Чернiвцi У барвистiм сонячнiм вiнцi, У бузку i яблуневих квiтах Лагiднi травневi Чернiвцi... Вас шукаю у газетних звiтах... Мiсто, подароване менi Долею на всi лiта натхненнi... Тi святковi радiснi вогнi, Голоси сердечнi i пicеннi… Чернiвцями вздовж i поперек Крокував, щоб краще пам’ятати... Втомлений вертався на порiг, Де мене стрiчали батько й мати.... Незабутнi, щедрi на любов Чернiвцi – моi дитячi мрiї… Як ранiше, так i нинi, знов -- Спiльнi сподiвання i подiї... I Нагiрна, де була вона -- Надихаюча, щаслива школа, Де дивилась вчителька з вiкна На мене, що йшов у клас спроквола... I коли мене наприкiнцi Запитають про моє бажання: -- Дайте завiтати в Чернiвцi, Де моє дитинство i кохання... На Нагорной На Нагорной, на Нагорной Щеголяю школьной формой. Ах, мундирчик однобортный! Я шагаю беззаботный. Мне еще не снятся рифмы... Загодя особый гриф мы Заслужили у начальства – Чтоб нам было меньше счастья. У начальства – злые игры... Нам в сердца вонзают иглы И ровесники из класса. Нас покуда в школе масса. Больно, горько от укола. И не защищает школа, А порой – усугубляет: И учитель оскорбляет. Но в глаза друг другу глянем – И улыбчивее станем. Нам светлее друг от друга, Дружба – для сердец кольчуга. Мы, пришпиленные к месту, Не готовимся к отъезду, Уезжать и не мечтаем, А учебнички читаем. Не по нраву мы сосодям, Только скоро мы уедем, Испаримся с потрохами, Анекдотами, стихами... Не родившийся красивым, Был способным, но ленивым. Отвечал порою бойко. Чаще мне оценкой – «тройка». Мне нужды в «пятерках» нету – День за днем – все ближе к лету... Я несу по белу свету Школьной дружбы эстафету Драгоценностью бесспорной, Истинной, нерукотворной: Щеголяя школьной формой, Пробегаю по Нагорной... НСШ № 24 Свихнусь от косоглазия иль позвонки сверну: На всех девчонок в классе я гляжу, не на одну. Подписаны матрикулы, уроков нет, ура! Каникулы, каникулы, веселая пора! На всех печенья пачечка, в бутылке – лимонад – Ты с классом, Тоня Пащенко, идешь на променад. В косичках ленты белые и белый фартушок... Со мной чего-то сделалось, ну, точно, дурачок. Дурачусь от смущения, волчком кружусь, бешусь... Дружок идет степеннее, он, Сашка Левеншус, Сказал, грызя печенье, что в Тонечку влюблен: -- Пиши стихотворенье! – приказывает он. Как солнце светит ярко, в ветвях галдят птенцы, А за оградой парка – родные Черновцы. С каштанов на аллею – бельчата – игруны... Нам с ними веселее, мы шалы и пьяны... Взмывают ввысь качели, чтоб камнем падать вниз, Кружатся карусели, девчонок смех и визг. Как будто катаракту мне удалили с глаз – И я влюбился – ах ты! – во всех девчонок враз! Я, как мой дикий пращур, их видом ввергнут в грех: Во все глаза таращусь, поцеловал бы всех! Смотрю: Садовник Люся – и что-то в сердце – щелк! Глаза – черешен блюдца, косички – черный шелк. За Ниночкой Ломинской бегу, она: «Лови!...» Бесчувствия поминки, прелюдия любви. Я в панике, я в шоке, хочу назад, в покой... А вот у Белки Шойхет... Потрогать бы рукой... У Катеньки Бекетовой ручоночки тонки... Пока, пока, покедова, невинные деньки! Планетка-восьмилетка в соседстве от тюрьмы... За память –«кол» -- отметка: ее забыли мы! На улице Нагорной – и как могли забыть? -- Она – немой укор нам – учила нас любить... Детская библиотека на Советской площади в Черновцах рядом с НСШ-24 За этим домиком приземистым -- с торца – Проезд-разрез для санитарных неотложек... Сюда впервые под водительством отца Иду... Вступаю в мир картинок и обложек. Меня записывают в серый кондуит – И тонкой книжкою в обложке самодельной Благословляют... Что мне книжечка сулит? Едва ль осилю, ну, а срок мне дан недельный. Еще нетвердо знаю буквы я пока, Но начинаю храбро: «В некотором царстве...» -- Три было сына у усопшего царька. Иван-царевич – младший... Вот ему-то дар свой Царек оставил, покидая бренный мир... Не все слова понятны в сказочном контексте, Процесс познания сверх меры утомил, Глаза слипаются, как будто веки в тесте... - Ну, отдохни! – сынка жалея, скажет