И. Рассказов.

Голубка.

 

Голоса людей откуда-то из другого мира, продирались к его сознанию, и было ощущение, что говорили о нём. Кто-то наклонялся к нему и пристально смотрел в широко открытые глаза, иногда трогая руками его лицо.

- Полная недееспособность… Паралич от огнестрельного ранения в область позвоночника.

- Жить-то будет?

- Не жить, а мучиться… Задело его основательно и что, и как будет с ним потом, одному Господу Богу известно, но он ничего не скажет…

- А может быть?

- Коллега, не будем строить иллюзий. Уж кому, кому, но не вам и не мне гадать на кофейной гуще… Паралич, как его не крути, останется таким, каким его мы оба когда-то изучали, просиживая штаны в медицинском институте.

- Жалко… Парень-то совсем ещё молодой.

- Жалко не только его. Жалко всех, кто попал в мясорубку под названием – «война». И даже не знаю, что лучше: вернуться обратно таким, как этот или остаться где-нибудь в этих горах – навсегда…

При этих словах мозг как-то неестественно отреагировал на сказанное, и память выцарапала из прошлого, что-то тревожное… Вот бинты в крови, обезображенные болью лица, потом полумрак и снова люди, люди и кругом кровь. Его кто-то зовёт: «Доктор, доктор…». Чьи-то руки ловят его за одежду. Он идёт по проходу. Подходит к человеку с пробитой головой и начинает осматривать рану. Вбегает перепуганная медсестра. Вся растрёпанная. Под глазами мешки от бессонницы и что-то кричит. Он не слышит её, но понимает по губам: «Бандиты». Это последнее, что она успевает сказать или крикнуть, да и какая в том разница, когда в твою спину стреляют горячими пулями. Она оседает на пол и на уровне груди под белым халатом расползается тёмное пятно. Опять кровь…

Всё происходит быстро. Врываются бородатые мужчины. На их лицах не то улыбки, не то печать ужаса и смерти. Они добивают раненных. Его не трогают. Встали вокруг и смеются, что-то говорят между собой. Им весело. Ну, как же не веселиться – враг повержен и вот этот большой человек в белом халате им совсем не страшен. Они выводят его на улицу. Подводят к чернявому с непокрытой головой. Тот прячет свои глаза победителя за тёмными очками. Ему так удобно. Судя по тому, как к нему обращаются остальные, это командир. Он улыбается и говорит:

- А-а, доктор Айболит?

Все вокруг смеются. Им весело, а там, в палате лежат мальчишки и им уже никогда не вернуться домой и никогда не улыбаться в этой жизни. Никогда…

- Ну что, доктор, всё? Нет у тебя больше работы. Такой большой, а так глупо закончишь свою жизнь. Страшно?

- Пока нет, - отвечает он чернявому и сплёвывает себе под ноги, презрительно меряя его взглядом сверху вниз.

- Ну, и правильно. Мужчина должен смерть уважать. Расстрелять…

Его ставят лицом к выщербленной от времени и пуль стене, и кто-то выпускает из своего автомата в него очередь. Боль и всё… Он ничего не видит и не слышит. А в это время бородатые мужчины начинают стрелять куда-то в сторону и бегут. Некоторые из них падают и уже не встают. Смерть пожинает свои плоды, собирая дань с людей, объявивших «джихад» всему человечеству.

Рядом с госпиталем останавливается БТР. Из него выпрыгивают солдаты, стреляя на ходу в удаляющиеся силуэты боевиков. Вот такая она война: «пиф, паф» и нет человека. К лежащему на земле доктору в белом халате, подбегает офицер и прикладывает руку к шее.

- По-моему дышит… - кричит, перекрывая автоматные очереди: - Санитара сюда! Живо!

Тупая боль. Мрак. Сознание плутает где-то впотьмах мироздания и не может никак зацепиться – всё гладкое и чужое, а ведь где-то есть и близкое, и родное, но никак не дотянуться до него: рядом дыхание смерти.

 

- Ну, что солдатик, отвоевался? Отвоевался… Ну и слава Богу! Теперь лежи и рассматривай потолок. А что? По мне лучше так, чем кормить собой могильных червей. Тьфу ты! Да, ты меня зови Ивановной… Я теперь при тебе вроде «лечащего врача», а точнее платная сиделка. Так что обращайся и без стеснения. Я женщина тёртая и всякого на своём веку видывала и не таких, как ты выхаживала. Вон и сейчас бегают мои бывшие пациенты. Опять же мне хорошо платят, а значит имеешь право на комфорт… Ну, там постирать, убрать, накормить… могу ещё и вслух почитать, если конечно попросишь. Чего молчишь?

Молодой мужчина внимательно следил глазами за пожилой женщиной, вертевшейся по комнате.

- Тебя как величать-то солдатик? А то твои товарищи сунули деньги и убежали, и не сказали, как звать-то… Им то что? У них-то ноги бегают…

- Владимиром зовут, - подал голос мужчина.

- Что ж, имя известное. Твой тёзка в 17-ом натворил дел и теперь вон - лежит себе на постаменте и непонятно людям: это, за какие такие грехи его не хотят предавать земле? Ты, вот что, как до ветру надумаешь, дай знать и это… не стесняйся, а то не посмотрю, что герой – возьму, да наподдам. Женщина я конкретная….

Владимир улыбнулся и сказал:

- Герой, да с дырой.

- Ну, зачем же так? Есть и без рук, и без ног и ничего живут помаленьку. А у тебя и руки, и ноги на месте…

- Только к чему они мне, если я их не чувствую?

- Ты, это брось, а то вздую… - женщина поднесла к его лицу сухонький кулачок. – Видал?

- Так лежачих не бьют, - попробовал пошутить Владимир.

- Ничего, мне можно. Знаю я вашего брата… Сходят на войну, а потом притворяются и до самой старости кабинеты чиновников осаждают, выстаивая очереди за льготами.

- Интересно на себя посмотреть в этих очередях. Что-то не верится мне в мою способность стоять на собственных ногах, если конечно только за шею верёвкой привязать… Может быть, тогда получится? Ног-то я не чувствую.

- Не чувствую, - передразнила его Ивановна. – А ты лежи, тренируй… Сначала голову, потом руки и ноги… Чего раньше времени панихиду заказывать? Так, что-то у тебя солдатик душновато. Надо быть ближе к солнцу, к ветру. Побольше свежего воздуха. А ну, - она отдёрнула шторину и потянула на себя окно за ручку.

