Путешествие очарованных странников.

Глава первая

 

Теплоход приближался к порогам на широкой раздольной, как рояль под сибирскую песню, дивноводной реке. И чем ближе становились пороги, тем осторожнее двигалось судно. Рулевой внимательно следил за бакенами с левой и правой стороны корабля, указывающими фарватер - наиболее безопасное направление для прохождения порогов.

И в тот самый момент, когда в непосредственной близости от теплохода слева и справа вовсю забурлила речная вода, омывающая опасные камни, перед капитанской рубкой замаячили три нескладные, но весьма живописные мужские фигуры. Две из них можно было бы назвать рослыми. Причем, в том, что повыше - угадывалось некоторое сходство с поэтом Маяковским плакатного образца, с руками кувалдами и волевым подбородком бунтаря-горлопана, второй - больше напоминал лохнесского переростка, охраняемого британским законом о защите прав динозавров: маленькая детская голова в очочках а-ля "гарри потер" и длинное-предлинное тельце с аккуратным арбузиком живота где-то посредине пути между лианами рук и ног.

Внешность третьего запоминалась сразу и навсегда: Его никогда ни с кем не путали даже те, кто ни разу прежде не видел ни на одной фотографии эти семь пудов живого веса, лысину, усы, дымчатые очки и стать борца - сумоиста. Ростом он уступал обоим своим двухметровым приятелям, понимая, однако, что его183 см - это тоже не так уж и мало. Звали их очень просто: поэт-трибун Ермолай Егорович Топорищев, эстет-прозаик Максимилиан Иоаннович Соловейчик и детский писатель Мустафа Ибрагимович Ямальский. Дружно размахивая руками в разные стороны, они изливали в пространство свой откровенный поэтический восторг от лицезрения открывающихся речных видов, совершенно не замечая отчаянной жестикуляции рулевого.

К счастью, недоразумение разрешилось удачно. Пороги были пройдены. И тут же начались щёки: то самое узкое место на реке, где она проходит между огромных живописных скал. По речной традиции капитан включил громкую бравурную музыку. Считалось, что именно эта примета помогает кораблям пройти невредимыми между сибирскими Сциллой и Харибдой. Так бы и гремели над рекой задорные моряцкие песни, если б не излишне нервные товарищи среднепенсинного возраста из числа пассажиров теплохода. Бодро растолкав толпу, состоящую из Макса, Ермы и Мустафы Ибрагимыча, в капитанскую рубку ворвался разъярённый пенсионер - гордый защитник собственной немощи. Судя по резвости на нем можно было бы пахать ещё лет триста.

- Немедленно выключите музыку! Это невозможно ! У нас уже лопаются барабанные

перепонки! - заорал он на капитана, трясясь так, словно его било током любви в момент экстаза. Капитан заявил, что непременно этим займется, что он уже отдал соответствующие распоряжения и сейчас даст дополнительные уточняющие указания. Нет, речные традиции нельзя было нарушать ни в коем случае! Именно эта бодрая мысль практически одновременно пришла в лихие головы трех романтиков свежего воздуха, минуту назад едва не сброшенных порывистым пассажиром. Они переглянулись.

-Выключайте немедленно! - продолжал бесноваться престарелый враг речфлота.

В этот момент навстречу преклонным сединам вышли три богатыря: Атос, Портос и Арамис- то есть Макс, Ерма и Мустафа-Ибрагим.

Ну, чем они могли остановить старика-музоненавистника Правильно. Ничем.

И тут мужественный Максимиллиан Иоанныч, совершенно не догадываясь о том, вдруг взял да и закрыл зловонную огнедышащую словесную амбразуру, то есть пенсионера, собственным телом. Правда, получилось это у него как-то невольно и неуклюже, поскольку вследствие головокружения от смешения принятого недавно в каюте алкоголя с речной атмосферой на ногах он держался каким-то чудом. Иоанныч внезапно пал ниц перед пенсионером. Попытки встать, держась за пенсионерские штаны, успехом не увенчались, но отвлекли эмоции их обладателя от музыкальной темы. Что за этим последовало - каждый может представить по-своему… Но что-то последовало - точно.

И только впавшему в безоблачное алкогольное беспамятство Максимилиану всё это было не важно. Блаженная безмятежность сияла на его лице до самой середины следующего похмельного утра.

А корабль… А что ему сделается? Корабль в итоге спасся от посрамления и прошел между речных щек с традиционным песенным блеском.

Что там впереди на воде? Блестит, извивается. Ах, это мысли мои плывут по воде. Это мы стоим на палубе. И наш корабль тоже стоит. А всё вокруг плывет: река, берега вдали, облака… Всё плывёт. А чайки висят в воздухе. Просто висят за кормой и всё. Ждут подачки. Крутятся. Ищут чего-то. Вода бурлит внизу, позади нас, сама по себе, как в кастрюле на огне. Ибрагимыч, плесни-ка и мне ещё этой жидкости. Сы-пасибо. Ермолай! За нас! Угу. Ух, хорошо пошла.

А давай споём! Давай. Что будем петь? Какая разница. Надо петь. Тс-с-с… тихонечко, мужики. Все уже спят. Мы одни на палубе. "Р-ревела бу-уря, гром гремеэээл! Во мраке мол-нии блистали! Бес-пе-ре-рыв-но дождь шуме-эээл! И веееетры в дебрях бушева-али!!!"

Товарищи! Вы знаете: который сейчас час? Немедленно прекратите пение! Пройдите в каюту. Капитан недоволен. Кто недоволен? А! Капитан? Да, да, да, мы уважаем капитана. Вот такой мужик! Классный мужик! Да! Прростите, пажалуста! Мы больше не будем. Тс-сс… Тихонечко. "Ррревела бурря, гром гыремеэ-эл!.." Нет, нет, мы сами, мы сами уже идем. Из-виниттте. Нас не надо трогать, мы хорошие.

Конечно, конечно, "хорошие". Очень даже хорошие, особенно сегодня прямо с утра уже хороши были. Проходите, не задерживайте себя и нас. Спокойной ночи. Сы-пакойной ночи, граждане матросы и матроски! Ермолай, от винта! Свистать всех наверх! Сы-рочное погружение. Сы-роч… Хрррр…Хрррр…

Всё. Отмучился, болезный. Уснул на ходу. Ребят, поможете донести товарища докаюты, а? К вечеру следующего дня, отоспавшись в гостинице небольшого приречного селения Боро-Боро, Ибрагимыч вышел на крыльцо маленько покурить. Однако, глазам его предстала столь душераздирающая картина, что уже через мгновение хрупкие стекла в окнах потемневших от времени бревенчатых зданий древнего рыбацкого поселения разом зазвенели от дикого папуасского крика означенного товарища. Крик не прекращался некоторое время, а затем перешел в весьма витиеватую, сдобренную ненормативной лексикой, речь по поводу всей деревни, её обитателей и их предков…На шум вскоре явились доблестные пилигримы Ермолай и Максик, находящиеся в состоянии суточного сухого анабиоза.. Их очам предстало то же самое душераздирающее зрелище, которое подвигнуло их друга Ибрагимыча на создание неформатных образчиков современного русского языка.

Все три взгляда скрестились в одном и том же месте -: на доске деревенских объявлений : самое крупное, самое красивое цветное объявление на белоснежном куске ватмана, извещавшее о завтрашней творческой встрече Ямальского, Соловейчика и Топорищева с местными творчески одаренными личностями, было безжалостно разодрано чьей-то злодейской рукой напополам. Не сорвано полностью, а именно разодрано напополам! Какой ужас!Кровавая вечерняя заря зловеще обагряла несчастный ватман потусторонним светом.

Исчадия ада, местные жители преднамеренно затаились в своих злокозненных жилищах и поблизости не наблюдались.

 

Глава вторая.

Пиракляты дирэвна! Русская языка не луби! Култур не панимай! Тфуй на тубе, шайтан, шайтан! - волновался Ямальский, едва не переходя на одно из экзотических восточных наречий. Но, как всякий истинно русский писатель, вовремя спохватился.

Однако, наутро при виде собравшихся в библиотеке юных деревенских читателей, пришедших навстречу с приезжей троицей, Мустафа совершенно оттаял. И тут приятели Ямальского с нескрываемым удивлением узнали о некоторых фактах из биографии своего боевого товарища. Например, о том, что на самом деле отчество его вовсе не Ибрагимович, а Тургумбаевич. Псевдоним же "Ибрагимович" Мустафа присвоил себе потому, что является страстным поклонником как шведского футбола в целом, так и лучшего в мире шведского нападающего Ибрагимовича в частности. Много нового познавательного и увлекательного узнали боро-боровские ребята о шведском футболе и далекой скандинавской стране в эти чудесные минуты. Два часа пролетели как одно мгновение.

Наконец, слово передали на короткое время Ермолаю Топорищеву. На короткое потому, что горлопан Топорищев с места в карьер начал было читать стихи, изобилующие такими откровенными словечками и сценами, что мигом раскрасневшиеся библиотекарши зашушукались, дети заинтересованно напряглись, а заведующая детским отделом со словами "ну, это уже слишком" и сладенькой улыбочкой на устах, внезапно прервав выступающего, объявила детишкам, что сегодня у них в гостях находится замечательный прозаик, а именно - Максимилиан Иоаннович Соловейчик, которому нужно громко поаплодировать. Иоанныч проснулся от какого-то шума снаружи его головы.

Пора было браться за дело... Чтобы взяться за это самое основательно ( а иначе у Иоанныча и не бывает), ему пришлось для начала молча, последовательно и сосредоточенно допить до дна бутылочки с минеральной водой, стоящие на столе перед ним, перед Топорищевым и перед Мустафой Тургумбаевичем соответственно. Когда прозаик с явным огорчением на лице обнаружил, что воды более нигде не осталось, он, наконец, взглянул на зал и с ещё большим удивлением обнаружил в нем явные следы присутствия посторонних. Там были люди! Их было не много, но и не мало. Озадаченный Иоанныч впал в оцепенелое раздумье.

М-да. С этим нужно было что-то делать, что-то предпринимать…С этим приходилось теперь как-то жить! В лучших традициях постмодернистской литературы, Иоанныч завел тягучую и пространную речь с традиционными для прожженного философа эканьями, цели которой, равно как и смысла, не знал совершенно.Но это было не важно. Главное - что она текла…Смиренные усидчивые дети потихоньку заснули. Когда за окнами раздалось громкое мычание рогатых животных (видимо, стадо возвращалось с дневных пастбищ), ушлые библиотекарши дружно засуетились: искусство искусством, а вечернюю дойку никто не отменял.

Народ рассосался, и встреча завершилась сама собой, как бы естественным образом. Последним об этом узнал очнувшийся от словесных медитаций Иоанныч. Да и то потому лишь очнувшийся, что уборщице надо было помыть и под его стулом тоже, а делала онаэто не совсем уклюже.

Впрочем, тихие радости творцов слова вскоре продолжились в элитном боро-боровском баре под названием "Шатёр", потому как это и был шатёр на крутом берегу могучей сибирской водной артерии. По мнению местных пенсионеров именно здесь с утра и до позднего вечера концентрировалась вся опасная боро-боровская "золотая" молодёжь.

Изрядно набравшись пива и по этому случаю счастливо поигрывая арбузиками животов, приятели завалились в уже родную для них гостиницу. Получив от вахтерши ключ с таинственной надписью "заежка", писательская братва дружно заела потрясающе дешевыми свежими огурцами тут же распитую ими бутылочку медовухи и отправилась в бильярдную выпускать пар и снимать стресс, накопившиеся после трудового дня.

В ту ночь Топорищев был в ударе. Первым же броском кия он едва не проткнул насквозь стоявшего, мирно покачиваясь, за противоположной стороной стола Ямальского. Вторым ударом Ермолай ловко, словно хоккейную шайбу, поразил шар сбоку, и тот с подобающим моменту грохотом влетел в чугунную батарею центрального отопления. Пришла вахтерша. Просто так пришла - поинтересоваться: кто ведет в счете. Азартная бабка оказалась.