мать.... -- Как – отдохни? А непрочитанная книжка? Ее же надо за неделю прочитать. -- В ней шесть страниц. А мне не достает умишка... Со сверхнатугой эту книжку одолел, Потом ее пересказал отцу и маме – И книгочейством – книгоедством заболел... Тащусь домой с тремя толстенными томами. В них – героический ребячий командир, Васек, сражается за правду против кривды... Во всех конфликтах он, конечно. победил... А после грянули военные конфликты... В библиотеке небольшой читальный зал. Удобно: можно без большого перерыва Читать, читать, читать.. Ах, кто бы подсказал, Какие лучше всех, тогда б я, глупый, живо За них и взялся бы... А вечером домой Иду с новинкой. По пути смотрю картинки... Мой дом – вон там: четыре блока за тюрьмой... Шагаю, маленький, по Леси Украинки... Когда случалось убегать из НСШ – Нередко сильно уставал от всех уроков – Сюда, в дом книг, меня влекла тогда душа... Возможно здесь истоки всех моих истоков... Сельхозвыставка возле реки Прут Наверно фильм «Кубанские казаки» Сыграл мобилизующую роль: Поставлены оградки и палатки... Пришел полюбопытствовать? Изволь... Доставленные изо всех районов Снопы пшеницы, виноград и мед Показывают пуще всех резонов, Что люд советский хорошо живет. Ну, отвлекусь, замечу мимоходом, Что с опытом картина шла вразрез: Ведь я еще не лакомился медом И винограда обходился без. Худющий и болезненный мальчонка – Семья моя бедна и голодна... Зарплат отца слагалася тысчонка Лишь за квартал... Такие времена. На выставке мне все так интересно: Огромный бык... Зачем кольцо в носу, Кто скажет? Впечатление непресно! А кони, кони! Высотой с козу Чубатенькие пони – и контрастно Гиганты чудо-кони под седлом! А вот, глади: тяжеловозы!... Ясно: Такой свезет и двухэтажный дом. Жужжат весь день и копошатся пчелы В стеклянных ульях... Каждому видать... Мы посланы на выставку из школы Живые знанья зреньем постигать. Объемом хрюнотавры подавляют. Не свиньи – бегемоты и слоны! А крошки-поросята умиляют. Так эти хрюшки-хрюники смешны! Бараны, овцы, малые ягнята – Белы, черны и рыжи – как огонь... Козлища, козы, ясно – и козлята... В больших вольерах кролики... В ладонь Зерна, чтоб покормить пеструх-хохлаток И сизокрылых тучных голубей, Индюшек... Достают из дюжих кадок Огромных рыбин... Карпов? ... Не робей... Любые фрукты – упоенье ока, Но лучше б их попробовать на зуб... Не предлагают... Это так жестоко! В больших ларях – разнообразье круп... Неужто варавду побогаче стали Жить в эс-сэс-эре люди сей момент? ...В усищи фыркал с постамента Сталин, Кроваво-красный грозный монумент... Вчителька української мови у НСШ №24 Л.В. Парахонськiй Лiдiє Василiвно, я iз марно мріючих , В головi мандруючих десь далеко там... Вчитися посилено, шибеник i трiєчник, Я не вмiв у принципi, як хотiлось Вам... Я таке влаштовував, я таке вiдкручував, Я таке вистрiлював, так бешкетував! Вiрю, що обурював, знаю, що засмучував... Але дещо сяюче все ж у душу взяв. Лiдiє Василiвно, проповiдь осяяна Сприйнята, як бачите... Щось собi поклав У скарбницю памя’тi ненависник Сталiна -- I «Хiба ревуть воли...» врештi прочитав... Лiдiє Василiвно, мовою перлинною, Що вiд вас дicталася, побудую мiст До мого майбутнього з долею орлиною... Дякую, що є якiйсь все ж у долi змiст... Привiт вiд вчительки Л. В. Парахонськiй Фотокартка йшла аж з Феодосiї: Мила вчителька, ще молода... Чи мене пам’ятає там досi i Чи щаслива була в тi лiта?