

- Это не тебе решать, риганн Медб, - спокойно, безо всякой боязни, замечаю я.

- А кому?! – усмехается она. – Месройде МакДато? Тот ещё тихоня! Курою? Который ещё до конца не понял, кто он в первую очередь: друид или риг… Или, может быть, Тигернаху, ригу ближних муманов, который всегда делает вид, что ничего не происходит?

– Медб внезапно выпрямляется во весь рост, гордо оправляет сбившуюся прядь чёрных, чернее смоли, волос – где она, уставшая женщина? пропала, испарилась в мгновение ока! Новая женщина властно воскликнула:

- Долго это продолжаться не будет! Мои коннахты рано или поздно войдут в Эмайн-Маху. Мы все уже устали сидеть на каменистых равнинах и ждать милости извне. Уладская пятина с её тучными лугами заслуживает лучшего правителя!

Вот ты и проговорилась, риганн Медб, дочь Эохайда Фейдлеха. Ты метишь на престол в Красной Ветви, на богатые уладские почвы и леса, полные дичи. Все твои речи о бесчинствах уладских всадников на рубежах и о слабостях рига Конхобара – не более чем завеса, за которой кроются твои истинные желания. Твой единственный камень преткновения – Кухулин, и для решения этой задачи тебе нужен я.

- Ты всё-таки не желаешь изменить своего решения, Фер Диад? – лицо риганн становится холодно-восковым. Как у мертвеца: - Ну, что ж, я надеюсь, ты понял, что, говоря о друидах, я не шутила.

С этими словами полог шатра отогнулся, и мужчины и женщины в бело-синих одеяниях с отличительными знаками лагенской Рощи вошли и встали напротив нас.

- Святые отцы,- торжественно произнесла Медб. – Вы проделали долгий и нелёгкий путь. За это вас наградят сполна. И вы получите в несколько раз больше, если ваш гламдицин коснётся этого человека, не желающего исполнить мою волю.

- Ты знаешь, что сейчас может произойти с тобой, если твоё решение останется неизменным.

Я прекрасно всё знал.

Я считал удары сердца…

До брода ехали почти молча. Безуспешно Этал, мой возница, пытался вызвать меня на разговор, будто чувствуя, что больше ему не удастся это сделать.

- Ты хочешь убить его?

- Он ведь Пёс из Махи!..

- А если мы его не одолеем, то, что тогда?..

- Слушай, хозяин, а давай повернём обратно и скажем этой…

Я сорвался:

- Заткнись! Заткнись и делай своё дело! Я хочу хотя бы до битвы быть невредимым, а за дорогой кто следить будет?! Не твоего ума дело, куда я еду, и с кем буду биться!

- Он ведь твой друг…

Потом, успокоившись, сказал:

- Ладно, прости, сорвался я… Да, друг, да, иду биться с ним. Да, насмерть! Ну, хоть ты не сыпь мне соль на рану, хорошо. Хоть, в последний раз дай…

- Ты сказал «в последний»…

- Да, я сказал «в последний»!.. Значит, время пришло.

Колесница остановилась посредине брода. Сетанта стоял напротив, по колено в воде.

- Зря ты сюда явился, - холодно проговорил он, и оба мои коня разом испуганно взбрыкнули.

- Мой возница такого же мнения, попытался пошутить я. – Может быть, сперва поговорим?

- Поговорим, - буркнул Сетанта и, развернувшись, зашагал к берегу. Этал направил колесницу следом.

Мы уселись у берега, я и Сетанта. Этал укрыл колесницу в тени деревьев и сам улёгся под ней.

Я посмотрел на Сетанту. За эти три зимы он сильно заматерел: черты лица обрели поистине зрелую суровость. На волосах кое-где отметилась ранняя седина. Слишком ранняя.

- Как живёшь, младший братец?

- Как видишь. Не знаю, доживу ли до завтра.

- Рассчитываешь их всех перебить?

- А как быть по-другому?! Либо я – их, либо они – меня. Это моя земля, и без моего слова здесь муха не пролетит, пока я жив.

- Не слишком ли много на себя берёшь?

Сетанта прикусил губу.

- Ты пришёл меня уму-разуму учить, старший братец? Спасибо, учёный уже. Не думал, что мы после стольких зим вот так встретимся. Как враги.

– Я тебе не враг.

- Тогда зачем ты здесь во всеоружии? Уж, точно не рыбу ловить!

- Медб хочет, чтобы я сразился с тобой.

- «Медб хочет»! – передразнил меня Сетанта. – Ты, наверное, слишком долго был у неё в заложниках, и теперь её слово стало для тебя всем.

- Не забывайся!

- А я не забываюсь! Уж, кого-кого, а тебя я не ожидал здесь увидеть.

- Ты не знаешь Медб: она любого может заставить плясать под её дудку.

- И как же она заставила тебя, друг Фер Диад?

- Гламдицин. Если бы я не согласился, друиды спели бы мне песнь поношения. Ты знаешь, что за этим может последовать.

- Позорная смерть, бесчестье в следующей жизни и вечно закрытые врата в Благословенные Равнины, - после паузы произнёс Сетанта слова древнего закона. – Ты всё равно не пройдёшь там, где я стою, Фер Диад. Я убью тебя.

- Это почему же так, а не наоборот?! – едва не взвился я. – У нас с тобой одна школа, стало быть, и возможности одинаковые.

- Просто я знаю. Из вашего лагеря, может быть, этой ночью и не было видно… Великая Бадб гнала перед собой корову, и я остановил их. Мне было страшно, но я понял, что не смогу поступить иначе. Я едва не начал биться с Великой Бадб, но обошлось. Она стращала меня, пророчила поражение, гибель… Я не сошёл с пути. Теперь уже ничего не боюсь. Великая Бадб провела меня через новое испытание. И если Ди со мной, то кто встанет против меня?!

- Многие так говорили и говорят.

- Я – не многие!

Мы замолчали.

- Я не отступлюсь, Фер Диад.

- Я знаю, младший братец. Я и не прошу тебя об этом. Ты лишь должен понять: я не хотел, чтобы так вышло.

- Понимаю, - кивнул Сетанта. И добавил: - Один из нас должен умереть.

[Нас многое сейчас объединяло. И далеко не самым важным было то, что мы с Сетантой обучались у одной наставницы, многое пройдя вместе, или то, что мы оба, собираясь сразиться на смерть, продолжаем по-братски любить друг друга. Теперь связь между нами приобретала в моем неискушенном в высоких материях уме потусторонний окрас.

Будто бы кто-то в Верхнем Мире, оттягивая схватку Бурого и Белорогого, свел нас с Сетантой в смертельном поединке. Один из нас должен был принести себя в жертву, которая хоть на некоторео время охладила бы Быков, жаждущих своей схватки.]

- Умереть, - отозвался я и внезапно оглянулся…

… Невдалеке, показалось, я увидел немолодую женщину в длинных синих одеждах филида. Одной рукою женщина держала кожаный мешочек, а другой извлекла из него маленькую деревянную дощечку.

«Величайшее напряжение» - пронеслось у меня в голове.

Вот и выпал жребий.

Мысли вслух.

…ритуал Туманов в Ночь Самайна, проводящийся после строгого поста и духовного очищения…

Тётя Леборхам вошла в пещеру, согнувшись над сводом в три погибели. Села, отложила в сторону посох.

- Эк, тебя занесло. Я уж думала, свалюсь без сил, пока залезала сюда. Стара уже стала, для таких восхождений. Ты где?

- Здесь я, - забился в дальний угол, поджал колени к подбородку. Не хотел, чтобы меня видели.

- Что, стыдно глаза свои наглые показывать?

- Зачем ты пришла?

Она сделала вид, что не услышала.

- Ты всех, кто там внизу, не на шутку перепугал. Старик Ферхертне всё в Роще бросил, лично сюда прибыл. Я думала, его удар хватит, когда он вместе с остальными тебя заклинал. Так выдохся, что даже не знаю, оклемается ли. И не совестно тебе пожилого человека – я уже про себя не говорю – отрывать от дел и заставлять так напрягаться?! У него ведь семья, ученики…

- Зачем ты пришла?

-На тебя посмотреть. Ты как?

-…Уйди. Пожалуйста.

Было темно и тихо, но я чувствовал на себе взгляд старой бан-фили. И мне казалось, что он ничего кроме сожаления выразить не может. А ещё я слышал сгущавшийся за окном туман.

- Пить хочешь?

- Тётя Леборхам, отстань!.. Да, да, сейчас хочу! – во рту, и, правда, вдруг резко пересохло.

- На, - она извлекла откуда-то из-под складок одежды глиняный пузырёк и протянула мне.

Я вскочил, вырвал его из рук, содрал ногтями воск и, запрокинув голову, вылил содержимое в себя. Язык обожгло чем-то горьким, но жажда мгновенно исчезла.

- Что это? – ноги слегка подкосились, и я тут же вскинул руки по сторонам, ища опору. Нашёл, сел. Спине снова стало прохладно.

- Ну вот, теперь с тобой хоть разговаривать можно, - сказала тётя Леборхам. – Они, там внизу, дали для тебя напиток забвения, но у меня под рукой всегда имеется вот эта штука. Для особо несговорчивых.

Я усмехнулся.

- Ты страшный человек, тётя Леборхам.

- Не страшнее тебя, маленький негодник, - Великие Ди, как же я соскучился по этому размеренному тону, невозмутимому голосу!... – Ты зачем в нас камнями отсюда кидался? Зашибить же мог.

- Вас зашибешь…

- И что мы тебе плохого сделали?

- …Не знаю…, - внутри было так легко. Всё, что я прятал на самое дно души, вдруг легко взмыло вверх и уже готовилось выпрыгнуть наружу. – Я действительно вас всех убить хотел, мне было всё равно. Я ненавидел вас, себя, весь мир. Я не знаю, что со мной творилось. Если бы вам не удалось меня заклясть, не знаю, что бы произошло.

- Да ничего бы не было, Сетанта, - я почувствовал на свое руке узкую, костляво-морщинистую ладонь тёти Леборхам. – А даже, если бы что-то произошло, сейчас это уже не важно, правда?

- …Не знаю… Ты не понимаешь: я ведь не только, как бы это, руками убить могу, оружием. У меня, когда с мыслями не получается совладать, всё чудится, взглядом бью. У меня это появилось сразу после того, как вернулся из Верхнего Мира. Вот, представь, идёт человек, а я на него смотрю, и как бы вижу, что у него рука отваливается… или живот распорот. А потом… а потом мне даже понравилось видеть такое. Тётя Леборхам, но, ведь это не я так делаю, не я увечу их, скажи, ведь так?

- Не-зна-ю, - она в такие моменты любила пожимать плечами. – Ты загадка, Сетанта. Для всех нас, даже, для Ферхертне. Даже для самого себя. Ты – единственный в своём роде. Но, это не значит, что ты можешь так поступать. Влюбился он! женатый человек! Мало Эмер от тебя достаётся?! И на кого запал?! на жену Морского Ди Мананнана! Мало, что ли, земных девушек и женщин на тебя вешаются? И, хорошо бы, полюбились, разбежались – обязательно из этого историю с продолжнием нужно было делать! Взбесился и запрыгал так, что в три прыжка Мид Луахайра достиг!

- Думаешь, я вру? Мы сейчас в Мид Луахайре, или из-за своего бешенства ты этого ещё не понял?.. Смотрю, не ел ты ничего всё это время. Пастухи местные на тебя даже жаловаться боятся.

- Именно: стали говорить, что ты дух какого-нибудь забытого фирболгского вождя, худо погребённого. Будет, чем Рощу повеселить: Пёс из Махи – горный дух!

- Не смешно.

- Знаю, что не смешно, - она вздохнула настолько тяжко, что мне стало не по себе. – Ты меня в последнее время вообще перестал радовать.

- А должен? – я очень дерзко ей ответил, не надо было: обидится, хоть и виду не подаст.

- Сам решай, должен или нет. А мы, добрая половина филидов Рощи, должны выкладываться чуть ли не полностью, чтобы после неизвестно какой по счёту попытки, наконец-то наложить на тебя чары?! А я, твой наставник, должна терпеть такой позор, видя тебя скачущим среди скал в чём мать родила со свисающей изо рта слюной и бранными словами на языке?! Распустил ты себя, Сетанта. Считаешь, если ты герой, так тебе всё можно?

- Да, считаю! – я попытался дёрнуться, но очень сильно закружилась голова. – Потому что я никому ничего не должен. И ни с кем ничего больше не хочу иметь: надоело!.. Почему я должен был биться с коннахтами при Похищении? Чтобы Катбад убил отца, а я – Фер Диада?! Зачем нужна была эта битва в Верхнем Мире? Чтобы я полюбил Фанд, и она меня бросила?!

- Фанд – Ди, а Ди, думаю, любят совершенно по-другому. У неё муж, и она поняла, что не хочет его бросать. Может, она тебя и любила, может быть, и сейчас любит. По-своему. А люди в таких случаях сказали бы, что она просто играла тобой. Любя, тоже можно играть. А может быть, она просто сильнее тебя, и, осознав именно это, решила выбрать между тобой и Мананнаном своего мужа.

-Потому что тебе ещё самому иногда нянька не помешала бы. Ты вечный ребёнок, ребёнок без детства.

Я не обиделся, мне даже не стало неприятно. Сказал:

- Я понял для себя кое-то важное: когда хочешь помочь другому, нужно много думать перед этим, стоит ли? Помогая другому, берёшь на себя часть его участи. Может быть, даже до следующей жизни придётся нести. А кому это нужно просто так?.. Ребёнок об этом думает, тётя Леборхам?

Я взглянул на неё, и она одёрнулась.

- Что с тобой?

- Со мной?.. да нет, Сетанта, ничего. Ты просто напомнил мне кое-кого из древних скел... я его всегда таким представляла…

- Да… Как ты это понял?

-… Не знаю… - я ещё больше обмяк. Мне хотелось спать.

Рядом шлёпнулся увесистый льняной свёрток.

- Вот, - сказала тётя Леборхам, - лейн, и брэт. За качество не обессудь: что было в запасниках, то и принесла. Одевайся. Пошли.

- Надо покончить с этой историей раз и навсегда. Идем, идём, - Леборхам пружинисто поднялась со своего места. – Или мне, как в детстве, одеть тебя, а?

Голова продолжала кружиться, и я оделся сидя. Превозмогая усталость, поднялся, ощущая лёгкое головокружение. Тётя Леборхам взяла меня за руку, и мы выбрались из пещеры. Со всех сторон нас плотно окутывал туман: нельзя было разглядеть даже собственных ног. Но старая бан-фили уверенно повела меня вниз по горной тропе, будто всю жизнь ходила сквозь туман. Еле слышно стучал о землю её посох. Мы спустились, оставив далеко в стороне лагерь филидов. Но я слышал их голоса, мудрые и неспокойные.

Через некоторое время мы остановились.

- Не двигайся, - деловито велела тётя Леборхам.

Она отошла на несколько шагов, замерла, затем резко повернулась в сторону. «На север», - понял я. – «Ведь Туатха Де Дананн пришли в Эрин с севера».

- Над головой у нас Небо, Земля под ногами, и Море – вокруг! – на землю был положен разломленный надвое хлеб. – Дух сего места, днесь будь к нам благосклонен!

Посох трижды ударил о землю, и взмыл вверх параллельно оной. Тётя Леборхам принялась описывать им круг, обходя меня противосолонь. Туман – я это больше почувствовал, нежели увидел – на мгновение отпрянул, но затем снова сомкнулся плотною завесой. Посох описал ещё один круг над нашими головами. Тётя Леборхам снова встала лицом на север. Я, подчиняясь внутреннему порыву, сделал то же самое. Начертив посохом какуй-то символ в воздухе, тётя Леборхам нараспев произнесла:

Мананнан МакЛир, Хозяин Тумана,

Хранящий Врата во Миры неустанно,

В эту ночь и час на мой зов приди,

Явленьем своим нас освяти!

Колодец глубокий,

Пять бурных потоков,

Орехи знания не для многих,

Мудрый лосось, чьи знанья глубоки!

Саван Туманов нас оберегает;

Мы свои жизни Ди посвящаем;

Саван Туманов славим!

Странный сладковатый запах… Что-то впереди дрогнуло, и в лицо – морской ветер. Туман перед нами начинал приобретать форму: он становился более густым, больше напоминая фигуру человека.

Боль в правом виске, резкая и сильная. Я зажмурился и прижал к виску ладонь. Когда я открыл глаза, тётю Леборхам уже не было видно: туман скрыл её от меня.

Кто-то сбоку тронул за плечо. Мананнан МакЛир стоял передо мной. Бледное лицо, серебряный торквес и печально-синие глаза – засмотришься!

- Ну, что, - устало-добродушно сказал он, - хорошо тебе? – оглядел с ног до головы, и боль, усталость – всё прошло. – А мне каково? Вернулся домой и узнаю, что моя жена гуляет с другим, и этот другой – сын моего хорошего друга.

Я больше не видел туман: вокруг было море, одно большое море от горизонта до горизонта. Мы, я и Морской Ди, стояли над водой…

- Не смотри вниз, Пёс из Махи! – Мананнан резко схватил меня за пояс, и я заметил на его лице мимолетное беспокойство. – Ты любишь Фанд?

- Не знаю, - ответил я.

- Ты её хотя бы любил? Когда вы были вместе?

- Да… наверное.

Мананнан некоторое время молчал, глядел, не мигая, в одну точку.

- Поэтому она и ушла от тебя. Хочешь её вернуть?

- …Не знаю… - я действительно не знал. Я сейчас думал о Фанд не как раньше, а как о чём-то отстранённом, не касающимся меня.

Морской Ди взглянул на меня. Насквозь посмотрел.

- Эх, Сетанта, Сетанта, что же мне с тобой делать?..

Прозрачная завеса пронеслась перед моими глазами. Внутри что-то резко оборвалось, и стало необъяснимо грустно – хоть вниз смотри и лети в пучину.

- Вот моё слово, - произнёс Мананнан, - вы с Фанд больше никогда не увидите друг друга! Я так сказал, и Воля Ди – со мной!

Эмер дочь Форгала, жена Пса из Махи

Дай насытиться робостью твоих глаз,

Дай почувствовать сквозь твою нежность твою красоту,

Дай мне понять, что я люблю только ту,

Которая сидит передо мной и льет слезы сейчас.

Я не буду задавать тебе саднящие в душе вопросы,

Если им не дано тебя взволновать.

Я не буду бояться что-то тебе отвечать,

Покуда сама ты меня о чем-то не спросишь.

Мне не грустно, но и не весело рядом с тобой.

Это пройдет, как и все проходит когда-то.

Я не убегу. Я не хочу низвергаться в покой,

Потому что я просто боюсь не вернуться обратно.

…обряд расторжения брака, заключённого год назад на Лугнасад…

Две белоснежные грациозные кошки были готовы сойтись в рвано-жестоком поединке на узкой верхней балке под самым потолком. Хвосты прыгали от одного бока к другому, угрожающее мяуканье сменялось распаляющим шипением. Но вот одна из них внезапно посмотрела вниз и тут же поняла, на какую громадную высоту её угораздило взобраться. Соперница последовала тому же примеру.

…Две белоснежные грациозные кошки, мгновение назад готовые сцепиться друг с другом не на жизнь, а на смерть, сидели теперь тише воды ниже травы, прильнув всем телом к высокой балке, поджав под себя боевые хвосты.

- (Неужели! Явился, наконец. Давненько домой не заходил. Наверное, забыл, как жена родная выглядит.) Здравствуй, Сетанта.

- (Да, я пришёл поздно. Да, я не был дома полтора лунных оборота. Да, я, как всегда, немного выпил и ужасно хочу есть.) Я пройду, если ты не возражаешь?

- (Сейчас пройдёт, сядет, скажет подавать еду.) Кушать будешь?

- (Ещё спрашивает! Да я готов сейчас целого быка сожрать в один присест!) Буду. Что у нас есть?

- (Что есть, то и подам. Ох, придётся самой, а то все домочадцы уже спят давно, одна я полуночница… Он думает, что у нас здесь разносолы в его честь кинутся готовить!) Похлёбка из оленины, лепёшки и сыр.

- (Хоть что-то хорошее за сегодняшний день!) Это ещё та оленина, которую я присылал третьей ночью?

- (Он ещё станет меня сейчас попрекать, что принёс часть своей добычи жене, а не оставил всё своей шлюхе?!) Да, именно та оленина, мы ещё не всю съели. Нас в доме мало, и едим мы тоже мало, а ты отсутствовал долго…

- (Ты ещё проглотом меня назови! Взрослый мужчина должен есть много, или сама не знаешь?! Ладно, будем считать, что я этого всего не слышал.) Вкусно. Сама готовила?

- (Знаешь, делать мне больше нечего, как стоять у очага с мешалкой в руке и ждать, когда же мой ненаглядный муженёк в кои веки заглянет домой и откушает жениной стряпни!.. Так, успокойся, Эмер, нужно сейчас перевести разговор в другое русло. Нет, лучше совсем замолчать: пусть он поймёт, что ему уже необязательно сюда вообще приходить. Или нет, лучше…) Где ты сегодня был?

- (Как будто тебе это интересно!) Рыбу ловил.

- (О, это уже интересно! Теперь так называется «ходить налево»?) И много поймал?

- (Какого фомора я ей это сказал?! Сейчас начнёт пилить.) Много.

- (Он что, скопидомничать начал? За ним раньше такого не замечалось.) А почему пустой?

- (Ох уж мне эти женщины: не слезут, пока всё не выведают!) Проиграл весь улов Кускрайду Заике – в буанбах.

- (А голову свою ты ему не проиграл? Меньше бы потерял!) Бывает. Ты ешь, ешь. Добавки положить?

- (Надо же: мы стали заботливой хозяйкой! Раньше, когда Пса из Махи на руках носили, она от всего нос воротила – «принесите мне то, подайте мне это!» А теперь Пёс всеми забыт, вот и жена потихоньку попростилась…) Я сам… Ой, прости, я нечаянно уронил блюдо. Похлёбку разбрызгал.

- (Неряха! Сколько лет воспитывала – ничего хорошего не прививается. Правильно говорил мне отец: испытание-то он выполнит любое, хоть сейчас приказывай, а как до быта дело дойдёт… Да что сейчас уже говорить!..) Ничего, я уберу.

- (Ругает меня сейчас, наверное – во как уши пылают. Такая же, как её папаша Форгал: хоть бы что, а говорит складно, спокойно, и иди пойми, что там про тебя думает.) Извини, пожалуйста. Я не специально.

- (Извиняешься?! Когда ты чуть не подрался с моим отцом у нас на свадьбе в Дун Монаиге, ты тоже потом извинялся. Когда изменил мне в первый раз с моей лучшей подругой Эйтне – и тогда извинялся. Потом и извиняться перестал… И зачем я только вышла за тебя? На всей равнине Брега, земле нашего туата, не было девушки, не желавшей стать твоей женой. А когда ты отправился на целый год на Альбу обучаться воинскому искусству, обо мне ты думал? Нет, только о себе любимом: «хочу быть лучшим воином на Эрине!» - вот были твои слова. Ты даже не спросил потом, как я здесь без тебя от женихов отбивалась, когда мне никто кроме тебя не нужен был?.. Какой же дурой я была! Туата-риг Лугайд МакНойс из муманов был куда красивее тебя. И умнее, к тому же! Отец, было, уже помолвку собирался устраивать, а я сдуру возьми да и поклянись собственными щеками, что не возлягу ни с кем кроме тебя на одно ложе. Расстроилась помолвочка… А ведь не знала, вернёшься ты с Альбы или нет. Если бы не вернулся, ходить бы мне до конца своих дней в старых девах! Тоже мне герой: стоило кому-то проговориться про сильную школу на Альбе, и ты уже в пути – «на север и в горы».) Я же сказала, ничего страшного.

- (Она сейчас, конечно же, думает, какая я скотина. Может, оно действительно так? Продолжить разговор или просто пойти спать? Великие Ди, как же я устал!..) Ты злишься?

- (Наконец-то понял! Я ведь не сразу стала такой, как сейчас. Я ведь каких-то десять зим назад совсем по-другому на тебя смотрела. И когда ты после путешествия на Альбу спьяну вломился к нам в дун со своими дружками, и вы чуть ли не до полусмерти избили моих братьев. И когда ты после перепалки с моим отцом на нашей свадьбе обругал всех гостей и пошёл спать, оставив меня краснеть за нас обоих. И когда…) Да не злюсь я.

- (Ну да! Кому ты это говоришь?! Я знаю тебя уже десять зим, и всё это время ты либо пилишь меня вслух, либо, как сейчас, ругаешь в мыслях, на чём свет стоит. Я, может быть, и дурак, но я ведь не слепой. Эх, лучше бы остался тогда в Стране Теней вместе с Айфе и нашим сыном. Всё у меня было бы сейчас по-другому… Да что сейчас говорить! Мысли – пыль, прах.) Нет, ты злишься.

- (Он, всё-таки, сегодня у меня дождётся! Такой скандал закачу – до завтра не опомнится. Сидит здесь, мозолит мне глаза, уж спать бы шёл. Зачем ты вообще пришёл сегодня?! Оставался бы у своей Эйтне до скончания времён. Или снова с ней поругался, а домой заявился только поэтому? Да, она такое любит: повизжит, пошлёт, а потом на пирах снова глазки начинает строить. И чего ей не хватало! Муж погиб на рубежах, оставил после себя стадо в полсотни голов, Конхобар к ней благоволит, ложе в спальном покое Красной Ветви ей всегда постелено – нет! ей чужого мужика подавай! И кого? самого лучшего – великого Пса из Махи, чтобы тщеславие своё потешить. Эйтне… Кто-то из высших святых отцов уж очень остро решил пошутить, и, на второй зиме нашей с Сетантой совместной жизни поднакопив Силы, наложил на уладских женщин очень интересный гейс. С тех пор те из них, кто похотливо думал о Конале Кернахе, подобно ему слегка сутулились; те, кто вожделел Кускрайда Заику, конечно же, заикались; а те, желающие моего Сетанту… Весело же было смотреть на Эйтне, заделавшуюся моей закадычной подругой в Эмайн-Махе, когда мы садились поболтать, и разговор заходил о моём муже, она заметно кривела на один глаз, как сам Пёс в приступе ярости… Потом она его и увела.) Слушай, иди спать!