Пока Тургумбаевич любезно объяснял старушке - что такое бильярд и как пишется это слово, Топорищев наглухо громил кием мертвецки трезвого Иоанныча. Играли на интерес, то есть потому, что было интересно играть. Иоанныч отчаянно держался за край стола, топорщил губы и вздрагивал, но не уступал ни пяди. В конце концов, с криком "щас попаду!" Топорищев рухнул на шары, раскатившиеся по всему бильярдному полю. "Рыба!" - воскликнул Ибрагимыч и потащил обоих товарищей в номер обмывать победу воли над разумом.

 

Третья глава

И наступила благодать…

Но прежде того клубящиеся серые тучи придавили небо к земле, вытянули ветром в струнку хилые приболотные деревца, тщательно продули песчаные улицы Боро-Боро и немедля вероломно обрушили на безоружные головы случайных прохожих многотонную мощь ошеломительно холодной воды…

Прохожими этими оказались заведующая местной библиотекой и её трое подопечных гостей. Как люди глубоко творческие, ни Ермолай, ни Макс, ни Мустафа, отбывая в плавание, не догадались взять из дома в дорогу ни зонтов, ни капюшонов, ни в целом чего-либо непромокаемого. Заведующая же, конечно, о боро-боровской погоде знала всю подноготную и запросто могла бы использовать соответствующую одежду или зонт, однако, из чувства солидарности героически мокла вместе со всеми. Понятно, что, хотя это и выглядело весьма трогательно и любезно с её стороны, однако от ливня писателей ни коим образом не спасало.

Куда ж их понесло в такую погоду, всё более напоминавшую превентивный удар по опрометчиво желающим посетить таёжный поселок?

Дело в том, что накануне после удачно завершившейся встречи с читателями совершенно неожиданно выяснилось: среди присутствующих находилась некая таинственная дама – жена не менее таинственного, однако широко известного боро-боровской общественности художника. Так вот дама эта, по словам зав. библиотекой, пригласила троицу в гости к своему знаменитому мужу для просмотра его потрясающих картин. Сама же она по каким-то невнятным причинам приглашения своего писателям не оглашала, да и вообще, почему-то ушла точно так же по-английски, как и пришла: и не поздоровавшись, и не попрощавшись. И никого это не насторожило, а зря…

Разгоряченный Иоанныч тут же заявил от имени всех, что приглашение принимается, расценив оное как повод для предстоящего совместного застолья. Меж тем время встречи, к осуществлению которой наши чудо-богатыри Муромец, Добрыня и Попович готовы были приступить незамедлительно, почему-то сразу же отложилось на глубокий вечер.

Поздним вечером на полях бильярдных сражений всем трём было не до художника. Впрочем, заведующая позвонила-таки Мустафе и сообщила, что художник переносит встречу на утро.

Утром, ближе к обеду, она позвонила ещё раз и сообщила, что художник теперь уже окончательно ждет их в три часа дня, и сразу же пояснила: учитывая то обстоятельство, что вечером в этот день у троицы планировалось отплытие из богоданного селения, аудиенция будет короткой – не более часа, в течение которого они должны успеть осмотреть сотни его картин и вернуться назад в гостиницу.

Помрачневшие приятели догадались, что никакого застолья не будет, и начали собираться на трижды откладывавшуюся хозяевами встречу с художником темпами, соответствующими его хлебосольному гостеприимству.

По всей видимости, ни сам живописец, ни его друзья или соседи, не являлись автовладельцами, и на встречу с ним, несмотря на сгущающиеся тучи, гостям с самого начала полагалось идти пешком по боро-боровским лужам.

Заведующая по телефону любезно сообщила им планируемое направление их продвижения и место, где она будет готова к ним присоединиться. Печальная процессия двинулась в путь.

Вскоре на перекрестке дорог они заметили свою библиотечную Сусанину, которая радостно объяснила, что сейчас они срежут часть пути, пройдя без дороги напрямую через территорию котельной. Добравшись до котельной, все четверо смело ступили на землю, скрытую чернющим и грязнющим углем, поскольку именно там располагались угольные склады, которые спасали от морозов в лютую зимнюю пору весь Боро-Боро. Убедившись в том, насколько велики площади складов, угрюмые пришельцы обнаружили перед собой новенький глухой протяженный забор без единого шанса на какую-нибудь щель для прохода сквозь него. Потоптавшись на месте, процессия двинулась в обратную сторону, чтобы выйти из замкнутого пространства и обойти проклятую котельную.

Тем временем, надвигающаяся непогода подняла в воздух весь песок и мусор, скопившиеся в поселке за полвека его существования, и любезно обрушила получившуюся смесь на несчастных пилигримов. Писательский отряд ещё продолжал отчаянно сопротивляться несудьбе, однако силы его были уже на исходе…

Когда же вслед за песком и мусором на головы несчастных рухнула вся скопившаяся небесная хлябь, Ермолай, Иоанныч и Тургумбаевич, пометавшись в истерике посреди потоков воды, не сговариваясь, рванули в сторону ближайшего открытого магазина.

И какова же была их радость, когда на сияющих прилавках они разглядели множество чудесных бутылок самого разнообразного калибра и вида, доверху наполненных прекрасной искрометной жидкостью! Мало того! Там и огурцы были! Свежие, именно такие, без каких Тургумбаевичу и жизнь не мила!

Ликованию приятелей не было конца… Разве было бы оно столь полным, если бы не предшествующая ей героическая экспедиция к потрясающе гостеприимному боро-боровскому мастеру кисти и мольберта? Нет, конечно. И тут они выпили за его здоровье. А потом и за здоровье каждого сотрудника местной библиотеки. Персонально и поименно.

И пусть экспедиция трагически захлебнулась в суровых боро-боровских ливнях, но моральную победу над коварными силами природы одержал-таки дух человеческий. Что из себя представляет сей человеческий дух вскоре усердно изображал на улицах Боро-Боро Максимилиан Соловейчик : под воздействием спиртосодержащей жидкости, обретенной приятелями в достохвальном магазине, спустя два часа после вышеописанных событий он вообразил себя великим северным шаманом и принялся, сопровождая нечленораздельными криками свирепые завывания ветра, плясать под косыми струями безумствующей стихии.

 

Четвертая глава.

 

Ермолай Топорищев жадно, до боли сердечной, вглядывался в речную даль, озаряемую заходящим за темнеющие увалы багровым солнцем. Очевидно, поэтом владело романтическое настроение, и находился он в преддверии того блаженного состояния, когда творцу не требуется никаких дополнительных транквилизаторов для рождения чего-то необыкновенного, изливаемого позднее на терпящие всё и всех бумажные или электронные носители гениальных творений.

Тем временем товарищами его, расположившимися вместе с ним на дебаркадере в ожидании запаздывающего на пять часов теплохода так же владели некие чувства, но, к их сожалению, несколько иного рода.

Мустафой Тургумбаевичем владело чувство азарта. Сначала он терпел его, стоя на краю дебаркадера и наблюдая оттуда за тем, как рядом на берегу укутанная по самые брови в какие-то рыбацкие хламиды военного цвета пожилая женщина при помощи тоненькой удочки выманивала из воды одного за другим отчаянно сопротивляющихся мелких обитателей крупной сибирской реки. Берег был рядом, но из-за несерьезных размеров вылавливаемых рыбешек Мустафе каждый раз никак не удавалось: понять что же там такое трепещет на крючке. Он заволновался и, спустившись с плавучей пристани, приблизился к опытной рыбачке.

Через минуту, не более того, Ямальский, отчаянно отмахиваясь руками, позорно бежал в непонятную от рыбачки сторону. Только теперь, когда было уже совсем поздно, до него дошел смысл столь странного одеяния на боро-боровской рыбабульке: призрачная звенящая туча мошки, комаров, мокреца – всего кровососущего отродья - мгновенно облепила Мустафу, едва лишь он оказался в непосредственной близости от места рыбацкой удачи..

Однако, самые яркие переживания достались на долю Максимилиана Иоанныча. Он был обуреваем наиболее естественными и понятными всему живому чувствами. Ему срочно надо было в туалет. Оный на дебаркадере имелся, но туалетная работница дебаркадера стояла грудью на защите своей территории и не пропускала туда не то что такое крупное существо, как страждущий Иоанныч, но и любую живую мелочь!

Невменяемый Соловейчик рвался к цели, а не менее вменяемая работница стояла насмерть, поливая несчастного самыми неприглядными словами. Явный политический тупик . Никаких вариантов для согласия и примирения сторон…

В итоге силы изменили Соловейчику, и он вынужден был постыдно бежать в ближайшие прибрежные кусты, где обреченного плотоядно поджидали легионы летучих кровососущих тварей…

Туалетная работница дебаркадера со шваброй в натруженных руках тем временем торжествовала заслуженную победу: не для того она только что убрала общественный туалет боро-боровской пристани, чтобы в нём тут же оставили своё грязное наследие какие-то соловейчики! Нет терпения? Иди в кусты! Они для того и существуют. Ишь, ты, цаца какая! В туалет захотел! После этакого разбойника там наверняка такое будет твориться... Знаю я вас! Видела. Не пройдёт!

Из кустов слышались жалобные кровавые стоны Соловейчика, доедаемого москитами в самых нежных местах. Вдоль побережья с криками носился размахивающий руками Мустафа ибн Тургумбай, а на краю дебаркадера по-прежнему любовался закатом Ермолай Топорищев… Ноги его (в мешковатых колонизаторских шортах) по периметру представляли собой сплошную красную полосу оставленную насекомыми и… тем самым соответствовали колеру заката.

И вот, наконец, в речной дали нечто забелело, приблизилось и превратилось в долгожданный теплоход..

 

Пятая глава

- Вы кто такие? Вы откуда на мою голову свалились? Ленка, а Ленк! Твоих рук дело?! Ты их ко мне привела? Господи, когда ж это кончится? Не обижайтесь, мужики, я тут пью помаленьку, а наша стюардесса мне мстит. Она вас сюда нарочно отправила. Да, назло мне!

Изрядно битые мошкарой, измочаленные штурмом теплохода и двухчасовым стоянием за билетом в корабельную кассу, писатели жизнерадостно толпились перед дверью в четырехместную каюту. В ней на нижнем месте поверх смятых простыней сидел, покачиваясь, недоочнувшийся смугловатый гражданин нетрезвой наружности. Жизнерадостность, застывшая на увядающих лицах, буквально тут же на глазах начала трескаться и медленно клочьями расползаться, словно сметана на сливках.

- Мой папа – француз, а мама – остячка настоящая тундровая. Мне французский паспорт положен, потому что я папин сын. Поэтому я работаю таксистом. Где? Там, в тундре. Город такой есть, Дудинка называется.

Таксист показал рукой - где именно. Вошедшие, продолжая держаться за сумки с вещами, напряженно не в такт закивали неприветливому сокаютнику. Столик у окна и полы под ним и рядом с ним тоже - были усеяны какими-то огрызками, окурками, всякого рода надкусанными, откупоренными сокровищами, повсюду недоеденными и недопитыми….

Уяснив для себя, что новые постояльцы (предыдущие только что сошли в Боро-Боро) следуют в Тур-Туру, Евгений (именно так он по его же выражению «преставился» компании) нетрезво-барским жестом пригласил писателЕй к столу. ПисателЯ дружно расселись.

- Понимаете, мне Ленка, наша стюардесса мстит. Я с самого начала сделал ошибку: подарил игрушку-собачку не ей, а другой стюардессе. Ошибся просто. Ну, она запомнила и теперь постоянно в мою каюту кого-нибудь подселяет. Чтоб жизнь мёдом не казалась. Вот она сейчас придет и опять всё будет отрицать, пока не согласится. Но я-то правду знаю. Я всё равно добьюсь её, все нервы ей измотаю а добьюсь всё равно.

 

Выпили и за это тоже. Изможденные таксистским гостеприимством, Соловейчик, Топорищев и Ямальский вскоре заснули один за другим,… Уважаемый Евгений некоторое время ещё продолжал доказывать кому-то невидимому, что Ленка не права. Потом он вдруг заскучал, зевнул, поднялся и, выйдя из каюты, переместился в соседнюю к двум приятелям-остякам, пребывавшим в том благостном состоянии, когда уже совершенно всё равно: кто, где, с кем и сколько, тем более, если вдруг в дверях появилось целых полбутылки свежайшей недопитой водки. Там, рядом с родными морозными остяками ему и предстояло задремать в эту бурную ночь.

