Хрюндель.

 

Холодный мартовский день.

Яркое весеннее солнце скрылось на время за пеленой облаков, оставив всю власть над округой стылому, резкому ветру. Он яростно теребит пёстрое пальтишко и помпон вязаной шапки, холодит щёки и мокрые ладошки с зажатыми в них льдинками.

Иринка уже перемеряла глубину всех ближних луж, насквозь промочив ноги, и пустила в плавание по журчащим ручейкам вдоль дороги целую флотилию щепок-корабликов. Совсем продрогшая, бежит в избу.

Тётушка Аксинья захлопотала и запричитала вокруг неё:

- Ай, старая, совсем ребёнка заморозила!

Она растёрла ладонями и без того красные Иркины щёки и ледяные ноги и вытаскивает из тёплой печной горнушки пушистые шерстяные носки. На столе, покрытом пёстрой клеёнкой, стоят простенькие чашки и стеклянная вазочка с цветными сахарными пирамидками. Аксинья усадила девчушку на высокий табурет и налила в чашки ароматный чай.

Стукнула щеколда в сенях, и в дом вошла сестра Аксиньи, Иркина бабушка Аганя со свёрнутой фуфайкой в руках. Свёрток шевелился, дёргался и пронзительно визжал.

Ирку как ветром сдуло с табуретки.

Бабушка положила свою ношу на пол, и из фуфайки тут же высунулся влажный розовый пятачок, а следом - любопытная бусина глаза в пушистых белёсых ресницах. Пока внучка и поросёнок нос к носу изучают друг друга, Аганя сбросила жакетку и принялась рассказывать о своих приключениях: как выбирала на ферме поросёнка «пошустрей», да как добиралась с ним по бездорожью до дому:

- Еле дошла, водища кругом, скользко, а этот стервец гляди того вырвется, всю дорогу дёргался и вопил, как резаный…

Иринка протянула руку к мокрому пятачку. В поросячих глазёнках зажглись ехидные огоньки, и он рванул из свёртка, как спринтер на стометровке, сбивая в кучу половики и радостно-заполошно визжа и хрюкая. Маленький, бело-розовый, с острыми копытцами и большими ушками он был таким забавным и хорошеньким, что и девчонка принялась визжать и смеяться. Поросёнок носился по избе, Ирка ползала по сбитым половикам на четвереньках, и они вдвоём на голоса хрюкали.

Хрюшка нырнул под кровать со спущенным кружевным подзором и зацокал там копытцами, скользя по крашенному полу. В уголке под кроватью стояла бутылочка с репейным маслом, бабушка иногда мазала им перед баней Иришкины волосёнки.

Любопытный пятачок толкнул и уронил бутылку. Слабая пробка вылетела, и вокруг бутылки тут же растеклась блестящая лужица. Острые копытца разъехались по скользкому маслу, и хрюня плюхнулся пузиком в лужу, довольно похрюкивая и молотя по полу ногами.

Аганя бросилась в сени - искать коробеню для своего неугомонного приобретения, а Аксинья, кряхтя и ругая поросёнка, полезла за ним под кровать. Пока она наклонялась, реактивное порося выбралось из лужи и дало стрекача прочь от неё, оставляя за собой масляный след на полу и половиках.

Так он и носился, скользя и падая, пока не был загнан в угол за печкой и пойман Аксиньюшкой.

Аганя приволокла из сеней большой плетёный короб и принялась устилать его соломой. Утомлённый поросёнок пригрелся на руках у перепачканной маслом Аксиньи и затих, изредка вздрагивая. Все с облегчением вздохнули.

- И где ты только этакого бешеного откопала? - пожаловалась Аксинья, глядя на спящего хрюшку и свою замасленную кофту.

Наконец-то и Иринке удалось потрогать бело-розовое чудо. Она гладила его по спинке, приговаривая:

- Хрюша, хрюня… Бабуля, а хвостик - как крендель. Хрюня - крендель.