- (Ещё чего?! Я в своём доме, и делаю здесь всё, что пожелаю. Хочешь, сама иди на все четыре… Нет, не надо, лучше просто перестань злиться. Я устал, мне не нужны крики и ругань в собственном доме.) Я посижу с тобой, Эмер.

- (Как трогательно! Или теперь мы с жёнами только сидим, и ничего больше? Занятная у нас с тобой семейная жизнь получается: тебя выгоняет любовница, ты приходишь к жене и просто с ней сидишь. Хорошо устроился, Сетанта, на два дома живешь! И это в лучшем случае: я ведь не знаю, кто там у тебя ещё есть за пределами Эмайн-Махи. Может быть, это всё потому, что у нас до сих пор нет детей? Я перенесла два выкидыша, и больше Мать-Бригитта так и не вняла моим молитвам. Да нет, не нужны были Сетанте дети – никогда: он ведь сам, как ребёнок, ни о ком не думает, только о себе. Я не знаю, прижил ли кто на стороне от него детей, но хорошим отцом Сетанта бы не стал. Наверное, он сам об этом знает… А я смирилась со всем, что выпало мне в замужестве.) Ну, сиди, если хочешь.

- (Неуютно как-то. Эйтне, если ей что не понравится, сразу в крик. А эта всё в себе держит. Интересное ощущение: она сейчас на меня злится, а мне это, почему-то, нравится. Даже ни о ком другом думать не хочется. Эх, всё равно рано или поздно уходить придётся. Да, пройдёт пару ночей, и Эмер, как всегда, пообвыкнется, пойдут обыденные разговоры, шутки, ласки. Но не могу я с ней долго в одном доме находиться. Когда сватался, совсем об этом не задумывался – моложе был, глупее. Да и сейчас не поумнел. Когда в первый раз её увидел – влюбился по уши, решил: моё, никому не отдам! А ещё до этого вбил себе почему-то в голову, что возьму в жёны только самую лучшую в Эрине рукодельницу. Ею и была Эмер и до сих пор ею остаётся. А какие разговоры мы тогда вели! Я все стихи, которые в меня тётя Леборхам вдалбливала, как на духу вспоминал и читал, читал запоем. Я даже не всегда понимал, о чём в них речь, а Эмер слушала и слушала. Как давно это было: целых десять зим назад. Целую вечность назад!) Сядь рядом. Чем ты сегодня занималась?

- (Какое тебе дело до того, чем я сегодня занималась?! А чем я занималась вчера? Позавчера? Тебя не интересует? Давно не говорил с родной женой?! Соскучился по житейским беседам?!) Шила. Ходила на выпас нашего стада. Работы хватает.

- (А ведь она уже давно ведёт всё хозяйство без меня. Раньше я хоть что-то делал, а теперь… Когда прошлой зимой я оставался дома от Самайна до Бельтэйна, она уже не нуждалась ни в моём участии, ни в советах управляющих. Многие холостые всадники только головами качали: мне бы такая хозяйка в доме. Но, ни один шагу лишнего не сделал – меня боялись. До сих пор боятся, хоть и знают, что у нас с Эмер семейная жизнь – не жизнь, а так… сложат филиды через сотню зим скелу о сватовстве Кухулина к Эмер дочери Форгала – вот и вся память будет о наших годах, проведённых вместе. Тяжко!) Я завтра встану – помогу. Отдохнёшь немножко.

- (Где ты раньше был, Сетанта, когда я просила: останься, не любишь, так хоть из уважения останься! Давай решим, кто мы друг другу, зачем нам быть вместе, и нужно ли. Не ценишь ты меня, великий Кухулин, не ценишь и никогда не ценил. А я всегда хотела быть рядом с тобой. Ты ведь и не догадываешься, каким светлым для меня был тот год, когда ты пластом лежал дома, мечась в бреду. Тебя тогда поразила твоя Болезнь, ты был беспомощен и слаб. А я дневала и ночевала подле твоего ложа, поя тебя отварами, вытирая пот с твоего лба, тщательно запоминая наставления лиахов-целителей. Ты сейчас этого не помнишь: лишь изредка просыпался и смотрел на меня беспомощными глазами, корил себя за то, что стал для меня обузой. Где была Эйтне и все остальные твои женщины? Все тогда позабыли тебя. А я целый год была счастлива, как никогда больше: ведь всё это время я была нужна тебе! А потом. Какого позора я набралась, когда ты после своего излечения уехал на юг и вскоре вернулся вместе с этой Фанд. Фанд, жена Морского Ди Мананнана. Мне пришлось напоить Лойга, чтобы выведать всё о вас с ней. Значит, ты помогал Младшим Ди подавлять мятеж в Верхнем Мире, а эта Фанд в отсутствии своего мужа охмурила тебя и увязалась следом в Мир Людей. Премиленькая история! Я случайно наткнулась на вас, когда вы кувыркались в лесу, а твой верный Лойг обходил дозором всё вокруг. Я и слова не успела вымолвить, а эта твоя потаскушка увидела меня и как завизжит. Прибежал Лойг, сбежались мои служанки, собиравшие невдалеке ягоды и грибы. А ты… Эх ты, герой! Подскочил ко мне, наорал при всех, обозвал последними словами, сел в колесницу и уехал со своей… До сих пор помню её торжествующе-ехидную улыбочку. Да, она победила; не она первая, не она последняя. Но ты тогда дорого заплатил за свою выходку. Ди любят бросать своих любовников-людей. И твоя Фанд не стала исключением. Стоило ли тебе из-за неё убиваться? Всю Рощу, всех уладов тогда на уши поднял!.. Меня переживать заставил, ходила тут, как помешанная. Ниам меня успокаивала, как могла… И ведь с ней, с Ниам, ты тоже спал, когда Конал был в отъезде. Рассказала бы всё ему, да пожалела тебя, распутника!)…

- (Это ещё что такое?) Ты чего плачешь?

- (Ну вот, не сдержалась…) Не трогай меня! Отстань! Уйди с глаз!

- (Пришёл домой, называется! Мне только твоих слёз для полного счастья не хватало… Как же мне их не хватало!) Что с тобой такое?

- (Наконец-то додумался: обнял.) Да отстань ты от меня, говорю! Изверг! Скотина несчастная! В кого ты меня за эти годы превратил?! В бесхозное существо! В вещь!.. Довёл, всё-таки...

- (Какая ты тёплая, приятная. Как давно я не слышал твой запах, твой неповторимый запах мёда и полевых цветов… Моя железная Эмер плачет. Если бы ты чаще так плакала, может быть тогда… Давай, обними меня крепче.) Успокойся. Бывает…

- (Он взбалмошный, без рига в голове. Но я ведь люблю его; всегда любила и буду любить. Пусть приходит и уходит, когда хочет – я всё равно буду его ждать… Ладно, надо успокоиться… Вот так, вытрем слёзы… вдох, выдох.) Странно получается, Сетанта. Мы с тобой такие разные, иногда мне кажется, что ты из какого-то другого мира… Ты уходишь, возвращается… сколько женщин у тебя было при мне?

- (Сказать ей честно?) Не считал.

- (Мерзавец, мог бы и соврать!) Я ведь могу подать на развод. Многие тут же побегут ко мне свататься.

- (Ты этого никогда не сделаешь. Если бы ты действительно хотела развестись, то сделала бы это раньше. Я знаю, что я не подарок, иногда хочу исправиться, но… времени как-то не хватает, что ли? Не знаю.) Ты вольна в своей жизни так же, как и я. Мы оба знаем закон. Но если ты заберёшь свой эрик и уйдёшь, мне будет тебя не хватать. Ты как воздух: когда ты есть, я очень часто даже не думаю о тебе, а если тебя не будет, я… я задохнусь!..

- (Кому нужна твоя честность? Уж точно не мне…) Обними меня…

[- Сетанта, а что такое «особая роща»?

- Не знаю, а зачем тебе?

- Леборхам однажды в разговоре произнесла, а значение так и не объяснила.

Мысли вслух.

Я не разрушу свет чудес первостепенный

Те тайны, что вплетаются в судьбу

Мне на пути.

В цветах, в глазах и на моей могилы.

Мир остальных...

И светопредставленье колдовства

Во тьме кромешной ночи...

Имея свет в душе, вскрываю тайну мира,

Лучами лунными открывши равновесье

Во ожидании дрожит своим сознаньем,

Пытаясь частью стать ночной загадки,

Постигнув тайн святых,

Что отвергает мозг.

И много непонятного пребудет

В глазах моих.

Цветы, глаза и мрак моей могилы...

…видение героя, идущего на последнюю битву, заученное с его слов странствующим бардом…

… Они встретились у ручья, неспешно увлекаемого ветром в полноводную Боанн.

Лойг было принялся поить коней, но вода вдруг стала красной. Воин и возница переглянулись, и Кухулин, круто развернувшись, тяжело и размашисто зашагал вверх по течению, свернув вдоль русла, и…

…Они встретились.

- Здравствуй, Сетанта. Я сильно испугала твоих скакунов?

Он сразу узнал её.

- Здравствуй, Великая Владычица. Мой возница, наверное, испугался больше.

Хрупкое дуновение побудило листья обнять ноги Кухулина и мгновением позже разжать объятья. Он пристально посмотрел на Морриган. Устало-сосредоточенное лицо, чёрные, как смоль, волосы туго собраны в косу, руки ритмично опускают в воду и трут пемзой рубаху-лейн.

- Вот, полдня уже стираю. Всё никак кровь не сходит, - и взгляд, будто виноватый, прямо в душу ползёт. – Сама удивилась, когда у меня в руках вдруг появился твой лейн.

Он оглядел себя, неосознанно тронул спокойную ткань, затем взглянул на окровавленную одежду в руках Морриган. Верно: и здесь, и там был его лейн.

- Стирать придётся до следующего рассвета, - руки заработали чётче и быстрее. – Вон ещё брэт твой даже не успела замочить. Тоже весь в крови, - улыбнулась. Себе.

Улыбка снова получилась нервно-виноватой.

- А знаешь, Сетанта, какая шутка про меня в нашем Туате ходит? – она пыталась не смотреть в его сторону. – Будто я в тебя, ещё мальчишку, влюбилась и поэтому всегда воюю на твоей стороне. Теперь вот, получается, разлюбила, что ли?..

Он сел рядом с ней. Вспомнилось, что когда при Похищении он притворно, однако, не теряя лицо, отступал перед Фергусом, над ним вдруг нависла недовольная женская фигура. Лицо в пыли, шлем на бок съехал – совсем как у него самого – руки в бёдра и почти по-матерински грозный взгляд: ты что, мол, в своём уме, негодник?!

«Так надо, мы договорились», - виновато, но с уверенностью в голосе ответил ты Великой Владычице Морриган, а самому стало так стыдно!..

…Сейчас это вспоминается с улыбкой.

- Ты ведь больше не пойдёшь со мной, - произнес он, и эти слова не были вопросом. Сильные пальцы подобрали с земли сухую веточку и переломали пополам.

- Ты сам этого захотел, - она на мгновение остановила работу. – Я просто так здесь не сижу и не стираю чужие тряпки – делать больше мне нечего!

Он молчал, ухватившись взглядом за берег ручья и не отпуская его ни на миг. Боковым зрением улавливалась красная от крови – его крови! – вода. Глаза начали болеть; он сморгнул.

Она резко, почти со свистом, сдула мокрую прядь, выбившуюся из причёски и непослушно упавшую на глаза.

- Ты полу-Ди, Сетанта cын Луга и давно знаешь, что чародейство людей на тебя не действует…

-…Если я сам того не захочу, - закончил он.

Где-то вверху глухо заворчали столетние кроны деревьев. Одинокий серый кленовый лист, не успевший сорваться с предыдущим порывом ветра жалобно затрепетал.

- На Самайн… - протянула она. Покрасневшие от студёной воды руки продолжали упрямо тереть ткань.

- Так вернее, - сказал он. – Так не передумаю.

- А если захочешь? – с надеждой в голосе.

- Не захочу, - твёрдо и невозмутимо, будто камень, а не фраза слетела с уст и гулко стукнула об землю.

Они немного помолчали. Кухулин подумал, что Лойг, наверное, понял, отчего вода покраснела, и не стал везти коней вверх по течению в обход Морриган, дабы лошадиные морды не оскверняли воду, которой коснутся руки великой Ди.

- Ты ведь знаешь, что они и не думают переходить рубежи – это всё морок, чушь кошачья!

- Собачья, - спокойно поправил он.

- Прости, я не хотела тебя обидеть. В последний момент исправилась, да поздно.

- Нормально, - он вдруг подумал, что уже давно именует себя в мыслях не Сетантой, а Кухулином.

«Чужое имя, чужая служба, а гонору-то, гонору!» - вспомнились давние обидные слова Катбада. А на душе стало скользко и противно.

- Знаю, Великая Владычица. Сильные у них друиды, раз такой морок навели. Да… расплодил себе врагов по всему Эрину…

Одинокий кленовый лист трепетал в вышине, предчувствуя скорый полёт на ладонях ветра.

- Тогда что же..?! – она на мгновение разжала пальцы, и окровавленный лейн чуть не сорвался в воду. Вовремя подхватила. Отстранилась от воды, села дух перевести. – Тогда что же ты творишь, Сетанта?! Ты же не бессмертный! Перед Фергусом отступить ума хватило, а перед чарами – нет?! они же тебя выманить хотят: ты видел морок из Эмайн-Махи на горизонте, доехал до тех мест – морок снова на горизонте. Это же всем понятно, что…

- Знаю, - ещё спокойней, чем предыдущий ответ.

- Тогда зачем? – она повернулась к нему – слёзы скрывать больше не хотелось.

Кленовый лист под внезапным порывом ветра сорвался и плавно, будто сожалея о чём-то, опустился на мерную гладь ручья, увлекаемый течением в полноводную Боанн.

- Надоело, - повторил он. – Всю жизнь по чужим правилам играть надоело. С самого рождения мне великую судьбу готовили: героя-из-героев лепили. Вначале обучение у Скатах, потом это Похищение во время Недуга Уладов, битва в Верхнем Мире… А меня самого кто-то спросил: хочу я этого? А зачем! я же так, Пёс из Махи: не зря в детстве прозвали «Сетанта-фомор» - мною, а не фоморами сегодня детей пугают. У меня есть отец и мать, которые не могут быть вместе, потому что он Ди, а она человек, и они не любят друг друга. У меня был приёмный отец, благодаря которому я не зовусь среди людей ублюдком, и которого убили, потому что он, будто бы мог претендовать на престол уладов. У меня есть дядя, риг уладов, но он никогда для меня пальца о палец не ударил, сколько бы я не спасал его жалкую жизнь вместе с жизнями всех остальных уладов. Когда за ним должно быть последнее слово, он молчит, он всегда тупо молчит, когда мне как воздух нужно его решение. У меня есть жена, которую я давно не люблю, но мы вместе, потому что она любит меня. А я любил женщин, которые не могли быть со мной, но любили меня, потому что я был им нужен. У меня есть друг, который при всей нашей дружбе не даёт мне спуску ни в чём, потому что один воин не может никогда добровольно уступить другому; у меня был ещё один друг, которого заставили биться со мной, который знал, что я его убью, и пошел на это добровольно. Ещё у меня есть враги, которые стали моими врагами только потому, что они враги Катбада. Моего…деда. И, наконец, у меня был сын, который хотел меня убить за то, что я бросил его мать. Я мог не биться с ним…тогда он просто зарезал бы меня, как свинью, а его убили бы другие улады. Видишь, Великая Владычица, что я такое? Я мяч для хёрлея, даже не фигура в фидхелле! Я вечная затычка промахов Конхобара. Герой? Чушь кошачья, как ты мне сказала: я мальчик для битья, и был им все мои двадцать семь зим!

Ладонь Морриган, мокрая и нежная, коснулась смуглого лица Кухулина, мягко провела по щеке. Глаза внимательно, с теплотой, не минули ни одной морщинки, ни одной складки на лбу.

- Неужели тебе всего двадцать семь? Бедный, бедный маленький Сетанта. Тебе всего двадцать семь, а сам уже почти старик…

Он тоже смотрел на неё.

- Зачем ты разбила мою колесницу? Я еле нашёл среди других подходящую.

- Это не я, это Бадб… по моей просьбе. Надеялась, что хоть как-то получится тебя остановить. А потом появилась твоя одежда, вся в крови, и я поняла, что поздно… Сетанта, ты действительно хочешь умереть? Каждая битва делала тебя сильнее, и поэтому ты…

- Поэтому я нарушил гейс.

- Я уже поняла это, - она продолжала гладить его лицо: теперь уже невозможно было что-либо изменить.

- Я за воротами дуна повернул направо. Затем съел мясо родича.

- Собачатину?!

-Да. Те, кто жарил её у дороги, слишком плохо скрывают свой коннахтский выговор. Я даже думал их убить на прощание, потом расхотел.

- Неужели ты сам добровольно съел мясо собаки? – две крупные слезы сорвались с подбородка на платье.

- Нет, Великая владычица. Те, кто предложил мне его, они знали другой мой гейс: не отказываться от самого ничтожного дара. И подали он мне мясо левой рукой. А тайну гейса должны знать двое: тот, кто гейс слагает и тот, на кого гейс налагают.

- Думаешь, Катбад?

- Теперь не важно… Проклятье! уже болит.

- Рука, которой я ел родича, и бедро, под которое я клал кости. Левая рука, левое бедро. Как будто сохнут изнутри. Я сам хотел этого, теперь все гейсы и так будут нарушены – нюхом чую: я ведь пока Пёс и не совсем ещё дохлый.

Она улыбнулась: эта нескадная шутка, казалось, немного согрела внутри.

- Не смотри на меня так, Сетанта.

- Так на меня смотрит только твой отец.

- А ты смотришь на меня, как смотрела моя кормилица, когда я покидал сегодня на рассвете её дом.

- Сейчас ты смотришь, как…

- Помнишь ту женщину, которая пришла к тебе ночью несколько зим назад?

- Да, Великая. У неё были большие печальные глаза и улыбка…лёгкая такая.

- И ты не оставил её у себя.

- Да. Я был пьян и мог повести себя с ней грубо.

- Жалеешь, что велел ей уйти?

- Да, жалею. Очень.

- Поцелуй её. Сейчас…

Поцелуй был долгим. Настолько долгим, что мгновение ещё не пролетело, а вечность была уже на исходе.

- Ты любишь меня, Сетанта?

- А это важно?

- Потому что и я не знаю, люблю ли я тебя. И это тоже не важно.

- Я должен идти.

- Иди. Твоя одежда к сроку станет чистой. Слово Морриган, - и она, убрав руки с его шеи, вновь превратилась в усердную Прачку, беспристрастно стирающую одежду героев, коим суждено вскоре покинуть – на время? навсегда? – Мир Людей. А он снова стал воином, идущим на смерть.

- Отец просил передать, что вы встретитесь во время Дикой Охоты. Мы все там будем.

- Да, - подумал он о чём-то своём, - все там будем. Одни раньше, другие никогда.

- Кухулин! – он обернулся, их глаза снова встретились. – Не забудь передать привет своим врагам и от меня.

Он улыбнулся, из груди вырвался гортанный смех.

- О, да, Великая, я так и сделаю!

И пошёл вниз по течению, прихрамывая на левую ногу.

Пёс из Махи ещё держался, но силы уже начали покидать его.

Конал Кернах cын Амаргина из уладов

Дайте мне сойти к воде,

Я в последний раз коней напою.

Всё, что я любил, всё, чем дорожил

Оставляю вам на память снов.

Прощайте, жёны Эмайн,

Но не вините меня.

Я как все, имею свой страх:

Страх опозорить себя

И остаться пустотой грядущих дней.

Я не вернусь, никогда не вернусь домой.

Близок конец

Моей жизни земной,

Я в бессмертье шагнул.

Я был парящим орлом,

Я был летней росой,

Я был каплей нектара.

Бьют по земле мои кони копытами яростно,

Войны ирландские ждут меня разделить трапезу с ними.

И полетят чёрнокрылые вороны, крыльями воздух седой рассекая,

И будут кружиться над алой равниною, истые гости на празднестве нашем,

И камни заплачут, земля застенает, и небо покроется мертвостью бледной.

И нам не престало скорбеть на поминках, но вы скорбите по мне после них.

Я впредь не стану петь гимны достойные,

Ими поля оглашая.

Я научусь понимать разговор мёртвых странников,

Это уменье в себе сохраню, никому не доверю.

И светят звёзды, и шаг мой бесшумен,

Иль я уже умер до смерти?

Но поздно решать за себя и за ближних,

Когда направляешь свою колесницу навстречу врагу...

…ритуальный танец Волчьей Стаи перед началом Охоты…

С детства мечтал сделать что-нибудь такое, что останется другим после моей смерти. Думал: кем же я останусь в памяти потомков? Когда прошёл посвящение и начинал нести службу на рубежах, давал перед всеми клятву, что никогда не усну в дозоре, не подложив под колено голову убитого мной коннахта. Шли ночи, зимы голов становилось больше, далеко не все удавалось забирать домой, да и кедрового масла для бальзамирования не напасёшься.

Но позже я понял, что это всё не то: частоколы с черепами врагов у многих есть. Вот Перс МакМоранн, мой приятель с детства, не успел брегоном стать, а уже изобрёл «золотой воротник»: во время тяжбы надевают его на шею человека, нужное заклинание произносят, и если тот правду говорит, «воротник» с него спадает, а если нет,… в общем, молодец Перс – любого на тяжбе за горло возьмёт. «Воротник» его вот уже десять лет у уладов в ходу, и лагенская Роща тоже недавно эту практику переняла – хоть что-то хорошее у них от нас появилось… Перс в памяти грядущих поколений, ручаюсь, уже нашёл себе нишу, как изобретатель «золотого воротника». А Нера, его старшего брата, будут знать, как выдающегося законника, по его совету Роща ввела пеню с лжесвидетеля в пользу истца и судьи.

А меня, как меня запомнят?

Раньше я много об этом думал, теперь понял одну вещь: многое бы отдал, чтобы меня помнили, как соратника Сетанты, Пса из Махи. Сетанта – не Кернах, он просто Кухулин, Пёс, как и я, и Дух Великого Пса хранит нас обоих. Его никогда не назовут Кернахом, Победоносным, потому что ему не нужно носить это прозвище: и так всем понятно, что он был лучшим из нас. Не потому что он полу-Ди, нет. Просто «потому что» - и всё.

… Лошади выбивались из сил, но Довар, мой возница, помнил, что я велел не жалеть их, и нещадно работал кнутом. Вот и Эмайн-Маха. Первые ворота, поворот налево. Вторые ворота. Поворот направо. Третьи ворота. Люди шарахаются в стороны, кто-то недовольно догоняет меня бранным словом. Не до них: надо спешить!

- Разъехался тут! – а этот даже не смотрит на меня: он рад, что цел остался, не попав под колёса, рад, что глотает дорожную пыль. Не до них сейчас, не до них…

Стоп! Разрази меня Огма, сейчас мне именно до них! Ходят себе бодренько, ещё шарахаться в стороны успевают, и силы не то, чтобы ноги резво передвигать – ругаться силы есть. Тогда не понимаю, при чём здесь..?!

Две ночи назад на северных рубежах меня нашла прислужница жены.

- Госпожа Ниам просит тебя срочно прибыть в Эмайн-Маху. Надо остановить Кухулина, иначе он погибнет. Только ты сможешь ему помочь!

Слова засели у меня в голове, и я тут же приказал готовить колесницу. Всё сводилось к одному: коннахты, как и при Похищении, десять зим назад, снова всем скопом втихаря пошли через юг, и Проклятие Махи опять поразило жителей столицы. Кухулин, конечно же, недолго думая – долго думать, к сожалению, не в его правилах – Га-болг в зубы, и вперед. В последнее время с ним что-то неладное творилось: раньше он преображался лишь на поле боя, а теперь как напьётся с кем-нибудь, так пошло-поехало: самые старые из нас, не одну сотню схваток прошедшие, и те под столы прятались. Я его просто лучше знаю, поэтому кое-как у меня получалось Пса останавливать.

Но, не успев достичь Красной Ветви, я уже понял, что дело тут не в Проклятье Махи – мы по-простому называем это Недугом – а в чём-то, в чём-то…

- В чём дело, Ниам? – я на полном ходу спрыгнул с колесницы на землю… неудачно: правую ногу чуть не подвернул. Старею, кончать надо с такими трюками, под пятьдесят зим уже, как-никак.

Жена быстрым шагом шла ко мне. Ее рука сжала мою, и больше ничего. Значит, времени на объятья и поцелуи действительно не было.

[Дурак ты, Конал Кернах! Зачем себя успокаиваешь? Знаешь ведь, что она уже давно любит его, Сетанту. Ниам ещё нет сорока, и ты ей уже не так уж нужен. Сетанта молод, а женщинам в возрасте Ниам такие нравятся. А ты начинаешь идти в расход, Конал Кернах. Больно? Противно? Терпи: кто виноват, что тебя ещё не убили коннахты на рубежах?]