– У лiта, що промчалися птахами – I як наслiдок – кiлька рядкiв... Я шукав би себе мiж невдахами, Але вчасно привiт прилетiв... Подарунком ялинковим з лантушка --, Кiлька слiв дорогого листа... Незабутнє обличчя i посмiшка, В кожнiй рисi -- сама доброта. Поринав у печалi декадами Вдалинi вiд сердечних людей. А вiднинi вiд долi чекатиму, I надалi щасливих вicтей… Учитель немецкого Не ведаю, как долго проживу... Пред памятью Учителя склоняю Изрядно побелевшую главу... Пусть поздно – я его благословляю... Наверное в те годы он меня Сегодняшнего много был моложе... Но фронтовая слава, осеня Лик вдохновенный, сединою тоже Рассказывала о пережитом... Стремительное времечко, замедлись, Верни меня подростком в школьный дом, На тот урок, что вел учитель Эдлис, Давид Абрамыч Эдлис, мой кумир... Заранее бы знать, что с тем немецким, Как с костылем, я обойду весь мир, Наверное бы хулиганским, мерзким Я не был бы таким учеником: Отстреливал пистоны на уроке, Прогуливал... А вот, гляди: ни в ком Так, как во мне, не задержались крохи Той школы лингвистической его. А будь умнее, взял бы много больше... Прости, Учитель! Жаль, что ничего При хизни не сказал тебе, что горше Всех прочих вин, о том, что вопреки Куражливо-застенчивой повадке, Любил тебя... Уходят старики... Не все мы разгадали их загадки. Одна из них: немецкий на плаву Поддерживал всю жизнь... -- Скажи, что- либо, Пред памятью его склонив главу... – Одно лишь и могу сказать: -- Спасибо... Одноклассник по НСШ-24 Абраша Гик Он отлично рисовал И отважно воевал. Бил исламских террористов В хвост и в гриву – наповал. Вовсе не его вина, Что в Израиле война Не закончится, покуда Мерзким гадам -- не хана. Им давно б уже хана. Только вычерпать до дна Весь Народ в Кремле мечтают, Знать, душа, как встарь, темна. Тлеет антисемитизм, Бродит по Москве фашизм, Убивает смуглокожих. Всем готовя катаклизм. Только в прессе – ни-гугу, Что бесплатно шлет врагу «Грады» страшные Россия: -- Бьют евреев? Помогу! -- Вовсе не его вина, Что такие времена. Он теперь живет в Канаде – Как ты без него, Страна? Хорошо играл в футбол – И в сети меня нашел. Остроумный добрый парень – Я б в разведку с ним пошел... Ныне волею судеб По Торонто возит хлеб, Все о жизни понимает – Не дурак, не глух, не слеп. В обеспеченной стране Вспоминает о войне, И воспитывает внуков – И депеши пишет мне... Одноклассник, однокурсник по ЧСТ Костя Ефремов Опять руснет шлет в виртуале гостя – В реале не встречались сорок лет. Стихи подвигли – и Ефремов Костя Откликнулся – и теплый шлет привет. Привет, мой одноклассник, однокурсник, Улыбчивый, лобастенький крепыш... В воспоминаньях радостных и грустных Ты в эти дни передо мной стоишь. Сначала вспомнил плащ твой серебристый... Неужто сохранился до сих пор?... Мы в этой жизни странники, туристы, Жизнь быстротечна – (Господу в укор)... Наш город – украинско-молдаванский, И русский, и еврейский – сплав сердец... Я вспоминаю: класс наш хулиганский Увещевать явился твой отец. Ты был примерным, не был хулиганом В отличие хотя бы от меня... Отец перстом, тяжелым, как наганом, Грозился, всех заранее казня... Мне помнится и состязанье в парке, Где ты – на время – штопаешь носок... Картины детства радостны и ярки, Жаль, что давно снег выпал на висок... Потом мы в ЧСТ, в элитной группе. Ты рисовал отлично и чертил. А я – середнячок... Со всеми вкупе За курсом курс упрямо проходил... На выпускном ты был красив и моден, Рубашки ворот – уголками вверх... Военкомат... Ты в офицеры годен... Хотел и я, но военком отверг... То день последний был, что нас сближая, Уже и разводил нас по судьбе. Моя – своя, ну а твоя – чужая, ...А человек играет на трубе... И каждая судьба слезой омыта, Над каждою судьбой своя звезда... Ты до костей промерз на мысе Шмидта, Меня, как видишь, бросило сюда... Судьбу чужую со своей не спаришь... Мы живы оба, так чего еще? Спасибо, что откликнулся, товарищ, Подставил в горе сильное плечо... Одноклассник Изя Лернер В парке Шиллера - гуще кроны, Глаже стежки, длиннее тень. Благодарные бью поклоны За немеркнущий давний день. То ли зимний день, то ли летний, То ль весенний, когда сирень... Помню: встретился Изя Лернер - Тем и помнится давний день. Ни награды в нем, ни подарка... Впрочем, это - как оценить. Отчего-то ж сияет ярко В ткани дней золотая нить. Он примчал на велосипеде, Он смеялся - душой звенел И в незначащей той беседе Зубоскалил, как он умел. Кто-то щелкнул нас старой "Сменой", Сохранив отпечаток дня... Жизнь - театр, где кружит над сценой Ангел смерти, борьбой пьяня. Ну, а Изя искрился жизнью, Изливал ее свет на нас. А тревоги, что грызли Изю, Оставались - не напоказ. В нем искринка авантюризма, Он не раз доказал, что смел... Эмигрировал первым Изя - И прорвался, и все сумел. Был он весел, и щедр, и молод, И любил анекдот и тост... И грустит без него наш город, И вздыхает по Изе Томск. ...