- Не крендель, а хрендель,- обиженно бормотала пострадавшая Аксинья.

Ирка принялась хохотать, повторяя понравившееся « крендель-хрендель». От её смеха порося проснулось и принялось повизгивать.

Аганя отругала сестру:

- Ума у тебя, как у ребёнка. Прилипнет теперь к животине энта кличка. Хоть уж Хрюндель тогда.

Вот так и появился в их доме Хрюндель, последний у Агани и Аксиньи поросёнок. Почему последний? Длинная история, длиной почти в полгода. После череды ничем не примечательных поросячих особей, выращенных сёстрами до Хрюнделя, этот последний оставил в памяти такой яркий и болезненный след, что они больше не брали поросят.

- Курей вон - целый двор, куда ещё…, - отнекивалась потом Аганя.

А пока кроха-Хрюндель осваивает свою коробеню, Ирка свешивается к нему через край- вот-вот нырнёт в жёлтую солому. Половики бабушка собрала, а короб поставила к печке, чтоб малышу было тепло.

Аганя подоила корову и налила внучке и хрюшке парного молока. Ирке - в стакан, а поросёнку - в миску. Молоко Иришка пила только с боем, но, глядя на чавкающего, чмокающего, трясущегося от удовольствия Хрюнделя, выпила «на ура», наперегонки.

Поросёнок толкнул пустую миску, сделал лужу и принялся за старое: дробно стуча копытцами по крашенному полу забегал и захрюкал, то ли бормоча, то ли напевая по-своему, по-поросячьи.

Хитрый Хрюндель очень быстро изучил распорядок в доме, все слабости семейства и научился ими пользоваться.

Как он определял, что садятся обедать? По запахам, по звяканью посуды? Неугомонный поросёнок и так-то рвался всячески на свободу из своего поросячьего «манежа», а в обед поднимал такой визг, что уши закладывало.

В конце концов на Хрюнделя махнули рукой и предоставили максимум свободы, покрикивая на него, постоянно попадающего под ноги, да то и дело убирая за ним. Хрюня, покачивая хвостиком-крендельком, как собачка ходил за всеми по дому, а в обед сидел у стола, моргая желтыми ресницами и выпрашивая что-нибудь вкусненькое. Не получая ничего, поросёнок капризно хрюкал и требовательно тыкался влажным пятачком в ноги.

Хрюндель всегда готов был не только поесть, но и поиграть. Весело носился с Иркой в догонялки, и было не понятно, кто убегает, а кто догоняет.

Рос Хрюня не по дням, а по часам, и вскоре уже раскачивал свою коробеню, как поросячий богатырь. Короб по-прежнему стоял у печи, и над его краем темнело отверстие плиты над подтопком.

Как-то утром, отправив внучку погулять, сёстры копошились во дворе, а поросёнка посадили в «манеж», чтоб не пакостил. Возмущённый ограничением свободы, Хрюндель вопил, раскачивал короб и подпрыгивал до самого края. Со двора и с улицы его визг был еле слышен и никого не раздражал, вопи себе сколько влезет! Визг ненадолго стих, а потом… Раздались такие глухие, странные и непонятные трубные звуки, что и Иришка с улицы, и Аганя со двора бегом кинулись в избу.

Не сразу поняли они, где так завывает бедный Хрюня…

С какой силой надо было подпрыгнуть, чтобы, вылетев из коробени, в распорку застрять в узком отверстии над подтопком, слава Богу не горячем. Из дыры торчал практически один крендель хвоста. Напуганный поросёнок вопил в печи, как труба иерихонская.

-Вот еретик, вот проказник, что за вредительский поросёнок! - причитала бабушка у подтопка.

Вытащив поросёнка, Аганя решительно двинулась во двор - утеплять клетушку для Хрюни, а Аксинья, ворча, что давно уж пора его переселить, отправилась за водой на колодец.