- Они все там, - я не видел, чтобы её лицо было таким напряжённым с того самого дня, когда меня много зим назад приволокли в Маху со здоровенным дротиком в боку. Значит, всё гораздо серьёзнее, чем я думал. – Медб собрала их всех: Лугайда сына Куроя, Эрка сына Кайрпре. Друиды лагенов и коннахтов их поддержали.

- Как всегда, - зло обронил я. Когда я был ещё молодым, старики иногда говаривали, что при предках покойного ард-рига Конайре Роща была единой и не давала схлёстываться даже уладам и коннахтам. Теперь каждый служит своему пятинному ригу. Если бы всё было, как раньше… Если бы!

- Откуда ты это узнала?

- Кускрайд взял «языка» на рубеже и привёз его в Маху. Конхобар и верховный допрашивали его прямо здесь, перед входом в Чертог.

- И что дальше?

- «Язык», вроде бы, из прислуги всадников, значит, он многого знать не может. Сказал, что они встали лагерем у Мид Луахайр, рубежей переходить не собираются.

- Что ещё говорил?

- Больше ничего. Но потом…

- Что? Что потом? Где Кухулин?

- Потом…, - если бы Пёс был здесь, я бы уже получил ответ на мой последний вопрос. Взмах руки – и Довар идёт за свежими лошадьми, чтобы запрячь их в колесницу. Затем мчится домой за провиантом. – Потом с ним стало твориться что-то непонятное…

- С кем? С «языком»?

- Нет. С Сетантой… Он стал странно себя вести. Кричать, будто видит пожарища в стороне Маг Муиртемне, что враги близко, что надо спешить. Кликнул Лойга, тот попытался ему что-то возразить – получил затрещину. Все от Сетанты шарахались, никто разговаривать не желал.

Я кивнул. Последнее время Сетанта из-за своего беспробудного пьянства и дерзких выходок утратил добрую половину почитателей. Особенно, среди мужчин: женщины его всяким любили…

Ниам обречённо махнула рукой.

- Всё понятно. А Катбад?

Я грязно выругался сквозь зубы – жена не среагировала, давно привыкла. Кулаки сжались так, что пальцы свело.

- Я знал, что верховный – дрянь, но не настолько же!

- Я побежала к Леборхам, - я уже начал понимать, что пережила Ниам за эти пару дней, и, видя, как стойко она держится сейчас, почувствовал за жену какую-никакую гордость. – Та нашла Эмер и Эйтне. Он уже хотел садиться в колесницу, но мы втроём успели его отвлечь, отвели домой и… Конал, так было надо!

- Говори дальше, - а что я мог сейчас сделать?! Ударить? Не до этого, да и незачем.

- Потом он заснул, а Леборхам сделала так, чтобы он… она сказала, что он теперь больше не будет бесноваться. Через пару часов, когда он проснулся, мы его на всякий случай окунули в ледяную воду. Я никогда не думала, что вода так может кипеть! Потом отвели его в чертог на трапезу, посадили в углу и сидим рядом. Леборхам только куда-то отошла. Я тоже ненадолго ушла домой распорядиться по хозяйству, вернулась, а Сетанты нет. Эмер и Эйтне накинулись на меня и кричат, будто я до этого вернулась и стала что-то ему на ухо шептать, а тот как вскочит и к выходу. Куда уж его удерживать? всё сметёт! Они мне там чуть глаза не выцарапали. Но тут входит Леборхам и пальцем манит нас наружу. Выходим, а там незнакомая женщина, и глаза у неё – пустые. Под чарами, думаю. И, правда: Леборхам её спрашивает, та отвечает: да, приняла мой образ, да, вошла в чертог, да, говорила с Сетантой, сказала ему, что враги на подступах к Эмайн-Махе. Леборхам её спрашивает, зачем? Та и отвечает, что мстит за отца… Галатина?...

- Калатина, - машинально поправил я, пытаясь вспомнить, где я слышал это имя.

- Рабыня, которая у Эйтне – Сетанта недавно снова стал с жить с ее хозяйкой – сказала, что он, когда облачался, фибула упала с плаща и царапнула ногу, и он громко и долго ругался. Потом ещё Серого никак не удавалось впрячь: Лойг, говорила, весь извёлся.

- Что странно? – Ниам снова вцепилась в мою руку, ища глазами мой взгляд. Я это чувствовал, но не глядел на неё: больно…

- Катбад на пиру был?

- Катбад пир и устроил.

- Хорошо: Леборхам куда-то ушла, но Верховный же мог почувствовать чары? – может быть, он и почувствовал, но…

Не среагировал?!

- Конал… Конал, я не знаю, как, но…спаси его! – она уже не слышала меня: слишком много всего… Слёзы. Моя железная Ниам, характеру которой позавидуют многие храбрые мужи, моя Ниам плачет.

Я не выдержал, поцеловал её глаза. Солёные.

Надо было спешить.

- Жди. Я скоро.

Я всегда так говорю, даже когда возвращаюсь далеко не скоро.

Довар уже установил в колеснице недостающее оружие, и я вскочил – снова вскочил: опять седина в бороду, фомор в ребро – на свежие, после недавнего ремонта поставленные доски. Возница хлестнул коней, и вскоре Этайн-Маха осталась далеко позади.

Я так и не обернулся. А Ниам, готов поспорить на собственное прозвище, ещё долго стояла, провожая меня взглядом. Потом, наверное, на стену поднялась.

Я сейчас думал не об этом. Я глядел на заходящее Солнце, разбрасывающее багряный свет на посеревшую траву, на обочине доходившей до самых колёс. Я слышал привычный свист ветра в ушах. Дни Орешника в Месяц Осётра, Время Падения Зерна, были на исходе. До Самайна оставалась одна ночь, и на фоне этого сурового времени всё, что произошло с Кухулином, выглядело ещё более зловещим.

Передо мной была привычная спина возницы, руки сжимали неизменные борта. Внезапно накатила какая-то непонятная усталость. Я не спеша сел лицом назад. Сидя сильнее трясло, но не страшно, привык. Я ко многому привык.

- Не жалей их, - крикнул я вознице, но тот и так понимал, что дело отлагательств не терпит. Перво-наперво у нас, у уладов, возниц учат любить коней, слушать воина, и не задавать ему лишних вопросов. Возница и воин должны понимать друг друга с полуслова, без этого не будет нужной скорости, нужного исхода битвы.

Я боялся, как бы враги не перешли рубеж. Тогда мы бы просто встали посреди дороги, охваченные Недугом. Поэтому вот уже много лет мы, воины Красной Ветви, кто со своей малой дружиной, кто в одиночку, раз в месяц-два сменяя друг друга, рыщем на рубежах, выслеживая лазутчиков и отряды соседей, готовящихся к нападению. Но мы это делаем не на нашей территории – на их.

Лишь пару раз я всё-таки попал под Недуг. Один из них пришёлся на Похищение. Никогда не забуду: только что сидели, болтали со сторожами на стене. Беззаботно, оживлённо… Но вдруг скользнула среди нас тень, жуткая, нечеловеческая, но мне показалось, что у неё есть лицо, строгое и неприветливое, как у судьбы. Нет больше разговора, нет воинов, а есть дышащие тюфяки, которые языком едва ворочать могут. Тюфяки с соломой. Женщины сразу в таких случаях знают, что делать: мужей, братьев, отцов да сыновей – по домам, отлёживаться. На женщин Недуг не идёт.

Так Великая Маха насылала своё Проклятье, и не для кого из уладов не секрет, за что. Недуг уходит лишь через пять ночей. Все переносят его по-разному. Рассказывали многие. Одни испытывают сильные боли внизу живота, у других ощущение, будто они беременны подобно женщинам и вот-вот должны родить, третьи слабеют руками и даже ложку держать нормально не могут без посторонней помощи. И все эти пять ночей не прекращается резня: перешедшие рубежи коннахты или, что реже, лагены с муманами, нападают на лишённые мужской помощи селения, убивают, уводят в рабство. Женщины, прошедшие воинское посвящение собираются в колесничные отряды. Друиды, где чарами, где мирным путём, а где и оружием поворачивают непрошенных гостей вспять, если, конечно, вражеские друиды не оказываются сильнее.

А наши дозоры, едва враг переходит рубеж, устраивают им кровавую баню. Чтоб не расслаблялись. Через пять ночей все наши наконец-то приходят в себя, и тогда коннахтам, но уже на их земле приходится несладко. Поэтому мы и хоронимся в коннахтских лесах и любого коннахтского воина, свернувшего с прямой дороги и подошедшего к рубежам слишком близко, режем, когда втихаря, когда в открытую. Многие понимают, что этим делу не поможешь: этим наша вражда с коннахтами растёт и крепнет. И удастся ли нам когда-нибудь окончательно замириться?

Да и не в моих силах совершить это замирение.

А что, разве мы с коннахтами по одиночке не братались? Братались. Только не кровью: кровью с иноплеменником брататься нельзя, не ровен час, в бою схлестнётесь – что тогда? Вот Сетанта с Фер Диадом сыном Дамана побратались, и что из этого вышло? Ничего хорошего.

Но вот, в ночь Самайна ты в разъезде натыкаешься на порубежника-коннахта, несущего службу равную твоей – вы выкладываете вокруг себя круг из камней, один на двоих! И когда вы вдвоём бодрствуете всю ночь, читая за себя и друг за друга охранные молитвы, то почти физически ощущаете за пределами круга Дикую Охоту Туатха Де Дананн, преследующих прорвавшихся в наш Мир фоморов… Это разве не братание? По крайней мере, это гораздо лучше, чем по-пьяни мешать кровь с единоплеменником, который в решающий момент может рвануть за подвигами и не прикроет тебе спину.

Я отвлёкся: возвращаемся назад. Я боялся, как бы они не перешли рубеж. Всё, как никогда серьёзно. Если при Похищении Медб не поддержал никто из не-коннахтов, кроме нескольких подкупленных ею туата-ригов из муманов и лагенов, то сейчас… Сейчас, если «язык» не соврал, с ней Лугайд и Эрк. А это уже не шутки.

Видел я, конечно, этого Эрка. Чуть что, так отца вспоминает: «мой папа то, мой папа сё». А что его папа? стоило тому выйти против Сетанты – не стало воителя Кайрпре. Медб умеет выбирать орудие мщения: взяла Эрка на воспитание в Круахан, взрастила в нём ненависть к убийце отца. Теперь Эрк сидит игрушечным ард-ригом в Темре, которую любезно оставил лагенский гарнизон по приказу Лугайда, сына Куроя МакДаре. Риг-друид ближних муманов Курой оставил после себя очень опасное потомство, потому что Лугайд был избран ригом лагенов после почившего Месройды сына Дато, конечно же, не без участия Медб. Естественно, он желает достойно отплатить своей покровительнице. К тому же, Лугайд один из тех многих, кто спит и видит, как пускает кровь ненавистному Псу из Махи. Теперь даже не знаю, было ли для Сетанты лучшей участью пасть от руки великого Куроя или из ночи в ночь ожидать мести любого из десятков родичей убитых им врагов.

Странные разговоры велись об этом Лугайде. Многие даже считали, что по славе и величию он может затмить уладского Пса. Не успев родиться, сын Куроя, уже возмужавший, стал собирать вокруг себя людей, искренне веривших, что Ди подарили Эрину нового героя. Говорили, что Курой, позаботившись о безопасности сына, передал его на попечение Младшим Ди, наказывая вернуть его в Мир Людей через две-три зимы, но не младенцем, а уже взрослым мужчиной. Что ни говори, им это удалось.

Я помню нашу первую встречу на рубежах, у подножья Слиаб Фуайт. Мы с Мендом и его малой дружиной только что отбросили из Конолада Сенлайха-Арада с его тростниковыми неучами. Сидели, ели мясо, пили пиво. Уже спускались сумерки…

…-Да, Менд, ловко ты того здоровяка уложил! – ещё одна обглоданная кость полетела в костёр. – Такой ударище, что я даже не знаю…

- Что тут говорить?! Сам же видел: прёт на меня, глаза краснючие, слюна с рыла свисает. Ну, я его со страху вместо того, чтобы мечом – кулаком в висок и саданул… Мозги, скажу я вам, на ощупь омерзительны.

Взрыв хохота потряс ущелье.

- Зато у тебя, Конал, тоже удар не плох, совсем не плох. Это ж надо было башкой Анлуана Кету в грудь угодить! И главное, насмерть!

- Куда целился, туда и угодил.

- Давай, расскажи этим необъезженным, как мы тогда повеселились!

Конал, допив пиво из медной чаши, вытер рукой усы, откинулся на траву и начал расмашисто вещать. Молодые воины из малой дружины Менда, многие из которых без году неделю прошли посвящение, приготовились ловить каждое слово бывалого Конала Кернаха.

- Был я, значит, на охоте, кабанчика одного гонял. Да так гонял, что забежал кабанчик к лагенам.

Новый взрыв хохота взвился к небесам.

- Ну, я не растерялся и за ним. Но кабанчика я так и не догнал, юркий был, зараза. Тут мой возница, замечаю, нос то и дело морщит. Спрашиваю, что случилось. Довар, давай ты.

- Конечно, как тут нос не начнёшь воротить, - продолжил коналов возница, если вот уже третий день на колеснице болталась голова Анлуана-коннахта, на которой пировали мухи, слетевшиеся, наверное, чуть ли, не со всего Эрина.

От молодёжи послышались восторженно-уважительные звуки: многие знали, что Анлуан много лет наводил страху на уладских порубежников.

Довар продолжал:

- Этому-то мозгодробителю, - указал на Конала, - всё равно. Он за зверем в леса припустил на своих двоих, а мне – майся по трактам одному на колеснице, и ещё с этой башкой. Было б масло, тогда другое дело.

- Но масло закончилось, - это снова Конал, - и мы решили выручить хоть небольшой горшочек в ближайшем селении. Заезжаем в первый попавшийся на тракте дом приютов – глядь, а мы, оказывается у лагенов. А, я это уже говорил… И, главное, как на ихних порубежников не наскочили – вот что странно.

- Спят лагенские порубежники, - пошутил Менд, - сладким сном младенца.

- И тут, - продолжил Конал, - мы узнаём от хозяина дома приютов, что улады там уже проезжали. Стали расспрашивать поподробнее. Оказывается, Месройда Лагенский позвал к себе в Кашель нашего Конхобара и Айлиля с Медб. Мне стало жутко интересно, что же там намечается, и на рассвете мы отправились в Кашель. По дороге, расспрашивая людей, поняли, что всё действительно не так просто, как казалось на первый взгляд: Конхобар – об этом я уже слышал раньше – ужасно хотел себе Альбе, боевого пса Месройды. Того же хотели и риги коннахтов. Вот Месройда МакДато и решил их всех собрать вместе, чтобы, наверное, хоть как-то этот вопрос решить.

- Да, просто так они бы и не встретились, - снова вставил Менд. – Наверное, старушка Медб до сих пор видеть не может своего бывшего муженька, нашего рига. Они, пока не началась вся эта заваруха с дележом кабана, так и зыркали друг на друга.

- Давай обо всём по порядку, - предложил Конал, и Менд утвердительно кивнул: продолжай, мол. – Так вот, приезжаем мы в Кашель, а там наши с коннахтами уже пировать сели. Я уже думал, как всегда присоединиться и под шумок устроить небольшую драку с кем-нибудь из коннахтов. Но меня опередили, драка уже намечалась. Вошёл и вижу: на столе лежит мой не пойманный кабанчик, уже убитый и зажаренный, а над ним размахивает ножом Кет сын Матаха и наших стыдит: что он и того кромсал, и этого заставлял когда-то бежать с поля боя. Кускрайд Заика весь красный сидит, шрам чуть ли не синим отливает, у Мунремура жилы вздулись, вот-вот шею разорвут, Эоган, туата-риг Ферманага, взглядом пол сверлит. Конхобар тоже слегка ёрзает, а Айлиль с Медб довольны изрядно… Кет на меня посмотрел, вижу, приуныл малость. Что, спрашиваю, без меня кабанчика делим? А я, говорю, между прочим, его две с половиной ночи по лесам гонял. И все видят: не вру, меч мой острием против меня не обращается, висит себе спокойненько. И тут Кет заявляет, что если бы здесь был Анлуан, он бы мне рот заткнул. Довар сразу понимает, что надо делать дальше, и приносит мне голову Анлуана. А я со всей силы кидаю её в Кета. Тот навзничь, и кровь горлом. Мне стало весело. Вскакиваю под всеобщую тишину на стол и начинаю делить кабана. Наши уже приободрились, Конхобар – тот вообще расцвёл, думаю, наградит потом, если живы вернёмся. А я отрезаю хвост себе на память, передние ноги кидаю в коннахтов, всё остальное пододвигаю нашим: ешьте, мне не жалко.

- И ведь не попировали, как следует! – зло сплюнул Менд.

- А ты думал, что они мою выходку так и оставили бы?! Месройда Лагенский, тот хитрющий; я его лишь мельком сбоку увидел, а стоило мне на стол запрыгнуть, так того и след из зала простыл: разбирайтесь, мол, ребята, сами. Завязалась, в общем, драка, затем плавно перетекла во двор. Рублюсь я, значит, и вижу, что-то большое и белое рядом со мной коннахтов валит и грызёт. Оказалось, это и есть тот самый Альбе, из-за которого весь сыр-бор. Месройда его спустил с цепи, он нашу сторону и принял. Потом, когда коннахты побежали, пёс нагнал колесницу Айлиля и Медб и – сам видел, да и Менд не даст соврать – просто врос зубами в дышло. А колесница эта больше, чем другие, вот и начала тормозить, пока Ферлойг, возница, пса мечом не рубанул по шее: туловище на земле осталось, а голова от дышла так и не отвалилась… Жалко пёсика.

Ненадолго воцарилось молчание, которое прервал голос Менда.

- Давайте выпьем за Альбе, боевого пса Месройды МакДато Лагенского, волей провидения не доставшегося никому из иноземельных ригов!

- За Альбе! - вторили тосту остальные, и пива стало еще меньше.

- А знаете, - заговорщически произнёс Довар, возница Конала. – У лагенов ходят слухи, будто Курой МакДаре, риг муманов, вобрал в себя душу этого пса и стал от этого ещё могущественнее, чем раньше.

- Быть такого не может, - отозвался кто-то. – Это ж где видано, чтобы человек с душою пса жил?

- А кто тебе сказал, что Курой человек? – ответил Довар. – на то он и Красный Пес, Курой, чтобы ужиться с душой ещё одного пса.

- Действительно, есть такая легенда, - Менд полулёжа опёрся на локоть, наблюдая за поднимавшимся вверх дымом от костра. Лёгкая, почти невесомая пелена таинственности наползала на него. – Жил в стародавние времена Великий Пёс Ку. Жил он и набирал силу, когда не было здесь, на Зелёном Эрине ни Ди, ни фоморов, ни даже праматери Кессаир. И настолько разросся Великий Пёс, что уже Вселенная не могла вмещать его. Тогда Перворождённый Черный Дракон Сарф, в котором воплощалась вся Вселенная, расщепил Великого Пса на мелкие частицы, до этого благословив его своитм дыханием. И вот теперь, когда рождается мальчик, и дают ему имя, в котором заключено слово «пёс» – «Ку» или «Ко», значения не имеет – то в такого мальчика вселяется частица великого Пса и срастается с душой.

- И что же, ты хочешь сказать, что раз в моём имени, в имени рига Конхобара и многих других есть слово «пёс», то мы, как бы части этого Духа? – спросил Конал.

- А я почём знаю? - отозвался Менд, мигом скинув с себя тонкий ореол таинственности. – Мне эту легенду мать рассказывала, когда я ещё под стол пешком ходил, и крыс в подполе фоморами считал.

- Фоморами? Ха-ха! – шутка всем понравилась.

… И тогда появился Сетанта. Я в то время ещё не понимал, кому может взбрести в голову мысль тащиться в такую темень, ища приключения, да ещё на рубеже с коннахтами. А потом понял: этому в голову может взбрести что-нибудь и похлеще.

В свете костра мы вначале услышали колесницу, а потом, когда все уже уцепились за рукояти мечей и древки копий, увидели спрыгнувшего с колесницы курносого косматого мальчугана лет одиннадцати, низкого роста, однако, довольно крепкого телом, с большими, в пол лица, глазами. Возницу, прибывшего с ним, я знал: это бы Ибар, весьма уважаемый в Эмайн-Махе колесничий. Как всегда строгий, опрятный, насколько это позволяла дальняя дорога: всё тот же благородный взгляд, тот же косой ворот лейна, широкая повязка на лбу.

- Отставить! – раскатисто произнёс Менд, и мечи были вложены в ножны. – Мир тебе, Ибар сын Риангабайра! Мир тебе… незнакомый юноша!

- С миром и пришли, - устало завершил Ибар многовековую формулу приветствия, тут же принявшись деловито распрягать коней. Обратился к мальчику: - Я же говорил тебе, что это наши, а ты не верил, уже меч хотел вытаскивать… Теперь убедился?

- Ух ты, настоящие порубежники! – восторженно и довольно искренне воскликнул юнец. И, бряцая оружием, направился к нам. Всех обошёл, тщательно разглядывая. Нас это развеселило.

- Откуда он у тебя такой, Ибар? – хохотнул я. – И откуда у него оружие?

Кто-то из наших уже усадил мальчугана со всеми, вручив копчёный бараний окорок, который тот принялся торжественно и с аппетитом поглощать.

- А ты сам у него спроси, - отозвался Ибар, - много чего услышишь.

- Эй, молодой человек, ты чей будешь?

- Сетанта я, сын Суалтама из Айрдига, - прожевав, отозвался тот.

Мы с Мендом переглянулись.

- А маму твою, случайно, не Дейрдре зовут?

- Да, моя мама – Дейрдре дочь Несс, сестра рига Конхобара, жена туата-рига Суалтама сына Ройга.

- А годков-то тебе сколько, ригов племянник? – осторожно спросил Менд.

- А вот столько, - и Сетанта выставил вперёд жирные руки, оттопырив восемь пальцев, три загнув полностью, а еще один только наполовину… Великие Ди, да у него по шесть пальцев на каждой руке! Я едва сдержался от возгласа, оглядел остальных, не заметили? Кажется, нет. Поехали дальше.

Восемь с половиной зим. Что-то тут не так. Ведь на вид ему дашь все одиннадцать.

Ибар будто прочитал мои мысли:

- Помнишь, в Махе на детской половине сказывали, один пострел всех остальных мутузил, да так, что не он у них, а они у него – все, даже те, кто старше – защиты испрашивали. Так это он и есть. Сам иногда видел – конюшни ведь недалеко – если этот приходил на детскую площадку, да ещё с шаром под мышкой, то всё: остальной детворе день был испорчен. Синяки, ссадины, слёзы, одного вообще чуть не прибил. А у самого ничего, ни одной царапины.

- Слушай, Ибар, - баранья кость была оглодана со всех сторон, - ты мне что, нянька, что ли? Они сами виноваты. Там Филамайн, толстый такой, есть – это Сетанта нам говорил – вредный вообще; ну и что мне с ним, дружить, что ли, если он задирается и других против меня настраивает? Мало ли, что его папа тута-риг Дал-Риады?! Мой папа тоже туата-риг, и он самый лучший!

Мы все как-то попритихли. Необычно было наблюдать за этаким чудом. Вспомнил себя в его годы… нет, в восемь зим и я сдачи давал, но чтобы уже носить меч?.. Мы с Мендом поняли – это не сын Суалтама, Дейрдре была беременна ещё до свадьбы. Уж не постарался ли здесь кто-нибудь из… Ди? Очень даже не исключено, зная неприступный характер Дейрдре. Да и Конхобар, хоть и спал с родной сестрой, когда та уже выросла, тоже, скорее всего, был не при чём: слышали мы, какие уроды от кровосмешения рождаются.

А этот Сетанта далеко не урод, ну необычный немножко, пальцев на руках на два больше, а так нормальный мальчик, просто выглядит старше своих лет… Да нет, не такой уж он и нормальный. Что-то непонятное исходило от него, какое-то внутреннее свечение, и хотелось сесть к нему поближе, заговорить.

- А меч у тебя откуда, молодой Сетанта? – спросил я.

- Меч? А, это подарок. Кузнец Кулан выковал.

- Кто?! – мы с Мендом воскликнули это почти одновременно.

- Кулан, достопочтенные всадники, - произнёс за мальчугана Ибар, потому что тот уже решил приговорить вторую баранью ногу, успевая слизывать жир с ладоней и запястий. Жир затекал за позолоченные браслеты, которые всегда были признаком близкого родства с пятинным ригом. Ибар, управившись с конями и выгрузив из колесницы при пасенную снедь и нехитрый скарб, присоединился к нам и тоже принялся за еду. – Тот самый Кулан, который, говорят, до сих пор выполняет заказы Туатха Де Дананн, если Ди-Кузнец Гоибниу слишком занят.

- Кто-то говорит, что это сам Гоибниу и есть, - отозвался в пустоту Менд, и внезапный порыв ветра вызвал низкий свист между скалами.

Я знал, что, во всяком случае, простой смертный с заказом к Кулану пойдёт лишь в сопровождении высшего друида – мало ли что! В плохом настроении кузнец, говорили, может и молотом запустить и не посмотрит, что ты там глава септа или ещё кто-нибудь. Несколько раз мне доводилось видеть Кулана: высокий, худой, поджарый, с копной кое-как стриженных волос, но обязательно бритый, длинные руки, длинные пальцы и… древние глаза. Кто-то говорил, когда дед рига Конхобара, Отец Салбуйд, был ещё молодым всадником, Кулан уже жил на земле уладов и славился своим оружием на весь Эрин.