Я привычно грущу в Нью-Йорке, Он - Израилю дарит смех. Ставит жизнь ему две пятерки - За веселье и за успех. Две пятерки - такая дата! Впрочем, - рано для "Итого:..." Не просите у Бога: "Дай-ка Нам, Всевышний, того-сего...! Да восславлен Он будет всеми, Кто когда-то на свете жил, Хоть за то, например, что Сене Встречу с Изей Он подарил. ...Благодарные бью поклоны За немеркнущий давний день... В парке Шиллера - гуще кроны, Глаже стежки, длиннее тень... Одноклассница, соседка Лия Штернгель ... И опять во дворе Нам пластинка поет И проститься с тобой все никак не дает... И опять во дворе. Песня Аркадия Островского на стихи Льва Ошанина Одноклассница, соседка Лия Штернгель. Пятый дом. Окно во двор. Аккордеон... Лента Мёбиуса – бесконечный крендель: Голоса из детства мне со всех сторон О большой моей любви напоминают... В том романе у тебя простая роль: Из окошка твоего во двор слетают Песни-песенки – моей любви пароль... Ты простишь ли, одноклассница, за странность: Не тобой мое сердечко пленено. За любовь мою извечна невозданность. Вспоминать давно ушедшее смешно. Но забыть его нельзя, как ни пытайся. И твоя в нем неизменна ипостась. Ну, тогда сыграть мне снова постарайся, Да позвонче, чтоб душа опять зажглась. Вспоминаю и твою сестренку Клару. Ваша мама побеждала всех в пинг-понг. А потом вы в Горький дернули на пару – Пробил зрелости для поколенья гонг. Обретали там в серьезном институте Чужеземные усердно языки... Ну, а я в строю доискивался сути... Дальше, дальше разбросали нас деньки. А во дворике вся музыка заглохла Да и некому там слушать про любовь... И черны давно в твоем окошко стекла -- Никому нельзя вернуться в детство вновь. Мы с тобою отыскались в виртуале. Разузнали друг о друге – как и что... Жили-были, как могли, не сплоховали, Куролесили под синим шапито. Случай свел в одной стране, хоть виртуально. Я – в Нью-Йорке, ты не рядом – в Сан-Хосе В интерьере очень милом, что похвально... Да продлится бег в житейском колесе... Одноклассник Милик Гойтман Полковник Гойтман, одноклассник, Ты не забыт за далью лет. Нам все ж нередко дарит праздник Невозмутимый интернет. Из НСШ-24 Мы разлетелись по земле И не нашлись бы в этом мире – И растерялись бы во мгле... Внеадресно, разновременно Нам возвратив за пядью пядь, Нас собирает постепенно Сайт «Одноклассники» опять... Я помню встречу возле парка. Был вечер. В парке шел концерт. Ты был одет легко и ярко – И прядкой выцветшей – акцент Сигналил из твоих кудряшек, Что лето жаркое прошло... Был путь по жизни крут и тяжек – Нас разбросало, развело... Но вновь друг к другу прибивает. Спасибо – ты меня нашел. И будто детство оживает, А голос словно бы расцвел... У каждого из нас – по сыну. У каждого своя страна. Своей судьбы уже вершину Прошли мы оба – и сполна Суп эмиграции прогорклый Хлебали... Жизнь свое взяла. Живем покуда — и под горку Еще судьба не погнала... Кто нынче должен отозваться -- Не угадать без ворожбы... Но дай нам Бог еще дождаться Вестей счастливых от судьбы... * * * Этя Вайсенберг теперь живет в Австралии, А жила у самой школы, за углом. И косыночку парчовую прислали ей С башней Эйфеля на фоне голубом. Той парижскою косынкой одноклассница Прикрывает пионерский атрибут. И сияющей парчой нахально дразнится – У кого еще такое счастье тут? Не форсили мы изысканными шмутками, Был поношенным провинциальный класс. А богаты только песнями да шутками. Та косыночка сияла промеж нас. Я потом под криворожскими зарницами В экскаваторе промасленном мужал... Отрешенно над блокнотными страницами Карандаш для строчки песенной держал. Этя Вайсенберг тогда жила в Оргееве, Где накапливала фельдшерский багаж. Как и