Ясный день сквозь стекло прыгнул в комнату и стал кататься по ковровой дорожке, подминая под себя пространство, проникая во все углы.

- Вот другое дело, а то, как в подземелье, - удовлетворённо вздохнула Ивановна. – Дыши солдатик, дыши…

Владимир прищурил глаза и устремился туда, откуда доносился шум улицы. Он представил, как там по осенним лужам мчат автомобили, как прохожие топчутся на остановках, подставляя свои тела утоляющему своё самолюбие солнцу, прорвавшемуся сквозь косматые серые тучи. Октябрь… Владимир потянул носом, и ему даже показалось, как прохладный воздух, замешанный на осенних дождях, пополз в его лёгкие. Что-то знакомое закружило по комнате, смахивая с вещей пыль прошлого. Пока он предавался внутреннему созерцанию всего этого, его слух уловил шум кастрюль на кухне и запах омлета напомнил ему о том, что сидело в нём с самого рождения: волчий аппетит. Владимир, забывшись, попробовал оторваться от кровати. Он почувствовал, будто кто-то надавил ему на мышцы спины. Боль безжалостно напомнила ему о том, кто в его теле хозяин.

«Вот тебе и герой с дырой» - процитировал он сам себя, и что-то метущееся стало вздыбливаться в его организме, пытаясь приподнять его тело. Пот выступил на лице крупными каплями. «Я всё равно заставлю тебя подчиниться. Ты принадлежишь мне с рождения и моим останешься до конца моих дней».

В комнату вошла Ивановна. Увидев страдание на лице Владимира, спросила:

- Что, никак? Ничего, ничего… Не всё сразу. Вот поешь пока. Силы тебе ещё понадобятся. Да и как без них? Считай, всё заново придётся пройти, так сказать, весь курс молодого бойца… Завтра я тебе кое-что почитаю, а сегодня лежи и думай. Не давай мозгу умирать. В нём столько всего заложено неразгаданного, что где-то там есть ключик и к тайне твоего выздоровления.

 

Ночь навалилась на Владимира воспоминаниями о войне. Он собственно и на войну-то поехал не убивать, а спасать от смерти. Его коллеги по медицинскому институту говорили ему, что у него дар к хирургии. Прочили блестящее будущее, даже из-за границы интересовались им, а он взял и поехал в Чечню, подальше от непонятной демократии, подальше от всей этой лжи, разожравшихся народных избранников мелькавших на экранах телевизоров вроде кукол-марионеток. Ему было неуютно жить так, как его хотели приучить те, кто насаждал в стране западные стандарты, нахватавшись верхов у заокеанских учителей. У него в голове никак не укладывалось, как можно спать спокойно в своих кроватях, когда где-то идёт война, и гибнут люди? Убивать друг друга ради денег и при этом, прикрываясь именем Аллаха, стало таким привычным, что война превратилась в полигон, где профессионалы оттачивали свои навыки, безраздельно распоряжаясь чужими жизнями, как собственно и своими, потому что война не щадила никого ни раньше, ни теперь и все были почти в равных условиях.

Владимир хорошо помнил лицо умиравшего на его операционном столе капитана. Там, это была привычная картина, когда люди на краю жизни, проклинали себя за то, что уходили из неё так нелепо, променяв мирное небо над головой на желание заработать на квартиру, на машину, а в результате – кишки на земле и шок оттого, что больше ничего после смерти не будет, ничего.

Он пробовал уснуть. Стоило закрыть глаза, и вставал образ растрёпанной медсестры.

«Что она-то забыла на этой войне? Ещё совсем зелёная девчонка, соплячка… Ей-то, зачем всё это надо было? Жила себе жила и на тебе – вляпалась в грязь и в кровь. Неужели, как и тот капитан из-за денег? Не может быть, чтобы из-за них. Да, собственно какая в том разница из-за чего. Нет женщине места на войне. Не их это дело…»

Вот он старший лейтенант, уже, по-видимому, бывший до сих пор не может объяснить их тягу ехать туда, где всё человеческое стирается и вместо лица, что-то непонятное нависает над ними, когда они попадают в объятия мужских рук, натруженных войной. Он тоже был в этом списке, и молоденькая растрёпанная медсестра чуть ли не через день приходила к нему и, прижавшись к его большому обнажённому телу, плакала от страха. На той войне она была одинока и поэтому шла к нему, подобно зверушке в ненастье под ветви раскидистого дуба. Владимир знал, что потом после войны у них не будет продолжения. Видно чувствовала это и она, а поэтому неистово забирала у него всё, что могла взять, отдавая взамен всю себя тому необъяснимому состоянию, где элементарное влечение женщины к мужчине, хоть на чуть-чуть, перечёркивает всю грязь и кровь из временного отрезка длиною в несколько часов, а порой и минут.

Владимир обращался с ней, как с маленькой, а она требовала и требовала всё большего и большего, и он, сжалившись над ней, превращал её в свою наложницу, проделывая с ней такое, отчего до сих пор возникали необузданные желания по ночам. Они в его снах опять и опять занимались с нею любовью, как там, на войне, только с той разницей, что её уже не было на этом свете, а он был… Несмотря на это он продолжал её желать, как тогда и брал её по мужски: где-то грубо, где-то красиво, где-то просто так – для ровного счёта.

В эту ночь они опять были вместе. Огромная поляна и их тела, утопающие в высокой траве. Она улыбалась и белый больничный халат, наброшенный прямо на голое тело, теребил ветер. Над их головами висело голубое небо, столь прозрачное, что от этой прозрачности слезились глаза. Она нежно припадала к нему, и он чувствовал своим телом её тепло. В какой-то миг её глаза стали серьёзными, и тревога встала между ними, как тогда, когда она вбежала в операционную с криком: «Бандиты!», так и сейчас он явно ощутил рядом с собой тень беды. Тёмно-красное пятно обозначилось под её больничным халатом и она, неестественно улыбнувшись, повалилась на него, пачкая кровью его большое тело. Владимир дёрнулся и проснулся.

Чисто машинально поднёс обе руки к глазам и стал их с наслаждением тереть. Он не сразу осознал, что руки его слушаются. Когда он это понял, то не поверил и стал кусать себе пальцы. Боль приятная поразила его воображение настолько, что он заплакал от счастья.

«Вот оно… Вот… Я буду жить. Я заставлю этот мир лечь к моим ногам. Я встану во весь рост!»

