- Я собрал вас, дети мои, чтобы попрощаться. Пришло время моего ухода…

Горестный вздох прошелестел по залу и затих в высоких сводах. Лежащий на возвышении человек с трудом втянул воздух и продолжал:

- Не нужно отчаиваться. Главное помните все, чему я вас учил – держите души в чистоте, а сердца в незлобии… , - голос упал до шепота и затих.

 

Айлин стояла, с трудом сдерживая рыдания, по щекам ее безостановочно катились слезы. Чья-то рука нежно тронула ее за плечо. Молодой человек улыбнулся ей:

- Не надо плакать, - прошептал он, - ведь отец наш отправился в лучший из миров. Пройдет не так уж много времени, и мы вновь увидим его. Ведь душа бессмертна…

Вместе с остальными они покинули зал. Впервые столкнувшись со смертью, все были опечалены горькой разлукой, но не испуганы.

 

Снаружи вовсю бушевала весна: молодая, клейкая, душистая листва источала пьянящий аромат, буйно пробивалась трава, весело щебетали птицы, и влажный, теплый запах пробудившейся ото сна земли, волновал душу, наполняя ее надеждой. И этот живой пример возрождающейся природы успокаивал выходящих и смягчал горечь утраты.

 

Их было сорок человек: молодых, красивых, чистых помыслами – сорок детей одного отца. Вся их сознательная жизнь была связана с этой маленькой, уютной планетой. Правда, память их хранила и другие, чуждые им воспоминания. Эти воспоминания касались совершенно иного мира, с которым их не связывало ничего, кроме знания о нем, незаметно превратившегося в страничку памяти. Но этой крохотной частички было вполне достаточно для того, чтобы так ценить и беречь то, что они имеют.

 

Когда их разум был еще несовершенен, как разум маленького ребенка, отец сказал им:

- Сейчас вы знаете мир, в котором царит гармония, мир совершенный и безгрешный, но чтобы вы ценили и берегли его, я дам вам частичку своей памяти о совсем ином мире. О том мире, из которого я бежал…

 

Это было непонятно, а потому немного напугало их. И вот, постепенно, извне, в основном, во время сна, в их память стали проникать картины войн, насилия, бесчеловечной ненависти, ощущения страдания и боли… Это было настолько ярко и осязаемо, что у них сжималось сердце от жалости и сострадания к живущим в этом страшном, неведомом мире. И, эта боль, учила их еще больше любить то, что им было дано, и радость их стала осознанной. Мудр был отец их, который понимал, что лишь тогда будешь по-настоящему счастлив, когда поймешь, что есть и обратное…

 

А теперь его не стало… Кем он был, как его имя – о том никто не знал. Они называли его – отец. Для них он был земным воплощением другого Отца, Того, к кому он сейчас отправился, и к Кому со временем уйдут и они. Все в это твердо верили.

 

И лишь одна Айлин знала чуть больше остальных. Это случилось две весны назад, когда она вошла в пустой кабинет и увидела на столе непонятную картинку. Непонятную, потому что эта картинка была написана черными и серыми красками, теми цветами, которые использовались на их планете только в сочетании со всеми остальными красками. На картинке была изображена молодая, красивая женщина и он, их отец. Айлин не обратила тогда на это особого внимания. Она почувствовала лишь легкий укол жалости, потому что на этой картинке отец счастливо улыбался, а его глаза даже в этом странном, черно-сером изображении, светились радостью. Эта улыбка так была непохожа на его такую нежную, но всегда грустную улыбку, которую они так часто видели на его лице… А потом Айлин просто забыла про этот случай. И вот теперь, эта картинка вновь напомнила о себе.

 

Спустя два дня, после похорон отца, она зашла в его кабинет, чтобы убраться. Вместе с ней вошел и Рой, тот самый молодой человек, который утешал ее в зале. Он был ее братом, впрочем, все они на этой планете были братьями и сестрами. А как же еще должны называть себя люди, имеющие одного отца?

 

Айлин неторопливо протирала пыль, осторожно касаясь корешков книг, стоящих повсюду. Эти книги давал читать им отец. Все самое прекрасное и светлое, когда-либо написанное людьми, было собрано в этой библиотеке. У книг были разные названия и разные авторы, но казалось, что автор у них один – Творец, и если Творцу было угодно назвать себя Иисусом, то неужели он не мог назваться и одним из этих имен?