мы, взмывали, верно, в апогеи вы, Трудовой впервые обретая стаж. Отслужив, я возвратился из Хмельницкого На Гайдара, где жила моя семья. Я слесарил и учил немецкий истово Изначальная гнала судьба-змея. Ну, а ты трудилась в местной психлечебнице. Труд медичек в оной подвигу сродни. Я в Москву подался, а тебе, кочевнице – Путь в Израиль... Чей удел светлей – сравни... Черновцы в итоге оба мы оставили, Улетели вдаль – такие времена... Этя Вайсенберг сейчас живет в Австралии, Я – в Америке, а родина одна... * * * Отозвался Миша Болбачан. Вот на снимке он с любимым внуком. Прыгает грустинка по очам: Несть числа в судьбе его докукам. Узнаваем. Тонкое лицо. Лишь былая живость затаилась. Над челом в морщинах – сребрецо Незаметно выбилось-сгустилось. Одноклассник. На житейский пир Вылетел со школьного порога. Кто он нынче: слесарь, ювелир? Программист, хирург по воле Бога? Я пока не знаю. Лишь одно Понимаю по ухватке: мастер! Я по взгляду вижу, что дано Вдохновение в рабочей части. Сын в него обличием точь-в-точь. И жена – хранительница дома -- Кладезь доброты... Прекрасна дочь, Ну, а внучек -- это аксиома – Всех любимей дедом... Дед и внук – Два сердечных полюса семейства. Маленький не сходит с добрых рук, Здесь его надежнейшее место... Вот мне вспоминается шестой Класс первосентябрьский парадный. Все мальчишки в челочках... -- Постой, Болбочан! А ну-ка в путь обратный Топай к парикмахеру! Ты что? Кто позволил? Эдакая грива?... – Ты презрел все правила, зато Показал всей школе, что красива Не полуказарменная та Всех нас безобразившая челка, Что в канон «мужская красота» Входит и хорошая прическа. Жил в одном из проходных дворов, Был не первый в классе по учебе. Но зато играть в футбол здоров, Франт – без иношмуток в гардеробе... Я благословляю интернет, Волшебства подаренное средство По преодоленью миль и лет И по возвращенью в область детства... * * * Сосед Сафович Левка, альтер эго: Ровесник, одноклассник и «нацмен». Плюс однокурсник в техникуме, ergo – Наперсник, соучастник перемен. Мы в связке второкурсной залихватской На практике шарашились в пыли… Прошел со мной и по стезе солдатской, А далее дороги развели. Когда крутили гайки на Теличке, Не выдержав разлуки, я сбежал На Киевскую к русой той косичке… Ты спас меня, начальство убеждал, Что изгонять меня неблагородно… За практику мне только снижен балл, Но техникум закончил я свободно – И по судьбе достойно пошагал. В дни школьные оставшись сиротою, Ты испытанье бедностью прошел С достоинством Едва ли жизнь простою Была в семействе без кормильца… Стол Был очень скуден, гардероб – подавно, А впереди был выпускной наш бал. Директор школы отличился славно: Тебе костюмчик свой презентовал. Отличный -- синий... Пусть ушедшей моды, Но ткань была отменно дорогой. Директор офицерской был породы, Вахнюк, ребячьей не любим толпой, Но поступил сообразуясь с долгом... И будет в нашем сердце не забыт... На Киевской подвал под первым домом – Взросленья твоего суровый быт... Ты стойко из подвала выбивался. Заочником закоечил общетех, Снабженцем на «Легмаше» обретался... Авто, квартира... Вроде бы успех... Но греза о земле обетованной Преображалась постепенно в быль... Был эпизод необъяснимо странный: Украли у тебя автомобиль Буквально за неделю до отъезда... Обидно, горько, жаль его до слез... Найти, в какое затащили место, Возможно: не иголка... Вот вопрос: Кто из властей сыграл с тобой без правил? Вор явно в курсе: времени на то Режим тебе советский не оставил, Чтоб отыскать пропавшее авто. Ты плюнул и уехал... Вспоминаю, Как ты меня в столицу провожал... Последние минуты... Я читаю Прощальные стихи... Я уезжал В студенты... Был конец шестидесятых. Пора свершений наших и надежд В нас, долг отдавших Родине солдатах. Я первым укатил из наших мест, Несть числа обидным инцидентам: Уводят «тачки» воры из ГАИ... Разбросаны по разным континентам Сегодня одноклассники мои... * * * А Сашки Левеншуса больше нет, Чернявого, носатого братишки. На облаках