После этого он пролежал до самого утра с открытыми глазами, карауля то, что вернулось к нему в эту ночь. То и дело поднимая руки над собой, он разводил их в стороны и прислушивался к тому, как работают суставы. Большие, крепкие руки заново рождались, и это вселяло в него уверенность в своё будущее.

Утром Ивановна не поверила своим глазам и, всплеснув руками, сказала:

- Господи, как ты велик! Володечка, как тебе это удалось?

- Не знаю! - он радостно шевелил пальцами. – Работают…

- Ой, умненькие… Ой, послушненькие… А ты не верил! Эх, солдатик, сколько ребят после похоронок возвратились домой, а тут какие-то дырки в спине…

- Так врачи говорили…

- Слушай побольше тех врачей. Они тебе наговорят…

- Да я и сам врач, - Владимир улыбнулся и добавил: - Хирург…

- Да? Ну, врачи разные бывают, - нашлась, что ответить Ивановна. – А потом, что врачи не ошибаются? Ну, скажи?

- Бывает.

- То-то же. Может быть, в твоём случае – это как раз, так и есть? И что это за диагноз – паралич? Разве это диагноз? Тьфу, а не диагноз! Я права?

- Права, права! Мы ещё повоюем!

- Я тебе повоюю, - Ивановна подбоченилась. – Хватит с тебя…

- Так я образно, мол, поживём ещё, - поспешил её успокоить Владимир.

- Ну, если только так, а то не посмотрю, что ты офицер, да к тому же ещё и хирург, огребёшь по первое число. У меня на этот счёт – не забалуешь, - и уже более ласково спросила: - Чувствуешь себя как?

- Бывало и хуже, - Владимир улыбнулся.

- Ну, тогда держи «утку», а потом умываться, бриться… Так, ты глаза не отводи… Ишь застеснялся. В кровать гадить не дам. То же мен граф отыскался. Держи посудину, а я выйду, чтоб не смущать. Сам-то справишься, а то может подстраховать?

Владимир, краснея, утвердительно кивнул головой и произнёс:

- Я сам.

 

Наступила зима. За окном замелькали белые снежинки. Иногда их было столько, что снег падал с неба сплошной пеленой, и казалось, что это и не снег вовсе, а белое полотно, вытканное кем-то большим и сильным там на небесах. Владимир целыми днями смотрел в окно, и от этого белого однообразия у него начинала болеть голова. Пробовал лежать с закрытыми глазами. Стоило ему опустить веки, и всякая дребедень лезла из прошлого. Он пытался вспомнить что-нибудь хорошее, но это хорошее приходило обрывками. Ну, например, как он ещё в первом классе начинал курить. Тогда их семья жила в Украине и он, пока родители были на работе, со своими сверстниками собирал по улицам окурки. Тогда у них все игры были про солдат, а особенно когда по телевизору показали фильм «Четыре танкиста и собака», то мода на игру в этих кино-героев захлестнула их с головой. Они из всяких досок сколачивали себе что-то наподобие танков и сидя в них, изображали себя теми, кто покорил их воображение и сердца с экранов телевизоров. Конечно же, это были сюжеты про войну, а раз война, то сигарета-самокрутка была неотъемлемым атрибутом в их играх. Они курили неумело, но много. Однажды докурились до того, что его друзья Витька и Серёжка, жившие с ним в одном подъезде попали в больницу. Его эта участь обошла стороной, но с тех пор он ни разу за всю свою дальнейшую жизнь не притронулся к сигаретам. Бывает же такое…

Владимир открыл глаза. Что-то появилось новое в пейзаже за окном. Это новое в образе голубя сидело на подоконнике и рассматривало комнату одним глазом через стекло. Владимир почему-то решил, что это голубка. Она, не мигая, всматривалась в убранство его квартиры, как бы запоминая расположение вещей в ней. Вдруг налетел ветер. Бросил в окно пригоршню снега и умчал куда-то, взлохматив на прощание оперение птице. Владимир лежал и про себя завидовал птахе, её умению свободно парить в небе над всем этим, где он пребывал с первого дня своего рождения. Он закрыл глаза и представил, как она кувыркается в лучах солнца, среди небесной сини. Простор, воздух и всё просто до слёз: нет тебе ни ограничивающих, не предупреждающих знаков. Владимир открыл глаза – голубки не было.

Так продолжалось с месяц. Почти каждый день она прилетала к его окну. Как-то Ивановна, завидев птицу, сказала:

- У, зачастила, бесстыжая… Пёрышко к пёрышку. Смотри Вовка, соблазнит она тебя. А глазищи, глазищи… так и лупит ими. Ну, не стыда, ни совести.

- Ивановна, да что ж ты такое наговариваешь? Это ж всего птица.

- То и говорю, что птицы, что русалки – они одним миром мазаны… Не веришь?

- Ну, это ты хватила.

- Милок тебе сколько годков? То-то же… А я на этом свете по более тебя костями двигаю. Много чего видела, много чего слышала. Ещё мой прадед когда-то мне рассказывал, как один дворянский отпрыск влюбился в голубицу. До сих пор, как вспомню ту историю, дух захватывает. Чего смеёшься? Думаешь, люди насочиняли? Эх, солдатик, в каждой выдумке есть скрытый смысл, да только не каждый его распознаёт. Я где-то читала, что все народные сказки – это послание грядущим поколениям от тех, кто жил на этой земле раннее. Вот и думай после этого, что вымысел, а что – нет.

- А что это за история про голубку?

Ивановна устало опустилась в кресло у стены, шумно выдохнув. Устремив взгляд на окно, за которым ворковала птица, начала свой рассказ:

- Вот точно так повадилась прилетать в одно имение к молодому барину сизокрылая голубка. Прилетит и воркует, воркует… Он, этот барин так к ней привык, что если случалось, её не было какое-то время, то начинал скучать. Надо заметить, что скука скуке рознь, а поэтому, чтобы разогнать свою-то скуку стал лютовать этот барчук, то запорет кого-то из своих крепостных на конюшне, то запьёт и пьёт долго беспросыпно, а пока пьёт хозяйство и нищает себе потихоньку. Как протрезвится, взглянет на дебет с кредитом, а там одни минуса и опять хвать за розги и метелит почём зря. И так-то жизнь у крепостных не сахар, а тут ещё это. Да… и вот решил один из его прислуги изловить-то голубку, да в клетку посадить и на веки вечные у барина в спальне под замок определить. Решил и сделал. Повеселел барин. Пить бросил, крепостным подарки стал дарить, и всё песни насвистывает и насвистывает. Вздохнули люди, а то ведь было так, хоть в петлю лезь. День прошёл, другой, а голубка не ест и не пьёт. Заволновался барин, а как заставить её есть - не знает… Как-то ночью спит он и слышит сквозь сон, как будто кто-то босыми ногами по полу шлёпает. Открыл глаза и видит в темноте стоит кто-то, и руки перед собой протягивает. А в комнате не совсем темно – свет от лампадки у иконы еле-еле светит. Присмотрелся и видит, что это девушка и вся голая. Сама высокая, стройная… Лежит барин, боится пошевелиться, а незваная гостья топчется на месте, как ребёнок и всё руки тянет перед собой и тянет, будто ищет выход. Не вытерпел молодой барин и подал голос-то из своего угла. Девушка, как поняла что в комнате она не одна, вскинулась от испуга и рухнула на пол без чувств. Он к ней, а она не дышит. Сердечко оказалось слабеньким, не выдержало и лопнуло. Барин-то давай дворню свою звать, да куда там – поздно. Отлетела душа в шесть секунд. Прибежали люди на его зов и видят: сидит их хозяин посредине комнаты, а рядом с ним лежит бездыханное тело голубки. После этой ночи тронулся умом молодой барин. Долго лечился – не помогла наука, не помогли и колдуны. Прожил он недолго и до последнего дня всё звал в забытьи: «Гули, гули…»

- Прямо сказка какая-то, только с грустным концом, - произнёс Владимир.

- Ну, это для кого как… Что до меня, то, думаю неспроста, всё так обернулось. Это всем нам предупреждение о грядущих несчастиях.

- Не знаю, не знаю… по-моему это что-то из области суеверий или фантастики…

- Ой, солдатик, поостерёгся бы так говорить. Не ровен час - захомутает тебя эта пернатая бестия… Смотри – слушает и не улетает. Что-то чувствует глазастая, а ты «суеверия», «фантастика».

Голубка за окном тем временем, будто услышав, что её обозвали бестией, взмахнула крыльями и слетела вниз, смешавшись с падающим снегом. Владимир закинул руки за голову и прикрыл глаза, представив себе молодого барина, голубку в клетке и всё, всё, что случилось с ними потом.

В эту ночь его мучили кошмары. Он то и дело просыпался и опять проваливался в бездонную яму сновидений. На утро тело, скованное параличом и немотой, подало сигнал бедствия. Владимир стал ощущать тупую боль в мышцах. До этого ничего подобного с ним не происходило. Появившаяся на пороге Ивановна, увидев на его лице тревогу, спросила:

- Что-то случилось?

- Мышцы болят и я их стал чувствовать… Вот тут, - он показал руками на себе, где именно.

- И что ты думаешь про это, как врач?

- Думаю, что скоро смогу не только лежать, но и сидеть. Всё говорит за это…

- Вот и славно! Выходит, твой ангел-хранитель, замолвил за тебя словечко там, - Ивановна кивнула головой на потолок.

Уже через неделю, занимаясь каждодневной гимнастикой, Владимир смог себя заставить сесть. Спина не хотела ему подчиняться, но он, превозмогая тупую боль в пояснице, заставлял её сгибаться и разгибаться. Обливаясь потом, он гнул своё тело, и ему иногда казалось, что от перегрузок трещат его суставы. Ивановна застав как-то его за этим занятием всплеснула руками и сказала:

- Сущий мазохист. Что те, что этот – одного поля ягодки. Как ты только выдерживаешь? Небось, непросто самому себя истязать?

Владимир, утирая пот рукой, ответил:

- Жить захочешь и не на такое отважишься. Опять же хоть какое-то занятие, а то можно с ума сойти: всё лежу и лежу. Вон скоро зима закончится, а я всё ещё сплю в обнимку с «уткой».

- Ну, милок, не всё сразу. Сначала с «уткой», потом ещё с кем-нибудь, - Ивановна лукаво улыбнулась. – Твоя не прилетала?

Владимир промолчал, продолжая делать вращательные движения корпусом, сидя, разведя руки по сторонам.

 

Как-то незаметно зима подписала с весной соглашение о досрочной сдаче своих полномочий, и бурлящие ручьи понеслись с пригорков вниз. Солнце припекало, и всё чаще можно было слышать в открытую форточку детские голоса с улицы. Владимиру захотелось переставить кровать ближе к окну, чтобы сверху смотреть на людей, на проезжающие по улице машины. Друзья заходили редко, и он скучал по всему тому, что происходило там за пределами его квартиры. Ивановна была единственным собеседником, но этого ему уже было недостаточно. Организм креп, возвращая себе, забытые ощущения и чувства к жизни, ко всему тому, что составляло когда-то с ним одно целое. Он стал ловить себя на мысли, что в такие минуты, когда одиночество было единственным его собеседником, он всё чаще и чаще вспоминал пропавшую куда-то голубку, прилетавшую к нему на окно всю эту зиму. Однажды ему показалось, будто кто-то похожий на неё пролетел мимо его окна. Обознался. Это просто была старая ворона, охотившаяся в городе за всякой всячиной. Когда в один из дней к нему наведались друзья, он упросил их сделать перестановку в квартире. Теперь он мог рассматривать улицу с высоты третьего этажа, и это было для него уже кое-что.

Весна подсушила асфальт после снега. На ветках обозначились упругие почки. День заметно прибавился, обещая в скором времени приход тепла - вестника летних красок и запахов. Через открытое окно в комнату стал прилетать пьянящий аромат, от которого душа рвалась на простор, подобно птице после долгого заточения в тёмном пыльном мешке. Владимир ловил и запоминал каждую мелочь той жизни, которая бурлила там внизу. Краски и звуки проникали в его сознание, и он начинал чувствовать себя причастным к тем, кто был там, марширующим по твёрдой земле. Как он им завидовал. Надышавшись весенним воздухом и насмотревшись на людскую суету, он откидывался на подушку и, зажмурив глаза, представлял себя идущим рядом со всеми, и гордость переполняла его всего, и он начинал верить в то, что так оно и будет. Отсюда он видел, как люди шли и не задумывались сейчас о том, что всё, что их окружает в этой жизни, состоит из кусочков и осколочков и каждый из них по-своему уникален и важен. То, что этого никто не видит, делает жизнь людей однообразной, тянущейся лентой с временными отрезками от одного дня до другого. Ещё он размышлял о том, что в постоянной суете, в погоне за призрачным счастьем, люди постепенно превратились в запрограммированных существ с определённым набором понятий и навыков, напрямую зависящих от их профессий. Уверовав, на каком-то этапе своей жизни, что так и должно быть, они даже не пытаются заглянуть за горизонт своих возможностей, а поэтому в основной своей массе интересны друг другу постольку, поскольку и то только в рамках своей специальности, дающей им «хлеб насущный». Программисты общаются только с себе подобными, педагоги ходят в гости к своим коллегам, бизнесмены устраивают посиделки с людьми своего круга и так далее и тому подобное. Скукота, а самое удивительное, что люди на всё подобное подписываются добровольно, формируя тем самым своё сознание в рамках стандартов и штампов, и это их вполне устраивает.