Хрюндель оправился от потрясения и опять принялся прыгать в коробе, но, наученный горьким опытом, теперь уже на противоположную сторону.

Аксинья вошла в дверь с полными вёдрами воды. В тот же миг поросёнок допрыгнул до края короба , уронил его набок и с визгом бросился к двери прямо под ноги ошалевшей Аксинье. Она с перепугу оступилась и шлёпнулась у порога на пол вместе с вёдрами. Грохот, крик Аксиньи, визг Хрюнделя, запутавшегося в длинной, мокрой от разлитой воды Аксиньиной юбке…

Пока Аганя бежала со двора на этот шум, Хрюня уже освободился и деловито нарезал круги по сеням. Эта выходка стала последней каплей, терпение сестёр лопнуло и, несмотря на Иркин громкий рёв и визг и сопротивление Хрюнделя , поросёнок был водворён в хлев. И, будь он чуть поспокойнее, или клетушка хлева чуть покрепче, скоро забылись бы его былые выходки и зажил бы он обычной «свинячей» жизнью.

Но нет, такая судьба не для непоседы-Хрюни. Один Бог знает, чей мятежный дух вселился в этого поросёнка. Вместо того, чтобы кидаться к принесённой еде, он упорно, сбивая с ног хозяек, бросался к выходу и без конца, с достойным уважения упорством, ломал и крушил обветшавший без мужской руки хлев, пока Аганя в очередной раз не махнула на него рукой, делай, мол, что хочешь… А ему того и надо.

Дверцу клетушки перестали закрывать, и Хрюндель получил полную свободу, так как задняя дверь со двора никогда не закрывалась. К этому времени совсем потеплело, весна была в разгаре. Поросёнок уходил и приходил, когда вздумается, но всегда был на месте к возвращению стада, канючил парного молока и ждал привычного ужина.

А днём… На удивление всей деревне, как собачонка, мог прогуливаться с Иринкой и ребятишками до околицы и обратно, или, по старой привычке, выпрашивал у сидящих на лавочке вкусненькое, требовательно похрюкивая и тыкаясь в ноги пятачком. Иногда уходил один к единственному в деревне старому дубу и подолгу ковырялся в его корнях. А с наступлением жарких летних деньков наслаждался «грязевыми ваннами» в непросыхающей луже у двора, мечтательно глядя на проплывающие по голубому небу кучевые облака. Может, мечтал о далёких странах? Что мы знаем о поросячей душе?

Поначалу о «чудном» поросёнке и его хозяйках много судачили в деревне, но в лицо никто не подсмеивался: независимую, резкую и языкастую Аганю малость побаивались. Один лишь язвительный Конев, её сосед, не мог удержаться от шуточек и подковырок, глядя, как Хрюндель встречает Аганю у магазина и семенит за ней до дому, выпрашивая угощение.

-Агань, ты никак кавалером обзавелась? Чё ж он у тебя ненарядный-то такой, ты б свому хряку храк купила, что ля, с бабочкой, - ехидно хихикал дед Саня.

Словно понимая насмешку, поросёнок явно невзлюбил Конева да ещё, по неизвестной причине, деревенскую почтальонку. Деда Саню Конева Хрюндель, выбравшись из любимой лужи, всё время норовил задеть мокрым грязным боком, появляясь всегда неожиданно. А почтальонка, живущая в соседней деревне, ездила с почтой на велосипеде. Чем не глянулся Хрюне её старенький скрипучий велик? Только к крыльцу он её не подпускал - крутился вокруг и заполошно хрюкал.

К концу лета Хрюндель нагулял себе крутые бока, посолиднел и заволосател.

- Он у тебя к зиме, чай, утепляется? - ехидничал Конев.

- Чё ему не волосатеть-то - целу бутыль масла репейного извёл, окаянный, - отшучивалась Аганя.