Наутро, проснувшись, Ермолай и Тургумбаевич обнаружили странное исчезновение тела Соловейчика, спавшего прежде на верхней полке. Похмелившись, Топорищев выдвинулся на поиски Иоанныча, а Мустафе тем временем предстояло сторожить все непосильным трудом налитое, занюханное и недоеденное.

Соловейчик обнаружился сам – на корме верхней палубы речного лайнера – в позе пытающегося отгонять чаек от корабля. Чаек было много, и прозаика они наглым образом не боялись, подбирая нечто лакомое с бурных закорабельных вод. «Тошнило» - кротко пояснил классик прозаического жанра и покорно вернулся в каюту.

Вскоре, ободрившийся чем Бог послал, Ямальский огласил приятелям пришедшую ему в голову умопомрачительную идею посетить корабельный душ. Несчастный Тургумбаевич понятия не имел, на что именно он обрекает свою драгоценную плоть всего за какие-то двадцать пять российских рублей! Но об этом – в следующей главе!

 

Шестая глава

 

Всё началось с того, что из-за летучих кровососов, надежно оккупировавших Боро-Боро, все предыдущие дни Мустафа Ямальский не решался обнажать своё тело для помывки и в результате не мог теперь толком разобраться в причинах острого желания немедленно почесаться в самых разных местах одновременно: то ли виноваты москиты, то ли попросту мыться надо чаще…

Ещё в первой части пути, до приезда в Боро-Боро, едва оказавшись на корабле, Тургумбаевич-Ибрагимович обратил внимание на то, что здесь летучие насекомые-грызуны отсутствуют, поскольку на палубах царит свежий речной ветер, порождаемый быстрым движением теплохода по суровым сибирским водам.

И вот вчера, во время томительного стояния за билетами он отлучился на минуточку, чтобы уточнить у скучающей дородной дежурной стоимость корабельной помывки, и выяснил, что радость эта стоит ровно двадцать пять целковых. Поразмыслив, Ямальский решил использовать сложившуюся ситуацию и завтра же посетить душ..

Весь остаток ночи Тургумбаевич беспокойно чесался во сне. Долгожданным утром, пока друг Топорищев разбирался с отлучившимся Иоаннычем, Мустафа быстренько собрал банные пожитки, переоделся соответствующим образом (широкий восточный халат и традиционное трико с отвислыми коленками) и, почёсываясь, замер в ожидании.

Вскоре в каюту постучались непонятно зачем решившие разыграть Мустафу приятели. То есть, они постучались и сразу вошли, потому что очень хотелось посмотреть: как отреагирует на стук их товарищ и вообще что он там сейчас делает. Хитрый Мустафа держал в левой руке какой-то пакет, правой ладонью чесал левый локоть и, нервно прищурившись, смотрел на открывающуюся дверь.

Радостно гогоча, все трое, как подобает, отметили возвращение в лоно писательской братии блудного попугая Иоанныча. Едва закусив это дело остатками вчерашней пищи, Тургумбаевич объявил о том, что вынужден временно покинуть компанию, так как деньги уже уплачены, и что он отправляется в душ. Насчет оплаты премудрый Мустафа, конечно же, слукавил, а вот всё остальное было чистой правдой.

Суетливо гремя пятью пятаками, болтающимися в кармане халата, он проследовал к дежурной, рассчитался с ней и получил взамен заветный ключ от душевой комнаты с номером 33 на бирке. Возле двери с соответствующей надписью он краем глаза обратил внимание на то, что рядом с тридцать третьим номером находятся такие же душевые кабины с номерами 34 и 35. Именно это обстоятельство оказалось впоследствии роковым.

В каком смысле? В самом неожиданном для несчастного литератора. Семь пудов живого веса, лысина, усы и стать борца - сумоиста освободились от всяческих одежд и даже от дымчатых очков и тут же приступили к выниманию из своего пакета банных принадлежностей. Наконец, благодатные струи воды коснулись страждущего несвежего тела Мустафы. Тургумбаевич хорошенько намылился, зажмурил глаза и приготовился промурлыкать что-то очень нежное и лиричное.

В это самое время рядом некто сначала громко кашлянул, а затем грубо высморкался. Мустафа от неожиданности раскрыл глаза и начал озираться. Рядом никого не было, но за стенкой шумела вода, там явно кто-то мылся. Судя по голосу – это был мужчина. Тургумбаевич нахмурился, призадумался и вскоре сообразил, что переборки между кабинами не только не гасят звук, а наоборот – резонируя, увеличивают его присутствие. Петь в этой связи ему совершенно расхотелось.

И только успокоившийся Мустафа (хотя и без прежнего энтузиазма) решился продолжить своё купание красного коня, как в дверь соседней кабинки кто-то настойчиво постучался.

«Кто там», - громоподобно прозвучал уверенный мужской голос. «Это я», - ответил ему вкрадчивый женский. Послышался скрип открываемой двери. Тургумбаевич насторожился и отложил мытье на неопределенное время.

Сначала шум воды за стенкой усилился, затем начал угасать, зато всё отчетливее стали слышны легкие женские постанывания и энергичные мужские причмокивания. Процесс в тридцать четвертой кабинке шел по нарастающей. Мустафа, обладающий незаурядным воображением, инстиктивно прижался к прохладной перегородке, разделяющей кабинки, и сжал в кулак всё своё мужество…

Когда, через некоторое время действие за стенкой приблизилось к своей кульминации настолько, что постанывания и причмокивания перешли во вскрикивания и стоны, на бедного Тургумбаевича было совершенно невозможно смотреть без сострадания, если бы, конечно, кто-нибудь удосужился видеть его в эту минуту. Он содрогался…. Он буквально сходил с ума от нестерпимого сопереживания ответственного момента, осуществлявшегося так близко, но не им!

И вот кульминация наступила! Крики за стенкой достигли своего апогея. Счастливым любовникам и в головы не могло прийти, что в эти мгновения тут же, рядом с ними, буквально в нескольких стальных миллиметрах, бьётся в пароксизме неудовлетворения сердце Мустафы Тургумбаевича ( Ибрагимовича) Ямальского.

О, жалкое зрелище живого памятника безответной любви! Очнись! Всё кончено! Счастье было рядом, однако, принадлежит оно не тебе, посещает совсем другие кабинки, рядом, но совсем другие…

Помятым и понурым добрался Мустафа до каюты своих приятелей и вернувшегося с новыми силами жизнерадостного дудинского таксиста Евгения. Прикурил Ямальский от его зажигалки и молча без закуски опрокинул в себя полстакана прозрачной, крепко пахнущей «огненной воды». О случившемся с ним он молча поклялся самому себе не рассказывать никому.

 

Седьмая глава

 

К вечеру в каюту с радостной паникой на лице ворвался снова где-то глубоко пострадавший от переизбытка свежего речного воздуха полутрезвый господин Соловейчик. Ага! Наконец-то случилось! Сейчас-сейчас вы увидите сами! Катастрофа! Настоящая катастрофа на воде! Спасайся, кто может!!!

Заинтересовавшийся доверчивый поэт Топорищев направился на палубу: поглазеть на «что-там-такое». Действительно: некоторые пассажиры грузились со своим скарбом в спущенную на воду шлюпку. Однако, никакой особенной нервозности почему-то не наблюдалось.

В горящем воображении Соловейчика безобидная операция по перевозке пассажиров к берегу возле рыбацкого поселения, не имевшего собственного причала, обрела зловещие очертания знаменитой трагедии «Титаника». Причем, разумеется, в киношном её варианте.

Шлюпка выглядела довольно странно, но достаточно обнадёживающе: посреди неё располагался громоздкий двигатель, явно смахивающий на тракторный. Несмотря на истеричные выкрики Максимилиана Иоанновича, передвигалась шлюпка достаточно степенно, с достоинством и тарахтением, соответствующим габаритам установленного в ней оборудования. Прибывшие высадились на берегу, а отбывающие – погрузились в судно и направились к теплоходу.

Издёрганный после душа настрадавшийся Мустафа никуда не пошёл. Его тянуло выпить и забыться. Но, не имея первого, он не способен был справиться и со вторым. Пошатываясь, всё в том же халате и волшебном трико с пузырями на коленках, Ибрагимович направился в первую попавшуюся по коридору сторону. Добравшись до помпезной бронзовой лестницы, ведущей куда-то наверх, вероятно к не менее помпезной жизни, Ямальский случайно заметил на стене сверкающий указатель с надписью «В ресторан пассажиров мягких мест».

Сути написанного Тургумбаевич не уловил, абстрактные же размышления по поводу мягких мест пассажиров ни к чему хорошему не привели. В ресторан пассажиров мягких мест опытного в подобных делах Ямальского так и не пустили, даже членский билет ( последний аргумент страждущего) не помог. Измученному азиату популярно объяснили, что в данном заведении обслуживаются только пассажиры, обладающие мягкими местами, остальные же обитатели теплохода здесь не обслуживаются. Мустафа покосился на себя через плечо, вздохнул, покачал головой и удалился.

С досады бай-ака Тургумбаевич решил покурить на нижней палубе. Спустился, закурил и… поперхнулся от неожиданности. Ещё одна надпись! Да какая заботливая! «ОСТОРОЖНО, КОЛЫШЕК». Предупреждение, намалеванное синей масляной краской, виднелось на белоснежном борту теплохода издалека. И как он его прежде не замечал?

В инстинктивных поисках опасного колышка Мустафа так старательно озирался, что не заметил, как подошло время обеда, а значит, пора было возвращаться в номер.

На самом деле никакой опасности со стороны неведомого злобного колышка не существовало. Колышками моряки называли обыкновенные тросы из-за того, что при стропальных работах на верхних палубах – здесь, внизу, они начинали ходить ходуном и колыхаться, за что и получили среди речников столь странное наименование, а именно «колЫшки» с ударением на букву «ы».

Время текло, переливалось всеми цветами радуги в бурных ледяных водах и стремительно приближало мгновения, когда ноги наших путешественников неминуемо должны были коснуться берегов неведомого пока Туру-туру…

 

Глава восьмая

 

Теплоход не сразу, а сосредоточенно, то есть «с подходцем», причалил к тур-туровскому дебаркадеру. По громкоговорителю тотчас было объявлено, что длительность стоянки составит не более пятнадцати минут. Плавучий причал качнуло несколько раз так, словно сама энергия напряженного людского ожидания заставляет его ходить ходуном.

Две толпы – прибывших и отъезжающих - суетливо ринулись сквозь друг друга. Одним требовалось как можно скорей сойти на берег и, главное, вынести на него свой личный груз ( мешки, негабаритную мебель и даже один мотоцикл с коляской), а другим нетерпелось примерно всё то же самое занести на борт отчаливающего речного лайнера.

Вскоре в самом эпицентре пятнадцатиминутной околокорабельной суеты показались, загромождая собой всё и вся, головы трёх потрясающе неозабоченных всем этим бедламом личностей. То и дело озираясь и высматривая кого-то, личности эти наконец остановились посреди кипящего людского гвалта ( Говорили же, что с собой ничего брать не надо, что там всё есть, нет же – понабрали всякого….).

Первым с высоты своего роста заметил встречающих Топорищев. Маленькая юркая женщина подскочила к трем отважным миссионерам и представилась директором тур-туровской библиотеки. Приглядевшись, Ермолай обнаружил, что встречающая была не одна.

Позади неё к приятелям вкрадчиво приближались мужчина с телекамерой и женщина с микрофоном наперевес. «Будут брать интервью», - подумалось Иоаннычу. И они, все трое, дали его как-то сразу, добровольно, даже с некоторым удовольствием поначалу.