души веселой след И вот – в моей рождающейся книжке. Жил на Красноармейской. Далеко От нашенской школенки на Нагорной. Сын слесаря. Но сердцем высоко Взмывал над той действительностью вздорной, Где априори социум решал, В какую нас запихивать ячейку... А преданнейший Сашка возвышал, Чего бы ни касался, все... На шейку Сидящей впереди глядел в упор Соклассницы – и заявлял с восторгом: Влюблен, мол, в Тоню – и напрасен спор... Умел дружить... Внимательным и зорким Был в дружбе... Чутким сердцем распознал Мой интерес, еще неявный, к рифме: -- Пиши стихотворенье! – приказал, К галере творчества приговорив, -- мне. И вот – остались первых две строки – Такие неуклюжие, смешные, Из-под моей поплывшие руки, Не обо мне. Да вот они, родные: Здравствуй, Тоня, дорогуша! Я влюблен в тебя по уши... С тех пор уже я тысячи страниц Сложил, от личных болей отрешившись, Во славу Черновцов (и Черновиц), В друзей незримо перевоплотившись. А первые две строчки – за него, За Сашку Левеншуса – и про Тоню. Две строчки помню, больше ничего. Сижу сейчвс, прикрыв глаза ладонью. То этот, то другой летит стоп-кадр. Вот он на сцене в бессловесной рольке – Похаживал в любительский театр... В калейдоскопе сдвинутся осколки – Три брата вспоминаются его, Три Левеншусика на Театралке, Чернявых и носатых... Отчего Воспоминанья куцы так и жалки? Сашок женился первым – и, увы, -- Не на сокласснице – малютке Тоне. На ком – не знаю. Кто-то до Москвы Добросил весть мне... А сейчас на фоне Всех новостей печальная пришла... А я вот не успел согреть стихами Его судьбу. Какой она была? Легли дороги и лета меж нами. Из класса первым он от нас ушел... Пусть радуется там, в духовном мире: Мы помним. Был он прост и не был зол. И наша память в неземном эфире Летит к нему, хранящая любовь... Прости ему, Господь, грехи земные. Пусть, по молитве нашей, вновь и вновь Он примет школьной дружбы позывные... * * * Телеховский Юра жил на Красной площади – Так порою мы Централку называли. Вот кабы Всевышний память мне упрочил бы – Чтобы вспомнились все факты и детали! Юра был один из близких мне товарищей, За него однажды в школе даже дрался. Д’Артаньяном был – считай по возрастающей – Юра тонкостью душевной выделялся Прототип его -- воинственно-размашистый Но совсем иной спокойный умный Юра. Я не стану петь напрасные акафисты – В голове жива ушедших дней фактура. Правда, калейдоскопично и обрывочно, Юра помнится: надежный и душевный. Жаль, мечтать о вечной юности несбыточно. Глянешь в зеркало – видок, увы, плачевный. Вспоминаются футбольные баталии – Юра в матчах школьных защищал ворота... Скарлатиною болел – мы навещали – и... -- О болезнях вспоминать мне неохота... Отозвался бы, напомнил детство школьное, Я б сгустил в стихотворении фактуру. Забываю... В осознанье этом больно мне... Как найти мне в мире д’Артаньяна-Юру?... * * * Юра Печенкин играл на баяне «Сентиментальный ..» Чайковского вальс. Смел и смышлен, океан обаянья – Словом, густой черновицкий заквас. Юра Печенкин мечтал стать военным. Предполагаю: военным и стал. Город любимый наш, благословенный – Общий для розных в судьбе пьедестал. Юра на 28-го июня Жил, что от школы прилично весьма. Школа -- певунья, резвунья, игрунья, Ориентиром для гостя – тюрьма. Хочется верить: здоровы и живы Парни-соклассники... Где только вы? Юра Печенкин имел перспективы И премущества пятой графы... Моя любовь в шестом классе О, первая любовь моя, прости: Ты ранила сердечко мне в шестнадцать. Но я уже, наверно, лет с шести Влюблялся, в чем доныне признаваться Не приходилось... В частности, была Соклассницею полукореянка. В семь лет она вниманье привлекла... Ну, да – я влюбчив. А любовь – обманка... А на Нагорной примою была Отличница, спортсменка, пионерка Юревич Люда... Вот она возжгла То чувство, что и ныне не померкло. Как танцевала чардаш – Боже мой! А как она в купальничке на сцене Играла с лентой – и с моей душой – В двенадцать лет пронзила сердце Сене. А я был неспортивен, неуклюж, Стеснителен