Чудо-кузнеца любили и боялись. Конхобар вот уже сколько лет, как в своё время и его мать и дед, любезничает с Куланом, делает всё, чтобы тот не прогневался за что-нибудь и не перебрался к лагенам, или того хуже – к коннахтам.

- Как это произошло? – Менд, наверное, ещё не совсем верил в услышанное. Как и я. Ведь мало кому из ныне живущих удалось получить от великого кузнеца даже наконечник для стрел, не говоря уже и о мече.

- Да очень просто, - чавкнул Сетанта. – Кулан подошёл к Конхобару и сказал: «Дай ему свой меч, он нашёл себе хозяина».

Мы в недоумении посмотрели на Ибара.

- Да, всё было именно так, - и улыбнулся. – Ваши выражения лиц, благородные, это ничто по сравнению с тем, что творилось в теми, кто всё это видел воочию.

- Да я с этим мечом всё равно раньше…, - начал было Сетанта, но тут же осёкся.

- Ну-ка, ну-ка! – мы с Мендом решили, что мальчуган замалчивает что-то важное.

- Снился он мне, короче, - закончил Сетанта. Было видно, что он смущён.

Что-то скрывает от нас этот мальчик-загадка.

Ибар, не обративший на это никакого внимания, продолжал:

- Был недавно у Кулана пир. Конхобар с Катбадом уже сколько лет кузнеца дарами забрасывают, вот он и решил любезностью на любезность… Поехали. И этого, - он указал на закутавшегося в свой брэт Сентанту, - захватить с собой решили: диковинкой похвастаться. Он ведь сильней взрослого мужчины: если за пояс возьмёт, повалит обязательно. А он не поехал со всеми, заигрался в мяч или ещё что-то, впрочем, не важно.

- Именно в мяч! - гордо заявил Сетанта.

- Кулан всех в дом завёл, ворота запер и пса с цепи спустил охранять. Мы пируем уже долго, многие хорошо уже напились. Как вдруг слышим во дворе лай, крик… Выбегаем, видим такую картину: пёс куланов с бронзовым мячом в челюстях лежит с разбитой головой, крови – море. А рядом Сетанта стоит, отдышаться не может.

Я много слышал о кулановом псе. Говорили, он девятерых рвёт, пока стрела по воздуху летит. Кельтхар признавался, что в одиночку не стал бы с ним бороться. А тут какой-то пострел и без оружия?!

- Все стали охать, ахать: «Какой мальчик сильный!», - продолжил рассказ Ибар. – А Кулан стоит, под нос ругается. Потом подошёл к Сетанте, в глаза заглянул и спрашивает. Таким голосом спрашивает, что мне, например, жутковато стало. «И что я теперь без охранника делать буду? – говорит. – Хозяйство у меня большое, а ты, пострелёнок, моего единственного пса убил». Этот, Сетанта, глаза потупил, покраснел весь и тут же говорит: А давай, мол, я вместо него тебе служить буду. Пока не найду такого же щенка и не выращу его, буду твоим псом. Вот и зовут его теперь Псом Кулана, Кухулином.

Мы с Мендом переглянулись. Оба поняли друг друга без слов: дело пахнет посвящением. Только это посвящение не было ни воинским, ни колдовским, ни ремесленническим. Оно было…

- Скажи-ка, Ибар, - я взглянул на уже мирно посапывавшего мальчугана, - а небылицы, слухи какие-то этой истории начали ходить?

Ибар на мгновение задумался, отпил вина, взглянул вверх, на малозвёздное небо.

- Небылицы? Да, пошёл тут один слушок. Что пёсья душа переселилась в тело своего убийцы. Сетантино, значит, тело.

Я улыбнулся. Теперь всё вставало на свои места.

Ещё один Пёс

Пёс Кулана из Эмайн Махи.

Или просто: Пёс из Махи.

Филид Амаргин, мой отец, говорил, что чем выше происхождение души, тем ответственнее её жизненный путь. И тем более серьёзны и даже унизительны испытания, выпадающие на её долю. Значит, кто-то из Ди здесь всё-таки постарался.

Ну, постарался, и хорошо: не моё это дело, чужих родителей искать. Знает Сетанта о том, кто его настоящий отец – хорошо, не знает – тоже не страшно. Меньше знаешь – лучше спишь.

Он и спал, новоиспечённый Пёс восьми зим от роду. И волосы его дерзко отливали пламенем костра. «Чёрные блестящие волосы у него от матери, - подумал я. – Солнце, Око Луга, не знаю, как сейчас, а раньше любило отражать свои лучи в волосах Дейрдре».

…Око Луга…

Сетанта повернулся на другой бок, пробормотав во сне что-то невнятное. Раскрылся. Ибар встал со своего места и укрыл мальчугана второй половиной брэта. Я успел разглядеть три цвета клетки в которые он был выкрашен. Один из них – жёлтый, цвет Ди. Ну что ж, многие носят на брэтах жёлтую клетку.

- Это не мальчик, это ураган, - вздохнул Ибар, снова усевшись перед костром. – Молодёжь, никто им не указ, никого им слушать не надо, всё сами. И главное, ничего в голове не держат. Вот, прибежал ко мне: Ибар, поехали, меня Кулан отпустил, а риг дал твою колесницу. Я ему: куда?, а он: как куда?! на рубежи! Хочу познакомиться с дядей Коналом Кернахом. Ты ведь, получается, ему двоюродный дядя, Конал?

Я кивнул. Моя мать приходится Дейрдре родной тёткой.

- Ну вот, представь, - продолжал Ибар, - он полторы ночи от Эмайн-Махи до вас бегал наперегонки с колесницей, песни пел, веселился. Насилу уговаривал его привал делать. А теперь? даже не спросил, кто здесь Конал Кернах.

При этом Сетанта смешно рыгнул во сне и инстинктивно придвинулся поближе к костру.

- Ладно, - Менд тоже принялся закутываться с брэт. – Поболтали, и спать: завтра коннахты снова могут нагрянуть. Арад, - приказал он одному из своих дружинников, - ты на посту до восхода.

- Есть! - отозвался тот.

- Молодёжь!.. – снова произнёс Ибар. – Приедем в Маху, попрошу рига, чтобы на будущее определил этому сорванцу в возницы Лойга, моего меньшого братишку. Он не намного старше Сетанты – найдут общий язык. Надеюсь…

Утром меня кто-то бесцеремонно толкнул в бок. Это был Сетанта. Мгновения хватило, чтобы прислушаться и определить: врага поблизости нет, и я решил всё-таки досмотреть свой сон, но не тут то было. Второй толчок оказался сильнее. Сетанта сидел подле меня на корточках и с интересом рассматривал голову коннахта, которую он мгновением раньше выдернул из-под моего колена. Мне вдруг захотелось отвесить мальчугану оплеуху.

- Писать можно там, - рука указала в неизведанном направлении.

- Чего-чего? А, не, я не про это. Дядя Конал…

- Можно просто «Конал». Чего тебе… племянничек?

- Я тут подумал… Мне, это, Кулан меч разрешил испытать. Срок семиночь с половиной, потом – обратно, службу вместо пса дальше нести. Позже вернуться не могу. Слово дал.

- А я-то тут причём? – почему-то я твёрдо понял, что сегодня уже поспать не удастся.

- Да ты бы… да вы бы все отдохнули, что ли? Я тут вместо вас, если что, поохраняю.

Я прыснул. Сон стал понемногу проходить.

- А нам что прикажешь делать, чудо-ребёнок, когда на тебя куча злых дядек налетят? – съязвил я. – Вернуться в Маху и сказать, что рубеж победоносно охраняет Сетанта сын Суалтама восьми с половиной зим от роду?

Сенатна понял, что над ним смеются, зло закусил губу и отошёл.

Солнце ещё только поднималось. В горах, наверное, скоро начнёт таять снег.

Я услышал, как Сетанта разбудил Ибара и велел готовить колесницу. Ибар с великим ворчанием поднялся и принялся за дело. Подошёл Арад, часовой.

- Конал, а мне что делать?

- Ничего не делать, - пробурчал я, поднимаясь. – Он сын туата-рига и мой племянник – я сам его и остановлю. Эй, Сетанта! – позвал я мальчугана. – Ты куда собрался?

- На полдень, - был ответ.

- И что ты там потерял?

- Я же сказал, меч испытать надо.

Проходя мимо Довара, я украдкой толкнул его, и тот без намёков сразу все понял.

- Давай наперегонки, Сетанта? Если ты победишь, езжай на все четыре стороны, если я – из лагеря без моего ведома ни на шаг.

Он ребёнок, значит, с ним нужно играть.

Колесницы были готовы, лошади взнузданы, возницы и воины – на местах. Я украдкой подмигнул Ибару: поддавайся, мол. Тот утвердительно моргнул.

Поначалу шли вровень, долго шли. Но вскоре Сетанте это всё надоело, и он…

- Ты куда полез, негодник?!

Сетанта, уцепившись одними ногами, свесился с борта колесницы, зацепил увесистый булыжник и метнул его в мою сторону. Камень попал в ярмо и переломил его надвое. Довар мигом спрыгнул на землю и побежал ловить освободившихся от кнута лошадей, а я, поминая все гончих Нижнего Мира, невольно провожал взглядом удаляющуюся колесницу Сетанты.

А к вечеру они вернулись, и Сетанта с гордым видом позволил всем нам полюбоваться тремя отсечёнными головами с ещё не запёкшейся кровью. Мы с Мендом, не на шутку изумившись, узнав в них троих братьев МакНехтов, с которыми не раз сталкивались у хребта Слиаб Мордуйн.

Так и жил в Эмай Махе Сетанта-Кухулин, чудо-мальчик. Вернее, жить он там стал зимы через две, когда, как и обещал, вырастил нового пса для кузнеца Кулана. Но прозвище «Кухулин» прочно за ним закрепилось, хотя Сетанте оно не нравилось.

Мы вместе служили на рубежах, вместе гостили дома, вместе напивались до беспамятства и с удовольствием на утро следующего дня слушали от других возмущённо-восхищённые рассказы о наших похождениях накануне. И веселились от души.

Сетанте в его десять на вид давали все четырнадцать. Однажды он, уже будучи совсем навеселе – сам не упомню, почему – вдруг рассвирепел за что-то на Конхобара. Или в состязаниях тот запретил ему участвовать или на пир не позвал – сейчас уже не важно.

Важно, что Сетанта рассвирепел, аж дым от головы пошёл. Глаза выкатил, зубами лязгает. Я одно тогда понял: с человеком такое никогда не произойдёт. Дело было где-то в пригородном доме приютов. Прыгнул Сетанта в колесницу, вожжами щёлкнул и – стрелой в Маху.

Я тоже – в колесницу и за ним. Вижу: отставать начинаю. Решил уже: поспею к самому худшему. Потом проезжаю ещё немного, заворачиваю на Эмайн-Маху и вижу: лежит на солнышке разомлевший Сетанта, а вокруг него десятка три молодых женщин и девушек из города и окрестностей.

Оказывается, наш чудо-ребёнок решил срезать путь и наткнулся на заводь, где женщины себе купальню устроили. Ну, Сетанта с управлением не справился и угодил прямо в воду, аж пар над заводью пошёл до рези в глазах…

Падок стал он до женского пола, не по возрасту падок. Пол этот, в принципе, не так уж сильно возражал. Даже моя Ниам стала на него заглядываться. Бывало, на пиру к нему подсядет, локон на палец накручивает, пиво в рог подливает.

Я ей заявил, немного погодя:

- Будем разводиться, раз тебя на мальчиков потянуло!

А она мне в ответ:

- Да этот мальчик вас всех за пояс заткнёт!

Так обидно стало…

Оказывается, другие жёны тоже запали на Сетанту. И чего они в нём находят? Маленький, невзрачный, ноги кривоваты, кожа смуглая, как у фирболга… Однажды спьяну решили пойти его проучить. Все: и Кускрайд, и Кельтхар, и Мунремур, и Менд. Подговаривал, естественно, Брикрен. Я вовремя спохватился и – наперерез.

- Не сметь! – говорю. – Если наши жёны налево ходят, значит, мы сами виноваты. А племяша моего ни мизинцем. Всё! пошли спать.

Вот почему мы все, как один, обрадовались – и мне, например, за эту радость почему-то было стыдно –, что Конхобар с Катбадом отправляют Сетанту в Страну Теней, к Великой Скатах. У нас всегда говорили, что те, кто прошёл обучение у Скатах – с самими Ди накоротке. Старики рассказывали, что раньше многие из Эрина учились у этой воительницы боевой премудрости.

- Пообмельчал народ, - говаривал мой отец Амаргин, сам в молодые годы, где чарами, а где оружием, заваливший какую-то мощную тварь. – Где им теперь к Скатах пройти! Чтобы попасть в Страну Теней, в Нижний Мир, нужно знать свои страхи.

Я, например, так и не решился за всю жизнь пройти по Мосту Лезвия, а Сетанта – ничего, предложили, даже глазом не моргнул.

- Почему бы и нет? Поеду! Только нам с Лойгом одним скучно в дороге, мы уже про всё наговорились. Конал, (он только недавно, наконец, перестал называть меня дядей) поедешь с нами до побережья? Давай, соглашайся! Конхобару как раз к фирболгам нужно за новыми заложниками, вот и сгоняешь с ним. Я только спрошу его, ладно?

Риг согласился:

- Ну, если так, тогда хорошо. Очень хорошо. Не придётся много телохранителей брать с собой.

…Он был тогда ещё ничего, риг Конхобар. Молодой, наивный, как все мы. Во всяком случае, мне так казалось…

А вернулся Сетанта через год уже другим. Нет, вёл он себя как обычно, но больше как-то по-взрослому, хотя ему еще пятнадцати не было. Больше смеялся, меньше говорил. Но смеялся в пустоту.

- Такой смех, - сказал мой отец, - у тех, кто знает своё будущее.

И мне стало не по себе.

Сетанта женился на Эмер, дочери Форгала, но что-то у них не заладилось, и он стал ходить налево. По нашим жёнам. Нет, мою Ниам он не трогал, она стала ему кем-то вроде старшей сестры. Она, может быть, и хотела его соблазнить, но сам Сетанта ценил меня достаточно высоко и не позволял себе лишнего. Ниам, скорее всего, это понимала и старалась не провоцировать моего племянника. А я… А что я? Я любил свою жену, а Сетанта был мне, как брат, как сын. Убить его, потому что Ниам добрую часть своей страсти расходует с ним в разговорах, а не со мной в постели?

Когда много позже я возжелал его новую женщину, Бланайд с Инис Фалга, Сетанта позволил мне с ней цединиться. Он всё понимал, этот необычный Пёс из Махи, и поэтому я всегда старался понять его.

Но Сетанта всё равно стал другим после возвращения от Скатах, я чувствовал это. Однажды в очередной раз мы вдвоём напились, и он неожиданно произнёс:

- А знаешь, Пёс, у меня там, в Стране Теней, сын остался, сейчас ему, наверное, уже полгодика. Коннлайхом назвали, ещё один Пёс будет. Айфе когда его родила, я вначале ничего не понял, а потом стало как-то не по себе, будто тебя сковало по рукам и ногам, и ты двигаться не можешь… Я сбежал, лишь кольцо со змеями оставил ей на память, и всё. Значит я трус, да? Я ответственности испугался.

- Ты хочешь туда вернуться, Пёс? – спросил я.

Он долго молчал.

- Нет, не хочу. Я действительно боюсь…

- Нижний Мир никому не прощает малодушия и неумения справиться с собой, - часто произносил мой отец после окончания очередного обряда дигетал до кенайб. – Нижний мир сам придёт и потребует ответа, и если ты не дашь ему оного. Он заберёт у тебя то, что могло бы стать самым дорогим.

Через тринадцать зим, в прошлом году, сын Сетанты, Коннлайх, прибыл в Эмайн-Маху, и, не называя себя, вызвал своего отца на бой. Кухулин его узнал лишь после боя, мёртвого. По кольцу на пальце. Со змеями.

Вот тогда Сетанта и запил по-чёрному. Напьётся, возьмёт колесницу и укатит из Махи. А через пару ночей из ближайших, а когда и из отдалённых, селений начинают доходить вести: налетел весь такой красный, в клубах дыма, один глаз навыкате, другой западает. Всё пожёг, всё порушил, кого-то пришиб. Кто это? Конечно же, Кухулин!..

…Так исчезал герой. Исчезал, потому что люди больше не любили его.

А как Сетанту раньше встречали с разъездов! Как на руках носили! Моя тёща спечёт чего-нибудь и сразу к нему домой: «Надо Сетантику вкусненькое понести. Сетантик любит вкусненькое!»

Он был задирист и скор на гнев. Если что-то шло не так, как он хотел, сразу в крик или в драку. Или просто куда-то уезжал. Но и в соревнованиях Псу из Махи ни в чем не было равных. Я про сражения уже не говорю. Он во всём был лучше других.

Теперь же Пёс из Махи не участвовал в соревнованиях, не ходил на пиры – всё пил и пил. На кургане сына. Когда в одиночку, когда со мной. Перед моим последним отъездом мы сильно повздорили. Пустячное дело, но никто из нас друг другу так и не уступил. Я отбыл на рубежи, а Сетанта остался.

Как теперь выяснилось, ненадолго.

Земли уладов были уже за спиной, когда мы налетели на лагенский разъезд (на коннахтской земле?!). Их было четверо, двое на колесницах, двое пеших, все тяжело вооружены. Я выиграл по времени: оба колесничных полетели на землю с копьями в рёбрах. Пехотинцы, малые непугливого десятка, выхватили мечи и бросились вперёд. Мне было некогда соревноваться с ними в ловкости движений, и, подпустив поближе, я спрыгнул на них прямо с дышла. Расчёт оправдал себя: один упал с рассеченной шеей, второй…

Второй застыл, как вкопанный, и это было мне на руку. Я схватил его за пояс и кинул наземь, отбросив в сторону его оружие. Приставил клинок к лицу.

Он к тому же оказался из понятливых:

- Мы не переходили рубежей! Пёс из Махи сам налетел на нас.

- Почему-то я не верю в твои последние слова, - сказал я и нарочито стал отводить меч для хорошего замаха. За моей спиной Довар и оба лагенских возницы преспокойно осыпали друг друга проклятьями: значит, лагенские всадники уже скончались. А Клятва Возницы запрещала всем троим принимать участие в бою и сражаться между собой.

- Нет-нет, постой, не убивай меня! - поверженный закрыл руками лицо (сдали у парня нервы,- решил я).- Я скажу! Его выманили друиды… сыновья Калатина («снова это имя! по-моему я даже вспомнил, откуда я его слышал… так, не сейчас, потом»). А наши войска сделали вид, что стоят друг против друга и как бы выставили двоих бойцов для схватки…

- Пёс из Махи их разнял… убил он их, убил!.. боец от лагенов был моим старшим братом… А потом трое МакКалатинов потребовали у Пса его копьё и…

- Неожиданно я услышал громкое ржание вдалеке. Глянул, присмотрелся. Серый! Серый, один из коней Сетанты.

Лаген ещё захлёбывался в объяснениях, а я уже был в колеснице.

- Гони, Довар! За Серым!

Серый не мог оставить Сетанту в битве, даже если бы сломалась колесница. Этот конь обученный, как и моя Красная Роса, сам кусал противников, втаптывал их копытами в землю. Но если Серый не сражается бок о бок со своим хозяином, значит…

[Филид Амаргин, едва дыша, нежно трогает пальцем утренние травинки, и капельки росы, стекая по ним, падают в маленькую чашечку с нанесёнными на неё огамами.

- Роса, вобравшая в себя свет первых солнечных лучей, даёт филиду вдохновение, - говорит он.

- Отец, скажи, есть ли вдохновение в битве?

- Бывает, Конал, но воину оно нужно не всегда.]

… Под грохот в моей голове спешно выстраивалась следующая картина:

Морок выманил Кухулина за рубежи. Почему был применён морок, и почему для одного Кухулина? Значит, им – Лугайду, Эрку и Медб – нужен был только он. Итак, Кухулин достиг…

Серый вёл нас в сторону от Мид Луахайр, по Равнине Могна.

… достиг Мид Луахайра, предположим; перешёл рубеж и был встречен войсками коннахтов и лагенов, делающими вид, что готовы схватиться друг с другом.

- Он сворачивает! – прокричал Довар. Действительно, Серый повернул на восток.

Дальше: он их разнял. Потом подскочили эти… МакКалатины. Вспомнил: Кухулин при Похищении, кажется, забил какого-то Калатина и нескольких его сыновей. Значит, остальные отпрыски удалились в Рощу. И, скорее всего, в коннахтскую. Хорошо, с этим разобрались. Получается, что кто-то из этих потребовал у Кухулина копьё и, небось, гламдицином пригрозил. Ха, размечтались! так Кухулин копьё и отдал! Ну, а если и отдал, то весьма дорогой ценой. Будь я на его месте, запустил бы копьё тупым концом друиду в живот – этого бы было достаточно. Но тогда… я всё понял. Хорошо придумано: Кухулин в порыве гнева – а какого воина не рассердит требование отдать оружие?! – зашибает друида, а оба войска «в праведном гневе» нападают на него.

Солнце за нашими спинами уже готовилось зайти за горизонт, когда вдали показалось озеро. Серый ускорил бег. Вскоре мы увидели менгир, устремившийся в небо. К стоячему камню был привязан…

[Рана обильно кровоточила. Чтобы не закричать Конал плотно сжал челюсти. Лиах-целитель тщательно обрабатывал тяжкий след, оставленный коннахтским клинком. Вошёл Сетанта, скинул кольчугу, на пару мгновений окунул голову в глубокую лохань с водой и рухнул рядом.

- Всё, Пёс, я их догнал. Ни один не ушёл. Можешь спать спокойно.

- Это шутка, да? Насчёт «спать спокойно»? – Конал весь скривился от боли: лечебные отвары жгли голое мясо открытой раны.

- Да, - просто ответил Сетанта.

- Спасибо, Пёс.

- Да что там! Если ты погибнешь первее меня, я отомщу убийце.

- Что ж, тогда с моей стороны можешь рассчитывать на такую же милость, - иронично заметил Конал.]

Я сразу понял, что это он: Серый, грустно опустив голову, уже стоял у обезглавленного тела с разрубленным до кишок животом.

Они схватили его, схватили живым. Уверен, что это им стоило доброй сотни людей, и когда Лойга уже не было в живых (если бы его не убили, он был бы здесь; да и убили-то его случайно), Кухулин сам держал вожжи одной рукой, а другой сёк мечом. Потом, наверное, полностью преобразился и – он это любил – пошёл прыгать по головам и спинам врагов.

Они схватили его и притащили сюда: была бы битва здесь, я бы это понял по трупам и обломкам оружия. Отрубили голову и унесли с собой. Судя по следам, немногим позже полдня.

Но кто рубил голову? Лугайд? Эрк? Сама Медб? Кто-нибудь – спокойно, Конал, спокойно! – назовите мне имя, и я начну за ним охоту!

- Конал! Конал! – я не сразу понял, что Довар окликает меня. – Конал, смотри!

Я прекратил остервенело барабанить кулаком по менгиру. Посмотрел. В воздухе появлялась человеческая фигура, и лучи заходящего Солнца, казалось, поддерживали её. Свет залил мне глаза, и я увидел:

… Окружённый сотнями бойцов и десятками колесниц, Сетанта стоит безоружный, привязанный к менгиру, из раны в животе кровь бурным потоком стекает на землю. Силы покидают Пса из Махи. Он смотрит на своих убийц – не победителей! – взором полным презрения и безнадёжности. Торжественно вздёрнула подбородок риганн Медб, смеётся Эрк, игрушечный ард-риг. Фигура в пурпурном брэте медленно, смакуя каждый шаг, приближается к Сетанте, берёт его за волосы, вынимает из ножен меч, и голова Пса из Махи падает на землю. Потом убийца – не победитель! – поворачивается к воинам, и я вижу его лицо.

- Хвала Лугайду, ригу лагенов! - кричат ему со всех сторон.

Солнечная фигура растаяла, едва само светило скрылось за горизонтом.

Теперь я знаю тебя в лицо, Лугайд сын Куроя! Ты не посмел сойтись в поединке с Кухулином, даже смертельно раненным. Преступник, ты прикончил его словно жертвенную корову. Большой честью для тебя станет бой с Коналом Кернахом! Потому что я уже сажусь в колесницу, и мы мчим на юг – твои войска хорошо утоптали тракт. Вы, наверное, пируете сейчас где-нибудь невдалеке от рубежей, а потом направитесь в Темру. Но ты туда уже не попадешь, потому что на рассвете я завершу охоту, вонзив меч тебе в глотку. А потом я сражусь с кем угодно из лагенов и коннахтов, и не важно, сколько их там будет.

И, может быть, следующей ночью, когда придёт время Самайна, кто-нибудь не напьётся вусмерть и увидит в сумрачном небе Дикую Охоту, проносящихся под звёздами Ди и павших героев, среди которых легко будет узнать Сетанту-Кухулина, и частица Великого Пса в обличье гончей будет нестись с рядом с ним.

И, может быть, в этот момент старая бан-фили Леборхам, дочь Ая и Адарк, перебирая священные огамы, остановится на той, где будут начертаны слова:

«Сладчайшие травы».

- Ну, вот и всё, - скажет старая Леборхам.

…И заплачет.

Мысли вслух

Собирай каирн (66), мой друг

И отмерь версту дороги.

Я нечаянно умру

В назидание немногим.

Я стихам не верю днесь,

Ныне верю только в Слово.

Те, кто ныне пепел здесь,

В круг принять меня готовы.

