Если смотреть в профиль, то меня, наверное, нельзя увидеть в этом кресле: я весь втянулся в него, так что только кроссовки торчат где-то внизу. Да и все мое существо забилось в какой-то дальний угол, искоса поглядывая на женское лицо в белой марлевой повязке, чьи ловкие маленькие руки возвращают мне возможность кого-нибудь покусать.

Наконец-то бесконечная экзекуция заканчивается, и ненавистные инструменты с грохотом ложатся на свое место. Я могу передохнуть (ударение на последней гласной). Властный голос звучит где-то рядом, приказывая не закрывать рот, хотя обычно в женской компании мне говорят обратное. Отпускаю ручки кресла, с которыми в неравной борьбе мы успели породниться. Сознание постепенно начинает воспринимать окружающий мир, и до меня доносятся два озорных молодых голоса, наперебой обсуждающих достоинства какого-то платья. Очевидно, это подружки моей мучительницы. Сейчас я готов бесконечно слушать эту болтовню вместо убийственных упреков: «Потерпите, Вы же мужчина». Тем более что из восторженных слов я понимаю, что платье всем нравится и его непременно нужно примерить. Что касается меня, то я совершенно не буду возражать, поскольку пытка средневековыми инструментами меня привлекает гораздо меньше. И хотя я могу согласиться, что ничего не понимаю в их забавной терминологии и не смогу отличить «Кордена» от «Риччи», но фраза «да какой он сейчас мужчина» меня задевает. Слышу шорох одежды и думаю, что со стороны я действительно больше похож на мокрого взъерошенного хомячка, у которого за щечками набита вата, чем на искусителя женских сердец. Да, что только не приходится нам терпеть от этих особ, особо когда нас лишают слова. А они уже раззадорились не на шутку и, видно, заключают пари, в котором роль подопытного кролика отведена мне. Без лишних слов моя мучительница появляется передо мной в одеянии, отдаленно напоминающем свой прежний «стерильный» вид. Очевидно, я ее узнаю только по голосу, чьи властные команды безропотно выполнял последнее время.

– Можете закрыть рот.

Я повинуюсь, отмечая про себя, что она прехорошенькая. Да и подружки блистают очарованием и молодостью (кто только пускает этих практиканток в поликлинику, тренировались бы себе…). Наверное, эта мысль придает новое выражение моему лицу, и девицы в один голос замечают:

- Ой, смотрите – ожил, а говорила, что не мужчина… Ну, как?

Я стараюсь прикусить, и мне кажется, что во рту целая глыба.

- Жмет немного - отвечаю я, держась рукой за щеку.

- Да Бог с твоим зубом. Платье как?

И эта вертихвостка начинает крутиться передо мной, разглаживая складки платья. Все трое заливаются звонким смехом, совершенно смущая меня.

– Если жмет, то можно снять, - добавляет она, отправляя меня в нокдаун.

Нет упругих канатов, окружающих ринг. Нет судьи, посчитавшего бы мне до десяти. Нет мужиков на трибунах, поддержавших бы меня своими криками.

- Сплюньте, и можете идти, - сквозь смех добавляет она.

Лучше бы я выплюнул на ринг все свои оставшиеся зубы, чем терпеть такое поражение. Медленно поворачиваюсь и ползу к двери в надежде, что в коридоре ничего не слышно.

- Придете ко мне завтра вечером, - получаю я последний сокрушительный удар.

- Куда?

Наверное, у меня был такой идиотский вид, что эта развеселая троица просто валится на пол от хохота, а я, покачиваясь, иду на ватных ногах по темному коридору, чувствуя на себе сочувствующие взгляды молчаливо нахохлившихся клиентов, ожидающих своей участи.

- До чего довели мужика, - слышу я за спиной сочувствующую фразу, возвращающую меня к жизни.