Позже никто из троих так и не смог вспомнить подробностей сказанного в микрофон перед объективом телекамеры. И не случайно. В течение буквально нескольких минут количество летучих насекомых, облепивших вновь прибывшую свежую кровь, превысило все мыслимые и немыслимые размеры. Чесалось всё, везде и сразу. Отважная тройка десантировавшихся мужественно терпела эту китайскую пытку то время, когда шла запись, но зато сразу же после неё бравые коммандос рванули к «уазику» тур-туровского управления культуры вперед её водителя… Опухшие от укусов ноги вязли в набухшем сыром песке, сгущались сумерки, наступало беспощадное время чудовищных тур-туровских комаров…

Водитель управления культуры Гвидон Дормидонтович Салтанов всю дорогу до гостиницы активно интересовался желаниями гостей по поводу организации для них рыбалки. «Клёв будет потрясающий,» - уверенно повторял жизнерадостный Гвидон и обещал со своей стороны полное транспортное содействие, несмотря на то, что ни у одного из его пассажиров не имелось в наличии никаких рыболовных снастей.

Заросшее снаружи бурьяном здание гостиницы, вход в которое незнающий сторонний человек вряд ли мог бы сразу обнаружить, изнутри оказалось живым напоминанием о советских гостиничных временах.

Едва разместившись в комнате с железными кроватями, сетки в которых под любым весом тяжелее гусиного пера сразу же проваливались почти до пола, наши отчаянные путешественники Фидель, Че и Камилло Съенфуэгос были приятно поражены: директор тур-туровской библиотеки оказалась на редкость хлебосольным человеком. На столе тут же появилась горячая картошечка с укропчиком в кастрюльке, свежие с грядки огурчики и редиска, а самое главное – царственные кусочки свежезасоленного сига!

Сердца трёх подсказали, что о бутылочке сорокоградусного нектара следует немедленно позаботиться. И в первый поход по местным круглосуточным ларькам отправился многоопытный Мустафа…

 

Девятая глава

 

Небо пурпурное-розовое-золотое, небо лазурное. Глядишь на меня, о, небо, глядишь, не моргая, глядишь. Стройные, густые облака-веки твои текут, текут надо мной не уставая, не останавливаясь, текут они далеко-далеко, словно песня, текут, слова оставляют, в душу роняют они слова… А солнце встаёт над землёй, встаёт и встаёт, не заходит совсем, как бы ни прятался, куда бы ни убегал - никуда от него мне не деться. Играет громкое-звонкое солнце моё, играет пальцами своими на струнах прозрачных, на каплях летящих, на ресницах ливней, мохнатыми тёмными гусеницами ползущих по небу, играет, играет оно. И поёт, и поёт моё сердце, поёт отзываясь... О счастье, о несчастье, о жизни поёт.

Замечтался Мустафа, загрезил о чём-то своём, сугубом, поэтическом. Чуть было мимо магазина не проскочил. Время-то позднее. Мало что на улице светло, как днём: на дворе почти два часа ночи! Вожделенный магазин, к счастью, не закрыт. Однако, похоже, что водка есть, а купить не у кого. Тургумбаевич постоял и начал нетерпеливо постукивать по прилавку костяшками пальцев. Тишина. Постукивание костяшками стало более настойчивым. Люди-то в гостинице его ждут! Картошка стынет! Рыба гниёт!

Вдруг кто-то, словно прочитав его мысли, громко позвал: « Девушка! А, девушка!»

Странно только, что голос раздавался почему-то с улицы. Ободрённый такой моральной поддержкой, Мустафа принялся стучать ещё энергичнее. Продавщица не появлялась, но её присутствие, как казалось теперь, ощущалось в воздухе.

«Девушка! Я тебя вижу!» - продолжал мужской голос, - «А, ну, вылезай!» Ямальский, побуждаемый голосом, непроизвольно попытался заглянуть под прилавок, правда, без особого успеха.

«Девушка! Хорошая, славная девушка! Ну, иди, иди сюда!» Мустафа начал теряться в догадках. Почему девушка не хотела выходить? Может, боится этого голоса? Может, он ей чем-то угрожает? И вообще: кто он такой? Почему в магазин не заходит? А вдруг это из-за него здесь все попрятались? Может, надо милицию звать или «на помощь» кричать? Может быть, девушку обижают, и пора за неё заступиться? Ну, где же она, эта девушка, эта особа, которая зачем-то прячется в магазине в два часа ночи? А вдруг она что-нибудь натворила и теперь придется выступать свидетелем на суде? А вдруг ему соучастие припишут???

Мудрый опытный Мустафа осторожно двинулся к выходу. Ну, её, эту водку, совсем. Картошку можно и так поесть: голод не тётка. Тот же голос раздался уже совсем близко, почти за дверью: «Ну, иди сюда! Иди, глупенькая! Хочешь косточку? На, возьми, ешь! Хорошая, хорошая собачка! Вот так. Вот тааак…» Тихое собачье поскуливанье и следом за тем ясно слышимый хруст разгрызаемой косточки внесли окончательную ясность в сложившуюся ситуацию.

Тургумбаевич не выдержал и громко расхохотался. Давно он так хорошо, заливисто, долго, от души не смеялся над самим собой! Дверь открылась, и в магазин заглянул небритый седенький мужичонка, а следом за ним - большая дворовая собака с добрыми улыбчивыми глазами. Вот тебе и Девушка, Ибрагимыч!

«Голос, Девушка!» - произнес дедок, и собака пролаяла ровно три раза. Из подсобки выглянула сонная продавщица с розоватым отпечатком края чего-то твердого и явно с одним прямым углом на щеке. Она, конечно, поворчала, что «ходют тут всякие, людЯм покоя не дают», но честно обслужила обоих клиентов ( дедок заходил за портвешком) и проследовала обратно в подсобку. Ясно зачем…

Когда всё ещё посмеивающийся в усы Мустафа наконец добрался до гостиницы… было уже поздно. На столе лежала недоеденная тарелка с картошкой, немного сига, немного хлеба, немного огурцов и редисок. И много зелени. И даже сантиметров пять мутной жидкости с запахом деревенского самогона.

И Тургумбаевич, естественно, догадался, что общительные Макс и Ермолай нашли-таки оперативный выход из положения и наладили-таки контакты с кем-то из местной братии, ибо юркая библиотекарша заранее мягко, как бы даже стесняясь, предупредила о своём трезвом образе жизни.

Наскоро доев и допив то, что было честно оставлено ему товарищами, Мустафа лег в постель, глубоко прогнувшуюся под ним, и почти в прямом смысле провалился в сон. Завтра предстоял трудный рабочий день: обещанная Дормидонтовичем рыбалка.

 

Десятая глава

В половине пятого утра из комнаты постояльцев-путешественников внезапно раздались истерические крики молодого изувеченного жизнью мужчины. Топорищев разомкнул глаза и уставился окаменелым взглядом туда же, куда и с невероятным трудом заставивший себя проснуться Ибрагимыч: на кровать визжащего под подушкой Соловейчика.

Тур-туровские комары довели-таки цветущего прежде всеми соками высокоинтеллектуальной богемной жизни добра молодца до нервного срыва. Оказывается: внезапная его пламенная страсть к алкоголю, ярко проявившая себя в дороге, в немалой степени была вызвана диким животным страхом перед разнузданными северными кровососами.

Зрение и слух Иоанныча не дремали ни мгновения и, едва только ослабевали силки полуобморочного алкогольного состояния тела, как эти органы-возбудители души и воображения принимались за свою ужасную работу, подхлестываемые не менее плачевной реальностью: в непросыхающей душной комнате с напрочь отсыревшим заплесневелым левым верхним углом потолка, впиваясь в безоружные уши рыцарей пера и бумаги, насмерть стоял на своём комариный звон.

Того, о чем кричал теперь на весь общественный коридор тоненьким визжащим голоском обезумевший Иоанныч, можно было и не слушать. Полный бред. «Я не хочу больше жить!» - кричал он . «Господи, велика сила Твоя! Спаси же меня!» - кричал этот воинствовавший прежде атеист-пятидесятник.

Внезапно, отпустив на волю прежде покорно прогибавшуюся под ним кровать, с остекленевшими глазами и сдавленным хрипом «воздуха!» безумец попытался вскрыть себе и остальным обитателям комнаты наглухо закрытые окна. Однако, своевременно соскочившие со своих спальных мест товарищи дружно не позволили ему этого сделать, ибо там, за окнами, аки бесовское воинство, томилось в ожидании бесчисленное количество летучих кровососущих тварей. И, случись окнам хотя бы на короткое время открыться, мир бы обрел уже не одного, а сразу трех безумцев. И тогда ещё неизвестно чем бы всё это кончилось.

Тут Соловейчик заметил на столе непочатую бутылку мустафинской водки и, будто волк на ягненка, стремительно набросился на неё. Дрожащими от нетерпения руками он содрал с неё акцизную марку, вскрыл нежное горлышко и жадно припал возбужденными мягкими губами к головокружительному содержимому…

Через несколько минут всё было кончено. Счастливый Максимилиан с пьяной улыбкой на губах мирно спал в привычно прогибающейся кровати с мокрой от слёз подушкой, притулившейся почему-то под поясницей хозяина... Ненужное ему одеяло, в которое недавно только оборачивал он себя так же плотно, как набивают колбасным фаршем кишку, валялось теперь на полу, полностью освобожденное от занимаемых прежде обязанностей.

Уже не было никому никакого дела до комариного звона. Комната затихла. Один лишь Топорищев, повертевшись в постели ещё с полчаса, вдруг вспомнил, что он все-таки поэт, оделся, взял блокнотик и тихонечко ( в меру своего недюжинного роста, конечно) вышел на улицу – встречать рассвет свежими стихами. И только там, на открытом воздухе, на ветерке, Ермолай наконец сообразил, где они находятся, и что солнце в этом дальнем северном краю почти всю эту ночь так и не заходило за горизонт.

В начале девятого перед разбитым и заросшим травой задним крыльцом гостиницы, исполнявшим в связи с планируемым ремонтом роль парадного, с нарочитым шикарным скрипом затормозил «уазик» Гвидона Дормидонтовича. Первым, облачившись в оставленную вечером заботливой библиотекаршей рыболовную форму образца латиноамериканского диктатора Сомосы, перед запыленным авто объявился качающийся от недосыпа Мустафа Тургумбаевич. Следом с легкомысленным блокнотиком в руках возник мечтательный Топорищев. Последним с развязанными шнурками в стоптанных кроссовках и рубашке навыпуск на солнышко выполз ничего не понимающий и потому счастливо улыбающийся Иоанныч с искусанной красной шеей, таким же лбом и пухлыми ушами.

Товарищ Салтанов, убедившись в наличии бравой бригады будущих ловцов местной рыбы, сообщил о том, что, к сожалению, тот рыбак, с которым они сегодня должны были бы пройти сквозь огонь, воду и медные трубы знаменитой тур-туровской рыбалки, внезапно занемог от вчерашней совершенно случайной передозировки домашними спиртными напитками. Бойцы приуныли.

Однако, продолжил вещать Дормидонтович, посоветовавшись с опытной библиотекаршей, он оперативно решил возникшую было проблему. Найден другой, не менее славный, и даже более того, исполненный добродетельной трезвости повелитель рыбацкого фарта по имени Евгений. Бойцы ободрились и переглянулись.

Из машины вышла сияющая радостью долгожданной встречи заведующая библиотекой и вручила собравшимся в рыболовную авантюру литераторам пакет со свежими помидорами и огурцами.

Несгибаемые гости, немного помучившись, погрузили себя в нетерпеливо подрагивающую гвидоновскую машину и отправились на ней к берегу великой реки знакомиться с баснословным Евгением.…

 

Одиннадцатая глава

Дормидонтович представил компании будущего партнёра – их неутомимого шерпа, их Чингачгука и Пятницу в одном лице, впрочем, группа товарищей почему-то странно поглядела на почтенного юношу и молча проследовала на его жестянку. Юноша не первой свежести явно стушевался. Ровно ничего не понявший Гвидон Салтанов бодро помахал литераторам трудовыми мозолями и удалился на своем скакуне-«уазике».