Собери своих людей

На дорожном перекрёстке;

Провожайте девять дней

И не ждите больше в гости.

Собирай каирн, мой друг;

Я не жив, я остываю.

Пусть падёт из древних рук

Путь, что двери открывает.

И тогда я унесусь

В край за морем, в край далёкий.

Недруги промолвят: «Пусть»,

А друзья вздохнут глубоко…

…тост, поднимаемый на первом пиру по наступлении Имболка (67), за тех, кто не пережил Тёмный период года – и братская чаша пускается по кругу…

Сруб был готов, наверное, со вчерашнего дня. Могучие брёвна – в другой раз загляделся бы. На них стоит колесница. Я помню все эти предметы. Вот носатый кувшин, из которого лилось пиво на пирах дружины. Вот трофейные поножи – пять пар – он ими очень гордился и всегда хвастался перед новыми гостями. Вот мечи и броня из его арсенала, простой жилет с передником из трёх слоёв дублёной кожи – первый доспех, подаренный ему отцом, туата-ригом Ройгом. Этот жилет был ему очень дорог, и в арсенале висел на самом почётном месте. А этот пояс с медными бляхами я так мечтал надеть на посвящение… Не дождался я ни пояса, ни посвящения: взвалил дубину на плечо и ушёл пешком в Эмайн-Маху. И о чём я тогда думал? О подвигах, о славе? Нет, какое там! Мне просто наскучила опёка родителей, нянек-воспитателей и всех прочих. Я захотел всем показать, что я уже не маленький. Показал? Показал… С лихвой. А что потом?

Потом завертелось, закружилось. Первые победы на рубежах, обучение у Скатах в Стране Теней, женитьба… любовь чужих жён, зависть их мужей – моих же товарищей и братьев по оружию. Теперь вот Похищение… завершилось.

Радуйся ныне, о Пёс Кухулин!

Напасть от уладов отвёл ты один!

Такую песню, вроде бы, уже складывают барды. Складывают, должно быть, тайком от Рощи, чтобы не уличили в «надругательстве над высоким искусством». Ведь это всего лишь переделка, а оригинал я сто раз на пирах слышал:

Радуйся, Луг, благороден и свят!

Ты от фоморов избавил Туат!

«Напасть от уладов отвёл ты один!» А если Суалтам сын Ройга, мой приёмный отец, не оказался бы со своей малой дружиной у своего дальнего лагенского родича, если бы его брат Фергус не предупредил, что войско Медб уже на подходе к Маг Муиртемне? Если бы они не прошли с мечами наголо по их тылам?

…Они шли красиво. Я всё видел с холма у брода Боанн: восемь колесниц и четверть сотни отборных тяжёлых пехотинцев – и левого крыла коннахтов как не бывало. Правда, не все дошли к броду… Суалтам был ранен в бедро, рана затягивалась медленно. Я встретил их на коннахтском берегу: мы опасались, что Медб пошлёт отряды в обход, и кто-то из них сможет прорваться через наши дозоры – тогда не миновать Недуга. Так и произошло.

Мы едва успели принести жертвы полноводной Боанн, как галеонцы – я их сразу узнал по конским хвостам на шлемах – налетели с уладской стороны. Люди Суалтама, стоя по колено в воде, прикрывали мне спину, а мы с Лойгом перешли на коннахтский берег и держали натиск там. В один момент кто-то из наступавших чуть было не угодил дротиком в моего возницу. Тот едва увернуться успел. Тогда на меня, как и раньше, снова накатило это, и… дальше я ничего не помню.

Очнулся – был уже вечер. В руке сжимаю чью-то оторванную – жилы болтаются – голову. Вокруг все лежат. Лойг подошёл, говорит, что галеонцы отступили, а воины Айрдига…

Не дошли галеонцы, не ударили мне в спину, а люди Суалтама все полегли. Даже Реохайд, извечный ворчун, гонявший меня, малолетнего, от дружинного арсенала – он погиб последним, отведя своим телом копьё недобитого им галеонца. Тот с топором в черепе рухнул через мгновение. Это всё видел Лойг.

Наутро Фергус снова тайком от Медб прислал своему брату лиаха-целителя. Я, было, возмутился – яд, мало ли что – а Суалтам говорит:

- Мой брат не предаст меня, даже если бы я сражался за фоморов, а он – за Детей Нуада.

Я успокоился.

Через пять ночей Недуг должен был сойти, и Суалтам с едва зажившей раной взял коня и поскакал в Маху за подмогой. И больше не вернулся.

… А когда всё было кончено, и мы возвращались домой, чья-то лошадь пристроилась позади моей колесницы, и знакомый голос произнёс:

- Не оборачивайся, Пёс из Махи. Я ненадолго, иначе меня могут узнать, - это был Фергус, с ног до головы закутанный в длиннополый брэт. – У меня остались свои люди в Махе, и они видели, что Суалтам погиб. Всё было обставлено, как несчастный случай: конь встал на дыбы, Суалтам не удержался в седле и угодил шеей прямо на кромку щита… Мне сказали, что голова, когда упала на землю, ещё шевелила губами. Мои люди чувствовали силу, и эта сила исходила от Катбада.

Большим усилием воли я сдержал эмоции.

- Как это произошло?

- Он даже не дослушал твоего отца, сказал что-то вроде того, что Кухулин справится сам, что это не забота Конхобара, и в Муиртемне есть свои гарнизоны. Ригу он всё это представил, как обыкновенную стычку. И тогда Суалтам принялся орать на Верховного, сказал, что он этого так не оставит… Наш тихоня Суалтам! Пригрозил сбором общеуладского совета… Теперь ты понимаешь, почему я не захотел в своё время оставаться в Махе?.. Прощай, Кухулин, может быть, мы больше никогда не свидимся.

Мы действительно больше не свиделись. Вскоре все узнали, что Фергус пал жертвой интриг круаханского двора. Доходили слухи, будто Медб нарочно вызвала в своём муже гнев, сделав Фергуса своим любовником. Друиды рассказывали друг другу, что Лугайд-филид из коннахтской Рощи, брат рига Айлиля, послужил орудием мести: Фергус сын Ройга был сражён его копьём, купаясь в озере вместе с Медб. Значит, Фергус мешал Медб, очень сильно мешал…

Он не был ни храбрецом, ни трусом, мой приёмный отец Суалтам. Он отдал свою жизнь за меня, за Равнину Муиртемне, за всех уладов. И вот теперь он лежит на колеснице, облачённый для последнего пути, ждёт, когда его коснётся пламя факела. Тут же и камни для ещё не сложенного каирна, тут же и его войны из Айрдига, моя мать – её поддерживают ещё две женщины – безутешная, бьющаяся в рыданиях, рвущая на себе одежды. Тут же и её брат, риг Конхобар, беспечно спокойный, будто ничего и не случилось. А вот он. Катбад; тоже не чужая кровь, а человек чужой. Сейчас будет произносить погребальную речь. О чём ты сейчас думаешь, Катбад? Зачем тебе это всё было нужно?

А, плевать! Всё равно я тебя ненавижу!

- Кухулин, ты куда?

Отстань, Конал, не мешай!.. Я ненавижу тебя, Верховный уладов и тебя, риг Конхобар.

- Кухулин, вернись!

- Не-на-ви-жу!

Это я уже сказал в лицо Верховному, в два прыжка преодолев расстояние до него. Многодневная усталость забылась в одночасье.

Катбад спокойно смотрит на меня. Не мигая. Не двигаясь.

- Кто ты такой, чтобы меня ненавидеть? Кто ты такой?

Он боится. Я вижу страх в его глазах, и мне это нравится.

- Ты знаешь, кто я. Ты знаешь, - зубы скрежещут, как мельничные жернова. Нет, намного сильнее. Потому что сейчас я перемалываю тебя, верховный, твою уверенность и непогрешимость, твою совесть.

- Войны! Схватить его! - молодец, дядя Конхобар, хоть однажды отдал самостоятельный приказ. А теперь подходите – да хоть все сразу. Я же вас голыми руками!

Ропот, крики женщин и детей.

«Он сошёл с ума!» «Что нам делать?» «Он же всех убьёт!» «Мама, мамочка, мне страшно!»

А мне не страшно. Давайте, идите сюда! А вот и лучники, это уже серьёзно: значит, Катбад был готов к такому повороту событий.

- Стоя-а-а-а-ть! – запел вылетающий из ножен меч, и я, скорее, почувствовал, чем увидел, Конала Кернаха рядом с собой. Мой клинок тоже выпорхнул наружу.

- Только попробуйте, - зарычал Конал. Он тоже боится. Резни междоусобной боится. А стоять в стороне не смог. – Только попробуйте поднять руку на того, кто спас ваши задницы, и я порешу вас всех!

Мы встали спинами друг к другу и замерли. Я понял, кому Кернах это всё кричал. Не лучникам, не молодой дружинной поросли – Катбаду с Конхобаром.

Взгляд встречал лица. Вот мама, перестав плакать, застыла в ужасе: что же будет дальше. Эмер, кусая губы, переводи взгляд то на нас с Коналом, то на Конхобара. Ниам, подавляя страх, смотрит на нас с гордостью, она не думает сейчас о смерти, она знает, что её муж поступает сейчас единственно правильно.

- Конал, Кухулин, мы с вами!

Рядом становятся Мунремур, Кускрайд Заика, Лоэгайре, Кельтхар, Менд – все они не знают, почему я сейчас сорвался, почему Катбад и Конхобар хотят со мной расправиться, но все они – каждый на свой лад – решили, что этому не бывать. Жужжат прыгающие из ножен клинки.

Всё замерло. Сколько мы так стояли? Мгновение? Вечность?

Хрустит погребальный факел, пробирается под одежду холодный ветер. Несколько курганов – на почтительном расстоянии вокруг – скромно молчат. И мне сейчас почему-то очень хочется, чтобы лежащий на срубе в окружении своего богатства Суалтам сын Ройга, готовящийся в путешествие к следующей жизни, где бы она ни была – чтобы мой приёмный отец Суалтам сейчас улыбнулся. С гордостью и пониманием.

- Убрать луки! – наконец говорит Катбад. Он сейчас проиграл и долго будет это помнить. Он знает, что чары, свалившие Суалтама, на меня обращать бесполезно.

Я бросаю Крепкоголовый в ножны и ухожу. Они все расступаются, и десятки взглядов уходят вместе со мной. Я перехожу на бег и вскоре отрываюсь от их преследования. Спускаюсь в овраг, падаю в траву и плачу. Первый и последний раз в жизни.

Божья коровка приземлилась на широкую травинку. Мгновение – и она уже перелетела мне на лицо. Осматривается, наверное, думает, что это за растение такое непонятное. Ей не о чем плакать, но и не о чем смеяться.

И слёзы моего горя незаметно стали слезами моей радости.

Захотелось вдруг снова стать маленьким, беззащитным, идущим за руку с тётей Леборхам на Пробуждение Бригитты в первый день Имболка. Задолго до восхода Солнца она будила меня, и мы шли в священную рощу Айрдига. Я смотрел, как она готовила неметон к священнодействию: чистила алтарь, вылавливала сухие листья с поверхности Колодца, вешала новые праздничные ленты на Дерево. И пела:

Первый луч солнца в её озарённой улыбке,

Первый весенний огонь в её песнях горит.

И к роднику, босиком по промёрзшей тропинке

Мир пробуждает лёгкая поступь Бригид.

Лес ещё дремлет, тихо в морозное утро,

Когда свой наряд надевает Пресветлая Ди.

Сон над Тропою вьётся туманом как будто,

После молчанья так сладостна песня воды!

В роще украшены ветви полосками ткани,

Звонкий источник весну призывает восстать,

Сбросив с себя зимний сон, согревая дыханьем

Ветра – ослабшей зиме напев погребальный.

Скоро свершится природы священный обряд!

Светлая чистым потоком котёл наполняет,

Мыслью о лете питая наши сердца,

Зовом своим священный огонь пробуждает.

Эхом лесным её песня легка и чиста.

Потом, когда к рассвету прибывали все жители Айрдига и окрестных селений, из уст друидов звучало:

С холмов и долин, от Огня и Источника Влаги

Ныне взываем к тебе, о, Благая Бригид!

Просим тебя оказать благосклонности знаки:

Нас посети, покинув на время свой сид!

Пламя свечей твоих зимнюю тьму прогоняет,

Хрустальные ветви сверкают радугой льда,

Лёд Источника снова потоком струистым предстанет.

Зажги в нас надежду на лучшие дни и года!

Изящность руки, глаза и песенной радости,

Изящность невесты и матери, и вдохновенья огонь,

В скорби утеха, святость порыва и храбрости –

В Силе своей взглядом нас удостой!

Мы славим твоё долгожданное появленье:

Ткач, и поэт, повитуха, целитель, кузнец,

И пивовар, и хранитель домашних сердец,

Воин, и пасечник чтят твоё благословенье.

Мы вместе с ними предстали, о, Триединая!

Благость твоя – серебро на моём языке,

Благость твоя – золото мёда обильное,

Пламя умов и сердец, что горит вдалеке.

Позволь же Весне прикоснуться к нашим глазам!

Росток, пробуждаясь от сна, тут же тянется к Солнцу,

Обильны в сосцах молоком, в хлеву блеют овцы;

Наполни нас Пламенем, силами жить и бороться,

Позволь же испить из Священной Чаши и нам!

И днесь, о, Бригид, прими подношения наши!

…Стать маленьким, знать, что о тебе кто-то заботится. Сидеть и слушать древний гимн, один из немногих понравившихся в детстве.

А оно было у меня, детство?

Отец Катбад, верховный друид уладов

… ежегодная исповедь старого друида самому себе, когда настаёт время…

[ Когда-то давным-давно маленький мальчик Катбад проснулся гораздо раньше обычного и, на несколько мгновений уставившись в пространство, радостно завопил:

- Сенлах! Сенлах, смотри: светящийся дождь!

Старший брат Катбада Сенлах открыл правый глаз и, убедившись, что никакого дождя нет, решил, было досмотреть свой сон, но ребёнок уже во всю принялся тормошить своего братца-лежебоку. Тот приподнялся, зевнул, для вида огляделся.

- Нет здесь никакого дождя, малый. Спи, давай!

- Как же нет?! - недоумевал мальчуган. – Если я его вижу!

- Ну и видь себе, а я спать хочу, - и Сенлах повернулся на другой бок.

Но Катбад действительно видел то, что не под силу было увидеть обычному человеку. Сплошной поток Силы, льющийся сверху вниз – вот что видел маленький Катбад, по причине своих пока что малых лет, пока не заботившийся о том, посчитают ли его гвельтом, помешанным, или нет.

Шестнадцатизимний Сенлах, досмотрев свой сон, был вынужден снова выслушивать восторженные словоизвержения своего младшего брата. Сенлах был умным юношей, недавно уже прошедшим посвящение в мужчины. Он не стал делать окончательных выводов, решив по возвращении домой.

рассказать всё отцу.

Ман Фовэрь, Ночь Осеннего Равноденствия, уже давно закончилась, приближался Сезон Самайна, желтела трава, зябче трепетали листья на могучих дубах и вязах, белки чаще обычного шныряли по ветвям. Скоро нужно было возвращаться домой после полугодичных странствований вдали от родного селения – беспрерывных, исключая двух-трёхнощные набеги домой по праздникам: отстоять обрядовую службу в неметоне и – самое главное! – отведать бабушкиных пирогов.

Братья были довольны своей жизнью в лесу – в разговорах друг с другом они с поистине мальчишеской гордостью именовали этот период «походом» – ведь, они сами добывали себе пищу: расставляли силки на зайцев и куропаток, сутками стерегли куниц, метали камни из пращи по белкам и уткам, удили рыбу в лесной речке. Они вдвоём строили себе шалаш, ночами по очереди дежурили, превозмогая лёгкий страх – словом, жили так, как обязан был жить в период от Бельтэйна до Самайна любой эринский юноша, достигший четырнадцати зим от роду и ещё не обзаведшийся семьёй.

Отец гордился Сенлахом и Катбадом за их крепкую, поистине братскую, дружбу, за умение обходиться в лесу без помощи товарищей-ровесников, а также – за честность и прямоту. Поэтому, когда братья вернулись домой, Сенлах украдкой отвёл отца в сторону и рассказал о «бреднях» младшего брата. Отец выслушал молча, не поведя и бровью.

- А Катбад дал тебе добро на то, что бы ты кому-нибудь об этом рассказывал? – строго спросил он сына, когда тот закончил.

Сенлах покачал головой:

- Да я же только тебе сказал, больше никому. Да и что его спрашивать?!

- Неверно мыслишь, - перебил отец. – То, о чём рассказал тебе брат, явление необычное, и мало кому про это надобно знать, - походил по двору, подумал, – скажи Катбаду, чтобы назавтра готовился в дорогу: нам нужно успеть до начала празднеств.

Помолчал, а потом добавил:

- Хоть одного из вас по-настоящему в люди выведу…

Он был простой сельский гончар и знал цену общественному уважению. А если его младший сын видит, то ему прямая дорога в школу друидов.

Только бы успеть до начала празднеств!]

Учился я плохо. По крайней мере, не так, как хотелось бы моим наставникам. А умнейшие были люди, как ни крути! Народная память, правда, их имена не сохранила: отчасти потому, что школа, где я провёл свои двадцать с лишним зим обучения, находилась в каком-то муманском захолустье, и не была широко известна.

Но мне дела нет до народной памяти, ибо я всегда привык полагаться на свою собственную.

Да, учился я плохо. Отец последние полкумала мог отдать в пользу школы, держа семью в ежовых рукавицах половинного достатка. А я мог, присутствовав на ежегодном обряде эпомеды, сочинять в уме стихи, безысходно сокрушаясь, что ещё не постиг искусства огама. Хотя, уже тогда, с первых лет, в мою голову хорошо вбили мысль: использовать огам в других целях кроме наведения чар – тяжкое преступление против Ди.

Я не возражал и заучивал свои стихи наизусть. Потом забывал, сочинял новые, заучивал, снова забывал… Однажды прочитал некоторые из них наставнику-скелопевцу. Он невозмутимо дослушал всё до конца, отметил несколько интересных моментов и посоветовал упражняться больше в составлении скел о древних героях.

А из меня уже тогда били ключом жесткие насмешливые вирши, и плевать я хотел на древних героев. Что с них толку, думал я, если они давно уже умерли?

Но потом нагрузка в учёбе заметно увеличилась, и мне стало не до стихов. Скелопевца из меня не вышло: весь талант ушёл на более существенные нужды – гламдицины.

Учёба была всегда и везде, даже там, где мы видели её весьма смутно. Когда прославленные всадники привозили в дар школе свои боевые трофеи, нас, кандидатов в файты-провидцы, сажали в рядочек, выдавали штук пятнадцать трофейных человеческих голов и заставляли очищать черепа.

По мере уменьшения числа приступов рвоты наставник со временем заставлял нас настраиваться на каждую отдельную голову и видеть картины из её прошлого. Некоторым из нас даже удавалось за один день без перерыва в одиночку отследить эпизодов десять-двенадцать у одной и той же головы. Было трудновато, но большинство быстро втянулось.

Затем «отсмотренные» нами головы, либо бальзамировались кедровым маслом, либо превращались в чаши для пития, ну а мы шли на следующее занятие.

Перед нами паслось стадо коров, и каждый из нас должен был найти спрятавшегося в нём друида, наложившего на себя морок в виде личины одного из животных.

- Не увлекайся, - подшучивал над сокрывшимся коллегой наш наставник, - а то ещё по ошибке выберут тебя для жертвы – и накрылась наша школа медным тазом!

После полуденной трапезы нас отправляли в леса и поля за травами. Мы набирали огромные разноцветные охапки и со смехом и шутками несли все эти многоцветные букеты наставнику-лиаху (68), а тот терпеливо объяснял суть и применение каждой из трав. К концу всего обучения мы были обязаны заучить наизусть свойства около трёхсот пятидесяти растений, поэтому, к лиаху с вопросами нужно было иногда записываться в очередь. Лиах был ухе старенький, зим, примерно, под шестьдесят. И когда я стал более-менее разбираться в иерархии Рощи, то спросил его:

- Святой отец, тебе уже так много зим, а ты ещё не стал высшим друидом. Что причиной тому?

- Потому что, став целителем-лиахом, я уже настолько полюбил травы полевые и лесные, что милее их для меня не стало ничего: ни восторженные возгласы любителей скелопения, ни воззвания к Ди во время священных празднеств. Преданные своему делу лиахи-целители – большая редкость в наше неспокойное время, а счастлив тот, кто занимает своё место, а не чужое.

Завидую тебе, старый наставник, с высоты своих нынешних преклонных годов – завидую тебе. Половину жизни своей я именовался Верховным уладской Рощи, но не проходило и семиночи, чтобы я не спрашивал себя: а на своём ли я месте?

Первые годы по завершению моего обучения показали, что, даже имея статус высшего друида, можно считаться в народе кем-то вроде элуда-изгнанника. Несмотря на то, что твоё положение в народе не упразднено, несмотря на то, что приютившим тебя не грозит по закону пеня в полтора кумала, и уплата всех твоих долгов – всё равно тебя сторонятся, отдают последнее, лишь бы не связываться.

Но, я сам этого хотел! Я, и никто другой, сделал свою жизнь, выкроил её из сотни лоскутков, которые изначально не могли быть одной тканью.

Но началось всё здесь, в школе друидов.

Мало кто из нас, десяти-одиннадцати летних мальчуганов, мог гордиться некоей врождённой исключительностью, всегда и везде осознаваемой. А родословную свою не знать – себя не уважать. Например, среди нас нашёлся только один седьмой сын седьмого сына, двое, чей септ вёл свое происхождение от кого-то из Младших Ди, и всего лишь четверо с едва-едва заострёнными ушками, что говорило о предках-подменышах в их финах. Все остальные были обычными детьми, и не сильно об этом жалели. Поэтому, когда мы потихоньку стали овладевать Силой и выходить друг против друга на учебные поединки под пристальным наблюдением наставников, никто даже мысли себе не позволял, будто он духом своим слабее противника.

Но, вот я повадился бегать на женскую половину школы и подглядывать за купавшимися в озере девчонками. В который раз, опоздав из-за этого на урок по боевому чародейству, я был прилюдно выпорот лозой и поставлен в поединок против одного из товарищей по группе. Бились мы тогда в полсилы, но, ни одной нормальной атаки и защиты я провести не смог. То ли сказались постоянные самоволки, то ли отсутствие постоянной практики… Но тогда я об этом, конечно же, не думал. Я видел, как надо мной хихикают товарищи, как ругается наставник, как победно ухмыляется победивший меня сверстник.

Тот наставник тогда, то ли в шутку, то ли всерьёз, сказал:

- Если ты не видишь смысла в боевом чародействе, маленький прогульщик, то, может быть, вместо сотворения огненных и ледяных шаров, хотя бы начнёшь набивать кулаки? И то больше толку будет.

Я это запомнил, и впредь всё свободное от занятий время, помимо подглядывания за девчонками, уделял рукопашным тренировкам. Иногда удавалось тайком вырваться в ближайшее селение и поучаствовать в кулачных боях. Наставники, видя меня с синяками и ссадинами, только морщились, качали головами, и больше ничего не говорили. Им нечего было сказать, кроме как «пройдёт блашь» или «молодо – зелено».

В любимчиках ни у кого из них я по понятным причинам не ходил. На обряд срезания омелы, меня всегда ставили позади всех, и мало кто из наставников когда-либо рассказывал мне о своих личных достижениях, не входивших в общее обучение.

Настоящего Наставника у меня так никогда и не было. Были лишь наставники. Поэтому, священную премудрость я постигал выборочно, и на своё усмотрение. Меня, к примеру, никогда не интересовали принципы лечения огнём, железом и музыкальным сном. Я дремал, когда лиах разглагольствовал о способах исцеления купанием в коровьем молоке, целебных свойствах можжевельника, тиса, рябины. Однако, позднее, когда я уже должен был пройти испытание на статус высшего друида, то сам, без постороннего участия, постиг искусство Дуновения, и морок этот, наведённый мной, очень долго не рассеивался в воздухе, даже когда я прекратил его держать. Никто не учил меня сотворению Огненных Облаков, и когда я продемонстрировал своё умение перед наставниками, они ещё долго после этого не могли прийти в себя.

Иногда я скучаю по тем отроческим временам. Тогда я желал быть лучше всех, а сейчас… желаю ли хоть чего-нибудь? И молчу в ответ, потому что страшно признаться, что желаний больше не осталось.

… Ни одного.

[ Однажды юный Катбад, вернувшись после очередной кулачной потасовки, решил похвастаться перед другими учениками и развернул на траве меч удивительной работы.

- Откуда он у тебя?

- Забрал у одного олуха, - усмехнулся Катбад.

- Но как?! Такой меч, наверное, целое стадо стоит!

- А я ему гламдицинчиком пригрозил.

- И что, так сразу и отдал?

- Нет, конечно. Пришлось его «стукнуть». Чуть со смеху не упал, когда у этого верзилы на носу два здоровенных прыща выскочило.

- Врёшь, Катбад! Если после гламдицина прыщи выскакивают, то наложивший заклятие гибнет!

- Ха! – приосанился Катбад. – Больше верьте сказкам наших стариканов! Я ведь живой. А вас, паймальчиков, они пугают до поры до времени, чтобы заклятьями почём зря не бросались. Счастливо оставаться!

Снова завернул меч в ткань и ушёл к ручью тренироваться.]

