Сон приходил, как спасенье, как сказка. Люська ждала ночи. Во сне Люська ела пирожки и гуляла с бабушкой, а Сашка и Лешка, любимые старшие братики, возили ее на большом зеленом велосипеде. Во сне папы не было, а мама не пила и не плакала, прижимая Люську к рваной кофте, а смеялась, рвала ромашки и плела из них венок, как когда-то. В детстве…

Оно было так далеко, детство. Тогда Люське было два или три года, папа куда-то уезжал. А мама с Люськой поехали в деревню Старые Гуси, к бабушке, с которой жили братики, Сашка и Лешка. Они учились в школе, и читали Люське по вечерам сказки из красивой книжки с картинками.

Только жаль, что детство кончилось так быстро.

Он приехал ночью, сердитый и шумный, как всегда. Громко ругал каких-то врачей: «Встретились бы они мне в Чечне!» обзывал бабулю старой собакой, а братиков сопливыми щенками, ударил маму по лицу и потребовал собираться.

Мама покорно складывала вещи. Сашка ревел. А Лешка упрямо встал у стены и сказал: «Не поеду. Лучше убей». Ему было уже девять лет, и у него уже давно кончилось детство…

В тот день оно ушло и от Сашки.

 

Дальше Люська плохо помнит. Вокзалы, электрички, какие-то деревни и в них злые лица людей, холодные дожди, садовые домики – все переплелось в кошмарный узел в Люськиной памяти. Хорошо, что рядом был Сашка. Мама все плакала, а Сашка брал сестренку за руку и уходил гулять, находил где-то хлеб, а иногда даже печенье или конфеты. А папа потом всегда кричал на него.

Нет, бывали и тихие минуты в Люськиной жизни. Папа был трезв и жарил лепешки на большой сковородке, спутнице их кочевой жизни. Мама наводила порядок в очередном садовом домике или деревенской избушке.

Иногда Сашка с папой уходили в лес. Вдвоем, надолго. Обычно папа возвращался один, поздно вечером. В ответ на испуганные мамины вопросы коротко бросал: «Захочет жить, - выберется»…

 

Сашка приходил утром. Замерзший, заплаканный, он срывающимся голосом рассказывал Люське о погасшем костре, ночных шорохах и волчьих глазах в темноте.

Мама молчала. А когда папа не видел, порывисто обнимала сына. При папе нельзя, побьет обоих.

 

Однажды Сашка исчез. Проснулись как-то после очередного пьяного и шумного вечера, а его нет. Папа пошел искать, его не было целую неделю. Вернулся опять злой и кричал маме ужасные слова о Бабуле. С тех пор Люська осталась одна, и детство, еще цепляющееся за нее тонкими ниточками, все таяло.

День тянулся за днем. Зима, лето, осень смешались в кашу из холодных ночей и дождливых дней. Солнышко редко баловало Люську своими лучами. Или она просто не замечала его тепла, замерзая в жестокости своей маленькой жизни.

Она была еще слишком маленькая, чтобы мечтать о чуде. Но все-таки чудеса случаются в жизни маленьких девочек, даже если им никто не читает сказки. Однажды папа с мамой решили поехать к бабушке. «Она старая,- сказал папа,- пусть отдает нам квартиру и уезжает доживать к сестре в Москву. Трезвые, тихие и ласковые, папа и мама взяли Люську, и поехали в Старые Гуси. Как рада была Бабуля! Как радовались братики, любуясь на подросшую сестренку! Сколько слез пролила Бабуля, отмывая Люську в ванне, залечивая ее ссадины, ушибы, синяки, латая рваную одежонку,… Казалось, детство вернулось снова, а ведь Люська была уже совсем взрослая, пятый год. Папа устроился на работу и целых два месяца приходил домой трезвый и серьезный. Мама ходила с Бабулей в церковь, брала с собой Люську и братиков. Появились новые знакомые, и можно было даже ходить в гости. Мама, обычно молчаливая, подолгу говорила о чем-то с тетей Миррой, а Люська играла с веселым Данилкой, тети Мирриным сыном. А новые, чистые платьица, шапочки, игрушки!

 

Только это опять было очень короткое Счастливое детство. Бабушка оказалась на удивление несговорчивой, отказалась ехать в Москву и не отдала папе квартиру, а сказала, что оставит ее внукам. Потянулись дни скандалов и драк, Люська пряталась по углам и понимала: скоро все начнется сначала: чужие дома, плачущая мама, которая опять будет пахнуть не духами, а водкой, и холодные ночи, и голодные дни…

Все оказалось еще хуже. Папу, вечно пьяного уже не брали работать в сады и не пускали в чужие деревни. Теперь Люськин дом был в электричках, подвалах, а в теплые летние месяцы в старой, рваной палатке, которую привез откуда-то папа. Мама уже не плакала, а все смотрела куда-то в одну точку, а, выпив, становилась веселой и злой. Люськино детство сбежало совсем, она стала размышлять и задавать вопросы – «Почему»? Папа ее наказывал за глупые вопросы, а мама говорила: «Папа прав, он знает, что делает».

 

Вода в реке была холодная, Люськины ручки чесались и болели, но зато в лесу были грибы и ягоды, и жучки, и ветки из которых девочка мастерила себе игрушки взамен оставленных у Бабули.

. Зимой на смену палатке пришла теплая и грязная дыра в земле, которая называлась теплотрассой. Там было много людей, и встречались дети, и можно было даже поиграть, когда взрослые уходили добывать еду и водку. Но Люське играть не хотелось. У нее болела голова, и девочка все лежала на рваном матрасике, вспоминая Бабулю и братиков, тетю Мирру с Данилкой и просила далекого бабушкиного Бога: «Помоги!» Там, в теплотрассе ей исполнилось шесть лет.

На Рождество – это праздник такой, когда взрослые пьют еще больше, вдруг все дружно решили идти в церковь. Папа собирался долго, чистил одежду и ворчал на маму, вспоминая Бабулю: «Я сам себе церковь найду, без твоей глупой матери». Люська радовалась, щебетала, как пичуга: «Там, в церкви, Бог? Как у Бабули? Я попрошу Его, чтобы все стало хорошо!»

 

Когда отстоявшие службу жильцы теплотрассы возвращались домой, Бог приготовил им сюрприз – их поджидала милиция, чудом узнавшая, что давно объявленная в розыск девочка Люська из деревни Старые Гуси находится здесь.

В детском доме тепло и чисто. И много игрушек и детей, и ласковых теть. Лешка письмо написал, тетя Мирра с Данилкой приезжали, посылку от бабушки привезли.

Только Люська все - равно видит сны, и снится ей мама, которая плачет и прижимает ее к своей рваной кофте…