В такие минуты, Владимир сразу же вспоминал свою последнюю войну. Это изобретение человечества, для поддержания равновесия между одними и другими, равняло всех, срывая любые маски с лиц людей, выстраивая их без всякого ранга в очередь на «собеседование» со Смертью. Кому как повезёт, и чаще везенье оборачивалось бедой, перед которой все равны. Равны ли…?

Он опять вспомнил молоденькую, растрёпанную медсестру. Её маленькие девичьи груди и эти глаза, опухшие от бессонницы и слёз. Она приходила к нему не только как женщина. Ей надо было выговориться кому-то и она, уткнувшись ему в бок, всё рассказывала и рассказывала о своих страхах маленькой девочки, повзрослевшей на этой войне. Ей было страшно там, в мирной жизни, где её сверстницы, стояли по обочинам дорог, торгуя телом, где их не считали за людей, а только за товар и у каждой был свой процент износа. Их списывали в утиль, заставляя просить милостыню на вокзалах и в подземных переходах, их просто стирали с лица земли, и никто никогда за них не замолвил словечко. Да и за чем? На их место придут сотни и тысячи оторванных от своего будущего, потерянных в этом пространстве, забытых и вычеркнутых из списков живущих на этой земле.

- Суки, суки, - она ругалась всегда одинаково и очень тихо, сквозь слёзы выговаривая эти слова. – Кто им дал право поступать с нами так? Кто? Мы же могли бы рожать стране здоровых ребятишек, а нас ставят в очередь на панель. Почему? Ну почему они такие жестокие?

Она сама задавала вопросы, и сама же на них отвечала, шмыгая носом. Когда уставала, замолкала… Он обнимал её и целовал в переносицу, а она вдруг оживала и начинала ласкаться к нему, выпрашивая его поцелуи, подставляя под них всю себя. Владимир целовал… От его поцелуев она взвивалась над ним тоненькой свечой и что-то неистовое было в том, когда она припадала к нему, шепча:

- Вся, вся твоя… только помни меня потом. Помни…

Что она хотела этим сказать? О чём думала в тот момент, отдаваясь ему никак младшая по званию, а как юная женщина, торопившаяся жить по-взрослому?

Опять Владимир вспомнил её перепуганные глаза и крик: «Бандиты!» Что-то резануло по сердцу от этих воспоминаний. Ком подкатил к горлу, и он почувствовал, что задыхается. Владимир открыл глаза и сам того, не ожидая, резко сел и тут же боль оглушила его сознание, и он повалился на мокрые простыни.

 

Свет… яркий свет. Глаза щурятся. Ощущения не похожие на те, что были до этого, обозначились во всём его большом теле. Владимир прикрыл рукой глаза и почувствовал, что он в комнате не один. Свет погас, и сумерки обняли пространство квартиры. Он машинально повернул голову на то, что маячило у изголовья кровати, и чуть было не поперхнулся воздухом. Там стояла девушка. Она прижимала к своей груди руки, как бы прикрываясь ими от его взгляда. Одежды на ней никакой не было. Владимир замер.

- Что смотришь? Не ждал? – девушка сделала два шага и присела на край кровати без приглашения. – Чего молчишь?

- А что надо говорить? – голос Владимира слегка подрагивал.

- А что обычно у вас говорят?

- У кого - у нас?

- У людей…

Наступила тишина. Владимир слегка отодвинулся от девушки настолько, насколько ему это удалось. Стараясь на неё не смотреть, стал прислушиваться к тем мыслям, которые носились в его голове.

- Ты, кто? – он спросил, бросив украдкой взгляд на пятнышко на девичьем плече.

- А сам как думаешь?

- Я не думаю, я вижу…

- Ну и…? Смелее. Кого ты видишь?

Владимир опустил глаза.

- Что ж ты? Девушка села поглубже на кровати, слегка коснувшись его своим телом. – Значит, ты меня не узнал. Вижу, что так. Ну, ладно, давай знакомиться. Я – Птица. А ты?

- Я – человек, - решил подыграть ей Владимир, приняв всё это за игру.

- Вижу, что человек. Зовут-то как? Это у нас птиц нет имён, а у вас – людей они есть… Ведь так?

- Да, - ответил он в полном замешательстве.

- Ну, и как тебя мне называть?

- Владимиром…

- Значит, я не ослышалась тогда. Всё думала, да гадала. Интересно… Значит, ты тот, кто владеет миром?

- Увы, нет.

- Почему – увы? Что не по силам ноша? Судя по тому, что ты всё лежишь и лежишь, получается – ты не очень и стараешься им владеть.

- Всё не так просто.

- А ты объясни – я понятливая.

- Будет правильней, если ты мне сначала объяснишь всё то, что здесь происходит. Кто ты? Откуда?

- Я – Птица! А родом я оттуда, - девушка кивком головы показала в сторону темнеющего окна.

- Птица – это прозвище?

- Птица – это моя сущность и оболочка.

- Если ты птица, то где твои крылья?

- Всё при мне. Когда надо будет, они появятся.

- А всё это? – Владимир показал глазами на её внешний вид.

- Это маскарадный костюм. Ведь так у вас называется всё то, во что люди наряжаются, изображая из себя птиц, зверей…? Вот и всё это, что на мне – то же самое.

- Так, что-то я запутался, - Владимир замолчал. – Ну, допустим, что ты птица, но как тебе удалось… Да что ж это такое? Ты случайно не сумасшедшая? Кто ж в голом виде разгуливает по чужим квартирам? У нас так не принято.

- Ну, то, что у вас принято, мне хорошо известно.

- И что ж тебе известно?

- Многое. Ну, например, у вас принято пить до свинячьего хрюка. Ещё у вас принято брать всё то, что плохо лежит. Мне продолжать?

Владимир рассматривал девушку в упор. Он, мягко выражаясь, был ею ошарашен.

- Ну, так мне продолжать? – повторила свой вопрос она.

- Кто ты?