Что думал сам Хрюня по поводу предстоящей зимовки, и как представляли сёстры его дальнейшую судьбу, осталось неизвестно. Мы предполагаем, а Бог располагает… Видно, так и было намечено подытожить необычную поросячью жизнь…

День рождения соседского парнишки Митьки Недорубова оказался для Хрюнделя роковым. Солнечное утро не предвещало никаких неприятностей - поросёнок прогулялся к старому дубу, пробежался для зарядки с ребятишками, выпросил у Ирки половину «бутерброда» - куска хлеба с духмяным подсолнечным маслом и солью и улёгся, изменив своей заветной луже, в тёплую пыль на дороге.

Митёк появился в улице, сияя, как медный таз и ведя «под уздцы» железного «коня» - отец подарил «на менины» ярко красный, как пожарная машина, новенький мопед. Гордо прогулявшись вдоль улицы под руку со своим сияющим приобретением, произведя должное впечатление и собрав вокруг себя кучку любопытствующих, Митёк решил усилить эффект, сделав круг почёта по деревне.

Вдоль улицы поскрипывал драндулет почтальонки.

Именинник уселся на велик и врубил мотор. Эффект получился - что надо! Грохот, треск и клубы дыма от митькиной тарахтелки взорвали сонную тишину глухой деревни. Почтальонка зашаталась с перепугу, но усидела на своём «россинанте», замельтешив педалями.

Зато дремавшего в пыли Хрюнделя этот громкий треск привёл в невероятный, заполошный душевный трепет. Он вскочил, заметался и, поняв, что звук приближается, припустил вперёд, не разбирая дороги, навстречу почтальонке.

Увидев несущегося на неё Хрюню, она закривуляла по дороге, пытаясь избежать столкновения, но… Хрюндель летел на неё, как камикадзе на таран. Перепуганная женщина вильнула рулём и… шлёпнулась в мягкую кофейную жижу любимой хрюниной лужи вместе со своим велосипедом и большущей чёрной сумкой.

Мимо с визгом пронёсся Хрюня, а следом - сияющий Митёк с треском и в клубах дыма.

Заполошный поросёнок со всех ног кинулся в проулок меж домами и… попал передними ногами в узкую длинную канавку для стёка жижи со двора… Бешенная скорость и солидный вес Хрюнделя сделали своё дело - он словно споткнулся, замер на месте, а потом заверещал так, что у почтальонки уши заложило. Его истошные крики собрали к месту происшествия полдеревни.

Хрюнделя приподняли и выяснили, что обе ноги у него сломаны. Он лежал на боку, повизгивал, похрюкивал и постанывал, а Иришка и Аксинья рядом ревели в голос.

Митька завершил круг и, удивлённый отсутствием восторженных зрителей, зарулил в проулок. Мотор заглох и, в наступившей тишине слышнее стали Хрюнины крики…

Митёк разобрался в ситуации и…тоже заревел. У всех, даже у Конева, глаза были «на мокром месте».

Решительная Аганя, шмыгая распухшим от слёз носом, принялась командовать, отослав Митьку на ферму за ветеринаром, а Конева за телегой. Парнишка споро обернулся туда и обратно, привёз с собой звериного доктора. Ветеринар пожал плечами, удивлённый вседеревенской скорбью по поросёнку, и прекратил страдания Хрюнделя и его короткую, но яркую по поросячьим меркам жизнь. Выдав Агане справку о Хрюнином великолепном состоянии здоровья, ветеринар вновь оседлал багажник Митькиного «экстренного» транспорта, и они умчались прочь.

Останки Хрюни увезли тут же в правление, а деревня погрузилась в траур.

Аганя ходила мрачнее тучи и, может, именно в этот день зареклась заводить поросят. Управив скотину, соседи собрались вечером на длинной лавочке под черёмухой. Все разговоры снова и снова возвращались к истории жизни и гибели Хрюнделя. Оказалось, что все успели привязаться к странной животине. Каких только мелких и крупных историй не вспомнили о нём в этот вечер…

О яркой личности всегда есть что сказать, даже если это - просто поросёнок…