Практически все трое одновременно узнали в представленном собранию индивиде своего недавнего теплоходного попутчика, славного дудинского таксиста Женьку. С одной лишь разницей: сегодня впервые перед почтенной публикой предстал действительно трезвый дудинский товарищ с французскими корнями.

Итак, все ясно, Женька, тот ещё перец, как минимум был жителем Тур-туру, а значит, возможно, все его разговоры насчет папы-француза, работы в такси, мести обиженной стюардески – в пользу бедных.

«Данила, который напился вчера, - из местных аборигенов. Он – мой сосед. Честное слово, я тут ни при чем. Куда изволите вас отвезти? Простите, мужики, я не знал, что вы – на самом деле писатели. Думал – гоните.»

Мужики выразительно молчали. Моторка отплыла от берега и направилась на самую середину вод, соединяющих две великие сибирские реки. То есть, группа просто плыла вдаль. У Мустафы нечаянно сработала внутричерепная коробка передач, и в его голове родилось музыкальное сопровождение их поездки: а именно – музыка Исаака Дунаевского к фильму «Дети капитана Гранта». Иоанныч, укутавший лицо и затылок в надежный накомарник цвета хаки – умиротворенно дремал на ветру, разогнавшем летучую насекомую нечисть. В своих круглых очочках сегодня он напоминал славного мечтательного жюльверновского Паганеля.

Когда лодка дошла до самой середины безграничного водного пространства, мрачноватый Топорищев мягко, но достаточно основательно, напомнил дону Эудженио, что Дормидонтович вообще-то обещал им сегодня рыбалку. Евгений покорно кивнул, и моторка направилась к берегу, противоположному великому северному Тур-туру.

Берег представлял собой жидкий песок и жидкую же грязь, местами постепенно густеющую. Бригада высадилась на эту благословенную сушу и, проваливаясь в кисельном полуберегу-полуреке, направилась к мельтешащим вдали побережья фигуркам рыбаков.

Там явно вытягивали на берег невод. Об этом можно было догадаться хотя бы по белоснежным тучам чаек, бдительно копошащимся неподалёку. Встретили их достаточно настороженно и прохладно: на рыбалке вряд ли кто рад лишнему глазу. Тем более, когда рыбачат на сеть.

Впрочем, по отрывистым злым репликам и, особенно, по физиономиям было и так понятно, что народ разочарован уловом. Пока рыбаки, тихо матерясь то ли на неудачный невод, то ли на нежданных пришельцев, выбирали из грязной сети скудную (на их взгляд) добычу и отбрасывали в сторону совсем уж недостойную мелочь, наша зондеркоманда разбрелась. Мустафа непрестанно щелкал фотоаппаратом, инфернальный Соловейчик бесцельно бродил в разные стороны вдоль кустов, а Ермолай увлеченно пересчитывал щучек и сижков, извлекаемых тружениками речных недр.

Идиллия закончилась, как только рыбаки начали оттаскивать сеть в свою лодку. Громадное облако чаек устремилось в то место, где остались на берегу отверженные профессионалами рыбьи трупики. Птиц было столько, что вся ситуация напоминала фрагмент из фильма ужасов «Птицы». Однако, в фильме никто не предупреждал, что самое неприятное в большом количестве птиц то, что они успевают опорожняться на лету.

Для дикой природы – это естественно и небезобразно. А вот для приезжих литераторов то же самое имело обратный эффект. То есть, им не понравилось. После первых же белых птичьих отметин все трое позорно бежали к спасительной моторке таксиста Евгения. Соловейчик при этом умудрился дважды споткнуться на бегу, запутавшись в собственных заплетающихся конечностях, и упасть накомарником в грязь.

Через пару минут молодка-торка позорно ретировалась с беспокойного берега. Но впереди любителей острых ощущений ожидали не менее захватывающие неприятности…

 

Двенадцатая глава

 

В конце концов: что тут делают эти четверо? Собрались на рыбалку, забрались в лодку, поглазели, как другие ловят, и болтаются посреди воды, потому что ни крючков, ни поплавков, ни грузил, ни лески, ни, тем более, удилищ у них не имеется.

Рулевой плавсредства вопросительно посмотрел на невозмутимого Ермолая Егоровича, нарочито вздохнул и предложил прокатиться по Угрюм-реке – древней обители девки-Синильги. Пассажиры притихли и крепко задумались.

В это время Ибрагимович нечаянно заметил, как внезапно правее их местоположения примерно на уровне горизонта в лазурном небе среди белоснежных кучевых облаков показался серебристо-белый шар. Находился он примерно в пяти-шести километрах, но виден был при этом совершенно отчетливо. Гигантский объект медленно поднимался вверх. То ли неяркий серебристый цвет его, то ли скорость под'ёма, но что-то явное сразу убедило каждого из находившихся в моторке в том, что нечто - существует . Через несколько секунд объект полностью исчез из поля зрения.

И всё это происходило именно в той стороне, на которую только что указывал пальцем прозорливый уникум Женька, рассказывая про обитель Синильги. Пораженные случившимся пассажиры тут же согласились на экскурсию по столь очарованным местам, в которых запросто бывают шаманки синильги и всякие НЛО… Произошло же это следующим образом.

- А что там ещё есть? – медленно, глядя рулевому прямо в глаза, протянул Ямальский.

- Где? Там? – так же медленно переспросил таксист-чингачгук, помедлил ещё и добавил, - Там Скала Смерти есть. С неё коммунистов в гражданскую войну сбрасывали.

- Сбрасывали? – очнулся от каких-то собственных грёз Иоанныч, - тогда что мы тут все делаем? Поехали туда! И поскорее, голубчик!

«Голубчик» хмыкнул, пожав плечами. Лодочный мотор взревел, и отчаянная четвёрка понеслась к Скале Смерти с такой резвостью, словно зрелище из давней истории всё ещё не завершилось, и можно будет посмотреть на то, как там это организовано.

Через каких-то двадцать минут лодка уже неслась по загадочно тихой Угрюм-реке. Речная гладь скользила мимо путешественников легко, словно зеркало. Обрывистые берега становились всё неприютнее, появились отдельные скалы, напоминающие древних животных, населявших планету в доисторическую эпоху.

Ермолай от нервного ожидания чего-то невозможного в обыденной жизни чуть привстал навстречу свежему резкому ветру. Мустафа вынул из пакета помидорину и огурец и тоже даром времени не терял. Один лишь Соловейчик продолжал невозмутимо дремать под своим накомарником, напрочь отделившись от остальной гоп-компании философскими размышлениями, бродившими в нём постоянно, сколько он помнил себя….

Ни за первым, ни за вторым, ни за третьим изгибом реки серебристый шар более не показывался. И вот впереди по курсу показалась потрясающе дикая скала.

 

Тринадцатая глава

 

Не нравится цифра тринадцать ни Ермолаю Топорищеву, ни Иоаннычу, и, более того, даже Мустафе Тургумбаевичу она не по душе почему-то. И вот надо же: случилась она в самый ответственный эзотерический момент встречи с неведомым прежде миром…. Так что на всякий случай… пропускаем эту странную главу с подозрительными цифрами.

 

Четырнадцатая глава

 

Итак, перед тремя заезжими конкистадорами и их верным сухощавым санчо-пансой во всем величии предстала знаменитая и легендарная Скала Смерти.

Высоко-высоко над маленькой лодкой, лежащей среди текущей, словно темное стекло, речной воды, на самом краю скалистого обрыва неслышно шелестели хрупкие березки. Даже здесь, внизу, куда не доносилось ни звука, этот шелест был ощутим тем самым шестым чувством, о котором так любят писать стихи…

Скала представляла собой собственно не отдельно стоящий объект, а часть обрывистого берега Угрюм-реки. Словно древние потемневшие от времени каменные стены величественного замка, созданные самой природой, возвышалась эта обрывистая гряда над молчаливой темной рекой, в которой с зеркальной точностью отражалась и темно-зелёная лента хвойного леса, и летящие в опрокинутую бездну лазурного неба крахмально-белые облака…

Женька давно отключил движок, и моторку течением снесло уже довольно далеко от первоначального места – напротив Скалы Смерти. В Женькины слова о том, что глубина реки под скалой сорок семь метров – поверилось как-то сразу и всем. А какова высота обрыва в том месте – никто не решился предположить вслух. Ясно было лишь одно: она гораздо значительней речной глубины. Ни ветерка.

Но это здесь, у воды – ни ветерка. А там, высоко над головами друзей – продолжали шелестеть, словно плакать о чем-то своем, вечном, женском, тоненькие березки. Никто их не слышал. Но все это знали.

Тишина стояла такая, что каждому явственно слышался шум кровотока в собственной голове. И вдруг в этом самом внутреннем шуме Мустафа различил звуки древнего бубна и странный заунывный усыпляющий голос женщины, поющей на незнакомом, но отчего-то удивительно близком родном языке …

Синильга! Ты здесь! Ты рядом! Дух твой жив в этом невыразимо сказочном, изумительно красивом, затерянном во времени и пространстве таёжном мире…

Движок лодки вновь заработал, так как слишком долгое пребывание в зависимости от речного течения могло быть чревато весьма неожиданными последствиями. Внимание Ермолая привлек покрытый галечником (а, значит, сухой!) отрезок берега. Дружно решили высадиться там - хотя бы для того, чтобы размять затекшие ноги.

Нелюдимый светлый обрывистый противоположный берег с каймой хвойного леса по самому верху вкупе со своим речным отражением диковинным образом напоминал сказочного тайменя, плывущего по ясному небу, наполовину реальному, а наполовину отраженному в быстротекущих водах.

Товарищи сошли на берег. Соловейчик от нечего делать начал пускать блинчики по воде. Ермолай, Ямальский и невольно-неразлучный со всеми тремя речной таксист вскоре присоединились к нему. Занятие уже почти обрело черты спортивного состязания, когда в разгаре сего высокоинтеллектуального развлечения Топорищев случайно сквозь солнце взглянул на бросаемый камушек и… обнаружил его прозрачность. Ямальский, обладавший некоторыми познаниями в минералогии, тут же пояснил, что в руках Ермолая оказался кусочек полудрагоценного камня – сердолика.

В глазах конкистадоров появился огонек заинтересованности. Вскоре в руках добытчиков появились новые самоцветы – агаты, халцедоны, яшмы, молочный кварц и желто-оранжевый сердолик. Увлеченные поисками сокровищ, они добровольно оказались жертвами сначала полуденной мошки, а затем могучего, но, к счастью, короткого, летнего ливня. Кстати, именно из-за него и порывистого ветра лодку едва не снесло течением.

Соловейчик тут же захныкал, запаниковал, и раздосадованные приятели возвратившись к своему плавсредству, повернули назад, курсом к тур-туровскому берегу.

Теперь они твердо решили, что пусть символически, но сегодня же поучаствуют в рыбалке. Мустафа объявил о таковом решении единственному туземцу, находящемуся в лодке, и все тут же с надеждой посмотрели на Евгения. Тот в ответ согласно кивнул. Ещё бы. А куда ему было деваться?

 

Пятнадцатая глава

Перед будущими рыбаками, выбирающимися из моторки на берег, стояла общая задача: в кратчайшие сроки обзавестись рыболовной оснасткой. План, обговоренный на обратном пути был следующим: у бесподобного таксиста Эудженио имелся приятель-обладатель удочек, крючков, поплавков, лесок и грузил. Но всё это не стоило бы и ломаного гроша при отсутствии наживки. В качестве таковой решено было использовать аппетитных жирных навозных червей. Место, где их нужно искать подсказал товарищам опытный хотя и неместный Тургумбаевич, он прямо спросил Женьку: « В вашей Тур-туре коровники раньше были? Ты знаешь, где они находились?» Женька знал, потому что коровник раньше стоял напротив его дома. А лопата для копки лежалого навоза находилась в гараже. Итак, оставалось только исполнить задуманное.

Какие плюсы имелись у местных обывателей от того, что в Тур-туре нет заасфальтированных улиц и дорог - неизвестно, а вот явные минусы были налицо буквальном смысле этого слова. Стоило проехать по селению любой таратайке, как клубящийся шлейф, поднимающийся вслед за ней, обращал пешеходов в ходячие комки пыли и затмевал от них на некоторое время само солнце. В сырую погоду видимость, конечно, не ухудшалась, зато жидкой грязи на всем вокруг и луж по всему пространству дороги было хоть отбавляй.