- Что ж ты заладил: кто, да кто? Птица… Вот к этому окну я прилетала, начиная с зимы. Ты ещё спорил обо мне со своей сиделкой. Она тебе ещё историю про молодого барина рассказывала. Ну, вспомнил?

- Не может быть… в это поверить, всё равно, что признаться добровольно в собственном сумасшествии.

Девушка улыбнулась и сказала:

- Зачем признаваться в том, что очевидно и так? Большинство людей в этом мире уже рождаются такими. Их так много, что общество ваше давно взяло их, как показатель стандартности. Они всюду и уже они являют собой тех, кто опутал всех и вся стандартами и любой выход за их пределы считается немного ни мало – одним из проявлений сумасшествия. Кстати, именно поэтому неординарные люди, рождаемые в этом мире, всё чаще стали оказываться за высокими заборами всевозможных лечебниц, с помощью которых ваше большинство, исповедующее стандарты, пытается сохранить своё пребывание у власти. Не веришь? Собственно я и не хочу тебя во всё это втаскивать и тем более переубеждать в своей правоте, но уже то, что который год некогда могучую, монолитную страну раздирают противоречия, говорит о том, что ваше большинство загнало себя в тупик. И как доказательство тому – это войны, которые вы ведёте на своей территории с собственным народом. Да, пока стандартное большинство ещё одерживает кое-как победы, но какой ценой? Сколько случайных, неоправданных смертей и это только потому, что все молчат. Одни делают вид, что им нет до этого дела, другие просто не хотят ничего этого замечать, а есть и третьи, кому весь этот ваш бардак на руку, потому что пока водичка мутная, можно промышлять всякими чёрными делишками и иметь от этого определённые дивиденды.

- Ты не можешь быть птицей… Ты слишком хорошо ориентируешься в том, что на самом деле происходит у нас в стране.

- Вот поэтому и ориентируюсь, что летаю высоко и всё вижу. К тому же я не просто птица, а особенная… Тебе придётся это принять на веру.

- Почему?

- Потому что другого объяснения у меня для тебя нет, да и к чему оно?

- Постой, - Владимир наморщил лоб. - Ну, как я сразу не подумал. Это же мои друзья тебя доставили ко мне, пока я спал…

- Доставили? И в каком качестве и для чего? – девушка резко повернулась к нему, отчего груди её упруго задвигались.

Владимир смутился и опустил глаза. Язык не поворачивался сказать о том, что у него давно не было женщины и друзья, скорее всего её и доставили к нему именно в этом качестве, в виде «сюрприза», мол, владей до утра. Девушка, видно разгадав о чём, он сейчас думает, как-то неестественно отгородилась от него рукой и сказала:

- Вот всё у вас у людей на уровне пояса. Думая о возвышенном, нельзя опускаться на колени. Желая кого-то - трудно сохранить искренность. Вы пытаетесь любить себя в ком-то и не можете допустить даже мысли на тот счёт, что вас могут просто не замечать те, кого вы желаете. Проще говоря, в вашем мире эгоизм одно из качеств, которое исповедует стандартное большинство. Я - есть самый из всех, потому что мне так лучше…

- Я не такой.

- Знаю и потому я здесь…

- Для чего?

- Чтобы помочь…

- Мне? Как?

- Ну, это пусть тебя не заботит. Раз я здесь, значит, кое-какие варианты имеются.

Владимир недоверчиво посмотрел на девушку и сказал:

- Хотелось бы уточнить… Ты врач?

- Я – Птица.

- Допустим, что так. Допустим… И всё, что ты говоришь – правда. Объясни же мне: почему я этого понять не могу? Не дурак вроде бы, а вот никак…

- Тебе надо привыкнуть.

- Как можно к этому привыкнуть, если я вышел из возраста, когда верил в Кощея, в Бабу-Ягу, в Елену Прекрасную…

Девушка улыбнулась и сказала:

- Это самые лучшие годы, когда каждая сказка была открытием чего-то нового для пытливого ума. Благодаря сказкам, человек мог постигать азбуку жизни, не взирая на стандарты. Он мог накапливать жизненный уникальный опыт предыдущих поколений живших на этой земле задолго до его рождения. А сколько речевых оборотов, красивых и понятных. Не то, что сейчас: через каждое слово мат.

- Как тебя зовут? – Владимир прервал девушку.

- Меня? – она растерялась. – Это обязательно, чтоб у каждого было имя?

- По крайней мере – это принято у людей.

- Но, я же Птица?

- Тогда улетай. Если я правильно тебя понял, ты здесь временно и, судя по твоим словам, чтобы мне помочь. Так, как я не верю в этот бред, тебе здесь нечего делать.

Девушка строго посмотрела на Владимира. Тот не отвёл взгляда.

- Что ж, переубеждать тебя я не стану, - девушка коснулась рукой его колена. – Что ты чувствуешь?

Он уже хотел ей сказать, что ничего не чувствует, как ощутил тёплое касание её руки. От неожиданности он чисто машинально двинул ногой. Получилось.

- Ну, как? – девушка коснулась рукой другого колена.

Владимира окатило жаром. Он пробовал подогнуть ноги. Ощущение того, что они его слушаются, было настолько ярким и полным, что он на некоторое время забыл о своём споре с девушкой. В это трудно было поверить, но тело, всё его большое, сильное тело снова принадлежало ему. Владимир, как ребёнок радовался этому, и десятый раз сам себе демонстрировал, как это получается на самом деле. Счастливый и усталый он откинулся на подушку и благодарно посмотрел на девушку.

- Это навсегда?

Она утвердительно кивнула.

 

Утром, когда Владимир проснулся, у него сильно болела голова. Она просто раскалывалась, и казалось, что вся её поверхность от этой боли покрылась трещинками, через которые та, утекала наружу, становясь, всё тише, всё отдалённее. Когда таким образом, она прошла, он открыл глаза, силясь вспомнить то, что ему снилось этой ночью. Неясные обрывки образов, какие-то цепочки событий, но всё было так разбросанно, что мозг не мог быстро восстановить всё это так, как оно существовало до этого.