На одном из новых этапов обучения меня принялись натаскивать по скелам, а потом, когда ранг младшего барда сменился рангом фохлака, основные песенные узлы и припевы потеснились в моём уме, давая место азам заклинательной поэзии. Так я стал макфурмидом, затем – доссом, каном, клием, анродом (69). Филидическая премудрость давалась мне легко, и к последним годам обучения я уже сносно мог складывать на костяшках пальцев строфы о первом встречном.

После занятий я брал меч и убегал подальше от всех, чтобы тренироваться, изматывал себя до седьмого пота, ложился спать, а утром снова шёл на занятия. С Силой не шутят, усвоил я тогда. Поэтому, хоть мне мало что нравилось из уроков, я старался более-менее сносно проходить все испытания, поднимаясь на очередную ступень. Я не хотел идти тропой филида и дослужиться до оллама. И даже не думал постигать судопроизводство и делать карьеру брегона. Просто я желал стать высшим друидом, пройдя надлежащее посвящение – и всё.

Но однажды мой последний наставник пристально, до дрожи в коленках, посмотрел на меня и сказал:

- Тебе всё это не поможет.

- Что не поможет? – не понял я.

- Ты боишься неопределённости, Катбад. Ты скоро закончишь обучение и покинешь школу навсегда. Но что ждёт тебя впереди, ты не ведаешь и страшишься этого. Страх стал твоим поводырём.

Я уже тогда стал слишком гордым, и не спросил у него совета. А он знал неписанный закон: не давать совета, пока его не спросят.

Скорее всего, он был прав. Сейчас, с высоты прожитых зим, я имею в себе стойкость признаться себе во многом… В том, например, что я ценил знание далеко не во всех его проявлениях, а лишь как цель защитить себя и причинить вред другому. В том, что в своем мече я видел в первую очередь не средство защиты своей жизни, а орудие насилия над несогласными в моей правоте. В том, что я каждую ночь опасался, что хозяин меча найдёт и убьёт меня, и заберёт своё оружие. В том, что на протяжении всей своей жизни я боялся быть обделённым, приобретая всё силой и обманом, а потом снова боялся – того, что кто-то другой силой это у меня отберёт. И сам отбирал у другого.

А всё почему?

Потому что мало кому удаётся при жизни узнать день и час своей кончины. Мало кто пел самому себе теимн лаэгда. Я временами пытался, но ничего толком не выходило. Наверное, этого знания я тоже боялся.

Но тогда, в неполных тридцать зим я видел чёрное белым, а белое – чёрным и не пытался глядеть вглубь этих цветов. Поэтому, получив статус высшего друида и личное благословение главы школы, я закинул меч себе за спину, раздобыл добрую лошадь и ускакал на север.

Заехал на время домой. Но там во мне уже не видели своего. Слишком долго я не появлялся в родном фине, чтобы они все обрадовались моему возвращению. Слишком долго… У них теперь была другая жизнь, где мне больше не было места.

Я всё-таки поблагодарил отца и мать за всё, что они для меня сделали. И уехал. Мне больше не хотелось там оставаться. Детские воспоминания слишком сильно давили сердце. Ничто не воскресает зря. Мой брат Сенлах скончался прошедшей зимой от чахотки, сестрёнка Финдхоэм, которую я помнил ещё крошкой, вышла замуж за молодого филида Амаргина и отбыла с ним в Эмайн-Маху.

А я сменил платье друида на дорожную одежду и ускакал дальше.

В стольной Темре правил Всеотец Фейдлех, милостью Ди и не-Ди ард-риг всея Эрина. Он чётко знал, каких заложников принимать от пятин и каких отсылать от себя пятинным ригам. Поэтому, никто не вмешивался в дела рига дальних муманов Куроя сына Даре и его головорезов из септа Дедад. Поэтому, Всеотец Салбуйд сын Лойга, риг уладов, всегда был добр и красноречив во время своих поездок в стольную Темру. Поэтому, северные и южные лагены почему-то выбрали себе в риги подростков Месройду сына Дато и Финда сына Росса. Поэтому, ригом ближних муманов стал тихий и застенчивый Тигернах, а не кто-то из влиятельных туата-ригов.

За полтора лунных оборота я собрал три десятка искателей лёгкой наживы, и мы двинулись от дуна к дуну в поисках достойного заработка для людей, владеющих оружием и знающих толк в давлении на обывателей.

Ард-риг правил Эрином достойно и чинно, однако, далеко не всегда мог уследить за мелкими стычками и неурядицами внутри пятин и между ними. Поэтому, местным предводителям было гораздо удобнее содержать наёмников и чувствовать себя в безопасности.

Таких вольно кочующих ватаг было полно, и нередко между ними происходили стычки за сферы влияния. Вот тут-то мне и пригодились навыки в сочинении гламдицинов. Иногда я пускал в ход хулительные песни и против строптивых фин-ригов и септ-ригов (70), считавших, что могут обойтись и своими силами или не желавших платить нам честно заработанное жалование. Мы почти всегда жили одной ногой на дороге, ибо, кто знает, что ждёт тебя завтра: заговор твоих же нанимателей или приход более сильной дружины.

Что чувствует высший друид во главе банды кровожадных вояк? Ничего особенного: он сам становится таким же, и не видит для себя другой жизни. И эта банда со временем становится его семьёй.

Но другая жизнь была уже не за горами. Хоть я не видел её, но она смотрела на меня во все глаза, подстерегая в уладских землях…

[- Водичка, небось, холодная? – Несс, дочь Отца Салбуйда, оглянулась и увидела на берегу незнакомого воина, аккуратно перекладывавшего её одежду и оружие подальше от воды: - Будешь пялиться на меня до сумерек или, может быть, поговорим? – оскалился он улыбкой хищника, заставшего жертву врасплох, уселся на берегу и бесстыдно уставился на только что самозабвенно плескавшуюся в озере дочь уладского рига.

- Сейчас же отойди и дай мне выйти и одеться! – Несс находилась в воде по самое горло, что мешало воину лицезреть её нагое тело.

- О, дочь рига любит приказывать, - съязвил воин. – А ещё она любит оружие, быструю езду и купание в одиночестве. Не пора ли немного подправить последнее пристрастие, а, девочка?

- Что ты хочешь от меня? – по спине Несс проскользнул неприятный холодок.

- Разве не я должен спрашивать тебя об этом? Зачем ты со свой дружиной гоняешься за мной по всей пятине вот уже третье семиночье?

Несс гневно прикусила губу:

- А, значит это ты друид Катбад, напавший на дом приютов и убивший моих наставников?

- Тех двенадцать заносчивых гусей? – брезгливо отозвался Катбад. – Это были твои наставники? Уж чему-чему, а хорошим манерам они бы тебя не научили.

- Ну, где это видано, чтобы в доме приютов (71) странникам было отказано в еде и ночлеге по вине других постояльцев? Мы просто ответили на оскорбление…

- Вы взяли числом, негодяй! Я была там, я сама всё видела. Я помню, как вы захватили в заложники хозяев дома, разоружили моих наставников, а потом перерезали их, как скот.

- Ух, какая ты злая! И тебе так не терпится расквитаться со мной? – Катбад взял меч Несс, осмотрел ножны, извлёк из них клинок. – Хорошая работа, - погладил лезвие, пристально рассматривая, затем вдруг бросил меч владелице. – Давай, потанцуем…

Девушку не пришлось долго упрашивать. Она, слёту схватив клинок, стрелой выскочила из воды, уже не думая о своей наготе, и тут же атаковала друида. Клинки, скрестившись, запели:

- А у тебя красивая шея…

- Ты мне за всё ответишь!

-… и упругая грудь…

- Я заставлю тебя молить о пощаде!

-…твои бёдра созданы для того, чтобы рождать на свет сыновей…

- А потом я буду долго, очень долго тебя убивать!

- Ты мне нравишься.

- А мне плевать!

- Не говори так. Ты ведь никогда не слышала о себе ничего подобного.

- Тогда отдай мне свой меч.

- Ну, ладно. На, возьми мой и делай, что хочешь.

- То есть, как?!

- Хочешь, убей меня, если не передумала.

- Но как, ты ведь… Не подходи!

- У тебя меч, Несс, а я безоружен. Ты меня боишься?

- Боюсь? Тебя?!

Отражаясь в кристально-девственной воде и полуденном солнце, жадно прильнув друг к другу, целовались молодая девушка, ослепительная в своей наготе, и суровый воин-друид, которому казалось, что всё это происходит с ним в первый раз в жизни…]

Я не знал, была ли это любовь. Просто я хотел быть вместе с этой маленькой смелой девочкой, просто она была тем, чего мне тогда не хватало.

Мы отбыли в Эмайн-Маху, и обе наши дружины следовали за нами бок-о-бок. Там я предстал перед ригом Салбуйдом, и тот согласился принять меня и мою дружину к себе на пожизненную службу. Это стало официальной платой за жизни убитых наставников Несс. После трёх зим кочевой жизни все мои двадцать семь побратимов были рады прочной крыше над головой и достойному месту за пиршественным столом. С местной знатью мы поладили не сразу, но после пары-тройки стычек с коннахтами некоторые мои ребята и уладские воины даже братались.

Я же влился в уладскую Рощу, где занял достойное место по праву своего статуса. Это происходило не без участия филида Амаргина, мужа моей сестры, который потом и помог мне встать во главе Рощи.

Я знал, что в ту ночь Несс зачала от меня мальчика. Этот мальчик и должен был стать связующим звеном между мной и троном уладских ригов. Поэтому, когда три лунных оборота спустя скончался Отец Салбуйд, и улады выбрали новым ригом престарелого Фахтну Фатаха, который жаждал иметь Несс хозяйкой в своём доме, я сам толкнул её под венец со стариком. Несс пошла. Пошла, посчитав меня предателем нашего с ней настоящего и будущего. Она любила меня и до конца своих дней не смогла простить мне этот поступок. Я не виню её и никогда не винил: каждый понимает действительность в силу своих жизненных ценностей, просто у меня и Несс оные разнились.

Потом Несс родила Конхобара, наего сына, и мы не стали делать тайну из его происхождения. Люди звали его по матери, Конхобар сын Несс, и меня это, конечно же, немного задевало: ведь традиция второго имени по женской линии достаточно давно сошла на нет и в этих краях. Но что поделать: мы с Несс никогда не были официально женаты.

Фахтна Фатах умер через год, и Несс стала единолично править уладами на правах вдовы. У нас родилась Дейрдре, и, казалось, Несс была счастлива. Но, умри риганн Несс завтра, через год, через десять зим, все улады, как велит неписанная Правда Эрина, сойдутся вместе и изберут нового правителя. И в этом случае Конхобар не сможет претендовать на престол.

На моё счастье к Несс начал свататься Фергус сын Ройга, богатый, смелый, молодой и глупый. Как нельзя, кстати! Я снова толкнул Несс на согласие, но лишь с одним условием: Фергус после женитьбы и коронации дожжен был пообещать вместо приданного отдать бразды правления молодому Конхобару на зиму и лето. Простак Фергус не был сильно сведущ в Правде Эрина и законах друидов. Он не знал, что «на зиму и лето» означает равно «год» и «вечность». Не нашлось человека, пожелавшего ему это разъяснить, да и не должно было найтись… Поэтому, после свадьбы, когда Фергус во всеуслышание объявил своё решение доверить моему сыну правление на зиму и лето, мне ничего не оставалось делать, как выйти вперёд и воскликнуть:

- Фергус сказал своё слово! Да правит нами вечно Конхобар МакНесс!

И все подхватили мои слова. Кому нужен риг, раздающий другим свою законную власть, которую доверил ему народ?!

Конхобар был коронован несколькими днями позже, а Несс была объявлена регентшей до шестнадцатизимья сына. Но, на Несс уже нельзя было полагаться: она начинала понимать, чего я добиваюсь, просто не подавала вида. Её статус регента меня вполне устраивал.

Верховным уладской Рощи я стал очень вовремя: став просто регентшей, Несс стала утрачивать своё влияние на дела пятины.

… Когда её хоронили – незадолго до шестнадцатизимья Конхобара – меня вдруг посетила мысль: а мы с ней так ведь и не поженились…

Всё это время Конхобар рос оболтусом и недотрогой. Даже имя, данное ему при рождении – Быстрый Пёс – не пошло ему на пользу. Наставники с ног сбивались в попытках чему-нибудь его обучить. Но сказалась моя наследственность: он мог сбежать с урока по истории уладской пятины и целый день, пока не стирал оба пампута до дыр в подошвах, гонять с мальчишками по округе, метая металлические шары. Он мог улизнуть от наставника и до-упаду плясать с девчонками «витьё верёвки» (72) , в то время, пока весь двор, сбиваясь с ног, искал его.

Когда недовольство Несс уже начинало хлестать через край, она приводила сына ко мне, и я после недолгой трёпки лично отводил его к наставникам и сам, если позволяло время, присутствовал на занятиях.

Меня Конхобар боялся и уважал – я в этом смысле был приятным исключением. За все эти годы он прочно свыкся с нужной мне мыслью: без отца ни одного серьёзного шага. Я закрывал глаза на многое: мне нужен был именно такой сын на престоле Эмайн Махи.

Но я не мог предусмотреть всего…

[О, великая Воительница, Победоносная Ди! О, Могучая Маха! Призывая тебя днесь! Прими сию жертву и будь к нам благосклонна…

- Поздно спохватился, жрец, - в сознании Катбада внезапно возникло грозное женское лицо.

- Великая! – Верховный друид уладов почтительно склонился перед треножником.

- Только давай без этих церемоний. За время, проведённое в Мире Людей я от этого порядком отвыкла… В кои веки захотела пожить обычной женщиной, иметь рядом с собой сильно мужское плечо, родить детей, понянчить внуков. Мои-то родичи и думать забыли, что Махе не всегда нужно сражаться, чтобы быть собой. Они все давно перестали видеть во мне женщину, жаждущую тепла и ласки… Я думала, в дуне, размеры которого я лично чертила по земле собственной пряжкой, никто никогда не будет творить беззаконие с женщиной, тем паче, с чужой женой.

- Но, Великая…

- Молчи, жрец, и слушай в оба уха, когда говорят Ди! Надеюсь, этому в Эмайн-Махе ещё не разучились! – огонь треножника гневно дохнул, едва не опалив Катбаду бороду. – Я редко влюбляюсь, а тут полюбила по-настоящему. Крунху сын Агномана – человек чести и законов, любящий и заботливый отец. Даже Ди не легко заменить вдовцу хозяйку в его доме и мать его детям. А я сумела, понимаешь, жрец, сумела?.. Он не должен был идти на эту пьянку к твоему сыну-недоноску. Пошёл… Но что взять с мужчины под хмелем? Конечно, он тогда самый лучший, и жена его бегает быстрее риговой колесницы. Ну, взболтнул человек лишнего, ну, хоть бы и ригу в глаза – что ж с того? Зачем брать его самого под стражу, вызывать его жену на сносях и заставлять её соревноваться в беге с лошадьми на потеху пьяным мордам?! Ты хоть понимаешь, какой позор я пережила, жрец?! Где был ты или кто-нибудь другой из Рощи, когда они улюлюкали надо мной, спасающей мужу жизнь забегом с риговой колесницей?.. Нет, мужа я не виню: он добр, но глуповат, он и так заплатил сполна, навсегда потеряв меня. Он меня любит, и будет любить до самой своей смерти…

Твой жалкий отпрыск своей выходкой нарушил правду рига: хоть жёлуди собраны, и урожай их обилен, хоть краска множества цветов уже хранится в чанах, но женщина умерла при родах, и рано или поздно за это будет держаться ответ. Если я обрушу весь свой гнев на Конхобара, то ты всё равно вытащишь своего недоросля сухим из воды. Нет! платить будут все улады, кроме женщин и детей. И упаси вас Великая Дану трогать моих детей: они были рождены мной в пыли, на последнем издыхании, они – продолжение моей жизни в Мире Людей; они – доказательство моей любви к мужу. Упаси вас Великая Дану что-то с ними сделать!]

Это произошло на конхобарову ночь рождения, когда вся Эмайн Маха и её окрестности отмечали его шестнадцать зим. Доотмечались…

Так начался Недуг уладов.

Послушный сын и плохой риг в одном лице, Конхобар доставлял достаточно хлопот. Даже жён ему приходилось подбирать самому. Но после того как Медб подала на развод, и о мирном сосуществовании уладов и коннахтов можно было только мечтать; после того, как из-за этой истории с Дейрдре дочери Федельмида и её любовником Найси сыном Уснеха в Круахан ушли Фергус сын Ройга, Кормак, родич Несс, и многие другие хорошие воины – пришла пора всерьёз задуматься о будущем уладской пятины, с которой моя жизнь была связана уже довольно прочно.

Я старался всё чётко взвесить и рассмотреть. Если так вышло, что Недуг исходит от Воли Ди, и из-за этого пятина в любое мгновенье может получить урон, то теперь для того, чтобы исправить положение, нужно также задействовать Волю Ди. Нужен тот, кто будет превосходить силой всех остальных, кто отразит любую опасность, но никогда не сядет на трон.

Нужен великий воин, который сможет проложить дорогу к воротам Круахана, Темры и дальше на юг. Тот, за которым пойдут все улады и понесут на своих руках моего сына Конхобара, который…

Который верен лишь моему слову, хочет он того, или нет.

Нужен полу-Ди! Не подменыш, воспитывающийся людьми, а именно полу-Ди, родитель которого никогда не оставит своего ребёнка на произвол судьбы. Значит…

Значит, ты, Катбад, - спросил я самого себя – хочешь заставить Ди работать на свои цели?

От этой мысли стало жутковато. Но, лишь первое время.

Оставалось понять, как можно заставить Ди сделать ребёнка смертной женщине. На участь последней я, не задумываясь, приговорил свою дочь Дейрдре. Думал ли я тогда о том, чем мне придётся платить за свои планы и действия? Вряд ли.

Мой выбор после долгих раздумий пал на Великого Луга Самилданаха. Именно он, Риг Туатха Де Дананн, мог дать Миру Людей великого воина, способного противостоять всем действительным и возможным врагам уладов. Я не был уверен до конца, что моя затея удастся, однако, раз в семь ночей Луг Самилданах принимал мою жертву и…

Не говорил ни «да», ни «нет» - просто…

Так продолжалось от Месяца Коня до Месяца Волка, пока он не заговорил со мной. До сих пор в голове звучит его голос:

«А не прогадаешь, а, Катбад?»

Но в итоге последовало согласие. Почему – даже я до конца не понял.

Вскоре моя дочь Дейрдре понесла, и срочно пришлось выдавать её замуж. Претендент на её руку нашёлся почти сразу – Суалтам МакРойг, брат предателя Фергуса, ушедшего к коннахтам. Так мы избежали раскола в пятине, в своё время не обошедшего лагенов и муманов. Риг породнился с септом перебежчика – чем не высочайшая милость, способная заткнуть рот недовольным?

Дейрдре вышла замуж за Суалтама на Брон Трограйн, когда весь Эрин празднует Свадьбу Луга и Морриган. Но брак её и Суалтама, срок которого многие могли расценивать, как традиционное «на год и день», должен был быть гораздо долговечнее. Гораздо. Чтобы будущий герой рос в нормальной семье, имел достойных наставников и средства на приобретение оружия и колесницы.

За этим следили мои люди. Таких было много по всей пятине и за её пределами. Одним из лучших был Брикрен, не трус, но и не храбрец, хотя, воин неплохой. Его любимым развлечением было стравливание людей. Однажды, уже много лет позднее, он закатил пир у себя в доме и умудрился чуть не поссорить Кухулина, Конала и Лоэгайре, а затем и их жён. Женщины успокоились и помирились, а их мужья ещё долго не могли решить на пьяную голову, кто из них самый-самый.

Но это уже немного другая история.

В семь зим сын Луга Самилданаха Сетанта получил оружие и право называться воином. Затем вся Роща после долгих предварительных наблюдений и споров одобрила наложение на мальчика порядка десяти гейсов, к которым я по праву верховного добавил ещё несколько своих.

- Неслыханное дело, - шептались одни, - в семь зим пройти посвящение! Мальчишка далеко пойдёт!

- Убить куланова пса голыми руками! Ужас! – восклицали другие.

- Странный ребёнок: его надо любить и бояться, - рассуждали третьи.

А я слушал и улыбался про себя. Маленький мальчик, убивающий больших дядей. Открывай двери, стольная Темра! Страшись, Круахан! Идёт Пёс из Махи!

Но беспокойство уже подкрадывалось сзади, готовое цепко схватить меня своими гадкими скользкими лапами. Ведь, всего не предугадаешь…

Мальчик-убийца оказался таким же человеком, как и все остальные – со своими достоинствами и недостатками. Вспыльчив, влюбчив, своеволен, раним и очень смышлён.

И если первое помогало ему на поле боя, то все остальные качества мешали ему, а, следовательно, и мне.

После прибытия с Альбы он стал своевольничать: «хочу – поеду на рубежи, хочу – не поеду!» Мальца нужно было расшевелить. Пришлось засылать к Медб Брикрена и расписывать во всех красках Бурого из Куальнге. После визита моего поверенного в Круахан-Ай Сетанте в одиночку пришлось встречать на границе своей земли всю коннахтскую армию.

Отряды Медб переходили рубежи и вторгались на Равнину Муиртемне, и пока уладов одолевал Недуг, Сетанта сдерживал противника. Даже если бы за эти пять ночей его бы убили, войска Медб всё рано не успели бы дойти до Эмайн-Махи. По истечению Недуга их встретили и дали бой. Так или иначе, улады, в конце концов, одержали сокрушительную победу.

Но после Похищения мальчик оставался не у дел целых семь зим, пока коннахты по договору были нашими данниками.

[«Нашими!» За все эти годы я уже настолько сросся с мыслью, что уладская пятина принадлежит мне! Я даже привязался к этим людям: что-то есть в них особенное. Или мне просто так казалось?.. «Нашими!» Хм…]

Не было особого предлога натравливать Пса из Махи на южных соседей. Увы, не было.

Однако я всегда понимал, что справиться с ригами коннахтов это ещё полдела. На том же юге был человек, сила которого превосходила уладскую и коннахтскую Рощи вместе взятые. Я говорю о Курое МакДаре, риге-друиде дальних муманов. Понятно, что такой человек должен быть там, где перевес в любой момент может оказаться у одной из противоборствующих сторон. Но Курой никогда особо не вмешивался в дела других пятин, хотя все знали, что он, стоящий во главе мощного септа Дедад, даёт всему Эрину то, чем в глубине души довольны многие – равновесие. Сила, исходившая от Куроя, меня, например, всегда заставляла задумываться: смогу ли я когда-нибудь справиться с ним, и стоит ли даже пытаться? Никто не знал, кто он на самом деле. Ди, решивший пожить в облике человека? Полу-Ди? Подменыш?

Ходили небылицы, будто Курой не ест человеческой пищи и летает по воздуху. Но всё это было лишь кроной дерева, ниже которой таилось то, что даже мне не хотелось знать.

Не скрою, я всегда боялся, что такой человек живёт рядом со мной. А потом я стал бояться того, что его не стало.

Однажды он пришёл ко мне…

[ - Здравствуй, Верховный уладов.

- Здравствуй, Величайший.

- Не помешал?

- Да нет. Просто я не ожидал, тебя здесь увидеть. Ты ведь никогда не позволяешь себя почувствовать.

- Что привело тебя ко мне, Величайший?

- Твоё желание избавиться от меня.

- Не понимаю.

- Глупо притворяться. Ты же знаешь, я почувствую ложь. Давай снимем защиты и просто поговорим, как обычные люди.

- Мою защиту ты уже снял.

- Извини, привычка.

- Честно говоря, мне понравилась твоя выходка с отрубанием головы, ещё до Похищения, в Месяц Осётра.

- Старый трюк. Мананнан научил. Кстати, мой тёзка, сын Луга, неплохо тогда держался. Славный парнишка, мне он нравится.

- Ты хочешь говорить со мной о нём?

- И о нём тоже. Послушай, Катбад, я знаю, ты меня не любишь и боишься – это не удивляет. Но мы можем друг другу помочь. Морской Ди Мананнан в прошлом году приложился к судьбе Пса из Махи. Долгая история. Важно одно: Мананнан наслал на Кухулина небольшое изменение судьбы, и это сдвинуло положение вещей в Мироздании. Эмайн-Аблах в Верхнем Мире, вотчина Мананнана – куда можно попасть лишь морским путём или через Остров Фалга-Мон – и Эмайн Маха в мире людей суть одно и то же. Правда, проклятие Махи закрыло прямой путь через эти проходы из одного Мира в другой. Но было время, когда посвящённые друиды уладской рощи медлили между Мирами и говорили с Ди Эмайн Аблах, не покидая Эмайн Махи.

- Я слышал об этом, но при чём здесь Кухулин?

- Кухулин оказался той частью мира Людей, у которой Морской Ди забрал небольшой кусочек его сути, настоящего, будущего – называй, как хочешь. И теперь что-то из принадлежащего к Эмайн Аблах рвётся в Мир Людей.

- То есть, ты хочешь сказать, что Мананнан, как часть Верхнего Мира, нарушил равновесие между Мирами?..

- Причём, он знал, на что идёт. Но это уже нас не касается.

- А Кухулин, как улад и защитник Эмайн Махи, должен получить что-то взамен? То, что находится в Эмайн Аблах, в Верхнем Мире?

- Не обязательно, что этим будет владеть именно, Кухулин. Такие вещи выбирают себе хозяев по собственному желанию. Пёс из Махи – лишь звено цепи и просто может это добыть. А владеть этим может, к примеру, тот, кто ныне сидит на троне Эмайн Махи.

- Конхобар…

- Пусть так. Хотя, мы с тобой знаем, кто истинный правитель уладов.

- Что это за вещь?