Сегодня погода была солнечной, с переменной облачностью, а дорога, естественно, пыльная. Через некоторое время ходьбы по тур-туровским просторам наши пешеходы стали выглядеть соответственно погоде. В тот момент, когда до Женькиного жилища оставалось метров двадцать ходьбы, движущимся комкам пыли участливо просигналила дормидонтовская машина. Гвидон Салтанов вежливо предложил подвезти троицу до места, выслушал не менее вежливый отказ и радостно умчался вдаль, обдав отказников дополнительной порцией свежеподнятой колесами «уазика» пыли. Этикет был соблюден, ничего не скажешь.

Двор Женькиного дома забора не имел, и потому, ходили через него все кому не лень. Посреди двора стояло мощное автомобильное средство: «Жигули» - «копейка» с проржавленным во многих местах корпусом и спущенными шинами. Степень заботы о своем железном скакуне водителя-француза из Дудинки была столь очевидна, что никто не задал ему ни одного глупого вопроса по этому поводу.

«Жигули» стояли под открытым небом, зато штыковая лопата для копания червяков хранилась в гараже за железной дверью. Где она находится - подсказал хозяину Максимилиан Иоаннович, вышедший из гаража и застегивавший на ходу ширинку, поскольку туалет, в который он попросился, был врезан в заднюю стенку гаража, о чем три минуты назад хозяин любезно сообщил Соловейчику, не вынеся зрелища скорченного в нечеловеческих муках лица писателя.

По словам Евгения когда-то напротив его дома возвышался коровник. Потом его снесли, коров съели, но наследие их, конечно же, никуда не девалось. Обогнув гараж, процессия из трех заезжих писателей-гастролеров, возбужденная видом штыковой рабочей лопаты на плече Женьки, двинулась по тропке, проложенной среди высоченного бурьяна. Поскольку в бурьяне копаться было бы неудобно, Евгений начал копать в конце тропы – у полуразрушенного забора.

Едва только в банке из-под майонеза появились первые извивающиеся красноватые особи, как из-за забора раздался бдительный старческий голос: «Это вы что тут творите? Кто разрешил? Ну-ка, марш отсюда! Сейчас милицию вызову!!!» Ошалевшие писателЯ завертели головами.

«Да, ничего мы тут не делаем, Михеич! Успокойся. Червяков только накопаем и уйдём», - ответствовал Женька невесть откуда объявившемуся бдительному соседу пенсионного возраста. «Знаем мы вас! Почему не у себя во дворе? Почему здесь? Всю дорогу перекопал уже своими червями! И собаку свою убери сейчас же! Она мою жену вчера чуть не насмерть покусать хотела!» Возле ног страждущих потенциальных червекопателей вился молодой жизнерадостный щенок. На собаку баскервилей, пожирающую мирных тур-туровских старушек он никак не походил.

«Ты, вот, сколько уже червей здесь нам выкопал, ирод! Хоть бы раз сигом угостил!» - заорала подскочившая следом дедова бабка. Четверка поспешно свернула свою деятельность и ретировалась к Женькиному дому, а вслед ей некоторое время всё ещё раздавалось бодрое старческое: «Дай сига! Дай сига, сволочь!»

Теперь предстояло добыть снасти….

 

Шестнадцатая глава

 

Приятель Женьки находился в аэропорту, и чтобы получить с него заветные снасти, необходимо было подъехать туда и подвезти его самого и его гостей ещё откуда-то куда-то, а потом вернуться к нему домой и тогда только забрать снасти… Произносимые географические названия ничего не говорили нашим путешественникам, но то, что таковых было много - они заметили.

Ездить Евгений планировал на своём транспорте, предварительно подкачав насосом колеса «копейки». Неважно, что они через некоторое время опять спустятся, этого времени должно было хватить на исполнение задач, связанных с чудесным обретением рыболовных снастей.

Мустафа предложил разделиться. Пока Женя будет разбираться со своим приятелем, друзья спокойно дойдут до берега, найдут моторку и там уже будут наготове к возвращению Евгения. Соловейчик и Топорищев поддержали тургумбаевскую идею, поскольку проголодались и хотели зайти в магазин по пути к берегу. На том и порешили.

Магазины находились по дороге к берегу. Закуп продуктов занял, конечно, силы и внимание наших рыбаков, но это не входило ни в какое сравнение с силами и вниманием, уделёнными выбору напитков, необходимых для ловли местной рыбы. Тут осечки быть не должно было ни коем разе! Действуя по принципу «Не бывает плохой рыбалки, если есть много водки», все трое вскоре затарились так, что хлеб, бутылку минералки и кусок колбасы совершенно некуда стало девать.

Тут, кстати, Топорищев с Соловейчиком вспомнили про огурцы и помидоры, с утра заботливо приготовленные для компании библиотекаршей, и многозначительно посмотрели на Мустафу. Тот почему-то скромно отвернулся. Поразмыслив, все трое решили кроме хлеба ничего не брать, так как соль наверняка есть у Евгения в моторке, Рыбы в реке для закуски вполне должно хватать, а уж воды – тем более.

Воодушевляемые стеклянным перезвоном в пакетах, Атос, Портос и Арамис вскоре достигли побережья, облепили лодку и стали ждать своего француза.

Однако, ожидание затягивалось. Похоже было, что перед мысленным взором Евгения простиралась бесконечность. Причем, не одна.

Соловейчик забрался в лодку и прикорнул. Топорищев поднялся на самый верх прибрежного обрыва и любовался видами реки и неба. Ямальский начал потихоньку грызть угол булки хлеба….А время шло.

 

Семнадцатая глава

На речном горизонте появилась белая точечка. Через некоторое время знакомый всей троице теплоход причаливал к тур-туровскому дебаркадеру. Корабль, ещё недавно доставлявший их в Боро-боро, сейчас, по всей вероятности, возвращался с севера, повторяя прежний маршрут, но в обратном порядке. И именно тогда, когда приятели всеми фибрами душ своих мысленно устремились к красавцу-кораблю, о котором у каждого имелись не самые плохие воспоминания, раздался голос Евгения:

- А, вот и я!.. Вы как: не раздумали ещё рыбачить? Есть одна проблемка…

- Говори свои проблемы, не тяни кота за хвост! – прорычал Ермолай Егорович, взглянув так, что Женька тут же перестал умничать и достал из рюкзака топор. ПисателЯ с нескрываемым интересом взглянули на орудие убийства старухи-процентщицы.

- Леска есть, крючки есть, пенопласт есть. Грузила найдутся, поплавки сделаем, удилища вырубим в прибрежных кустах!

Через минуту вся компания плыла в направлении противоположного берега, покрытого густым кустарником, за которым угадывалось болото - логово самое злейших тур-туровских москитов.

Приняв на грудь для храбрости «огненной воды» столько, сколько в силах вынести живое существо, товарищи по рыбалке вскоре высадились на расползающийся под ногами полужидкий песок и дружно устремились сквозь зловещие тур-туровские кусты вслед за бодро размахивающим топором чингачгуком. Москиты были безжалостны. Нападавшие мужественно держались на ногах несмотря ни на что.

К безудержно зверствующей мошке и комарам добавились крупные особи – пауты, оводы, слепни… Моральные и физические силы путешественников таяли на глазах. Первым в изодранном кустами накомарнике выбежал обратно к воде вдрызг расхристанный Соловейчик. Вскоре за ним оттуда же со стонами вывалились Топорищев и Ямальский. Последним, волоча за собой четыре жутко кривых, тяжелых, мокрых удилища и топор, явился на свет неутомимый таксишник Пятница.

Под непрекращающимися ни на секунду атаками летающих насекомых героически стоящие на ногах работники умственного труда дождались-таки, когда их единственный добровольный шерп изготовит из того, что было под рукой, три удочки, нанижет на крючки наживку и каждому персонально вручит это своеобразное орудие рыбной ловли лично в руки.

На радостях, кто мог, долил в себя ещё спиртного. Синьор Женька весьма любезно согласился составить компанию мило посверкивающему круглыми очочками Иоаннычу, находящемуся уже на том краю нирваны, когда люди вдруг начинают счастливо улыбаться в окружающее пространство, совершенно не замечая оного.

После первой стопки, Женька очень удачно тут же принял вторую, затем «для круглого счета» третью и бодро приступил к сооружению четвертой удочки, уже для себя. Кто знает? Может быть, это именно ему суждено сегодня поймать за хвост птицу-удачу, беспечно нырявшую пока в широких водах сибирской реки?..

Мустафа энергично забрасывал снасти в воду то с одной, то с другой стороны кормы, наполовину выволоченной на берег моторки.

Топорищев, дабы лески двух удочек не спутались случайно между собой, отошел от Тургумбаевича подальше, закинул снасти в речную волну и бодро уставился на поплавок.

Куда вместе с удочкой подевался неподражаемый Иоанныч, - на первых порах, то есть сгоряча, не заметил никто. Но поблизости он не наблюдался.

Итак, выстраданная, взлелеянная схватка с обитателями тур-туровских вод, о «необходимости которой так долго говорили большевики» ( цитата из фильма «Ленин в Октябре»), началась! А вот семнадцатая глава нашей повести, увы, ... как раз завершилась.

 

Восемнадцатая глава

 

- А здесь и не будет клёва. Ушла рыба. Нутром чую: она теперь перед ручьем стоит, вон там, за кустами, - почему-то весело объяснил Тургумбаевичу Евгений. Тот внял информации и немедля отправился влево вдоль берега к нависшим над водой кустам.

Сразу за кустами обнаружился наклонностоящий Соловейчик, пытающийся , как на посох, опираться на удочку, утопленную в воде. Получалось это у него не очень удачно, поэтому Иоанныч помаленьку съезжал вместе с удочкой к земле. Однако, через некоторое время попытки стоять прямо возобновлялись. Мустафа попробовал предложить помощь или посоветовать что-нибудь, но доблестный друг тур-туровской рыбы на слова реагировал всё той же молчаливой улыбкой вечной нирваны, которая поселилась на его лице некоторое время назад.

Отодвинув немного, словно прибрежный кустик, загадочного Иоанныча, Ямальский продвинулся вдоль берега ещё на некоторое расстояние, и почувствовав, что жидкий песок под ногами уже совершенно перестает выносить всякую тяжесть, начал терпеливо забрасывать удочку в мутную речную водицу. Возможно, какой-то грязный дождевой ручей и впрямь впадал где-то недалеко. Невзирая на безумное количество неистовствующих летучих кровососов, все четверо продолжали стоять на берегу, изо всех сил пытаясь изобразить некое подобие совместной рыбной ловли.

Первым пал Соловейчик. В прямом смысле. Ему стало всё равно – что именно сделают из него местные мелкие вампиры. Он лёг на песок, накрыл голову остатками накомарника и поплыл за счастьем в бесконечную даль равнодушной ко всему дрёмы.

И надо же так случиться: буквально через пять минут после этого события к одному из удящих вдруг повернулась лицом безумствующая удача! Протяжный дикий крик неописуемого восторга огласил древние берега великой сибирской реки! Вот оно! Нет, не зря пришлось столько идти сквозь муки и страдания, не зря! Бесценная награда за терпение и мужество трепыхалась на крючке ошалевшего Тургумбаевича!

Огромная рыбина величиной с полтора пескаря сверкала на солнце бесценной серебристой чешуёй. Остававшиеся на ногах Женька и Ермолай бросились к счастливчику . Момент их ликующих взаимных объятий, к сожалению, так и не был запечатлен ни на видео, ни на фото-плёнку…

Сердца рыбаков трепетали в ожидании теперь совсем уже близкой удачи…

 

Девятнадцатая глава

 

В первую очередь фантастическую удачу следовало хорошенько обмыть. Что и было сделано немедленно. После чего Ермолай выдвинул гипотезу о том, что снасти Ямальского на порядок лучше сделаны, чем все остальные. Тут же решили проверить это дело, для чего Ермолаева удочка перешла Мустафе, а его соответственно Ермолаю.