Владимир сначала сел. Боли в позвоночнике не ощущалось. Он, как ни в чём не бывало, спустил ноги с кровати и тут только поймал себя на мысли, что что-то сейчас он сделал из области фантастики. Ещё не осознавая, что именно, он стал передвигаться, осторожно ставя ноги, держась при этом рукой за спинку стула. Комната сразу стала какой-то маленькой. Вещи в ней, как ему показалось «втянули в себя свои животы». Лёгкое головокружение и ощущение того, что это он большой и сильный стоит самостоятельно двумя ногами на полу и земное притяжение притягивает его к себе бережно и надёжно. Какой-то щенячий восторг охватил его. «Я могу!» - кричала его сущность, и он делал следующий шаг, а его качало, и он делал ещё шаг и ещё, наслаждаясь этой качкой. Через полуоткрытое окно тянулся в комнату свежий воздух. Пахло весной. Он обернулся, и увидел на подоконнике и на простынях постели маленькие голубиные пёрышки. Проникавший воздух с улицы слегка их шевелил, и от этого они казались живыми.

«Что за чертовщина?» - подумал Владимир и зажмурился, прогоняя видение. Открыв глаза, удостоверился, что всё осталось на своих местах. В этот момент дверь в комнату распахнулась и на пороге появилась Ивановна.

- Святые угодники! – воскликнула она, и чуть было не выронила из рук кувшин с водой. – Володечка, как тебе это удалось? Солдатик ты мой… - слёзы навернулись на глаза, и она прошептала: - Страдалец…

- Ну, Ивановна, всех собрала, - он улыбнулся, разведя руки в стороны, прислушиваясь к тому, как ведёт себя его организм. – Видишь, как всё обернулось? Человек родился! И этот человек – я!

- Ты, ты, - подхватила радостная Ивановна, любуясь им, как он стоял на ногах, слегка покачиваясь. – Ну, батенька, пожалуйте теперь в душ, так сказать к водным процедурам. Жизнь продолжается!

 

Весть о том, что он встал на ноги, быстро облетела всех его друзей. Кто смог оторваться от дел тут же заглянул к нему на огонёк. Радостные они обнимали его и всё, не веря, просили: «Пошевели пальчиками», и он «шевелил», меряя комнату шагами всё увереннее и увереннее. Ивановна к вечеру выбилась из сил, то и дело кипятя чайник. Когда последний гость ушёл, она села на стул и печально произнесла:

- И всё-таки эта бестия тебя зацепила… Ох, попадись мне она, я ей перья пощипала бы. Ну, это надо же здоровому мужику так мозги сбить набекрень?

- Ты про что?

- Да, всё про эту глазастую твою…

- Голубку? – Владимир посмотрел как-то странно на Ивановну.

Только сейчас, что-то осознанное промелькнуло у него в голове навстречу образу из сна. Он сразу вспомнил девушку, сидевшую этой ночью на его кровати. Владимир пытался продлить видение, но оно обрывалось так же неожиданно, как и начиналось.

- Я тебя предупреждала, что птицы, что русалки – это такой народ, что чуть оплошал и пропал…

- Ну, не пропал же? Вот он я!

- Ты, да не ты. Ой, Володя, смотри… Да что мне тебя учить, ты же врач – сам должен всё понимать. Утром-то вся твоя постель была в голубиных перьях. Я сразу смекнула, что это она наведывалась. Ведь, что интересно: так глаз не кажет, а ночью заявляется. Как бы ни сатанинские это были козни.

- Ивановна, ты просто устала. Вот и лезет тебе в голову всякая чепуха.

- Это не чепуха. Ты про барина помнишь? Кстати, когда он с ума сошёл, прислуга стала находить по утрам в его кровати голубиные перья и так до самой смерти. Выходит, та голубка к нему по ночам являлась. Что и как у них там было - это осталось для всех тайной, только когда он лежал в гробу, на лице у него была улыбка. Знал, куда направляется, а поэтому и лыбился. Вот и выходит, что с того света та голубка к нему являлась.

- Это, конечно, интересно, но, по-моему, все эти истории от необразованности…

- Ой, ой, ой… Я посмотрю на тебя, на твою образованность, когда с тобой такое, не дай Бог, приключится, - Ивановна тяжело вздохнула. – Ну, ладно, достаточно горевать … Теперь я буду заходить реже. Если постирать, убраться, обед приготовить, а уж всё остальное давай сам. Теперь ты у нас большой.

 

Этой ночью Владимир долго не мог уснуть. Всё ему казалось, будто кто-то ходит по коридору, пугая ночную тишину, вздыхая и бормоча. Уснул под самое утро, а когда проснулся, первым что увидел, так это ясное небо и в нём кувыркающихся голубей. Он любовался ими, стараясь запомнить их пируэты, а те резвились, как малые дети, купаясь в утреннем воздухе.

День был наполнен новыми радостями и впечатлениями. Владимир без дела не сидел: что-то мастерил, обзванивал друзей, сходил на улицу, где познакомился с дворовой ребятнёй, взяв на себя роль футбольного арбитра, наблюдая за тем, как те гоняли мяч на импровизированной площадке. Ближе к вечеру забежал его школьный товарищ, и заговорщицки подмигнув, сообщил, что одна молодая индивидуалка желает с ним познакомиться, так сказать для «особых» отношений, мол, готовься ни сегодня, так завтра он её ему представит.

Заснул Владимир сразу. Наполненный впечатлениями за день, только коснулся головой подушки, и тут же провалился в сон, как в яму. Что снилось и как долго, он не мог сказать, а проснулся оттого, что почувствовал рядом с собой чьё-то тепло. Открыл глаза. Рядом лежала она: девушка-птица. Спокойная, глядя в одну точку и только сердце: «тук-тук, тук-тук». Владимир прислушался, что-то торжественное было во всём этом. Она молча залезла к нему под простыню и стала ласкать его тело руками. Временами ему казалось, что вместо пальцев у неё перья. Она перебирала ими так нежно, что он не смог сдержать своих желаний…

Когда между ними это произошло, она нарушила молчание:

- Ну, вот теперь ты обязан на мне жениться, - и засмеявшись, добавила: - Так у вас, по-моему, принято «арканить» мужчин?

- Зачем ты так?

- А как? Ведь в вашем мире – это встречается, чуть ли не в каждом случае. Я – Птица и то мне кажется это дикостью. Вы пытаетесь естественное заключить в рамки обязательств, как будто не чувствуете в себе силы, чтобы быть счастливыми просто так. Почему для вас именно это является главным в отношениях между мужчиной и женщиной? Ведь это неправильно… Есть большее, что лежит за рамками этого, но вы живущие сегодня и сейчас не успеваете до этого дотянуться и поэтому ваши браки – это всего лишь формальность, да головная боль для статистов, сколько расписалось, сколько разошлось. Вы мучаете себя такими пустяками, загоняя добровольно в рабство и при этом, несмотря ни на что, ещё ухитряетесь на всех углах кричать: «Мы свободны!» Это самообман. Вам просто не ведомо чувство свободы. Вам кажется, что вы свободны, а на самом деле – это мираж, иллюзии, плод ваших фантазий, взращённых в рамках всё тех же стандартов. Даже занимаясь любовью, вы не можете отделаться от мысли, что рано или поздно вам и это наскучит, и вы будете пытаться искать что-то ещё, но это «что-то ещё» будет просто очередной комбинацией, где всё уже предусмотрено вашими стандартами: женщина с женщиной, мужчина с мужчиной, а потом все вместе и вперемешку и так по кругу.