 

Взгляд Айлин вновь остановился на этой картинке. Она осторожно взяла ее в руки и повернулась к Рою:

- Как ты думаешь, - спросила она, - это его сестра?

- Разумеется, - без тени сомнения ответил Рой, - и я думаю, что теперь они вместе.

 

Айлин вздохнула. Она все время удивлялась способности Роя поставить сразу все на свои места. Ведь и она могла бы догадаться, что раз они ни разу не видели рядом с отцом эту женщину, значит, ее давно нет в живых. Откуда ей было знать, что помимо сестер, есть еще и жены, и что жены могут предавать, и, несмотря на это, по-прежнему оставаться любимыми и жить в памяти. В памяти, дарующей горечь… И для этих горьких воспоминаний совсем не обязательно умирать, иногда достаточно и жить.

 

Она поставила картинку на место и стала выгребать золу из камина. Золы было на удивление много, хотя давно уже было тепло. Видно, отец сильно мерз последнее время, ведь он был тяжело болен. И тут она увидела, что груда золы не что иное, как сожженные рукописи, потому что кое-где попадались обгоревшие листки, испещренные таким знакомым, мелким подчерком. «Господи, - подумала она, - видно ему хотелось обогреться, а нас не хотел пугать и беспокоить – вот и жег бумагу… Скрывал, как сильно болен, молчал….». Слезы навернулись на глаза, Айлин всхлипнула. Рой тут же подошел к ней, обеспокоено спросил:

- Что случилось, Айлин?

 

Она, все еще всхлипывая, поделилась с ним своими грустными мыслями. Вдвоем они уселись перед камином, осторожно вытащили несколько обгоревших листков. Разве могло прийти им в голову, что отец нарочно жег что-то, чтобы скрыть от них какую-то правду? Поэтому сейчас, не испытывая никаких угрызений совести, они и пытались прочитать то, что можно было хоть как-то разобрать. Многое им было непонятно. Некоторые листки были сплошь покрыты какими-то формулами и значками. Причем было видно, что сама бумага очень старая, а значит, и записи были сделаны очень и очень давно. А вот на двух других листках, не менее старых и пожелтевших, было что-то написано знакомым отцовским подчерком.. Но написанное, выглядело столь странно, что даже Рой, на которого Айлин посмотрела с надеждой, поначалу лишь недоуменно поднял брови.

 

«…искусственных людей. Разве можно человеку равняться с Богом? С Богом, который создал весь этот мир? Не гордыня ли это? И разве возможно человеку создать что-либо живое? Он способен создавать лишь неодушевленные предметы: машины, роботов… пусть и похожих на людей. Создавать то, что уничтожает природу, загрязняет атмосферу… убивает души, делая их обладателей такими же жестокими и бесчувственными, как и созданные ими машины. Так я думал… Кто я такой, чтобы бросать вызов Богу? Я и сам Его творение… Но я так больше не могу. Мечта о совершенном мире не покидает меня, в этом мире я вижу все самое лучшее, созданное Богом и людьми… И я сделал это. Мне удалось…»

 

« Мои дети – воплощение моей мечты. Но меня пугает их постоянная, бездумная радость. Способны ли они быть по-настоящему счастливыми, способны ли сопереживать? Прав ли я? Я счастлив, но я это осознаю, потому что это выстрадано мной. Не знающий зла оценит ли и поймет добро? Мои дети родились в раю, и вот теперь я, как тот змей-искуситель хочу дать им вкусить запретный плод… Нет, не могу…»

 

«… Сегодня я все же решился. Я дал им часть своей памяти. Я искупил уже все, что мог, значит, искуплены и они. Во мне же не осталось ни капли ненависти, но лишь жалость к несчастному миру, покинутому мной. Сегодня я впервые увидел в их глазах искреннюю благодарность, они стали еще более нежно и заботливо относиться друг к другу, и я уверен, что теперь они знают, что такое истинное счастье…»

 

Рой погладил листки рукой:

- Теперь ты понимаешь, Айлин, что с нами происходило? Видно сначала мы и радоваться-то не могли в полную силу…

 

Отец их учитель. Он научил их всему. К сожалению, они почти не помнили своего детства, очень и очень смутно. Как всполохи неясных образов и все. Их отец бежал из того мира, память о котором хранится теперь и у них. Но почему тот мир был так жесток? Что это за мир?