- Хорошо, что ты сразу понимаешь меня. Это Котёл Мудрости, один из священных Котлов, коих немало в Мире. Думаю, не надо тебе говорить, что такой Котёл даёт месту, где он находится. Особенно, если им обладают люди. Ди неплохо справляются и без Котлов, однако, тебе, Катбад, зная твои амбиции, такая вещь будет далеко небесполезна… Если поймёшь, как ею воспользоваться.

- Зачем это всё тебе?

- Котлом сейчас владеет Минн-Иухна, риг Фалга-Мона. Мананнан в своё время, по какой-то одному ему ведомой причине, назначил этот септ хранителями Котла. Но теперь Минн-Иухна стал забывать прежние заветы с Ди, и Мананнан МакЛир от него отвернулся. У Минн-Иухны есть дочь Бланнайд, с которой мы были помолвлены, когда ей только исполнилось двенадцать. С той поры прошло четыре зимы, но Минн-Иухна теперь позабыл и своё отцовское благословение. Я не хочу вмешивать в это дело своих муманов и септ Дедад, поэтому и пришёл к тебе с таким предложением. Я укажу Псу из Махи путь к сокровищам Минн-Иухны, а сам увезу с собой Бланнайд. Каждый получит своё.

- Не считай меня дураком, Величайший. Зная твою силу, я не верю, что ты не можешь просто перенестись на Фалгу и похитить Бланнайд.

- Если бы всё было так просто, я бы не пришёл к тебе. Я родом с Фалги, и моим учителем был сам Мананнан. Он и наложил на меня гейсы, и один из них не позволяет мне творить чары на родине и, тем более, подвергать оным творения Ди.

- А Бланайд…

- Ты ещё не понял? Она – перевоплошение Цветочной Блодейведд, первой жены Светлого Луга, сотворённой Гвидионом Кианом и Мэтом.

- Ты очень рискуешь Величайший.

- И даже не тем, о чём ты думаешь. Да, я рискую, но это того стоит. И иногда можно позволить себе и Миру маленький риск.]

Что ж, мне не составило особого труда велеть, Конхобару действовать. Одна весёлая попойка в Красной Ветви, и наутро Кухулин, Конал Кернах и ещё десятков тридцать сорвиголов тронулись к Ат Клиат, Чёрной Гавани, где намеревались арендовать куррахи и нанять мореходов.

[ … - А-а, чтоб тебя по камням к такой-то матери через левое плечо! – Кухулин изрядно прыскал слюной на старого, потрёпанного всеми ветрами старичка с курчавой рыжей бородой по грудь. За спиной низкорослого Пса из Махи пыхтел Мунремур, вздувая все свои шейные жилы.

К ним подошли Конал с Кускрайдом.

- Ну? – спросил их Кухулин.

- Н-никак! – выговорил Кускрайд. – Всё, говорят, сезон за-акрыт, только на Ман Ари можно будет п-плыть, не раньше…

- На Ман Ари (73) ?! – взревел Кухулин. – Это же пять лунных оборотов! Что они о себе думают?! Даже Самайн ещё не начался!

- Вот они до Самайна и боятся не успеть, - буркнул Конал.

- Во-во, - вставил рыжебородый мореход. – У нас в Ат Клиате говорят так: «На Светлых надейся, а сам не плошай; коль близится буря – домой поспешай». Да и что вы на Фалге потеряли? Там жители нелюдимы, поля худы, а моряки – сущий ураган…

- Заткнёшься ты, наконец, рожа твоя немытая?! – Кухулин уже замахнулся для удара, но тот и не подумал закрываться руками. Так и стоит, да, знай себе, глазами моргает.

- Пёс, остынь! – вмешался Конал. – У тебя уже пар из ушей идёт. Не видишь, что ли: он цену набивает.

- Почтенные, - снова заговорил мореход, – вы меня тоже поймите. Я не знаю, что вам на Фалге понадобилось и, поверьте мне, знать не желаю, ибо меня это не касается. Но мне семью надо кормить, родителей, жену, детишек малых. А Лира на Самайн гневить не стоит: ещё чего заглотнёт нас к себе в пучину – и поминай, как звали. Тут одни год назад решились к началу Сезона Самайна (74) в море выйти. За рыбкой. Врыли на скорую руку деревянный круг из брёвен, поставили алтарь, из пня выкорчеванного сделанный, пригласили друида отслужить молебен на удачную дорогу. Едва все собрались, и служба началась, как поднялась волна и прямо на берег…пятерых, как языком слизнула, из них только трое выплыли. А круг с алтарём – как будто и не было их на берегу в помине. Ни брёвнышка! Вот вам и Воля Ди. Не стоит гневить Великого Лира, ой, не стоит!..

- Ты что, старый, совсем из ума выжил?! – прохрипел Мунремур. – Мы же тебе колесницы наши оставляем, с лошадьми!

- Да?! А если вы не вернётесь, так ваши возницы кнутом хлоп – и поминай, как звали. Мне мой прадедушка – благих ему троп! – ещё говаривал: Кайрнех – это меня так звать – не верь тому, кто закладывает тебе коня да человека. Человек на лошади – деньги на ветер брошены…

- Будут тебе деньги, - услышали все. Обернулись. Человек, одетый в чёрный брэт скитальца с капюшоном, подошёл к мореходу и спокойно показал на ниоткуда взявшееся на пригорке стадо коров.

- Если дашь то, чего от тебя хотят – стадо твоё насовсем.

Рыжебородый мореход едва не поперхнулся:

- Но как?!.. но это!.. Но я никуда не поплыву, хоть убейте.

- А ты нам и не нужен, - ответил человек. – Сами управимся. Только курахи добрым людям отдай.

- Э, человече, - вдруг опомнился Кухулин. – Спасибо, конечно… но, ты кто будешь? На лицо-то дай взглянуть.

- Кто я такой, не важно, - тот и не собирался снимать капюшон. – Ну, к примеру, мореход отставной, что тебе с этого? За курахи я заплатил, до Фалги вас доведу, а остальное ветер унесёт из ушей вон.

Бриз рванул с моря, с новой силой всколыхнув на всех волосы и одежду.

- Что ты за это хочешь? – выступил вперёд Конал Кернах.

- Лишь одну понравившуюся мне вещь из вашей добычи, - был ответ.

- Что скажешь, тёзка? – спросил Кернах Кухулина.

- Одну вещь?.. А что, идея неплохая, - отозвался тот. – Ребята, кто против?

Ответа не последовало.

- Ну что ж, незнакомец, кто бы ты ни был – договорились!]

Прошло еще некоторое время, и я который раз убедился, как бывает приятно на душе, когда другие, не подозревая ни о чём, решают за тебя твои собственные проблемы.

[ - Ещё один поединок со мной оказался тебе не по зубам? – Курой сын Даре, беспомощный, но не сломленный, лежал на полу верхнего яруса одной из деревянных сторожевых башен своей крепости. Перед ним возвышался торжествующий Кухулин. Поодаль на всё происходящее безразличными глазами смотрела Бланнайд.

- Выйди, - сказал ей Пёс из Махи, и женщина, равнодушно хмыкнув и кокетливо вильнув бёдрами, удалилась. – Теперь поговорим…, тёзка, - обратился он к Курою.

- Поговорим, - тот всё-таки сумел усесться на полу, связанный по рукам и ногам. – Крепко же моя благоверная вяжет узлы. Сразу видно, что на Фалге родилась… И о чём же ты хочешь со мной говорить?

- Я почти сразу понял, кто ты на самом деле, когда мы встретились в Ат Клиате. Твои повадки, манера разговора тебя выдали: нет в Эрине такого проницательного голоса, как у тебя.

- Хм, спасибо…

- Кушай на здоровье!.. – растянул Кухулин каждое слово, затем смягчил тон. – Это тебя и подвело. Но я помнил твою весёлую шутку с топором и отрубанием головы, помнил, что ты сохранил мне жизнь. И не стал открывать тебя остальным. Ещё мне было интересно узнать, что же на самом деле ты ищешь на Фалге.

- И ты решил, что мне нужен Котёл.

- Поначалу, да. Никто кроме меня не смог этот Котёл отыскать и порубить тех тварей. Да мне-то что? с меня не убудет. Ну, достал Конхобару очередную игрушку.

- Это не игрушка…

- Да мне плевать! Пусть пользуется: авось, ума наберётся оттуда – больше толку всей пятине будет. Я – тупой рубака, мне вашего брата друида никогда не понять.

- Ты, надеюсь, не забыл, что я дерусь так же хорошо, как и колдую?

- Однако ты предпочёл считать ворон на берегу, когда мы атаковали дун. Решил загрести жар чужими руками, Курой?

- Я этого никогда не скрывал.

- Тогда, какое ты имел право претендовать на Бланнайд?! – взревел Пёс из Махи.

- Я лишь потребовал то, что причитается мне по нашему уговору: любую вещь из дуна. Слышишь, любую!

- Ты бывалый человек, Курой, и должен знать, что женщины в походе достаются тем, кто их добыл. Я – и никто другой! – схватил Бланнайд и приволок её на курах. Значит, она моя!

Курой усмехнулся:

- Но это не помешало Коналу Кернаху уединяться с ней на берегу по прибытии в Ат Клиат, пока ты вместе с другими добывал дичь к трапезе… А мне приходилось наблюдать, как они под руку удаляются в ближайший бор. Я ненавидел тогда вас всех: тебя, его, всю Красную Ветвь… Но, я соблюдал условия договора и не претендовал на Бланнайд до дележа добычи!

- Ты любишь её.

- Да, люблю, фомор тебя побери! Иначе бы не справил вам плату за куррахи, иначе бы не бился с тобой за неё, иначе бы не глумился над тобой, обрезав твои волосы под самый корень после нашего поединка.

- Они у меня быстро растут.

- Но ты её не любишь. Зачем она тебе?

Пёс из Махи горько усмехнулся.

- Ты не поймёшь. Ты слишком благороден для этого, Курой, хоть в делах твоих благородства днём с огнём не сыскать. Мне просто нужна была новая женщина. Я её получил. Это моя добыча – и всё. Я не испытываю к ней ничего такого. Поэтому Конал спал с ней с моего на то согласия, ведь без него я бы не отбил Бланнайд у охраны. Всё по-честному. А ты хотел забрать мою добычу. Что ж, даже из-за скота случались схватки и по страшнее, но и наш бой был не из лёгких. Ты победил меня, заклятьем ли, мечом ли – теперь разницы нет. Ты забрал Бланнайд, думая, что она захочет всегда быть твоей. Но Бланнайд оказалась дешёвкой – признай это, наконец! – ведь именно она известила меня, что весь септ Дедад в разъезде в поисках породы для твоего нового дуна. Именно она связала тебя, всесильного и всезнающего, по рукам и ногам. Именно она позвала меня, чтобы я прикончил тебя здесь, не церемонясь. Твоя Бланнайд мне не нужна: она стерва, каких мало. Мне просто нужно было отомстить, наказать, отплатить – называй, как хочешь: для меня это всё одно и то же.

Курой засмеялся в ответ:

- Неужели ты думаешь, что я не понял, чем она стала теперь? Я осознал это ещё на курахе. Но у меня была цель, можно сказать, клятва перед самим собой. Я сразу понял, что ты ей приглянулся, и что на твоём месте мог с успехом быть кто-нибудь другой. Я даже не злюсь на тебя, что ты не напал на меня в открытую: умирать в бою из-за женщины, предавшей тебя, не такая уж большая честь. Будь ты обычным человеком, я бы подчинил тебя своей воле и давно бы уже прикончил… Я всё равно люблю её, и жить так дальше не хочу и не могу. Мы с тобой похожи, Пёс из Махи, и я хочу, чтобы ты знал: ты всегда мне нравился. Ты неплохой человек, хотя сам давно и забыл об этом. Давай, возьми меч и убей меня… Цветочная Блодейведд не стала иной в новом воплощении, и мы все жестоко обманулись…

( - Мы неспроста похожи с тобой, - пронёсся в мозгу Кухулина голос Куроя. – Ты сейчас убьёшь меня, и все частицы Духа Великого Пса, что я скопил за всю свою жизнь, перейдут к тебе. Ты станешь сильнее, но не сможешь воспользоваться этой силой – не поймёшь.

- Зачем ты собирал Великого Пса в себе?

- Хороший вопрос… Я таким родился, и не мог поступать по-другому. Может быть, я и есть ОН?.. Тебе тоже слишком много было дано от Великого Пса при рождении. Поэтому, ты мне сразу запомнился, на первой нашей встрече. Но ты всего лишь человек, хоть и на половину. Скоро Великий Пёс, которого в тебе станет через край, потянет тебя в другой Мир, чтобы снова раствориться в Мироздании… Прощай.)

…Едва Кухулин извлёк свой клинок из тела Куроя, как внезапно снаружи донёсся пронзительный женский вопль. Пёс из Махи выскочил из башни на стену – никого. Глянул вниз: тело Бланнайд распласталось на камнях у подножия, орошающихся свежей кровью. Его накрывало другое тело – мужское в синих одеждах филида.

«Он тоже любил её, - подумал Кухулин, - втайне от своего рига. Не выдержал: убил её и себя. От любви до смерти…»]

К этому времени Сетанта стал вконец неуправляем и опасен для меня. Пришлось выдать его Медб. Я лично встретился с ней и Мог Руитхом и рассказал им обо всех гейсах Пса из Махи. Когда я закончил, Мог Руитх сокрушённо покачал своей непропорционально большой головой, а Медб сухо бросила:

- Ну, и гад же ты, Верховный уладов! Я своего человека – какой бы он ни был – никогда бы так, со всеми потрохами, не выдала. Боишься за свою шкуру? Бойся! Потому что, когда мы уберём Пса из Махи, возьмёмся за всех вас.

Теперь мне нужно было просто улучить момент, когда никого из высших Рощи не будет в Махе, и тщательно скрывать от всех остальных морок, наводимый на Сетанту. А ведь, случись всё по-другому, мне смогли бы помешать.

Например, оллам Ферхертне. Если был бы жив…

Ферхертне – старый идеалист, хотя, не скрою, как учитель, он гораздо популярнее меня, и многие файты, прошедшие первый уровень обучения, шли в набор именно к нему, а не ко мне. Да, мне никогда не удавалось выучить и двух сотен больших скел, однако, мои ученики, случись что, могли постоять за себя и вместе сражались, как полноценный боевой отряд. Они неплохо доказали это, идя против коннахтов во время этого затянувшегося Похищения. И каждый мой выпускник – не Ферхертне, ни Сенхи, ни Леборхам, ни Морврана, а именно мой – мог в одиночку наслать такой гламдицин, что Темра бы со временем по кусочкам развалилась.

Ферхертне… лишь ритуалу туманов да Озарению и учил. День за днём.

Но я его всё равно уважал. Без преувеличения, он умеет поставить палки в колёса, если ему что-то не понравится. Нас отделяет лишь одна ступень в иерархии Рощи, а иногда мне кажется, что он стоит на ступень выше меня, а не наоборот.

Я ценю своих противников, умею их прощать и сам просить прощения. Хороший враг это тот, кто живёт много лет бок о бок с тобой, не пытаясь разделаться раз и навсегда, но постоянно напоминая, что ты стоишь у него поперёк дороги.

Один раз я попытался от него избавиться. Раз и навсегда.

Первый и последний раз.

Правда, давно это было, когда Ферхертне только надел платье оллама после смерти своего предшественника, девяностолетнего Адна, который занимал эту должность ещё при толстозадом Салбуйде МакЛойхе, отце Несс…

…Да живут новой жизнью их души, где бы они ни были, …

…Тем не менее, новый статус доброго старого недруга пришёлся мне не по нраву. Тогда я через соглядатаев кинулся за сведениями о родне почившего оллама Адна. Мои люди вызнали, что старший сын Адна, Нед, проходил стажировку у отца Эхбеда в одном из уладских поселений на Альбе. Мой верный Брикрен отбыл в землю Раскрашенного Народа, отыскал Неда и принялся его обрабатывать. Сперва посочувствовал гибели родителя, затем расписал заслуги последнего перед уладами и плавно перешёл на личность нового оллама – Ферхертне. Думаю, не нужно говорить, в каких тонах проходило описание последнего. Наконец Брикрен, чувствуя, что Нед дошёл до предела негодования, кинулся сорокалетнему адепту в ноги с кричащей просьбой:

- Будь олламом уладов, преподобный!

Нед оказался на редкость щепетильным в таких вопросах. Лишь на семь зим младше меня, он до сих пор не позволял себе числиться в Роще самостоятельным друидом и раз в три-четыре зимы, искал – и находил! – нового, ещё более опытного наставника, когда предыдущий уже не мог его чему-либо научить. Нынешнему его учителю, отцу Эхбеду, было под восемьдесят, и по уровню просветлённости кресло верховного Темры уже давно плакало по нему.

Нед же заявил Брикрену, что до посвящения в высшие друиды – созрел, наконец! – ему осталось ещё полтора лунных оборота, а за это время он шагу из дома наставника не ступит. Пришлось моему посланнику застрять на Альбе на это время. Хотя, в некотором роде это было мне на руку: по принятии ранга высшего друида Нед всерьёз настроился сместить Ферхертне на посту оллама.

Но с прибытием Неда и Брикрена на Эрин нас всех ожидало то, что никоим образом не входило в мои планы. Нед, оказавшийся таким же законником, как и Ферхертне, предложил последнему Поединок Филидов, словесную битву, когда оба поединщика изменяют сознание, и по их внутренним тропам проходит Воля Ди. Принято считать, побеждает тот, чьи тропы менее засорены. Но эти двое внесли свои поправки в обычай Поединка в самый его разгар.

Такого я ещё никогда не видел, и больше, должно быть, не увижу никогда. Два непревзойдённых – пусть кто-нибудь только попробует уличить меня в подобострастии! – друида сошлись в словесной битве, не давая друг другу спуска, призвав всё своё вдохновение. Даже я, человек, заинтересованный в низложении Ферхертне, однако всё-таки не до конца веривший в способность Неда сына Адна сделать это – я и то заслушался и на какое-то время упустил нить происходившего на моих глазах.

А началось всё с того, что, когда Нед прибыл в Маху и представился моей Несс, Ферхертне был на юге: принимал у своих подопечных экзамены (на Ман Фовэрь у нас по всему острову приходится пора экзаменов и инициаций). Мы с Брикреном – я в Роще, а он, соответственно, в дружине – распустили слухи о смерти Ферхертне, а Неда, уверив в том же самом, поспешно посадили в кресло оллама; пришлось немного покорпеть над общим мнением находившихся в Махе четырнадцати филидов и двух высших – остальные были в разъездах. Ничего не поняв, Нед благородно принял бразды правления.

Но не прошло и семи ночей, как в Маху прибыл Ферхертне и гневно ринулся к новоиспечённому олламу. Я подоспел в Красную Ветвь, когда Поединок уже начался. В этот момент Нед, видимо, отвечал на вопрос противника о происхождении:

Нетрудно сказать: от пяты мудреца,

От высот доброты, мудрости без конца,

От блеска восхода, ореха стихов,

Где честь измеряется статью веков,

От сиянья потоков, где лжи не видать,

Где различают вселенной цвета,

Где лики искусства исполнены сил.

А ты, о, почтенный, откуда прибыл?

Ферхертне, уже заметив моё появление, украдкой усмехнулся в бороду, оценивая сказанное Недом. И, полуприкрыв глаза, нараспев отвечал:

Нетрудно сказать: через столпы времён,

Через потоки южных племён,

Через Нехтана таинственный сид,

Чрез Небо, где Солнце с Луною сидит,

Через супруги Нуада ладонь,

Чрез пуповины младенца трезвон.

А как твоё имя, о чтящий закон?

Нед действительно знал и чтил закон. Поэтому, натасканный наставниками, он знал, что последует именно этот вопрос.

Очень Большой, Очень Маленький я,

Речи Огонь и Свирепость Огня,

Источник Богатства, Знания Гром,

Прямоискуссный-Горький-Огнём,

Самый Твёрдый и Самый Светлый,

Меч-Искусства-Разящий-Поэтов.

А как твоё имя?; я жду ответа!

В это время главный покой Красной Ветви был уже почти заполнен людьми, не считая небольшого овального пространства, в котором напротив друг друга стояли поединщики. Напряжение между ними нарастало: я почти физически ощущал волны, исходившие от потоков силы, Воли Ди, стремительно низвергавшихся на зрелого Неда и старика Ферхертне. Который произносил следующее:

Лучший-в-Предсказаниях, Лучший-в-Вопросах,

Взалкавший-Знания, Искусный-в-Ремёслах,

Поэзии Шлем и Искусства Сплетенье,

Изобилие Моря, Оплот Вдохновенья;

А какое искусство в твоём подчиненье?

Филиды и высшие одобрительно зашушукались между собой. Кое-кто из них словил мой взгляд и притих. Честно признаться, я сам до сих пор не понимаю, всерьёз ли я надеялся сместить Ферхертне или просто решил поколебать его самолюбие, подточить авторитет? Однако после обмена несколькими репликами я уже понял, что Ферхертне останется на своём посту. Но что станет с Недом? Не скрою, меня это интересовало, скорее, из любопытства, нежели из сочувствия к его судьбе. Мало ли чем может закончится поединок? Может быть, глам дицином со стороны победителя? Если тот, конечно, не истощится к концу битвы.

Но закончилось всё тем, чего мало кто ожидал. Старый оллам под конец поединка обрел второе дыхание, и сверху на него устремился поток фиолетового цвета, поднявший старика на несколько мгновений над полом. На вопрос Неда «Какие песни знаешь ты?» Ферхертне изменившимся голосом отвечал:

Страшное время наступит;

В прах повергнут вождей,

Праведный суд позабудут

На множество кряду дней.

Скотина не даст потомства,

Скромность забудут все;

Никто не избегнет уродства,

Конец придёт красоте.

Колесницы трещат на скачках,

Священный нарушен обет;

Благородный просит подачки,

Истинных ригов нет.

Всадник заслужит презренье,

Над ним возвысится раб;

Подвергнется всё оскверненью

Под гнётом крысиных лап.

Плоды от неправых суждений

Наземь со стуком падут;

Свет содеется бренным,

И Тьма потребует мзду.

Ферхертне умолк, и в зале вдруг повисла такая звенящая тишина, что мне, Верховному уладов, общающемуся накоротке с Ди, – мне стало не по себе… Я уже понял, что полностью проиграл, но я умел проигрывать.

Потоки исчезли. Оллам устало коснулся ногами пола и, уже, должно быть, осознав, что выиграл Поединок, приказал подать ему табурет и сел. Нед – прежде он, как и все остальные, стоял в оцепенении – торжественно снял с себя мантию оллама, отороченную перьями, подошёл к Ферхертне и, почтительно склонившись, передал ему одеяние:

- Ты достоин носить эту мантию в гораздо большей степени, нежели я.

Ферхертне не сказал ни слова. Друиды разошлись, ушёл и Нед сын Адна. Я подошёл к олламу.

- Поздравляю.

- С чем? – спросил он, глядя поверх моей головы (это особенно раздражало!).

- Как с чем?! – нарочито хмыкнул я, не давая досаде проявиться в голосе. – Ты отстоял свой статус, Ферхертне. Ты доказал, что достоин носить мантию оллама.

Тот, казалось, не слышал меня.

- Этот сын Адна очень способный. Мне, например, нечему его учить. Такой человек необходим нашей Роще, ты не находишь, верховный?

Я начинал терять терпение и решил поиграть в открытую:

- Просто так он не стал бы предъявлять свои права на кресло оллама. Ты не думаешь, что кому-то ты неугоден.

Ферхертне устало взглянул – наконец-то! – в мою сторону:

- Здесь я неугоден только тебе, Катбад. Ты ведь знаешь, что я никогда не претендовал на пост Верховного уладов?

- Знаю, - хрипло отвечал я – в горле пересохло – уже понимая, какой вопрос последует дальше. Было такое ощущение, будто я отвечаю очередной урок своему наставнику лет, этак тридцать назад. – Знаю, и что?

И вопрос последовал:

- Тогда зачем всё это?]

…Но всё и так слишком быстро меняется в этом мире, и не надо этих изменений бояться.

Шли годы, и мой сын Конхобар стал больше напоминать распустившегося пьяницу, нежели рига пятины. Может быть, это и неправильно, но я никогда не видел его, как самостоятельного правителя. Да мне и не нужен был никакой правитель уладов кроме меня самого. Мои советы больше не шли сыну впрок…

[ - Ты самолично вершил суд над благородным без моего участия?!

- И что? – риг уладов сидел на полу в луже свежей блевотины. Перед ним стояла почти опустевшая чаша с пивом. – Он задолжал лично мне… с прошлой зимы.

- Интересно! Сам обвиняешь, сам судишь и сам выносишь приговор.

- А что такого? – Конхобар смачно рыгнул, сплюнул на пол, залпом осушил чашу до конца и швырнул её подальше. Чаша долго каталась по полу, издавая жалобные шершавые звуки. – Риг я, в конце концов, или не риг?!

- Тебе что, междоусобицы захотелось?! – Катбад всё-таки не выдержал: рявкнул.

- А вы, папаша, - нагло засмеялся Конхобар, - гламдицинчиком их всех, а? Враз поумнеют… Да что мне вас учить: вы сами всё лучше меня знаете, благо в молодые годы с няньками не сидели.

- Не тебе судить о моей жизни, щенок! – Верховный был в гневе.

- Щенок?! Мне скоро пятьдесят, папаша, а для вас меня, будто бы, никогда и не существовало. Да, не был я ни одной ночи настоящим ригом с вашими дурацкими советами и интригами… И плевать я на это всё хотел! Тьфу!.. Это вы сделали мою жизнь такой. Вы вечно подсовывали мне на ложе баб, которых я терпеть не мог. Чего, чего, скажите, вы добивались? Захватить коннахтскую пятину? Весь Эрин? Сделать меня ард-ригом и управлять от моего имени? Для этого вам был нужен Сетанта?

