В СПЕЦПОСЁЛКЕ

 

Начинался август 1941 года. Мы приехали эшелоном из Москвы в Свердловск. Моя мама надеялась, что там нас и поселят. Но местный начальник, распоряжавшийся эвакуированными, сказал, что Свердловск ждёт заводы с Украины. Семьям рабочих понадобится жильё. А таких учительниц, как мама, здесь и своих хватает, и ехать мы должны дальше, в город Первоуральск. Но и в Первоуральске тоже ждали какой-то завод. «Скоро приезжих в палатки селить будем, – сказал очередной уполномоченный, – пошлю я вас в спецпосёлок. Там комендантом Краснов, мужик душевный, куда-нибудь пристроит».

 

До места назначения ехали мы на попутной подводе. «А что такое спецпосёлок?» – робко спросила мама хмурую возницу. Та ответила, что посёлок был построен для ссыльных кулаков. Сначала в нём жили и мужчины, и женщины, и дети. А потом «мужики стали вредить», и их отправили куда-то на Север. С тех пор от них не было ни слуха, ни духа, и жили в посёлке только их жёны и дети. Кто такие кулаки и ссыльные я тогда ещё не знала. Но, что рассказ возницы маму напугал, почувствовала. «Там что и проволока колючая, и охрана?» – спросила мама. Возница усмехнулась: «На кой? Паспортов у этих баба нет. Куда сбегут? Да не тушуйтесь вы. Дома в посёлке справные. Бабы хозяйственные. Злые, конечно, от одинокости, от надзора. Но характер им показывать нельзя. А Краснов – первый комендант, все говорят, мужик правильный, не аспид. Вот второй, Жучков, и впрямь собака собакой. Страсть как изгаляться любит! Но первые его приструнивает».

 

Посёлок располагался у подножья невысоких, покрытых хвойным лесом гор. Дома были бревенчатыми, аккуратными, добротными. «Наверно сами кулаки и строили», – тихо сказала мне мама. Комендант Краснов и его жена, тётя Лиза, встретили нас приветливо, но

озабоченно. Краснов сказал маме, что подселять нас к поднадзорным ему бы не хотелось.

В каждом доме живут две семьи. У каждой – комната и кухня. У всех детишки. Тесно будет. Да и не любят ссыльные вольных. Обижать не решатся, а тепла, сочувствия ждать не приходится. «Вообще-то, Софья Вениаминовна, – сказал он маме, – в моём доме есть рабочая комната. Там – письменный стол, сейф. Посетители заглядывают редко. По военным временам – роскошь непозволительная. Поставим мы для вас с Региночкой около сейфа два топчана, и живите себе».

 

Так мы с мамой поселились в доме Красновых.Учителя не требовались и местной школе, и мама устроилась счетоводом в артель, расположенную в двух километрах от спецпосёлка. А я проводила время с тётей Лизой и её дочкой Руфой. Мне было девять, Руфе – двенадцать, но она радовалась моей компании: дети ссыльных её сторонились, а сыну Жучкова было всего два года. В оставшееся до начала занятий время мы с Руфой бегали по горам. Мне запомнились утрамбованные глинистые тропы, приятно холодившие босые ступни; поляны, усыпанные черникой. Я наслаждалась свободой: в Москве меня пускали в лес только со взрослыми, а бегать босиком вообще не разрешали.

 

Первого сентября я пошла в поселковую четырёхклассную школу, а Руфа должна была ходить далеко в семилетку. Ребята в классе были тихими, не хулиганистыми. Школьные задания труда для меня не составляли, но и интереса не вызывали, удовольствие я получала только от книжек, которые нам читала учительница. В то время я не догадывалась, что идут последние недели моего детства.

 

В начале октября случилась большая неприятность: кто-то донёс, что я и мама спим около сейфа, и Краснову сильно досталось от начальства за потерю бдительности. Тётя Лиза говорила маме, что донёс, наверняка, Жучков, который давно подсиживает её мужа. А мог бы и не подсиживать: Краснов всё время на фронт просится, когда просьбу уважат, Жучков и так первым комендантом станет. «А он чван и за людей не печальник. Плохо поднадзорным под ним будет».

 

После доноса Краснову пришлось подселить нас к ссыльной семье. Хозяйка дома перебралась с двумя детьми в кухню, освободила нам горницу. «Нехорошо это. Лучше бы мы в кухне жили, – говорила мне мама, – но хозяйке печка нужна, да и подпол с припасами».