- Это страшно…

- И не только. Это бездарно. Вспомни свою медсестричку из прошлого. Она была непохожа на всех, кто до этого приходил к тебе. Она могла бы стать для тебя идеальной женой. Страх перед безысходностью бросал её за пределы стандартов, а поэтому она поехала на ту войну, чтобы любить тех, кто мог навсегда остаться там. Судьба видно решила наказать её за эдакую самостоятельность, и вот теперь её в этой жизни нет…

Владимир вспомнил, как она однажды ему сказала: «Только помни меня потом». Будто подсмотрев его мысли, девушка продолжила:

- Не забывай её… Она могла стать для тебя больше, чем была на той войне… Она носила под сердцем твоего ребёнка. Владимир от неожиданности сказанного привстал. Голос прерывисто рвался наружу:

- Откуда? Откуда тебе всё известно?

- Я – Птица. Летаю высоко…

- Этого не может быть. Тебя не было на той войне. Там был я… она была, мои товарищи. Тебя там не было…

- Меня и сейчас здесь нет, но завтра поутру в своей постели ты найдёшь голубиные перья…

- Как? Как это может быть? Ведь я тебя чувствую, - Владимир приподнялся над нею и, припав к губами к её груди, стал ласкать неистово, отодвигая реальность на потом.

Она не ожидала такого напора и забылась в его объятиях, желая его, то, взмывая вверх подобно птице, то, опускаясь вниз в образе человека. А он ломал рамки стандартов, касаясь губами её колен. Хватал в охапку и подбрасывал под потолок на манер, как это делали заядлые голубятники из далёкого детства, возвращая в небо птиц. Те окрылённые чувством свободы, взмывали в синь над головой и устраивали представление для всех стоявших там внизу, на земле.

Когда волна страсти поутихла, и Владимир аккуратно положил её рядом с собой, она сказала так тихо-тихо:

- Я хотела бы остаться с тобой навсегда…

- Я тоже.

- Но мне не так просто это сделать.

- А мне и подавно…

Они помолчали.

- Я ещё вернусь…

- Я надеюсь, что так и будет, - он обнял её за голову и поцеловал в переносицу. – Спасибо тебе…

Она понимающе посмотрела на него и спросила:

- Спина не тревожит?

- Нет… Скажи, если конечно ты знаешь: что будет со мной потом?

- Завтра… Всё завтра.

 

Утро полоснуло лучами восходящего солнца по лицу спящего Владимира. Он открыл глаза. До слуха донеслись неясные звуки с кухни. Кто-то жарил омлет и заваривал кофе. Запахи пробирались в комнату через полуоткрытую дверь. Сел в кровати и потянулся. Рядом с ним на подушке лежало голубиное пёрышко. Владимир бережно его взял и покачал на ладони. За этим занятием его и застала высокая стройная девушка с подносом в руках.

- Доброе утро!

- Доброе… А вы кто?

- Я? – девушка улыбнулась. – Я – Птица. Так, по крайней мере, ты меня называл всю эту ночь.

- Как? – Владимир поперхнулся и закашлялся.

- Ты, что всё забыл?

- А мы, что уже на «ты»?

- Со вчерашнего вечера, - девушка утвердительно кивнула. – Нас вчера познакомил твой одноклассник. Забыл? Слушай, а он мне говорил, что у тебя отменная память. Кстати, ничего, что я тут немного похозяйничала? Ты знаешь, твоя рубашка оказалась мне чуть-чуть большая, но это ничего. Зато в движениях не стесняет, - она поставила поднос с кофе и омлетом на кровать и продемонстрировала перед ним, как та на ней развивается. – А это что у тебя на ладони? Пёрышко? Как мило…

Взяла из его рук перо и, не раздумывая, приладила его к своим волосам.

- Ну, скажи, я на птицу похожа? А?

Владимир неопределённо пожал плечами.

- Не похожа… я так и знала, - девушка картинно сделала печальные глаза, – а так хотелось взлететь в небо. Эх, что наша жизнь? Игра?

- Слушай, а как тебя зовут?

- Зови меня Голубкой…

- Голубкой? А имя у тебя есть?

- Это и будет моим именем для тебя.

- А для других? – он подхватил с тарелки кусок омлета.

- А для других я не существую, - девушка прищурила глаза и добавила. – Для них я стандартная единица женского пола, предназначенная для воспроизведения всё тех же стандартных единиц: девочек и мальчиков. Кстати, тебе кого родить?

Владимир с интересом посмотрел на неё и спросил:

- Зачем же так?

- А как? Ну, почему, когда у мужчины по утру застают незнакомую женщину, то первым делом бросают ей в лицо, чтоб на жилплощадь не раскатывала губки?

- Это Ивановна… Она такая, - Владимир улыбнулся, отпивая кофе. – Добрая женщина.

- Так вот, эту «добрую женщину», я выставила за дверь. И не возражай мне: или она, или я… Шведский вариант меня не устраивает.

- Не утро, а планёрка. Это туда, это сюда… с места в карьер… Как бы не споткнуться на пол пути.

Девушка властно посмотрела на поднос с едой перед Владимиром и спросила:

- Поел?

- Чуть-чуть…

- Тогда давай за работу, - она переставила поднос на стол. – Так кого ты хочешь: мальчика или девочку?

Владимир не успел глазом моргнуть, как она скинула с себя его рубашку и нырнула к нему под простыню. Всё что он успел рассмотреть так это пятнышко на её плече.

 

Через девять месяцев у них родилась двойня. Владимир был счастлив. Приходя, домой с работы, возился с малышами. Жена любовалась ими и думала про себя: «Как хорошо, когда птицы возвращаются на землю. Как здорово, что их здесь ждут. И, слава Богу, что люди стали всё чаще уходить за пределы стандартов. Может быть, хоть так удастся сохранить жизнь на планете».

 

Июнь 2006 года.