 

Они еще раз перечитали первый листок, и их чистые, детские сердца подсказали им ответ – да, это же был искусственный мир! Ну, конечно же! А иначе и быть не может. Разве может живой мир, такой же, как и тот, в котором они живут, созданный Творцом и населенный Его детьми, быть таким жестоким и злым? Разве люди, которые все являются братьями и сестрами, способны убивать, мучить друг друга? Нет, конечно же, нет! Вот и отец ясно же написал – «искусственные люди, машины, роботы…». Бедный отец! Как же он оказался в том мире и почему? Ответа на этот вопрос у них не было, да он им был и не нужен. Они почувствовали в себе примирение с тем миром, который однажды непрошено вошел в их память со всеми своими ужасами. А что еще можно ожидать от искусственного мира? И от роботов его населяющих? У них ведь даже нет души …

 

Долго они еще сидели перед камином, прижавшись друг к другу…

 

***

 

День выдался на удивление теплый, казалось, что вернулось лето, хотя на деревьях уже почти не осталось листвы. Зато ее было в избытке на земле: пестрым, ярким ковром вспыхнула она под лучами не по осеннее ласковому солнцу. И маленькая планета сразу оживилась. Девушки, взявшись за руки, закружились в танце, запели… И хотя слова песни были грустными, но звучали они звонко и весело:

Роняет лес уставшую листву,

Слезами золотыми плачут ветви,

Я из опавших слез венок плету…

 

Молодые люди с улыбкой наблюдали за ними.

 

Рой поднял голову к легко несущимся в вышине белоснежным облачкам, с наслаждением вдохнул теплый, влажный воздух, и вдруг, замер от неожиданности. Там, в высоком синем небе появилось еще одно солнце. Он вскрикнул и показал на это чудо остальным. Хоровод тут же распался. Все, затаив дыхание, подняли головы. То, что с каждой секундой, приближалось все ближе и ближе, внушало им какую-то неясную тревогу. Это было уже не солнце, это был какой-то непонятный сверкающий предмет, который по мере приближения к земле, стремительно увеличивался в размерах. Потом земля вздрогнула… Земля-то ведь живая, она ведь тоже может испугаться. Это было последней каплей. Юноши и девушки стремглав бросились к тому прекрасному белому дому, который они называли Храмом, к тому дому, который создал когда-то их отец. Отец, который теперь ничем не мог им помочь…

 

Но у них был и другой Отец, в которого они свято верили, и Кто не сможет оставить их в беде. Вбежав в Храм, они все, как один, опустились на колени и стали горячо молиться. Сначала молились о спасении и прощении... Они не могли понять – за что Отец так разгневался на них? Потом им пришло в голову, что это не гнев, а благо, что это Сам Господь вспомнил о них и теперь призывает их души к Себе, вслед за ушедшим земным отцом. И, когда они подумали так, то светлая радость вновь заполнила сердца, и мольба о помощи сменилась благодарственной молитвой. Они не перестали молиться и тогда, когда двери Храма со стуком распахнулись, и тяжелые шаги кованных сапог заглушили слова молитвы…

 

Никто из них не поднялся с колен, и лишь Айлин, прижавшись к плечу Роя, тихо выдохнула:

- Смотри, Рой, вот они – роботы! А как же похожи на людей…

Рой слабо кивнул ей и вновь со смирением склонил голову. Вошедшие с нескрываемым удивлением некоторое время смотрели на коленопреклоненных людей, но… приказ есть приказ!...

 

***

 

Космический корабль взмыл вверх, быстро удаляясь от полыхавшей внизу земли, и вскоре она стала похожа на еще одно солнце…

 

Командир корабля, идущий к себе, чтобы немного отдохнуть, на минуту остановился, заметив у иллюминатора одиноко стоявшего сержанта. Сержант был еще очень молод, совсем еще мальчик. Это был его первый вылет.

- Ну, как дела? – Спросил его командир.

Сержант медленно повернулся к нему.

- Знаете, я до сих пор не могу в это поверить… Они молились! И так были похожи… Простите меня, что я не сразу стал стрелять. Мои родители были верующими людьми, и я никак не мог выстрелить в молящегося человека. И лишь потом…

- Потом, - командир засмеялся, - потом, когда потекла эта отвратительная зеленая кровь…