 

А фашисты, между тем, всё наступали, всё ближе подходили к Москве. Вечерами мама рассказывала мне о Минине и Пожарском, о том, как русские разбили войска Наполеона. В общем, как могла, поднимала дух и свой, и мой. А в школе я случайно услышала, что ссыльные ждут, когда фашисты придут на Урал. Уже готовы списки, кого будут тогда вешать. В списке комендант Краснов с тётей Лизой и Руфой, и Жучков с семьёй, и мы с мамой…. Мама, услышав об этом от меня, сказала, что фашисты на Урал,

конечно, не придут. А о списках этих я никому не должна рассказывать, даже Руфе. Потому что люди здесь беззащитные, и мы их жизнь еще больше отягчать не должны. Я, конечно, послушалась.

 

Но на мой тогдашний взгляд, ссыльным жилось лучше, чем нам. Кроме хлеба по карточкам, они имели ещё картошку со своего огорода. У нашей хозяйки была кадка квашеной капусты, молоко от коровы… Меня бередил запах щей, доносившейся из кухни. У нас-то был только хлеб по карточкам: четыреста грамм по детской и шестьсот – по служащей. Мама старалась, чтоб я съела больше. А иногда часть хлеба пыталась менять на молоко для меня: за вещи его выменять не удавалось. Ни красивое крепдешиновое платье, в котором мама в Москве ходила в театр, ни отрез сатина либерти никого не прельстил. В обмен взяли только мою куклу Женю и мишку. За каждого по крынке молока дали. Я была этому рада. Время игрушек прошло.

 

В школе нам выдавали какой-то суп: мутноватую воду, вроде бы с мукой, поверх воды плавал рыжий жир. Сначала часть этого супа я относила домой, чтобы поесть перед сном. На совсем пустой желудок не спалось. Но однажды большие ребята бутылку с супом у меня отобрали. С тех пор я съедала всё, не отходя от раздачи.

 

В феврале пришла большая беда. Мама заболела, лицо у неё стало красным, она бредила, не узнавала меня. Я слышала, как хозяйка говорила сыну Вовке: «Скоро помрёт. Тогда Ринку в детдом отдадут. И будем снова в комнате жить». «Надо бежать к тёте Лизе, рассказать ей, что маме совсем плохо», – думала я. Но боялась, что без меня хозяйка или её сын что-нибудь плохое сделают маме. Вскоре хозяйка ушла, и Вовка вышел. В проталинку в стекле я видела, что он писал что-то мелом на калитке. Но вот и он скрылся за поворотом.

 

Я выскочила из дома. Когда закрывала калитку, увидела надпись: «Соф Ямин яврей помирай скорей». Я бегом бросилась к тёте Лизе. «Приходите скорее, мама умирает», – выпалила я. Тётя Лиза прибежала, посмотрела на маму, велела мне сидеть около неё. «Я скажу самому, что доктор нужен, – бросила она мне, – а хлеб ты, небось, не выкупала! Давай карточки, я отоварю и принесу. И молока немного принесу. Сама выпей

половину, а остальным маме губы смачивай, она слизывать будет».

 

Через несколько часов Краснов привёз доктора – невысокую седую женщину. Она посмотрела маму, печально сказала:

– Сильнейшее истощение и воспаление какое-то. Боюсь, это безнадёжно, товарищ комендант.

– Спасите её, доктор, - сиплым голосом сказал Краснов, – сделайте что-

нибудь! Спасите!

Доктор посмотрела на него, на меня.

– Просите, не просите. Помочь мне нечем.

– Но лекарство какое-нибудь дайте! – настаивал Краснов.

– Есть одно лекарство. Поможет, вряд ли, но шанс даёт. Только нет у нас этих таблеток. Больничка-то общего типа. Может, в Вашем ведомстве найдётся?

– Напишите на бумажке название. Я буду хлопотать, – сказал Краснов.

 

Краснов и доктор ушли. За окном выла метель. Я сидела возле мамы и смачивала её губы молоком. Мама, не открывая глаз, его слизывала. Горела коптилка. За стеной хозяйка, её сын и дочка ждали, когда умрёт моя мама. В полночь пришли Краснов и тётя Лиза. Они принесли порошки. «Красный стрептоцид, – сказал Краснов, – сейчас насыпем один порошок ей в рот. В шесть утра придёт Лиза и ещё порошок даст. А ты пока поспи. Да не сиди. Приляг. Тебе ещё долго маму выхаживать придётся. Авось, поправится».

 

Мама, действительно, начала поправляться. Правда, прежней она уже никогда не была. Жила, как будто, через силу. Но жила.

 

Весной Краснов добыл для нас пропуск в «хлебные» места: в Алтайский край. «Там с голоду никто не умирает, – сказал он, – а меня на фронт отпустили. Так что я ухожу, а вы уезжайте». Так закончилась наша жизнь в спецпосёлке.