Добыча перекочевала в огромный мешок из-под картошки, так как тары мельче не нашлось. Оную тару поместили в воду, предусмотрительно придавив горловину мешка камнем. Таким образом рыбина могла сохранить всю свою свежесть и великолепные вкусовые качества речного ельчика.

Рыбное сафари продолжилось. Дружно звенели комары. Солнце склонялось к горизонту, но так и не могло склониться к нему до конца. И наступил момент истины.

Снова великолепный вопль огласил окрестности. И опять сияющая рыбища хотя и чуть меньших размеров заблистала во всей своей красе перед восторженной публикой. И опять эта удача свалилась на Тургумбаевича.

Подобной несправедливости не выдержало щедрое до сей поры сердце таксиста Евгения, и он предложил компании переместиться в другое место, где наверняка повезет и всем остальным. Большинство дружно поддержало идею, несмотря на некоторые не лишенные оснований возражения Мустафы.

Однако, следующие полтора часа в лодке не принесли пользы ни одной из трех удочек. Четвертое орудие лова осталось на берегу, поскольку мирно спящий в кормовой части моторки Соловейчик не представлял для самого процесса рыбалки ни малейшего интереса.

Наконец терпению команды наступил предел. После короткого военного совета было решено высадиться на стрелке – месте слияния двух величайших водных артерий Центральной Сибири, находящемся в непосредственной близости от знаменитой Тур-туры. По всеобщему подогретому крепким русским напитком мнению: именно там должны были собираться бесчисленные стада царской белорыбицы из обеих рек.

Мотор взревел, и отчаянные охотники за рыбьими черепами ринулись к заповедному месту, аки алчущие свирепые речные волки к отаре гнездящихся в омутах рыбных овец.

Честь первым выбраться на богоданную сушу была предоставлена потрясающе мужественному Ермолаю Топорищеву.. Прямо с носа наплывающей на берег лодки он находу спрыгнул на мокрый песок. И в тот же миг случилось непредвиденное: ноги Топорищева, словно в расплавленное сливочное масло, начали погружаться в то, что издали казалось обнадеживающе твердым.

На глазах у потрясенных товарищей несгибаемый, как памятник Маяковскому, Ермолай всё глубже опускался в разверзшиеся тур-туринские недра, омываемые беспечными водами двух рек мирового значения.

 

Двадцатая глава

 

«Наверх вы, товарищи! Все по местам! Последний парад наступает. Врагу не сдается наш гордый «Варяг», Пощады никто не желает…» - раздался позади ошеломлённых и деморализованных внезапным погружением Топорищева в прибрежные грязи приятелей голос очнувшегося Соловейчика. В грозный час испытаний именно Иоанныч, проявив недюжинную остроту ума, выдержку и присутствие духа, первым бросился на помощь другу!

Герой ( а как ещё можно назвать человека, свершающего благородный поступок во имя спасения ближнего своего? Именно – герой!) схватил две удочки и, дотянувшись своими удилищами до Ермолая, начал тащить его из трясины.

«Мой верный товарищ, махая крылом, кровавую пищу клюёт под окном!..» - подхватил, как ему казалось, ту же песню Мустафа и присоединился к Иоаннычу.

«Скажи мне, кудесник, любимец богов!..» - присоединился к дуэту Евгений и тоже схватился за удилища.

Совместными усилиями Ермолая Егоровича удалось вызволить из неприятной ситуации. Мало того, юркий и маловесный Женька всё-таки проник на берег, разыскал там корягу и создал ею плацдарм для переброски на сушу всей честной компании.

Теперь, после чудесного спасения мужественного Топорищева, возникла новая проблема. Из четырех имевшихся ранее удочек в живых осталась только одна. Впрочем, по общему решению оставшаяся удочка была предоставлена чингачгуку Евгению.

В течении последующих полутора часов каждый участник экспедиции занимался своими индивидуальными заботами.

Хуже всего пришлось Топорищеву. Жидкая грязь, которой была вместе с одеждой покрыта нижняя часть его могучего тела, на свежем воздухе начала быстро высыхать и застывать, превращаясь в нечто весьма твёрдое, сходное по товарным признакам с хорошим цементом, примерно таким же, какой все мы помним по кинофильму «Джентльмены удачи».

Теперь Ермолай ещё больше походил на официозный памятник из бетона советских времен, особенно внизу. Взгляд поэта был мрачен, в фигуре чувствовался трагизм пережитого стресса. Тонкая душа лирика-эротомана только теперь позволила себе не сдерживать эмоций и без труда отливала пережитое в новые бронзовеющие на речном ветру стихотворные строки. Короче, Топорищев находился в плену нахлынувшего вдохновения, а его в таком состоянии лучше было не беспокоить и тем самым не лишать себя остатков здоровья.

Великий Иоанныч вернулся в исходное положение: то есть лег плашмя в траву возле кустов и отдался во власть стихиям сна и мошкары, кропотливо долбящей со всех сторон истерзанное тело героя.

Неутомимый Тургумбаевич носился по побережью взад и вперед, стараясь искусственно создать вокруг себя подобие сквозняка и избавиться таким образом от назойливых москитов.

Титанические усилия Евгения по извлечению мифических белорыбиц из двух сливающихся рек видимых результатов не дали, но позволили таксисту-мотористу маленько протрезветь на свежем воздухе. Когда шкала трезвости начала приходить в более-менее удобоваримое положение Женька вспомнил о неотложных делах дома и начал созывать приятелей к лодке. Порядком утомленное сообщество рыболовов-любителей без труда согласилось с доводами чингачгука и погрузилось в моторку.

Последним испытанием для возвращающейся экспедиции в самом конце пути оказались остававшиеся до желанного берега метров двадцать речного пространства: в моторном баке кончился бензин и потому, чтобы добраться до суши, пришлось пользоваться всеми подручными средствами, то есть, догребать чем попало. Ночевать, словно кильки в томате, в холодной сырой жестянке среди быстротекущих северных вод в условиях полностью истощившихся запасов спиртного не захотел никто.

 

Двадцать первая глава

 

Ночью в гостинице отличился бдительностью Ермолай Егорович. Именно ему отныне принадлежит первенство в умении правильно слушать тишину. В тот глухой час, когда изморенные походами товарищи Топорищева крепко спали, ему удалось расслышать некое неправильное тихое постукивание в издавна подозрительном левом верхнем углу потолка, скрытом стареньким, но громадным, платяным шкафом.

Проследовав к шкафу, поэт-эротоман открыл его и обнаружил изрядную течь с верхнего этажа, местами успевшую попортить висевшую на плечиках одежду мучеников рыбной ловли. Ермолай поднял тревогу и поспешил с ужасным сообщением к вахтерше. Остатки вещей были спасены. Течь устранена. Соседи сверху выслушали всё, что могли выслушать, ответив тем, на что только способны спросонья не совсем трезвые люди. Короче, меры были приняты.

Суматоха улеглась часа через два. В номере воцарилась прежняя тишина. Но сомневающийся во всём Топорищев продолжал бдить. Часу в седьмом утра ему вновь удалось расслышать неправильное постукивание, но уже в другом месте. Заядлый слухач направился к туалету. Именно там ему удалось обнаружить самое страшное: прорвало старую канализационную трубу!

Нежное сердце могучего литератора не могло молча сносить открывшуюся душераздирающую картину. Надо было с кем-нибудь поделиться. И он поделился со всеми, начав, естественно, со своих невинно спавших приятелей, заканчивая звонками в местные дежурную и пожарную части. Разумеется, напрочь невыспавшаяся вахтерша была чрезвычайно счастлива наличием такого энергичного постояльца.

Троице предстоял весьма ответственный день: выступление в центральной тур-туровской библиотеке перед местными читателями художественной литературы. По этой причине, в здании библиотеки, переоборудованном некогда под хранилище книжной мудрости из местного дома быта, с утра царила соответствующая напряженность.

Соловейчик любил поспать. Особенно после такой бурной ночи. Особенно, если удалось похмелиться. В общем, завтракать в столовую Соловейчик идти отказался. То же самое произошло и позднее – с обедом. А потом – и с ужином.

Однако, работники столовой были загодя предупреждены директрисой тур-туровской библиотеки Элоизой Захаровной и верным другом всех писателей Гвидоном Дормидонтовичем, что клиентов будет трое. Забегая чуть вперед, скажем, что к вечеру все столовские работницы были уже изрядно заинтригованы регулярным отсутствием товарища Соловейчика, о котором тут же поползли по деревне самые нелепые слухи…

Впрочем, о них – чуть позже. А теперь мужественные Ермолай, Иоанныч и Мустафа направляются к цели их пребывания на севере – в тур-туровскую библиотеку, где с самого утра слоняются, поджидая героев, местные графоманы и графоманки, читатели и читательницы, их дети, а также любители редких автографов, поскольку предыдущий писательский десант высаживался на тур-туровских берегах аж два десятка лет назад…

 

Двадцать вторая глава

 

Ворвавшись в здание библиотеки, как всегда опаздывающие к началу встречи с читателями Ермолай, Макс и Мустафа и не подозревали, что трудности начнутся прямо с порога. Предусмотрительная и шустрая Элоиза Захаровна, конечно, показала гостям дорогу от гостиницы до библиотеки заранее, однако, не догадалась на этот раз, что главная проблема заключена в самой предыстории помещений её учреждения.

Дело в том, что архитекторы, проектировавшие здание много лет назад и строители его возводившие приложили все усилия к тому, чтобы оно было функциональным и удобным для размещения в нём дома быта, но никак не учреждения культуры. По этой причине внутреннее пространство просторного двухэтажного здания разделялось на множество залов, комнат, коридоров и комнатушек совершенно несоответствующих нормальной библиотечной планировке, зато идеально – планировке торговых заведений.

Короче говоря, гости почему-то решили сначала, что встреча будет проходить на втором этаже, по которому они сначала пробежались вместе, а потом, не найдя нужного зала, случайно разделились. Ямальский, первым спустившийся снова вниз, вошел в какую-то дверь, через неё – в следующий коридорчик, потом в другую проходную комнату, затем в третью, свернул в темнушку, вернулся обратно, свернул в другой угол, наткнулсян стрелку с надписью «читальный зал» и, неожиданно для себя, оказался перед зрительской аудиторией. Заждавшийся зрелища в виде живых писателей или хотя бы чего-нибудь зал взорвался аплодисментами.

Растерявшийся Тургумбаевич раскланялся и громким шепотом сказал раскрасневшейся от волнения Элоизе Захаровне, что сейчас приведет остальных, а то они дороги не найдут ни за что на свете, и, не дав никому опомниться, тут же выбежал из ничего не понявшего зала.

Зря он это сделал… Как слаломист-самоучка, с превеликим трудом вырвавшись из лабиринта комнат, несчастный Ибрагимович рванул на второй этаж… с которого его товарищи давно уже спустились на первый.

Захаровна, почуяв неладное, отправила на поиски затерявшихся в стенах группу опытных сотрудниц библиотеки. Опытные сотрудницы довольно легко, в течение всего минут пяти, обнаружили Соловейчика. Тот навел их на Топорищева. Тянуть далее с началом выступления было уже нехорошо, и Захаровна начала…

Последующие тридцать минут продолжались скрытые поиски Тургумбаевича. Скорбный и отчаявшийся, он слышал голоса ищущих, потом голоса, находившихся в зале, понимал, что всё это где-то совсем недалеко и… упорно промахивался в своих расчетах.

Тем временем, мероприятие шло своим чередом. Вся минералка по сложившейся традиции была уже выпита Иоаннычем. Все скабрезные моменты чтения топорищевской поэзии были уже благополучно зашиканы старательно шипящими на читателей библиотекаршами, а обезумевшего от пустохождения певца тундровых просторов истинного сибиряка Мустафы Ямальского по-прежнему везде не хватало…

 

Двадцать третья глава

 

Его нашли в одной из дальних комнат второго этажа. В самом в углу возле стеллажа совершенно успокоившийся и забывшийся Мустафа Тургумбаевич с упоением читал какую-то детскую книжку о приключениях странных человечков в сказочной стране, где растут хлебные деревья и бегают гигантские муравьи.

