* * * А мой отец лишь для добра и жил, Ни славы не имея, ни достатка, Ни той напористо-когтистой хватки, Что есть у современных воротил. А вот сейчас — не выйти за порог: Как будто все невзгоды возвратились И боли долгих фронтовых дорог В натруженных ногах соединились. “Жить для добра, наверное, старо, — Согревшись у печи, отец вздыхает, — Необходимо ли сейчас добро, Когда его, как будто мяч, пинают? Дожить бы до еще одной весны, Но почему-то по ночам нередко Смоленский лес, расталкивая сны, Стучит в окно простреленною веткой”. * * * Ах, детские нетронутые чувства, Ах, давний пятьдесятнесытый год. Чтоб пообедать, рвали мы капусту, Облюбовав соседский огород. Нам на конфеты не давали денег. Но что с того? Мы знали, пацаны, Что самое большое наслажденье — Капустные тугие кочаны. И было так неимоверно вкусно, Что не смущала на листках земля. А в сказку, что нашли нас всех в капусте, Ни я уже не верил, ни друзья. Потом не раз печально постигали, Когда настырно досаждал нам быт: Жизнь — огород. В ней сразу обругают, Попробуй лиш межу переступить. Учились правде мы не захолустной, Но часто те, кого не гнал взашей, Хозяйничали, как козлы в капусте, В моей весьма доверчивой душе. Внимая поучателям горластым, Нередко клял судьбу, сгребая хлам. Но дачную капусту очень часто Я отдавал соседским пацанам. * * * Верю в простое: победы и мне предназначены. В душу свою не случайно и ярость, и злость, Словно бы гвозди, старательно я заколачивал, Чтоб никому натыкаться на них не пришлось. Жаль, не друзьям помогала моя расточительность, Добрые чувства— вот все, что для них я сберег. И, как заметил приятель, вполне поучительно Выглядит мой отощавший совсем кошелек. Все же холодные сумерки стали уступчивей, Много у них перед миром рассветных долгов. И молодая заря подрастает за тучами. И надо мной— полнолуние новых стихов. * * * Григорий жизнь невесело прожил. Война. Послевоенная разруха. “Прожил, а ничего не накопил,” — Ворчала иногда жена-старуха. Он понимал, что время умирать Пришло, но все дела не позволяли. И сыновей хотел уже позвать, Да где там — забрались в глухие дали. Но стало все-таки невмоготу, За горло взяли старые болячки, И жизнь упрямо подвела черту, Последний день Григорию назначив. Вот так — когда Григорий тихо спал И слышал, как негромко сердце бьется, Какой-то странный голос прошептал, Что все.., что день последний остается. Дед встал. Печально скрипнула кровать. Взглянул в окно — земли сухие груды. Подумал вдруг: “Кто ж для меня копать Такую твердь суглинистую будет? Как ни крути, а некому. Ну, что ж, — Прокашлялся. Погрел у печки спину. — Возможно завтра разразится дождь, Промочит грунт. Тогда и опочину.” Пошел к иконе — как-то легче там — Посапывая и слегка хромая. “Моложе был бы, выпил бы сто грамм, А так, пожалуй, похлебаю чаю”. Старухе даже слова не сказал. Пил тихо чай с малиновым вареньем. И почему-то песни впоминал И — детские еще — стихотворенья. Порой казалось — нету больше сил, Ни капельки уже их не осталось, А он у Бога одного просил, Чтоб тучи поскорее собирались. “Куда моей старухе яму рыть — Ей тоже жизнь уже пора итожить. А если б дождь прошел, то, может быть, Управился б сосед — он чуть моложе”. И дед терпел, хоть было все трудней. В груди давило. Губы сжал до боли. Как будто был не в мазанке своей, А там, под Оршею, на поле боя. Хотелось показаться, уходя, Таким, как был, — и крепким, и удалым... Он умер через день, после дождя, Когда земля сырой и мягкой стала. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