- Прозрел, наконец…

- Да, для этого! А когда он стал для вас опасен, вы избавились от него раз и навсегда. Зачем вам это всё?

- Глупец! Я хотел должного будущего для тебя, моего сына!

- Вы, кажется, опоздали с будущим, папаша, - нервно хихикнул Конхобар, ёрзая в собственной блевотине. – Какое будущее может быть у человека в сорок семь зим? Какое будущее может готовить отец сыну, которого он никогда не ценил? Какое будущее вы хотели дочери, когда выдавали её замуж почти силой? Какое будущее у вас для внука, гибель которого вы планировали не один раз?.. Завтра же все улады, вся пятина, узнает о том, кто вы есть на самом деле, папаша. Только моя смерть помешает мне всё рассказать!

- Неблагодарный, - Катбад развернулся к выходу. – Ты и так скоро умрёшь.]

Здесь теперь всё было кончено. Я не мог впредь влиять на сына – годы уже не те – да и не было желания больше делать это. Любил ли я его уже на тот момент? Хороший вопрос. А любил ли я кого-нибудь? И если любил, то кого? Несс, за то, что она была похожа на меня? Дейрдре, потому что она была похожа на Несс? Нет, не то: кто-то сказал, что любят не за что-то, а просто так. Значит…

Теперь некому было прикрывать Конхобару спину, оправдывать его перед Великими Ди. Я это делал в силу своих возможностей, теперь не хочу. Пусть говорит обо мне, что угодно. Мне теперь всё равно. Но и Конхобар больше не жилец.

… Вскоре пошёл неурожай, падёж скота, голод. По всей пятине. Народ роптал на рига, который теперь ничего не мог поделать. Кто-то из стариков принялся вспоминать Проклятие Махи. И не было в Роще никого, кто был бы в силах снова привлечь на моего сына милость Ди, по крайней мере, отсутствие немилости. Ферхертне, Сенха, Моранн, Амаргин – все они уже давно ушли вечными тропами в новую жизнь, а те, кто занимал теперь их место… Обмельчала наша Роща, может быть, это тоже кара Ди?

Приближался Самайн, и в Эмайн-Маху стали подтягиваться уладские туата-риги со своими дружинами. Конхобар – ума ему на это хватило – прекрасно понимал, что если его низложат – а к этому дело и шло – то быть ему утопленным в бочке с пивом в ночь Дикой Охоты. Поэтому, в полном отчаянии мой сын собрал небольшое войско и попытался устроить набег на коннахтскую пятину, надеясь этим хоть как-то возвыситься перед народом.

Но на рубежах их уже ждали… Кто-то говорил потом, что Конхобар принял геройскую смерть в первых рядах. Иные утверждали, будто он ещё ночи три провалялся с пращевым камнем в голове и скончался от потери крови. Ригом уладов выбрали Кормака, родича Несс, спешно прибывшего из Круахана.

Но я это услышал даже не из десятых уст: в то время я уже был далеко от Эмайн-Махи.

… Всё меняется. Иногда могут поменяться и судьбы.

До меня дошла весть, что в этом бою пала Ниам, жена Конала Кернала. Ещё в Месяц Осётра, говорили мне, Конал был в Эмайн-Махе, а уже в начале Месяца Волка бродячие барды видели его в Круахан-Ай на пиру по левую руку от риганн Медб. Некоторое время я думал, что же произошло? Кернах не из тех, кого могут переманить старые ненавистные враги. Может быть, он почётный пленник, а может быть…

Но ради кого он старается? Нового рига уладов должны были избрать не раньше чем в Ман Геври, Ночи Зимнего Солнцестояния. Неужели, месть? Да, на Конала это похоже. Прикинуться изгоем, разуверившимся в своих вождях, напроситься в дружину врага и ждать удобного момента, чтобы отомстить за жену и за честь пятины – очень даже в его духе.

Через несколько лунных оборотов случай свёл меня в дороге с человеком из уладов, и от него я услышал:

- Нет больше с нами славного Конала МакАмаргина по прозвищу Победоносный. Убили его поганые коннахты да и схоронили у вала круаханского.

- За что убили, ведомо тебе?

- Говорят, покушался на рига тамошнего, Айлиля. Будто, изменял он своей риганн. Вот она и попросила славного Конала вступиться за её честь.

Я рассмеялся. Долго хохотал, словно всего рассудка разом лишился. Собеседник озабоченно уставился на меня, не понимая, в чём дело.

- Что с тобой, добрый человек?

- Со мной? – я утёр рукавом слёзы. – Со мной все нормально.

Я вскочил на коня и умчался дальше.

Не Айлиль изначально был нужен Коналу, а Медб – это и ребёнку ясно. Но тягаться с ней в хитрости мало кому под силу. Всем от западного побережья до Дал-Риады было известно, что риг и риганн коннахтов чуть ли не в открытую изменяют друг другу, и это длится не первое десятизимье. Наверное, Айлиль стал больше не нужен своей жене, и она просто решила от него избавиться.

Конал был новым человеком в Круахане и прекрасно подходил на роль «мстителя». Скорее всего, именно Медб, а не Айлиль, осыпала его почестями. Не удивлюсь, если они делили одно ложе. Конал, не смотря ни на что, был доверчивым малым, поэтому опутать его своими интригами и настроить против мужа для риганн коннахтов не составило особого труда. Может, она присовокупила к этому смерть предателя Фергуса МакРойга, которого Конал всегда безмерно уважал. Всё может быть…

Как бы там ни было, ей удалось избавиться от обоих сразу. Не ройте яму риганн Медб – сами в неё попадёте. Она всегда умела находить подход к мужчинам и никогда от этого не проигрывала.

Всё меняется в этом мире, даже вера…

Я больше не верю в себя, не верю в уладов, не верю в объединение всего Эрина вокруг Эмайн-Махи. Ни во что больше не верю. Мне семьдесят четыре года, а я после того разговора с Конхобаром оседлал коня, взял свой меч – свой первый меч! – взял самое необходимое и покинул дун. Я пришёл чужаком в этот интересный мирок под названием уладская пятина, чужаком из него и уйду. Жалею ли я о потраченных на него годах? Нет, не жалею. Я имел всё, и теперь моя душа никогда не оскудеет. Я всегда поступал, как считал нужным и не был должен никому и ничему. Меня не жжёт раскаяние: за всё, что я сотворил, уплачено почти сполна.

Теперь для меня престол, Роща и всеобщее почитание – не более чем пустота и мрак.

Потому что, когда не стало Сетанты, Пса из Махи, ко мне явился Светлый Луг и спел мою теимн лаэгда, которую я всегда боялся спеть самому себе. И только тогда я узнал день и час своей смерти. А когда знаешь такое – что еще в жизни может испугать?

Я покину Эрин. Может быть, поплыву на Альбу, может быть, на большую землю к югу. Теперь уже всё равно. Нынешняя жизнь моя на исходе.

Но, пока я не умер, перед глазами всегда будет стоять будто бы из ниоткуда взявшийся образ бан-фили Леборхам, вытаскивающей из холщового мешочка дощечку. Она протягивает её мне – а на лице торжество и обречённость – и я читаю:

«Цвет смерти».

Да, придёт смерть, а за ней новая жизнь, новое понимание, и, может быть, тогда…

Послесловие

Наш мир отдал свою судьбу

На растерзанье дней.

Кто забывает связь времён,

Становится важней.

Нескладно воздух мнёт лучи

От солнечных зубов.

Бетонный блок и сто дверей

Для человека - кров.

Обвал случился по вине

Нетронутых вершин.

Я притворился, что всегда

Страдаю лишь один.

По проводам стремится ток

Сквозь пот стальных оков.

Но ты не бойся и иди

На звук моих шагов.

Помойте ноги, а потом

Топчите виноград.

Кому един исход войны,

Тот не принял наград.

Мы спали вдоволь, и теперь

Глаза не отомкнёшь.

Но самый пафосный абсурд

Не принимай за ложь.

Я - битва, и коль бьёшься ты,

То ты всегда со мной.

Усталость не к лицу тому,

Кто принимает бой.

Уставшим может быть лишь тот,

Кто выполнил свой долг,

Но изложить всю суть вещей

Пока никто не смог.

Обращены лицом к лицу

Творимый и Творец.

Обоих путь усеян был

Осколками сердец.

Я получил за нас двоих

Довольно синяков.

Теперь не бойся и иди

На звук моих шагов.

Печален вестник суеты,

И высохло весло.

В курганы выжили богов

Трилистнику назло.

И в гавани уж триста лет

Как не видать судов.

Но ты не бойся и иди

На звук моих шагов.

И темнота лежит у ног,

И воли нет рукам.

Свой мир из маленьких кусков

Я собираю сам.

Мы для мгновенья наяву

Прожили сотни снов.

Теперь не бойся и иди

На звук моих шагов.

…песнь колесничного воина в кругу своего фина перед расставанием на долгое время…

Пройдёт ещё немного времени, и я наконец-то поставлю точку в этом повествовании. Ещё один замысел будет выполнен.

С одной из повестей «Кельтики» я ныне прощаюсь. Я прощаюсь с риганн Медб, высшим друидом Катбадом, Коналом сыном Амаргина по прозвищу Кернах. Я прощаюсь и с полу-Ди Сетантой, Псом из Махи, величайшим героем уладов, который был лишним среди своего народа, однако после смерти занял достойное место в памяти современников и потомков. Первые сотворили о Псе из Махи миф, вторые искали и до сих пор продолжают искать в этом мифе правду.

Кроме преданий, замешанных на правде и вымысле, Сетанта оставил после себя свой меч, Круайдин-Крепкоголовый, который никто не видел подле хозяина, бережно уложенного на погребальную колесницу. На два столетия Крепкоголовый теряется из моего поля зрения и всплывает в Медовом Покое Темры в правление мудрого ард-рига Кормака сына Арта.

Я и сейчас вижу Медовый Покой, наполненный друидами и всадниками. Перед троном ард-рига лежит старинный клинок, играя с солнечными лучами, падающими на него через оконные проёмы. Рядом – исписанные разноцветным узором ножны, вдетые в золотой пояс.

Я помню этот меч, когда он впервые оказался в руках Сетанты-Кухулина, как он, восьмилетний мальчуган, не по годам могучий, трепетно, но уверенно берёт клинок левой рукой, восхищённо оглядывает рисунок, выполненный на клинке истинными aes dana, людьми ремесла. Как он осторожно, двумя пальцами, сгибает лезвие в дугу, к нижней части рукояти, так, чтобы оно касалось кончиком изящного серебряного навершия; а потом резко отпускает, и лезвие, тонко вскрикивая, выписывает дугу, принимая изначальное положение.

Рядом стоит Луг Длиннорукий и довольно улыбается.

- Ну, как? Хорош подарочек кузнеца Кулана?

- Ну, вообще!.. - Сетанта чуть ли не прыгает от радости. – Не то, что этот хлам! – рядом лежи груда сломанных мечей из арсеналов Красной Ветви, их Сетанта поломал пальцами.

- Огма будет доволен.

- Огма? Ди стихосложения? Но при чём здесь он? – оборачиваясь к отцу, Сетанта вырывает из своей чёрной жёсткой шевелюры волос подлиннее, резко отпускает. Волос не пролетает и пяти пальцев, как чудесная сталь резко рассекает его надвое, и земли касается не один длинный волос, а два коротких. – Ух, ты!

- Этот меч – отражение Орны-Разрушителя, который принадлежит Огме.

- Отражение меча Орна?! Ничего себе!.. А как это, пап, отражение?

- Ну, - задумался Луг, - как бы тебе лучше объяснить?.. Скажем, это когда кто-то или что-то, находящееся в Верхнем Мире, по какой-то причине отражается в Мире Людей, а иногда и в Нижнем Мире.

- А почему так получается?.. Пап, а сделай голову. – Сетанта охоч до разговоров с отцом, но ему не терпится испытать новый клинок: он хочет, чтобы этот меч оказался самым-самым, но понимает, что оружие следует проверять до конца. Луг сотворил средних размеров голову, и Сетанта рассёк её надвое. Наискосок, сверху вниз. Удар был таким точным, что несколько мгновений обе разрубленные половины, несмотря на хлеставшую кровь, держались вместе. Когда верхняя часть головы отделилась от нижней, и обе упали на траву, Сетанта подошёл к ним и внимательно осмотрел срез.

- Ничего себе режет! Как мама отрезает масло. Пап, расскажи, наконец, про отражения.

- Так вот: когда люди всё меньше связывают свою жизнь с Ди, Мир Людей отдаляется от Верхнего Мира. Но они связаны друг с другом, и их не может разделять большое расстояние. Понимаешь?

- Да, это как мне оте.. ну, Суалтам, рассказывал: наши коннахтов секут, секут, и передвигают рубежи вперёд. А потом коннахты наших секут, и в нашу сторону рубежи двигают…Потом наши всё равно их треплют!

- Похоже, - кивнул Луг. – Вот когда такое происходит, Верхний Мир посылает в Мир людей свои отражения. И не только: иногда рождаются дети полу-Ди, у которых мама, например, Ди, а папа человек. Или наоборот.

Сетанта перестал играться с мечом.

- Прямо как я, правда?

- Правда, - ответил Луг, – поэтому меч Огмы и проявился в том, который тебе выковал Кулан.

- Подожди, пап, - Сетанта сел на плоский камень рядом с отцом (его не интересовало, что этот камень был солнечным алтарём, и сидеть на нём кому-либо кроме Луга вменялось как святотатство. Но этот закон не для того, кто Луга папой называет.) – Значит, если родился именно сейчас, а Кулан и для вас, для Ди – он мне сам рассказал – тоже делает оружие, получается, что наш мир сейчас отдаляется от вашего, и я родился не просто так?

- Ну, не надо так сразу: «наш мир, ваш мир», - слегка помрачнел Луг, – ваш мир тоже когда-то был нашим, а наш мир может когда-то принадлежать людям, как и Ди, если…

- Подожди, не сбивай меня, - лоб восьмилетнего мальчика серьёзно наморщился. – Я что, должен притянуть оба мира друг к другу?

- В общем-то, - Луг заметно замялся; он не знал, как ребёнок отреагирует на его ответ, – может быть и да. Я сам точно не знаю.

- Ну, ты даешь! А кто знает, если ты не знаешь?! – пятки ребёнка полу-Ди глухо и мерно застучали по камню-алтарю.

- Да никто не знает, сын,- Луг притворно отмахнулся. – А это так важно?

- Пап, скажи правду, а?

«Ох уж эти дети,- подумал Луг, - едва проболтаешься, так пристанут, разговорят, и не отвертишься. Вот теперь и рассказывай ему сказку про белого бычка».

- А правда, Сетанта, заключается в том, что ты мой сын, и если постараешься, то станешь великим воином, для этого у тебя и есть этот меч. Ты не такой, как все, поэтому тебя будут не любить не только чужие, но и свои. Даже кое-кто из людей твоего септа.

- Это ты про моих двоюродных, которые не хотят со мной играть?

- Может, и про них тоже.

- Ладно, па, - Сетанта спрыгнул на землю, - Ну их всех! Я ещё потренируюсь, хорошо?

- Хорошо. Сотворить тебе пару противников?

- А давай. Только ножны подержи.

- Ты его назвал?

- Обязательно.

- Тогда,- Сетанта завертел клинок в руках, задумчиво воззрившись на него. – Тогда… я буду звать тебя… – самая первая, а значит, и самая правильная, мысль пришла внезапно – «Крепкоголовый»! ты вон как голову разрубил!

Этот меч разрубил не одну сотню голов, и этого хватало для того, чтобы все в Медовом Покое взирали на него с некой долей уважения, будто в клинке была заключена частица души самого Кухулина.

Итак, посмотрим, что произойдёт дальше…

- Прошу всех встать, суд идёт!

В зале появился ард-риг Кормак сын Арта. Длинный, богато украшенный плащ-брэт тучно прошелестел по полу. Золотое ожерелье третейского судьи грозно сверкнуло на Солнце, и меч в свою очередь, казалось, стушевался и засиял менее нагло, чем раньше. Потом вообще, вроде бы, потускнел, но продолжал держаться довольно уверенно.

Кормак уселся в резной трон на возвышении и начал:

- Благородные всадники и святые отцы! Ныне, в Месяц Вепря, Время Ветров, в первый день священного дерева Рябины, слушается тяжба по обвинению Дубрена сына Ургрена, управляющего Темры, в хищении личного имущества другого всадника. Обвиняющая сторона – Сохт сын Фитала, объявивший себя потерпевшим. Третейским судьёй по совету и с одобрения риг-брегона, отца Фитала, выступаю в этой тяжбе я, ард-риг Эрина Кормак сын Арта. Есть ли у кого из здесь собравшихся желание оспорить эти мои слова?

Конечно, желающих не было: все, как один, склонились в почтительном поклоне. А вот и он, риг-брегон Фитал, ровня Кормаку по статусу – стоит себе, лицо хитрое, но добродушное, глаза беглые, и пальцы правой руки реденькую рыжую бородёнку пощипывают. Хорошо держится моложавый риг-брегон, а у самого на душе неспокойно весьма: ведь обвинителем выступает его родной сын Сохт, один из многочисленных заложников в столице Эрина. Этот, в отличие от других заложников, являлся оным только для вида, да и жил гораздо свободнее остальных: всё равно риг-брегон и ард-риг друзья с детства, и один за другого горой.

Но, переживает Фитал: дружба дружбой, а тяжба тяжбой. Как бы не проиграл Сохт её своему обидчику. Нет, пеня в казну за проигрыш иска дело десятое, однако нареканий на фин Фитала хватит с лихвой: как это так?! государственный муж, а сына не вразумил в делах судебных! Но, тем не менее, не стал риг-брегон вмешиваться в дела отпрыска:

«Не двадцать лет, поди. И сам разобраться можешь. А я за тебя иск везти не буду».

«Отец! – взмолился Сохт, - это же меч Кухулина, наша семейная реликвия. Ты же не отдашь её просто так другому?»

«Ты проморгал, тебе и отвечать, - обрезал Фитал, – а если меч не вернёшь, значит, так тому и быть, значит, не достоин наш фин владеть им. Совет мой запомни: на ложь ложью отвечать нельзя: Ди всё видят и не встанут на твою сторону, если ты, как обвинитель, солжёшь, - помолчав, добавил: - Ну, уж если совсем дело в тупик зайдёт, я, так уж и быть, вытащу тебя. Однако на это особо не рассчитывай, понял?»

«Понял, отец», - ответил Сохт.

Фитал-брегон занял нейтральную позицию советника судьи, и поэтому вся многочисленная родня обвиняемого Дубрена-управляющего считала своим долгом весьма недружелюбно сверлить глазами Сохта. Между тем, по всем правилам тяжбы, намечалась речь последнего.

- Благородный ард-риг, риг-брегон, святые отцы и все собравшиеся! – вышел вперёд Сохт. – Я, Сохт сын Фитала, всадник, обвиняю Дубрена сына Ургрена, всадника, в незаконном присвоении меча моего фина, который лежит перед вами. С дозволения ард-рига я расскажу, как всё произошло.

Кормак сухо кивнул.

- С того дня, - продолжал Сохт, - как мне среди членов моего фина выпала честь быть хранителем этого меча, нашей семейной гордости и драгоценной реликвии, Дубрен-управляющий принялся всечасно уговаривать меня продать или обменять клинок. Он сулили большой выкуп вплоть до тридцати полновесных быков. Я отказывался, ибо являюсь всего лишь хранителем, а всеми реликвиями в нашем фине распоряжается его нынешний глава риг-брегон Фитал, мой отец.

Многие с опаской покосились на Фитала: не вступит ли в тяжбу за сына, не переменит ли решения? Но нет, стоял риг-брегон, бровью не повёл, да знай себе, бородёнку пальцами пощипывал.

– Три семиночи тому назад Дубрен позвал меня к себе на ужин и напоил меня до беспамятства. А когда я очнулся, то меча на моём поясе уже не было. Я попросил Дубрена отдать мне меч, но он заявил, что никакого меча при мне не было, а то оружие, которое я описал, принадлежит ему самому. И вот теперь я призываю к твоей мудрости, ард-риг Эрина. Разреши наш спор по справедливости.

Сохт закончил речь, и друиды принялись оживлённо перешёптываться между собой, попеременно поглядывая то на обвинителя, то на обвиняемого. Дубрен, управляющий Темры, скрестив руки на груди, состроил беспристрастную гримасу, надменно глядя Сохту прямо в глаза. Сохт перевёл взгляд на Кормака.

Ард-риг произнёс:

- У обвиняющей стороны есть право первой клятвы. Клянёшься ли ты, Сохт сын Фитала, что меч, который мы все здесь видим, хранился у тебя?

- Клянусь, ард-риг! - воспрянул Сохт. – Клянусь именем Ди и не-Ди, клянусь честью фина, септа и туата, к которым принадлежу!

- Серьёзная клятва, - усмехнулся Кормак, и все друиды, как по команде, снова зашептались. Ард-риг взглянул на меч, словно ожидая, что тот как-то подтвердит или опровергнет произнесённые только что слова. Но меч молчал и, казалось, ждал, что будет дальше.

- Клятва, данная обвинителем, - сказал Кормак, - должна быть опровергнута, иначе обвиняемый проиграет дело. Семь кумалов – плата с проигравшего тяжбу. Теперь говори ты, Дубрен сын Ургрена.

- Благородный ард-риг, риг-брегон, святые отцы и прочие, присутствующие здесь, - заговорил Дубрен. – Сей же час я докажу, что меч, который лежит перед вами, принадлежит мне, а мой обвинитель лжёт и достоин порицания. При входе в покой стоит златокузнец, который собственноручно выгравировал моё имя на внутренней части рукояти этого меча. И если ард-риг позволит, гравировка сей же час будет представлена.

Кормак посмотрел на риг-брегона, тот утвердительно кивнул: Пусть, мол, покажет, а мы посмотрим.

- Приведите златокузнеца, - велел ард-риг страже.

Ввели здоровенного заросшего детину в пропахшей потом рубашке, облепившей всё тело – видать, парень здорово волновался. Дубрен не удостоил своего свидетеля и взглядом, а тот, поклонившись ард-ригу, подошёл к мечу и вскрыл золотую рукоять; на внутренней стороне одной из створок стояла надпись на огаме: «Дубрен МакУргрен из Темры».

«Сколько тебе заплатил этот пройдоха управляющий? – думал Сохт, пока надпись изучали Кормак и Фитал, а за ним по очереди друиды и всадники. – Уж точно гораздо меньше того, что сдерут с тебя за лжесвидетельство. Недаром ведь я сын риг-брегона: тоже кое-что понимаю.

- Дубрен представил доказательство ложности твоей клятвы, Сохт,- беспристрастно продолжил Кормак. – Что можешь ты возразить в ответ?

- Ничего, - сказал Сохт.

- Ничего?! – зашумели друиды.

- Ничего! – зубоскалила родня управляющего.

- Ничего?! – изумился Кормак. – Но зачем же тогда клятва и обвинение?

И только риг-брегон Фитал преспокойно пощипывал бородёнку: он не знал, что задумал его сын, но он знал, что тот просто так не отступится. Хотя, брегон кое о чем догадывался…

Под изумлёнными взглядами присутствующих Сохт продолжал:

- Я откажусь от своего обвинения и выплачу пеню за преступление клятвы, если Дубрен согласится взять меч вместе со всеми долгами оного.

- Ты согласен на это, Дубрен? – строго спросил Кормак у своего управляющего.

- Истинно да, - тот явно нервничал, не веря в такой лёгкий исход дела, и чуял подвох.

- Тогда, - воспрянул Сохт, - я заявляю, что этот меч изначально принадлежал великому уладу Кухулину, Псу из Махи. Клинок был найден вонзённым в грудь моего обезглавленного деда. И если ты, Дубрен сын Ургрена, берёшь сей меч со всеми его долгами, то весь мой септ будет судиться с тобой, как с обладателем оружия, принесшего смерть моему родичу. И ты, Дубрен сын Ургрена, будешь обязан выплатить огромную виру за убийство и сверх того – за давность деяния. И теперь ты согласен оставить себе меч?

- Доказательства! – выпалил побледневший Дубрен.

- Слово риг-брегона его с лихвой заменит, - это были единственные слова, сказанные за всю тяжбу Фиталом. Но как сказанные! Теперь он не щипал свою бородёнку, а гордо и властно глядел на присутствующих. И какая-то сила, не понятная человеческому разуму, но явно ощутимая для всех, мягко, но уверенно окружала риг-брегона плотною, непроницаемой стеной. – Я подтверждаю всё, что было сказано сейчас моим сыном Сохтом. Да будет так, и так тому и быть!

Несколько мгновений никто не мог проронить ни звука, один лишь меч, казалось, радостно позванивал от резких сквозняков.

И вот, наконец, управляющий, понурив голову, снова выступил вперёд…

- Ловко ты их, ловко. Молодец, хоть чему-то у старого отца научился, - риг-брегон одобряюще похлопал сына по плечу. – Я еле сдержался смех, когда смотрел на виноватые рожи управляющего и этого златокузнеца… Ну это ж каким наглым нужно быть, - продолжал он, взяв Сохта под руку и увлекая его к выходу, - чтобы подделать надпись на внутренней стороне рукояти, а потом ещё врать ард-ригу, мне и всей Роще?! Если бы я вёл дело, эти двое у меня бы четырнадцатью кумалами не отделались… Давай прогуляемся.