до умопомраченья, Чувствителен – из поэтичных душ – Непредставимы вам мои мученья Когда она на школьных вечерах С другими вальс и танго танцевала, Мое сердечко повергая в прах... Моя душа влюбленная стенала... Поздней казалось – насовсем ушла. Другая Люда в сердце мне проникла И в сладкий плен любви меня взяла. Страсть к первой Люде притаилась, стихла, Забылась вовсе, выпала совсем Из снов и трепетных воспоминаний И никогда впоследствии ничем Себя не проявляла – и признаний В том детском чувстве рыженькая та Юревич Люда от меня покуда Не слыхивала... Просто маета: Скажу сегодня... Да, Юревич Люда, Через полвека хоть узнай о том, Что был в тебя влюблен я ошалело Когда был в классе пятом и шестом, Седьмом, восьмом... Как время пролетело... Абрам Фельдер ...Он – Армстронг наших дней и черновчанин, Ровесник мой и – более того – По восьмилеточке «однополчанин» – А я о нем не ведал ничего... На Театралке, на аллее звездной Есть и его, Агашкина, звезда. Прославлен город им – и мне не поздно – При жизни занести его сюда, В альбом выпускников моей школенки, Двадцать четвертой скромной НСШ, Промчались дни и годы вперегонки, Судьбину поколения верша, Крупицу славы подарив таланту. Его труба певуча и нежна. Как мне – седьмой десяток музыканту, Но наша не кончается весна. Агашкин – псевдоним, не удивляйтесь. Зачем он музыканту, не пойму. И вы, пожалуй, тоже не старайтесь. Кто так назвался, знает, почему... Нас разбросало время по планете, Сиренью майской, детство, помани... Однажды отозвался в интернете Абраша Фельдер на стихи мои. Мы, созвонившись, долго вспоминали: Я -- в классе «В» учился, Фельдер – в «А»... Мы в школу по одной прямой шагали, Со встречных направлений... Но сперва... Абрам не в Черновцах родился – в Бельцах. Отец был, как и мой, фронтовиком. А обе мамы – в сказках или пьесах, В романах не придумать – ведь ни в ком Из сочинителей воображенья Не хватит, чтоб такое сотворить: Спасло их чудо в дни уничтоженья Всеобщего, чтоб нас могли родить. Его отец – Семен, а мама – Соня... А о моих написана «Семья». Нас по утрам Нагорная, трезвоня, Звала на постиженье бытия. Отец Семен Был до войны семейным, Но первую семью взял Холокост. Шесть миллионов фюрером злодейным Отправлено евреев на погост – В яры и печи. Бешеным Аттилой Народ Торы уничтожаем в дым. А вся Европа братскою могилой Осталась в назидание живым. Кто выжил, начинали с нижней точки: Ни денег, ни одежды, ни еды. Но все ж рождались сыновья и дочки – Как далеко еще до той звезды. Аослевоенные сороковые... Их содержание – голодомор. И воины Побнды – чуть живые И дети – человечеству в укор. План Маршалла тогда спасал Европу. А Сталин этим планом пренебрег. -- Клеймить! – дано заданье агитпропу. Кто нас спасет голодных? Разве Бог... На курсах холодильных машинистов Неделями мой батя без еды. А радио клеймит капиталистов. Советские, мол, подвигом горды – Империалистической подачки Не примут... А Европа поднялась... И СССР, конечно, был не в саячке, Но и стране и каждому далась Пора восстановления сверхтяжко Без помощи финансовой извне. Отказ от плана Маошалла – промашка, Которую пришлось вкусить и мне, В числе моих ровесников – Абраше... -- Мы жили на Седова. Это вниз От школы, а ботинки просят каши. В хптенке-развалюхе там нашлись На две семьи квадратных двадцать метров. В «скворечнике» «удобства» во дворе. Не хочется обратно в это ретро. В воспоминаниях о той поре Меня терзают ранним пробужденьем. Едва будильник отбивает пять, Спросонок запасаемся терпеньем – У булочной стоять нам и стоять. Дают на человека по буханке. Я, хоть и мал, но тоже человек. Случаются, кончно и подлянки – Шпаны окрестной на толпу набег, Карманников к примеру... А случалось Потомчимся у магазина зря, А хлебушка, увы, не доставалось. Привычны мы, по правде говоря, Давно к всего на свете недостачам. А ежели нам хлебушек дают, Относим это к радостным удачам. Тогда у нас в халупочке поют. В домишке по каморкам три семейки. В каморке нашей: мама, папа, я... Хай тети Ховы с Эйнихом... Копейки Несли все маме, чтобы на паях Совместно обеспечить выживанье. У тетки с дядькой – ремесло в руках, Еврейское терпенье и старанье До боли и в суставах и в аисках. Жужжала в доме швейная машинка. Из под иглы постельное бнлье Выходит... Чтоб изысканное шибко, Так нет... Но трудолюбием ее, Мамашиной сестрицы, тети Хоны, Имевший спрос готовился товар. Хоть с точки зренья власти, незаконны Потуги, но несли семье навар. А Эйних мастерил столы, комоды, Морилкой покрывал, лакировал. Простая мебель безыскусной моды... Кто как умел, тот так и выживал. Отец трудился на быткомбинате, А мама обеспечивала тыл: -- Обедать, все! Еще хотите? Нате! – Быт труден, скуден, беден... Не уныл! В благодаренье Господу за право Жить все невзгоды рады претерпеть, Над нищетой своей шутя лукаво, Без повода всегда готовы петь... С семейкою в соседстве – неевреи. Однако все на идиш говорят – Имперской Франца-Йозефа идеи Последыши респекта не таят К евреям... Он рехимом сталинизма В течение последующих лет Из обихода был успешно изгнан – И идишговорящих больше нет Ни неевреев ни самих евреев Средь новых поколений в Черновцах... С пеленочек семейкою взлелеяв, Меня отводят в школу. Класс в цветах. В четвертой школе скорбный путь ученья Мой начинался... Школа та была На улице Азовской... Дел теченья Причин подспудных ведать не могла Семья: вдруг во вторую переводят, Потом в двадцать четвертую... В нее Со мною в класс такие парни ходят! Веселое пошло житье-бытье... Учусь легко. Почти отличник. Только По языкам четверки. Языки Трудней даются прочего, что горько, Поскольку наши языковики – Лавид Абрамыч Эдлис – он наш классный Руководитель, Он по вскм статьям И Вдохновенный педагог и классный Мужик – как папа относился к нам, А Лидия Васильевна, как мама... Ей, Парахонской, удается нас Влюбить в язык Тараса, хоть программа Несовершенна... «А» -- элитный класс. В нем те, кто поталантливей в учебе. «Б» -- чуть похуже, «В» -- четвертый сорт. Так повсеместно выстроено, чтобы Всяу свой шесток знал... В нашем классе спорт На высоте и прочие занятья... Еврейский мальчик, годиков с шести Надежды мамы должен оправдать я – И вот: меня решили отвести К учителю игры аккордеонной. Я мал, подъем к Советской слишком крут. Аккордеон обузой полутонной Казался – и за мной его несут То мама на Советскую, то тетя. Ефим Абрамыч Зельтерман азы Мне дал, чтоб ощущение полета Рождалось. В классе я попал в тузы. А сверх того – и в Доме пионеров Я записался в духовой оркестр. Трубу мне дали. Дую. Впрочем, нервов Потрачено – ого! – пока окрест Моя труба, избавившись от хрипа, Божественные стала рассылать Серебряные трели... Толще кипа На полке нот... Играть, хочу играть... Уроки в классе пения вел Гарий Свет Яковлевич... А его жена Ирина Свет Израилевна в паре С суапугом воспитать во мне должна Всегранный вкус и супермузыкальность. Ведет меня по музыке она В музшколе черновицкой пятой... Странность Политики погромной: пусть дана Нам дыже свыше суперодаренность, Нас в первую музшколу не возьмут И у второй лишь к неевреям склонность. У пятой же особенный статут... Но я не венцимеровского роста, Аккордеон тяжелый инструмент, Носить его по городу не просто. И неизбежный наступил момент – Я с этим инструментом разошелся, Все вдохновенье посвятив трубе... -- И равных в мире – раз, два – и обчелся. Труба вела Абрашу по судьбе. Вначале он на школьных вечеринках, На танцах старшеклассников играл. Потом в сверхмодных лаковых боинках В студенческом оркестре выдувал При Черновицком университете. Теперь Абрам в Израиле давно. Крутейшим профи признан на планете, Коль звукамы трубы ему дано Касаться душ чувствительно и страстно. На Театралке Фельдера звезда... Увы, мы в разный с ним ходили класс, но По НСШ – с Абрашей навсегда И вот – в поэме неразъединимы. Художнику-ровеснику – виват. Да будем с ним хранимы – побратимы И не забудет нас любимый град! | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