Встреча с читателями к этому времени окончательно рассосалась. Назавтра были объявлены мастер-классы для местной пишущей аудитории и встреча с детьми, интересующимися серьёзной художественной литературой для своего возраста.

Изголодавшийся Топорищев требовал немедленного ужина в столовой, а почти протрезвевший и оттого мрачнеющий на глазах Соловейчик с не меньшей страстью настаивал на скорейшем открытии вечернего банкета в гостиничном номере. Назревало явное острое противостояние сторон. Решили выяснить: что по этому поводу думает уважаемый Мустафа? Выяснилось: ради мира на земле фанатичный поклонник истинного шведа Ибрагимовича готов пожертвовать собой и составить компанию обоим приятелям.

Поэтому все трое сначала зашли в магазин, взяли немного закуски и несколько заветных бутылок с упоительным содержимым, после чего Ермолай и Тургумбаевич устремились в столовую, а Иоанныч удовлетворенно потрусил в свой ставший для всей троицы почти домашним сельский отель.

Рабочий день в столовой по твёрдому убеждению её постоянных обитателей, то есть поварих и посудомойщиц, завершился. Но после того как физиономии Топорищева и Ямальского появились в зарешеченном окне столовской кухни, оттуда сквозь разухабистый дискотечный музон послышалось звонкое задорное женское «щас», и вскоре страстно алчущих столовской похлёбки действительно впустили с парадного крыльца внутрь.

- А где ещё один ваш товарищ? Вы куда его прячете-то, а? Он-то, небось, холостой, молодой, краса-авец! – вопрошала аппетитная девушка-пампушка, многозначительно приподнявшая левой рукой пышную правую грудь. – Что есть будете?

- А что можете предложить?

- А ничего. Холодильник пустой. Продукты будут завтра. Так чем вас кормить-то?

Поскучневшие мужички молчали.

- Ну, ладно, ладно… Щас найдём что-нибудь. Яйца едите? Я тут яйца нашла. Масло с хлебом будете? Нет, без хлеба. Не вижу ни кусочка. Где ваш третий-то? Колитесь, парни…

Парнишки колоться почему-то не стали, но и от яиц с маслом никто не отказался. Даже без хлеба. Повариха разложила по тарелкам шкворчащую в сковородке.яичницу, незаметно подмигнула внешне невозмутимому Топорищеву и медленно отошла, оставляя за собой крепкий запашок самогонного перегара .

- Странный, странный народ – эти русские, - озираясь, негромко произнёс Ермолай, - поехали к нам, в Израиль. У меня двоюродная бабка там, давно зовёт…

Вместо ответа Мустафа, едва не подавившись, расхохотался так громко, что, скрывшаяся было в кухне, повариха вновь выплыла наружу и уже откровенно двусмысленно уставилась на приятелей.

Однако писательский дуэт не стал разочаровывать предвкушающего братскую попойку Соловейчика и, отведав столовских яств, мирно отбыл в гостиницу.

 

Двадцать четвертая глава

 

Вернувшись в номер, приятели к своему удивлению Иоанныча в ней не обнаружили, но, поколебавшись, к распитию напитков все-таки приступили, рассудив, что Соловейчик бы их понял. Тем более что Максимилиан перед исчезновением явно воспользовался остававшимися с утра небольшими запасами перцовки.

Впрочем, едва только разлили по второй, как пропажа объявилась. Явившийся Соловейчик честно признался в том, что уже неоднократно совершает моционы неподалёку от гостиницы, поскольку духота в номере постоянно к этому располагает.

Отлучки прозаика, кстати, имели довольно романтичный характер, поскольку гулял он не по регулярно покрывающимся пылью от проезжающих автомобилей тур-туровским улочкам, а… вокруг величественного и тихого тур-туровского кладбища: круг за кругом, размеренно и спокойно впитывая в себя свежий сибирский воздух, мерно позванивающий комарьём. Увы, именно оно только что не дало возможности совершавшему мирную прогулку Соловейчику достойно облегчить мочевой пузырь и вынудило его ретироваться в гостиничное здание.

Тем не менее, сегодняшнее кладбище озарило мозг Иоанныча потрясающим названием его грядущего романа: «Величие и грандиозность»! Отныне лишь под таким именем виделась неистово философствующему прозаику Соловейчику эта абсолютно гениальная хотя и ненаписанная пока вещь!

Теперь в стенах отеля, когда мочевой пузырь обрел благостное успокоение, и душенька Иоанныча отведена как надо, об этом, по мнению озарённого, можно говорить уже откровенно.

После подобного признания вновь обретенного Иоанныча компания наконец-то в полном составе торжественно продолжила «чаепитие в Мытищах». Через некоторое время расслабившиеся служители сибирской поэзии и прозы рассредоточились по прогибающимся спальным местам и попытались было предаться Морфею.

Однако, ничего не вышло. Бдительный страж троицы, Ермолай Топорищев в очередной раз обратил внимание на не то чтобы постукивание, а на натуральный грохот, исходивший из общего коридора. С таким грохотом обычно мятежники ломают крепостные ворота дабы повесить прячущихся за ними сюзеренов на какой-нибудь городской площади под радостные возгласы озверевшей от переизбытка свободы толпы.

Полусонные и полуодетые приятели выскочили в коридор. Перепуганная молодая вахтерша пыталась вжаться в стену. Некто с упорством тиранозавра продолжал ломиться в наружную гостиничную дверь.

Потрясение вахтерши заключалось в том, что дверь-то запертой не была. Она просто открывалась в противоположную сторону и для того, чтобы её открыть, не нужно было ничего. Нужно было всего лишь потянуть ручку двери на себя.

Разобравшись в ситуации, группа писателей дружно двинулась к двери. Мощный Топорищев решительно распахнул терзаемую неизвестным существом собственность гостиницы.

За порогом стоял некий мужичок довольно тщедушного вида с вознесенными и застывшими над головой трудовыми кулаками. Безо всякого удивления и фиглярства, спокойным голосом Топорищев поинтересовался у него: чего ему, собственно, здесь надо.

Ответ мужичка ввёл в ступор всю писательскую компанию. Он посмотрел на троицу и сказал, что здесь ему не надо ничего. Затем - мирно повернулся ко всем спиной и удалился.

Взволнованные происшедшим приятели приняли перед сном ещё по одной и молча, без всякого обсуждения происшедшего, наконец-то легли спать.

 

Двадцать пятая глава

 

Утро наступающего дня сияло сквозь окна гостиничного номера, немытые вероятно со времен строительства древнеримского водопровода, высвечивая мириады плавающих и кувыркающихся в воздухе солнечных пылинок. Топорищев тревожно прокашлялся и вздохнул полной грудью, как бы вбирая в лёгкие часть окружающего пространства.

Предстоял наиболее ответственный из всех планировавшихся перед путешествием день: встреча с тур-туровскими детьми. Как поведет себя подрастающая молодежь? Чем обернется для приезжих прямое соприкосновение с ней? В общем, было над чем серьёзно задуматься каждому. К тому, что необходимо будет провести мастер-класс, опытные зубры писательского пера отнеслись достаточно уверенно: «Плавали – знаем!»

За час до назначенного часа «икс» в номер постучались вежливо, но достаточно энергично. Наученная вчерашним казусом с Мустафой Элоиза Захаровна на этот раз решила сопровождать делегацию с самого начала.

Как и предполагалось, мастер-класс со взрослыми представителями тур-туровской литературной общественности прошел без сучка и задоринки. Жаждущие получили от гостей необходимые рекомендации по сочинительству, провели совместный разбор наиболее характерных ошибок, обменялись любезностями и удовлетворенно попрощались с троицей.

Наступила очередь юного поколения. Оное сначала робко подступило к восседающим на потертых библиотечных стульях трем богатырям, а потом всё чаще начало вертеться, шептаться, крутить головами, хихикать и задавать разные вопросы, причём иногда и в письменной форме, записочками.

Одну из таких записочек после короткого ознакомления с поэтическим творчеством бунтаря-горлопана передала Топорищеву скромная, потупившая глазки, девочка . Ермолай развернул бумажку и прочитал незамысловатый детский вопрос, после чтения которого потупил глазки уже сам. «Дяденька, а Вы добрый?» было начертано в записочке нежной детской рукой.

Топорищев расчувствовался до того, что заерзал, достал носовой платок, опять заерзал и вдруг решительно написал на другой бумажечке выстраданный честный ответ: «Да, девочка, я очень добрый». Он протянул было бумажечку ребенку, затем отдернул свою руку и дописал на означенном клочке : « Е.Е. Топорищев». Так простым вопросом обыкновенный тур-туровский ребенок подвигнул приезжего литератора к непростому осознанному жизненному выбору – отныне и навсегда быть добрым ко всему живому на земле!

Непросто пришлось и Мустафе. Ямальский для того, чтобы выйти на эмоциональный контакт с юной порослью, спроста предложил детям на выбор почитать одну из своих стихотворных сказок. И дети выбрали.

Сначала Тургумбаевич хотел перевести их выбор в невинную шутку. Потом стал напрямую отказываться делать это. Однако дети были непоколебимы. Оба других литератора также были в солидарном ужасе с Мустафой от того, что ему придется сейчас и здесь исполнить обещанное.

Дело в том, что когда-то в юности Мустафа по недоразумению написал детскую сказку-азбуку по мотивам всем известной сказки «Три поросенка». Но, поскольку в русском алфавите не три, а тридцать три буквы, трудолюбивому сказочнику пришлось написать произведение под названием «33 поросёнка». Каждый персонаж символизировал собой одну из букв, и потому каждому из них была посвящена отдельная история. Так родилось произведение о мытарствах тридцати трёх молодых свиней, состоящее из соответствующего количества стихотворных повествований.

И вот напористые тур-туринские дети жаждали теперь только одного: выслушать здесь и сейчас все тридцать три нудные истории о поросятах. Мустафа ясно осознавал, что по отношению к своим усталым и голодным собратьям по перу подобное чтение безусловно было бы просто разнузданным откровенным свинством.

Но упрямые дети ни на какие уловки и уговоры дружно не поддавались и упорно требовали обещанных рассказов про юных свиней.

.Мустафа пошел с ними до конца. На чтении четырнадцатой истории в зале оставалось меньше половины взрослых. Но ни один из ребенков так и не покинул помещения. Тургумбаевича хватило до двадцать шестого поросенка. Прочитав вслух и его историю, Ямальский прямо спросил: нужно ли читать дальше. А в ответ, увы, – тишина. Утомившиеся упрямые дети благостно спали…

 

Эпилог..

 

И наступило время прощания…

К вечеру следующего дня самолет доставил путешественников в родной город. Перед этим, напоследок, удовлетворенная встречами с приглашенными в Боро-боро и Тур-туру писателями библиотечная общественность во главе с неутомимой и неугомонной Элоизой Захаровной организовала прощальное застолье.

Как ни странно, вся троица отчего-то выглядела на нем погрустневшей. Даже Соловейчик, изменив собственноручно установленной традиции, не стал напиваться. Впрочем, если задуматься, то ведь конец этого путешествия для всех троих означал и неотвратимость расставания между ними…

Каждый вспоминал о пережитом в те дни с необыкновенной теплотой. Очарование землями, мимо которых все они проплывали, людьми с которыми встречались, небом, лесом, воздухом, даже, черт бы её подрал, неподражаемой и неповторимой мошкарой, - было таким же полным, каким чистым, искренним и глубоким был в эти дни мир вокруг них, трёх городских кабинетных жителей, ничего-то прежде не ведавших о том, что можно вот так вот просто: жить и любить эту землю и эту глупую, дурацкую, милую, единственную родную жизнь!..

Очарованные странники возвращались домой. Нечто большое и настоящее так переполняло их души в тот миг, когда уже в городе, уже на краю улицы надо было попрощаться и разойтись, что глаза их одновременно увлажнились. И тогда, отставив в сторону свои сумки, они подошли друг к другу и крепко-крепко, по-братски, обнялись.